Постройка укрепленных линий и крепостей. — Постройка городов: Херсона, Екатеринослава, Николаева, Одессы. — Основание селений: малорусские и великорусские казенные слободы; помещичьи села и деревни.
Еще в эпоху самостоятельного существования Запорожья, в новороссийских степях, в ближайшем соседстве с козаками, водворились сербы; к ним вскоре присоединились другие иностранные поселенцы. Правительство строит здесь ряд новых городов, куда целыми массами стекается отовсюду население. Одновременно с этим возникает множество новых сел, деревень, хуторов, обязанных своим происхождением владельческой и народной колонизации. Одним словом колонизация края идет теперь с лихорадочной поспешностью. Потемкин и др. деятели этого времени желают как бы наверстать то время, когда прилив населения в эти места извне был очень слаб и единственными «насельниками этого края» были запорожцы. Но отдавая должное новым колонистам, мы не должны забывать услуг той бесстрашной дружины русичей, которая в течение более 2½ столетий вела упорную борьбу за обладание степями с татарами. Она подготовила почву для быстрого заселения области во 2-й половине XVIII в., в особенности со времени покорения Крыма в 1783 году.
Присоединение Крыма к России имело громадное и решительное влияние на успешный ход колонизации черноморских степей. С устранением этого важнейшего тормоза колонизации ход и размеры её могли определиться различными естественными и историческими условиями, которые в общем должны быть названы весьма благоприятными. Теперь явилась возможность заселять и обрабатывать не только речные долины, но и чисто степные места, покрытые тучным черноземом; борьбу нужно было вести не с хищниками-татарами, а с степной природой, с теми условиями, которые препятствовали развитию земледельческой культуры. Только с присоединением к России столь желанного побережья Черного и Азовского морей, только с открытием доступа к морю, Новороссийский край, с его громадными естественными богатствами, мог получить настоящую цену. С построением портовых городов, пустынное дотоле побережье оживляется, отпускная и привозная (заграничная) торговля развивается с поразительной быстротой; вместе с тем возрастает население и промышленность. Спрос на хлеб и на др. предметы сельского хозяйства, в особенности в Одессе, в свою очередь должен был благоприятно отразиться на возрастании населения в самих степях — в увеличении там разного рода селений, в развитии земледельческой культуры и т. п.; появление новых сел и деревень благоприятно отражалось на росте городского быта и наоборот. Словом, история заселения Новороссийского края со 2-й половины XVIII в. представляет любопытнейшую и характернейшую страничку в истории России вообще и нашего юга в частности. Мы постараемся разобраться в сложной этнографии степей и представить общую характеристику колонизации с её главнейшими типическими чертами и наиболее характерными её особенностями. Уже в силу такой постановки вопроса, мы не будем гоняться за исчерпывающей полнотой содержания и новизной фактического материала.
Изучая колонизацию Новороссийского края, мы в ней различаем два главных типа или вида: 1) русскую (правительственную и народную) и 2) иноземную. Конечно, такое деление может вызвать кое какие возражения и замечания; но я его принимаю, потому что оно позволит ориентироваться в массе разнородных фактических данных и представить их в более или менее цельных исторических картинах и характеристиках. Колонизационная деятельность правительства проявилась главным образом в постройке в Новороссийском крае укрепленных линий и городов. Еще в царствование Елисаветы Петровны было образовано Ново-сербское и Славяно-сербское военные поселения с крепостями Елисаветградом, Бахмутом и Константиноградом (о них мы скажем несколько слов при обозрении иностранной колонизации). В начале царствования Екатерины II была построена так называемая Днепровская линия[74] (1770 г.), явившаяся результатом успехов русского оружия в 1-ю турецкую войну; в это время заняты были нами два порта — Азов и Таганрог, которые турки забыли укрепить; линия эта должна была отделять всю новорос. губ. вместе с запорожск. землями от татарских владений; от Днепра она шла к Азовскому морю, проходя по рр. Берде и Конским Водам и пересекая всю крымскую степь; последняя крепость её (св. Петра) находилась у самого моря близ нын. Бердянска и прикрывала небольшую бухту его; всех крепостей в этой линии было 8. Устройством этой новой линии правительство надеялось (и надежды его отчасти оправдались) обезопасить тот край, который лежал за старой украинской линией (шедшей от Днепра к Сев. Донцу в пределах нын. полт. и харьк. губ.) и отличался плодородием почвы и всяческими естественными богатствами, а между тем был очень слабо заселен. Так как крепости были основаны исключительно с военными, а не торговыми или промышленными целями, то и не имели задатков особенного развития в будущем; но под прикрытием их должны были быть заведены и мирные селения; охранять линии должны были 3 козачьи полка. Земли, захваченные новой линией, были утверждены за Россией по кучук-кайнарджинскому миру (1774 г.; она получила Керчь, Ениколь и Кинбурн со всей областью между Бугом и Днепром, т. е. юго-восточную часть новороссийских степей (а также Азов и Таганрог)[75]. Таким образом, Россия твердой ногой ступила на азовское побережье. Одному из этих городов, — Таганрогу предстояла великая будущность. Это был 1-й шаг к расширению, а вскоре последовал и 2-й.
В 1783 г. был присоединен к России Крым, а в следующем году решено было устроить новую линию крепостей, для ограждения территории, вошедшей в состав русского государства, против Польши и Турции, а именно — при впадении в Днепр р. Тясьмина, в Ольвиополе (при впадении Синюхи в Буг), при впадении Ингула в Буг (т. е. на месте нын. Николаева), Кинбурн, Херсон, Днепровскую крепость (на Збурьевском лимане) и, наконец, целый (ряд различных пунктов в Крыму (Севастополь, Перекоп и мн. др.). Благодаря этой новой линии укреплений прежние передовые пункты (крепости украинской и днепровской линий, крепость св. Елисаветы и Таганрог) потеряли свое окраинное положение и сделалось внутренними селениями, что, конечно, должно было благоприятно отразиться на дальнейшем развитии некоторых из них (например, Елисаветграда)[76]. Собственно говоря, все эти укрепления не имели важного значения в стратегическом отношении и они не представляли из себя крепостей в точном смысле этого слова и не могли бы, конечно, выдержать нападения регулярной армии; с другой стороны они не могли исполнять таких функций, какие некогда несла, напр., украинская линия: им не приходилось уже защищать границы от набегов мелких неприятельских партий, так как с завоеванием Крыма они прекратились; неудивительно, так. обр., что крепости на устье р. Тясьмина, на Збурьевском лимане, остались в проекте, и другие только на время образовали пограничную черту, которая скоро, подобно предыдущим линиям, очутилась в середине, и её место заняла так называемая днестровская линия, лежавшая еще дальше на западе.
