Приключения трех детей в Алжире

Adolphe Badin

Jean Casteyras. Aventures De Trois Enfants En Algérie

Перевод с французского Леонида Черского

Глава 1

-- Кастейра, Жан-Пьер?!

-- Здесь!

-- Подойдите.

-- Я здесь!..

-- Вам говорят подойти. Да где же вы?

-- Здесь...

-- Как здесь? Вы смеетесь надо мною?!

-- О, сударь... Я не могу подойти ближе. Я просто еще недостаточно вырос...

Заинтригованный чиновник приподнялся на своем кресле и просунул через окошечко седую голову в черной бархатной ермолке, чтобы разглядеть своего незримого собеседника. Каково же было его удивление, когда он увидел мальчика лет двенадцати, с открытым и умным лицом, вставшего на цыпочки, чтобы быть повыше.

-- Как? Это вы и есть Кастейра? -- воскликнул пораженный чиновник.

-- Да, сударь.

-- Так это вы просили у господина префекта билет на бесплатный проезд в Алжир?

-- Да, сударь, с моими двумя маленькими братьями, которые стоят вон там, -- ответил Жан, указывая на двух мальчиков, восьми и десяти лет, сидевших рядом на скамье в глубине приемной.

-- Но что же вы будете делать в Алжире?

-- Мы должны отыскать нашего дядю Томаса. Папа и мама умерли... у нас остался только дядя... и потому мы...

-- Но, мой маленький друг, -- сказал растроганный чиновник, -- вы просите невозможного. Правом бесплатного проезда пользуются только гражданские и военные чины или лица, посылаемые по делам службы. А чтобы простым детям давали билет, такого никогда не бывало.

-- Так неужели же мы не сможем отыскать дядю? -- дрожащим голосом спросил мальчик. -- Боже мой! Что же с нами будет?..

-- Послушайте, -- отвечал старик, -- вы славный мальчик и нравитесь мне. У меня самого есть дети, и ради них я постараюсь помочь вам. Я сам лично буду хлопотать за вас перед господином префектом.

-- О, сударь, как я вам благодарен! И когда же мне снова прийти сюда?

-- Дней через пять или шесть.

-- Так долго! А у меня в кармане всего лишь семь франков и сорок сантимов!

-- Бедное дитя! Увы, у меня самого тоже едва на жизнь хватает... Ладно, приходите завтра, мой маленький друг, и я сделаю все, что в моих силах.

Поблагодарив доброго чиновника, Жан Кастейра взял братьев за руки и по широкой каменной лестнице префектуры спустился вниз.

Невеселые мысли одолевали мальчика. Он с тревогой спрашивал себя, хватит ли у него средств прожить в Марселе несколько дней. Жан наивно полагал, что моментально достанет даровой билет и немедленно отплывет с братьями в Алжир, не тратя ни сантима из своего скромного капитала. Вместо этого им, только что прибывшим с родины, из Оверни, пришлось разыскивать самый дешевый ночлег и ужин. Но это еще ничего, если удастся уехать завтра. А если нет? Их тощий кошелек быстро опустеет, и к кому тогда им обратиться в этом огромном городе?

Маленькие братья Жана, с беспечностью, свойственной их возрасту, весело спускались на улицу, радуясь, что им наконец-то позволили покинуть уже успевшую наскучить им префектуру. Впрочем, Жан не посвящал их в свои затруднения, а только сказал, что они поедут завтра, чем мальчики вполне удовольствовались -- без каких-либо расспросов.

На последней ступени маленький Франсуа споткнулся обо что-то и чуть не упал. Оказалось, он наступил на сафьяновое портмоне, плотно набитое бумагами. Жан, которому Франсуа передал свою находку, открыл его, чтобы посмотреть, нет ли имени владельца. Он действительно увидел надпись: "Мариус Гастальди, капитан "Марии-Габриэли"". Закрыв портмоне и тщательно спрятав его в карман своего камзола, Жан сначала решил было оставить его у привратника префектуры, пока не явится владелец. Но потом его взяло сомнение насчет честности привратника; он решил вернуться к доброму чиновнику и посоветоваться с ним, как поступить. Он начал подниматься вверх по лестнице, но тут ему преградила путь шумная группа людей, среди которых особенно громко кричал толстый краснолицый человек без шляпы.

-- Я вам говорю, что меня обокрали! -- кричал он. -- Только что портмоне было в моих руках. Я открывал его на площадке, чтобы достать нужную бумагу, а потом положил обратно в карман. Вор должен быть близко, и я непременно разыщу его!

И толстяк бросился вниз по лестнице, но в ту минуту, когда он пробегал мимо Жана, мальчик удержал его за рукав.

-- Вы господин Мариус Гастальди, капитан "Марии-Габриэли"? -- спросил он.

-- Разумеется, но не приставай ко мне, мальчуган, мне, право, сейчас некогда тебя слушать!..

-- Но ведь вы ищете вот это? -- продолжал Жан, не отпуская рукав капитана и показывая портмоне.

-- Мое портмоне! -- воскликнул толстяк, выхватывая его из рук мальчика.

Живо пересчитав находившиеся в портмоне деньги и убедившись, что все цело, он поспешно взбежал вверх по лестнице, крича во все горло:

-- Вот он! Нашелся!

Жан стоял, слегка ошеломленный бесцеремонным обращением капитана; ему казалось, что тот мог хотя бы поблагодарить его за оказанную услугу. Потом, сопровождаемый братьями, он снова спустился вниз и направился прямо к улице Рим а.

Глава 2

В конце этой улицы есть базар, на котором постоянно, в любое время дня можно встретить толпу зевак. Жан и его братья тоже ненадолго остановились -- посмотреть на чудеса марсельской промышленности, а потом пошли дальше. Вдруг на плечо старшего брата опустилась чья-то сильная рука, а ее владелец, запыхавшись, вскричал:

-- Наконец-то я нашел тебя, мальчуган! Сколько времени уже я бегаю за тобой! Разве ты не мог подождать меня на лестнице?

-- Вы не велели мне дожидаться вас, господин капитан, -- отвечал Жан.

-- В самом деле? Впрочем, это возможно. Я совсем потерял голову!.. Но Мариус Гастальди не оставляет услуг без вознаграждения, а услуга, оказанная тобой, дорогого стоит. Ведь в портфеле было ровно сто тысяч франков, да еще не моих, а принадлежащих моему хозяину, и если бы ты не возвратил мою потерю, мне не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Ты положительно спас мне жизнь! Поэтому не стесняйся и проси любое вознаграждение. Честное слово Мариуса Гастальди, ты получишь все, что я могу дать.

-- Но ведь я должен был возвратить вам портмоне, и не стоит за это...

-- Не учи меня, мальчик! Лучше говори скорее, что я могу для тебя сделать.

-- Но...

-- Без "но"! Говори скорее, чего ты хочешь?

-- Право же ничего... А впрочем, вот что... Я просил господина префекта дать мне и братьям бесплатный билет для переезда в Алжир, и если вы хотите помочь мне, то похлопочите за нас.

-- Что ты говоришь? С какой стати вы собрались в Алжир?

Тут разговор был прерван шумным вмешательством нескольких человек, проходивших мимо и громко приветствовавших капитана:

-- А, Мариус! Наконец-то вы на берегу! Как поживаете? Каков был переход? Как ваша "Мария-Габриэль"?

Тут же подоспела еще одна компания -- других капитанов, старых приятелей Мариуса, давно не видевшихся с ним; отделаться от них не было никакой возможности.

-- Подожди немного, я только поздороваюсь с товарищами, -- сказал капитан Жану, -- и через несколько минут вернусь.

Очевидно, Мариуса хорошо знали в Марселе, потому что в итоге его обступила целая толпа знакомых, и вырваться он сумел, только пообещав прийти завтра пообедать в кафе.

Жан поджидал его на улице.

-- Насилу удалось освободиться! -- сказал капитан. -- Теперь я попрошу тебя рассказать мне обо всех твоих делишках -- как другу, который не замедлит оказать тебе помощь. А лучше всего пошли сейчас же вместе с братьями на мое судно, там нам никто не помешает...

-- На ваше судно? -- удивленно спросил Жан.

-- Ну да, на "Марию-Габриэль", купеческий бриг, каких мало в Марсельском порту -- так славно он ведет себя на море, даю тебе мое слово!..

И все четверо быстро зашагали к набережной порта.

-- Вот, -- сказал капитан, указывая на стройный, красивый бриг, -- вот она, "Мария-Габриэль", имею честь представить. А вот и мой хозяин дожидается на набережной. Мои бедные детки, придется вам опять подождать меня. Мы пришли в порт только вчера вечером, и я не успел еще с ним повидаться.

И он подошел к маленькому толстому человеку в соломенной шляпе.

-- Здравствуйте, господин Кассут! Как поживаете? Простите, что не успел принять вас на бриге, но меня задержали в префектуре. И, кроме того, случилось маленькое происшествие, при одной мысли о котором меня мороз по коже подирает... Но я вам обязательно все расскажу. Позвольте мне только проводить этих ребятишек до каюты, а потом я -- в вашем распоряжении.

И капитан проводил на борт детей, растерянно смотревших вокруг.

-- Фрибулэ, -- обратился он к матросу, чистившему замшей медные дверные ручки каюты, -- принеси-ка сюда бисквиты и еще чего-нибудь из буфета. Это скрасит вам ожидание, друзья. До свидания!

Скоро Фрибулэ с добродушной улыбкой поставил на стол полную тарелку бисквитов, графин воды с сахаром и стаканы.

Бисквиты выглядели так аппетитно и заманчиво, что маленький Франсуа тотчас же протянул руку, чтобы взять один из них, но Жан велел ему подождать возвращения капитана; бедный голодный мальчик мог только пожирать их глазами.

Что касается Жана, то он совсем забыл о еде -- так его заинтересовали удивительные предметы, украшавшие стены каюты: тут был большой морской бинокль в черном сафьяновом футляре, часы и большая карта, испещренная бесчисленными кругами.

Но больше всего ему понравилась мохнатая белая собака, с глухим ворчанием спрятавшаяся было под диваном, но вскоре вылезшая оттуда -- видимо, успокоенная безобидным видом детей. Жан даже рискнул погладить ее, и собака ответила на ласку, лизнув ему руку.

Так началась их дружба.

Кроме собаки, в каюте находились еще обезьяна и роскошный попугай.

Обезьянка была презабавная. Привязанная за пояс стальной цепочкой, она грызла большой орех, кидая время от времени сердитые взгляды на Мишеля, второго брата Жана, подошедшего посмотреть на нее поближе. Улучив удобный момент, обезьяна ловким движением стащила с головы ребенка его шапочку с кисточкой посередине и, положив ее возле себя, снова невозмутимо занялась орехом. Бедный Мишель, растерявшись и испугавшись неожиданного нападения, не знал, что делать. Жан пробовал было достать шапочку, но каждый раз, когда он протягивал руку, обезьяна издавала такой зловещий визг, что он поневоле отступал.

-- Нечего делать, -- сказал Жан, -- придется подождать капитана, он вернет нам шапку.

Действительно, иного средства не было, и Мишель покорно уселся в углу каюты, обиженно посматривая на своего коварного врага.

Попугай был великолепный, с красной головой, коричневыми бархатными крыльями, синей грудью и таким же хвостом. Он то сидел неподвижно, как будто не живая птица, а чучело, то медленно поочередно поджимал лапы, бормоча при этом что-то непонятное. Попугай немедленно сделался предметом восхищения маленького Франсуа, не спускавшего с него глаз и пытавшегося разобрать, что лопочет птица.

-- Так-то вы делаете честь моему угощению? -- внезапно раздался голос капитана, быстро вошедшего в каюту: -- Отчего же вы не едите?

-- Мы хотели дождаться вас, господин капитан, -- отвечал Жан.

-- Напрасно, напрасно. Уничтожайте бисквиты, да поскорее, чтобы тарелка сейчас же была пуста!

Дети не заставили себя просить, и приказание капитана было исполнено с поразительной быстротой. Только Жан оставил один бисквит, чтобы дать его собаке.

-- А, ты уже подружился с Али, -- заметил капитан, -- тем лучше для тебя, это хорошая рекомендация. У Али тонкое чутье, и он не всех с первого раза удостаивает своей дружбы.

-- Да, -- ответил Жан, гладя собаку, -- мы друзья, но вот тот, другой приятель, обидел Мишеля, утащил у него шапочку, -- прибавил он, указывая на обезьяну, теперь державшую шапочку в руках.

-- Как, Бенито? -- обратился к ней капитан. -- Что я слышу? Ты посмел утащить шапочку друга твоего хозяина? Это что еще за новости? Иди-ка сюда, сию же минуту! Отдай шапочку Мишелю, извинись перед ним и поцелуй ему руку. Ну, живо! Вот так!..

Бенито повиновался, хотя, конечно, неохотно. Но даже позволил Мишелю погладить себя. Мальчик, получив утраченную было часть своего костюма, находил обезьянку очень забавной.

-- А как вам нравится мисс Бетси? -- продолжал капитан, протягивая палец, на который попугай, не прекращая монотонного бормотанья, немедленно уселся. -- Рекомендую вам мисс Бетси, уроженку города Сидней в Австралии, прекрасную, хотя и немного болтливую особу.

-- О, господин капитан, какая прелестная птица! -- с восхищением воскликнул Франсуа.

-- Не правда ли? Но, представьте себе, ее ученость превосходит ее красоту! Мисс Бетси много путешествовала и потому сделалась полиглотом. Но, быть может, ты не знаешь, что значит это странное слово? Оно означает, что мисс Бетси может говорить на множестве языков: по-английски, по-испански, по-арабски, по-турецки и даже на языке обитателей острова Ява.

-- Оттого-то я и не понимаю, что она говорит! -- воскликнул Франсуа.

-- Конечно! Но это еще не все. Двое ее товарищей, Али и Бенито, также очень образованны. Бенито -- отличный карманник: он умеет вытащить часы с цепочкой и платок из кармана с необычайной ловкостью. Что касается Али, то он обеспечил бы состояние балаганщику. Во время долгого плавания, при спокойном море, на судне дел не так уж много. На досуге я и выдрессировал собаку. Сейчас я покажу вам образец их искусства.

-- Али, сюда! Делаем большую пирамиду! Бенито и мисс Бетси, слушать команду! Раз, два, три! Начали!

Собака встала на задние лапы, Бенито вскочил к ней на плечи, а попугай уселся на голову обезьяны. Упражнение было исполнено необыкновенно ловко и четко. Али промаршировал вокруг каюты, в то время как его хозяин, приложив руки ко рту, дул в воображаемую трубу.

Собака встала на задние лапы, Бенито вскочил к ней на плечи, а попугай уселся на голову обезьяны.

Невозможно описать восторг и изумление детей. Никогда еще им не приходилось видеть подобной забавы. И они так потешались, что славный капитан Гастальди, усевшись на диван, сам хохотал от всей души.

Глава 3

-- А теперь, Жан, -- сказал капитан, -- потолкуем о ваших делах. Ты сказал, что вы отправляетесь в Алжир. Зачем?

-- Ах, если бы вы только знали!..

И Жан рассказал доброму капитану свою печальную историю.

Отец их был дровосеком, и они кое-как перебивались всей семьей, пока не началась война. Отец был вынужден покинуть дом и присоединиться к своему полку, а вскоре он был убит в стычке с пруссаками. Семья Жана, жившая только заработками отца, впала в совершенную нищету. В деревне их любили и помогали, кто сколько мог, но это все-таки было жалкое существование. Через три года, после продолжительной и тяжкой болезни умерла мать Жана. Умирая, она поручила Жану младших детей, наказала ему любить и заботиться о них. А еще она посоветовала ему отправиться в Алжир, к дяде Томасу, человеку хотя и небогатому, но доброму и великодушному, который обязательно поможет, узнав об их плачевной судьбе.

Добрые люди помогли им добраться до Марселя, где, как слышал Жан, они могли получить билет для бесплатного проезда в Алжир. Но здесь выяснилось, что эта надежда оказалась несбыточной, и теперь мальчик не знал, что ему делать. Пока Жан говорил, его братья горько плакали. Добрый капитан был растроган до слез.

-- Ничего, дети, не печальтесь, -- сказал он, -- будет еще и вам удача. Помните, что не одним вам выпала такая доля. В ваши годы я был еще несчастнее. У меня не только не было отца и матери, но не было даже маленьких братьев, которых я мог бы любить и беречь. К тому же я не умел ни читать, ни писать, и если честно, я вообще-то был прескверный мальчишка. Если бы меня бросили за борт, право, потеря была бы невелика! А вот теперь, как видите, я -- капитан корабля. Вот как могут измениться обстоятельства! Но, однако, мой друг, знаешь ли ты, что делает твой дядя в Алжире?

-- Нет, не знаю, -- отвечал мальчик. -- Два года тому назад он еще служил в полку, а потом вышел в отставку. Вот и все, что нам известно.

-- Ну, тогда он, наверное, еще не миллионер... К счастью, я слышал, что жизнь в Алжире довольно дешева. Прекрасная страна! Там есть все, кроме хороших гаваней. Когда же вы рассчитываете уехать?

-- Мы надеялись отправиться сегодня же, но без билета не уедешь... Придется немного подождать...

-- Дождешься ты этого билета, как же! Лучше мы вот что сделаем: здесь у меня много приятелей-моряков, и я попрошу кого-нибудь из них доставить вас в Алжир. Для меня это сделают охотно. Так что завтра или послезавтра вы отплывете, а пока поживите здесь, на моем судне. Кстати, для вас есть две пустые каюты. Согласны?

Жан принялся благодарить, но капитан прервал его:

-- Это я должен благодарить тебя, мальчик. Попади мой портфель не к тебе, а в руки какого-нибудь мошенника, я был бы опозорен на всю жизнь!

И честный капитан сердечно расцеловал всех троих братьев. Он почувствовал к ним такую симпатию и душевную привязанность, как будто знал их с самого рождения, и они вовсе не были чужими детьми, о существовании которых он только что узнал...

Глава 4

Капитан позвонил, и в ту же секунду на пороге появился Фрибулэ.

-- Оденься в полную форму и явись сюда через пять минут, -- приказал капитан.

-- Слушаю, -- ответил Фрибулэ и исчез. Пять минут спустя он явился в полном блеске своего парадного костюма.

-- Возьми этих трех мальчуганов, Фрибулэ, -- обратился к нему капитан, -- и отведи к моему портному на улицу Вакан. Ты скажешь ему, чтобы он одел их с головы до ног, да как можно лучше, несмотря на цену. Потом...

-- Извините, капитан, -- перебил Фрибулэ, -- но вы, верно, забыли, что на нашем судне есть готовое платье для юнг, которое будет как раз впору молодым господам.

-- Правда, -- отвечал Гастальди, -- спасибо, мой друг, я совсем забыл об этом. Принеси сюда скорее весь запас платья; уверен, мы найдем все, что нужно для наших молодцов!

Надо признаться, что экипировка подоспела как раз вовремя, так как костюмы детей состояли чуть ли не из лохмотьев. Когда они надели синие матросские рубашки и такие же панталоны, капитан нашел их просто красавцами.

-- Теперь, Фрибулэ, -- обратился он к матросу, -- пойди, погуляй с ними до обеда. И постарайся развлечь их, как только возможно. Покажи им набережную, порт, доки -- словом, все интересное в Марселе. Возьми экипаж, покатай их... И вообще, смотри за ними, как за моими собственными детьми, слышишь?

-- Слушаю, капитан!

-- В половине седьмого явишься в турецкое кафе, понял? А теперь, дети, идите и забавляйтесь -- сколько хотите!

Дети в полном восхищении последовали за Фрибулэ. Они долго не могли выбрать экипаж, стараясь найти как можно лучше: то им казалось, что лошади недостаточно красивы, то самому экипажу не хватало изящества... Наконец, после затянувшегося осмотра Фрибулэ с общего согласия решил взять блестящую новую коляску, и они крупной рысью отправились осматривать город. Скоро экипаж остановился перед широкой лестницей, которая вела к стоявшей на возвышенной террасе часовне Богоматери. Жан вскрикнул от восторга, взглянув на раскинувшуюся перед ним чудесную картину. С одной стороны был виден весь город с ближайшими окрестностями, с другой -- порт и тысячи плотно стоявших в нем кораблей, а прямо, за линией островов, опоясывавших вход в Марсель, необозримым простором расстилалось море.

-- Это и есть море? -- воскликнул Жан, глядя на бесконечную водную синеву.

-- Как? -- спросил удивленный Фрибулэ, -- разве ты никогда не видел моря?

-- Никогда! В наших краях мы не знаем, что такое море...

-- Бедный мальчик! -- с глубоким состраданием прошептал Фрибулэ. -- Вот, посмотри, Алжир лежит в той стороне, а эти острова называются вот как.

И Фрибулэ перечислил названия всех близлежащих островов, а затем указал на огромный маяк с вертящимися фонарями, который освещает порт в ночном мраке; следуя его путеводным огням, парусные суда при попутном ветре входят в марсельскую гавань темной ночью так же смело, как днем.

-- А это что за лес? -- спросил Жан, указывая на бесчисленное множество мачт.

-- Это старая гавань, -- отвечал Фрибулэ. -- То, что ты видишь, -- это все мачты и снасти кораблей, которые стоят там целыми неделями, ожидая своей очереди на разгрузку.

-- А что, если они загорятся?

-- Лучше не говори об этом, мой мальчик! Страшно подумать, что было бы, если бы это случилось! Ни одно судно не спаслось бы от огня, если бы загорелся старый порт, а их там тысячи три... Но я и думать об этом не хочу. Посмотри-ка лучше вот туда: видишь трехцветный вымпел? Это наша "Мария-Габриэль".

Но как ни напрягал Жан свое зрение, он ничего не смог разглядеть там, где зоркие глаза моряка различали его родной корабль.

-- Пора ехать, -- сказал, наконец, Фрибулэ, и они стали спускаться по широкой лестнице. Налетевший в эту минуту порыв ветра чуть не повалил маленького Франсуа, но сильная рука матроса поддержала его.

-- Это пустяки, -- заметил Фрибулэ, -- легкий ветерок... А посмотрел бы ты на мистраль! Вот это настоящий ветер!.. Впрочем, в Алжире ты познакомишься с сирокко. Сирокко -- то же, что мистраль, разница только в том, что мистраль дует с севера, а сирокко с юга, мистраль холоден как лед, а сирокко удушлив, как самая горячая печка.

Снова усевшись в экипаж, они отправились осматривать живописные окрестности Марселя -- с их роскошными дворцами и садами, полными фонтанов, статуй, колоннад и экзотических растений. Картинная галерея, одна из лучших во Франции, не произвела на детей особого впечатления, но зато они вместе с Фрибулэ не могли вдоволь наглядеться на животных в зоологическом саду. Жирафы, носорог, слоны, ламы возбуждали в них безграничное изумление. Перед клеткой громадного африканского льва Жан стоял как прикованный, забыв все окружающее, точно предчувствуя, что ему вскоре, правда, в другой обстановке, придется встретиться лицом к лицу с этим великолепным жителем африканской пустыни.

-- Едем скорее, -- вдруг воскликнул Фрибулэ, -- уже поздно. Мы можем опоздать, а капитан ждать не любит!

Ровно в половине седьмого экипаж подъехал к турецкому кафе. Жан сразу увидел у дверей капитана Гастальди, игравшего в домино с высоким человеком с длинными бакенбардами и в фуражке с золотым галуном.

-- А, вот и мои мальчуганы! -- радостно воскликнул капитан. -- Как видишь, они невелики, много места не займут.

-- На "Пелузе" места достаточно, -- отвечал тот.

-- Дело улажено, -- обратился капитан к Жану, -- завтра, в субботу, в пять часов вечера вы отплываете в Алжир на корабле капитана Барбкотта.

Жан хотел поблагодарить, но капитан "Пелузы" прервал его:

-- Хорошо, хорошо, успеем наговориться в море. Твой ход, Мариус.

Окончив партию, капитан Гастальди встал и простился с другом.

-- До завтра, -- сказал Барбкотт, -- смотри же, не забудь, что ровно в пять мы поднимаем якорь.

