Черная одноконная каретка, с кучером без бороды, похожим на запасного унтера и одетым в синий кафтан рыночного покроя, стояла наготове, когда из ворот большого, набитого жильцами дома, вышли один за другим трое.
Впереди показался мужчина, огромного роста, с толстыми русыми усами, прямой и грузный, мерно, по-военному, отбивающий шаг. Он сделал знак кучеру подать каретку ближе и затем остановился поодаль. Дальше появился молодой человек лет двадцати семи, в несколько потертом, но хорошо сшитом пальто и черном котелке. Опушенное русой бородкой лицо его имело утомленный или расстроенный вид, и красивые голубые глаза его напряженно блестели. На полшага позади с ним шел господин среднего возраста, сухощавый и жилистый, с пробритым подбородком, подстриженными бакенами и красноватой кожей лица.
Этот господин открыл дверцу каретки, предоставил молодому человеку войти в нее и сам влез вслед за ним. Лошадь тронула, и в ту же минуту мужчина с толстыми усами тяжело, но ловко, вспрыгнул на козлы и уселся рядом с кучером.
Был ранний час утра, и в этой части города уличное движение еще не начиналось. Молодой человек сначала сидел неподвижно, забившись в угол каретки. Потом какая-то пьяная сцена на панели привлекла его внимание, и он подался вперед, чтобы рассмотреть ее; но спутник его сейчас же спустил с обеих сторон шторки.
-- Чтобы я не видел или чтоб нас не видели? -- с прозвучавшею в голосе насмешливостью спросил молодой человек.
-- Аккуратнее так... -- ответил господин с красноватым лицом.
Молодой человек только теперь заинтересовался своим спутником и с минуту молча разглядывал его сухощавый профиль, туго накрахмаленные воротнички с коричневым галстучком и пальто, отсыревшее пальто, один из карманов которого значительно оттопыривался,
-- Вы жандарм? -- спросил он после осмотра.
-- Служу в своей должности, -- уклончиво ответил спрашиваемый и, заметив, что его оттопыренный карман обращает на себя внимание, запустил туда руку, вытащил крупного калибра револьвер и переложил его в карман с другого бока.
"Это, чтоб я имел в виду, что мои спутники достаточно вооружены", -- подумал молодой человек.
И, отвернувшись, он не возобновлял разговора.
Через четверть часа каретка въехала во двор. Молодой человек опять очутился между мужчиной с толстыми усами и господином с красноватым лицом. В таком порядке его провели по длинному коридору в большую светлую комнату, где за письменным столом сидел молодой чиновник в вицмундире.
-- Садитесь вон там, у окошечка. Вам придется подождать, -- предупредил чиновник и, дописав что-то, вышел.
Прошло часа три. Время тянулось невыносимо долго. В комнату никто не входил; только по временам дверь из коридора немного приотворялась, и оттуда заглядывал жандарм.
Наконец, вошел офицер и подал молодому человеку знак следовать за собою. Опять пришлось идти длинным коридором. Офицер отворил одну из множества дверей и впустил арестованного в кабинет, уставленный довольно приличной мебелью.
Через минуту туда торопливо вошел господин лет сорока, щеголевато одетый в сюртучную пару, и зорко оглянул арестованного умными, почти веселыми, серыми глазами.
-- Прошу сесть, -- сказал он, указывая на кожаный стул подле стола. -- Если не ошибаюсь, вам угодно называть себя дворянином Андреем Александровичем Толичеевым?..
-- Я Толичеев, -- подтвердил молодой человек.
-- Так... Но, может быть, вы предпочли бы открыть свое настоящее имя, в виду того, что это ускорило бы производство дознания? -- предложил чиновник.
-- У вас мой паспорт. Если он не служит доказательством личности, то для чего же, вообще, требуются паспорта? -- возразил Толичеев.
Чиновник засмеялся.
-- Это остроумно... -- сказал он. -- Но для вас было бы все-таки выгоднее отказаться от псевдонима. Он вам служил, пока вы были на свободе -- и не очень хорошо служил, как видите, но теперь, кроме лишней скуки, он ничего не может вам доставить. Узнать ваше настоящее имя -- мы все равно узнаем.
-- Потеряете время.
