Алексей, прилетев в Новинск, не успел даже умыться и переодеться. Его перехватили возле управленческого аэродрома и велели немедленно идти на совещание к начальнику строительства.
Все в управлении уже знали о поездке Ковшова в Москву, и, пока он шел к Батманову, встречавшиеся на пути сотрудники поздравляли его и желали успеха. В коридоре Алексей неожиданно столкнулся с Женей. Она растерянно ответила на его приветствие и поспешно ушла.
В приемной, у двери в кабинет Батманова, топтался Либерман. Он был на базе, не знал про совещание и, опоздав, не решался войти. Появление инженера обрадовало Либермана, вдвоем с ним он почувствовал себя смелее.
— На какую тему совещание? — спросил Ковшов.
— Маменька родная! Тебе посвящается! О том, как снаряжать тебя в Москву. Мы с тобой здорово опоздали, начальник выступает с заключением.
Они вошли в кабинет вместе. В помещении было очень душно в этот час заката. У многих лица блестели от пота. Батманов, по своему обыкновению, расхаживал вдоль длинного стола.
Он поздоровался с Алексеев, окинув холодным взглядом пробиравшегося на свободный стул Либермана.
— Повторяю, речь идет об отчете перед Москвой, — громко сказал Батманов, пристально посмотрев на Ковшова. Опаленный солнцем, в клетчатой ковбойке и покрытых пылью сапогах, он был здесь как-то не на месте и словно ждал немедленной команды вернуться туда, откуда появился. — Мы не бездельничали и должны ясно, вразумительно рассказать, что нами сделано для войны, для страны, для народа. У нас крупное хозяйство, миллионные средства, огромные людские ресурсы — пустячками нельзя отделаться. Каждый понимает — спрос с него сейчас не только перед непосредственным начальником, но и перед правительством. Стоять перед правительством и отвечать ему нелегко. Надо подумать, что сказать и как сказать правительству. Я недоволен выступлениями начальников отделов: они не дотянулись до уровня поставленной задачи.
Либерман коснулся горячей и влажной рукой локтя Алексея и показал ему на Гречкина. Плановик буквально обливался потом и сердито смотрел по сторонам. Он был убежден, что из совещания ничего путного не выйдет и отчетный доклад для Москвы все равно придется готовить ему.
— Вижу по вашим лицам, — продолжал начальник, — вы так и останетесь при своем заблуждении: мол, главное — это построить, отчитаться же не трудно, это обязанность бухгалтеров и экономистов, они за отчеты зарплату получают...
— Правильно! — засмеялся Федосов.
— Совсем не правильно! Ваша реплика весьма характерна. Вы предпочтете два дня потратить на добывание тонны битума, чем два часа подумать над таким вопросом, как ваш отчет перед Москвой. Это пахнет делячеством. Разумеется, главное — построить. Но разве маловажно осмыслить свою работу в тот момент, когда стройка вступила в завершающий период? Видите ли Федосов, Москва далеко и занята войной, нам она доверила судьбу нефтепровода. Однако Москва хочет знать твердо, что мы не подведем ее в критический момент. Немцы рвутся к кавказской нефти, они собрали со всей Европы немалые силы. Интерес государства к нашему нефтепроводу все возрастает. А по цифрам и сводкам Гречкина еще не разгадаешь, будет ли готов нефтепровод в срок или нет. Времени мало, объемы невыполненных работ велики, по цифрам дело выглядит не вполне надежно. Неудивительно, что Москва вызывает нас, хочет во всем разобраться. Подумайте, Федосов... У нас работают тысячи людей — это же полки, выведенные из состава Красной Армии. Множество лошадей мы используем — это же конница. Автомашины, тракторы — они тоже из арсенала Красной Армии. Разве не святая наша обязанность — показать, в каких трудовых сражениях участвовали наши люди, наша конница, наши механизированные части и чего они достигли?
У Алексея странное состояние: словно кто-то расколол его сознание на две половины. Одной половиной он внимает Батманову. Этот человек всегда влияет на тех, к кому обращается. Речи, советы, даже выговоры его возбуждают в людях хорошее беспокойство, от него уходят заряженные стремлением действовать, бороться. Алексею трудно его слушать, и он не может не слушать. Второй половиной сознания — Алексей далеко отсюда...
