I

Теплый и светлый вечер, какие бывают в Петербурге в июне, наполнил увеселительный сад нарядною, пестрою публикой.

На уставленной столиками террасе и на площадке перед открытой сценой было тесно. Из открытых окон кабинетов выглядывали хорошенькие женские головки в затейливых шляпках. Но другие окна были закрыты, и сквозь опущенные занавески можно было различать только мелькающие, колеблющиеся тени. Там притаился опасливый, крадущийся разгул, имеющий причины не выставлять себя напоказ перед многотысячной толпой. И по особенной, озабоченной суетливости щеголеватого управляющего, беспрестанно пробегавшего по коридору, можно было догадаться, что именно эти притаившиеся кабинеты ценились, как центр увеселительной торговли.

Высоко, под самым куполом открытой сцены, качались на трапециях акробаты. Готовился знаменитый перелет по воздуху.

-- Ах, как страшно! -- произнесла скромно, почти строго одетая блондинка, и схватила за руку стоявшую подле нее даму лет сорока, с узким и чрезвычайно решительным лицом.

Молодой человек, пробиравшийся в толпе, услышал восклицание обернулся и снял шляпу.

-- Вот кого не ожидал здесь встретить! -- сказал он. -- Разве вы не в Павловске, Анна Львовна?

Блондинка протянула руку в длинной шведской перчатке.

-- В Павловске, конечно; но на меня столько хлопот обрушилось, что я должна была приехать в город и даже ночевать здесь у тетушки, -- объяснила блондинка. -- Зимовьев, -- назвала она молодого человека.

Тот вторично приподнял шляпу. Тетушка ответила на его поклон с такою любезностью, какой нельзя было ожидать от ее решительной наружности.

-- У меня, понимаете, ремонт в квартире, и я должна сама выбирать обои и багеты, -- продолжала блондинка. -- А кроме того моя горничная Даша сбежала, такой ужас! Где я теперь найду такую?

"А-а-ах!" -- пронеслось в толпе. Знаменитый перелет был сделан, и акробат раскланивался, подпрыгивая на протянутой сетке.

-- Вот мы и прозевали; напрасно вы боялись, -- сказал Зимовьев. -- И все я виноват. Но зато я скажу вам новость.

-- Что такое?

Зимовьев повел вопросительным взглядом на тетушку, как бы недоумевая, следует ли говорить при ней.

-- Ну? Какая новость? -- нетерпеливо поторопила его блондинка.

-- Вы скоропостижно и безумно пленили одного господина, -- объяснил он. -- Очень серьезного господина.

Блондинка засмеялась.

-- Разве серьезные люди влюбляются скоропостижно и безумно? -- сказала она. -- А впрочем, покажите его.

-- Это не так просто сделать, как вам кажется, -- возразил Зимовьев. -- Он не любит показываться в толпе. Нам надо пройти к нему в кабинет.

-- Выдумали! Как это я войду в кабинет к незнакомому человеку?

-- А какая же разница, если бы я познакомил вас здесь, на площадке? Слушайте, милая Анна Львовна, ведь вы меня знаете, и, надеюсь, имеете ко мне доверие. Ничего неподходящего я не предложил бы вам. Я вам прямо говорю: милейший господин, с которым мы можем очень весело поужинать. Тем более, что с вами тетушка.

Анна Львовна переглянулась с тетушкой.

-- Разумеется, если я пойду, то не иначе как с тетей, -- сказала она.

-- Но, конечно же, -- подтвердил Зимовьев. -- Вот по этой боковой лестнице, и в коридор направо.

На второй ступеньке Анна Львовна остановилась.

-- Нет, неловко, -- объявила она и оглянулась на тетушку.

-- Но если мосье Зимовьев нас приглашает... -- сказала та.

-- Ну да, мы идем к вам, а не к тому господину, -- решила Анна Львовна и поднялась на следующую ступеньку.

В коридоре управляющий точно ждал их, почтительно поклонился дамам и постучал в узенькую дверь.

II

Кабинет был освещен электричеством и двумя стоявшими на столе канделябрами. На диване сидел, несколько развалившись, господин лет сорока, с умным, худощавым лицом, проницательными серыми глазами, коротко остриженной головой и едва приметной проседью в коротенькой бородке. Одет он был очень тщательно, в строгом тоне. На одном из длинных, бледных пальцев его блестел крупный солитер.

