Корреспонденции И. В. Бабушкина в "Рабочее дело" и в "Искру"

ИСТПАРТ

ОТДЕЛ ЦК РКП (б) ПО ИЗУЧЕНИЮ ИСТОРИИ ОКТЯБРЬСКОЙ

РЕВОЛЮЦИИ и РКП (б)

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

"Все, что отвоевано было у царского

самодержавия, отвоевано исключительно

борьбой масс, руководимых такими

людьми, как Бабушкин"

Н. ЛЕНИН

ВОСПОМИНАНИЯ И. В. БАБУШКИНА

(1893-1900 г.г.)

РАБОЧЕЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО "ПРИБОЙ"

ЛЕНИНГРАД 1925

КОРРЕСПОНДЕНЦИИ И. В. БАБУШКИНА В "РАБОЧЕЕ ДЕЛО" и в "ИСКРУ".

Из Нижнеднепровска (Екатеринославской губ.).

19-го марта 1898 года рабочие вагоно-строительного завода Франко-русского анонимного общества пред'явили главному уполномоченному этого общества, г-ну Оксу, следующие требования:

1) Сократить рабочий день в субботу и кануны праздников до 8 часов в сутки.

2) Установить новые расценки, соображаясь с действительною стоимостью каждой сделанной вещи и временем, затраченным на ее производство.

3) Усилить врачебный персонал на заводе и ввести более человеческие отношения между администрацией и рабочими.

Требования эти уже не раз пред'являлись администрации завода, но та всегда давала на них лишь уклончивые ответы. На этот раз рабочие уже решительно потребовали удовлетворения своих требований, угрожая в противном случае забастовать.

Окс обещал в тот же день вызвать по телефону фабричного инспектора и с его разрешения изменить правила внутреннего распорядка в духе, желательном для рабочих.

19 и 20 марта рабочие, в ожидании инспектора, спокойно работали, а 21-го в субботу, известили г-на Окса, что согласно с его обещанием они будут работать сегодня только 8 часов. Окс ответил им, что "сегодня инспектор прибудет наверное". В 2 ч. рабочие прекратили работы и разошлись по домам. Инспектора на заводе и в этот день не было. 22 марта рабочие повторили свои требования вернувшемуся на завод тов. директора Белоножкину, на что тот ответил им приблизительно следующее: "дело рабочих не устанавливать правила внутреннего распорядка, а исполнять то, что приказывает им заводская администрация"... Во избежание дальнейших недоразумений он считает нужным предупредить рабочих, что более беспокойные из их среды будут немедленно же удалены с завода, если только рабочие не перестанут настаивать на своих требованиях. Тогда рабочие настоятельно потребовали вызова фабричного инспектора, как это обещал им Окс.

На этот раз инспектор уже не заставил себя долго ждать, и явился не один, а вместе с главным фабричным инспектором, г. Фейниным и в сопровождении Окса Оба инспектора сначала старались убедить рабочих отказаться от своих "незаконных" требований, слушаться заводской администрации, которая "желает им добра"; потом напомнили рабочим о наказании, которое грозит им, как бунтовщикам Но рабочие продолжали "упорствовать". Тогда инспектора предложили им выбрать депутатов, надеясь, что вкрадчивыми речами и обещаниями им удастся склонить депутатов на уступки. Расчет инспекторов однако не оправдался. Депутаты не поддались ни на ласковые обещания, ни на угрозы; "рабочие,, избравшие нас, твердили они, не давали нам полномочия отказываться от выставленных ими требований". Инспектора вынуждены были уступить и обещать рабочим изменить правила внутреннего распорядка на заводе, сообразно с их требованиями. Рабочие возобновили работы. Белоножкин же стал подыскивать случая рассчитать депутатов. Один из депутатов был уволен с завода в конце апреля за то, что он был, по словам Белоножкина, подстрекателем во время мартовской стачки, "и остальные депутаты,-- прибавил при этом Белоножкин, -- будут тоже рассчитаны".

Возмущенные этим поступком Белоножкина, рабочие собрались 1-го мая возле конторы и потребовали обратного приема незаконно рассчитанного депутата-рабочего Белоножкин вышел к рабочим в сопровождении полицейского надзирателя, старательно его охранявшего, и произнес "пламенную" речь следующего содержания: "Господа, чего хотите от меня? Сколько раз вы уже собирались здесь и требовали невозможного. Вы знаете, что я желаю вам только добра, что я все готов сделать для вас... но теперь вы требуете невозможного... Скоро-скоро я оставлю вас, и вы будете жалеть своего доброго начальника... Если бы мне не жалко было вас, то я бы сейчас же оставил вас"... Мастеровым оставалось только поблагодарить г-на Белоножкина за его доброе намерение оставить их, что они тотчас же и сделали. Кто-то из присутствующих накинул Белоножкину мешок на голову... Надзиратель бросился в толпу... Рабочие заволновались, повалили Белоножкина и побили... Белоножкин вырвался и убежал в контору, а рабочие отправились на завод продолжать работы. Но работали они недолго. Послышался гудок о прекращении работ (гудок был дан не во время) и рабочие разошлись. В 4 часа гудок опять звал рабочих на работу. Оказалось, что приехал судебный следователь... 2, 3 и 4 мая завод стоял. 5-го рабочие вышли на работу, а начальство в это время припрятало солдат в одном сарае... В ночь с 4 на 5-е мая были аресты по квартирам. 5-го приглашали рабочих в контору и там их арестовывали. Всего арестовано было 10 человек.

Рабочий.

На вагоностроительном заводе (за городом) рабочие явились к начальнику мастерских и потребовали повышения платы. Начальник посоветовал им выбрать депутатов. Выбрали 6 человек -- их арестовали. Это всех возмутило. Рабочие встретили помощника директора и спросили его, за что пострадали выбранные рабочие. Тот в ответ стал им грозить. Тогда рабочие накинули ему на голову мешок, вывезли на тачке и поколотили.