2-ая турецкая война, как известно, предоставила в руки России очаковскую область, обнимающую зап. часть нынешней херсонской губ. между Бугом и Днестром; по установившемуся обычаю предстояло теперь оградить и ее линией пограничных укреплений; западная сторона её должна была идти по Днестру от впадения в него Ягорлыка, т. е. прямо по нын. границе херсонской губ., а южная по морскому берегу до г. Очакова. В очаковской области до присоединения её к России было 4 города (Очаков, Аджидер — ныне Овидиополь, Хаджибей — Одесса и Дубоссары), около 150 сел, населенных татарами и молдаванами и ханские слободы, заселенные беглыми малороссиянами и великоруссами—раскольниками; но в момент присоединения край опустел. Мейер полагал, что там было 120.000 населения, цифра явно преувеличенная[77]; на самом деле, как это видно из карты екатер. наместничества, составленной не ранее 1790 г., там было 19.547 д. муж. пола[78]. Первые меры, принятые правительством для заселения новоприобретенной от Турции очаковской области, были следующие. Екатерина II поручила губернатору Каховскому: прежде всего обозреть страну, разделить ее на уезды, назначить места под города и представить обо всем этом план; во 2-х, отводить землю как под казенные слободы, так и для помещиков, но не свыше той нормы, которая установлена была для екатер. губ. с обязательством заселить эти земли; в 3-х, следить за тем, чтоб казенные селения не смешивались с помещичьими; в 4-х, принять меры для поселения арнаутов; в 5-х, оказать особенное преимущество в получении земель молдавским боярам; это были, так сказать, обычные средства Екатерины II и её сотрудников[79].
Для приведения в исполнение этих предначертаний была учреждена уже но смерти Потемкина, в 1792 г., экспедиция строения южных крепостей, во главе которой поставлен екатер. губ. Каховский[80]; новые крепости велено было строить — 1) на Днестре против Бендер (нын. Тирасполь), 2) на Днестровском лимане (нын. Овидиополь), 3) у Хаджибейского замка (нын. Одесса), на развалинах Очакова на линии, идущей в лиман. Военное значение этих пунктов было невелико (исключая Очакова). В этой новой русской области важнее всего была её южная полоса, прилегавшая к Черному морю. Здесь-то на месте турецкой кр. Хаджибей был основан город, которому суждено было занято 1-е место между всеми городами Новороссийского края. С постройкой днестровской линии явилась возможность сосредоточить свои заботы исключительно на мирных культурных задачах.
Устраивая новые крепости в Новороссийском крае, правительство должно было позаботиться о контингентах на случай военных действий. Для этой цели оно пользовалось разнообразными в этнографическом отношении элементами — русскими (великороссиянами и малороссиянами) и иностранцами; и те, и другие обыкновенно представляли из себя в крае военно-земледельческое население; таковы были козачьи полки, расположенные по крепостям днепровской линии, потомки запорожцев — черноморское козачье войско, выходцы сербы, образовавшие гусарские полки и другие иностранные колонисты.
Делая общую оценку оборонительных мер, принятых правительством в Новорос. крае, мы приходим к заключению, что в начале второй половины XVIII в. они были еще довольно значительны, но потом мало помалу ослаблялись, делаясь все менее необходимыми; в особенности это нужно сказать о том периоде, который начался с присоединения Крыма к России; тогда исчезла необходимость мелкой оборонительной партизанской войны с татарами; исчезла опасность постоянного нападения, которая угрожала оседлому земледельческому населению. Правда, и после 1783 г. наступило еще время, когда Новороссийский край превратился в какой-то военный лагерь; но это вызвано было 2-й турецкой войной, потребовавшей напряжения всех военных сил области; по окончании же войны, в царствование Павла Петровича и Александра I-го главная забота была направлена к развитию мирных культурных занятий под прикрытием русского войска и флота. Но первые зачатки этой мирной, культурной так сказать, колонизация начались гораздо раньше, одновременно с чисто военной; с течением времени первая все более и более возрастала на счет последней, пока не сделалась господствующей. Не касаясь первых шагов её, имеющих место в царствование Елизаветы Петровны и начале царствования Екатерины II, мы только остановимся на некоторых более выдающихся фактах, относящихся ко времени кн. Г.А. Потемкина, который был назначен управителем Новорос. края в 1774 г. и оставался в этой должности до самой смерти своей в 1791 г. При нем и по его инициативе были построены все военные укрепленные линии, кроме последней днестровской. Он заботился, как мы увидим дальше, об иностранной и народно-владельческой колонизации; но главная его заслуга состоит в постройке новых городов, первое место среди которых занимают Херсон, Екатеринослав и Николаев. Это были уже не только крепости, но и города в настоящем смысле этого слова. Таким образом, мы обращаемся теперь к характеристике правительственного градостроения, которое нужно признать второй формой колонизационной деятельности правительства. Излагая важнейшие факты, относящиеся к этому делу, мы будем, помнить, что они должны нам дать материал для определения заслуг в этом деле самого Потемкина и его главнейших сотрудников.
Первый город, построенный по инициативе кн. Потемкина, был Херсон; указ императрицы об его постройке относится к 1778 г. и был вызван желанием иметь новую гавань и верфь поближе к Черному морю, так как прежние, напр. таганрогская, представляли значительные неудобства по своему мелководию. Еще в 1775 г. последовало повеление об устройстве гавани и верфи на Днепровском лимане при урочищах Глубокой Пристани и Александр-Шанце, но приведено в исполнение оно не было целых три года, так как затруднялись выбором места. В 1778 г. императрица снова повелевает окончательно выбрать место для гавани и верфи на Днепре и назвать его Херсоном. Потемкин выбрал Александр-Шанц. Производство работ было поручено потомку известного негра и крестника Петра В. Ганнибалу. В его распоряжение было дано 12 рот мастеров. Под будущий город было отведено значительное количество земли. В крепость его прислано 220 орудий. Высшее руководительство и главное начальство в этом деле было поручено кн. Потемкину[81] · Императрица в это время ведет постоянную переписку с Потемкиным о новостроющемся городе. «Спасибо, голубчик, и весьма спасибо за расторопное распоряжение о Херсоне; коменданство же смело изволь обещать Соколову; верфи же хотя на три корабля чаю довольно будет»... «Спасибо и премного спасибо, писала ему императрица в другом письме, за прилагаемое попечение о Херсоне, а лесу сейчас прикажу Кашкину тебе дать голубчику на строение»... «Батя, что касается до Херсона, читаем мы в третьем письме, то мне все равно, где б не стоял, лишь бы остановки у работ не было»[82].