В комнате было еще двое -- военный и штатский, оба с чрезвычайно приличными и как бы значительными лицами.

Сидевший на диване привстал и очень любезно приветствовал дам. Проницательные глаза его с нескрываемым восхищением вглядывались в хорошенькое личико Анны Львовны и точно обласкивали ее стройную фигуру, ее скромный наряд, ее движения.

-- Иван Алексеевич Безухов, -- назвал его Зимовьев и подвинул дамам стулья.

Военный и статский, раскланявшись, незаметно исчезли из комнаты. Двое слуг сейчас же внесли поднос с фруктами и ликерами и разлили шампанское. Управляющий заглянул и тщательно притворил дверь.

Разговор сразу же завязался. Безухов обладал приятною непринужденностью и как бы юношескою жизнерадостностью, совсем не отвечавшею строгому выражению его глаз. Это противоречие нравилось Анне Львовне, и она чувствовала себя свободно.

-- Вы, верно, так же, как и я, сбежали с дачи? -- спросила она.

-- У меня столько дел в городе, что я по целым неделям не заглядываю на дачу, -- ответил Безухов. -- А в Павловске у вас скучно?

-- Откуда вы знаете, что я живу в Павловске? -- удивилась Анна Львовна. -- Это Зимовьев успел уже все расписать.

-- Извините, и не думал, -- возразил Зимовьев.

-- Что тут расписывать? Когда интересуешься женщиной, всегда знаешь ее адрес, -- как бы вскользь заметил Безухов. -- Но едва ли вы удачно придумали скрыть свою скуку в Павловске. В вашем положении следует искать рассеяния, кружиться в водовороте, не давать себе ни минуты оставаться наедине с собою...

-- О каком "моем положении" вы говорите? -- спросила Анна Львовна.

-- Я говорю о печальной развязке вашего романа, -- объяснил Безухов. -- Конечно, ваш князек тысячу раз неправ перед вами. Но я не решаюсь строго обвинить его. Ведь ему ничего другого не оставалось, как поправить свои дела женитьбой на кривобокой Таше Жеребцовой. Весь в долгах, с привычками мотовства и с каким-то кавказским дядей на плечах...

-- Вы знаете князя Агаринского? -- спросила еще более удивленная Анна Львовна.

-- Лично не знаю, но это не мешает мне иметь все сведения. Даже о том маленьком скандале, который разыгрался между вами перед переездом на дачу... Вольно же вам быть такой любопытной... -- сказал Безухов, улыбаясь глазами.

-- Но откуда вы знаете? -- воскликнула молодая женщина.

-- А вот эти два господина, которых вы тут застали, в пять минут навели все справки, -- ответил совершенно просто Безухов, -- Однако, что мы будем делать? Хотите послушать цыган? Яков Петрович, голубчик, распорядитесь...

Зимовьев распорядился. Цыганки, шурша шелковыми юбками, вошли в кабинет и шумно поздоровались с Безуховым, с которым, очевидно, давно были знакомы. Рассаживаясь в полукруге перед столом, они на обеих дам не обратили никакого внимания, как будто их и не было здесь.

-- Ну-с, мой репертуар, -- кивнул Безухов черноусому тенору.

-- Вы -- любитель цыганского пения? -- спросила его Анна Львовна.

-- Я люблю все, что меня развлекает, -- ответил Безухов.

-- Ах, я когда-то сама пела цыганские романсы, -- неожиданно сообщила тетушка, и лицо ее неприятно залоснилось.

Лакеи поставили на стол несколько бутылок шампанского; Безухов разливал его и угощал хор. Потом понадобились еще бутылки. Скоро всем стало жарко -- и от духоты низенького кабинета, и от выпитого вина, и от горячих, грудных звуков пения.

-- Ну, будет с нас, -- сказал Безухов, и, пошарив в толстом бумажнике, бросил на стол несколько крупных бумажек.

Тенор подхватил их, кланяясь и грубо подталкивая перед собой цыганок. Хор удалился, долго толкаясь в узких дверях.

-- Зачем вы так много им дали? -- сказала с завистливым выражением в лице тетушка.