Несколько человек были по этому делу привлечены к суду, но, за отсутствием улик, всех их от наказания освободили.

Повышения заработной платы рабочие не добились, но добились окончания работы по субботам в 2 часа.

("Рабочее дело" No 1-апрель 1899 г,

Женева. Орган Союза Русских Соц.-Демократов).

-----

Орехово-Зуево (местечко Никольское). Раньше, чем приступить к описанию больничных порядков у Саввы Морозова, считаю нужным сказать несколько слов, характеризующих местное положение. Для нас, орехово-зуевских рабочих, небезынтересно познакомить через рабочую газету "Искра" как своих рабочих, так и рабочих других городов и других профессий с нашими иногда чудовищными порядками Не говоря уже о том, что всякий сознательный рабочий должен интересоваться рабочим вопросом, но есть много людей, которые сами не рабочие, а все же интересуются этим вопросом и сочувствуют классовому рабочему движению... Как бы ни держали нас в невежестве своими хитросплетенными софизмами пресловутые попы, идущие рука об руку с капиталистами и властями русского правительства -- рабочие все же видят свое жалкое рабское положение.

В местечке Никольском работает до 25 тысяч человек у двух фабрикантов, Викулы и Саввы Морозовых, а все население Орехова состоит из 40 тысяч человек, живущих на расстоянии девяти квадратных верст. И при таком количестве и такой скученности населения рабочее движение, тем не менее, очень тихое и сонное; эта сонность происходит, главным образом, от полной умственной голодовки. У нас нет литературы, которая встречается в столицах и других больших городах, к нам не попадают и рабочие из таких городов и, благодаря этому, мы не знаем, где и как ведется дело. Взяться же самим у нас не хватает смелости и отчасти знания. Вот образчик наших порядков и нашего материального положения, который мы приводим без всяких преувеличений и в полном согласии с фактами.

У нас есть две больницы: одна Викулы, другая Саввы Морозова. Постараюсь описать больницу для рабочих Саввы Морозова. Больница находится около чугуно-литейного завода (завод служит для фабрики) и жилых рабочих помещений (казарм). Место вредное и для жилых помещений, а для больницы тем более. Морозов сдал свою больницу за известную сумму одному эскулапу, доктору Базелевичу. С больными доктор Базелевич обращается как настоящий живодер. Труды его даром не пропадают,-- он отлично умеет сдирать шкуру с изнеможенных рабочих. Чаю и сахару больным не полагается, а есть только кипяток и тот только до шести часов вечера. Пища очень скверная и то не в достаточном количестве. К ужину подают кислые щи или другую такую же похлебку. Больные голодают в буквальном смысле слова. Только те и сыты, которых навещают родные и знакомые. В виду полуголодного содержания больных Базелевич не возбраняет приносить в больницу все, а потому родные несут и кислую капусту, и селедки, и хлеб, и квас, -- одним словом, все, что есть. Кормят больных по несколько (4--5) человек из одной посуды зараз. Белье содержится очень грязно и всегда можно заметить на простынях и наволочках очень сомнительные пятна. Вот как рассказывает один рабочий о своем посещении: "Раз я пришел в числе посетителей в больницу. Подходя к знакомому, я обратил внимание на рядом лежащего больного. Это был молодой человек в длинной грязной рубахе, в коротких грязных кальсонах и разных чулках (один белый, другой красный). Больной страдал ногами. Когда я беседовал, то молодой человек жадным, измученным взглядом смотрел на меня и, наконец, произнес: ради Христа, дай кусочек хлебца, я чуть не умираю с голода, так как меня никто не посещает".

Лечение в больнице возмутительное -- одной водой и дешевенькими порошками. Сам Базелевич очень редко принимает больных. Он нанял двух врачей, а сам только следит за выдачей лекарств.

Тут же существует родильный приют, который замечателен своей нелюбовью к пациенткам -- больных принимают только дня за два до родов, отговариваясь тем, что они слишком рано приходят есть хозяйские харчи. В январе этого года был такой возмутительный случай: акушерка отослала назад домой беременную женщину. Отойдя немного от больницы, женщина родила на дороге.

Как видите, товарищи, наше положение в больнице у Саввы Морозова не из приятных. Наше здоровье, наши силы превратились в частицу морозовских миллионов. Морозов богатеет, а мы принуждены проводить последние дни жизни, протягивая руку за куском хлеба. Ну, а если мы попадем в богадельню? В следующем письме мы увидим, чего можно ожидать там.

("Искра" No 4, май 1901 г.).

-----

Из Иваново-Вознесенска сообщают о целом ряде мелких фабричных протестов, которые показывают, что обострение нужды, вызванное кризисом, и ведущаяся местными социал-демократами агитация не проходят бесследно.

После Пасхи 12 рабочих на ткацкой фабрике Зубкова, уволенных за неспокойный нрав, потребовали и добились от фабрики уплаты за две недели, как это требуется законом. Как водится, фабричный инспектор не только не поддержал законное требование рабочих, но и пытался запугать их окриками и бранью. Только настойчивость рабочих, грозивших жалобой на самого инспектора, побудила этого "охранителя закона" исполнить свой долг.

На фабрике Дмитрия Бурылина рабочие отбили попытку фабриканта отнять у них праздник 8-го мая (Ивана Богослова), доселе бывший на этой фабрике нерабочим днем. Там же женщины пытались добиться повышения своей заработной платы, но безуспешно.