— Мне и Ковшову труднее, чем вам, — говорит Батманов и опять смотрит на Алексея, чуть заметно улыбаясь. — Мы с ним отчитываемся за все в целом: я — как ответственный за стройку и за вас всех, Ковшов — как наш посланец в Москву. И мы ставим перед вами условие: облегчите нашу задачу, отчитайтесь каждый за себя. Поймите: смысл не в формальном отчете... Представляется случай проверить себя со всех сторон, сделать анализ, обобщение: достойное ли место занимает в бою каждый из нас и все мы вместе, не попала ли наша трудовая армия в своего рода окружение, из которого надо выходить во что бы то ни стало? Через несколько дней Ковшов отправится в Москву. Формально мы подготовим за это время и дадим ему в руки отчетный доклад — двадцать страниц, отпечатанных на машинке, плюс всякие таблицы, схемы, диаграммы, графики. Не формально — мы обязаны профильтровать в мозгу все то, что немыслимо вместить в двадцать страниц. Подумайте, куда Ковшов едет! Призовите к нему на помощь и совесть вашу, и разум. Вернувшись отсюда в свои отделы, постарайтесь не тонуть в деляческих пустяках, просейте через сито анализа цифры, факты и выводы, — как у каменщика, у вас останутся на сетке крупные камни важных дел, мелочь проскочит...
Залкинд сидит у окна, ощущая спиной приятную свежесть наступающего вечера. Михаил Борисович с интересом наблюдает, как прочувствованное слово Батманова постепенно тревожит людей. Будто огонек, горит во рту парторга золотой зуб, он улыбается тому, что лица можно читать, словно книги. Вот уже почти рассеялось недовольство Гречкина, он перестал таращить глаза и коситься по сторонам. Жадно слушает Таня Васильченко. Михаил Борисович вспоминает, как в начале зимы примчалась она с участка в управление, готовая бесстрашно вступить в драку с новым руководством стройки. Сколько событий и перемен произошло с тех пор! Как изменились люди! Залкинд переводит взгляд на Федосова — ага, и он заинтересовался! А считал это совещание ненужным: «Надо отчитаться? О чем же разговор? Отчитаемся, эка хитрость». Так, да не так, мой голубчик!..
Уславливаясь о совещании, они с Батмановым тоже не возлагали на него особых надежд: вряд ли можно было рассчитывать на то, что начальники отделов после совещания придумают что-либо сверх обычных, давно установленных форм отчета. Но, черт побери, надо, чтобы их пронизала беспокойная мысль об ответственности момента! Надо, чтобы их взволновала нелегкая миссия Алексея! Пусть они не дадут ничего особенного для доклада Ковшова, они наверняка добьются большей, чем сейчас, пользы в работе!
— Я слушал вас всех внимательно, — раздавался голос Батманова. Он стоял у окна с откинутой назад головой и с огоньком в глазах оглядывал людей. — Хочу остановиться на конкретных примерах. Начну с главного бухгалтера. Он забросал нас тут цифрами, и многие заскучали. Должен ли Ковшов стать в такую же позицию и ошеломить товарищей из главка цифрами?
— Цифры — вещь великая, от них не убежите! — бросил реплику главный бухгалтер, дородный старик с самодовольным лицом.
— Еще чего не хватало: бегать от ваших цифр! Должность и возраст мне не позволяют! — усмехнулся Батманов. Засмеялись и остальные. — Не стращайте нас, товарищ бухгалтер, цифрами. Сами по себе они мертвы и догонять нас не будут. Они либо продремлют в папке Ковшова, либо пролетят из уха в ухо, не задев за живое тех, перед кем ему придется отчитываться. — Василий Максимович повел взглядом по лицам сидящих людей. — Коснемся, к примеру, такого вопроса. Товарищ Сталин обязал нас, хозяйственников, перестроить все на военный лад, и мы это сделали. Мы проявили необычную для мирного времени жизнеспособность, обошлись во многом без помощи Москвы даже и тогда, когда эта помощь казалась неизбежной. Как вы расскажете об этом? Федосов, я ведь вас спрашиваю!
Федосов поднялся, румяный от духоты и смущения.