Биограф Потемкина Самойлов о постройке Херсона сообщает нам такие подробности: первоначально был отправлен, по его словам, для приискания места под будущий город контр-адмирал Шубин; но Потемкин донес императрице, что выбранное им место ничем не защищено от Очакова. Императрица согласилась с представлением Потемкина и велела построить город в 35 вер. от днепровского устья. Город строился под непосредственным руководством Потемкина, который хотел сделать его столь же цветущим и знаменитым, как древний Херсонес таврический; он рассчитывал устроить в нем все то, что Петр В. в Петербурге, несмотря на его зыбкий болотистый грунт (адмиралтейство, карантин, пакгауз). Постройка не представляла никаких затруднений: каменоломня была почти в самом городе, по Днепру привозили лес, железо и все необходимые материалы. Лежащие в окружности города земли он раздавал для устройства загородных домов, садов и т. н. Через два года в Херсон уже приходили корабли с грузом под русским флагом. Со всех сторон устремлялись сюда промышленные люди. Иностранцы завели в нем коммерческие дома и конторы: французские торговые фирмы (барона Антуана и др.), а также польская (Заблоцкого), константинопольская (Фродинга), австрийская (Фабри), русская (купца Маслянникова)[83]. Очень важную роль в расширении торговых сношений г. Херсона с Францией играл барон Антуан; в последнее время напечатана любопытная переписка его с известным гр. Сегюром: в одном письме он, между прочим, писал: «стремление наше приобретать русские естественные произведения, удвоит производство их, а изобилие последних быстро повлияет на увеличение народонаселения, которое служит настоящим мерилом благосостояния государств[84] ». Русский зерновой хлеб он отправлял в Корсику, в различные порты Прованса, в Ниццу, Геную и, наконец, Барселону[85]. Тот же барон Антуан составил любопытный историч. очерк торговых и морских отношений портов Черного и Средиземного морей; на основании его г. К. Юрченко написал ист.-статистический очерк торговли г. Херсона[86]. Как видно из этого очерка, Антуан ездил в Петербург и ходатайствовал о целом ряде льгот для основываемой им французской компании в Херсоне и вообще для иностранных купцов; некоторые его просьбы были уважены (основание банковой конторы, свободный вывоз хлеба и леса и т. п.). Отправившись в Польшу, Антуан предложил польский товар отправлять не через Данциг и Кенигсберг, а по Днепру к Аккерману и по Бугу — к Очакову. Потом ему была оказана помощь французским правительством. 1-й его корабль прибыл из Херсона в 1784 году с грузом конопли, пшеницы, чаю, льняного и конопляного семени: он прислал туда солильщиков, бочара, свечного мастера и строителя плотов. Многие марсельские и херсонские купцы стали конкурировать с Антуаном в торговле с южной Россией и Польшей через Черное море: в течение года прибыло 20 судов из Херсона в Марсель и 15 из Марселя в Херсон. Торговля велась со Смирной, Ливорно, Мессиной, Марселем и Александрией. Энергичным сотрудником Потемкина был известный Фалеев. Простой кременчугский купец, но энергичный, предприимчивый, он не удовлетворился своей прежней скромной деятельностью и решился выйти на более широкое и плодотворное поприще. Он предложил Потемкину на собственные средства очистить днепровское русло у порогов, чтобы сделать удобным речной путь из внутренних областей государства к Херсону. Цель не была достигнута, но, по словам Самойлова, уже в 1783 г. прошли прямо в Херсон из Брянска барки с железом и чугуном; также благополучно проходили суда с провиантом; за это Фалеев получил золотую медаль и диплом на дворянское достоинство[87].
По словам современного исследователя, в Херсоне работало множество солдат, получавших небольшое вознаграждение от казны. Кораблестроение привлекло сюда кроме того множество вольных рабочих, так что город все более и более возрастал. Съестные припасы привозились из польской и слободской Украины. В это же время началась в Херсоне и заграничная торговля. Императрица, приехавшая в Херсон в 1787 г., осталась очень довольна, — как это видно из письма её к ген. Еропкину, — и казармами, и крепостью, и каменными строениями, и церковью, и адмиралтейством, и кораблями, и множеством разноязычного населения[88]. Император Иосиф II, лично осмотревший Херсон, в общем также остался доволен, но заявил, что большой торговли здесь никогда не будет[89]. Лица, нерасположенные к Потемкину, напр. Воронцов, отзывались дурно об этом новом «колоссе», как его называла императрица. Спрашивается, как примирить противоречивые известия источников? Какой взгляд установить на постройку Херсона и на результат энергии и забот самого Потемкина?[90]. К счастью, до нас дошли ордера кн. Потемкина, заключающие в себе сведения о постройке г. Херсона с 1781 по 1785 г. включительно[91]. Они дают нам возможность ответить определенно на некоторые существенные вопросы, относящиеся к этому делу. Заботы Екатерины II о новом городе объясняются главным образом желанием устроить в нем адмиралтейство, так как Азов и Таганрог не представляли значительных удобств в этом отношении. Кроме того в Херсоне должна была быть воздвигнута хорошая крепость и коммерческая гавань.
Таков был проект, внушенный императрице Потемкиным. Новый город должен был действительно вырасти, как бы из под земли, по мановению руки всесильного князя. В своем ордере строителю Ганнибалу он, между прочим, писал, что «вся ожидаемая от сего знаменитого для государственного здания (г. Херсона) польза состоит в том, чтобы оное со всею возможной поспешностью, до наступления осени если не совсем отстроилося, то по крайней мере все земляные работы, обеспечивающие те места, были действительно кончены»[92]. Конечно, так быстро построить город оказалось невозможным. С такой же лихорадочной поспешностью производились работы и в последующее время: Потемкин ожидал императрицу в 1784 г., как это видно из ордера его на имя Ганса. «Чтоб успешнее шло производство строений в Херсоне, то я за нужное считаю, не обременяя вас другими делами, оставить при одном строении, которое и рекомендую стараться всеми мерами умножить и совершенно в том успеть, ибо её имп. вел. в будущем лете самолично в Херсоне быть изволит»[93]. Также заботился Потемкин и о быстрой постройке кораблей. «Между тем подтверждаю вам, писал он капитану над портом Муромцеву, и еще употребить возможное старание, чтоб работы корабельные шли с крайнею поспешностью, в чем и присылать ко мне еженедельно подробные рапорты.... Забота моя о производстве сего дела тем для меня важнее, что непременная её имп. вел. есть воля о крайнейшем в том поспешении»[94]. Все помыслы кн. Потемкина были направлены к тому, чтоб новый город понравился императрице. Недостатка в деньгах быть не могло — Потемкину были предоставлены чрезвычайные полномочия и он почти бесконтрольно распоряжался суммами. К сожалению, мы не знаем, во что обошлась правительству постройка нового «колосса», но, судя по тем цифрам, которые постоянно встречаются в Потемкинских ордерах, можно думать, что сумма эта была весьма значительна. Приведем несколько отдельных случаев расходов. Ежегодно оставалась известная сумма на производство крепостного строения; в 1782 г., напр., на сентябрьскую треть ассигновано более 155.000 руб.; но, независимо от этого, многие десятки тысяч рублей отпускались в возврат долга адмиралтейской суммы (б. 60.000 руб.); в 1781 г. есть известие об израсходовании б. 420.000 руб.; большие суммы затрачивались особо на покупку и доставку корабельных лесов (в 1783 г. — 50.000 р.), на наем плотников (на треть 1785 г. 60.000 руб.) и т. п. В 1784 г. по выс. повелению была отпущена для херсонского адмиралтейства экстраор. сумма в размере б. 1.533.000 р. сверх тех денег, которые были выданы раньше на это дело и отпускались по штату ежегодно. «Что принадлежит до мест асигнования, пишет Потемкин Вяземскому, то не представляется мне ни малого затруднения в получении оных из окрестных к Херсону губерний; оттуда и могу я прямо назначить подлежащие суммы кому оные будут следовать». Вообще на экстраор. траты Потемкин получал и экстраор. суммы: напр., на переселение церковников и калмыков 200.000 р. Потемкин не затруднялся в получении необходимых сумм: он требовал и получал их из петерб. и моск. казначейства и разных казенных палат (орловской, курской, харьковской и др.). Можно сказать, что вся Россия несла специальные повинности в пользу предприятий светл. князя. Кроме денег к его услугам были и рабочие руки, и техники, и специалисты. Будучи генерал-губерн. громадного Новорос. края, он, естественно, мог и сам выбирать необходимых ему лиц; но, кроме того, и правительство приходило в этом отношении к нему на помощь, так что он не мог пожаловаться на внешние препятствия для исполнения своих намерений. К его услугам были и войска, и казенные и вольные рабочие. Для расчистки днепровского фарватера у порогов отряжено было три пехотных полка; для работ в Херсоне употреблялись солдаты и рекруты; для производства корабельного строения постоянно нанимались в Петербурге, Олонце и др. местах плотники (б. 1.000 чел,) и присылались казенные охтенские плотники; для того же херс. адмиралтейства присылались рекруты из Казани; из Москвы отпускались немцы—кузнецы и т. д. Являлись по требованию Потемкина не только простые рабочие, но и ученые специалисты: врачи (из азовской и новорос. губ.), садовники, живописцы и т. п. «Приехавшего из Петербурга живописца Федора Данилова, пишет Потемкин Гансу, употребить следует для писания вновь построенной залы в Херсоне, о чем дайте ему знать, препоруча ему ту работу и определя в помощь живописцев из Петербурга в Херсон привезенных». Мало того, — кроме денег и рабочих, Потемкин получал необходимые ему предметы натурою, —отобранные от запорожцев ружья (из креп. св. Елизаветы), порох и селитру (из киевского цехгауза) артиллерию с разными припасами (из креп. св. Елизаветы). Понятное дело, что при таком изобилии средств, при спешности постройки, контроль над истрачиваемыми суммами не мог быть значителен. Несмотря на то, что лица, заведовавшие постройками, кроме жалованья, получали и значительные прибавки из сумм, назначенных для херсонского строения, бывали случаи злоупотреблений в расходовании денег. В этом был изобличен и один из строителей полк. Ганс, которому Потемкин писал: «Представленные от вас ведомости и книги расходов экстраординарной суммы ведены весьма беспорядочно и с таковым смешением, что при выдачах казенных рядом написаны партикулярные». Спешность работ должна была вредно отзываться и на самом качестве производимых предметов. Так оказывается, напр., что суда строились из сырого не высохшего еще лесу и потому быстро портились и делались никуда негодными. Итак, постройка Херсона велась на широкую ногу и потому обошлась она правительству страшно дорого. Справедливость требует сказать, что сам Потемкин был истинным руководителем этого дела, заботился о скорейшем окончании его, и заботился не только о важных, но и мелочных обстоятельствах, к нему относящихся, и не трудно догадаться, что главным двигателем его было честолюбие и славолюбие. Он не допускал критики, которая могла бы омрачить «оригинальную славу» императрицы и его самого. Весьма характерный в этом отношении факт — это его ордер главному доктору Самойлову. «В Моск. Вед.» сего года под №74 в артикуле «из Херсона» нашел я объявление Вашего сочинения: описание подробное херсонских болезней. Еще неизвестно, будет ли сделано таковое «описание» и послужит ли оное к пользе общей, но подобные объявления обнародываемые делают весьма худое впечатление о стране той, особливо ж по далекому её состоянию. Итак, желал бы я, чтоб известия о болезнях тамошних вступали в публику не прежде, как вместе с описанием свойства их и надежных средств, против них употребляемых». Речь идет здесь о весьма щекотливом предмете для Потемкина — повальной заразительной болезни, свирепствовавшей в Херсоне, благодаря его болотистой почве; и вот свет. князь боится, как бы сообщаемые в книге Самойлова факты не уронили его деятельности в глазах императрицы, как бы этим не воспользовались те, которые скептически относились к этому новому колоссу, основанному, подобно Петербургу, на болотах; в результате и явился ордер, заключающий в себе косвенное цензорское veto, так как ни Самойлов, ни тогдашняя медицинская наука не знали верных средств против болезни.
Потемкин достиг той цели, к которой стремился в продолжении 9 лет: императрица осталась довольна Херсоном. И действительно, говоря вообще, безотносительно к затратам, за 8—9 лет сделано было очень много[95]. Путешественник Измайлов, посетивши Херсон в начале XIX в., говорит о г. Херсоне, как об очень торговом пункте, и указывает на предметы вывоза и ввоза[96]. Другой иностранный путешественник к этому прибавляет, что Херсон более походил на город, чем Николаев; «домы здесь гораздо выше и улицы теснее; впрочем, также худо выстроен; жителей в нем гораздо более, нежели в Николаеве. Здесь производится важная торговля строевым лесом. На набережной, которая простирается на целую милю, видны большие анбары сего леса. Здесь строят военные корабли; я видел один о 110 пушках, приготовленный к спуску в воду. Здесь столько же находится жидов, как и в Николаеве — и они здесь также бедны»[97]. Но надежды, возлагаемые на новый город, все таки не оправдались: со взятием Очакова и построением Николаева, значение Херсона, как крепости и адмиралтейства, пало, а между тем на устройство его укреплений и верфи были затрачены громадные суммы. В николаевском инженерном архиве морск. ведомства хранится топограф. план херсонской крепости и адмиралтейства за время с 1808 по 1828 г. Из описания их, составленного г. Чирковым, видно, в каких грандиозных размерах они были устроены. И что же? «Из всех этих строений, бывших в обширном и образцовом херсонском адмиралтействе, дорого стоющих государству, почти не осталось ни одного... Бывшие адмиралтейские строения (исключая немногих, получивших те или иные назначения), обширная деревянная набережная, бревенчатый полисад на валу вокруг всего адмиралтейства и даже каменные стены были проданы на снос с публичного торга, и поэтому в настоящее время сохранилось об них только темное предание, которому немногие даже и верят»[98]. Sic transit gloria mundi! Невольно припоминаются при этом слова австрийского имп. Иосифа II, что место для Херсона было выбрано неудачное, что следовало бы построить город на 30 верст ближе к морю, и что при настоящем положении дела в нем никогда не будет процветать торговля. Сегюр и Паллас также не одобряли выбранного Потемкиным места под город. И действительно, он не только не сделался другим Амстердамом, но торговля его развивалась довольно туго и он уступал в этом отношении Таганрогу и Очакову; в 1794 г. в Таганрог привезено было иностранных товаров на 156.058 р., а вывезено на 439.011 р., в Очаков — привезено на 244.340 р., а вывезено на 209.321 р., из Херсона — вывезено на 148.433 р.; между тем Николаев, который был построен 11 годами позже, отпускал в это время товаров на 106.532 р., т. е. немногим менее Херсона[99]. Не говорим уже, что надежда сделать Днепр судоходным у порогов не оправдалась и что чума едва было не погубила дела заселения города в самом его начале, во всяком случае крайне тормозила его успешный ход: переселенцы и мастеровые из центральных губ. России страшно болели от непривычного климата и болотного воздуха при отсутствии сносных помещений и т. п.
Обобщая все сказанное о Херсоне, мы приходим к заключению, что в местности, на которой Потемкин решил воздвигнуть Херсон, не было задатков для великого будущего. Потемкину удалось с поразительной быстротой построить город, но для этого понадобились громадные средства от государства и населения, которые не окупились впоследствии; ошиблась Екатерина, которая писала, что Херсон будет все более и более развиваться; его быстрый, сказочный рост был искусственный, он вырастал не благодаря самому себе, как растут многие американские города, а благодаря помощи, оказываемой ему могущественным князем Тавриды, пользовавшимся полным доверием императрицы и желавшим блеснуть перед нею, всей Россией и даже Европой своей неусыпной деятельностью.