На фабрике А. И. Гарелина 4-го июня все рабочие отправились к фабричному инспектору и пред'явили ему требование об удалении надоевшего им табельщика. Требование было пред'явлено настолько энергично, что фабричный инспектор посоветовал управляющему его удовлетворить, что и было в конце концов исполнено.

На чугуно-литейном заводе Калашникова (200 чел.) сокращение расценков привело к уменьшению заработков вдвое. 15-го мая натянутое положение между литейщиками и администрацией завода приняло самый острый характер. Получив месячный расчет, литейщики, в количестве 70 человек, заявили о своем нежелании заключать договор на условиях, предлагаемых администрацией завода, и потребовали возвращения к старым условиям -- полугодовому найму (вместо месячного) и зимним расценкам. Заводоуправление отказало в требовании литейщиков, угрожая заместить их рабочими из других городов. Литейщики дружно отказались от возобновления найма и отправились к фабричному инспектору просить о посредничестве. Фабричный инспектор отказался от всякого вмешательства в это дело, так как-де хозяин имеет право изменять принятую систему найма и расценки.

Заводоуправление стало вербовать рабочих в Шуе и Москве. Из Москвы выписано было десять рабочих, от которых при найме, скрыли, что зовут на места стачечников. Обещан им был хороший заработок: 75-80 руб. и больше в месяц. Но когда москвичи прибыли в Ив.-Вознесенск и увидали, на какую роль их приглашают, они заявили иваново-вознесенцам, что привезены обманом и, если бы знали о стачке, то не приехали бы. "С этого времени между ивановцами и москвичами установилась полная солидарность, и вскоре же москвичи отправились к фабричному инспектору с жалобой на завод. И хозяева, боясь осложнений, тут же отправили одного из беспокойных литейщиков обратно в Москву".

В Шуе нанятые было литейщики, как только узнали о стачке, отказались ехать. Тогда Калашниковский завод сдал часть своих неотложных заказов заводу анонимного общества в Шуе, администрация которого состоит в родстве с администрацией завода Калашникова. Рабочие зав. Калашникова обратились к Ив.-- Вознесенскому Комитету Соц.-Дем. Партии с просьбой о воздействии на шуйских рабочих. Комитетом были выпущены прокламации к рабочим завода анонимного общества Прокламации вызвали забастовку, и рабочие потребовали, чтобы от Калашникова заказы не принимались. Администрация обещала удовлетворить это требование, приглашая не прерывать работы и ожидать приезда хозяина. По приезде последнего рабочие получили "угощение" водкой, а те из них, которые не работали до приезда хозяина, получили расчет, либо штраф.

Стачка на Калашниковском заводе продолжалась полторы недели и кончилась частичной уступкой -- повышением расценков до зимней нормы. Москвичи отправились домой, а Калашниковские литейщики устроили им сбор на дорогу. "Хозяйские забегалки, пишет корреспондент, ознакомили своих рабочих с москвичами и тем оказали им некоторую услугу, показав, что экономические потребности здешних рабочих много ниже, чем в других городах".

Понятно, что все эти проявления протеста не могли не вызвать вмешательства царских опричников. "Полиция, пишут нам, за последнее время стала особенно чутка и наблюдательна за рабочими, а первого мая не было места, где бы не встречался полицейский". В ночь с 17-го на 18-е мая над Иваново-Вознесенском пронесся жандармский ураган, который выразился в аресте девятнадцати человек рабочих. Из арестованных удалось узнать следующие фамилии: Г. Ляпин, H Голоухов, Белов, Королев, Филиппов? Жаров, Баринов, Боголепов, Мокруев, Воробьев, Соколов Гаравин. Арестованные содержатся частью в местной тюрьме и по фабричным арестантским. Таскают многих в тюрьму на допрос; из них задержали троих. Дело ведут местный полицеймейстер и жандармский ротмистр, ведут очень глупо, подчас забирают безграмотных. Интересно -- нам удалось узнать,-- что за несколько времени перед арестом Баринов был приглашен к полицеймейстеру, который предлагал ему поступить к жандармам в шпионы. Баринов отказался, говоря, что его все знают и могут скоро прикрыть. На это в утешение полицеймейстер предлагает два-три револьвера, но и это не соблазнило Баринова. Спустя два дня Баринова уже приглашает жандармский ротмистр, который уже предлагает рублей на 5 больше, чем полицеймейстер (последний предлагал 15 р.), и просит Баринова, чтобы он указал главных деятелей. Баринов отказался. Теперь его арестовали, очевидно подозревая, что он самый главный.

Не знаем, жалеет-ли Баринов, что он не получил 15 руб., но за то уверены, что ротмистр и полицеймейстер очень жалеют, что за 15 руб. им не удалось узнать главного.

Просят остерегаться конторщика Колычева на фабрике Гарелина (черный, сутуловатый, говорит басом). Будучи однажды арестован рассказал все, что знал, благодаря чему многих забрали.

* * *

Хотя услуга нам при нужде дорога,

Но за нее не всяк умеет взяться...

Именно такого рода услугу оказала рабочим Иваново-Вознесенска для первого мая в прошлом году С.-- Петербургская организация, а в нынешнем году в этом же направлении трудились, очевидно, другие доброжелатели. К стыду первых должны признать, что они были скромнее нынешних доброжелателей, но все же мы не думали сообщать о том, что было в прошлом году, если бы и в этом году не было такого же печального поползновения.