— Понимаю вас, Василий Максимович. У меня есть что сказать и цифрами, и живым словом: львиную долю технических материалов мы изыскали на месте, без всяких государственных фондов.
Батманов, остановившись возле снабженца, с интересом его выслушал. Он остался явно неудовлетворенным — поморщился и махнул рукой.
— Львиная доля! Корявая фраза, где царь зверей — лев — выступает в роли измерителя кровельного железа и совковых лопат!— Начальника перебил разом грохнувший смех. Василий Максимович выждал, пока все успокоятся. — Сказали бы просто: к нам на помощь пришли Терехов и другие замечательные дальневосточные командиры производства, они сделали для нас, например, опрессовочные агрегаты, которых мы не смогли получить. Они изготовили недосланные нам детали к американским насосам. В своих мастерских и лабораториях мы научились делать электроды, карбид кальция, инструменты, гвозди, разные приборы. — Батманов взглянул на Либермана: — Вы опоздали, и я вас не слышал. Как вы намерены отчитываться перед правительством?
Либерман поднялся и молча уставился на начальника строительства.
— Вот уж не хотел бы я, чтобы Ковшов так же, подобно вам, моргал глазами, выступая с отчетом! — сказал Батманов, не дождавшись ответа от Либермана.— По вашему лицу, вижу, что вы обиделись на меня. Но при чем же здесь я, если вам нечего сказать в такую важную минуту! Вспомните, как вы приносили мне телеграммы и докладные с бесконечными требованиями теплой одежды и обуви. Вы даже завели, на всякий пожарный случай, специальное дело с такими телеграммами. и докладными. Хотите, я извлеку его из своего сейфа и дам Ковшову? Пусть он покозыряет в Москве копиями ваших бумажек: мы вам писали, а вы нам не помогали. Что молчите-то? Не подходят сейчас ваши бумажки, верно? Так вот, Либерман... Если в вашем отделе отчет будет готовить человек с кругозором кладовщика, он скучно проканючит: сколько сапог, портянок, курток и брюк выдано рабочим, сколько израсходовано продуктов, уложились ли мы в нормы. Человек с государственным пониманием дела расскажет о другом: наступила зима, у нас почти не было теплой одежды, и все- таки мы отказались от государственных фондов, а то, что было получше — отдали Красной Армии. Рабочих, меж тем, одели... во что, Либерман, неужели забыли? Мы же с вами пошили огромное количество бушлатов, телогреек и бурок из обмундирования, списанного в утиль воинскими частями! Мы с вами научились ценить изношенные вещи, ремонтировать их и сто раз латать, вместо того чтобы сразу выкинуть. Вы забыли про сапоги из утильных автопокрышек, про вату из тряпья? А имеем ли мы право, говоря о продовольствии, не упомянуть о помощи нанайцев и нивхов, о помощи рыбаков из колхоза Карпова? Сосчитайте повнимательней, сколько мяса и рыбы они нам дали.
Залкинд незаметно улыбается, он доволен совещанием. Либерману, конечно, обидно, недаром он так надулся. И еще кое-кому обидно. Но если спросить начистоту того же Либермана или Федосова: так ли уж недовольны они Батмановым, не хотят ли они другого начальника строительства — помягче, поделикатнее, не такого беспокойного и острого на язык, как Батманов?
Да, Василий Максимович крут. Он резок, иногда беспощаден. И однако ни один из них от Батманова не отступится. Они не променяют его, скажем, на Сидоренко. С Батмановым они познали то, что сам Василий Максимович любит называть большевистским организационным творчеством.
— Какие люди у нас работают на трассе, товарищи! — говорит Батманов с чувством. — Очень умно назвал их Пущин в газете гвардейцами тыла. Мы обязаны о них так же хорошо рассказать в своем отчете, как это делают армейские политработники во фронтовых донесениях об отличившихся в боях солдатах и офицерах. — Василий Максимович усмехнулся. Глаза его блеснули.— А вот наш отдел кадров! Могу поручиться: товарищи, ведающие кадрами, преподнесут листы бумаги со словами и цифрами — сколько у нас мужчин и женщин, сколько в том числе с высшим образованием и сколько со средним и низшим. Будет у них и такая продукция — я как-то уже видел нечто похожее — охват соревнованием в процентах в разрезе месяцев. И пропадет, товарищи, в этом словесно-цифровом скрежетании главное — душа людей. Тут уж не найдется места рассказу о том, как у нас не было связистов, и комсомольцы, под началом Тани Васильченко, сделались ими; как у нас нехватало сварщиков, и Умара Магомет один заменил четверых; как бригада дорожников тащила на себе машину шофера Махова, чтобы он не сдал первенства; как люди гибли, ибо дело для них было дороже собственной жизни. Имеем ли мы право забыть инженера Тополева, десятника Гончарука, тракториста Силина?