Обратимся теперь к постройке другого города, который должен был составить славу Екатерине — Екатеринослава. История этой постройки в высшей степени характерна. Мы, впрочем, не будем останавливаться на ней слишком долго, так как отпразднованный в позапрошлом году 100-летний юбилей города вызвал на свет 3 работы, посвященные истории основания и первых годов жизни Екатеринослава[100]. Начать с того, что Екатеринослав несколько раз переходил с одного места на другое. 1-й Екатеринослав находился на левом берегу Днепра, при впадении р. Кильчени в Самару. Построен он был по проекту азовского губ. Черткова (в 1777 г.), но в 1786 г. Потемкин, который и прежде не желал устраивать его на р. Самаре, издал ордер о перенесении Екатеринослава (переименованного еще раньше в Новомосковск) на новое, более возвышенное место, так как на прежнем он постоянно страдал от наводнений. И действительно, Екатеринослав 1-й, иначе Новомосковск, считавший в 1781 г. 2194 души (в том числе 270 д. купцов), на основании ордера Потемкина, стал расходиться врознь; «в городе Новомосковске жителей, кроме городничего с штатною командою с ротою солдат и некоторого числа канцелярских служителей, ныне уже никого не имеется; все разошлись по разным местам» говорится в одном документе; Новомосковск был переведен далее вверх на р. Самаре на свое нын. место, где было с. Новоселица, а губернский город Екатеринослав, по мысли Потемкина, должен был основаться на правом берегу Днепра на месте запорожск. села Половицы, где он находится и теперь[101]. Но раньше чем были сделаны необходимые постройки в новом городе, прежнее население его и администрация временно приютились в одном из предградий, форштатов будущего города «Новых Кайданах», в котором население сильно увеличилось и он именовался иногда даже в официальных бумагах Екатеринославом[102]. Первый указ о постройке Екатеринослава на правом берегу Днепра у Кайданова относится еще к 1784 г.[103]; но самая постройка его началась позже. Новый город, но проекту Потемкина, должен был служить к вящей славе Екатерины и потому планировали его в необычайных размерах: город должен был находиться между 2 форштатами — Старым и Новым Кайдаками и заключать в себе пространство в 300 кв. верст; одного выгона для скота предполагалось отвести 80.000 десятин; улицы должны были быть шириной в 30 саж. (теперь всей земли у города немного более 5.000 дес., а проектированную ширину имеют только две улицы). Сохранился проект городских построек, написанный собственноручно Потемкиным, ярко рисующий нам грандиозные замыслы князя Тавриды (подан за 3 месяца до отъезда императрицы в её путешествие). «Всемилостивейшая Государыня, где же инде, как не в стране, посвященной славе вашей, пишет Потемкин, быть городу из великолепных зданий? А поэтому я предпринял проекты составить, достойные высокого сего города названию. Во первых представляется, в подражание св. Павла, что в Риме (очевидно П. хотел сказать св. Петра), тут храм великолепный, посвященный Преображению Господню, в знак, что страна сия из степей бесплодных преображена попечениями вашими в обильный вертоград и обиталище зверей в благоприятное обиталище людям, из всех стран текущим. Судилище, на подобие древних базилик, в память полезных ваших узаконений. Лавки полукружием, на подобие пропилей или предудверий афинских, с биржею и театром посередине. Палаты государские, где жить и г. губернатору, во вкусе греческих и римских зданий, имея посредине великолепную и пространную сень. Архиепископия при соборной церкви Преображения с дикастерией и духовной схолой. Как сия губерния есть военная, то в призрение заслуженным престарелым воинам — дом инвалидной со всеми возможными выгодами и с должным великолепием. Дом губернаторской, вице-губернаторской, дом дворянской и аптека, фабрика суконная и шелковая. Университет купно с академиею музыкальной или консерваторией. Для всех сих строений довольно всяких припасов заготовлено, на что употребится 200.000 руб. оставшиеся от экстраординарных сумм»[104].
В новом городе велено было немедленно учредить университет с академией художеств[105]; назначен был директором консерватории знаменитый музыкант Сарти; сохранился любопытный контракт с ним кн. Потемкина.
«Быть мне, говорит Сарти, директором музыки при учреждаемом в г. Екатеринославе университете; обучать там сочинение оной и самому сочинять музыкальные пьесы, в каких будет надобность, и за сие получать мне жалованья годового... по 3.500 руб. в год, кроме квартиры с отоплением и 1.500 руб. прогонов»[106]; на службу в неосуществившийся университет были зачислены, кроме того, профессорами Ливанов и Прокопович, преподавателями живописи Неретин и Бухаров и историографом капитан французской службы de Guienne[107], которые и получали жалованье по штату (всего ассигновано было с 1785 года более 20.000 руб.). На постройку университета назначено было 300.000 руб.[108]. рассчитывали, что в этом университете с академией художеств и музыки, с училищем хирургическим и народною схолою «по соседству Польши, Греции, земель Воложской, Молдавской и народов Иллирических, множество притечет юношества обучаться».
Но не одни науки и искусства должны были процвести в новом городе: в нем должна была зародиться, по мановению всесильного вельможи, и промышленность: большие суммы (340.000 руб.) были ассигнованы на устройство казенной фабрики с 2 отделениями — суконным и шелково—чулочным[109]. В своем донесении императрице Потемкин указывает на громадную пользу, которую принесет эта фабрика России, которая превзойдет в количестве сукон все прочие государства, «а посредством дворян учеников это ремесло разойдется по всей России, шелк будет хорошего качества и дешев; «колонии ремесленников, говорит в заключение своего донесения Потемкин, фабриканты в большом числе, находятся у меня теперь в белорусских деревнях в ожидании построения жилищ в Екатеринославе, которые в будущей осени поспеют, и они на судах Днепром с инструментами доставятся в свое место»[110]. В 1787 г. императрица, во время своего известного путешествия, посетила Екатеринослав и заложила грандиозный соборный храм, который по величине своей должен был превосходить храм св. Петра в Риме: на 1 аршин длиннее последнего[111].
Что же вышло из всех этих грандиознейших проектов? Ответим кратко: очень мало. Программа тех величественных сооружений, которые проектировал светлейший, осуществилась в самых скромных размерах (дворец Потемкина и нек. др.); чулочная фабрика закрыта была очень скоро, а суконная кое как протянула до 1836 г.; собор, заложенный Екатериной, не был выстроен: дело ограничилось одним фундаментом, который обошелся казне в 71.102 р.; сбылось таким образом предсказание Сегюра, что в этом соборе никогда не будет службы; прав был отчасти и император Иосиф II, который сказал, что он с императрицей совершил великое дело: она положила 1-й камень нового города, а он 2-й и последний. Университет с академией и другими учреждениями никогда не осуществился; профессора его напрасно получали жалованье, исключая, б. м., одного Сарти, который исполнил свою обязанность, указанную в контракте: составил торжественную кантату для встречи императрицы; заготовленные для построек материалы были частью проданы с публичного торга, а частью получили другое назначение. «Таким образом, говорит преосв. Гавриил, все разлилось в разные стороны; в самое краткое время всего лишился Екатеринослав; златом сиять надеявшийся, он превратился в сосуд глиняный, или в ту самую Половицу, на месте которой основался»[112].
В восьмидесятых годах прошлого века в Екатеринославе было 2.201 д. муж. пола, в том числе 277 д. купцов, 874 д. мещан и цеховых и 1.050 д. разночинцев[113], а в 1800 г. — только 2.634 д. обоего пола, т. е абсолютная цифра уменьшилась; в 1804 г. 6.389 д., в 1825 г. — 8.412 д., 1-е в течение 25 лет текущего столетия население более чем утроилось, хотя все-таки абсолютная цифра его была не велика[114]. Положение екатеринославского купечества в первые годы существования города было очень печальное; яркими красками рисуется оно в прошении, которое предполагалось подать гр. Зубову; лица, стоявшие во главе управления и желавшие сделать Екатеринослав достойным его высокого назначения, всячески обнадеживали поселенцев разными льготами, но этих льгот в действительности не оказывалось, в особенности это нужно сказать о времени Павла Петровича; для усиления коммерции было открыто в городе 4 ярмарки, но купцов на них не было[115]. Да и могло ли быть иначе? Неудача объясняется главным образом тем, что хотели искусственно, одним почерком пера, создать то, для чего потребны были благоприятные местные условия; но об этих условиях не справлялись; наоборот, в особенную заслугу думали себе вменить постройку знаменитого города в пустынной местности, у болота; и вот, когда золотой дождь в виде правительственных ассигновок, прекратился, — и науки, и искусства, и промыслы, и торговля так и остались в проекте.