В прошлом году доставили в Иваново-Вознесенск достаточное количестве майских листков из Петербурга. Доставили, но не дали совета, как наилучше распространить эти листки. И вот местные рабочие, не работавшие раньше листками, разделили на несколько человек эти листки и, придя к фабрике, стали раздавать выходившим рабочим упомянутые листки. (Способ очень хорош в будущем и, может, им очень воспользуются, но там, где только начинают такую деятельность, это невозможно по очень многим соображениям.) Конечно, раздать им удалось достаточное количество, но в конце концов их всех забрали и отправили к жандармам. Дальше -- процесс, и почти все арестованные выдавали, а некоторые наговорили больше, чем знали сами. Это было бы полбеды, если бы сами листки стоили, чтобы их распространить. Но тут-то и есть главная беда. Оказалось, что распространенные листки вызывали негодование рабочих против тех же листков. И это очень понятно: в Ив.-Вознесенске работают девять часов чуть-ли не на всех фабриках (хотя и не все рабочие), а им предлагают требовать девятичасового рабочего дня... Эх, господа составители, писатели и доброжелатели, этак можно очень много натворить пакостей рабочим!!

В нынешнем году был доставлен также листок в готовом виде и в большом количестве, и это, может, будет повторяться еще и еще, и не только в Иваново-Вознесенске, а и в других местах, и вот почему я, рабочий, протестую против такой скверной (извините за выражение!) постановки дела, против таких отживших и предосудительных приемов!

Раньше, чем напечатать и доставить листок, его нужно доставить для обсуждения местной рабочей организации, какая бы она ни была, и если она его одобрит, то она, наверное, его и распространит, и тогда не повторится такое печальное явление, как с листком в Ив.-Вознесенске, который доставлен был для распространения, а не доставлен был для обсуждения. Благодаря этому, его как-будто доставили для того, чтобы уничтожить не только как не удовлетворяющий, но и как вредный листок. И в самом деле, выставить требование девятичасового рабочего дня, когда здесь работают столько же часов -- разве этим возможно заинтересовать рабочих?! Опять же, требовать суда присяжных над стачечниками! Разве это не есть смешная ирония? Это значит, что мы будем признавать справедливым преследование стачек. Для нас нужен не суд присяжных над стачечниками, а полная свобода стачек, -- даже больше, -- покровительство стачечников. Очень жаль, что уничтожены все упомянутые листки. Мы не преминули бы познакомить с полным подлинником.

Рабочий за рабочих.

Из Шуи пишут о возмутительных порядках на ситцепечатной, ткацкой и прядильной фабрике Павлова (до 3.000 ч.). На этой фабрике хозяин с сыновьями в полном смысле слова -- развратники, и один из сыновей доразвратничался до сумасшествия и теперь находится в психическом недомогании и получил дурную болезнь. Благодаря всему этому, трудно какой-нибудь девушке остаться в полной безопасности от этих наглых бесстыдных представителей русского капитализма и столбов отечественного правительства. Хозяин имеет особых работниц, которые стараются совращать молодых девушек. Из фабрики Павлов сделал своего рода гарем. Глядя на хозяина и его подлых сыновей, и служащие позволяют себе мерзости... На фабрике есть много станков, покрытых рогожами, потому что хозяин боится нанимать на свою фабрику мужчин из страха перед бунтом, женщины же на этих станках работать не могут по недостатку физической силы.

У всякой работницы и работника сердце ноет от тех порядков, которые творятся на фабрике Павлова.

* * *

Из того же города сообщают: "У нас в городе недавно были обыски и аресты. Арестовывают ночью, и теперь есть у жандармского ротмистра целое дело. Конечно, в других городах арестовывают, потому что находят подпольные книжки и газеты, а у нас арестуют потому, что находят цензурные книги, хотя бы одну или две. И вот на допросе, чинимом жандармским ротмистром, он вопрошает:

-- Это у тебя зачем?

-- Читать купил.

-- А почему купил именно эту, а не житие? Или: почему читаешь, а не спишь? Или: не ведешь такой бесстыдный образ жизни, как он, шуйский ротмистр. Он, ротмистр, с фабрикантом Павловым напиваются до положения грязной свиньи и потом в таком виде целуются публично и изливают свои взаимные чувства на глазах удивленной публики. Павлов же для таких случаев приказывает которой-нибудь свахе (таких он имеет несколько на своей фабрике) приготовить такую-то девушку, и это выполняется, точно речь шла о том, как зажарить цыпленка. И это делают представители русского капитала и представители жандармской власти. И потому-то они стараются удержать в темноте массу, поэтому нельзя рабочему пройти по городу с книгой под мышкой, чтобы таковую не вырвал полицейский и не посмотрел: "это что за книга?" Это особенно бывает часто около читальни.

Раз представитель капитала, Павлов, представитель правительства, жандармский ротмистр, представитель русских попов-инквизиторов, Евлампий, отправились с целью напиться до осатанения за много верст от Шуи. И точно что напились (были, конечно, с ними и другие), начали безобразить и чуть не подрались. Потом все заставляли попа Евлампия задать в своем поповском балахоне плясового трепака, но поп Евлампий, напившись, сделался строптив и ни за что не хотел итти плясать. Тогда разгневанные друзья выгнали пьяного попа, и поп пешком уже верст девять отмахал к Шуе (по какой-то случайности не завалился в канаву), и только на десятой версте догнала много спустя посланная подвода и довезла строптивого попа до дома.

Из Орехово-Зуева нам пишут: 19-го марта в местечке Никольском были произведены аресты. Арестован Рудаков, выпущенный через несколько дней. Обыски сделаны у Иванова ткача и Агафонова уборщика, по слухам, также в доме Солнцева. Причина такого набега как нам удалось узнать, -- деятельность шпиона-провокатора Ниткина (настоящая фамилия Дмитриев). Этот Дмитриев был привезен новым директором фабрики Викулы Морозова Скобелевым месяцев восемь тому назад. Он и действует с ведома Скобелева, получая от него деньги на разные расходы. Дмитриев-Ниткин живет среди рабочих в казарме. Приметы: лет 33, рост выше среднего, плотного телосложения, большой лоб, мутные серые глаза, говорит мягко, при разговоре на лбу делаются морщины, смотрит исподлобья

("Искра" No 6, июль 1901 г.).