Чиновник пожал плечами,
-- Что же делать? -- сказал он. -- Потеря времени с обеих сторон. Я предлагаю вам обоюдно выгодное условие избежать ее.
Толичеев ничего не ответил. Чиновник еще раз зорко оглянул его и, заметив угрюмое выражение лица арестованного, разом насупился.
-- Мы еще увидимся, -- произнес он и кивнул головой.
* * *
Толичеева отвели в маленькую комнатку с решетчатым окном. Потом принесли туда некоторые его вещи и обед в жестяной посуде.
И потянулись долгие, безмолвные, нудные дни.
Толичеев томился, злобствовал, думал и припоминал.
Для него было ясно, что он попался, как член конспиративной организации. Кого-нибудь схватили раньше, нашли переписку, адреса, и добрались и до него. Ему всегда казалось, что доберутся, и в этом ожидании была своего рода пряность, поднимавшая нервы.
Но как он попал в революцию? Этого он хорошенько не знал.
Все произошло словно само собой, мимо него.
Он любил говорить, мечтательно, горячо, с каким-то странным опьянением, в котором бурлили и злоба, и любовь, и щемящий надрыв, смутно звавший на какое-то большое дело -- такое дело, которое могло бы или дать его жизни недостающий ей смысл, или отнять эту жизнь.
Он не думал, что увлекается политикой. Для него эти бесконечные, взвинченные разговоры были такой же тоскующей и страстной мелодией, как та, которую он извлекал из своей скрипки.
Бедная, старая, чудесная скрипка!
В сущности, он только ее одну и любил. Она так пела и плакала под его смычком, что конспиративные товарищи часами слушали ее, погружаясь в тихую задумчивость. Они находили в ней политический стон, а для Толичеева -- звучала только мелодия, отвечавшая какому-то брожению его души.
Он жил тогда в Москве, куда приехал с юга.
Организацию выслеживали. Надо было бежать. Толичееву удалось скрыться за границу. Там его снабдили фальшивым паспортом с этой фамилией (настоящая была другая) и направили в Петербург.
Он скучал, чего-то ждал и озлоблялся. Скрипки с ним не было -- она осталась в Москве, вместе с прежним паспортом, тоже фальшивым. Этот паспорт он нарочно "забыл" в меблированной комнате.
Месяца через два его арестовали.
И вот он сидит в комнатке с решетчатым окном и старается решить, долго ли будет так сидеть, и не прав ли был чиновник с веселыми глазами, предлагавший ему избежать потери времени.
Нет, конечно, он не назовет себя. Пусть доискиваются.
* * *
Дверь в каморку отворилась, и вошел опять тот же чиновник.
-- Ну, как мы себя чувствуем? -- спросил он, потирая руки и приняв почти приветливый вид.
-- Почему ко мне никто не приходит и никуда меня не требуют? -- в свою очередь спросил Толичеев. -- Кстати, кто вы такой?.. Какая ваша должность?.. Прокурор, следователь, чиновник тайной полиции?..
-- Вот вы какой любопытный! -- сказал с усмешкой чиновник. -- Сами не хотите себя назвать, а обо мне все знать желаете. -- Иван Алексеевич, вот кто я такой. Для удобства разговора этого достаточно. Нам ведь еще много придется разговаривать, так вот вы и называйте меня Иваном Алексеевичем. А впрочем, может быть, вы уже надумали? Может быть, раскроете свой псевдоним?.. Пожалуй, скучно тут сидеть...
-- Да, скучновато. Но, я думаю, должны же сделать мне допрос? -- раздраженно произнес Толичеев. -- Я уже десять дней тут сижу.
-- Что такое десять дней! Сидят и больше, -- возразил чиновник. -- И не сами ли вы виноваты, не желая открыть свое имя? Открылись бы, сейчас и дознание началось бы, закипело бы дело, и для вас все-таки разнообразие явилось бы. А потом перевели бы вас в другое, помещение.
-- Благодарю вас, мне и здесь недурно, -- насмешливо ответил Толичеев. -- Вот только книг могли бы мне дать. И макарон. Я очень люблю макароны.
Чиновник засмеялся.