Безухов посмотрел на нее, нащупал еще бумажку, свернул, и тихонько под столом перекинул ей на колени. Тетушка покраснела, еще пуще заслонилась и, по-видимому, не знала, как ей поступить. Но так как Анна Львовна и Зимовьев смотрели в сторону, то она молча поймала бумажку и засунула ее под кушак.

III

Безухов все больше оживлялся. На толстых губах его блуждала довольная, сытая усмешка. Откинувшись на низеньком диване, он рассматривал Анну Львовну обстоятельным, неторопливым взглядом, больше одобрительным, чем восхищенным. Он, вообще, не торопился. Видно было, что этот вечер в хорошо защищенном кабинете, среди весело волнующейся ярмарки женской красоты, сам по себе доставлял ему огромное удовольствие.

Он посмотрел на лежавший на столе толстый бумажник, пощупал его двумя пальцами и как бы с сожалением опустил в карман.

-- Мамзель Санжен вы видели? -- обратился он к Анне Львовне. -- Ее следует послушать. За ужином она поет неподражаемые вещи. Я велю позвать ее сюда.

Француженка, войдя, скинула манто, наброшенное на тот самый костюм, в котором только что была на сцене, и уселась на диван подле Безухова. Опять осторожно наведался управляющий, принял заказ, и лакеи сейчас же внесли закуску. Потом пришел молодой человек с раздутым розовым лицом и желтыми усами, и сел за пианино. Мадмуазель Санжен пропела свои "неподражаемые" песенки. Когда слова казались ей очень неприличными, она как-то шутовски глотала их и, оборачиваясь к Анне Львовне, говорила:

-- Pardon, madame.

Безухов ерзал на диване, поощрительно похлопывал в ладоши, и слегка подпевал. Оживление его возрастало.

За ужином он потребовал, чтобы дамы показали ему свои руки, рассматривал камни на кольцах, и очень верно определил их стоимость.

-- Я хочу, чтоб у вас осталось воспоминание о сегодняшнем вечере, -- объявил он. -- На эти прелестные руки надо надеть по браслетику.

-- Разве у вас в карманах ювелирная лавочка? -- со смехом спросила француженка.

-- Лучше того, -- ответил Безухов, и велел позвать управляющего.

-- Вот, что, любезный, -- обратился он к нему, -- пошлите-ка сейчас в моем автомобиле на Морскую (он назвал ювелирный магазин), и пусть привезут сюда несколько коробок с браслетами. Да чтоб в одну минуту.

Управляющий с значительным видом поднял брови.

-- Придется разбудить хозяина, -- сказал он.

-- И прекрасно, пусть разбудят. А если этот дурак на даче, то ломитесь к другому, -- приказал Безухов.

Через час, заспанный, но щеголеватый приказчик привез десятка два футляров. Дамам предоставили выбрать. M-lle Сайжен с видом знатока остановилась на солитере чистейшей воды. Анна Львовна отказалась.

-- Не допускаю, чтоб вы испортили мне этот приятнейший вечер, -- возразил Безухов, и, выбрав самый изящный из porte-bonheur, сам надел его ей на руку.

Тетушка также получила массивную цепь с жемчужиной.

Дальше в кабинете стало очень шумно. Входили очень нарядные и бойкие дамы, пили шампанское, тормошили Безухова и визгливо хохотали. Потребован был русский хор. Зимовьев, которому стало очень жарко, вздумал распахнуть окно в сад, но Безухов на него прикрикнул, и окно было опять закрыто.

Анна Львовна сделала знак тетушке и встала, чтобы проститься. Безухов смотрел на нее как бы посоловелыми глазами.

"Хорошенькая... но ничего особенного, -- думалось, ему. -- А все-таки весело завертеть ее. Впрочем, все женщины похожи одна на другую".

-- Завтра я заеду к вам, -- сказал он. -- Ведь вы будете еще в городе?

-- Весь день, -- ответила Анна Львовна. -- Зимовьев, вы проводите нас? Мы отослали карету.

Безухов потребовал счет. Управляющий почтительно наклонился к нему и назвал круглую сумму. Безухов презрительно повел губами и заплатил.

Из сада долетали наянливые звуки музыки, и подымалась прорезанная огнями черно-синяя тьма. Безухов, стоя у окна, смотрел на поредевшую, но еще более оживленную толпу. Лицо его сохраняло презрительное, вызывающее выражение.