-- Будь спокоен, я сам привезу детей.

И добрый капитан отправился с детьми в лучший отель, где накормил их таким обедом, какого они в жизни не едали. Затем все вместе вернулись на "Марию-Габриэль", и дети, расположившись в отведенной им каюте, заснули как убитые.

Когда на следующее утро капитан Гастальди вернулся на судно из порта, он нашел детей в дружеских играх с собакой, обезьянкой и попугаем.

За завтраком капитан долго беседовал с Жаном, ум и врожденная честность которого ему очень понравились.

-- Ты славный мальчик, -- говорил он, -- и я нисколько не боюсь за твое будущее. Но, конечно, будущего нельзя знать. Если тебе что-нибудь будет нужно, пиши мне в Марсель; вот мой адрес. Если в это время я буду в море, письмо дождется меня. Что же касается твоих братьев, то, надеюсь, мне нет нужды напоминать тебе об обещании, данном тобою твоей бедной матери: никогда не покидать их и помнить, что ты заменяешь им отца. Тебе, маленький Мишель, я также дам совет: мне кажется, что ты немножко трусишка. Не красней, в твои лета я был таким же трусом, но знаешь, как я вылечился от этого? Всякий раз, как я видел что-нибудь страшное, я прямо шел вперед, хоть и весь дрожал, но все-таки шел. Поступай так же, Мишель, и ты скоро убедишься, что лучшее средство не трусить -- это всегда смотреть опасности прямо в лицо. Тебе, маленький Франсуа, советую быть немного воздержаннее в удовлетворении своего аппетита. Недостаточно быть сытым сегодня, нужно думать и о завтрашнем дне. А теперь, друзья мои, чтобы вы не думали, что капитан Гастальди награждает только советами, я каждому из вас дам по подарку на память об этих двух днях, проведенных нами вместе. Хотя я надеюсь, что мы еще увидимся, но все-таки сейчас мне не хочется отпускать вас с пустыми руками. Что может доставить тебе больше удовольствия, Жан? Хочешь серебряные часы с цепочкой, или револьвер, или подзорную трубу? Говори, милый, не бойся, -- прибавил капитан, заметив колебания Жана.

-- Если можно, -- робко произнес мальчик, -- подарите мне вашу собаку, я буду хорошо заботиться о ней...

-- Али? Но вот уже три года, как мы с ним неразлучны! Однако нечего делать, Мариус Гастальди всегда держит слово. Собака твоя. А что хотел бы получить ты, Мишель?

-- Дайте мне Бенито, господин капитан! -- воскликнул Мишель.

-- И тебе успел понравиться этот кривляка? Хорошо, бери его! Бенито, иди сюда, слушайся своего нового хозяина и уважай его шапку! А маленькому Франсуа, наверное, приглянулась мисс Бетси?

Мальчик молчал, но глаза его так красноречиво, с такой любовью смотрели на попугая, что капитан немедленно передал Франсуа его подарок, сделавший малыша безгранично счастливым.

Весь день дети провозились со своими новыми друзьями и не заметили, как подошло время отправляться на "Пелузу". Добрый капитан сам устроил детей в отведенной для них каюте, и пока Жан с Мишелем были поглощены происходившей вокруг них суетой, он отозвал в сторону Франсуа и, сунув мальчику в карман маленький синий сверток, шепнул ему на ухо:

-- Ты отдашь это брату Жану, когда я оставлю вас, но не раньше, слышишь?

Когда раздался первый звонок, капитан перецеловал детей, пожал руку своему другу Барбкотту и, пожелав всем им счастливого пути, вернулся на берег.

Через десять минут "Пелуза" тихо прошла мимо "Марии-Габриэли", и трое детей послали последний сердечный привет ее капитану, точно Богом посланному им на помощь. Они долго стояли на палубе и смотрели на великолепный бриг до тех пор, пока его трехцветный вымпел не исчез в отдалении...

Глава 5

Из шестидесяти пассажиров огромного судна "Пелуза" лишь немногие отправлялись в Алжир в качестве туристов; остальные ехали туда или по делам, или в поисках средств к существованию.

Женщин было очень мало, а детей, кроме Жана и его братьев, не было совсем. Это последнее обстоятельство и было причиной того, что маленьких овернцев все ласкали, баловали и чуть не двадцать раз заставляли повторить их историю.

Первое время дети чувствовали себя несколько неуютно. Пока "Пелуза" стояла в гавани, все шло превосходно. Но когда якорь был поднят и мальчики почувствовали колебание палубы, точно уходящей из-под ног, ими овладело смутное беспокойство, и они поспешили укрыться в своей каюте.

К счастью, обед отвлек ребят от неприятных впечатлений. И хотя им в первый раз пришлось сидеть за столом в таком большом обществе, мальчики вскоре приободрились и, видя, что на них никто не обращает внимания, пообедали с большим аппетитом.

Помощник капитана, которому был поручен присмотр за детьми, охотно отвечал на их расспросы обо всем, что они видели в каютах и на палубе и что так отличалось от предметов, приспособленных для суши. После обеда все пассажиры вышли на палубу. "Пелуза" уже давно оставила берег позади, и кругом, насколько хватало глаз, было видно только одно беспредельное море. Темнело, и эта огромная масса воды вместе с ночным мраком так напугали маленьких братьев Жана, что они со страхом прижались к нему.

-- Уйдем отсюда! -- прошептал Франсуа. -- Жан, уйдем! Мне страшно!

Мишель, хотя и молчал, но в душе трусил не меньше Франсуа.

Когда наступило время ложиться спать, дети спустились в свою каюту второго класса -- с четырьмя койками, две из которых были уже заняты крепко спавшими пассажирами. Франсуа и Мишель мигом забрались на одну из свободных коек внизу, Жан поместился наверху, и через несколько минут, несмотря на пыхтение машины, наши герои спали сладким сном.

Что касается их животных, то по морским правилам они не могли держать их при себе. Али поместили на корме, в особой конуре, а Бенито и мисс Бетси расположились в каюте помощника капитана.

Ночь прошла спокойно, и на следующее утро все собрались к завтраку в общую каюту.

Когда три маленьких путешественника вышли на палубу, море имело вид еще более грозный и величественный, чем накануне, и бедные дети, растерявшись от его необозримости, не знали, увидят ли они опять когда-нибудь твердую землю.

К полудню ветер заметно посвежел, с края горизонта набежали громадные волны; они со всех сторон окружили корабль, то вздымаясь, как горы, то разверзаясь, как бездна. После первых мгновений страха Жан невольно залюбовался этими огромными прозрачными водяными массами, ритмично волновавшимися вокруг "Пелузы", как вдруг Франсуа радостно вскрикнул, указывая на пролетавшую птицу. В безбрежном море радует всякий признак близости земли, и Жан начал жадно всматриваться в горизонт. И действительно, через некоторое время в стороне показалась узкая полоска земли; это был остров Менорка, самый восточный из Балеарских островов, находящихся на полпути к Алжиру. Скоро он скрылся из виду, а ветер все крепчал, качка усиливалась, и к шести часам вечера разыгралась настоящая буря. Палуба быстро опустела -- морская болезнь загнала всех пассажиров в каюты. Франсуа едва был в состоянии добраться до койки. Жан раздел его, уложил, и он тотчас же уснул. Уложив и Мишеля, Жан с трудом взобрался наверх и повалился, не раздеваясь. Глубокий сон, овладевший детьми, вскоре заставил их забыть эти неприятности морского путешествия.

Не так спокойны были их спутники, муж и жена, алжирские торговцы, возвращавшиеся домой с грузом товаров. Оба ужасно страдали от морской болезни, а жена, кроме того, каждую минуту взывала ко всем святым, уверенная, что "Пелуза" вот-вот пойдет ко дну. Около полуночи она вдруг начала неистово кричать:

-- Тонем! Тонем! Спасите!..

Действительно, судно бросало во все стороны, как мячик, и откуда-то слышалось зловещее журчание воды, вливающейся в каюту. Крики разбудили мальчиков; спросонок, чувствуя беспрерывную качку, слыша шум разъяренного моря и свист ветра, они вообразили, что пришел их последний час. Жан быстро слез со своей койки, обнял братьев, и все трое в безмолвном ужасе приготовились к смерти.

Но вместо смерти явился друг. Дверь отворилась, и в каюту вошел помощник капитана с потайным фонарем.

-- Не спите, дети? -- обратился он к мальчикам.

-- Спать! -- с негодованием воскликнула соседка. -- Разве не видите, что мы залиты водой? Спасите нас, спасите!.. Мой муж так болен, что не может двинуться с места!

-- Залиты водой? Но почему же вы не закрыли иллюминатор, сударыня?

И помощник сам плотно запер приоткрытый люк, через который лилась вода.

-- Потерпите немножко, дети, -- продолжал он, -- через пять часов мы будем в Алжире.

Мальчики успокоились и снова заснули. А толстая купчиха долго еще ворочалась и ворчала, пока, наконец, и ею не овладел крепкий предрассветный сон.

Было около семи часов утра, когда Жан проснулся от крика на палубе:

-- Берег! Берег виден!

Выглянув в иллюминатор, мальчик увидел совершенно спокойное синее море, а вдалеке -- темную полоску земли; это был берег Африки.

Обрадовавшись, он разбудил Франсуа и Мишеля, и они все вместе вышли на палубу.

Ветер стих, и "Пелуза" быстро скользила по ровной морской глади, залитой яркими лучами солнца. С каждой минутой берег становился все ближе и ближе, пока, наконец, не раздался глухой пушечный выстрел, которым в порту возвещают о прибытии нового судна.

Капитан Барбкотт взошел на мостик и приказал поднять флаг. На белом, точно меловом берегу можно было уже ясно различить множество мавританских террас, перерезанных остроконечными минаретами; еще ближе, почти у самого моря, виднелись высокие арки набережных, тянувшихся в несколько рядов, точно соты гигантского улья.

-- Лодка! -- воскликнул Мишель, указывая рукой на приближавшуюся шлюпку с двумя гребцами.

Это был лоцман, явившийся, чтобы провести "Пелузу" в гавань. Дети с любопытством принялись его разглядывать, но так как в нем не было ничего примечательного, то они снова обратили взгляды на берег Алжира.

Наконец, медленно лавируя, "Пелуза" достигла середины гавани и бросила якорь.

Глава 6

Жан терпеливо подождал, пока не улеглась первая суматоха, и только потом вместе с братьями подошел к капитану и его помощнику -- проститься и поблагодарить за помощь.

-- Хорошо, хорошо, -- остановил его капитан, -- до свидания, мальчик, желаю тебе успеха. Кстати, завтра вечером, в шесть часов, я опять иду в Марсель. Если захочешь отправиться обратно или передать что-либо капитану Гастальди, найдешь меня в кафе "Режанс" от четырех до пяти часов или здесь, на "Пелузе".

На прощанье капитан, видимо, по своей неизменной привычке добавил:

-- Не забудь только, что завтра мы снимемся с якоря ровно в шесть часов.

Дети направились к сходням, чтобы сесть в одну из лодок. Франсуа и Мишель с Бенито и мисс Бетси благополучно спустились вниз, а Жан неожиданно оступился на узкой лестнице и упал в воду. Прежде чем кто-либо из находившихся поблизости успел сделать какое-нибудь движение, Али бросился за своим новым господином и вытащил его из воды, ухватив зубами за куртку.

Бедный мальчик не успел потерять сознание, но изрядно наглотался воды, а его одежда насквозь промокла. Пришлось вернуться на корабль, пока Жан обсушится и переменит белье. На беду, кроме того, что было надето на нем, у мальчика ничего не было. С большим трудом помощник капитана отыскал старую одежду служившего на "Пелузе" юнги, и Жан с грехом пополам натянул ее на себя. Вместо уплывшей шапочки мальчика помощник дал ему свою старую шляпу.

Поблагодарив доброго друга и обещав вернуть одежду на другой день, Жан покинул судно и на этот раз благополучно вместе с братьями достиг берега.

Когда дети ступили на землю, их первым чувством была радость, что настал конец их путешествию и что теперь они скоро найдут своего дядю, который примет их с распростертыми объятьями. Али, Бенито и мисс Бетси, по-видимому, также были рады очутиться на земле и выражали это каждый по-своему: Али весело скакал и лаял, Бенито весьма выразительно гримасничал, а мисс Бетси что-то громко бурчала себе под нос.

Жан впереди маленькой группы медленно пробирался между рядами бочек, мешков и тюков с товарами, направляясь к набережной, полной праздных зевак. В толпе виднелись стройные мавры в чалмах и куртках с бесчисленными пуговицами, арабы в рваных бурнусах, евреи с хитрыми физиономиями, негры и европейцы всех наций.

Достигнув набережной, Жан взял братьев за руки и поспешно свернул в первую попавшуюся улицу. Отыскав кафе скромного вида, он вошел в него и заказал три стакана горячего молока. Когда хозяин подал молоко, Жан вежливо спросил его, не знает ли он, где живет господин Томас Кастейра.

-- Не знаю, -- отвечал хозяин, -- а чем он занимается?

-- Не знаю, -- в свою очередь отвечал Жан.

-- По крайней мере, каков он из себя?

-- Я его никогда не видал.

-- Так тебе трудно будет найти его, мой мальчик. Алжир велик, в нем, не считая предместий, пятьдесят две тысячи жителей. Здесь нелегко отыскать человека, которого к тому же никогда не видел.

Жан остолбенел. Он не ожидал этого. Он думал, что здесь, в Алжире, так же, как и у них в провинции, все друг друга знают, и первый встречный без труда укажет ему дом дяди Томаса.

Узнав историю Жана, хозяин кафе посоветовал ему обратиться в полицию.

-- Только оставь у меня твоих зверей, -- добавил он, -- а то вам на улице прохода не дадут. Ты сумеешь найти дорогу сюда? Спроси только кафе "Берлокен", тебе всякий покажет.

Жан вежливо поблагодарил доброго хозяина, запер в комнате Бенито и мисс Бетси, а затем вместе с братьями и Али отправился в полицию. В то время как он расспрашивал прохожего, как ему пройти туда, Франсуа схватил его за рукав. Жан повернул голову и увидел огромную вывеску, на которой крупными золотыми буквами было написано: "Кастейра, меняла". Обрадованный мальчик бросился к двери, но скоро ему пришлось горько разочароваться: меняла случайно носил такую же фамилию, но даже никогда не слышал о дяде Томасе. После этой первой неудачи дети обратились к полицейскому, и тот молча указал им на большое здание в конце улицы.

Приемная полицейского участка была полна народу, и прошло около часа, прежде чем Жану удалось объяснить, зачем он явился.

Поискав в списках, чиновник назвал несколько близких фамилий, но среди их владельцев не было ни одного Томаса.

-- Однако мой дядя точно должен быть в Алжире, -- сказал Жан.

-- Странно тогда, что его нет в списках. Обратитесь в префектуру, -- посоветовал чиновник.

-- В префектуру?

-- Да, улица Орлеан, с двух до четырех часов, ежедневно, кроме воскресенья.

Был еще только полдень. Дети вернулись в кафе, плотно позавтракали, накормили животных и ровно в два часа поднялись по лестнице префектуры.

Но здесь их тоже ожидала неудача: о дяде Томасе не было ни слуху ни духу. Из префектуры их отправили в мэрию, но там присутственные часы уже кончились, и дежурный чиновник велел Жану прийти на следующее утро, обещая навести для него справки.

Прежде чем вернуться в кафе "Берлокен", мальчики долго блуждали по улицам, всматриваясь в лица прохожих и надеясь найти в них случайное сходство со своим отцом. Но эти попытки, разумеется, были напрасны.

Уже стемнело, когда они явились в кафе и после скромного ужина улеглись в отведенной для них наверху маленькой комнатке, где скоро и заснули, утомившись за день.

На другое утро, прежде чем начать новые поиски, Жан рассчитался с хозяином. Несмотря на крайне скромные завтрак, ужин и помещение, все это обошлось ему как раз в семь франков -- все его состояние. Так что, выйдя на улицу, он остался буквально без гроша. Но не все ли равно?! Ведь через несколько часов они найдут дядю, который положит конец всем их неудачам.

В мэрии мальчикам пришлось прождать часа два, пока явился чиновник, обещавший помочь Жану.

-- А, это ты, -- обратился он к мальчику, -- ну, мы искали, искали, но ничего так и не нашли.

-- Как? Дяди Томаса нет в Алжире? -- с отчаянием воскликнул Жан.

-- По крайней мере, адрес его нам неизвестен, и мы больше ничего не можем для вас сделать.

И, отвернувшись, чиновник занялся своими бумагами.

В полном отчаянии вышел Жан из мэрии и, перейдя правительственную площадь, опустился на скамью, спрашивая себя, что же ему делать. К кому обратиться в этой незнакомой стране? Кто примет в них участие и не даст умереть с голода? Где они будут ночевать сегодня вечером? Неужели они напрасно стремились сюда, напрасно переплыли это бурное море, теперь так спокойно катившее свои волны?

Встревоженные братья начали спрашивать его, почему они немедленно не идут к дяде Томасу.

-- Я еще не узнал, где он живет, -- отвечал Жан, стараясь казаться спокойным, -- но не тревожьтесь, мы найдем его.

-- Мне так хочется есть! -- заныл Франсуа.

-- Хочется есть? Но у меня нет ни одного су! -- печально возразил бедный мальчик, и из глаз его покатились крупные слезы.

Видя, что старший брат плачет, Мишель с Франсуа тоже разразились громкими рыданиями -- к великому изумлению Бенито и мисс Бетси.

Али один, казалось, понимал, в чем дело. Усевшись перед Жаном, он лизал ему руки и смотрел в глаза кротким и умным взглядом, точно говоря:

-- Ободрись! Я с тобой!

Глава 7

-- А, да вот они, мои маленькие овернцы с "Пелузы"! -- вдруг раздался возле них чей-то веселый голос. Жан, подняв голову, тотчас узнал молодого человека, с которым они успели подружиться на корабле. Эта неожиданная встреча вернула ему мужество, и он рассказал другу, в каком положении они оказались.

-- А твой дядя? Ведь вы ехали в Алжир к нему?

-- Да, -- отвечал Жан, -- но никто не знает, где он живет...

-- Полно, это невозможно! Я уверен, что если бы я взялся за розыски, то живо узнал бы, где он.

-- О, если бы вы захотели помочь нам!..

-- Так ступайте за мной! Прежде всего позавтракаем, а то вы, должно быть, умираете с голоду!

И неожиданный, точно небом посланный спаситель повел обрадованных детей в гостиницу, где он жил.

-- Что это за зверинец вы привели ко мне? -- ворчливо встретила его хозяйка.

-- Что это за зверинец вы привели ко мне? -- ворчливо сказала хозяйка.

-- Дорогая мадам Поттель, -- торжественно отвечал тот, -- позвольте представить вам моих друзей -- Жана, Мишеля и Франсуа Кастейра -- и попросить вас поторопиться с завтраком.

-- А эти ужасные звери тоже сядут за стол? -- ворчала мадам Поттель. -- Или вы принимаете мой дом за отделение зоологического сада, господин Лефильель?

Достопочтенная мадам Поттель, очевидно, была не в духе. Присутствие животных, видимо, раздражало ее, а те, чувствуя недружелюбное отношение, опасливо прижимались к своим хозяевам.

Но мисс Бетси, кажется, по счастливому вдохновению изменила настроение трактирщицы. Припомнив всю свою ученость, она внезапно выкрикнула несколько слов по-арабски, да так отчетливо и ясно, что изумленная мадам Поттель немедленно смягчилась и даже погладила шелковистую спинку попугая, очень мило принявшего эту ласку. С этой минуты мир был заключен, и Лефильель вошел с детьми в столовую.

Между тем один за другим стали появляться жильцы мадам Поттель. Все это были молодые люди очень скромного вида, служащие различных банков и учреждений, все веселые и обладающие отменным аппетитом.

Они очень скоро подружились с тремя братьями, историю которых им рассказал Лефильель, и каждый старался придумать что-нибудь, чтобы помочь им.

-- Кастейра, -- сказал один из них, -- это имя мне, кажется, знакомо. Да, похоже, я совсем недавно встретил кого-то с таким именем. Только не припомню, где...

-- Постарайтесь припомнить, -- попросил Лефильель, -- не в Алжире ли?

-- В Алжире?.. Нет... Погодите, вот где: в Буфарике. Помните, в прошлом месяце я ездил туда с хозяином по делам, окончив которые мы завтракали в маленьком кафе на рынке. И вот, по-моему, его хозяина звали Кастейра. Это довольно плотный человек, с усами как щетка и головой старого солдата.

-- Я никогда не видал его, -- робко сказал Жан, -- но, может быть, это он, потому что он вышел в отставку только в прошлом году. А далеко отсюда до Буфарика?

-- Близко! По железной дороге всего полтора часа езды.

-- По железной дороге! Но у нас ведь нет денег...

-- Об этом не беспокойся! -- возразил Лефильель. -- На проезд вам всем, с вашими зверями, понадобится шесть-семь франков. Я хоть и не миллионер, а только скромный архитектор, но могу заплатить за вас и не разориться.

-- Вы слишком добры, -- отвечал Жан, -- вы и так уже только что накормили нас; право, мне очень совестно еще больше вас беспокоить. Лучше мы пойдем туда пешком, нам не привыкать.

-- Пешком? Ты с ума сошел! Это невозможно! Если ты такой гордец, то пусть твой дядя вернет мне эти деньги. Кстати, мне давно уже хотелось посмотреть на рынок в Буфарике. Завтра понедельник, как раз рыночный день. Значит так: я поеду с вами и сам доставлю вас к дяде.

-- Отлично, Лефильель! -- воскликнули все.

-- Не знаю, как вас благодарить, -- сказал обрадованный Жан. -- Но, видно, вам и в самом деле придется заплатить за нас, хотя я не представляю, когда буду в состоянии отдать вам эти деньги.

В эту самую минуту под столом вдруг послышался звон катящейся монеты. Лефильель поспешно нагнулся и, к всеобщему изумлению, поднял луидор, потом другой, потом третий...

Откуда взялся, да еще так кстати, этот "золотой дождь"? Все смотрели друг на друга, стараясь угадать, кто так удачно пошутил, озадачив таким приятным образом все общество, когда по полу покатилась четвертая монета и упала у самых ног Лефильеля. Это было уже чересчур! Поднялся ужасный шум и смех.

-- Никто не должен выходить отсюда! -- трагически воскликнул Лефильель. -- Между нами находится волшебник, которого следует разоблачить!

-- Обезьяна! Посмотрите на обезьяну! Что это она грызет? -- заметил кто-то.

Все окружили Бенито, во время завтрака смирно сидевшего на спинке стула Франсуа. Но когда Лефильель протянул руку, чтобы посмотреть, чем он лакомится, капризное животное начало скрежетать зубами и плевать в лицо молодому человеку кусками синей бумаги, вместе с которыми у него изо рта вылетела еще одна -- пятая монета, подхваченная на лету Лефильелем.

-- Волшебник пойман! -- торжественно провозгласил он.

Между тем Жан схватил Бенито и вытащил из его рта последний кусок синей бумаги, которая, по-видимому, служила оберткой пяти луидоров. Но откуда и каким образом достала обезьяна эти деньги? Ни мадам Поттель, ни ее жильцы не признали деньги и бумагу своими. Недоумение было всеобщим.

Внезапно Франсуа припомнил, как при прощанье на "Пелузе" капитан Гастальди сунул ему в руку синий сверток -- с наказом передать его старшему брату, когда тронется корабль. Франсуа положил сверток в карман и тотчас же забыл о нем, увлеченный окружающим движением и шумом, а потом так ни разу и не вспомнил. Очевидно, проказник Бенито запустил лапу в карман мальчика и стащил его сокровище.

Когда все объяснилось, проделка Бенито принесла ему много похвал, и даже мадам Поттель решилась потрепать обезьянку по спине.