Представим теперь, наконец, некоторые данные о постройке г. Николаева. Еще в 1784 г. приказано было построить крепость при впадении Ингула в Буг, но она почему-то построена не была. В 1787 г. турки очаковского гарнизона, по преданию, разорили находившуюся на р. Буге, недалеко от впадения в него р. Янгула, дачу иностранца Фабри; этот последний просил казну вознаградить его за убытки; для определения их был отправлен известным уже нам Фалеевым офицер, который донес ему, что возле Фабровой дачи есть место, удобное для верфи. В 1788 г., по приказанию Потемкина, в небольшой деревне Витовке были построены казармы и госпиталь, а на р. Ингуле заведена верфь. Постройка зданий и судов была поручена Фалееву, а сотрудниками его были архитектор Варезет, Бестужев, Старов, Де-Волан и др. Самое основание г. Николаева мы относим к 27 августа 1789 г., потому что этим именно годом, месяцем и числом помечен ордер Потемкина на имя Фалеева такого содержания: «Фаброву дачу именовать Спаское, а Витовку Богоявленское, новозаводимую верфь на Ингуле город Николаев»[116]; Высочайшее повеление о наименовании нового города Николаевом последовало только в 1790 г.[117]. Свое имя он получил по имени первого корабля св. Николая, построенного на его верфи. В том же 1790 г. последовал Высочайший приказ об устройстве в Николаеве адмиралтейства и верфи. «Глубина р. Ингула, при впадении её в Буг, говорит автор истории черноморского флота Аркас, много способствовала к построению там верфи для сооружения судов большего ранга... Херсонская верфь, хотя была также удобна как николаевская, но мелководье гирл препятствовало выводить из Херсона в море большего ранга суда... и потому постепенно начали переводить из Херсона в Николаев сначала главного командира, правление черноморского флота и кадетский корпус, потом некоторые мастерские и, наконец, в 1824 г. уничтожили в Херсоне адмиралтейство и перевели в Николаев»[118]. Найдя новый удобный пункт, Потемкин решается устроить здесь город, порт и адмиралтейство. Сохранился в высшей степени интересный проект Потемкина о постройках в Николаеве. Решено было адмиралтейство из Херсона перевести в Николаев, так как в нем и вода, и воздух чище, а в Херсоне оставить одни только магазины и постройку мелких судов, которые могут проходить без камелей; сначала предполагали сделать доки и деревянную гавань на р. Буге, но вследствие дороговизны отказались от этой мысли и решили оставить адмиралтейство и верфь на Ингуле, а на Буге иметь только док; все необходимые для адмиралтейства магазины, мастерские и набережную предполагалось построить из леса, заготовленного в с. Мошнак (киев. губ.); число казарм увеличить; на Буге и лимане повбивать сваи, чтобы суда могли тянуться и в плохую погоду; для привлечения иностранцев к поселению в Николаеве исходатайствовать на 20 лет портофранко; ярославских каменщиков, купленных у Мещерской, сделать казенными и приохочивать к поселению в Николаеве; заниматься постройкой судов, чтобы довести число их до предположенной нормы; составить для гребного флота приморский гренадерский корпус, которому иметь постоянные квартиры в Николаеве; в мирное время он должен был заниматься работами в порте или же гнать леса по лиману; для того, чтобы никогда не было недостатка в мастеровых, учить женатых рекрут плотничьему и другим ремеслам, необходимым в адмиралтействе, и доселить из них 3.000 (а также 1.000 каменщиков) на казенных участках и на землях, которые нужно купить у некоторых частных лиц (у разных владельцев около Николаева, у Безбородка близ Херсона, у ген. Соймонова на устье Ингульца у Глубокой пристани, где построен литейный завод для переливки негодных пушек и ядер, на Буге у Русской косы, против Николаева и Богоявленска на той стороне Буга, на Ингуле на даче помещика Лария); в бугских порогах завести водяные машины для кузнечных адмиралтейских работ и оружейного завода; построить против Богоявленска купальню в том месте, где криница; завести в удобном месте канатный завод «без затей»; для сплава леса из Херсона в Николаев построить плашкоуты; для пристанища байдаков и плотов во время шторма поделать пристани на Глубокой и ниже Станиславова; вымерять дно Буга и Ингула до Березани; сделать при николаевской верфи кузницу и токарню; распахать как можно больше земли возле Николаева, для чего сделать еще 20 плугов, а в Богоявленске завести земледельческое училище с аптекарским садом под дирекцией проф. Ливанова, учеников же в него определять из рядовых солдат или женатых поповичей; на копанках поселить женатых военных, неспособных к службе, в Богоявленске всех заштатных церковников; такое же население, а также беспаспортные выходцы из Польши и бродяги, должны устроиться в Воскресенске и Покровске; служащим в адмиралтействе отводить землю под хутора в окрестностях города; насаждать при адмиралтейских поселках лес; давать жалованье адмиралтейским рабочим; для молодых людей, желавших поступить в морскую службу, построить в городе училище навигации на 360 чел. дворян и на столько же разночинцев, которые будут выходить в штурмана, шкипера и др. подобные должности. Завести небольшое училище кораблестроения и снабдить его новейшими английскими и французскими книгами; для отставных штаб и обер офицеров основать монастырь Спасо-Николаевской лавры и дать туда колокол в 1000 пудов, перелитый из колокола Межигорского монастыря; доходы с лавок, выстроенных у биржи, с погребов, трактира и кофейной употребить на церковь св. Григория и на причт её, а сосуды дать туда монастырские; построить инвалидный дом и такой госпиталь, в котором могли бы лечиться и херсонские больные, так как здешнее место и вода несравненно здоровее херсонских; в Богоявленске и Николаеве все фонтаны обделать мрамором и устроить торговую турецкую баню; в Николаеве ничего не строить деревянного, а если есть мазанки, то их оштукатурить; разным лицам, оказавшим услуги при устройстве города и края, дать награды и пенсии (обер-интенданту Афанасьеву, проф. Ливанову за находку серебряной руды, каменного угля, мрамора и красок, архитектору Ванрезани). Из ответных донесений Фалеева мы узнаем, что в Богоявленске садили разные деревья (дубы и т. п.) и виноград, отысканный в Очакове; для приведения в благоустройство города Фалеев ходатайствовал об учреждении и полиции[119].