------

Из Богородска (Моск. губ.) нам пишет местный рабочий:

Есть, конечно, в России рабочие центры, как-то: Спб, Москва, Варшава, Киев, Харьков, где рабочие живут культурной жизнью, где социализм находит себе пути, улицы и переулки к жилищам рабочих; там есть много сознательных рабочих, и они делают свое дело, которое становится все тверже и могучее. Там есть интеллигенция, которая способствует этому движению... Но есть еще в России такие рабочие центры, куда прямые пути для социализма затруднены, где культурная жизнь искусственно и усиленно задавливается Там рабочие живут безо всяких культурных потребностей и для их развлечения достаточна одна водка, продаваемая хозяином (теперь казенная монополька), да балалаечник или плясун из рабочих. Такие места напоминают стоячую воду в небольшом озере, где вода цветет, и цвет садится на дно, образуя всякую грязь, которая втягивает в себя все, что на нее попадет. К такой категории можно причислить и Глуховскую мануфактуру (около Богородска). Тут культурной жизни почти нет и трудно ей на первых порах упрочиться, если только удастся зародиться. Интеллигенция тут отсутствует (употребляю слово "интеллигенция" условно: чиновники и т. п" с цензом образования не есть еще интеллигенция, это только глаженая, клейменая публика -- "благонадежный"), рабочие культурные очень редки, а чуть который начинает чувствовать гнет, то выбывает; поднадзорный попасть сюда не может, а потому никакой литературы тут нет, ни легальной, ни нелегальной. Если рабочий попадет сюда из большого города и вздумает вести пропаганду, то он скоро навлечет на себя внимание администрации, а она дела вершит скорее полевого суда: немедленно рассчитывает и удаляет из хозяйских помещений. Мы хотим здесь описать эти самые хозяйские помещения.

Наш фабрикант Захар Морозов содержит мужскую (холостую) артель человек 800, да такую же женскую; сверх того, казармы для семейных. Артель (мужская) занимает целую трехэтажную казарму. Хотя помещение и отапливается паром и есть там и вентиляция, но это мало может улучшить положение рабочих. Размещены рабочие настолько тесно, что такой тесноты нельзя встретить ни в солдатской казарме, ни в больнице, ни в тюрьме... Кровать -- широкая в 2 арш. -- по середине вдоль разделена высокой доской, что служит границей для каждого; на ней два тюфяка или два набитых мешка. В общем, в каждом отделении помещается больше ста человек. Расстояние между кроватями 1 арш., около головы стоит маленький стол, в нем два ящика, в которые владельцы кладут свою одежду, чай и сахар. Сундуки имеются не у всех. Табуреток, стульев или скамеек нет совершенно, и сидеть можно только на кровати. Если рабочие в сборе, то в каждом месте образуется 4 головы и разговаривать нет возможности, чтобы не слышали соседи.

Помещение в казармах считается бесплатным, но за него производится вычет в размере 2 коп. с заработанного рубля и3 коп. -- для семейных.

В безобразном состоянии находятся в казармах отхожие места, не отделенные от жилых помещений капитальной стеной. В нижнем этаже, рядом с отхожим местом, находится столовая. Так как чистку отхожих мест компания старается производить возможно реже, то можно представить себе, как отражается на столовой такое соседство

В 1899 г. рабочие потребовали себе более свободного помещения в казармах. Компания согласилась и вывесила табель, в которой было показано нормальное кубическое содержание воздуха на одного человека (одна сажень). Но, приведя это в порядок, компания вскоре удалила человек 60 "недовольных" из среды рабочих, и после того норма, указанная в табели, была опять нарушена.

Казармы для семейных состоят из небольших комнат, в которых помещается по 4-5 семейств, душ по 13-15. Казармы очень грязны, и компания заставляет рабочих оклеивать комнаты обоями на свой счет. В Александровской казарме, высотой с обычный трехэтажный дом, сделано пять этажей, из которых первый более, чем на половину под землей, а пятый представляет простой чердак. В июле этого года компания принялась за ремонт этих казарм, при чем работа производилась так умело, что 13 июля ярус второго этажа рухнул, покрывая собой спящих внизу и увлекая верхних. Мне пришлось видеть, как одна женщина с грудным ребенком еле вылезла из-под балагана; в другом месте вылезал мужчина, держась за окровавленную голову. Дальше нельзя было смотреть: нужно было торопиться на фабрику.

Харчи в казармах ужасно скверные, и человеку, пожившему в большом городе или в семье на фабрике, противно даже итти на кухню; часто голодный продолжает голодать, но воздерживается итти обедать. А между тем харчи обходятся очень дорого: в постные дни 3 р. 50 к -- 4 р. на человека в месяц (дают только кислые щи, да кашу), а в скоромные 4 р. 50 к.-- 5 р. за то же самое и % ф. говядины. Да это не удивительно, если взять во внимание ужасную дороговизну в лавке Захара Морозова: так хлеб очень скверный, сырой . или перепеченный стоит 21 коп. за 10 ф., масло подсолнечное -- 18 коп. за фунт (а в городе: 11-13 коп.), при чем всегда бывает прогорклое; мясо стоит 15-18 коп. фунт, вместо 11-13 коп и так на всяком продукте Захар Морозов наживает 25--30%. Беря с нас по 2 коп. с рубля за помещение, Морозов наживает в год с одной мужской артели 2.300 руб., да на харчах в месяц с человека по 1 руб., всего в год 9.600 руб., итого с одной мужской артели он взимает круглым счетом около 12.000 руб. Когда в 1899 г. мужская артель вознегодовала на харчи, требуя их улучшения и чтобы припасы покупались не в хозяйской лавке, то хозяин кричал рабочим: "Я нарушу жилое помещение, уходите тогда на вольные квартиры".