Итак, неожиданно все устроилось как нельзя лучше. Жан хотел ехать в Буфарик сейчас же, но уже было поздно; решено было переночевать в гостинице и отправиться на другой день в шесть часов утра. Лефильель, не изменивший своего решения посмотреть буфарикский рынок, намеревался ехать вместе с детьми и доставить их к дяде Томасу.

Условившись обо всем, Жан отправился с братьями на "Пелузу" -- взять свое платье и попросить капитана Барбкотта передать его другу, Мариусу Гастальди, что все идет хорошо и что они, по всей вероятности, поселятся не в Алжире, а в Буфарике.

Вернувшись в гостиницу, к своему молодому другу, они вместе с ним пошли гулять по городу.

Лефильель повел их сначала в прелестный городской сад Маренго, долгое время служивший единственным местом для прогулок внутри города. Искусно разбитый, он расположен амфитеатром, так что из него открывается великолепный вид на море и цепь Атласских гор. Молодой человек рассказал детям, что двадцать лет тому назад вместо цветущих склонов и красивых аллей здесь были только пустыри и овраги, поросшие кактусами и агавами. Одному предприимчивому офицеру, начальнику военных ссыльных, пришла в голову счастливая мысль употребить досуг этих людей на превращение пустыря в роскошный сад. Фамилия офицера была Маренго; его именем и назвали сад.

-- А что это за башня? -- спросил Мишель, указывая на красивый минарет, видневшийся сквозь деревья сада.

-- Это мечеть Сити Абдеррамана, одна из самых красивых мечетей Алжира, -- отвечал Лефильель. -- Хотите пойти туда?

-- О, да! -- воскликнул мальчик. -- Мне так хочется посмотреть арабскую церковь.

Они вышли из сада и, повернув налево, скоро очутились перед мечетью. По обеим сторонам от входа, на каменных ступенях, в пыли, сидели полунагие дети и нищие в отвратительно грязных лохмотьях. Войдя в высокую дверь, разрисованную белыми и зелеными квадратами, Лефильель и мальчики поднялись по узкой и крутой открытой лестнице, приведшей их в коббу, род квадратной часовни, пол которой был устлан богатыми коврами. Посередине, на катафалке под балдахином, или -- по-арабски -- табу, возвышалась гробница знаменитого и уважаемого марабута Сиди Абдеррамана Эль Чаби, в честь которого построена мечеть. Стены были увешаны знаменами, из которых некоторые, наверное, сопровождали в прежние времена алжирские войска в походах против христиан. Слева и справа от гробницы марабута находились не так богато украшенные гробницы, в которых покоился прах более или менее прославленных персон.

Кроме коббы, в мечети была еще другая часовня, поменьше и попроще, занятая в это время каким-то седобородым, мирно дремавшим стариком с огромной чалмой на голове. Компанию ему составляли две большие белые кошки, также весьма почтенной наружности. Конечно, посетители не посмели нарушить покой этой живописной группы и прошли прямо на ухоженное маленькое кладбище, расположенное в ограде мечети, на котором, однако, уже давно перестали хоронить правоверных.

Посреди могил возвышалось громадное рожковое дерево, служившее также предметом почитания арабов, уверявших, что если съесть его листья с написанными на них магическими словами, то можно исцелиться от самой злой лихорадки.

Все эти подробности туземной жизни очень заинтересовали детей.

-- Жаль, что вы завтра уезжаете из Алжира, -- сказал Лефильель, -- а то я показал бы вам еще много интересного. Но это мы осмотрим в другой раз, когда вы приедете из Буфарика. Теперь же становится поздно, и нам надо поспешить домой. Советую вам встать завтра пораньше, чтобы не опоздать на поезд.

Глава 8

На другой день ровно в шесть часов утра три маленьких Кастейра и их молодой друг уже сидели в вагоне третьего класса, полного арабов и кабилов, очень любивших быструю езду по железной дороге и часто переезжавших из одного места в другое просто ради удовольствия, доставляемого им поездкой.

Проехав около семи километров по берегу великолепного озера, поезд круто повернул к юго-западу, в знаменитую равнину Митиджа, плодородие которой, известное с древних времен, обеспечивало множество пересекавших ее рек и речушек. Буфарик находится почти на середине Митиджи.

Выйдя на станции, Лефильель и трое мальчиков отправились по длинной и широкой платановой аллее по направлению к городу, первые домики которого скоро показались среди садов, полных лимонных и апельсинных деревьев; дети были приятно поражены их нежным, мягким запахом.

-- Не правда ли, трудно представить, -- обратился к Жану Лефильель, -- что этот чистенький, аккуратный городок прежде был самым нездоровым местом Алжира, так что его даже прозвали "кладбищем колонистов"?

Пройдя церковь, окруженную прелестной пальмовой рощей, они очутились на обширной площади, осененной развесистыми платанами, с низкими глиняными постройками на одном конце.

Площадь кишела народом, особенно выделялись красные плащи сипаев, наблюдавших за порядком. Торговля была в самом разгаре. В одном месте в беспорядке толпились быки и овцы, в другом -- верблюды и арабские лошади, а еще дальше ревели мулы.

Маленькие Кастейра впервые видели верблюдов, и странный вид этих животных чрезвычайно поразил их; в особенности был изумлен Франсуа. Заглядевшись на невиданного зверя, он не заметил, как отстал от Жана, и ужасно испугался, когда, оглянувшись, увидал около себя только длинные ноги и мохнатые верблюжьи шеи. Бедный мальчик в страхе заметался во все стороны и отчаянно закричал.

Бедный мальчик в страхе заметался во все стороны и отчаянно закричал.

К счастью, Жан был поблизости; он услыхал крик брата и, растолкав добродушных верблюдов, добрался до него и увел с собой.

Скоро дети дошли до группы туземцев, завернутых в бурнусы и сидевших, поджав ноги, вокруг старика, который поддерживал огонь в маленькой жаровне. На ней были расставлены жестяные кофейники. Время от времени он подливал горячий кофе в овальные чашечки без блюдечек, которые держали в руках окружавшие его арабы, между тем как мальчик подавал им раскаленный уголь для раскуривания трубок.

Внезапно вся группа зашевелилась: в ее середину вошел какой-то странный человек с длинной палкой в руке и глиняным цилиндром, заткнутым с обеих сторон кусочками пергамента. Это был рави, или арабский сказочник. Присев на землю, он быстро выпил чашку горячего кофе, поданную ему стариком, и нараспев начал свой рассказ.

Детям, ни слова не понимавшим по-арабски, скоро наскучило смотреть на его жестикуляцию и кривляние. Лефильель, знавший арабский язык, сказал Жану, что их непонимание -- небольшая беда:

-- Иногда, когда рассказчик обладает живым воображением, он повествует о деяниях какого-нибудь героя; но по большей части они просто пересказывают волшебные сказки из "Тысячи и одной ночи" и известные восточные легенды.

-- А что это за женщины в красной одежде и черных головных уборах? -- заинтересовался Жан.

-- Эти женщины всегда присутствуют на всех народных сборищах, особенно на ярмарках. Они занимаются всевозможными делами -- гадают, избавляют от влияния дурного глаза, продают амулеты против всяких болезней... Это цыганки.

-- Но где же дом дяди Томаса? -- спросил Франсуа.

-- Если не ошибаюсь, -- отвечал Лефильель, -- вот его маленькое кафе с зелеными ставнями -- видите, там, рядом с новым караван-сарае.

Взволнованные предстоящей встречей с дядей, о которой их на время заставили забыть пестрые картины ярмарки, дети ускорили шаг и через несколько минут очутились перед кафе.

Кафе оказалось не из богатых. Над дверью качалась ржавая железная доска с надписью "Надежда" и аляповатым рисунком, покрытым густым слоем пыли. Внизу дверь была забрызгана грязью, а порог истерт ногами посетителей. Два узких и грязных окна были украшены не менее грязными занавесями. У Лефильеля сжалось сердце при виде этого будущего жилища его юных друзей; с большим усилием он решился открыть дверь и проникнуть внутрь кафе, где после ясного солнечного дня ничего нельзя было разглядеть. Когда глаза молодого человека несколько освоились с мраком комнаты, он разглядел двух-трех посетителей, сидевших за стаканами пива с трубками в зубах. За грязной конторкой не было никого.

-- Господина Кастейра можно видеть? -- спросил молодой архитектор, обращаясь к присутствующим.

Так как ответа не было, то он повторил, повысив голос:

-- Господина Кастейра здесь нет?

-- Я не знаю такого, -- раздался, наконец, хриплый голос из глубины комнаты.

-- Как?! -- воскликнул пораженный Лефильель. -- Разве это не его кафе?

-- Что вы там городите? -- возразил хриплый голос, и из мрака вышла толстая женщина в желтом чепце и с засученными рукавами. -- Здесь нет другого хозяина или хозяйки, кроме меня!

-- Но нас уверяли, что кафе "Надежда" принадлежит господину Томасу Кастейра, -- продолжал Лефильель.

-- Погодите-ка! -- отвечала та. -- Как вы говорите, Томас Кастейра? Это, верно, про дядю Томаса идет речь! Конечно, я знаю его, очень хорошо знаю...

-- Ну, так где же он?

-- Конечно, не здесь... Когда он продавал мне свое заведение месяц тому назад, он сказал, что отправляется жить в Блиду. А больше я ничего не знаю.

-- Благодарю вас, сударыня!

Лефильель был так доволен, что детям не придется жить под одной кровлей с этой грубой женщиной, что не стал продолжать расспросы, а сразу отправился с мальчиками обратно на станцию.

Глава 9

От Буфарика до Блиды всего двадцать минут по железной дороге, и Кастейра с их спутником прибыли туда в четверть пятого. Под впечатлением от первого разочарования дети очень спешили увидеться с дядей и быстро шли по улицам города, не обращая внимания на окружающее. К тому же было очень жарко, и улицы были почти пусты.

Достигнув ворот Эль-Себт, среди молчания знойного дня они услышали странную музыку рожков и барабанов. Это был отряд тюркосов, возвращавшийся с маневров. Дети с удивлением смотрели на высоких черных солдат в широких полотняных шароварах и синих куртках, отделанных желтым шнуром.

Пройдя ворота, мальчики отправились по широкой дороге, обстроенной красивыми домиками, к знаменитому "Священному Лесу", главной достопримечательности Блиды.

Лес этот, или, скорее, роща, состоял из прекрасных оливковых деревьев. Но не деревья заинтересовали детей, а маленький домик, стоявший на опушке рощи -- с зелеными ставнями и вывеской "Звезда Колонии".

Заведение казалось весьма скромным, но все же между ним и кафе "Надежда" в Буфарике была огромная разница. Насколько одно было грязно и отвратительно, настолько другое -- опрятно и привлекательно. Только что выкрашенный фасад домика сверкал на солнце, а чистые окна и расписная посуда, видимая сквозь прозрачные стекла, казалось, радушно приглашали зайти каждого прохожего.

Когда Лефильель со своими маленькими спутниками подошел к кафе, на пороге появился человек с рыжими щетинистыми усами и с трубкой в зубах. Его вид и манеры обличали в нем старого солдата; лицо дышало довольством, лучше всяких слов говорившим о том, что дела его идут недурно.

Остановившиеся было в нерешительности дети вдруг разом бросились к дяде и повисли на его руках и ногах, между тем как Лефильель, остановившись поодаль, растроганно наблюдал эту сцену.

-- Наконец-то скитания детей кончились, -- думал он, -- дядя Томас кажется мне славным, честным малым, да и "Звезда Колонии" мне тоже нравится. Теперь все пойдет как по маслу.

Что касается хозяина кафе, то он, по-видимому, совершенно растерялся от такого внезапного нападения, но, тем не менее, горячо отвечал на ласки детей, очень звучно перецеловав их всех по очереди.

-- Ну, а теперь, когда мы, наконец, перецеловались, -- сказал он, сажая Франсуа к себе на колени, -- давайте объяснимся! Мне хотелось бы знать, кто вы и откуда вы явились?

-- Да прямо из дома.

-- Из дома?

-- Да, из Оверни, вы ведь знаете?

-- Знаю, знаю!

-- Мы приехали на пароходе, через Марсель.

-- Но зачем же, милые дети, вы покинули вашу родину и явились в Блиду?

-- Только для того, чтобы увидеться с вами.

-- Вы проделали такое путешествие, да в ваши лета, чтобы повидаться со мною? Вот так штука! -- повторил дядя Томас, видимо не понимавший ни слова из сказанного.

-- Так вы не получали письма от нашей матери? -- спросил Жан, начиная тревожиться.

-- Ничего не получал.

-- Так вы не знаете, что папа убит на войне, что мама захворала и тоже умерла? Видя, что мы остаемся совершенно одни, мама, умирая, сказала мне: "Томас был всегда добрым братом вашему бедному отцу, я уверена, что он будет таким же добрым дядей и не покинет вас". И я с двумя моими братьями отправился разыскивать вас.

-- Но, бедняжки, -- сказал растроганный солдат, -- пусть меня повесят, если я знаю, к чему вы мне все это рассказываете. Во-первых, я вовсе не уроженец Оверни, я из Нормандии.

-- Значит... вы не наш дядя Томас?

-- Никогда не имел ни брата, ни сестры и не знаю, как я могу иметь троих маленьких племянников... Но правда то, что меня зовут Томас, Жан-Мария-Томас Карадек -- к вашим услугам.

Эти последние слова все объяснили Лефильелю; он рассказал солдату об ошибке, вследствие которой они отыскали его. Настоящий дядя Томас, также отставной военный, по всей вероятности, уехал из Алжира одновременно с ним.

Дети слушали и плакали. Они было обрадовались, что нашли такого доброго дядю, который так ласково их принял...

-- Вы такой добрый! -- плакал Франсуа. -- И я уже полюбил вас!

-- Но, право же, мальчуган, я был бы очень рад быть твоим дядей, в самом деле. Посмотрим, может быть, мы что-нибудь придумаем... Жить одному далеко не весело, да подчас и дел бывает очень много. Если бы вы захотели остаться со мной и помогать мне, я думаю, мы отлично ужились бы вместе, даром что не родня друг другу.

-- Это невозможно, -- отвечал Лефильель, -- они должны отыскать своего настоящего дядю.

-- Да может быть, он уехал из Алжира или вообще умер! Ладно, но если вам не удастся найти его, помните, что я охотно возьму на себя заботу об этих детях и сделаю из них порядочных людей.

-- Отлично! -- воскликнул Лефильель. -- Мы этого не забудем. Со своей стороны, я уверен, что эти бедные дети были бы очень счастливы с вами.

-- Но сегодня уже поздно возвращаться в Алжир. Останьтесь у меня до завтра. Кстати, мы лучше познакомимся. А после завтрака вы уедете. Согласны?

На радушное приглашение последовало такое же радушное согласие. Закусив после всех пережитых треволнений, возбудивших в детях изрядный аппетит, ребята с Лефильелем отправились гулять по городу.

Блида -- очень древний город, процветавший под владычеством турок, но полуразоренный после завоевания Францией. Однако со времени окончательного упрочения мира Блида множество раз перестраивалась и отчасти достигла своего прежнего благосостояния.

Отличаясь чрезвычайной красотой построек, Блида очень живописно расположена у подножия малого Атласа, среди густого пояса оливковых, лимонных и апельсинных деревьев, далеко распространяющих свой прекрасный аромат.

Маленькие Кастейра, на своей родине видевшие только каштаны да еловые шишки, были поражены бесчисленным множеством апельсинов, валявшихся под деревьями и сверкавших золотом среди темной листвы.

Лефильель поднял несколько плодов и подал их детям, никогда еще не евшим ничего подобного. В Европе, где едят большей частью привозные апельсины, даже не имеют представления о том, как они хороши, сорванные прямо с дерева.

Увидев толпу арабов, теснившихся на углу одной из улиц вблизи площади, Жан спросил молодого архитектора:

-- Куда идут все эти люди?

-- Наверное, в мечеть, на вечернюю молитву после захода солнца, -- отвечал Лефильель, -- пойдем и мы туда.

И, замешавшись среди туземцев, они вошли в дверь мечети.

На пороге, возле маленького фонтана, Жан увидел множество туфель, стоявших рядом.

-- При входе в мечеть всегда снимают обувь, -- шепнул Лефильель Жану, -- хотя остаются с покрытой головой. Это чтобы не пачкать циновок, разложенных на полу, в которые молящиеся упираются лбом, когда падают ниц во время молитвы.

Мечеть внутри оказалась обширнее, чем можно было судить по ее наружному виду; между толстыми колоннами на цепях спускались лампады в серебряной оправе. Мальчики с изумлением смотрели на медленные, важные, точно автоматические поклоны множества мусульман в белых шароварах и чалмах с красной верхушкой. Понемногу молчаливая, торжественная обстановка возбудила в них невольное уважение к этому храму; они тихонько вышли, дивясь невиданной "арабской обедне", как они это назвали между собой.

Была уже почти ночь, когда дети вернулись в "Звезду Колонии", где их ожидал сытный ужин и удобное помещение для ночлега. Добрый Карадек постарался устроить своих неожиданных гостей как можно лучше, так что на другой день Лефильелю с большим трудом удалось разбудить мальчиков к поезду. Прощаясь, солдат снова повторил свое обещание помочь им, если они не найдут своего дядю. Сердечно распростившись с ним, путешественники покинули гостеприимное кафе и два часа спустя уже снова были в Алжире.

Глава 10

-- Как же нам быть? -- печально спросил Жан Лефильеля, когда вид белых домов Алжира напомнил ему о безрадостной действительности.

-- Терпение, все устроится! -- постарался ободрить детей архитектор. -- Не думайте ни о чем и предоставьте действовать мне, -- прибавил он, видя печальные лица мальчиков. Лефильель не был богат, и при всем желании не смог бы взять на себя содержание трех братьев. Но он рассчитывал на великодушие своих товарищей.

И действительно, вечером, за ужином, все единогласно решили в складчину платить мадам Поттель за трех Кастейра, пока они не найдут своего дядю. Но к всеобщему удивлению мадам Поттель, услышав о таком плане, приняла его без всякого энтузиазма.

-- Видно, у вас есть лишние деньги! -- воскликнула она. -- Советую вам прежде хорошенько все обсудить.

-- Да, но ведь они не так уж много едят, -- заметил кто-то.

-- Про это я знаю! -- отрезала она. -- Нечего вам вмешиваться не в свое дело. Когда они найдут дядю, я с ним и рассчитаюсь. А пока мне никто не может помешать содержать их в доме, если я хочу.

Лефильель хотел было продолжать, но мадам Поттель и слышать ничего не желала.

Жан, хотя и был очень тронут общим участием, но предпочел бы найти средства, чтобы самому содержать себя и братьев.

-- У меня здоровые руки и ноги, -- говорил он, -- почему бы мне не поискать работу в порту или где-нибудь в другом месте?

-- Сейчас гораздо важнее отыскать вашего дядю, -- отвечал Лефильель, -- и с завтрашнего утра мы все энергично примемся за розыски. Неуловимому дяде Томасу будет трудно ускользнуть от нас!

Молодой архитектор поднял на ноги всех своих многочисленных друзей, заинтересовав их историей трех братьев. А маленькие Кастейра по мере сил и возможности старались быть полезными мадам Поттель, прислуживая ей в доме и исполняя ее поручения.

В свободное время они гуляли по городу, все еще не теряя надежды случайно натолкнуться на желанного дядю. В этих прогулках их сопровождали верные Али, Бетси и Бенито. Дома они очень уютно расположились в кухне, где добрая хозяйка усердно их кормила и ласкала.

Однажды Жану пришла мысль пойти в алжирские казармы, где располагались зуавы. Он надеялся, что, может быть, встретит там какого-нибудь старого дядиного товарища по службе.

С помощью указаний прохожих кое-как добравшись с братьями до казарм по узким, извилистым и крутым улицам и переулкам, Жан обратился с вопросом к встретившемуся им старому сержанту, как пройти на казарменный двор.

-- Пойдем вместе, -- предложил солдат, -- я как раз тоже иду туда. Но что тебе понадобилось в казармах?

Жан объяснил.

-- Томас Кастейра? Я такого не знаю, -- сказал сержант, -- но может быть, найдется кто-нибудь, кто слышал о нем.

Через несколько минут они достигли ворот казарм, известных под названием Казба и бывших в прежние времена мечетью.

Через несколько минут они достигли ворот казарм, известных под названием Казба и бывших в прежние времена мечетью.

Старинные ворота Казба существуют и до сих пор; они имеют вид свода и сплошь покрыты листовым железом с огромными гвоздями. В давние времена под этим навесом ворот приводились в исполнение все приговоры весьма произвольного суда алжирского бея. На крюке, укрепленном в своде ворот, и сейчас еще висит старая ржавая цепь, к которой приковывали несчастных осужденных.

Ни один еврей не смел пройти здесь, не преклонив смиренно колен; кроме того, под страхом палочных ударов, он обязан был проходить как можно скорее, с низко опущенной головой. Теперь, конечно, ворота всегда отворены, и люди всех наций свободно могут проникать в старинную резиденцию могущественных беев.

Новый знакомый братьев Кастейра, сержант Мулинасс, провел их по всем казармам; везде их встречали радушно, но дяди Томаса никто не знал.

-- Вы еще не были в маркитантской, сержант? -- спросил один старый солдат, с шевронами по всему рукаву. -- Если тот, кого вы ищете, был здесь когда-нибудь, то мадам Периссоль наверняка знает его.

Совет был хорош, и Мулинасс немедленно ему последовал. Но маркитантки не было дома, она должна была вернуться только через час.

-- Придется нам подождать, -- сказал сержант детям. -- Если вы не очень устали, давайте взберемся на самый верх Казбы, оттуда очень красивый вид.

Дети с радостью согласились и вместе с сержантом отправились на крытую террасу -- самый высокий пункт укреплений.

Пока мальчики с восторгом смотрели на раскинувшийся перед ними прекрасный ландшафт, Мулинасс -- со всем жаром французского зуава -- рассказал им историю завоевания Алжира.

-- В тысяча восемьсот тридцатом году, -- говорил он, -- Алжиром управлял Гуссейн-бей, представлявший собой нечто вроде короля или императора. Однажды он проснулся не в духе, и когда французский консул Деваль явился к нему с визитом, он принял его очень грубо, прямо как злая собака. Консул вынужден был ответить тем же. Бей вышел из себя, начал браниться, схватил мухоловку и хлопнул консула по носу. Деваль написал об этом своему правительству, которое отозвало его обратно во Францию. Вскоре сюда был послан замечательный корабль "Прованс" -- требовать у Гуссейна удовлетворения. Вы, может быть, думаете, что тот обрадовался случаю уладить дело? Как бы не так! Бей не принял командира и приказал стрелять из пушек по "Провансу" со всех алжирских батарей и фортов. Это было уже чересчур! Даже дикари и те не стреляют по судну, посланному в качестве парламентера! Видно, бей совсем сошел с ума. Да и немудрено, впрочем! Ему столько наговорили о его могуществе, что он считал себя непобедимым. Заблуждение его, однако, продолжалось очень недолго.

В один июньский вечер, когда бей отдыхал после ужина, на море показался парус, за ним другой, третий, десятый, сотый, так что скоро все море покрылось парусами.

-- Клянусь головой пророка, -- воскликнул бей, -- что это такое?!

-- Это, непобедимый победитель, -- отвечал ему один из офицеров, -- собаки-французы; должно быть, они собираются атаковать нас.

-- Атаковать? Нас? Атаковать Алжир?! -- бей надрывался от смеха.

Естественно, и все приближенные принялись хохотать, как сумасшедшие.

-- Только бы они не раздумали высадиться, -- хвастливо сказал, наконец, главнокомандующий бея, Ибрагим-Ага, -- а я уж их так приму, что ни одного не останется в живых.

Как раз в это время небо заволокло тучами, разразилась страшная буря, и великолепный французский флот должен был рассеяться по разным направлениям, чтобы избежать крушения. Гуссейн торжествовал и горячо благодарил пророка за то, что он избавил его от навязчивого врага, и ему даже не пришлось обнажать оружие.