Нельзя не заметить, что при устройстве Николаева Потемкин действовал несколько иначе, чем при постройке Екатеринослава и Херсона. Здесь меньше желания произвести эффект, больше исполнимых, практичных проектов; есть даже желание устраивать кое что «без затей». Потемкин, очевидно, разочаровался в Херсоне; по крайней мере он, как мы видели, убедился в нездоровом климате занятой им местности. Впрочем, и во время строения Николаева погибло не мало народа, и это обстоятельство сильно огорчало светлейшего. «А теперь только скажу, пишет он в одном письме, о числе умерших, которых не могло бы больше и в чуму пропасть. Что прибыли доставать людей, ежели их морят как нарочно. Вам бы надлежало мне доносить правду. А я не знаю, как вам не совестно скрывать от меня истину. Я определял людей в работу да и еще и с заплатою, а из сего сделали каторгу. И по несчастью как везде мое имя, то они могут думать, что я тиран, а вместо того мучат другие, а потакаете вы»[120]. Из этого документа видно, что работы были очень тяжелы, если сам Потемкин называет их каторгой и тиранством. Не обходилось дело и без хищения казенных денег. «Пора отстать, пишет Потемкин, от мошенников подрядчиков, кои истощили суммы и все недостатками подчивали. Чрез них разворовано много»[121].
Далеко не все предположения и предначертания Потемкина относительно Николаева осуществились: многое, по смерти его, было оставлено втуне; его преемник Зубов вовсе не желал продолжать начинаний своего предместника, а хотел в свою очередь оставить память о своей деятельности в новом городе Вознесенске. Но несмотря на это неблагоприятное обстоятельство, Николаев не захирел, подобно Екатеринославу, а стал развиваться и даже конкурировать с Херсоном. Об его росте свидетельствует следующие факты.
В 1788 г.[122] николаевскую верфь посетил немецкий врач Дримпельман, который оставил любопытное описание её. «Как сильно я был удивлен, говорит он, когда извозчик, которого я подрядил из Елисаветграда, вдруг остановился и, хотя я не видел ничего кроме отдельных хижин из тростника и часовых, объявил мне, что тут и есть Николаев... Ближайшее осведомление у часовых показало, что слова извозчика были справедливы и что я действительно нахожусь в самом Николаеве». Описав посещение свое Богоявленска, Дримпельман рассказывает дальше следующее: «Доселе ни одно человеческое существо не могло жить в этом месте, где в несколько месяцев возник город, который уже в первые годы своего существования обещал счастливое процветание и где теперь селятся люди всех стран. Вокруг все было пусто. Единственные живые существа, которых здесь можно было встретить. были змеи. Хотя укушение их и не опасно, однако они были неприятны и страшны для людей тем, что проникали в жилища, плохо построенные из тростника и досок. В нашу тростниковую хижину, в которой нам пришлось провести первую ночь по приезде в Николаев, наползло множество этих гадин. Хотя мы из предосторожности устроили постель на 4-х высоких кольях, но это нисколько не помогло: змеи поднимались вверх и, почуяв людей, с отвратительным шипеньем переползали через нас на другую сторону кровати и уходили. Постройка нового города шла вперед с изумительной быстротою: в тот год, когда я жил здесь, выстроено было более 150 домов. Лес и другие строительные материалы доставлялись в изобилии на казенный счет но Бугу и продавались весьма дешево как чиновникам, так и другим лицам, желавшим здесь поселиться. Только каждый строившийся обязан был строго сообразоваться с планом, по которому город постепенно должен был возникать. Число жителей, собравшихся из разных частей государства, доходило в 1789 г., когда я покинул Николаев, до 2½ тысяч[123] ». Из других (официальных) данных видно, что и в 1792 г. в Николаеве было менее 2.500 жителей; нужно думать поэтому, что или Дримпельман значительно преувеличил цифру населения, или, что вероятнее, выставил ошибочную хронологию: на самом деле был в Николаеве в начале девяностых годов XVIII-го века. В 1791 г. в Николаеве было 26 дворов, 147 д. жителей обоего пола (105 муж. и 42 ж.) и 1.200 дес. земли под усадьбами[124]. Екат. губ. Каховский в своем письме к известному Попову сообщает такие данные о Николаеве в 1792 году: «строений кончено и начато много. Вода в колодезях хороша, а в фонтанах отменно хороша. Деревьев насажено много. По хуторам разводятся огороды для поваренных растений и распахиваются земли под посев хлеба... Признаюсь В. Π., что я пришел в изумление, увидя столь много строений на том месте, где два года тому назад видел я два только шалаша из камыша сделанных». В 1792 г. в нем действительно уже существовали: 1 церковь, 4 общественных дома, 100 казарм, 13 магазинов, 158 каменных и деревянных домов, 209 мазанок, 61 землянка, 149 лавок, 23 погреба и 1.566 д. обоего пола[125]. Кроме того здесь же временно проживало 1.734 д. рабочих. Громадная разница с состоянием города в 1791 г., ясно свидетельствующая о том, что предположения Потемкина получили некоторое практическое осуществление. Измайлов, путешествовавший в этих местах в самом конце XVIII в., описывает Николаев так: «Николаев стоит в долине, окруженной пригорками при впадении Ингула в Буг, в нескольких верстах от Черного моря. Адмиралтейство, крепость, суда, стоящие на якорях, служат главным украшением города. Соборная церковь во имя св. Григория есть здание вкуса и нежности»[126]. «Николаев, говорит один иностранный путешественник, посетивший его в 1808 г., стоит на левом берегу Буга... В сем городе находятся складни и магазины черноморского флота. Когда мы проезжали, то еще в гавани не было ни одного линейного корабля в отстройке; как скоро они отделаются, немедленно отправляют их в Севастополь. Жителей в городе около девяти тысяч (цифра эта, по всей вероятности, сильно преувеличена), почти все — служащие во флоте или жиды; сии последние имеют отвратительный вид. Положение Николаева не так хорошо — улицы широки, а домы низкие и выстроены по большей части из дерева или глины»[127]. В «Землеописании» Зябловского (напеч. в 1810 г.) о Николаеве говорится, между прочим, следующее: «в нем, по выгодной глубине залива и безопасной для судов рейды, стоит черноморская гребная флотилия, также имеет пребывание главнокомандующий над черноморским и азовским флотами и учреждено училище штурманское и другое корабельной архитектуры. Имеет таможенную заставу и 3 церкви[128] (русскую, католическую и греческую)». В 1817 г. в Николаеве было 6 церквей и 7-я синагога, 4 общественных здания, 99 казенных, 1.368 частных домов (1.010 каменных и 358 деревянных), 3.285 д. обоего пола[129]. Прогресс в числе жителей за 25 лет последовал, как видно из этих цифр, ничтожный; очевидно, после форсированного роста, вызванного искусственными мерами, наступило затишье. Но Николаев все таки имел будущее, как удобное место для постройки судов и торговый порт. По числу выпущенных из его верфи кораблей он уступал Херсону[130], но относительно отпускной хлебной торговли в самом конце XVIII в. стоял несколько выше его[131].