Харчами заведуют двое старост; когда-то они были избраны на эту должность и продолжают на этом основании оставаться старостами, хотя рабочие ими очень недовольны. Когда недавно трое рабочих заявили неудовольствие против старост, то все трое были тотчас же уволены.

Фабрично-рабочий квартирный вопрос в Орехове-Зуеве... Кому неизвестно, что в больших городах квартирный вопрос для рабочих -- вопрос первостепенной важности, и если где высока заработная плата, то там квартирный вопрос приносит массу разных неприятностей, массу страданий, болезней, скученности и непристойности жизни. Как на зло для рабочих, чем больше дорожают квартиры, чем дороже приходится платить за квадратный аршин комнаты, -- тем устройство комнаты хуже. Отсутствуют всякие удобства для жизни рабочих, не берутся во внимание никакие соображения, за исключением наибольшей наживы на каждом вершке площади пола.

В нашем местечке население росло и продолжает расти. очень быстро, но хороших больших домов не было, нет и посейчас. Хотя каждый год новых домов строится очень много, но они строятся очень спешно, на скорую руку, кое из чего и кое-как. Все держится на гвозде и гвоздике; для отопления 14-15 комнат ставится одна печь или маленькая трехрублевая железная печка, от которой идут трубы (кровельного железа) по всей квартире; такая топка и трубы не могут хорошо обогревать квартиры и потому квартира суха только летом; зимой же от сырости одежда портится и, намокши, не просыхает целыми неделями, а у живущих болит голова... Комнаты отгораживаются одна от другой живою перегородкою из самых тонких досок. Часто доски употребляются из больших ломаных бочек или ящиков, и между досками можно просунуть палец в другую комнату. Местами щели бывают более внушительные. Обои мало где можно встретить, и если у какого рабочего и есть, то таковые он купил на свои деньги и сам же оклеивал комнату. Занавеси у окон более часты, что много скрашивает вид комнаты. Попадаются, конечно и более привлекательные комнаты, но это редко. Благоустройство квартир много терпит от отсутствия свободного времени у хозяйки комнаты, так как она работает на фабрике не меньше часов, чем и ее муж. Перегородки всюду делаются не до потолка, и, по выражению домовладельцев, делается это в интересах гигиены: тогда, мол, воздух одинаков во всей квартире и равномерно распределяется теплота по комнатам. Беря все вышеуказанное, можно утверждать, что во всем примерно Зуеве с несколькими тысячами населения нельзя найти комнаты, в которой 2-3 чел. разговаривающие не были бы слышны в следующих комнатах. А это стесняет до невозможности какую-либо организаторскую или пропагандистскую деятельность. Собраться 5-6 чел. в одной комнате нельзя, благодаря устройству и размерам последних.

Квартиры год от года в ценах все росли и росли, что вызывало большое неудовольствие со стороны рабочих, и они постоянно обращались к хозяевам и делали заявления о квартирных деньгах. Хозяева платят каждому рабочему и работнице на одной фабрике 1 р. 50 к., а на другой -- 2 р. в месяц квартирных денег. Последний платит по 2 рубля, благодаря настойчивости рабочих, которые этого добивались. Но если кто живет на хозяйской квартире, то тому, конечно, никаких квартирных денег не полагается. Если рабочий, живущий на вольной квартире, получает 2 р., а жена -- 1 р. 50 к., то они много должны доплачивать, а если оба работают у хозяина, платящего 1 р. 50 к., то и совсем мало, так как комнат за 3 р. 50 к. мало, а больше от 4 р. 50 к. и дороже, вот почему всякий мечтает о хозяйской квартире, тем более, что частные квартиры отстоят на очень большом расстоянии от фабрик.

Теперь перейдем к другой стороне квартирного вопроса. Именно, как на этот вопрос посмотрели сами фабриканты? Как отражается их вмешательство? Каков образ действий их в этом вопросе, и как сами рабочие смотрят на квартиру в хозяйском помещении? Известно, что издавна для хозяев наш брат рабочий представлялся чем-то вроде полуживотного (как оно обстоит и сейчас у подрядчиков строительных работ -- плотников, каменьщиков, мостовщиков, извозчиков; на кирпичных заводах, на железных дорогах у землекопов и т. п.), и потому квартира от хозяина давалась очень скверная, тесная и грязная В Орехове есть еще старые казармы, и они против новых кажутся очень жалкими, живется в них скверно, но все же их еще не ломают, а стараются заполнять холостыми артелями; это самые худшие казармы; они наполовину из кирпича, наполовину из дерева. Но теперь есть очень много казарм, выстроенных по последнему слову технической и инженерной науки. Конечно, выстраивая такие казармы, хозяин руководствовался личными интересами. Ведь понятно для каждого, что, не возведи он казарм, цена за квартиры повысилась бы раза в два, и рабочие тратили бы массу времени на ходьбу (во всех казармах живет тыс. до 20, если не больше). А раз цены повысились на квартиры, то и выдачу квартирных денег пришлось бы увеличить. И, взявши наименьшую цифру рабочих в 12-13 тысяч и выдавая им по два рубля, это составит около 25 тысяч в неделю, а в год выйдет очень внушительная сумма, которую хозяин должен был бы выкидывать. Между тем, выстроивши казармы, хозяин надолго освобождается от новых расходов. Построены же казармы на сотни лет -- так внушительно и солидно.