Между тем наш флот спокойно соединился на Балеарских островах для ремонта. Спустя тринадцать дней он снова подошел к Алжиру, десант под начальством генерала Бурмана высадился на удобном берегу, и после ряда побед, ровно через двадцать один день, французское войско торжественно заняло столицу Алжира. К тому времени Гуссейн уже присмирел, как ягненок. Он сдался без всяких разговоров, и за это ему позволили убраться куда угодно со всем своим имуществом. Победители же нашли в Алжире такие несметные сокровища, которые вполне окупили все жертвы и военные расходы. Вот вам вкратце история завоевания Алжира. А теперь пойдем, посмотрим, не вернулась ли мадам Периссоль...

На этот раз маркитантка оказалась дома. Это была полная пожилая женщина, с весьма заметными усиками, придававшими ей несколько суровый вид.

При первых же словах Мулинасса, она перебила его:

-- Знаю ли я Томаса Кастейра?! Разумеется, знаю! Вот там, в углу, стоит его трубка! Он оставил ее мне на память, когда вышел в отставку. Я не отдам ее ни за какие деньги! Но зачем вам Томас?

-- Его племянники хотят его видеть.

-- Племянники?! Тоже знаю, он столько про них говорил, и про своего брата Антуана, убитого на войне, и про его жену...

-- Это наша мама! Она умерла! -- со слезами воскликнул Жан.

-- Как умерла?! Ах вы, бедняжки!.. Нужно было написать дяде Томасу!

-- Ему писали, сударыня.

-- Ну, значит, он не получил письма, иначе не заставил бы вас разыскивать его, а сам нашел вас. А куда было адресовано письмо?

-- Сюда, в Алжир.

-- Так и есть. Он не мог получить его, вот уже год как он не служит. А теперь он, собственно, нигде не живет: он охотник на львов и рыскает по разным местам, где узнает, что там водятся львы. В последний раз, когда он заходил сюда выкурить трубку, он явился из провинции Константины, где в одну неделю убил льва и двух пантер. Как видите, дела у него идут неплохо.

-- Стоит ли рисковать жизнью за сорок франков награды от правительства, -- заметил сержант.

-- Вы забываете про шкуры. Томас мне сам говорил, что продал три шкуры за тысячу двести франков одному инженеру.

-- Но где же он теперь? Быть может, вы знаете? -- спросил Мулинасс.

-- Знаю. Он отправился в Тлемсен, где, по сообщениям его друга, водятся самые лучшие львы. Но он собирался скоро вернуться, и я жду его здесь со дня на день.

Трудно описать радость мальчиков при этих вестях. Наконец-то они напали на настоящий след! И к тому же теперь они были уверены в радушном приеме, так как дядя часто с любовью вспоминал о них.

Горячо поблагодарив маркитантку и доброго сержанта, они поспешили домой, чтобы как можно скорее сообщить о счастливом результате своих поисков Лефильелю и мадам Поттель.

Глава 11

-- Итак, ты намерен отправиться к своему дяде в Тлемсен, вместо того чтобы спокойно дождаться его здесь? -- спросил Лефильель Жана. -- Но ведь это стоит денег, а их у вас не так много, и к тому же от Алжира до Тлемсена довольно-таки далеко. Нужно ехать семнадцать часов по железной дороге, а потом еще целую ночь в дилижансе.

-- А сколько на это нужно денег?

-- Франков сто. Наверное, их как-нибудь можно будет найти...

-- Если бы у Бенито опять оказался для нас сверток золотых, -- размечтался Франсуа.

-- Бенито? -- задумчиво повторил молодой человек. -- Что ж, пожалуй!

-- Как? Что вы хотите сказать? -- спросил Жан. -- Не думаете ли вы, что капитан Гастальди спрятал еще один клад в наших карманах и что...

-- Увы, нет! Не спрашивай пока ничего, у меня есть идея. Тебе очень хочется побыстрее попасть в Тлемсен?

-- Конечно, завтра же, если можно...

-- Завтра -- слишком скоро. Но что ты скажешь, если я помогу вам отправиться послезавтра, имея при себе три или четыре луидора, не считая платы за проезд?

-- О, как бы я был благодарен вам за это! -- воскликнул Жан.

-- Но я должен предупредить, что это зависит не от одного меня, а еще от кое-кого, с кем я повидаюсь завтра, а также и от вас самих. Но пока довольно об этом. Положитесь на меня!

На другой же день, утром, молодой архитектор пришел домой веселый и тотчас позвал детей:

-- Ну, дети, хорошие вести! Но только знаете, деньги ведь даром не даются. Скажи-ка, Мишель, согласился бы ты пожертвовать чем-нибудь, чтобы скорее найти дядю?

-- О, конечно! Но у меня ведь ничего нет!.. -- отвечал Мишель.

-- Но то, что есть, ты ведь согласен отдать ради дяди? Я знаю одного господина, который охотно даст вам сто франков и даже больше, если ты... подаришь ему Бенито.

-- Продать Бенито?! Никогда! -- с жаром вскричал Мишель, нежно обнимая обезьянку, важно сидевшую на стуле и не подозревавшую, что решается ее судьба.

Тогда Лефильель рассказал детям, что он давно уже знаком с богатым англичанином, мистером Гэррисоном, страстным любителем животных и большим оригиналом, живущим на вилле, почти превращенной в зверинец. Кроме кур, цесарок, фазанов и всевозможных птиц, даже страусов, у него были газели, шакалы, молодая ручная гиена, а собак он считал дюжинами. Только обезьян, к большому огорчению чудака, у него не было, и он часто говорил об этом Лефильелю. Воспользовавшись случаем, архитектор предложил ему купить Бенито за хорошую цену, и обрадованный англичанин с нетерпением ожидал детей вместе с драгоценным животным.

-- Так что, если Мишель согласен расстаться с ним, то вы завтра же утром сможете уехать, -- заключил Лефильель.

Мишелю очень не хотелось расставаться с обезьяной, но Жан утешил его, сказав, что Бенито будет лучше на вилле, что он станет "важным барином" и что ему будет гораздо веселее среди такого множества зверей.

Тяжелый вопрос был, наконец, решен положительно, и мальчики вместе с обезьяной отправились на конке на загородную виллу мистера Гэррисона.

Англичанин был во дворе, среди своих великолепных собак, и при первом же взгляде на Бенито предложил за него двести сорок франков, что превышало даже самые оптимистические ожидания Лефильеля.

Англичанин при первом же взгляде на Бенито предложил за него двести сорок франков.

Несмотря на это Мишель очень расстроился, расставаясь с обезьянкой; он гладил ее, обнимал и шептал на ухо самые нежные уверения в своей привязанности, а Бенито, в свою очередь, делал такую печальную гримасу, как будто понимал, что происходит. Это, впрочем, не помешало ему спустя пять минут после ухода его маленького господина весело прыгать вокруг нового хозяина, точно он и не заметил никаких перемен.

К счастью, Мишель, в счастливом неведении своего возраста, не подозревал о существовании на свете неблагодарности -- ни среди обезьян, ни среди людей, и уверял братьев, что Бенито обещал никогда его не забывать.

Что касается Жана, то он был в таком восторге от выгодной сделки, что едва мог дождаться завтрашнего дня, чтобы отправиться в путь. Мадам Поттель с большим сожалением отпускала детей; она незаметно привязалась к трем мальчикам, всегда внимательным к ней -- в благодарность за ее участие и доброе отношение.

Она вся покраснела, когда Жан предложить заплатить ей за помещение и еду, и в сердцах сунула деньги обратно ему в карман.

-- Что у вас, золотые горы, что ли? -- воскликнула она. -- Не сори деньгами, Жан, побереги их лучше. Да вы ничего и не должны мне: я вас кормила, а вы для меня работали, вот мы и квиты! Береги свои карманы, когда сядешь в вагон, да по приезде в Тлемсен напиши мне, чтобы я знала, что все благополучно!

Жан обещал и поблагодарил добрую женщину за ее материнские заботы о нем и братьях.

Следует, однако, признать, что некоторая часть сожаления о разлуке со стороны мадам Поттель приходилась на долю мисс Бетси. Попугай постоянно оставался дома, так что мадам Поттель постепенно стала считать его своей собственностью. Она устроила ему в углу кухни очень уютное помещение, постоянно ласкала и кормила его отборными кусочками. Часто она вступала с ним в серьезные совещания насчет стряпни. А поскольку на все ее соображения и предложения мисс Бетси неизменно отвечала: "Да! Да! Отлично! Отлично!", то мадам Поттель, естественно, приходила в восторг от ее ума и понятливости.

Накануне отъезда детей она всю ночь проворочалась без сна, думая о своей фаворитке.

Жану также не спалось, но по другой причине: он боялся опоздать на поезд. На рассвете он встал и разбудил крепко спавших братьев.

-- Смотри, Жан, не забудь написать мне, как поживает мисс Бетси! -- сказала мадам Поттель, когда наступила минута разлуки с детьми.

Глава 12

С сердцем, полным надежды на успех, братья сели в поезд, примчавший их ночью в Оран-Каргента. Мальчики очень утомились в течение долгого переезда в жарком, душном вагоне, и, сжалившись над ними, один из служащих на станции довел их до вполне приличной с виду гостиницы недалеко от вокзала.

Мишель и Франсуа до того устали и так сильно хотели спать, что Жану пришлось самому раздеть их и уложить в постель. Только после этого он смог улечься и сам, спрятав под подушку свой платок, в который было тщательно завернуто его сокровище.

На другое утро все трое проснулись совершенно бодрые и свежие, и Жан тотчас же осведомился, когда идет дилижанс в Тлемсен. Оказалось, что дилижанс отходит ровно в четыре часа, и детям ничего не оставалось, как отправиться гулять по городу. Проходя по одной из узких улиц мимо сводчатых ворот, они вдруг были остановлены большой и толстой негритянкой, с головы до ног закутанной в клетчатый плащ.

-- Идите сюда! Идите в дом! -- сказала она на ломаном французском языке, улыбаясь и показывая свои белые, блестящие зубы.

Удивленный Жан с братьями последовал за нею. Переступив порог двери, они очутились на маленьком квадратном дворике, окруженном в несколько рядов мраморными колоннами. Посередине бил фонтан, а по углам росли роскошные группы бананов и пальм.

Возле фонтана в ленивой позе лежала молодая женщина в ослепительном мавританском костюме из шелка, атласа и вышитого золотом газа, с множеством жемчужных ниток на шее и с золотыми и серебряными браслетами на руках.

При виде маленьких чужестранцев она приподнялась и радостно захлопала в ладоши. Привлеченные шумом, другие женщины, так же пестро и нарядно одетые, показались на галереях верхнего этажа и немедленно сошли вниз. Следом за ними вбежали красивые, роскошно разодетые дети, и скоро весь дворик наполнился веселой, смеющейся, радостно восклицающей толпой.

Братья Кастейра совсем растерялись, окруженные блестящими красавицами с большими черными миндалевидными глазами. Арабские дети также с изумлением смотрели на мальчиков, в то время как их матери без устали болтали между собой. Арабские женщины живут замкнуто в четырех стенах своего дома; они так редко выходят и видят что-нибудь интересное, что малейшее нарушение однообразия их жизни для них -- большое событие.

В особенности всех восхищала мисс Бетси, которая очень кокетливо отвечала на все заигрывания с нею. Наконец она вызвала всеобщий восторг, когда ей вздумалось произнести несколько арабских слов.

Али также получил множество похвал и ласк. Арабские собаки принадлежат к особой породе, очень похожей на волка или, скорее, на шакала, и по натуре своей также сходны с этим трусливым, малообщительным и несимпатичным животным. Поэтому мавританки залюбовались прекрасной густой шерстью Али, его выразительными, добрыми глазами. Они наперебой кормили его сахаром, пряниками и даже финиками, которые умное животное уничтожало с большим проворством.

Детей также наделили множеством сластей, особенно Мишеля и Франсуа, которые и не заметили, как быстро пролетело время. К счастью, Жан вовремя вспомнил, что дилижанс отправляется в четыре часа, и немедленно собрался уходить -- к большому огорчению арабских детей, цеплявшихся за него, чтобы помешать ему уйти и увести с собой братьев.

Два часа спустя они уже катили по улицам Орана в желтом дилижансе, увозившем их в Тлемсен...

Глава 13

Дорога из Орана в Тлемсен содержится так хорошо, что по ней можно ездить и ночью, чего нельзя сказать о других местах Алжира. Окрестности Тлемсена замечательны великолепными развалинами древних арабских построек, но все эти красоты остались незамеченными Жаном и его братьями, всю дорогу спавшими глубоким сном и проснувшимися только тогда, когда колеса дилижанса застучали по каменной мостовой Тлемсена.

По совету одного прохожего Жан обратился на почту за адресом дяди. Ему дали довольно неопределенный ответ: господин Томас Кастейра, возможно, находится в Тлемсене, но неизвестно, где именно, так как письма на его имя на почте никогда не получали. Но, к счастью для детей, дядя Томас в городе был известен лучше, чем на почте. Он уже успел прославиться своей охотой на львов: на другой же день после своего приезда в Тлемсен ему удалось убить пару львов почти у самых городских ворот. За несколько дней до приезда Жана с братьями за славным охотником снова прислали, умоляя его избавить одну деревню за пятьдесят миль от целого семейства свирепых пантер. Значит, до дяди еще целых пятьдесят миль! Но мальчик уже так привык к неудачам и постоянным переездам, что, недолго думая, решил немедленно отправиться дальше.

Разузнав хорошенько о пути в деревню и плотно позавтракав, наши маленькие странники снова пустились в дорогу. Жан купил серые холщовые мешки и наполнил их провизией, а также положил туда бутылку с водой, смешанной с вином. Путешествие пешком по обнаженной, пыльной пустыне, под жгучими лучами палящего солнца, быть может, с опасностью нападения разбойников, заставило бы призадуматься даже взрослых и опытных людей. Но Жан с братьями с детской доверчивостью, не зная страха, беспечно и смело шли вперед, стремясь лишь как можно скорее добраться до дяди Томаса. Однако после трех часов утомительного пути дети почувствовали усталость и присели под запыленным развесистым рожковым деревом на краю дороги. И так как они успели уже проголодаться, то принялись закусывать, после чего, разомлев от жары, незаметно для самих себя все трое уснули.

Сколько времени они спали, Жан, проснувшись первым, не смог определить, хотя и почувствовал, что сделалось свежее.

Первое, что заметил мальчик по пробуждении, был быстро убегавший араб в белом бурнусе, преследуемый отчаянно лаявшим на него Али. Жан подозвал собаку и, оглядевшись, увидел свой мешок с провизией, который лежал в нескольких шагах от него. Мешок был пуст! Провизия и бутылка с водой исчезли, как и платок с завязанными в нем деньгами.

Мешки Мишеля и Франсуа оставались целы; должно быть, завладев деньгами, вор не позарился на их скудные припасы и поспешил удалиться. А может быть, окончательно ограбить мальчиков вору помешал бросившийся на него Али.

Несколько минут Жан сидел неподвижно, пораженный неожиданной бедой. У него даже мелькнула было мысль вернуться обратно в Тлемсен и там дождаться дядю. Но ведь денег у него все равно больше не осталось, и, пожалуй, лучше всего было бы как можно скорее добраться до дяди, чем ожидать его неизвестно как долго. И он решил, не говоря о случившемся братьям, продолжать путь -- в надежде, что случай поможет им. Разбудив братьев, Жан снова двинулся с ними вперед.

Примерно час спустя они услышали позади себя конский топот и стук колес экипажа.

Жан отвел братьев на край дороги и вежливо поклонился проезжавшему молодому человеку в форменном кепи, который, с удивлением посмотрев на маленьких путников, остановил свой экипаж.

-- Куда вы идете? -- спросил он.

-- В деревню Франкетти, -- ответил Жан.

-- В деревню Франкетти? Пешком?

-- Что же нам делать, сударь, -- с вежливой улыбкой отозвался мальчик, -- мы охотно поехали бы, да не на чем!..

-- Я еду в ту сторону, -- сказал незнакомец, которому понравился откровенный и веселый мальчик, -- и с удовольствием вас подвезу. Садитесь скорей!

С искренней благодарностью Жан воспользовался любезным приглашением, взобрался с братьями на мягкие подушки экипажа, и через четверть часа уже поведал молодому человеку обо всех своих приключениях. Тот, в свою очередь, рассказал детям много любопытного о стране, в которой жил уже несколько лет. Никогда еще братья не путешествовали так весело и приятно. К ночи они остановились ужинать и ночевать в небольшом местечке на половине дороги, а наутро снова пустились в путь. Анри Бельом (так звали молодого человека) ради детей сделал большой крюк в сторону, чтобы подвезти их как можно ближе к Франкетти, и, наконец, около семи часов вечера остановился на перекрестке.

-- Здесь я вас оставлю, -- сказал он, -- до Франкетти не более километра, и вы не заблудитесь. Идите все прямо, и через пять минут увидите первые домики деревни. Счастливого пути, друзья, и до свидания -- если вы еще поживете в Алжире.

Распростившись с добрым спутником и горячо поблагодарив его, Жан пошел с братьями по указанной дороге, и скоро вдали показались группы деревьев, а за ними -- крыши домов. Это была деревня Франкетти.

Глава 14

Маленькие путешественники ступили на главную улицу деревни, когда солнце уже садилось, но было еще довольно светло, и они смогли заметить красивый, опрятный и нарядный вид домиков, резко отличавшихся от убогих арабских мазанок. Вокруг каждого дома был разбит сад с бамбуковыми, оливковыми и пальмовыми деревьями.

Не зная к кому обратиться с расспросами о дяде, Жан отворил первую же встреченную дверь, вполне уверенный, что обитатели такого приветливого места должны и сами быть приветливы и гостеприимны. И он не ошибся.

Дети остановились на пороге комнаты и увидели длинный стол, уставленный кушаньями, так как был уже час ужина. Высокий старик, без сомнения, хозяин фермы, разливал в тарелки суп своему семейству, состоявшему из жены и множества детей всех возрастов; на конце стола помещались слуги и служанки.

Проголодавшиеся дети были приятно поражены этой патриархальной картиной и запахами вкусной еды.

-- Что это за дети? -- спросил старик, первым заметивший их появление.

Но, видя, что мальчики совершенно растерялись от обращенных на них взоров, он продолжал:

-- Подойдите, маленькие друзья, милости просим. Если вас привлекает запах супа, то и для вас найдется место за столом, а миска, слава Богу, еще полна!

Добрый голос фермера звучал так приветливо, что мальчики приободрились.

-- Благодарю вас, -- отвечал Жан, подходя к столу, -- мы зашли сюда затем, чтобы спросить, не может ли кто указать нам, где живет господин Томас Кастейра?

-- Вы попали как раз туда, куда нужно! -- воскликнул старик. -- Мой друг Кастейра живет именно у меня, причем уже целую неделю. Но сейчас его нет дома, он ушел сегодня утром в горы. Быть может, он скоро вернется, если не встретит того льва, от которого он обещал нас избавить. Во всяком случае, завтра утром он будет здесь. Но пока ничто не мешает вам сесть и поужинать с нами.

Дети не заставили себя упрашивать и с большим аппетитом принялись за еду. Когда же гостеприимный фермер узнал, что они племянники Кастейра, он начал угощать их еще усерднее и даже послал слугу принести старого мускатного вина, чтобы выпить за их здоровье. После ужина фермерша отвела уставших детей в комнату рядом с комнатой их дяди и очень удобно устроила.

Мишель и Франсуа тотчас же погрузились в глубокий сон, а Жан долго не мог заснуть, ожидая, что дядя вот-вот вернется. Всякий раз, как в доме отворялись двери, он вскакивал, думая, что это приехал дядя. Наконец сон одолел и его.

Проснувшись рано утром, Жан снова начал думать о дяде, который в эту минуту, быть может, уже здесь и только ожидает пробуждения детей, чтобы обнять их. Жан не вытерпел, потихоньку оделся и осторожно постучал в дверь дяди.

-- Дядя, вы проснулись? Это я, Жан, ваш племянник!

Ответа не было. Жан подождал немного, потом повернул ручку двери и вошел в комнату. Она была пуста, и даже постель стояла нетронутой. Значит, дядя еще не вернулся.

Опечаленный мальчик вернулся к братьям, которые уже проснулись, и сообщил им невеселую новость. Несмотря на довольно поздний час, в доме было тихо, точно никто еще и не вставал.

Удивленный этой тишиной, Жан спустился в кухню, не встретив по дороге ни души, и только там нашел старую служанку, которая сказала ему, что все с самого рассвета в поле.

Жан отправился с братьями в поле, и там они нашли старого фермера, грузившего сено на телегу.

Жан отправился с братьями в поле, и там они нашли старого фермера, грузившего сено на телегу.

-- А, вы уже встали! -- весело крикнул он детям. -- Хорошо ли спали? Вы, наверное, рассчитывали уже сегодня утром увидеть вашего дядю? Не беспокойтесь, он скоро вернется. Ведь охота на львов -- не такое дело, чтобы можно было сразу сказать, сколько оно продлится. Дала ли вам поесть старая Тереза? Нет? Ну погодите, сейчас я закончу, и мне уже пора домой, есть дела в деревне. Пойдемте вместе, я вас накормлю.

По дороге фермер с законной гордостью рассказал Жану историю этой маленькой колонии, отличавшейся превосходным климатом и, главное, очень высокой производительностью -- благодаря энергии французских поселенцев.

Сначала все было не так. Первые колонисты спали на земле, пока построили глиняные мазанки с крышами из сушеного льна. Дорог не было, пришлось их прокладывать и мостить, а также вспахивать, удобрять и засеивать поля. И все -- малыми силами, с несколькими волами и скудными запасами пищи. Но все препятствия, в конце концов, были преодолены общим дружным трудом. И шестьдесят шесть семейств, поселившихся здесь с тысяча восемьсот семьдесят третьего года, теперь имели кирпичные дома с садами, участки земли, церковь, школу, аптеку, доктора и даже маленькую библиотеку.

-- Это же настоящий рай! -- воскликнул Жан.

-- Да, здесь хорошо, -- отвечал старик. -- Не мешало бы вашему дяде поселиться здесь вместе с вами. Мы отлично устроили бы вас; каждый здесь был бы счастлив помочь Кастейра в его новом хозяйстве. Мы в большом долгу перед ним -- ведь он избавил нас от пантер, пожиравших нашу лучшую скотину. Но вот мы и дома. Тереза, дайте детям хлеба, яиц, сыра -- все, что у вас есть. Они умирают с голода.

-- Сейчас, сейчас! -- засуетилась старуха. -- А тут вам письмо принесли!

-- Письмо? Да это от Кастейра! -- и фермер принялся читать:

"Добрый Гейльброннер, я отправляюсь в Батну, там, близ Ламбессы, появился черный лев, а такую дичь нечасто можно встретить в Алжире. Как только покончу с ним, что будет недели через две, вернусь к вам, чтобы сдержать слово и убить вашего льва. Итак, до свидания. Ваш старый друг, Томас Кастейра".

-- Как жаль, а я-то ждал его сегодня! -- огорчился фермер. -- Ну, делать нечего... Что же вы не едите, дети?

-- Я не голоден, -- ответил Жан, у которого от неожиданной новости пропал аппетит.

-- Не огорчайтесь, дети, две недели пройдут быстро. Кроме того, я напишу Томасу, что вы его ждете, и он вернется поскорее.

-- Не стоит писать, лучше мы сами отправимся к нему. Может быть, дядя не сможет так быстро убить этого черного льва или передумает возвращаться...

-- Но ты знаешь, что отсюда до Батны три дня ходьбы без остановки? Надо вернуться в Алжир и ехать оттуда дилижансом.

-- Ничего, мы справимся, -- отвечал Жан на все доводы фермера, который, в конце концов, вынужден был уступить. Он наполнил провизией сумки мальчиков и заплатил за переезд в Алжир.

-- Хорошо, хорошо! -- отвечал он на благодарность Жана. -- Твой дядя отдаст мне когда-нибудь потом. Я сам много ему должен.

Глава 15

День спустя, рано утром мадам Поттель была очень удивлена и вместе с тем обрадована, увидев трех маленьких Кастейра в сопровождении Али и Бетси.