"Какой сброд человеческих ничтожностей... -- носилось в его мыслях. -- Как они идиотски довольны, что их пустили сюда погулять и попьянствовать. Вон тот качающийся господин с длинными волосами, наверное, считает себя большим умником и мечтает о правах гражданина. Эта толпа вызывает во мне тошноту".

Он повернулся и твердой, скорой походкой спустился по боковой лестнице.

IV

Зимовьев позвал свободный автомобиль, усадил дам и сам сел с ними.

-- Кажется, мы провели недурной вечер, -- сказал он. -- Вы не можете пожаловаться, зачем я познакомил вас с Безуховым.

-- Он -- удивительно любезен, -- восторженно отозвалась тетушка, расправляя поверх перчатки полученную цепь.

Анна Львовна молча следила за мелькающей линией фонарей.

-- Уж одно то, что деньги у него так и льются из рук, -- добавил Зимовьев. -- Даже противно было смотреть, сколько он расшвырял в один вечер.

-- Но он должен быть очень богат? -- полюбопытствовала тетушка.

-- Денег у него всегда много.

-- Но, кто он такой? -- спросила, после молчания Анна Львовна. -- Что-нибудь важное?

-- Удивительно милый господин, -- отозвался вместо ответа Зимовьев. -- И умеет совсем просто держать себя.

-- Но, собственно, кто же он такой? -- повторила вопрос Анна Львовна.

Зимовьев как бы рассеянно посмотрел по сторонам.

-- Да кто же? Иван Алексеевич Безухов, вот и все. Узнаете его ближе, и он еще больше поправится вам, -- ответил он.

Анна Львовна ничего не оказала. Ей как будто даже приятно было на первый раз не узнать ничего больше.

-- Завтра он непременно заедет к вам. Так, в самое неурочное время -- или утром, или в обеденные часы, -- сообщил Зимовьев.

-- Но он даже не спросил адреса.

-- Приедет, -- уверенно подтвердил Зимовьев.

Безухов, действительно, приехал. Небрежно поздоровался с тетушкой и, нежно пожимая ручку Анне Львовне, сейчас же попросил позволения взглянуть на ее собственную квартирку и помочь ей с ее переустройством.

-- Мой автомобиль вас довезет, а за вами и я подъеду, -- предложил он.

В пустой квартире, пахнувшей краской и клеем, Безухов вскользь оглянул сдвинутую в углы мебель и неодобрительно причмокнул губами.

-- Знаете, не заходите сюда дня три, даже уезжайте в Павловск, а мне позвольте самому здесь распорядиться, -- сказал он. -- Я пришлю своего обойщика, и он сделает все что нужно.

-- To есть, как же это? -- спросила Анна Львовна и взглянула на него как будто сразу чем-то заслоненными глазами.

-- Да уж так, -- ответил Безухов, и тоже взглянул на нее в упор замысловатыми, веселыми и властными глазами.

Анна Львовна в тот же вечер уехала в Павловск. Дня через два ее известила тетушка и сообщила, что в квартире ее невесть что делается: приносят откуда-то мебель, зеркала, ковры, во всех комнатах стучат обойщики, привезли ящики с посудой, и какой-то человек важного вида расставляет ее в буфетном шкафу.

-- Да что ж это такое! -- воскликнула Анна Львовна и зажала своевольно вздрагивавшие губы. Потом не выдержала и, обменявшись с тетушкой легкомысленно сверкнувшими взглядами, залилась странным, словно издевающимся над нею самою смехом...

Прошло еще два дня, и вечером, на музыке, к Анне Львовне подошел Зимовьев. Он еще издали с веселой почтительностью снял свой новенький котелок, и на лице его остановилась замысловатая, сдержанная улыбка.

-- Привез вам привет от Ивана Алексеевича, -- сказал он. -- Велел довести до вашего сведения, что квартира совсем готова.

-- Знаете, я еще никогда не встречала такого чудака, как ваш Иван Алексеевич, -- произнесла сконфуженным тоном Анна Львовна.

-- Милый чудак, -- сказал Зимовьев.

-- Милый, конечно, -- согласилась молодая женщина. -- Но я вовсе не разрешала ему распоряжаться в моей квартире.

Зимовьев не обратил на эти слова ни малейшего внимания.

-- Завтра, конечно, вы поедете взглянуть? -- спросил он. -- Он будет там сейчас после обеда.