Вот как обстоит дело в образцовых казармах. Можно о них сказать, что они очень хороши для фабрично-рабочего люда (мы, конечно, знаем, что мастеровой с юга или Петербурга нашел бы не только неудобными, но и очень скверными и именно "казармами"); они снабжены водопроводом, хорошей водой; комнаты и коридоры оштукатурены и выкрашены в белый цвет, окно в комнате широкое и больше сажени в вышину, хорошо проведено паровое отопление как в коридорах, так и в комнатах, всегда есть достаточно готового кипятку, хорошая деревянная кровать и т. п. Значит, в гигиеническом отношении все обставлено как-будто хорошо и позаботились об удовлетворении некоторых потребностей фабричного люда. Но в бочку меда влили не одну ложку дегтя. Во-первых, комната по размерам очень порядочная (около 3-х саж. в длину, около 5 арш. в ширину и почти две сажени в вышину), но она служит не для одного семейства, а для трех. Размещаются они следующим образом: два семейства по бокам комнаты по кроватям и третье семейство на полатях. Полати, правда, большие, и человек может стоять на них, не ударяясь в потолок, и потому палати представляют воздушную комнату. Внизу оба семейства располагаются вдоль, каждое в своей половине комнаты; и так размещены не тысяча, а больше десятка тысяч. Такие условия порождают массу неудобств и неприятностей, и соседи в одной комнате часто вздорят между собой и даже дерутся. Случается, что какой-нибудь член семейства бывает нечист на руку (крадет), что слишком неприятно для совместного сожительства. Во-вторых, зоркое око хозяйских шпионов и полицейских (открытых и тайных; тут же живут и шпионы от жандармов) наблюдает за рабочими в казармах, а администрация старается предписывать рабочим, в какие часы и что делать. Так, придя с работы, всякий должен ложиться спать, и за этим наблюдают. В-третьих, рабочим строго воспрещается собираться кучками в коридорах, проходах, комнатах и даже в отхожем месте и рассуждать о чем-либо, хотя бы даже собравшиеся и говорили вполголоса. И если нельзя придраться к ним на основании общественной тишины, то придерутся к ним на основании общественного порядка. В-четвертых, никто не имеет права читать вслух ни газету, ни книжка и даже нельзя читать вслух у себя в комнате и безграмотному соседу. В-пятых воспрещается какая-либо игра; даже живущие в одной комнате должны спрашивать нечто вроде разрешения у соседа, чтобы, напр., курить табак. Воспрещается по вечерам сходиться и останавливаться вне казармы и внутри ее.

И все же, несмотря на такого рода притеснения и полицейские строгости, люди положительно прикрепощены к этим помещениям. И это понятно,-- ведь вольные квартиры много, много хуже и приходится еще доплачивать. Понятно, что живущий на вольной квартире постоянно мечтает о хозяйской и постоянно завидует уже там живущим... Возводя новые казармы, хозяева подорвали всякую инициативу (начинанья) у вольных хозяев в Зуеве, никто из них не отваживается на постройку нового каменного здания, опасаясь, что хозяева выстроят еще одну-две казармы, куда перейдет на жительство больше тысячи в каждую, и потому его дом будет пустовать. Этот страх заставляет их отказаться совсем от постройки, или же они строят дома такого сорта, как было выше описано.

Орехово-Зуево.

("Искра" No 8, от 10-го сентября 1901 г.).

-----

Орехово-Зуево. Нам пишут: "Виду того, что за последнее время "Искра" широко распространяется в Орехово-Зуеве и нам нет возможности предупредить всех товарищей словесно, мы просим напечатать, чтобы остерегались следующих лиц: М. Агапова (подмастерье), небольшого роста, рябой, толстые губы, на лице несколько поросших бородавок, говорит скороговоркой и при разговорах слюнявится, лет 35, русый, старообрядческий миссионер, служит у жандармов, имеет часто собеседования в Орехове с православным миссионером Николаевым; И. С. Сапов -- служит в хозяйской харчевой лавке в мясном отделе сторожем при дверях, черный, взгляд свирепый, проницательный, говорит басом, отрывисто, рост средний; В. П. Мазурин--постоянна ораторствует в отхожем месте на фабрике о социализме и притеснениях; что выведает, тотчас же сообщает; роста ниже среднего, говорит в нос, тщедушный. Предупреждаем Владимирцев-на Клязьме, что Дмитрий Ниткин (см. номер 6 "Искры"), теперь уже служит урядником во Владимире.-- "Искра" у нас читается нарасхват, и, сколько доставлено, вся находится в ходу. Благодаря ей, чувствуется сильный под'ем у рабочих. Особенно много толкуют по поводу статьи по крестьянскому вопросу в ном. 3, так что требуют доставки этого номера. А на частном собрании рабочие выразили желание, чтобы "Искра" напечатала еще несколько статей по этому вопросу.

Много суждений по поводу столкновений рабочих с полицией и войском в СПБ. Эти столкновения являются только началом общего такого движения, так что ореховские рабочие не заблуждаются, если говорят, что тут такое столкновение в будущем неизбежно, но что оно будет более жестоким и что итти против вооруженной силы с пустыми руками не следует, но "дубина и штык -- одно и то же".

-----

Иваново-Вознесенск. В настоящее время у нас настало гонение на всех рабочих, которые, будучи прилично одетыми, выглядят не совсем глупыми Каждый фабрикант приказал секретно своим заведующим, чтобы они принимали рабочих, только осмотрев их с головы до ног. И если, который хорошо одет, то гнать его в шею с фабрики. Поневоле приходится одеваться в "котовскую" (босяцкую) одежду. Но если плохо принимают мужчин, то охотно раскрывают фабрику перед женщинами, и это понятно: женщина пока еще все терпит молча. В Богородске Захар Морозов отдает особое предпочтение рязанским, как более темным.