Жан подробно рассказал ей обо всем, что с ними случилось.

-- Как же ты думаешь поступить? -- спросила мадам Поттель, когда он закончил свой рассказ.

-- Ехать к дяде в Батну и отыскать его там.

-- Но на какие же средства? Ведь все твои деньги пропали, мой бедный Жан?

-- Вы правы, но нашли же мы возможность отправиться в Тлемсен. Может быть, как-нибудь доедем и до Батны.

-- Право, ты храбрый мальчик! -- воскликнула мадам Поттель.

Но у Жана были свои причины не отчаиваться. Дело в том, что Франсуа героически предложил ему продать Бетси.

-- Раз уж господин Гэррисон купил у нас Бенито, -- дрожащим от волнения голосом произнес он, -- то, может быть, он возьмет у нас и Бетси...

-- Как же ты решился?

-- Что же делать, если это необходимо, -- сквозь слезы отвечал мальчик.

Да и в самом деле, другого выхода не было. Подумав немного, Жан принял предложение брата. Одно только беспокоило мальчика: зная любовь мадам Поттель к хорошенькому попугаю, он представлял, как она будет опечалена известием, что Бетси попадет в чужие руки.

Действительно, он не ошибся: узнав об участи Бетси, мадам Поттель начала громко охать и повторять:

Узнав об участи Бетси, мадам Поттель начала громко охать.

-- Какое несчастье, что у меня нет средств купить ее! Кто знает, будет ли ей хорошо у этого Гэррисона? Ах, Боже мой, я скорее хотела бы видеть ее мертвой, чем знать, что ей плохо, что за ней некому ухаживать!..

Вздохам доброй женщины не было конца. Увидев входящего Лефильеля, она рассказала ему, в чем дело. Доброму архитектору было душевно жаль мадам Поттель, и в голове предприимчивого молодого человека тут же начал созревать план.

-- Во всяком случае, -- заметил Лефильель, обращаясь к Жану, -- вы не можете выехать раньше завтрашнего утра. Я вполне одобряю ваше намерение. Если до обеда мы ничего не придумаем, то еще будет время сходить к господину Гэррисону.

-- Но, господин Лефильель...

-- Я все устрою, мой милый друг, не беспокойся ни о чем!

Он торопливо простился с Жаном и ушел, обещав к обеду дать ответ.

Все общество, за исключением мальчиков, было уже в сборе, когда в столовую вбежал Лефильель. Воспользовавшись отсутствием детей, он вкратце поделился с товарищами своей мыслью, каким образом достать денег, не огорчая мадам Поттель продажей Бетси.

Все горячо принялись обсуждать предстоящее дело, когда вошел Жан с братьями.

Дети были встречены весьма радушно; все наперебой хвалили их энергию и храбрость, предсказывая скорый счастливый конец затянувшимся приключениям.

Хотя Жан и был тронут их участием, беспокойство не покидало его во все время обеда; он поминутно бросал взгляды на Лефильеля, как бы напоминая о его обещании.

Казалось, архитектор не обращал никакого внимания на умоляющие взгляды бедного мальчика, а тот не решался расспрашивать его. Но если бы Жан не был так озабочен, то наверняка заметил бы, что сегодня в кругу этой милой, сердечной молодежи господствовало какое-то особенное оживление.

Когда после кофе все собирались разойтись, Лефильель вдруг позвал служанку.

-- Мари, -- торжественно объявил он ей, -- передайте вашей хозяйке, что нам надо сделать очень важное для нее сообщение.

Служанка, едва удерживаясь от смеха, вышла из комнаты.

-- Прошу вас, господа, если только у вас нет ничего серьезного и важного, не задерживать меня, я, право, не расположена сегодня смеяться с вами, -- угрюмо сказала вошедшая мадам Поттель.

-- Как ничего серьезного?! -- с видом крайнего изумления воскликнул Лефильель. -- Напротив, дело весьма важное!

-- Ну тогда, пожалуйста, говорите скорее.

-- Уважаемая наша хозяйка, -- продолжал молодой человек, -- скажите, прошу вас, какого вы мнения о случайностях игры в карты или, что еще лучше, о лотерее?

-- Вы смеете беспокоить меня, чтобы говорить мне об этом вздоре?

-- Какой вздор?! Я говорю совершенно серьезно.

-- Ну тогда я просто ничего не понимаю! Впрочем, из ваших слов всегда бывает трудно узнать, где дело, а где шутка! -- проговорила мадам Поттель, помимо воли смущенная торжественным тоном Лефильеля.

-- Прошу вас ответить на мой вопрос.

-- На ваш вопрос? Ах да, это насчет лотереи-то? Вы хотите знать мое мнение, что такое лотерея? Не что иное, как глупая выдумка, которая сулит златые горы, а в итоге не дает ничего.

-- О, теперь я вижу, почему вы против нее! Вы, вероятно, никогда ничего не выигрывали в лотерею?

-- Никогда и ничего.

-- И поэтому вы и не верите в нее?

-- Конечно, нет, и предупреждаю вас, что поймать меня на эту удочку весьма трудно.

-- Если так, то мне очень досадно.

-- Вам досадно? Скажите на милость, а какое это имеет отношение к вам?

-- Лично ко мне -- никакого.

-- Но тогда отчего же вы так волнуетесь?..

-- Видите ли в чем дело, дорогая наша мадам Пот-тель... Все мы, здесь присутствующие, думали устроить одну вещь, но теперь это невозможно. Не будем об этом и говорить.

-- Какую вещь?

-- О, пустяки. Раз это невозможно, мы отказываемся от нашего плана.

-- Нет, все-таки скажите.

-- Конечно, ничего дурного в этом не было... Тем более, что мы никого не принуждали; каждый волен был сам дать свои деньги.

-- Я ничего не понимаю, объясните, пожалуйста, в чем дело.

-- Ну, хорошо, я вам скажу, раз вы так настаиваете. Мы хотели устроить между собой маленькую лотерею; каждый бы внес...

-- Да скажите хоть, что же будет разыгрываться в этой лотерее?

-- А-а, это уже лучше. Вас, кажется, начинает разбирать любопытство!..

-- Полно, пожалуйста, ваша затея меня вовсе не интересует!

-- Ну, не говорите! Может быть, вы измените ваше мнение, когда узнаете главный выигрыш.

-- Никогда! И в доказательство того, что я ко всему этому совершенно равнодушна, я вас больше не слушаю.

И мадам Поттель направилась к двери.

Но Лефильель, казалось, только того и ждал, и когда она взялась за дверную ручку, он как бы нечаянно пробормотал:

-- Конечно, конечно, я был вполне уверен, что Бетси достанется не вам!

-- Что? Бетси?! Неужели Бетси -- главный выигрыш вашей лотереи?! -- быстро подходя к столу, воскликнула добрая женщина.

-- Разве я это сказал?

-- Ну я же не глухая!

-- Очень жаль, но это слово вырвалось у меня случайно.

-- Стыдно вам, господин Лефильель, смеяться надо мной! Вы же знаете, как я люблю Бетси!..

-- Не сердитесь на меня, дорогая моя хозяюшка, ваш упрек меня очень огорчает. Дело в том, что я и мои товарищи ни за что не хотим отдавать Бетси в чужие, незнакомые руки, а между тем детям на дорогу все же надо франков триста; вот мы и решили устроить лотерею между собой. Пятнадцать билетов по двадцать франков каждый, и я рассчитывал, что один билет возьмете вы. Но так как вы этого не хотите, то кто-нибудь из нас оставит его себе...

-- Господи, Боже мой, вы меня совсем с толку сбили! Разве я знала, что дело идет о Бетси!.. Вот вам двадцать франков, и немедленно дайте мне мой билет!..

-- Как, вы хотите участвовать? А как же ваше обещание никогда не брать лотерейных билетов?..

-- Ах, оставьте меня в покое!..

-- Непостижимые вещи творятся на свете. Ну, если вы настаиваете...

-- Да, да, давайте уже!..

-- Ах, милая мадам Поттель, как вы любите спешить! Прежде всего порядок. Вот тарелка; каждый из нас должен внести двадцать франков. Я же, надписав на билетиках имена участвующих, положу их в шляпу, а Франсуа, как самый младший, станет их вытаскивать. Прошу внимания, я начинаю.

Первые деньги, конечно, были внесены мадам Поттель, которая, страшно волнуясь, попросила Франсуа хорошенько перемешать билеты.

-- Только бы я выиграла... -- шептала она. -- Ну подумайте, что вы с ней будете делать? Все равно придется мне же ее отдать: для ухода за птицей нужно время. Самое лучшее, если я ее получу. Тогда и за прокорм не надо будет платить.

Когда Франсуа, тщательно перемешав билеты, вынул один и подал его Лефильелю, тот взял его с видом полнейшего равнодушия. Он спокойно развернул билетик и, бросив на него быстрый взгляд, молча, не спеша разорвал все остальные четырнадцать билетов.

-- Кто, кто выиграл? Да скажете ли вы наконец! -- нетерпеливо воскликнула мадам Поттель.

-- Сейчас, сейчас, чего же спешить! -- медленно поворачивая билет в руках и показывая его всем присутствующим, произнес архитектор.

Наконец он встал и громко, отчетливо прочел:

-- Мадам Поттель!

Трудно описать радость счастливой хозяйки. В восторге от того, что Бетси, ее бесценная Бетси досталась ей, она бросилась целовать детей, Лефильеля и всех присутствующих. О, теперь никто уже не разлучит ее с красавицей Бетси! Она принадлежит ей, и только ей!

Неудивительно, что она не заметила веселых улыбок, которыми обменивались молодые люди, а также и то, что Лефильель разорвал все остальные билетики, на каждом из которых стояло одно и то же имя: "Мадам Поттель"...

-- Мой юный друг, -- сказал Лефильель, подавая тарелку Жану, -- вот триста франков, сам Гэррисон никогда не дал бы больше. С этими деньгами вы свободно можете доехать до Батны; теперь ты сам видишь, что моя идея была не так уж и дурна.

-- Ах, господин Лефильель, -- ответил, чуть не плача, мальчик, тронутый его добротой, -- разве у вас могут быть дурные мысли!..

Бетси в это время была уже водворена на свое прежнее место в углу кухни; очень довольная своим положением, красотка любезно отвечала на ласки своей новой хозяйки.

Все-таки на другое утро, когда наступила минута прощания, у бедного Франсуа больно сжалось сердце.

-- Вы будете ее беречь, не правда ли? -- спросил он мадам Поттель.

-- О, на этот счет ты можешь быть совершенно спокоен! -- отвечала добрая женщина.

По совету архитектора дети купили себе большие полотняные кепи для защиты от палящих лучей солнца. Кроме того, Лефильель дал Жану рекомендательное письмо к одному своему другу, поручику Шасерье, -- на всякий случай.

-- Благодарю вас, благодарю! -- горячо прощался мальчик со своими друзьями. -- Надеюсь, что когда мы доберемся до Батны, все наши невзгоды кончатся, мы найдем дядю, и он нас не оставит.

-- Да, верно, мой друг, но мало ли что может случиться... Возьми письмо и напомни господину Шасерье обо мне.

-- Непременно, я первым делом постараюсь исполнить ваше поручение.

-- Ну, а теперь в путь! Будь здоров, обними меня и -- с Богом!.. -- горячо попрощался добрый архитектор со своим маленьким другом.

Тяжелый дилижанс двинулся в путь по улице Бад-Азуина; вскоре четверка лошадей скрылась в облаках пыли.

Тяжелый дилижанс двинулся в путь по улице Бад-Азуина.

Несмотря на жару и пыль, наши маленькие друзья легко переносили переезд. Труднее всех пришлось бедному Али: храбрую собаку не взяли в дилижанс, а поместили сзади кондуктора под парусинный чехол, покрывавший верх кареты. Несчастный пес там просто задыхался, так что когда на подъеме в гору кондуктор сжалился и выпустил его на волю, Али, разминая свои онемевшие лапы, громким лаем и радостными прыжками около колес выражал свое удовольствие. Нечего и говорить, что на каждой станции -- в Минервиле, в Палестро, в Уед-Джемад и в Буи-ре -- дети спешили выйти и приласкать его, чтобы хоть как-то утешить лишенного свободы пса.

Попутчиками трех братьев были продавец платья из Константины и его жена с двумя девочками. Жан, по обыкновению, был очень вежлив и обходителен, и знакомство быстро завязалось. С первого же дня путешествия в тесном помещении дилижанса между всеми путниками царило полное согласие; следующие день и ночь прошли без каких-либо приключений.

На другое утро, около восьми часов, дилижанс прибыл в Бордж-Бу-Арреридж, крупное поселение посреди равнины Меджана, самой плодородной местности в Алжире. Во время восстания кабилов в тысяча восемьсот семьдесят первом году Бордж-Бу-Арреридж был почти разрушен, и если бы его населению не удалось вовремя укрыться в городской крепости, оно было бы немилосердно перерезано.

Наконец, в четыре часа пополудни дилижанс прибыл в Сетиф, еще более заметный город, чем Бордж-Бу-Арреридж. Значение Сетифа должно возрасти с проведением железной дороги из Константины в Алжир.

Пока меняли лошадей и обедал кучер, господин Дюрозье (так звали торговца из Константины) повел детей осматривать город. Сетиф, со своими широкими, прямыми, очень красивыми улицами, окаймленными могучими деревьями, театральной площадью, монументальным фонтаном и прелестной мечетью, минарет которой высоко возносится над городом с его окрестностями, показался братьям очень интересным и симпатичным.

Большая часть переезда из Сетифа в Константину совершается ночью, и дети в это время делали самое лучшее, что могли сделать в данном случае, а именно: спали все трое, как счастливейшие люди на свете, и проснулись лишь около пяти часов утра, когда дилижанс въезжал в город.

Странный и почти дикий вид той части Константины, которая заселена арабами, древней Серты, поразил детей, точно также как и ее местоположение, в высшей степени живописное -- на вершине уединенной скалы, на плоской покатой возвышенности, которая господствует над окрестными, совершенно невозделанными полями.

Туземные жители Константины имеют очень характерные лица, и если арабы, гордо прогуливающиеся по городской площади в Алжире в своих оборванных бурнусах, имеют вид персонажей из балета, то про жителей Константины этого сказать нельзя. Нигде так, как здесь, не сохранило арабское племя свой характер, нравы и обычаи, и тем более нигде не найти туземного населения трудолюбивее и деятельнее.

Чтобы лучше понять жизнь арабов, надо обойти узкие и извилистые переулки, которыми усеяна низменная часть плоской возвышенности в Константине. Там масса маленьких лавочек, принадлежащих маврам, евреям и кабилам; одни продают, другие тут же, под открытым небом, выделывают тысячи предметов из кожи, которая идет и на упряжь лошади, и на наряд ее господина, а также не менее многочисленные и разнообразные изделия из тканей и шерсти, как, например, бурнусы и ковры.

Дилижанс в Батну отправлялся лишь в семь часов вечера, и детям хватило времени отдохнуть и отлично закусить перед отъездом. Нечего говорить, что они горячо поблагодарили семейство Дюрозье за ласковый прием, обещая снова их посетить при возвращении через Константину.

Шесть лошадей, запряженных в дилижанс, выглядели тощими и изнуренными, но дорога оказалась хорошей, и поехали довольно быстро. Скоро наступила ночь; по своему обыкновению, юные путешественники тотчас же заснули.

Глава 16

В Батне детей ожидало новое разочарование, еще более тяжкое, чем все предыдущие.

Выходя из двора гостиницы, где остановился дилижанс, Жан увидел егеря в полувоенной форме, который расхаживал по улице, засунув руки в карманы. Подойдя к нему, мальчик спросил, не знает ли он, где живет Томас Кастейра.

-- Не знаю, -- отвечал егерь, -- а впрочем, это, может быть, тот самый господин, который обедал вчера у нас в казармах. Кажется, поручик так его называл.

-- А где этот господин?

-- Не знаю. Может быть, господин поручик знает, пойдемте к нему. Он в доме лавочника Камизотти; отсюда всего пять минут ходьбы.

По счастливому случаю, этот офицер оказался как раз тем поручиком Шасерье, к которому у Жана было письмо от Лефильеля. Благодаря этому знакомство состоялось быстро. Поручик сообщил детям, что он действительно обедал накануне с их дядей, но что господин Томас Кастейра на рассвете уехал в Бискру с одним из своих приятелей, капитаном Мартеном.

-- Но они пробудут в горах не более двух суток, -- прибавил офицер. -- Послезавтра, в понедельник, капитан Мартен дежурный, поэтому ему необходимо быть здесь к девяти часам утра.

Положительно бедным детям не везло. Прибудь они в Батну несколькими часами раньше, они непременно поймали бы своего неуловимого дядю. Видя, как опечалили мальчиков его слова, поручик постарался их утешить:

-- Не огорчайтесь, -- говорил он, -- ведь вам придется подождать всего два дня. Стоит ли об этом говорить!

Нечего делать, приходилось ждать. Да и что они могли предпринять? Ехать в Бискру? А если они разъедутся с дядей? Это легко могло случиться, тем более что дядя мог вернуться ночью. Жан решил подождать, так как скромных средств детей на два дня должно было хватить. Он спросил у поручика совета, где бы им остановиться, и тот дал им своего денщика, который проводил мальчиков в гостиницу вдовы Сюрло. Там они нашли вполне удобное и недорогое помещение.

Но решение далось Жану нелегко: ему хотелось тотчас же ехать в Бискру.

Дети позавтракали в довольно грустном настроении и пошли гулять, чтобы как-нибудь убить время.

В Батне смотреть было почти нечего. Этот городок, когда-то служивший лагерной стоянкой герцогу Омальскому, в настоящее время сделался довольно важной стратегической позицией, но характер его -- чисто военный. В городке есть церковь, хлебный магазин, мавританские бани, арабская почтовая контора, два общественных сада и две аллеи. Вот и все развлечения, которые он может предложить путешественникам, попавшим в эти края.

Поручик Шасерье, которого маленькие Кастейра встретили во время прогулки, посоветовал им осмотреть в окрестностях города кедровый лес в Белесме и маленькую деревушку Ламбезе, в которой есть знаменитые римские развалины. Но так как день уже клонился к вечеру, то Жан предпочел вернуться с братьями в гостиницу и отложить эту прогулку до следующего дня.

Кедровый лес в Белесме расположен на расстоянии пяти километров к северо-западу от Батны, на склоне Джебель-Шеллаты, его площадь -- не менее четырех тысяч гектаров. Войдя в него, дети были поражены размерами растущих в нем огромных деревьев. Некоторые из них имели до шести метров в окружности, и их гордые вершины возвышались метров на двадцать от поверхности земли. Рядом с этими великанами наши три спутника были похожи на муравьев. Земля была усеяна кедровыми шишками и покрыта кедровыми иглами, по которым нога скользила, как по паркету.

С удовольствием погуляв пару часов в этом великолепном лесу, дети вернулись в гостиницу, позавтракали с большим аппетитом и отправились в деревушку Ламбезе, которую поручик также советовал осмотреть.

Ламбезе лежит в одиннадцати километрах к югу от Батны, в живописной лощине. Главный и, в сущности, единственный интерес в ней представляют римские развалины, часть которых превосходно сохранилась. Археологи особенно восхищаются развалинами храма Эскулапа, древними гробницами, Триумфальной аркой Септимия Севера и преториумом. Чтоб описать их подробно, понадобились бы целые тома. Но наши путешественники отнеслись к этим древним памятникам достаточно равнодушно. Эти живописные груды камней мало что говорили их детскому воображению. Совсем иное чувствовали они во время своей утренней прогулки в лесу, между исполинскими деревьями, на вершины которых они не могли смотреть без того, чтобы голова у них не закружилась; господствовавшая там тишина наполнила их души невольным благоговением.

Когда они возвратились из Ламбезе, г-жа Сюрло сказала им, что за ними приходил егерь от поручика Шасерье.

-- Верно, дядя приехал! -- воскликнул Мишель.

"Вряд ли, -- подумал Жан про себя, -- если бы дядя приехал, он сам пришел бы к нам, а не прислал за нами солдата. Может быть, он даже вышел бы нам навстречу, чтобы поскорей обнять нас".

К сожалению, его опасения оправдались: дядя и на этот раз ускользнул от них.

-- Право, можно подумать, -- сказал поручик, опечаленный не менее детей, -- что ваш дядя нарочно от вас прячется. Представьте, как раз в то время, когда он с капитаном Мартеном собрался ехать из Бискры в Батну, какой-то туземец из Улед-Дауда пришел сказать ему, что старый черный лев, которого он уже две недели ищет по всем окрестностям, объявился около горы Бу-Изель. Дядя ваш тотчас же сказал капитану: "Отправляйтесь без меня, Мартен, и скажите товарищам, что не пройдет и недели, как я принесу им такую львиную шкуру, какую им нечасто приходилось видеть". С этими словами он расстался с капитаном и ушел с арабом из Улед-Дауда и со своим карабином, с которым никогда не расстается, на Бу-Изель.

-- Видите, -- сказал Жан, -- я был прав, что не хотел дожидаться дядю в Батне. Если бы мы поехали прямо в Бискру, мы бы встретились с ним раньше, чем он отправился на Бу-Изель. А теперь Бог знает, когда мы увидимся с ним...

-- Полно, вы не знаете своего дядю! Как ни хитер черный лев, а Кастейра с ним живо справится.

Жан не отвечал; он уже твердо решил, что делать. Он сказал себе, что поступит так, как должен бы был поступить двумя днями раньше, вместо того чтобы послушаться поручика Шасерье.

"Теперь хоть бы мне пришлось ехать за дядей до самого Бу-Изеля, -- думал он, -- я не остановлюсь до тех пор, пока не догоню его. Денег у меня довольно, чтобы взять места в дилижанс из Батны в Бискру и заплатить за все, что мы израсходовали у вдовы Сюрло. Отчего же нам не ехать? В дилижансе мы не устанем, а опасности я не вижу. До сих пор с нами не случилось ничего особенного, а как нас пугали, как отговаривали ехать!.. Авось и на этот раз все обойдется благополучно. Сказал же мне капитан Гастальди: "Если тебе будут говорить о смерти, иди прямо на нее и посмотри ей в глаза; это лучший способ узнать, есть ли она на самом деле"".

Думая так, храбрый мальчик поблагодарил поручика за его доброту и простился с ним, не сказав, однако, что он намерен делать. Затем он пошел в контору дилижансов, которые ходили в Бискру, и взял три места на империал дилижанса, который отправлялся на другой день утром.

Глава 17

Вперед -- во что бы то ни стало!

Места на империале были взяты из экономии. С них было все отлично видно, но зато солнце грело немилосердно. По мере того как дилижанс приближался к степи, становилось все жарче. Гораздо удобнее было бы путешествовать в этих краях ночью, но дороги здесь так плохи, что это просто невозможно. На самом деле из Батны в Бискру и вовсе нет дороги; только кое-где в самых неудобных местах положены бревна, а в сущности, эта дорога -- не более чем след, оставленный проходящими караванами.

Растительности здесь почти не видно. За Аин-Тутой начинается каменистая пустыня. Затем следует извилистое ущелье, которому, кажется, нет конца. Потом дорога поднимается круто в гору и еще круче спускается в лощину, очень живописную, но не вполне безопасную.

Далее дилижанс движется по долине, перерезанной рекой Уэд-Кантара, и переезжает через пропасть по мосту, построенному еще римлянами. Вскоре дорога круто поворачивает, и перед пассажирами открывается великолепный вид, способный поразить даже самых равнодушных к красотам природы людей. Это оазис Эль-Кантара, в котором насчитывают до пятнадцати тысяч пальмовых деревьев. Маленькие Кастейра, несмотря на свой возраст, также были поражены этой чудной картиной.

За оазисом Эль-Кантара следует другой, оазис Эль-Утана. Затем дилижанс пересекает реку и выезжает на знаменитую возвышенность Сфа, с которой открывается грандиозный вид на пустыню. Никакими словами нельзя передать впечатление, которое овладевает путешественником при взгляде на эту беспредельную равнину. Его испуганному взору представляется неоглядная песчаная плоскость; лишь изредка встречаются на ней оазисы -- Бискра, Сиди-Обка, Серианка, -- пятнами чернеющие на однообразно серой поверхности пустыни. Многие сравнивают этот странный пейзаж с барсовою кожей, и такое сравнение вполне справедливо.