-- Разумеется, я должна взглянуть. Но и попадет же ему за все его чудачества! -- пригрозила Анна Львовна.

V

Безухов заезжал к Анне Львовне каждый день, сейчас после обеда, и всегда привозил ей какой-нибудь ценный подарок. Иногда же просто раскрывал свой огромный бумажник, вытаскивал пачку денег и, мельком пересчитав, засовывал ее под какую-нибудь безделушку.

-- Ты, должно быть, очень богат, -- сказала ему раз Анна Львовна.

-- И ошибаешься, -- возразил Безухов. -- Просто, у меня бывают деньги, и я люблю их тратить. Это меня развлекает.

-- И меня также, -- созналась со смехом молодая женщина.

-- Надо создать себе какую-нибудь жизнь, -- продолжал Безухов. -- Для романа я не гожусь. Ты, пожалуйста, не подумай, что я тебя люблю. Этого я не умею.

-- Я и не думаю.

-- Да, этого я не умею. Но мне весело задаривать тебя. У тебя как раз такой характер, какой я люблю в женщине. Ты как-то скользишь, и я тоже скольжу. Швырять на тебя деньгами доставляет такое же удовольствие, как пить шампанское. Со стороны скажут, что это глупо. Но ведь я живу не в таких условиях, как другие.

-- А в каких же?

Безухов помолчал, и на лбу его обозначились тонкие морщины, незаметные в другое время, и зоркие глаза приняли рассеянное выражение.

-- Ты такой скрытный, никогда ничего о себе не расскажешь, -- произнесла тоном упрека Анна Львовна.

-- Мне потому и весело с тобой, что не надо ничего рассказывать, -- ответил Безухов. -- В жизни не всегда все понятно. Вот, мы чуть не каждый вечер проводим в каком-то кабачке, с цыганами, с шампанским. Но я не настолько глуп, чтоб это меня занимало. Когда-нибудь я побью и цыган, и эту шельму управляющего. Но они мне нужны. И ты тоже нужна, потому что швырянье бешеными деньгами немножко опьяняет тебя, и я сам от этого опьяняюсь.

-- Как странно! -- проговорила почти сострадательно Анна Львовна.

Она очень неясно понимала и Безухова, и его отношение к ней. Но она и не добивалась вникнуть. От Зимовьева она знала, что Безухов занимает видное служебное положение; да об этом и по всему можно было догадаться. Это ей нравилось. Она знала также, что Безухов женат; но так как он, очевидно, пользовался полной свободой, то к его семейным условиям она относилась вполне безразлично. Ее беспокоило только, что иногда он приезжал к ней утомленный, не то рассеянный, не то озабоченный.

-- У тебя много дела? -- спросила она как-то.

-- Много, -- ответил, пожимаясь, Безухов. -- Я веду большую игру. Другой на моем месте давно бы свернул себе шею. Но мне много дано. Только... ты знаешь поговорку: кому много дано, с того много и взыщется. Ну, да ведь еще надо, чтоб подали ко взысканию.

И Безухов рассмеялся самоуверенным, как бы зловещим, смехом.

На другой день он неожиданно заехал к Анне Львовне по утру, когда она еще сидела перед туалетным столиком, расчесывая волосы. У него был оживленный, нетерпеливый вид.

-- Послезавтра мы с вами за границу едем, -- объявил он.

-- Да неужели? -- удивилась и обрадовалась Анна Львовна.

-- Укладывай чемодан. Лишнего не бери, мы там всего накупим, -- продолжал Безухов. -- Паспорт я тебе пришлю.

-- Но как это ты так вдруг надумался?

-- Да вот так. Дело встретилось. Послезавтра, с вечерним поездом.

Анна Львовна заволновалась, захлопала в ладоши, потом стремительно поцеловала его.

Она давно мечтала побывать за границей; и вдруг такая неожиданная радость!

-- Но куда именно мы поедем? -- спросила она.

-- В Женеву, в Париж, в Ниццу... Скучно не будет, -- ответил Безухов. -- А на твои сборы я оставлю денег.

Его бумажник оказался более чем всегда набитым, и он выхватил из него такую пачку билетов, какой Анна Львовна еще никогда от него не получала.

-- Ты, кажется, в самом деле опьянить меня хочешь, -- сказала она захлебываясь от налетевших на нее ощущений.