...В раздвоенном сознании Ковшова одна половина взволнована речью Батманова и живет происходящим на совещании. Другая — на покинутом боевом участке. Как все бурлит там сейчас! Беридзе стоит перед глазами: «Будь покоен, Алеша. Надейся на меня — не подведу!» Нет, он не стоит, Беридзе! Он распоряжается, хозяйничает на его участке. Вот он быстро обходит показавшуюся ему сомнительной секцию трубопровода, сапоги его вязнут в рыхлом грунте, вынутом из траншеи. Георгий Давыдович мокрый от пота и вытирает лицо рукавом уже серой от пыли рубахи. В трубопровод тем временем продолжают нагнетать воду. Насосы гонят и гонят ее без конца. Люди ждут, волнуются. Один Беридзе спокоен, он не имеет права волноваться. Он даже сумел умиротворить Умару Магомета, который не утерпел и приехал к испытательной установке. Беридзе ему говорит: «Не будем волноваться, давай лучше покурим — я тебе, кстати, одну смешную историю расскажу».
Вокруг Беридзе и Умары толпа, главный инженер беззаботно рассказывает, как. однажды, в ранней молодости, он познакомился в море, далеко от берега, с хорошей девушкой. Толпа смеется, и никто не разоблачает Беридзе, хотя многие знают, что плавать он почти не умеет. Алексей едва вытащил его из пролива...
— Что скажет нам наше бюро изобретательства? — слышит Алексей вопрос начальника строительства, обращенный к аккуратному, всегда подчеркнуто любезному инженеру Полозкову.
Полозков поднимается:
— Я думаю дать товарищу Ковшову две диаграммы: динамику поступления рацпредложений по месяцам и сумму условной годовой экономии, полученной от изобретательства.
Совещание хохочет. Батманов смотрит сердитыми глазами на Полозкова.
— Не нужна ваша «динамика» и «условная экономия»! Вы дайте нам живое человеческое сообщение о безусловном творчестве наших инженеров и рядовых строителей. На участках мы видели изобретательство на каждом шагу. Вся левобережная трасса Беридзе и Карпова — что это такое? А способ развозки труб «на себя» Ковшова и Махова? А премиальный ларек Рогова и Кучиной? Или силинский бульдозер, подминающий тайгу? Или взрывной метод рытья траншей Кузьмы Кузьмича Тополева? А сварка труб в зимних условиях? А передвижка по льду стальных плетей длиной в километр? Товарищи дорогие, ведь все это новаторство!
...Алексей реально представляет себе: подходит критический момент испытания. Беридзе теперь уж не покидает опрессовочного аппарата. Сотни внимательных и настороженных глаз строителей прикованы к манометрам. Давление в нефтепроводе неуклонно поднимается. Либо оно достигнет красной черты — семидесяти атмосфер, и тогда загремят аплодисменты и многоголосое восторженное «ура!», Беридзе с Умарой, подхваченные сильными руками, взлетят над толпой. Либо уплотнённая вода разорвет стыки — и тогда... «Они увлеклись там, как бы не случилось несчастья?» — беспокоится Алексей и в ответ явственно слышит, как голосом Грубского непрерывно передается по тридцати километровой трассе предостережение: «Отойти от траншеи — опасно! Отойти от трубопровода — высокое давление, опасно! Товарищи, осторожно! Внимание!»
— Вы смело и честно, товарищ Ковшов, говорите в Москве о наших недостатках, промахах, неудачах и ошибках! — гремит голос Батманова. — В наш коллектив пробрались предатели — мы не сразу их раскусили. В нашей среде нашлись дезертиры, шкурники и трусы — не замалчивайте этого. У нас были и такие, которые не верили, что можно построить нефтепровод за год. Были и такие, что не считали строительство стоящим делом и подавали рапорты об отправке их на фронт.