-- Посмотри, Жан, точно море! -- удивленно воскликнул Франсуа.

Действительно, легко можно вообразить, что видишь перед собою море, в особенности вечером, когда заходящее солнце освещает своими красноватыми лучами необъятную равнину Сахары. Желтоватые холмики, окаймляющие степь с севера и мало-помалу исчезающие на каменистой почве пустыни, удивительно похожи на цепи дюн, которые как будто выдаются на плоском берегу, а оазисы с их привлекательной зеленью, то одинокие, то расположенные поблизости один от другого, очень напоминают острова и архипелаги. И верблюд, это странное животное, переходящее по песчаному морю от одного зеленеющего островка к другому, вполне заслуживает название "корабль пустыни", которое дало ему поэтическое воображение арабов.

Но, кроме того, пустыня похожа на море еще тем, что и у нее есть свои дни безмятежного спокойствия, и свои страшные бури, во время которых к облакам поднимаются целые горы песка, как настоящие громадные волны. Говорят, что море более всего способно дать представление о бесконечности. Но пустыня в этом отношении действует на воображение, может быть, еще сильнее.

Дети во все глаза смотрели на расстилавшуюся перед ними картину, сами не понимая, что с ними происходит. Иногда у них вырывались простодушные восклицания, очень забавлявшие кондуктора, старого алжирца, давно привыкшего к восторгам путешественников. Но больше они молчали, и ими все сильнее овладевал тот странный ужас, который всегда возбуждает в нас все неизвестное и непонятное. По мере того как они углублялись в пустыню, им казалось, что они падают в бездну, из которой им уже не выбраться. Поэтому они несказанно обрадовались, увидев группу пальм, зелень которых представляла приятную противоположность печальному бесплодию пустыни. Подъехав ближе, они различили несколько домов, окруженных апельсинными, гранатовыми и оливковыми деревьями, которые гнулись под тяжестью плодов.

-- Это Шетма, -- с пренебрежением сказал кондуктор Жану, -- если ты так восхищаешься этими жалкими кустиками, так что же ты скажешь о Бискре? Там, по крайней мере, двести тысяч пальмовых деревьев!

И точно, оазис Шетма, первый из Забанских оазисов, не может сравниться с лучшим и великолепнейшим из них -- Бискрой, столицей и жемчужиной Заба.

Между тем наступал вечер. Шетма осталась позади, и дилижанс опять катился по необъятной равнине, взметая целые облака серого песка. Нашим путешественникам начинало казаться, что время тянется необыкновенно долго. Мрачное однообразие местности, по которой они проезжали, наполняло их сердца какой-то безотчетной тоской.

-- Далеко ли еще до Бискры? -- наконец решился спросить Жан.

-- Нет, теперь уже близко, -- сонным голосом отвечал кондуктор: -- Видишь там, вдали, темную полоску? Это она и есть. Не больше чем через час мы будем на месте.

Но этот час, похоже, состоял больше чем из шестидесяти минут. Он давно уже прошел, а дилижанс все катился, и детям казалось, что их путешествию не будет конца...

Но все-таки наступил момент, когда дальний путь был окончен, и измученная шестерка лошадей, вся в пыли и в поту, въехала на главную и лучшую улицу Бискры, окаймленную с одной стороны красивыми и прочными зданиями, а с другой -- обширным сквером, полным цветов и зелени.

Несмотря на современные постройки и на правильно спланированные улицы, украшенные изящными аркадами, у путешественника сразу возникает впечатление, что Бискра, так сказать, последний оплот цивилизации на границе Сахары. Как-то странно видеть на улицах этого необыкновенного города газовые фонари, окруженные группами бананов, и неуклюжие телеграфные столбы рядом со стройными, грациозными стволами пальм. И такие контрасты заметны во всем. На базаре рядом с арабской лавчонкой можно встретить французский магазин, как будто перенесенный сюда с парижского бульвара; возле французского отеля приютилась мавританская кофейня; к резким звукам туземного инструмента примешиваются нежные фортепианные аккорды. По улице важно прогуливается какой-нибудь арабский шейх с густой окладистой бородой, в своем национальном костюме, а рядом с ним -- колонист в европейской паре из белого тика. У окна красивого европейского домика девушка в изящном туалете из светлой материи, прикрываясь зонтиком от ярких лучей солнца, смотрит на проезжих, а рядом из-под узкого портика арабского дома выглядывает неясное очертание женской фигуры, доверху закутанной в желтую чадру...

Сойдя с империала, Жан обратился к хозяину отеля "Сахара", во дворе которого остановился дилижанс, с вопросом, не знает ли он их дядю; тот ответил очень любезно:

-- Кастейра? Как не знать! Он несколько раз заходил сюда. Теперь он в горах, но мы сегодня ждем его, если только он не проедет прямо в форт Сен-Жермен.

-- В форт Сен-Жермен? -- с беспокойством переспросил мальчик.

-- Да, но это не очень далеко, всего в каких-нибудь четверти часах ходьбы; его видно отсюда.

И он указал на массивное каменное здание, возвышающееся над городом с северо-востока.

Форт Сен-Жермен, где располагается начальник местных французских войск, построен для того, чтобы держать в должном порядке соседние племена. Его обширная ограда с бастионами заключает в себе вместительные казармы, цистерны с большим запасом воды, склад фуража, провиантские магазины и военную пекарню, а также множество палаток, в которых живут офицеры.

Сердце Жана сильно забилось, когда, войдя с братьями в ограду форта, он увидел возле одной из палаток группу людей, состоявшую из нескольких военных, дам и детей. Может быть, и его дядя среди них?.. Но, к несчастью, Жан никогда не видел дядю и не мог его узнать, а подойти к незнакомым не решался. Пока он стоял в раздумье, не зная, что предпринять, девочка лет десяти, в розовом платье, заметила их и воскликнула:

-- Мама, мама, посмотри, какие смешные мальчики!

Мать девочки с удивлением взглянула на братьев и сделала им знак подойти. Ободренный ее ласковым видом, Жан преодолел застенчивость, подошел и, сняв кепи, осведомился, не вернулся ли из гор господин Кастейра.

-- Кастейра? -- переспросил один из стоявших рядом военных, вынимая изо рта сигару. -- А что тебе от него нужно?

-- Мы его племянники, -- ответил Жан, быстро обернувшись к офицеру в тайной надежде, что это и есть его дядя, -- наша мать умерла и, умирая, наказала нам, чтоб мы ехали к вам, дядюшка.

-- Ошибаешься, мальчуган, я не твой дядя, -- с улыбкой сказал военный. -- Кастейра здесь, только он еще не вернулся и, может быть, вернется не раньше завтра или послезавтра.

-- А вы издалека? -- ласково спросила подозвавшая их дама.

-- Из Оверни.

-- Из Оверни? Ах, бедняжки! Такие маленькие, а проехали такой далекий путь. Но скажите, разве ваш дядя не знает, что вы к нему едете? Он никогда не говорил нам о вас; мы даже не знали, что у него есть племянники.

Жан объяснил, что его дяде было послано письмо, но что он, вероятно, не получил его, так как ему писали в Алжир. Он рассказал, какого труда стоило ему напасть на след дяди и как он разыскивает его уже почти месяц и все никак не может найти.

-- Это правда, Кастейра -- неугомонный человек, -- заметил один из присутствующих, -- он и дня на месте не посидит!

-- О, на этот раз вы с ним не разминетесь! -- сказал другой. -- Когда он убьет своего льва, он обязательно вернется сюда.

-- К тому же, -- прибавил третий офицер, -- мы можем завтра же послать двух солдат сказать Кастейра, что его здесь ждут племянники, тогда он поторопится с возвращением.

-- Ах, Боже мой, а я и не подумала! -- воскликнула вдруг мать девочки в розовом платье. -- Бедные дети приехали, верно, в дилижансе и с тех пор, конечно, ничего не ели. Вы должны умирать с голоду, бедняжки мои! Пойдемте же со мной, я вас накормлю. Не знаю только, где я вас потом уложу спать.

-- Об этом не беспокойтесь, мадам Леруа, -- сказал один из офицеров. -- Комендант ведь велел отвести у себя комнату для Кастейра, так почему бы не постелить им там? Комендант наверняка позволит, а Кастейра будет рад найти у себя родных.

-- Вы совершенно правы, Гантельи. Пожалуйста, предупредите коменданта и распорядитесь обо всем, а я пришлю к вам детей после ужина.

Сказать по правде, дети действительно едва держались на ногах, но не столько от голода, сколько от усталости. Они встали в четыре утра и с тех пор весь день ехали под палящим солнцем. Мадам Леруа накормила их великолепным ужином, но ели они как во сне, а потом не могли вспомнить, как приходили к коменданту, как добрались до комнаты, как разделись и легли. Лишь только головы мальчиков коснулись подушек, все трое тотчас уснули глубоким сном.

Утром, когда дети еще спали, за ними пришел солдат от коменданта, который хотел их увидеть до своего отъезда в Батну, где ему нужно было побывать по делу. Жан тотчас встал, разбудил братьев, и все трое пошли к коменданту. Это был сухопарый человек среднего роста, почерневший от жаркого солнца пустыни. Он принял детей с тою ворчливой резкостью, которую развивает в людях привычка повелевать:

-- Капитан Гантельи говорил мне о вас. Как я вижу, вы молодцы-ребята, все в дядюшку, нетрусливого десятка -- это я люблю. Пока он вернется, оставайтесь здесь и будьте как дома. Обедать вы будете, конечно, с нами в столовой. Ваш дядя сейчас гостит у бени-буслиманов, это дружественное нам племя; я уже распорядился послать туда двух егерей -- известить Кастейра, что вы здесь.

-- Позвольте вас спросить, господин комендант, -- сказал Жан, -- ваши люди еще не ушли?

-- Нет еще, а что?

-- Нельзя ли и нам пойти с ними?

-- Пойти с ними? Ты с ума сошел! Зачем? А если Кастейра уже уехал от бени-буслиманов, ведь не поедете же вы за ним до Бу-Изеля?

-- Отчего же не поехать, ведь ваши люди пойдут туда же?

-- Ей-богу, ты молодец! Люблю таких! Ты, похоже, мало перед чем струсишь. Слушай! Благоразумнее всего с твоей стороны было бы дождаться дядю здесь, но если ты так хочешь ехать ему навстречу, поезжай, пожалуйста, я согласен. Я даже дам тебе лошака, ведь дороги в горах чертовски круты. Кроме того, там нужно быть очень осторожным: если заблудишься, не скоро снова попадешь на прямой путь. Но я дам тебе проводников, которые отлично знают все тропинки. А бени-буслиманов нечего бояться, они -- наши приятели. Итак решено: через час приходите к моей палатке; егеря будут там с лошаком. Ну, до свидания, счастливого пути. Кланяйтесь дядюшке, когда его увидите!

-- Ей-богу, ты молодец! Люблю таких! -- сказал комендант Жану.

Жан горячо поблагодарил коменданта и пошел проститься с мадам Леруа.

-- Не понимаю, как это комендант решился отпустить вас! -- воскликнула она, когда узнала, что они отправляются в горы. -- В такую-то жару! Да вы и не дойдете, на дороге умрете! Неужели вы не можете подождать дядю здесь, всего-то день или два? Вы и так уже намучились, отыскивая его!

Но Жан твердо стоял на своем. Тогда добрая женщина начала уговаривать его по крайней мере оставить в форте Франсуа и Мишеля.

-- Поезжай один, если уже тебе так хочется, -- говорила она. -- Ты сильнее братьев и легче перенесешь усталость. Да и тебе будет спокойнее, если не придется тащить их за собой.

Несколько мгновений Жан колебался, но вдруг он вспомнил, что обещал умирающей матери никогда, ни под каким предлогом не расставаться с братьями. Мишель и Франсуа со своей стороны объявили, что пойдут вместе с Жаном.

-- Экие негодные мальчишки! Один упрямее другого! -- с досадой проворчала мадам Леруа, но тем не менее накормила детей отличным завтраком и насовала им в карманы всяческих припасов, какие только попались ей под руку.

Когда явились солдаты с лошаком, добрая женщина поручила им детей и взяла с них слово не оставлять ребят до тех пор, пока они не найдут дядю.

-- Будьте спокойны, мадам Леруа, -- сказал один из егерей, суровый служака, по имени Шафур, -- будем глядеть в оба.

Жан посадил Мишеля и Франсуа на лошака, а сам пошел позади вместе с солдатами. И маленький караван покинул форт, направляясь к Ауресу.

Глава 18

Шафур, прозванный "стариной" за множество шевронов, украшавших рукав его мундира, был человек незлой, но грубый и нетерпеливый. Солдат он был отличный, храбрый; он служил уже тридцать лет, из которых около двадцати пяти провел в Африке. Он участвовал во всех битвах, данных французами в Кабилии, был более или менее опасно ранен раз шесть, а два раза оставался замертво на поле сражения.

Но, несмотря на все свои подвиги, он все-таки оставался простым солдатом. Повышению по службе мешало то, что, во-первых, он был совершеннейший невежда и, во-вторых, имел скверный характер: упрямый, как осел, он вечно завидовал всем и всему, постоянно ворчал, жаловался, что к нему несправедливы, и ругался с утра до вечера; в довершение всего он не упускал случая приложиться к рюмочке.

Но у него было два неоценимых качества, которые и побудили коменданта послать его навстречу Кастейра: он превосходно знал местность и отлично говорил по-арабски.

Путешествие к бени-буслиманам вовсе не нравилось старику; едва они вышли за ворота, как он проворчал, обращаясь к своему товарищу:

-- Нечего сказать, приятная прогулка! Очень нужно было коменданту навязать нам этих трех поросят. Право, он принимает нас за кормилиц!

Дурное расположение духа угрюмого солдата усиливалось, по мере того как им приходилось подниматься все выше по горным тропинкам, хотя и весьма живописным, но очень крутым. Местами эти тропинки шли в тени под высокими кедрами, но большей частью дорога тянулась на солнцепеке, крутыми извилинами, по неровной песчаной местности, усеянной крупными каменьями.

Несмотря на это, Жан так стремился поскорее добраться до бени-буслиманов, что он очень неохотно останавливался на привалах, на которые не скупился Шафур. Мальчику несколько раз предлагали сесть на лошака вместо Мишеля или Франсуа, но он наотрез отказывался и доблестно продолжал идти пешком.

Наконец, спустя четыре часа после утомительного подъема на скалистую возвышенность, маленький караван прибыл в деревню Семура, принадлежавшую бени-буслиманам.

Шейх деревни, толстяк с грубым и маловыразительным лицом, вышел навстречу чужестранцам и объявил им, что видел господина Кастейра накануне и что господин теперь на Бу-Изеле.

Известие это не ослабило мужества Жана, хотя он и изнемогал от усталости, но удвоило дурное расположение духа Шафура.

-- Разве мы не останемся здесь ужинать и ночевать? -- спросил его товарищ.

-- Как бы не так! -- отвечал солдат с многозначительной гримасой. -- Чем нас будет угощать этот старый скряга, шейх Лагдар? Сухими финиками, черными лепешками да гнилой водой! Нечего сказать, хорош ужин! Пусть сам угощается этой дрянью, а мы лучше поскорей уберемся отсюда. Я знаю в трех километрах от Семуры ферму, где нас, по крайней мере, накормят по-христиански. Вперед, живо, чтобы поспеть в Сен-Филипп до ужина!

Час спустя, когда уже начало темнеть, Жан увидел в нескольких шагах от дороги четырехугольное строение с бастионом с одной стороны и башней с другой. Зубчатая ограда придавала этому странному жилищу вид крепости. Это и была та самая ферма Сен-Филипп, о которой говорил Шафур.

Жан увидел в нескольких шагах от дороги четырехугольное строение с бастионом с одной стороны и башней с другой.

Как и рассчитывал старик, фермер со своим семейством как раз собирался ужинать, когда наши путешественники вошли во двор. Неожиданных гостей приняли очень ласково, и не только потому, что фермер был дружен со "стариной", но и потому, что в Алжире гостеприимство чрезвычайно развито. Стол, на котором был накрыт ужин, был большой, и все удобно поместились за ним. Шафур, его товарищ, Жан и оба его брата по достоинству оценили ужин фермера, и можно сказать с уверенностью, что никто из них не пожалел о финиках и лепешках семурского шейха.

После ужина, пока хозяйка готовила постояльцам ночлег, Шафур, уже успевший за столом рассказать, куда и зачем они идут, спросил Жана:

-- Ну что, мальчуган, здесь ведь не так жарко, как на дороге в Семур?

-- Еще бы! -- ответил Жан.

-- Ведь гораздо приятнее сидеть здесь с друзьями, чем таскаться по горам на солнцепеке, умирая от жажды и рискуя каждую минуту свернуть шею? Правду я говорю?

-- Совершенную правду, -- с улыбкой подтвердил ничего не подозревавший Жан.

-- Так вот что я тебе скажу! -- воскликнул Шафур. -- Оставайся-ка завтра здесь, со своими братишками и со своей собакой, а мы с Монистролем одни пойдем навстречу твоему дядюшке. Без вас мы будем двигаться гораздо быстрее, а с вами -- никогда не дойдем. Сегодня ты шел молодцом, но это был только первый день, а завтра ты не так запоешь... Я-то знаю, каковы здесь дорожки! Итак, решено: оставайтесь здесь с Морелем; он будет ухаживать за вами, как за своими детьми.

-- Я очень благодарен господину Морелю, -- твердо и решительно возразил Жан, -- но лучше я тоже пойду навстречу дядюшке.

-- Скажите на милость, каков упрямец! -- вспылил Шафур. -- Ему же добра желают, а он и слушать не хочет!

-- Мы усталости не боимся, мы к ней привыкли, -- добавил Жан. -- И теперь, когда нам остается всего несколько часов до встречи с дядюшкой, неужели мы испугаемся...

-- Значит, ты непременно хочешь идти? -- перебил его старик.

-- Непременно, господин Шафур.

-- Ну как хочешь! -- сказал солдат, побагровев от гнева.

Фермер Морель тоже начал уговаривать Жана остаться, но мальчик стоял на своем.

-- Не приставай к нему, Морель, -- сказал Шафур с притворным равнодушием, -- ведь с этими ребятишками все равно не сладишь!

Старый солдат набил свою трубку и, взяв под руку фермера, увел его во двор.

Довольный, что ему удалось поставить на своем, Жан отправился с братьями в приготовленную для них комнату. Все трое с наслаждением растянулись на мягкой постели и вскоре уснули.

На следующее утро Жан проснулся рано. Хотя солнце едва взошло, его поразила необыкновенная тишина, господствовавшая во всем доме. Он сразу вспомнил, как легко накануне уступил ему Шафур, и в уме у него мелькнуло страшное подозрение. Он наскоро оделся и бросился в конюшню: лошака там не было.

-- Они ушли! -- воскликнул он с отчаянием.

-- Уже с четверть часа, как ушли, -- подтвердил трудившийся во дворе работник. -- Если хотите их догнать, идите скорее.

-- А где господин Морель?

-- Ушел на работу в поле.

Сердце бедного мальчика болезненно сжалось и слезы подступили к глазам, но это была лишь минутная слабость. Он бросился в комнату, разбудил братьев и сказал, что солдаты ушли без них и что им нужно идти как можно скорее, чтобы их догнать.

-- А лошака они взяли с собой? -- спросил Франсуа.

-- Да, с собой, -- ответил Жан.

-- Значит, нам придется идти пешком?

-- Да, пешком.

Франсуа не возражал, а только глубоко вздохнул; он, конечно, предпочел бы ехать, как вчера, на длинной сухой лошадке, как он называл лошака, чем идти пешком по жаре, но делать было нечего.

Через четверть часа они уже были готовы. Покидая ферму, Жан поручил работнику поблагодарить фермера за гостеприимство. Али, который за ночь отлично выспался, весело прыгал перед мальчиками.

Жан был уверен, что если они поторопятся, то непременно догонят Шафура и Монистроля. Дорогу он знал хорошо: вчера он слышал разговор Шафура с Морелем, обсуждавших дорогу: нужно идти вверх по речке Уэд-эль-Абиад до самого ее истока, потом перейти на речку Уэд-эль-Эрс и идти по этой речке до двух гор, Джебель-Гуссун и Джебель-Арума, у подножия которых она протекает, потом взять влево и идти все прямо -- до самого Бу-Изеля. Названия рек и гор Жан, конечно, не запомнил, но дорогу усвоил, а это было главное. К тому же он был убежден, что до Бузеля остается всего несколько миль, и думал даже, что им и не придется идти до конца, а просто на полпути они встретят дядю со шкурой убитого льва.

Жан был уверен, что если они поторопятся, то непременно догонят Шафура и Монистроля.

"А если даже нам придется идти до Бу-Изеля, -- думал он, -- так и то не беда: благодаря доброй мадам Леруа в сумках и карманах у нас провизии на целый день. Значит, бояться нечего. Главное, нужно поспешить, чтобы догнать солдат. Воображаю, какую мину скорчит Шафур, когда увидит нас. Он, верно, думает, что мы до сих пор спим на ферме".

Мысль о том, как будет раздосадован старый служака, заставляла Жана невольно улыбаться. Некоторое время наши маленькие путешественники весело шли по берегу Уэд-эль-Абиад, довольно богатом растительностью. С утра было нежарко, и они не чувствовали усталости. По дороге им попадалось много красных куропаток; Али гонялся за ними, и испуганные птицы с криком разлетались от него. Франсуа, глядя на них, хохотал до упаду. Но мало-помалу он начал отставать и жаловаться на усталость и голод, а Жану не хотелось останавливаться, пока они не догонят солдат.

-- Потерпи еще немного, -- уговаривал он брата, -- они наверняка уже близко. Когда мы их догоним, вы с Мишелем опять сядете на лошака и отдохнете.

Франсуа послушался и прошел еще с полчаса, но Жан и сам уже видел, что его бедный маленький брат совсем выбился из сил. Тогда он решился сделать привал. Дети расположились на берегу, с аппетитом поели, напились воды из речки -- горстями, так как у них не было ни кружки, ни стакана, отдохнули с четверть часа и весело пустились дальше.

Было уже около полудня, солнце жгло сильнее, а дорога, до сих пор сравнительно легкая и удобная, становилась все хуже. Выше по течению у речки Уэд-эль-Абиад начались крутые песчаные берега, кое-где поросшие тощим кустарником. Чтобы не удаляться от воды, которая все-таки навевала прохладу, дети спустились к самой реке. К сожалению, она становилась все меньше и меньше и, наконец, обратилась в узкий ручей, протекавший по скалам, гладкая поверхность которых ярко отражала солнечные лучи. Передвигаться по этим скалам было очень трудно, и, несмотря на все желание идти быстрее, бедные дети вынуждены были часто останавливаться. Наконец, уже к вечеру, они достигли второй реки, Уэд-эль-Эрс, о которой говорил накануне Шафур. Берега этой реки гораздо шире и живописнее. Наши путники страшно устали, в особенности Франсуа, и не могли противостоять искушению присесть и отдохнуть под группой деревьев, бросавших достаточно густую тень. Отдых был им необходим, тем более что они уже опять успели проголодаться. Но прежде чем приняться за еду, все трое с наслаждением напились из реки, вода которой показалась им необыкновенно вкусной, даже сладковатой. Утолив жажду, они доели все, что у них было. Но Жан об этом не беспокоился. Правда, он потерял надежду догнать солдат, но зато был уверен, что Бу-Изель уже недалеко и что они скоро встретят дядю. Не зная, сколько времени прошло с тех пор, как они пустились в путь, он рассчитывал, что вечер наступит еще не скоро. Но вдруг наши путешественники, к полному своему изумленно, внезапно очутились в глубоком мраке. В Алжире, как известно, ночь наступает быстро: сумерек не бывает...

-- Жан, -- дрожащим голосом спросил Франсуа, -- неужели мы будем ночевать здесь, на дороге?