-- Хотел бы; потому что это и меня должно опьянить, -- ответил Безухов.

VI

Поездка не вполне ответила ожиданиям Анны Львовны.

Безухов, как только поезд покатился по заграничным рельсам, сделался точно неуловим. В Берлине он сразу пропал на целый день, и Анна Львовна решительно не знала, что с собою делать. В Женеве, где они пробыли целую неделю, он забегал за нею, чтобы наскоро пообедать, и сейчас же исчезал с какими-то осторожно, вполголоса переговаривавшимися знакомыми, которых у него за границей оказывалось очень много. В Париже он даже поместился в другом отеле, особо от нее, и когда она раз зашла к нему, швейцар резко заявил ей, что никакого Безухова у них нет.

Но расточительная щедрость Безухова как бы возрастала по мере удаления от Петербурга. Подарки сыпались на Анну Львовну точно из рога изобилия. В Женеве она получила чудесные, очень дорогие часики с удивительным механизмом. В Париже Безухов прислал к ней какого-то молодого человека, который провел се чуть не по всем магазинам улицы Мира, советуя ей покупать все, что понравится, и везде расплачиваясь новенькими французскими банкнотами.

Но вдруг Безухов явился к ней, видимо, расстроенный и объявил, что сегодня же вечером они уезжают в Петербург.

-- Что такое? Почему? -- встревожилась Анна Львовна.

-- Меня вызывают дела! -- ответил Безухов.

Он сейчас же ушел, объяснив, в котором часу ей надо быть на Северном вокзале.

Очутившись вдвоем с Анной Львовной в купе международного вагона, Безухов снял шляпу и распахнул пальто, как будто ему было жарко.

-- Устал, -- сказал он, отвечая на ее вопросительный взгляд.

-- Да что такое случилось? -- спросила не перестававшая тревожиться Анна Львовна.

Безухов криво улыбнулся.

-- Кажется, я поставил ремиз, -- ответил он. -- В моей игре это бывает. Ну, да мы еще посмотрим!

-- Он вытащил из кармана записную книжку и стал внимательно ее перелистывать. Ночью Анна Львовна слышала, как он переворачивался в койке и покряхтывал.

В Кенигсберге он купил себе особое место в общем вагоне и пересел туда.

-- В Вержболове все очень любопытны, -- объяснил он.

Тамошний жандармский офицер подал ему на платформе несколько телеграмм: Безухов подозрительно проверил, хорошо ли приклеены печати, и сунул телеграммы, не раскрывая, в карман.

-- Ты не пересядешь в купе? -- спросила Анна Львовна, когда он на какой-то маленькой станции подошел к ее окну.

-- Где у тебя твои бриллианты? Я советовал бы в Петербурге положить их где-нибудь в стороне, в безопасный ящик, что ли... -- сказал он вместо ответа.

-- Разве меня будут обыскивать?

-- Конечно, нет, но все же лучше. Ревизия назначена.

Он снял шляпу и провел платком по лбу, на котором опять прорезались незаметные в обыкновенное время морщины.

-- Ты чего-нибудь опасаешься?

-- Я же говорил, что поставил ремиз. Надо отыгрываться.

На петербургском вокзале их встретил Зимовьев. Он был по-прежнему почтителен, но какая-то смущенная улыбка играла под его коротенькими усами.

-- Вероятно, подаст в отставку, -- шепнул он, наклоняясь к Анне Львовне.

И тут же, с шутливой и как бы покровительственной развязностью прибавил:

-- А вы, милая барынька, успели тем временем прикопить что-нибудь? Ведь на вас и золото, и бриллианты, как из рога изобилия, сыпались. Теперь конец. Ну, да вы -- умница.

И слова, и тон Зимовьева раздражали Анну Львовну. Если б их не толкали в толпе, она сумела бы ему ответить. Но ее глаза тревожно остановились на Безухове, который, точно позабыв о ней, спешно шел к выходу.

-- Когда я вас увижу? -- крикнула она ему.

Он обернулся, подождал ее и крепко пожал ей руку.

-- Увидимся, увидимся... -- сказал он. В его голосе слышалось безразличие. И Анна Львовна почувствовала, что ее не оскорбляет это безразличие.

Да и чем, в сущности, было оскорбляться?

Источник текста: журнал " Огонек " No 19, 1912 г.