Гречкин толкает Алексея в бок:
— Про тебя речь. Чувствуешь?
— Расскажите все, как было, товарищ Ковшов, — заглушает Гречкина Батманов. — Мы сначала неправильно поняли режим военного времени, не занимались бытом. Инженеры мерзли у нас в обледенелых каморках, в столовой кормили одной картошкой. «Что ж поделаешь — война!»
...Алексей в уме отсчитывает секунды и еле сидит на месте. «Пора бы... Почему Беридзе молчит? Неужели катастрофа?» В кабинет торопливо входит секретарша и, покосившись на Алексея, что-то шепчет начальнику строительства. Тот протягивает руку к отставленному в сторону селекторному аппарату. Алексей вскакивает...
...Шум врывается в кабинет, как вода в пустой шлюз. Сначала ничего нельзя разобрать, чувствуется лишь, что шум этот означает нечто огромное и значительное: не то бушующее море, не то грохот большого сражения. Все напряженно вслушиваются. В оглушающем хаосе звуков вдруг отчетливо звучат отдельные человеческие голоса, восклицания: «Это Сталину нашему подарок!», «Качать Умару Магомета!», «Где товарищ Ковшов? Где наш начальник? Качать товарища Ковшова!», «Ура главному инженеру Беридзе!» И снова голоса растворяются в усиливающемся шуме, теперь понятном. Это рукоплескания, овация тысячной толпы строителей.
Алексей, не дыша, стиснув зубы, прильнул к селектору. Он словно впитывал в себя отголоски жизни своего участка.
Наконец буря звуков начала утихать. Возник голос Беридзе:
— Управление! Управление!
— Я управление! — ответил Батманов.
— Докладывает главный инженер Беридзе. Испытание головного участка прошло блестяще! Трубопровод в тридцать километров не дал ни одного разрыва даже при максимальном давлении в семьдесят атмосфер! Поздравляю вас, товарищ начальник строительства, и прошу передать поздравление товарищу Ковшову и всему коллективу управления.
— Вас от души поздравляю, товарищи! — ответил с жаром Батманов.— Работа строителей головного участка заслуживает самой высокой оценки. Красное знамя управления оставляем за участком. Немедленно же сообщим о вашей победе в Москву и Рубежанск.
— Начальник, хорош моя сварка? — вмешался Умара Магомет. — Помнишь, говорил: «Быстро варишь, брак не сделай». Ни один стык не порвался. Премия давай сварщикам, обещал!
— К ночи получите приказ с премиями, — взволнованно сказал Батманов.
...Вспыхивают аплодисменты — и теперь в кабинете Батманова. Все стоя хлопают в ладоши и смотрят на Ковшова. Он никого не замечает, напряженно пригнулся к селектору, губы у него шевелятся, глаза часто-часто моргают. Парторг кивком показывает на него Батманову, сам придвигается к микрофону, кричит:
— Товарищи строители головного боевого участка! У аппарата ваш начальник инженер Ковшов. По срочному заданию он вылетает в Москву, поэтому его нет сейчас с вами. Он хочет сказать вам слово...
Участок замирает... Алексей с минуту молчит, собирая мысли.
— Товарищи дорогие! — говорит он, преодолев волнение. — В самый критический момент мне пришлось покинуть участок. Но и отсюда, за несколько сотен километров, я сердцем своим ощущал, как минута за минутой проходило испытание. Как я рад, дорогие, что нефтепровод наш в порядке! Молодец, Умара! Молодцы, сварщики! Мысленно обнимаю вас и жму руки...
— Алеша! — снова слышен голос Беридзе, голос захмелевшего человека. — Меня все просят передать тебе... Очень заметно твое отсутствие. Как могу, стараюсь заменить тебя. Мы гордимся, что именно ты — посланник от нашего коллектива в Москву. Скажи столице: все наши думы о ней!
— Сталину доклад делай: весь нефтепровод будет такой, как наш участок! Ни одного разрыва стыка! Даю слово! — тоном приказа говорит Умара.
Алексей послушно кивает головой...