-- Зачем? -- ответил Жан, стараясь говорить как можно веселее. -- Сейчас взойдет луна, мы опять пустимся в путь и скоро дойдем до какой-нибудь деревни, где нас пустят ночевать.

-- А если мы не найдем ни деревни, ни фермы? -- спросил Мишель.

-- Может ли быть, чтобы на такой славной реке не было домов? -- возразил Жан. -- До сих пор мы их не видели, потому что шли такой дорогой, где земля очень сухая и на ней ничего не растет. Что же стали бы разводить фермеры? Здесь -- другое дело; здесь есть и вода, и деревья, и зелень, земля должна быть отличная, и не может быть, чтобы никому не пришло в голову построить здесь дом.

-- Это правда, -- согласился Мишель, -- только взойдет ли луна? Если ее не будет, мы пройдем мимо домов и не увидим их. Посмотри, как темно...

-- Ничего, как-нибудь увидим. А вообще-то я, пожалуй, и не прочь переночевать под деревом.

-- Или где-нибудь в скале... -- добавил Франсуа, который, видя, что братьям не страшно ночевать на дороге, тоже перестал бояться.

-- Одна ночь под открытым небом -- не беда, -- сказал Жан, -- и я уверен, что мы отлично выспимся.

-- Я и сам так думаю, -- поддержал Мишель. -- Ой, что это? Посмотри, Жан, к нам как будто бежит собака.

-- Да, -- согласился Жан, -- видишь, я был прав, здесь где-нибудь неподалеку дом.

Жан начал звать собаку, но она, вместо того чтобы идти на его зов, вдруг взвизгнула и бросилась бежать. Али вскочил с места и бросился было за ней, но, пробежав несколько шагов, вернулся к хозяевам.

-- Какая странная собака, -- сказал Франсуа, -- она точно испугалась нас.

-- А собака ли это? -- засомневался Мишель.

-- Что же это, по-твоему? -- спросил Жан.

-- Почем я знаю? Может быть, волк.

-- Ну, вот еще! Разве ты забыл, что говорил нам Лефильель: в Алжире нет волков.

Жан был прав, волки в Алжире не водятся. Но и Мишель не совсем ошибался. Зверь, о котором шла речь, был не волк и не собака, но имел много общего с обоими. Это был шакал, плотоядное животное, очень распространенное в этих краях. Шакалы, вообще говоря, опаснее для кур и кроликов, чем для людей. Они чаще всего рыскают стаями, штук по тридцать или даже по сорок, высылая вперед разведчиков, которые высматривают, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Тот, которого увидел Мишель, был, по всей вероятности, одним из таких разведчиков, и его пронзительный визг послужил сигналом, которым он хотел предупредить стаю об опасности. В сущности, опасность была не так уж велика. Но если бы стая знала, каких слабых противников она найдет в трех бедных, измученных детях, она, возможно, не разбежалась бы, а скорее могла напасть на них.

Между тем взошла луна.

-- Пора в дорогу, -- сказал Жан, -- я готов об заклад побиться, что не пройдем мы и ста шагов, как увидим где-нибудь свет в окошке или дым из трубы.

-- Помоги мне встать, Жан, -- попросил Франсуа, -- я так устал.

Как часто бывает, бедный ребенок понял, как велика его усталость, только когда пришлось снова пуститься в путь. Он едва мог стоять на ногах. Но он все-таки постарался переломить себя и побрел потихоньку, шаг за шагом, опираясь на Жана и на Мишеля. Жан утешал его, уверяя, что трудно идти только поначалу и что ноги у него постепенно разойдутся. А сам между тем высматривал, нет ли где вдали огонька, один вид которого так оживляет усталого путешественника. Но нигде ничего не было видно. Жан уже начинал понимать, что им далеко не уйти, и решил заночевать под открытым небом. Но ему все-таки хотелось отыскать хоть какое-нибудь убежище, способное защитить их от холода, так как ночь была достаточно свежа. Скал поблизости не было, но местами встречались довольно густые деревья. Жан уже собрался было расположиться под дуплистым пробковым дубом, как вдруг увидел шагах в двадцати от него полуразрушенный шалаш из глины и из древесных ветвей. Это было жалкое убежище, но все же лучше, чем ночлег под открытым небом. Жан быстро вычистил накопившийся в шалаше мусор, натаскал в него листьев и поправил, как мог, ветки на крыше. Спальня вышла хоть и не совсем удобная, но все же в ней можно было провести ночь, не рискуя простудиться.

Как бы там ни было, дети как-то расположились и вскоре уснули глубоким сном. Жан, как старший в экспедиции, выбрал себе самое опасное место -- возле дверей; Али растянулся рядом с ним.

Долго ли спал Жан? Он и сам не знал, но звезды ярко сверкали сквозь щели в плетеной крыше, когда он проснулся от какого-то неожиданного толчка. Его разбудил Али, который с громким лаем бросился на нескольких шакалов, стоявших у самого шалаша. К счастью, шакалы трусливы, и ночные посетители, услышав лай собаки и увидев вскочившего на ноги Жана, тут же разбежались.

Тем не менее после такой тревоги Жан больше не смог заснуть. Удостоверившись, что Мишель и Франсуа спят глубоким сном, он сел так, чтобы ему было видно все поблизости от шалаша, и решил сторожить до рассвета. Али, разогнав шакалов, опять улегся возле своего хозяина и вскоре спокойно заснул. Высоко поднявшаяся луна озаряла всю окрестность мягким светом, позволявшим видеть достаточно далеко. Местами деревья и неровности почвы бросали тени на освещенное пространство, чернеющее причудливыми пятнами. Жан пристально вглядывался в даль, и -- странное дело! -- местность, такая пустынная днем, ночью показалась ему населенной и полной жизни. Каждую минуту мимо него мелькали тени, как бы гоняясь одна за другой. Его слух улавливал в ночной тишине множество неясных звуков; слышались как будто бы торопливые шаги, под которыми осыпались камешки, песок и хрустели ветки. Порой слышались и другие звуки, более угрожающего характера -- зловещий вой шакалов и гиен или далекий грозный рык пантеры или, возможно, льва.

Жан вслушивался в эти разнообразные звуки скорее с любопытством, чем со страхом, так как они слышались довольно далеко от шалаша. Но вдруг все затихло; воцарилось какое-то странное, глубокое и зловещее безмолвие. Жан вздрогнул, как бы предчувствуя приближение какой-то неизвестной опасности, и этот невольный ужас еще усилился, когда Али вдруг вскочил и прижался к нему, дрожа всем телом...

Прошло несколько секунд, и вдруг раздался страшный рев, подобный грому. Жан никогда не слышал львиного рыка, но почему-то тут же узнал его; сердце мальчика замерло в несказанном ужасе, кровь застыла у него в жилах. Перед этой грозной силой он чувствовал себя совершенно беспомощным и беззащитным. Жан не знал, что лев был еще очень далеко, и каждую минуту ждал, что он вот-вот появится перед ним.

Но даже в таком отчаянном положении мальчик не забывал о братьях. "Какое счастье, -- пронеслось у него в голове, -- что они спят и ничего не слышат".

Между тем время шло, а лев не появлялся, и Жан мало-помалу успокоился. Страшный рев слышался через короткие промежутки времени почти до самого рассвета. Но как только взошло солнце, он вдруг прекратился. Вместе с ним затихли и все прочие зловещие ночные звуки, и Жан смог наконец забыть свой ужас в спокойном сне, который восстановил его силы.

Когда храбрый мальчик проснулся, солнце стояло уже высоко над горизонтом. Маленький Франсуа совершенно отдохнул и весело играл с Али, который, по-видимому, и не помнил, как трусил ночью.

Дети вышли из шалаша, умылись в реке и продолжили путь в горы. Провизии у них больше не было, и им пришлось пуститься в дорогу натощак. Несмотря на это, Жан не отчаивался; он был твердо уверен, что все их бедствия должны скоро кончиться.

Горные тропинки, по которым мальчики шли, стараясь не сильно удаляться от реки, становились все круче. Местами тропинка и вовсе исчезала. Жан шел то по холмикам голубовато-серой глины, то по сверкающим, скользким скалам. Местность была совершенно голая, лишь изредка попадались тощие кусты можжевельника. Только вдали, на склонах гор, виднелись желтые прямоугольные пятна: это были скудные хлебные поля, с трудом распаханные и засеянные между скалами.

Около четырех часов дети бодро шли по этой бесплодной местности в надежде добраться до Бу-Изеля. Но он как будто уходил от них все дальше и дальше; нигде не было видно ни деревушки, ни фермы, не встречалось ни одного живого существа.

Между тем наступил томительный полуденный зной. Положение маленьких путников было ужасно. Измученные усталостью и голодом, они едва держались на ногах. Жан благоразумно старался не удаляться от реки; время от времени дети подходили к ней и пили горстями теплую, мутную воду, которая утоляла жажду и хоть немного поддерживала их силы.

Но впереди ребят ожидало новое испытание, самое страшное из всех, какие им пришлось перенести. Жар был невыносимым; стало так душно, что почти невозможно было дышать. И вдруг со всех сторон начала подниматься песчаная пыль, густая и мутная, как туман. Небо, несколько минут тому назад ярко-голубое, вдруг сделалось свинцового цвета, а вскоре полностью покрылось красными облаками. В то же время начал порывами дуть горячий ветер, как будто выходивший из жерла жарко натопленной печки.

Окруженные облаками пыли, ослепленные горячим дуновением, которое жгло им лица, задыхаясь от невыносимого жара, дети в ужасе остановились, не зная, что делать.

Это был сирокко, или симун, гвебли -- ужасный ветер Сахары, губительный для всего живого. От его смертоносного дыхания листья на деревьях моментально сохнут и чернеют, как будто под ними развели огонь. У животных шерсть поднимается дыбом, глаза наливаются кровью; поджав хвост и высунув язык, они торопливо прячутся по своим логовищам. При первом признаке сирокко арабы также скрываются в своих жилищах и, завернувшись в бурнусы, забиваются в угол, стараясь укрыться так, чтобы раскаленный воздух не касался ни одной части тела. Если сирокко застигает в пути караван, верблюды ложатся на землю, а люди прячутся под ними.

Очутившись без защиты, лицом к лицу с этим новым ужасным бедствием, наши маленькие путешественники совершенно растерялись. Им казалось, что настал их последний час. В ушах у них шумело, в глазах мелькали кровавые пятна, дыхание в груди стеснилось; через несколько минут они лежали на земле -- неподвижные, бесчувственные, едва живые.

Бедные дети!

Глава 19

Два часа спустя ветер стих, снова ярко засияло солнце. Если бы не толстый слой красноватого песка, покрывавший землю, можно было подумать, что страшной бури, которая только что свирепствовала во всей округе, и вовсе не было.

Дети все еще лежали без чувств на том же месте, где упали, в олеандровых кустах, окаймлявших речку. Песчаная пыль накрывала их, как одеяло.

Благодаря своему крепкому телосложению Жан очнулся первым. Ему казалось, что он проснулся после тяжелого сна; все тело у него как будто онемело, голова отяжелела, в ушах раздавался какой-то странный шум. Прошло несколько минут, прежде чем он смог сообразить, что с ними случилось. Но мало-помалу к нему возвратились и полное сознание, и прежняя гибкость членов. Только шум в ушах, похожий на стук, все еще продолжался и слышался так ясно, так отчетливо, что мальчик, в конце концов, заподозрил, что это не в ушах у него шумит, а что-то стучит и, похоже, где-то поблизости.

Приподнявшись на локте, он отогнул ветви олеандрового куста, скрывавшие от него реку. То, что он увидел, так поразило его, что он чуть не вскрикнул от удивления и радости. Шагах в двадцати от него, посередине речки стояла молодая аравитянка и стирала белье, как стирают его везде в южном Алжире -- топая по нему ногами. Это-то и был тот шум, который привлек внимание мальчика.

Лицо молодой женщины было открыто, на голове -- черный тюрбан, из-под которого на ее плечи спадало белое покрывало; стройную фигуру скрывало темно-красное арабское платье, называемое хаик.

Если Жан был удивлен, увидев ее, то и она, в свою очередь, была не менее поражена, когда он вдруг вышел из олеандровых кустов. В первую минуту она даже испугалась и наклонилась было, чтобы подобрать белье и убежать. Но, разглядев, что тот, кто напугал ее, еще ребенок, остановилась. Умоляющий взгляд Жана окончательно успокоил ее, и она ласково улыбнулась ему, показав ряд прекрасных белых зубов.

Ободренный ее улыбкой, Жан подошел ближе и, забыв, что она не понимает его, стал умолять ее сжалиться над его братьями и не дать им умереть. Но, видя, что она не отвечает, а только смотрит на него удивленными глазами, он спохватился и, раздвинув ветви куста, указал ей на Мишеля и на Франсуа, все еще лежавших без чувств.

На этот раз молодая женщина поняла его. Оставив свое белье, она подбежала к детям, взяла на руки Франсуа и перенесла его на берег. Там, встав возле него на колени, она смочила ему лоб и виски, растерла руки и таким образом вскоре привела его в чувство. Он раскрыл глаза и, увидев склонившееся над ним доброе смуглое лицо, не только не испугался, но ласково улыбнулся молодой женщине, машинально обхватив ее за шею. Тогда она подняла его на руки и стала укачивать, как грудного ребенка, и Франсуа вскоре спокойно заснул. Осторожно положив его на траву, она подошла к Мишелю, около которого суетился Жан, также стараясь привести его в чувство. Когда мальчик очнулся, сострадательная женщина взяла спящего Франсуа на руки и, не разбирая дороги, пошла с ним к своему жилищу, сопровождаемая остальными двумя братьями.

Через некоторое время они встретили группу женщин в темных, ветхих одеждах и в черных тюрбанах, шедших к реке за водой. Все они были еще молоды, но сильный загар, покрывавший лица, старил их на несколько лет. Они были одеты не только некрасиво, но даже неопрятно. У некоторых из складок хаика, как из карманов, торчали различные предметы. Две или три из них шли с детьми, посадив их верхом на левое бедро и придерживая рукой.

Все эти женщины обступили маленьких пришельцев с неприязненным любопытством и раскричались на их покровительницу, очевидно, браня ее за проявленное сострадание. Но она, по-видимому, нисколько не разделяла их неудовольствия.

Пройдя еще немного, они встретили нескольких собак, больших и тощих, с торчащими вверх ушами, с острыми мордами и лисьими хвостами. Собаки залаяли на них, особенно на Али, но аравитянка прикрикнула, и они убежали.

Наконец они подошли к довольно крутой возвышенности, по одному из склонов которой лепились, возвышаясь один над другим, домики из глины. Это было селение Эдиса -- маленькая горная деревушка, состоявшая всего из нескольких мазанок, с узкими извилистыми переулочками между ними.

Появление детей в селении не произвело такого впечатления, какое можно было бы ожидать. Немногие туземцы, которых они застали у крайних домов, сидели на корточках, по-видимому, изнемогая от жары, и едва приподняли голову, чтобы посмотреть на пришельцев. Но по мере того, как они пробирались дальше, впечатление это становилось сильнее. Нагие ребятишки, увидев их, с визгом разбегались, а женщины с беспокойством выглядывали из домов и тут же прятались.

Молодая аравитянка остановилась в конце узенького переулочка, отперла калитку и вошла в маленький дворик, на который выходило ее жилище. В домике молодая женщина положила проснувшегося Франсуа на ковер и, отодвинув решетку, служившую дверью, прошла в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с несколькими пшеничными лепешками, испеченными на меду, и с небольшой связкой свежих фиников. Все это она раздала детям, которые с жадностью набросились на предложенное им угощение. Между тем из соседней комнаты вышла пожилая женщина в сопровождении двоих ребятишек -- мальчика в рубашке и в бурнусе и девочки в желтом платьице с черными полосками. Дети подошли к маленьким пришельцам и начали с любопытством их рассматривать, тогда как старуха резким, неприятным голосом принялась говорить что-то молодой женщине, чаще всего повторяя слова "Урида" и "Али-бен-Амар". Жан догадался, что их покровительницу зовут Уридой и что старуха бранит ее за то, что она привела их сюда, грозя ей гневом Али-бен-Амара, вероятно, хозяина дома. Но добрая Урида, похоже, нисколько не робела перед старухой и отвечала ей очень решительно. Женщины долго спорили, а маленькие Кастейра с беспокойством прислушивались к их разговору, ничего не понимая и гадая, чем все это кончится. Наконец злая старуха, исчерпав все свои доводы или, вернее, выбившись из сил от крика, замолчала и ушла в соседнюю комнату. Урида вышла за ней и увела с собой детей.

Оставшись одни, мальчики опять улеглись -- Франсуа на ковре, а Мишель с Жаном на полу. Вскоре все трое уснули глубоким сном.

Проснувшись несколько часов спустя, Жан не сразу вспомнил, где он находится: окружавшая его обстановка была до такой степени необычайной и фантастичной, что ему сначала казалось, будто он все еще грезит.

Уже наступила ночь. В углу с треском дымилась кабильская лампа, освещая хижину слабым, мигающим светом. Старуха, сидя на корточках возле лампы, молола зерна, перетирая их между двумя плоскими камнями арабского жернова. Возле нее негритянка, едва прикрытая несколькими лохмотьями красной и желтой материи, катала своими широкими руками шарики для кускуса, время от времени останавливаясь, чтобы раздуть огонь, разведенный тут же на земле, посреди комнаты. Урида и ее дети сидели немножко поодаль, не принимая участия в этой работе. Наконец, в нескольких шагах от себя Жан различил широкую спину рослого араба, который молча курил, сидя на рогоже. Время от времени струя голубоватого дыма медленно распространялась вокруг его головы, окружая ее как бы серебристым сиянием.

Несмотря на угрозы старухи, в этой странной семье, по-видимому, царило согласие. Глубокая тишина нарушалась только треском горевших углей и скрипом жерновов. Воспользовавшись тем, что никто из присутствующих не обращал на него внимания, Жан принялся с любопытством рассматривать окружавшую его картину.

Когда кускус был готов, негритянка вынула его из глиняной сковороды, в которой он варился, в большое деревянное блюдо и поставила его перед Али-бен-Амаром. Тот немедленно принялся за еду; он ел с крайнею жадностью, торопливо отправляя в рот горсти кускуса. Насытившись, он напился воды из лежавшего возле него меха из бараньей кожи и снова принялся курить, не произнеся ни слова. Тогда только Урида, которая до того времени почтительно стояла перед своим господином и молча смотрела, как он ел, в свою очередь, села на корточки перед блюдом вместе со своими детьми, девочкой в желтом платье и ее маленьким братом. Но перед тем как взять первую горсть кускуса, она вдруг, точно вспомнив что-то, встала и подошла посмотреть, спят ли еще маленькие чужестранцы. Увидев, что Жан лежит с открытыми глазами, она сделала ему знак разбудить братьев и идти ужинать. Дети не заставили себя упрашивать, так как они со вчерашнего вечера ничего не ели, кроме лепешек и фиников, которыми угостила их Урида и которые отнюдь не утолили их голода. Особенно сильно был голоден Франсуа, который, даже не посмотрев вокруг, жадно набросился на еду.

Кускус -- главная и часто единственная пища араба. Это не что иное, как небольшие шарики из теста, величиной с горошину, скатанные руками и сваренные на пару над горшком, в котором варится кусок баранины или другого мяса. Недостаток у него один: он довольно тяжел для пищеварения, и им легко можно подавиться. Бедному Франсуа пришлось испытать это на себе. Он поторопился есть, что вполне понятно, но, сделав несколько глотков, вдруг покраснел, как рак, и выпучил глаза. К счастью, добрая Урида заметила, что он подавился, и подала ему жестянку. Малыш схватил ее и торопливо поднес к губам, посмотрев на женщину взглядом, каким смотрит собачонка на человека, который вытащил ее из воды, когда она чуть не утонула. Но невзгоды бедного мальчика на этом не кончились. Глотнув из жестянки, он поставил ее на пол и скорчил жалобную гримасу. В жестянке, как оказалось, была не вода, а сыворотка -- питье, отлично помогающее пищеварению, но отвратительное для того, кто пробует его в первый раз; оно совершенно отбило у ребенка аппетит. Беда была невелика: блюдо уже почти опустело, а так как оно составляло весь скромный ужин этого небогатого семейства, то маленьким пришельцам оставалось одно -- снова улечься спать.

Но тут случилось нечто вовсе для них неожиданное. Али-бен-Амар, который до тех пор, казалось, не обращал на гостей ни малейшего внимания, вдруг встал, подошел к ним, вытолкал всех троих за порог и запер за ними дверь.

Совершенно растерявшись от такого недружелюбного обращения, дети несколько минут стояли в темноте, не зная, что предпринять. Наконец, Жан решил, что им лучше всего просто лечь, где придется, и постараться поспать до утра. Они и улеглись тут же, прислонив головы к стене негостеприимного жилища Али-бен-Амара. Но едва они успели забыться первым сном, как дверь тихо отворилась и чья-то добрая рука бросила им на ноги какой-то сверток, после чего дверь так же тихо закрылась. Урида не смела остановить своего свирепого мужа, когда он вытолкал бедняжек из дома, но когда он уснул, она бросила им ковер, чтобы детям было хоть немного удобнее.

Глава 20

В детстве немного нужно, чтобы подкрепиться и ободриться. С первыми лучами солнца наши герои проснулись такими бодрыми и веселыми, как будто провели накануне спокойный и радостный день.

Жана так и тянуло поскорее пуститься в путь, чтобы не терять время, но он не мог уйти, не простившись с доброй Уридой и не поблагодарив ее. Поэтому он подождал, пока она выйдет, хотя ему очень не хотелось снова встретиться с негостеприимным Али-бен-Амаром. Ждать пришлось недолго. Молодая женщина рано вышла за водой, придерживая рукой на плече круглый кувшин. Проходя мимо детей, она улыбнулась им и подала Жану мешочек с лепешками и финиками. Не имея возможности выразить ей свою благодарность словами, Жан поблагодарил ее жестами и взглядами, и желая объяснить, куда ему надо идти, несколько раз повторил: "Бу-Изель! Бу-Изель!" -- указывая рукой в том направлении, где, как он думал, находится эта гора.

Урида сделала знак, что поняла его, и, взяв Франсуа за руку, повела его по узким переулочкам деревни, часто оглядываясь, чтобы видеть, идут ли за ними Мишель и Жан. Выйдя на равнину, с которой было видно далеко во все стороны, она остановилась, показала Жану на гору в совершенно противоположной стороне и сказала:

-- Бу-Изель!

Затем она наклонилась к Франсуа, поцеловала его в лоб, улыбнулась Жану и Мишелю и пошла дальше к реке. Жан проводил ее глазами, пока она не скрылась из виду, а потом, указывая братьям дорогу, воскликнул:

-- Теперь в путь!

Прошло уже три дня с тех пор, как они ушли из форта Сен-Жермен. И хотя цель их похода была еще далека, Жан не терял бодрости. Как ни далеко был Бу-Изель, но он, по крайней мере, видел его и потому был уверен, что дойдет до горы. Ласковый прием, оказанный им доброй Уридой, ободрил его нравственно, так же как ее угощение подкрепило его физически.

Жан не понимал только, каким образом он до сих пор не встретил ни дяди, ни Шафура. Одно из двух: или солдаты уже нашли его дядю и тогда он, конечно, все бросил, чтобы идти им навстречу, или он уже ушел с Бу-Изеля, когда туда пришли Шафур с товарищем. Тогда они уже наверняка поторопились вернуться в Сен-Жермен. В обоих случаях Жан должен был бы встретить или их, или дядю, или всех троих вместе.

Рассуждая так, вполне разумно, мальчик не принимал в расчет, или, вернее сказать, просто не знал только одного -- что он давно уже свернул с прямой дороги, которая ведет из Бискры на Бу-Изель. Дорога, выбранная им, была гораздо длиннее и к тому же гораздо хуже. К счастью, он не подозревал о своей ошибке. Если бы он знал, что у него нет ни малейшего шанса встретить ни дядю, ни Шафура, он, наверное, приуныл бы, но теперь он бодро и весело шагал вперед, не сводя глаз с Бу-Изеля, который, казалось, становился все ближе и ближе.