-- За макаронами к Пивато послали бы, если бы вы псевдоним свой раскрыли, -- ответил он. -- Шутник вы. Мне очень нравится, что вы сохраняете расположение духа. А что касается книг, то и книги можно бы... только надо, чтоб и вы с своей стороны услужили нам. Знаете классическое правило: do, ut des. Уверен, что латынь свою вы еще не забыли.
-- Вам хочется знать, учился ли я по латыни? Не узнаете.
-- Подозрительны вы очень. Зачем мне узнавать, когда и без того все раскроется, как только доберемся до вашего имени.
-- А вы уверены, что доберетесь?
-- Какое же может быть сомнение? Только не так скоро, по-видимому. Но ведь терпенья у нас много. Да и клиентов тоже немало. Займемся другими, а вы пока посидите. Убежать отсюда ведь нельзя.
-- И не собираюсь.
Лицо Ивана Алексеевича приняло сухое, строгое выражение.
-- Ну, до свидания. Когда-нибудь ещё увидимся, -- сказал он.
-- Опять через десять дней?
-- От вас зависит. Надумаетесь, скажите жандарму, он мне доложит,
-- Не надейтесь! -- почти крикнул Толичеев.
Иван Алексеевич в самом деле начинал терять надежду. Порученный его заботам узник представлялся ему загадочным. При обыске у него ничего не нашли. Но его умное лицо, приличные манеры и спокойная ирония заставляли предполагать в его лице незаурядного анархиста. Притом, не станет же человек так упорно скрывать свое имя, если у него нет значительного прошлого.
-- Он требует большого внимания, -- докладывал он о нем. -- Узнать его имя необходимо во что бы то ни стало. И у меня еще найдутся способы.
-- Например?
-- Я буду иногда прогуливаться с ним по городу. Не может быть, чтобы у него не было знакомых. Кто-нибудь поклонится ему -- и это довольно.
Получив одобрение своего плана, Иван Алексеевич через несколько дней опять посетил Толичеева.
-- Не соскучились? -- спросил он с самым приветливым видом. -- А я, хоть и недоволен вами, но все-таки о вас забочусь. Я даже возьму вас с собой прогуляться.
-- Прогуляться? -- удивился Толичеев.
-- Почему нет? Погода сегодня очень благоприятная.
-- Новую ловушку для меня придумали?
Иван Алексеевич рассмеялся.
-- Беда с вашей подозрительностью, -- сказал он. -- Отчего не допустить, что мне просто приятно будет поболтать с вами на свежем воздухе.
-- А отказаться я не могу?
-- Н-да... Это здесь не принято. И тоже вот, если бы вы вздумали на прогулке бежать -- ах, как это нехорошо было бы! За нами ведь будут следить, и сейчас же вас схватят.
Через несколько минут Толичеев и Иван Алексеевич уже шли по улице. Погода, действительно, стояла хорошая, и это сразу подействовало на расположение духа узника. Он даже разговорился и с удовольствием дразнил своего спутника.
-- А что вы сказали бы, если б я вдруг перескочил через перила? -- спросил он, когда они шли по набережной Мойки.
-- Вас вытащили бы, -- спокойно ответил чиновник.
-- Но если нас встретит кто-нибудь из моих товарищей, то, по всей вероятности, застрелит вас, -- снова пристал Толичеев. -- Ведь, у них всегда браунинг в кармане.
-- А вот мы зайдем сюда, -- ответил Иван Алексеевич, указывая на дверь ресторана. -- У меня на воздухе всегда аппетит разыгрывается. К тому же я еще не завтракал. Да и вы, я думаю, не откажетесь. Макароны, например, а?
При напоминании о макаронах лицо Толичеева разом просветлело: он, действительно, очень любил их...
Оба вошли в ресторан и заняли отдельную комнату. Иван Алексеевич заказал, кроме макарон, куриные котлеты. Подали и закуску, и бутылку красного вина.
Толичеев ел с удовольствием, но пил осторожно.
"Очевидно, от меня хотят что-нибудь выпытать: но я не ребенок, чтоб попасться на такую удочку", -- думал он.
Разговор оживился. Иван Алексеевич оказался человеком разносторонним и большим знатоком петербургской жизни. Он, очевидно, бывал и в театрах, и в клубах, и знал немало тайн большого города.
-- А вам больше Москва нравится? -- спросил он мимоходом.
-- В Москве я не бывал, -- спокойно ответил Толичеев.