Надзор над рабочими усиливается. На одной фабрике недавно у входа сторожем обыскан пришедший в казарму рабочий желавший собрать кое-какие сведения. По какому это праву? Ивановский городской голова Дербенев на своей фабрике изнуряет рабочих сверхурочными работами, длящимися иногда всю ночь.-- На фабрике Бурылина практикуется в широких размерах обсчитывание рабочих при выдаче заработка.

-----

Богородск. Глуховская мануфактура в Богородске, занимающая 13,000 рабочих и являющаяся одним из самых крупных промышленных заведений в России, слывет в официальной мире "благоустроенной" мануфактурой, образцом похвальной хозяйской заботливости о рабочих. Корреспонденция в ном. 8 познакомила читателя с одной стороной действительной жизни богородских рабочих -- с квартирными условиями. Здесь мы расскажем, руководствуясь присланным нам от местных товарищей сообщением, об условиях труда в Глуховской мануфактуре.

Санитарные условия безобразны, особенно в красильной мастерской, где и работа не безопасна, вследствие неряшливой постройки здания и недостаточного ремонта: потолок начал проваливаться, доски пола не прибиты гвоздями и не отстроганы; щели между досками по вершку (сделано нарочно для стока краски). Благодаря этому стоку из-под пола идут удушливые испарения; вентиляция недостаточна; на стенах и потолке плесень. "Всюду стоит пыль непроходимая", -- пишет корреспондент.

Все это не где-нибудь в глуши, а в нескольких десятках верст от Москвы, в Московской губ., интересы которой правительство близко принимает к сердцу, держа ее на положении "усиленной охраны". Как видно, "охраняя" губернию, да еще усиленно, позабыли об охране жизни и здоровья рабочих.

Работают на Глуховской мануфактуре тремя сменами, так что каждый рабочий работает один день 12 час, а сле-дующий-6 час. Заработок ткачей равен 14-18 р. в месяц, при сильных штрафах, гнилой основе и утке (благодаря чему, как пишет наш корреспондент, зубы рабочего начинают гнить через месяц). Заработок других рабочих не поднимается выше 28-30 руб. (накатчики). Красильщики получают 45-55 коп. в день.

В зимнее время (с 1-го октября) заработок ткачей сокращается до 12--14 руб., благодаря тому, что идет самый скверный хлопок (кокандский). "В это время частые штрафы, доходящие до 2 руб.". Также часты расчеты до срока найма и всякие прижимки. "За опоздание на 5 мин. штрафуют до 20 коп., а сами машину пускают на полчаса раньше и останавливают минут на 20 позднее".

Но если миллионер Захар Морозов не стесняется прибегать к воровским приемам выжимания прибыли из рабочих, то он же и обращается с рабочими, как с крепостными. "У нас хозяин страшно любит стегать плеткой и до сих пор не бросает своего варварского обычая". Боимся, что при такой "страшной любви" г. Захар Морозов не бросит своего "обычая" прежде, чем его самого не отстегают рабочие и, признаться, удивляемся, как это до сих пор последние не применили этого средства, которым в былое время иногда крепостные заставляли своего мучителя-помещика отказаться от предмета своей "страшной любви". 18-го июля Морозов встретил четырех возвращавшихся из города рабочих; из кармана у одного торчала "монополька". Рабочие направились в купальню. Но тут налетел, как ястреб, сам опричник Морозов и давай стегать плеткой кого ни попало, говоря: "что же вы заставляете хозяина бегать за собой? Все деньги проживаете в городе, а не у меня", а затем отправил их в сторожку. Итак, у г. Захара Морозова рабочие обязаны "проживать" все заработанное в его же лавках, и за нарушение этой обязанности могут попасть под арест. Знает-ли об этом фабричная инспекция? Или она дожидается, чтобы глуховские рабочие при случае разнесли морозовские лавки? Не будет удивительно, если такие "патриархальные" порядки приведут к такому же патриархальному результату, как это бывало уже во многих местах.

Продолжим, однако, описание кнутобойства г. Морозова. "Сам Морозов часто ходит в фабрике между станками с засунутой за голенищем плеткой и если увидит, что ткач распускает рвань со шпули, то с остервенением наносит ему удар плеткой, штрафует и прогоняет с работы". Один ткач, которого Морозов в 1899 г. избил плеткой, оказался не дурак и подал в суд. Дело ползало в трех судах и, наконец, Морозов, тяжело вздыхая, сказал: "Я бы лучше слил себе золотого ткача, чем мне стоили эти суды". Плети в ходу также среди десяти "об'ездчиков", содержимых Морозовым Повидимому, беспорядки в Екатеринославе и в имении графа Рибопьера, вызванные неистовствами подобных "об'ездчиков", не заставили задуматься московских тузов, что такой способ "поддержания порядка" представляет оружие обоюдоострое

В фабричной больнице "живая умора, а не поправка". Еще бы! Кормят больных щами из кислой капусты, да еще прокислыми!

О рабочих корреспондент пишет: "Они не пугливы, особенно молодежь, но беда в том, что всякий протестует в одиночку и требует расчета, которого ему иногда не выдают". "Есть у нас библиотеки. И, конечно, часто бывает желание прочесть что-нибудь поинтереснее. Отправится кто-нибудь этак за книжкой, смотришь -- тащит оттуда какую-нибудь сказку, и нельзя сказать, что он рад ей. Даже Достоевского нет, а о каких-либо Шелгуновых и Писаревых -- забудь и думать. Один из рабочих как-то спросил Дарвина, но на его вопрос только разинули рот. Преимущественно, дают книжки, которые старательно отупляют мысли рабочего, и без того забитого, а книжки религиозно-нравственного содержания молодежь читать не будет, она точно чутьем слышит их отупляющее и вредное направление. Тайных библиотек пока нет, а потому нет никакой возможности удовлетворить проявляющееся стремление к знанию".

("Искра" No 9, Октябрь, 1901).