Местность, по которой они проходили, была такой же пустынной, как и вчера; на серой поверхности гор не показывалась ни одна тень, которая могла бы обозначить присутствие живого существа. Но Жан не очень тревожился об этом, зная, что арабы любят прятать свои жилища в ущельях и ложбинах, где их не видно издалека. Гораздо больше тревожило его то, что им нечего было пить и есть, а им уже сильно начинало хотеться и того, и другого. Утром они опрометчиво набросились на гостинцы Уриды и моментально их уничтожили, ничего не оставив про запас. А с тех пор как они покинули Эдису, им не встретилось даже крошечного ручейка, в котором они могли бы освежиться.

Между тем они все шли и шли вперед. Мишель и Франсуа уже начинали сильно уставать, и, чтобы ободрить их, Жан показывал им на Бу-Изель как на близкий конец всех их лишений. Этот вид всякий раз придавал им новые силы, и они вновь пускались в путь, пока опять не падали духом от голода, жажды и усталости. Наконец, когда они были уже не далее как в нескольких километрах от горы, бедный Франсуа, с трудом передвигавший ноги, споткнулся о камень, упал и остался лежать на земле без сознания.

Жан растерялся. Не имея никакой возможности привести брата в чувство, он в отчаянии сел около него, посматривая по сторонам, не явится ли ему на помощь, как вчера, добрая фея, но нигде никого не было видно. На этот раз они действительно были одни, брошенные на произвол судьбы в этой каменистой пустыне...

Мишель тоже упал на землю возле Франсуа. Измученный голодом и усталостью, ослабевший больше духом, чем телом, он вдруг начал горько рыдать:

-- Мы никогда не доберемся до Бу-Изеля! -- повторял он, всхлипывая. -- Теперь об этом нечего и думать! Что с нами будет? Кто станет искать нас в этой глуши? Да если бы мы даже и дошли до Бу-Изеля, то что в этом толку? Дядя, верно, уже ушел оттуда, и мы опять не найдем его, как уже не раз бывало... И зачем только мы уехали от мадам Поттель? Ведь она готова была взять нас к себе! И вообще, зачем мы уехали из Оверни? Уж если мучиться, так мучились бы у себя дома, там нас все-таки не оставили бы умирать с голоду, а здесь мы непременно умрем! Я уже совсем ослаб, мне так дурно!..

С этими словами бедный Мишель закрыл лицо руками и остался неподвижно лежать возле своего бесчувственного брата.

Жану и прежде приходилось немало терпеть, но никогда еще он не страдал так, как в эту минуту, видя одного брата без чувств, а другого -- доведенного усталостью и голодом до полного отчаяния. Он и сам теперь не чувствовал в себе прежней уверенности. Его убеждение, что все кончится хорошо, начинало колебаться. В особенности каялся он в том, что вопреки советам всех взрослых взял с собой братьев в это последнее опасное путешествие. Он очень хорошо понимал, что им не удастся пуститься в путь раньше, чем через несколько часов, и что ночь настанет прежде, чем они доберутся до Бу-Изеля и, как он все-таки надеялся, до дяди. Значит, им придется провести еще одну ночь под открытым небом, причем в гораздо худших условиях, чем две последние, так как поблизости не было не только жилья, но даже ни дерева, ни скалы, под которыми можно было бы найти убежище.

А что делал в это время Али? Верная собака, лежа у ног своего хозяина, смотрела на него умными глазами, как будто понимая, каково ему. Эти взгляды доброго животного облегчили страдания Жана; ему показалось, что он менее одинок.

-- Не правда ли, Али, -- сказал он, положив руку на горячую голову собаки, -- мы скоро придем на Бу-Изель, найдем там дядю Томаса и заживем с ним спокойно и счастливо?

Собака отвечала ему по-своему тем, что замахала хвостом и принялась лизать ему руку своим пересохшим от жажды языком.

-- Да, моя добрая собака, -- продолжал Жан, -- я уверен, что ты со мной согласен. Может быть, все устроится, и даже скорее, чем мы ожидаем. Может быть, не пройдет и нескольких минут, как к нам подойдет дядя Томас или этот старый ворчун Шафур. То-то удивится старина, когда нас увидит!.. Ну-ка, Али, будь другом, побегай вокруг и постарайся принести нам хорошую весточку.

Как ни странно может это показаться, но Али словно понял, о чем просил его мальчик; не успел тот договорить, как собака весело вскочила и убежала.

Конечно, Жан был не настолько прост, чтобы вообразить, будто собака в точности понимает его слова. Он говорил главным образом для того, чтобы развлечь и ободрить Мишеля.

Однако несколько минут спустя Али вернулся такой веселый, что в сердце Жана невольно пробудилась надежда.

"И в самом деле, -- подумал он, -- почему бы моим предположениям не сбыться? Почему бы моей славной собаке не принести нам хорошей весточки?"

Между тем Али подбежал к Жану и, приподнявшись на задних лапах, положил обе передние ему на руку.

О чудо! Лапы были влажные, как будто Али только что смочил их в воде. Значит, где-то поблизости есть ручей или какой-нибудь пруд. В таком случае они спасены! Имея под рукой воду, легче будет привести Франсуа в чувство, и тогда ничто уже не помешает всем троим, утолив жажду и освежившись, снова пуститься в путь и дойти до Бу-Изеля, до которого осталось всего каких-нибудь несколько километров...

-- Видишь, ты напрасно отчаивался, -- сказал Жан Мишелю.

-- А ты уверен, что это вода? -- проворчал Мишель. -- Я поверю, только когда ее увижу.

-- Хорошо, -- ответил Жан, -- подожди меня здесь. Через пять минут я принесу тебе столько воды, что ты поневоле поверишь.

Осторожно положив на землю голову Франсуа, которая покоилась у него на коленях, он встал и сказал собаке:

-- Пойдем, мой славный Али, веди меня! Принесем водицы Мишелю.

Собака весело побежала вперед, радостно лая и временами оглядываясь, чтобы убедиться, что Жан идет за ней. Через несколько минут она остановилась, виляя хвостом, перед невысокими скалами, посреди которых Жан увидал природный резервуар со свежей и прозрачной водой. Вероятно, когда-то, во время сильного дождя, вода наполнила глубокую скважину в скале и, оставаясь в тени, не только не испарилась, но даже не запылилась, а осталась чистой и свежей, что большая редкость в этих краях.

Жан поискал глазами что-нибудь, во что бы можно было зачерпнуть воды, но не найдя ничего, смочил в ней платок и вернулся к братьям. Почувствовав свежий влажный платок на своем горячем лбу, Мишель поневоле вынужден был поверить, что вода близко, и мигом вскочил с места. Общими силами они притащили Франсуа к резервуару, зачерпнули воды в пригоршни, смочили ему голову и, к великой их радости, бедный ребенок вскоре очнулся.

Тогда, но только тогда Жан наконец подумал и о себе. Растянувшись на скале, он припал к воде и долго-долго то пил прохладную влагу, то обливал себе лицо и голову, то опять начинал пить и долго не мог оторваться. Братья его делали то же самое; вскоре все трое как будто переродились. Мишель забыл все свое уныние и отчаяние; как все эмоциональные натуры, он перешел из одной крайности в другую и стал торопить брата поскорее пуститься в путь, уверяя его, что теперь уж точно всем их испытаниям конец. Но Жан, со своей неизменной осторожностью, умерил его пыл:

-- Подождем, пока спадет жара, -- сказал он. -- Отдохнув хорошенько тут, в прохладе, мы пойдем быстрее и наверстаем потерянное время. Много ли нам осталось? Да всего какой-нибудь часок!..

Но этот час, как уже бывало, оказался гораздо длиннее, чем думал мальчик. Обманутый прозрачностью воздуха, он считал, что Бу-Изель гораздо ближе, чем он был на самом деле. Было уже совершенно темно, когда они наконец пришли на эту долгожданную гору.

Но, увы, на этом их испытания еще не кончились...

Плоскогорье, на которое они взошли, было широким, с неровной почвой, так что пробираться по нему в темноте было очень трудно. Сколько ни вглядывались бедные дети в ночную тьму, они не видели нигде не только никого похожего на их дядюшку, но и вообще никого и ничего -- ни деревушки, ни шалаша, ни живого существа. Ни один звук не указывал, чтобы поблизости были люди, только вдали слышались вой шакалов да зловещие крики сов.

Разглядев неподалеку жиденький кустарник, Жан хотел было добраться до него и расположиться там на ночь, но раздумал, опасаясь, нет ли там хищных зверей. Он решил заночевать прямо на том месте, где они находились, хотя и довольно открытом. Все трое растянулись на земле, измученные усталостью и впечатлениями после долгого перехода. Мишель и Франсуа обнялись и вскоре забыли в глубоком сне все свои невзгоды.

Но Жан не спал. Размышления бедного мальчика были далеко не отрадными. Он хорошо понимал, как опасно их положение в таком месте, где их легко могли заметить и злые люди, и хищные звери. К тому же от усталости и голода у него время от времени возникало что-то вроде бреда. То ему казалось, что перед ним проходят какие-то огромные тени, то слышался рев, от которого кровь застывала у него в жилах... А между тем он не мог дать себе ясного отчета, точно ли он видит и слышит все это, или это ему только чудится. Теперь, когда ему уже не нужно было показывать храбрость для ободрения братьев, он чувствовал, что им овладевает бессознательный и безотчетный ужас, против которого он уже не в силах был бороться. Под влиянием этого мучительного ощущения мальчик испытывал необходимость хоть в чем-то найти опору и поддержку. Взяв в руки голову Али, сидевшего возле него, Жан прижал ее к груди, и крупные слезы, которые он больше не считал нужным удерживать, потекли по его щекам. Верный Али начал в ответ лизать ему руки, как будто пытаясь сказать:

-- Не бойся, я не сплю, я на страже!

Вдруг Жан почувствовал, что Али встрепенулся и, вскочив с места, глухо заворчал. Он стал прислушиваться и услышал слабый крик, раздававшийся не далее как метрах в ста от того места, где они находились. Крик этот не заключал в себе ничего ужасного, напротив, был скорее жалобный, словно блеяла овца или коза.

Некоторое время Жан продолжал прислушиваться. Крик повторился еще несколько раз. Теперь у Жана не было сомнения, что где-то поблизости блеяла коза: мальчик в детстве часто пас коз и хорошо знал их блеяние.

"Если здесь бродит коза, -- подумал он, -- значит, неподалеку находится какое-нибудь жилище или ферма. В таком случае нам нечего бояться. Нужно только сходить туда и попросить позволения переночевать. Наверное, нас там примут или во всяком случае не откажут в куске хлеба и в стакане воды".

Ободряемый этой мыслью, он быстро встал и нерешительно взглянул на братьев: ему не хотелось оставлять их одних. Но что же ему было делать?

"Ничего, пойду, -- решил Жан, -- авось они не проснутся до тех пор, пока я не вернусь, ведь я отлучусь всего на несколько минут. Надеюсь, их никто и не заметит".

Прислушиваясь к блеянию козы, которое громко раздавалось в ночной тишине, Жан быстро пошел в ту сторону, откуда оно слышалось. Но -- странное дело! -- Али, вместо того чтобы прыгать перед мальчиком, как он обычно делал, продвигался вперед словно нехотя, прижимаясь к мальчику, мешая ему идти и глухо ворча. Жан, пытаясь его успокоить, гладил пса и приговаривал:

-- Полно, Али, не бойся, это коза, я точно знаю.

Между тем взошла луна и осветила невдалеке нечто белое, метавшееся в разные стороны.

Жан не ошибся: это была коза. Подойдя ближе, он увидел, что она привязана к вбитому в землю колу и рвется изо всех сил, пытаясь освободиться.

Малознакомый, или, вернее сказать, вовсе незнакомый с обычаями алжирских охотников, мальчик не мог представить себе, что коза привязана для приманки и что охотник прячется где-нибудь поблизости, держа ружье наготове; он думал, что ее просто забыли на пастбище.

Жан был от козы на расстоянии не более десяти метров, как вдруг, к его крайнему изумлению, в ее поведении произошла неожиданная перемена. Коза вдруг перестала рваться и блеять, сжалась в клубок и начала дрожать всем телом. Али, в свою очередь, тоже словно окаменел от ужаса. Он так крепко прижался к мальчику, что чуть не сбил его с ног. Жан провел рукой по спине пса и почувствовал, что тот весь дрожит и что шерсть у него встала дыбом. В то же время вокруг водворилась полнейшая тишина. Все неясные ночные звуки разом умолкли, как в ту тревожную минуту, которая предшествует удару грома.

Невольно потрясенный этим полным безмолвием и испытывая какое-то невыносимо тяжкое чувство, в котором он сам не мог дать себе отчета, Жан инстинктивно остановился, как будто предчувствуя, что должно случиться что-то ужасное.

В этом томительном ожидании прошла минута, показавшаяся ему вечностью. Казалось, все было тихо и спокойно. Но вдруг из кустов выскочила какая-то огромная масса и со страшным ревом остановилась шагах в десяти от мальчика. При бледном свете луны в этой массе можно было рассмотреть только два огромных сверкающих глаза.

Пораженный невыразимым ужасом, бедный ребенок почувствовал, что ноги у него подогнулись. Он стоял неподвижно, уже почти теряя сознание, помутившимися глазами глядя на страшное животное, которое чернело перед ним, выгнув спину, как кошка, готовая прыгнуть на добычу. Если бы даже у Жана и было какое-нибудь оружие, он все равно был не в силах предпринять что бы то ни было для своей защиты.

Лев как будто понимал беспомощность противника. Вытянув передние лапы и положив на них свою громадную голову, он, казалось, смотрел на несчастного Жана с каким-то презрительным любопытством.

Наконец он приподнялся и сделал несколько шагов вперед, не торопясь, как бы желая показать, что ему спешить незачем, что его добыча и так не уйдет от него.

На этот раз все было бы кончено для бедного Жана, но вдруг верный Али, преодолев каким-то чудом овладевший им ужас, храбро бросился прямо на льва.

Бесполезное самопожертвование! Одним ударом своей страшной лапы лев прикончил бедную собаку и отбросил ее на несколько шагов, а потом опять направился в сторону Жана. Он подходил тихо, медленно, неумолимо... Еще несколько секунд -- и ребенка, полумертвого от ужаса, постигла бы та же участь, что и собаку.

Но вдруг раздался страшный взрыв, казалось, будто вся гора обрушилась. Это было уже слишком для бедного Жана; он упал на землю и лишился чувств.

Когда он очнулся, ему сначала показалось, что он грезит или сходит с ума.

Он увидел перед собой огромную неподвижную массу: это был убитый лев, плававший в луже крови. Возле него, опираясь на карабин, стоял человек и с гордостью смотрел на поверженного зверя.

Ужасный взрыв, так перепугавший Жана, был не чем иным, как двойным выстрелом. Пораженный в грудь двумя разрывными пулями, лев упал замертво, причем так близко от Жана, что совершенно закрыл его своим огромным телом, и охотник даже не заметил его присутствия. Можно представить себе, как он удивился, когда надо львом поднялась маленькая фигурка, которую трудно было рассмотреть в ночной темноте!

-- Кто там? Кто это? -- вскричал он, машинально схватившись за ружье.

Несмотря на суровость, с какой были произнесены эти слова, они все-таки успокоили Жана, убедив его, что он не бредит. И в то же время быстрая, как молния, мысль пронеслась в его уме: этот охотник на львов -- не кто иной, как его дядя, которого он так долго искал и который только что спас ему жизнь.

-- Дядюшка! Дядюшка! -- воскликнул он, протягивая к охотнику руки над убитым львом.

Удивление охотника многократно усилилось, когда он услышал детский голос, называвший его дядюшкой.

-- Вот так чудо! -- вскричал он. -- Откуда ты взялся, мальчуган, и почему ты зовешь меня дядюшкой?

-- Потому, что я ваш племянник, -- отвечал мальчик. -- Я -- Жан Кастейра, сын Антуана Кастейра, вашего брата.

-- Что ты говоришь! Как мог сын Антуана очутиться здесь, в Алжире, в пустыне?! Должно быть, я брежу!

-- Нет, нет, это сущая правда.

И Жан вкратце рассказал, как они уехали из Оверни два месяца назад после смерти матери, как гонялись за дядей по всему Алжиру и все никак не могли его отыскать.

Томас Кастейра не мог опомниться от изумления. Он засыпал племянника вопросами. Слезы навернулись на его глаза, когда он выслушал простодушный рассказ обо всем, что пережили бедные дети, разыскивая его, а потом он крепко обнял храброго Жана, осыпая мальчика похвалами за его энергию и мужество.

-- Я не получил ни одного из писем, которые вы мне писали, -- сказал он, -- ведь я беспрестанно переезжаю с места на место. А где же твои братья? Ты, конечно, оставил их в форте Сен-Жермен?

-- Нет, они здесь!

-- Как, и они с тобой? Что же ты сразу не сказал?

-- Я так обрадовался встрече с вами, что и забыл...

С этими словами мальчик взял дядю за руку и повел его туда, где спали Мишель и Франсуа. Они даже не проснулись от выстрела -- до такой степени крепок был их сон после утомительного перехода. Жан хотел разбудить их, но дядя остановил его.

-- Пусть спят, бедняжки, они так устали, -- сказал он. -- Завтра познакомимся. А мы с тобою закусим и потолкуем.

Дядя и племянник проговорили всю ночь; Томас не мог наслушаться Жана, не мог налюбоваться на него.

-- Теперь все твои невзгоды кончились, мой славный мальчик, -- сказал он, -- ты и твои братья будете жить со мной, мы никогда больше не расстанемся, и я постараюсь заставить вас забыть, что вы перенесли.

-- Дорогой дядюшка, -- ответил Жан, бросаясь ему на шею, -- правду говорила мама, что лучше вас нет на свете человека и что вы будете нам отцом!

Наконец стало светать, и вскоре взошло солнце. Можно вообразить себе удивление и радость Мишеля и Франсуа, когда они, проснувшись, увидели перед собой доброе лицо дяди, который ласково смотрел на них. Наконец-то их испытания кончились и они встретили своего неуловимого и недосягаемого дядюшку! Им не придется больше бегать по горам, разыскивая его!..

-- Да, да, это я, дети! -- говорил отважный охотник, обнимая и целуя их. -- И не беспокойтесь, я уже больше никуда от вас не уйду!

Когда же Жан рассказал малышам, как он нашел дядю, бедняжки содрогнулись от ужаса при мысли, какой опасности они подвергались во время сна. Но страх их увеличился еще больше, когда они увидели огромную тушу убитого льва, добычей которого чуть было не сделались. Они оба были еще так слабы, что дядя не захотел вести их обратно пешком.

-- Здесь неподалеку есть деревушка, Квур Ишурджет, -- сказал он, -- я пойду туда один и приведу оттуда мулов, чтобы забрать и вас, и льва. Тут ходьбы часа полтора, и дорога плохая, так что вам придется подождать меня часика три. Теперь день, и бояться вам нечего. Если даже кто-нибудь и вздумает вас побеспокоить, то, увидев вот этого гиганта, сейчас же убежит, -- прибавил он, указывая на льва. -- Он будет вам лучшим сторожем, даром что мертвый.

-- Да, а скажите мне, дядюшка, -- спохватился вдруг Жан, -- почему вы так удивились, когда меня увидели? Разве капрал Шафур не сказал вам, что мы здесь?

-- Я никого не видел.

Тогда мальчик рассказал, что вышло у них с Шафуром.

-- Признаюсь, -- сказал он в заключение, -- я никак не ожидал, что приду к вам раньше его.

-- Это значит, что твой Шафур не особенно торопился до меня добраться, -- сказал, улыбаясь, дядюшка. -- Молодец, должно быть, встретил по дороге приятелей и застрял с ними. Да нам он уже и не нужен, вы и без него нашли дорогу ко мне. Ну, до свидания! Сидите же смирно и ждите меня. А чтобы не было скучно, вот вам моя сумка, закусите хорошенько!

Предложение дяди было принято с радостью. Даже Жан успел уже проголодаться после ночи, проведенной в разговорах с дядей, а Мишель и Франсуа, как мы помним, ничего не ели со вчерашнего дня. Все трое с аппетитом поели говядины и хлеба, которых в сумке оказалось достаточно, и запили вкусный завтрак несколькими глотками воды с вином из дядюшкиной дорожной фляжки. Франсуа и Мишель совсем ожили и весело болтали. Один Жан был печален.

-- Тебе жалко Али? -- спросил Мишель.

-- Бедная моя собака! -- со слезами на глазах сказал Жан. -- Я никогда не забуду, что он погиб, защищая меня. Если б не он, дядюшкин выстрел раздался бы слишком поздно: меня бы уже не было на свете. Али спас мне жизнь тем, что отвлек от меня внимание льва. Как жаль, что дядюшка не выстрелил несколькими секундами раньше! Мой славный Али, разделявший все наши беды, разделил бы теперь с нами и наше счастье. По крайней мере, я не хочу, чтобы его тело растерзали эти мерзкие шакалы. Помогите мне зарыть его поглубже, чтобы они не смогли до него добраться.

Дети набрали острых камешков, выломали в кустах несколько прутьев и с помощью этих незатейливых орудий выкопали, хотя и не без труда, довольно глубокую яму. Бедного Али положили туда, засыпали сначала листьями, потом землей и песком, утоптали землю как можно крепче и забросали могилку всеми камнями, какие только смогли найти поблизости. Когда все это было сделано, Жан печально сел возле могилы своего верного друга и мысленно простился с ним.

Возвращение дяди отвлекло его от грустных мыслей. Старший Кастейра пришел раньше, чем обещал. Ему не пришлось идти так далеко, как он думал: на полдороге ему встретились Шафур с товарищем, шедшие ему навстречу вместе со старшиной деревни Квур Ишурджет и большей частью жителей этого селения.

Шафур, которому охотник ничего не сказал о своих племянниках, ужасно сконфузился, когда увидел мальчиков, спокойно смотревших на него. Чтобы скрыть свое смущение, он рассыпался в похвалах их храбрости и упорству.

-- Ты как есть молодец! -- сказал он Жану. -- Попроси дядю, чтобы он записал тебя в полк, когда вырастешь. Из тебя выйдет славный солдат!

С большим трудом удалось взвалить льва на двух крепких лошаков -- он был страшно тяжел. Мишель и Франсуа также сели на лошака, и все отправились в деревню, куда и прибыли через час без всяких приключений. Там дядя Томас простился со старшиною и двинулся в обратный путь вместе с племянниками и солдатами.

Жан не мог не сравнивать это возвращение, такое удобное и приятное, с труднейшим путешествием, какое он с братьями совершил в последние дни. Тут только мальчик осознал, какую жестокую ошибку он совершил, выбрав неверную дорогу -- самую длинную и к тому же самую неудобную.

На ферме Сен-Филипп все с восторгом встретили храброго охотника, избавившего округу от такого страшного врага. Дядя Томас согласился переночевать у фермера, который дружески побранил Жана за то, что он ушел и увел с собой братьев, даже не простившись с ним.

Но самый торжественный прием черному льву и его победителю был устроен на другой день в форте Сен-Жермен. Там Томасу Кастейра была устроена настоящая овация. Комендант вышел ему навстречу и осыпал его восторженными поздравлениями.

-- Благодарю вас, господин комендант, -- отвечал Кастейра. -- Да, я могу сказать, что поход мой был удачен: на Бу-Изеле я нашел не только льва, но и свое семейство!

С этими словами дядя Томас указал коменданту на троих своих племянников, по радостному выражению лиц которых можно было видеть, что они уже забыли обо всех перенесенных ими тяготах и невзгодах.

Первое издание перевода: Маленькие путешественники. Приключения трех детей в Алжире . Повесть Адольфа Бадэна /С ил. худож. Бенетта; Пер. с фр. Л. Черского. - - Санкт-Петербург: В.И. Губинский, ценз. 1898. - - 128 с., 41 ил.; 25 см .