-- Скажите, пожалуйста! -- с наивным видом удивился чиновник.
"Странно, что он не подливает мне вина", -- в свою очередь удивлялся Толичеев.
-- Вот, вы не стараетесь подпоить меня. Вы догадались, что это не удастся. Приятно иметь дело с умным человеком, -- сказал он.
Иван Алексеевич улыбнулся, но сейчас же сделал серьезное лицо.
-- Вы уверены, что я все еще добиваюсь, как узнать ваше настоящее имя? -- произнес он безразличным тоном. -- Нам нет времени заниматься пустяками. Когда-нибудь все откроется само собою.
Он расплатился, и оба вышли.
Движение на улице заметно усилилось. Это раздражало Толичеева. Он шел нахмуренный и нарочно не обращал внимания на сновавшую по панели толпу, праздная суетливость которой возбуждала в нем злость. Невеселые глаза его рассеянно скользили по окнам магазинов.
Вдруг он остановился, точно замер на месте.
За широким зеркальным стеклом блистала и пестрела выставка музыкальных инструментов. Сверкала полированная медь духовых труб, темнело дерево фисгармоний, белело серебро и слоновая кость отделки. А в углу скромно и будто таинственно выглядывала из футляра маленькая, старая, потемневшая скрипка -- очевидно, один из редких экземпляров прошлого века.
Толичеев на минуту совсем забыл и про Ивана Алексеевича, и про свое положение, и про все, что каждый день неотступно стояло в его мыслях. Приникнув лицом к стеклу, он глядел на чудесную скрипку, всматриваясь в ее на диво выточенные формы и в темноватые пятна на дереве, свидетельствовавшие о ее благородной старости.
"В таком же роде, как была моя, но в тысячу раз лучше", -- мелькало в его уме.
И он продолжал любоваться скрипкой.
А Иван Алексеевич сбоку зорким любопытством вглядывался в него. Целый ряд неожиданных соображений зашевелился в его мозгу. Он что-то припоминал, взвешивал. И вдруг тяжело опустил руку на плечо Толичеева.
-- Балаев! -- негромко произнес он.
Толичеев стремительно обернулся. Их взгляды скрестились.
-- Почему я вдруг стал Балаевым? -- с деланным спокойствием спросил Толичеев.
Иван Алексеевич радостно рассмеялся.
-- Полноте, кончайте вашу комедию, -- сказал он. -- Выдали себя с головой, так что уж тут! Теперь как по ниточке до всего доберемся. Да даже и сейчас могу все вам объяснить. Скрипка-то подвела вас. Ваша-то собственная в Москве осталась, в меблированных комнатах на Арбате. Артист в вас сказался... В Москве-то вы по фальшивому паспорту проживали, да этим нас не проведешь. Настоящий-то Балаев и сыскался. Хе-хе!
-- Ну, и прекрасно, -- раздраженно отозвался Толичеев.
Они пошли скорее.
-- И совершенно напрасно вы эту комедию ломали, -- заговорил на ходу Иван Алексеевич. -- Дело-то ваше я знаю. Если после Москвы никаких глупостей не наделали, то только и всего, что значитесь принадлежащим к противозаконной организации. Ну, сошлют, это уж само собою. Так ведь, я так понимаю, что чем скорее, тем для вас же лучше. Осмотритесь там, устроитесь как-нибудь...
Толичеев ничего не говорил. Он готов был согласиться, что, действительно, чем скорее, тем лучше.
И совсем новая волна ощущений и мечтаний нашла на него. Что-то как будто оторвалось, образовав просвет, и он в первый раз заглянул туда. И он шел все скорее, не обращая внимания на едва поспевавшего за ним спутника.
-- А скрипка-то, которую вы в Москве бросили, пригодится вам там... -- неожиданно сказал Иван Алексеевич, -- Чтобы сделать вам приятное, я уж так и быть похлопочу, чтобы ее вам вернули.
-- Да разве она у вас? -- с оживлением спросил Толичеев.
-- А то как же. Только ведь, она нам не нужна совсем. Эх, артист... надо же вам было не в свое дело мешаться!
Толичеев ничего не сказал. Ему мечталось о скрипке...
Впервые: журнал "Пробуждение" No 5, 1910 г.