Уже по смерти Потемкина был основан город, который занял первое место среди всех городов Новороссийского края, и старых, и новых — это Одесса, основанная на месте турецкой крепости Хаджибея; указ императрицы о постройке военной и купеческой гавани и города Хаджибея (так раньше называлась Одесса) относится к 1794 г.[132]; постройка была поручена де-Рибасу; под новый город было отведено более 30.000 десятин земли; на устройство порта, адмиралтейства, казарм и т. п. было ассигновано около 2.000.000 руб.; важным моментом в первоначальной истории Одессы (так его назвала академия наук) было поселение греческих выходцев как в самом городе, так и в его окрестностях; город в это время состоял из двух форштадтов — военного и греческого; частные лица получали «открытые листы» на свои усадьбы; в надежде на большие выгоды здесь стали селиться русские и иностранные (гл. обр. греческие) купцы; в предместье города Пересыпи поселились черноморские (бывшие запорожские) козаки. В 1796 г. в Одессе было 2.349 д. обоего пола; больше всего мещан (новороссийских, иногородних и б. казенных и помещичьих крестьян); купцов разных гильдий 84 чел. м. и., евреев 150 д. м. п., греков (кроме греч. дивизиона) 129 д. м. н., 98 д. черном. козаков. Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, наступившие для города с воцарением имп. Павла Петровича, население в нем постоянно возрастало; царствование Павла Петровича было непродолжительно, а с воцарением имп. Александра I-го жители Одессы получили многие важные привилегии (25-летняя льгота, освобождение от постоев, утверждение за городом земли и т.д.). В 1802 г. в Одессе было уже более 9.000 д. обоего пола жителей, в том числе постоянных и временных купцов 2.285 д. об. п., а мещан — 5.743 д. об. п.; 39 фабрик, заводов и мельниц, 171 лавка, 43 погреба, 1.092 обывательских дома и 257 землянок, городских доходов — 40.675 р. 38 к., товаров привезено было на 719.982 р., а вывезено — на 1.534.114 р., всего на 2.254.096 р. Но все это было ничто в сравнении с дальнейшим прогрессом в населении и торговле. Этим прогрессом Одесса обязана гл. об. деятельности дюка де-Ришелье, который занял здесь пост градоначальника в 1803 г. По словам Сикара, Ришелье сам стоял во главе всего и управлял всем больше своей личностью, чем предоставленной ему властью; в свободные минуты он обходил город и гавань, наблюдая за работами, сам отдавая везде приказания и заставляя таким образом других подвигать дело с необычайным усердием; он посещал иностранцев в карантине, узнавал их планы, нужды, приглашая их возвращаться или поселяться в Одессе. В городе он лично знал всех купцов, какой бы национальности они ни были, встречался с ними или посещал их магазины, разговаривал и осведомлялся о их торговле, успехах, препятствиях, желаниях и нуждах[133]. «В продолжение почти 12-ти летнего управления Одессою Ришелье, пользуясь высоким доверием монарха, обращал его единственно на пользу города. Он не только что восстановил дарованные имп. Екатериною милости городу, но исходатайствовал новые, несравненно большие; устроил порт, карантин, таможню, театр, госпиталь, докончил начатые храмы Божии; учредил воспитательно-учебное заведение, поощрил частные в городе постройки, которых при его отъезде считалось 2.000; увеличил население города до 25.000 душ; возвысил торговые обороты его. Любя страстно садоводство и вообще разведение дерев, он всячески покровительствовал владельцам дач и садов и первый выписал из Италии семена белой акации, роскошно принявшейся на одесской почве. Ришелье за границей не забывал Одессу»... Так характеризует его деятельность историк Одессы Смольянинов[134]. При Ришелье Одесса сделалась центром торговых связей Новороссийского края и европейских приморских городов: торговые обороты её в 1814 г. простирались более чем на 20.000.000 руб.; главным предметом отпускной торговли была пшеница; естественные богатства Новороссийского края нашли себе сбыт. Расширение торговых оборотов одесского купечества вызвало увеличение потребностей и привело к общему подъему культурности и цивилизации: Одесса превратилась в небольшой, но бойкий, торговый и благоустроенный европейский город. В этом отношении весьма интересно свидетельство самого Ришелье: «когда я прибыл, говорит он, в 1803 г. в Одессу, то прошло 6 недель, прежде чем я мог достать себе дюжину самых простых стульев, — а в 1813 г. было уже вывезено из Одессы в Константинополь на 60.000 рублей мебели, которая была сделана почти также хорошо как петербургская или московская»[135]. О том, что из себя представляла Одесса в десятых годах XIX ст., можно получить сведения из сочинения маркиза де-Кастельно, где сообщаются обстоятельные данные о населении её, общественных и частных сооружениях, управлении, полиции, а в особенности о торговле: данные эти вполне подтверждают мысль о сравнительно высокой степени культурного развития города[136].
Кроме Херсона, Екатеринослава, Николаева и Одессы, можно указать и еще несколько важных городов в Новороссийском крае, возникших также путем колонизации; но на них мы уже останавливаться не будем; таковы Мариуполь, Ростов, Таганрог, Дубоссары. В Мариуполе, который был основан в 1780 году, в начале восьмидесятых годов насчитывалось уже 1.506 душ мужеского пола, в том числе 144 купца[137]. В Ростове (первоначально называвшемся крепостью св. Димитрия Ростовского) в начале восьмидесятых годов было только 704 души жителей; но зато в соседнем с ним армянском городе Нахичевани, который получил начало в 80-м году, числилось тогда же 1.040 д. русских купцов, мещан и цеховых и 4.121 д. армян, несколько фабрик и заводов и много каменных лавок[138]. Таганрог (прежде Троицкая креп.) был построен еще, собственно говоря, при Петре Вел., но находился долго в запустении и возобновлен был только в 1769 г.; в нем в начале 80-х годов была гавань, таможня, биржа, крепость; кроме значительного числа моряков, в нем жило 222 чел. купцов, мещан и разночинцев[139]. Хотя гавань его отличалась многими неудобствами[140], но в нем все таки процветала заграничная торговля. В самом начале XIX ст. он представлял из себя, по словам одного путешественника, торговый, но худо выстроенный и грязный город; жителей в нем было от 8 до 10 тыс. чел., торговля здешняя была в руках греков; с возникновением Одессы Таганрог потерял свое прежнее значение самого важного торгового пункта[141]. Дубоссары славились сухопутной торговлей; по словам Пейсоннеля, отсюда вывозилось всяких сырых продуктов в конце XVIII в. на 12.210 р.[142], а в 1805 г., по сообщению А.А. Скцльковского, уже на 179.562, а привозилось на 1.163.979 р.[143].
Делая общее заключение об экономическом росте городов Новороссийского края, мы должны сказать, что важную роль в этом случае играли льготы, предоставляемые правительством населению; это ясно видно на примере Одессы; размеры льгот были не везде одинаковы; общее представление о них дает «открытый лист» губернатора Хорвата 1795 года, обращенный к русским и иностранным поселенцам городов екат. и вознес. губ.: он предоставляет десятилетнюю льготу от податей, свободное отправление богослужения и денежные ссуды[144]; такие же льготы были предоставлены и городам очаковской области в 1803 г.[145]. Просматривая состав населения торговых городов Новороссии, мы замечаем в них значительный процент иностранцев; эти иностранцы и составили торгово-промышленное ядро городского населения, давшее первый толчок заграничной торговле. Так было в Одессе; там мы находим греков, евреев, болгар, молдаван, поляков[146]; вскоре господствующее положение в Одессе заняли греки; существовавший здесь раньше для «российского купечества» магистрат заменен был «иностранным магистратом» и в выборах некоторое время участвовали одни иностранцы[147]; громадное большинство одесского купечества 1-й и 2-й гильдий в 1800 г. были иностранцы; видное место они занимают и среди торговцев 3-й гильдии[148]; и это понятно: с 1796 г. по 1800-й год было принято в магистрат 135 д. купцов российской нации и 181 д. купцов, вышедших из разных заграничных мест[149]. Мариуполь был обязан не только своим торговым значением, но и происхождением греческой колонизации, как это мы увидим при обозрении иностранной колонизации. Важную роль играли греки и в торговле внутреннего города Елисаветграда, где они составили особую общину. Таганрогская торговля, как мы видели, также была в руках греков, а она после одесской занимала 1-е место. Ясным доказательством того, что гл. обр. иностранцы создали торговлю наших новороссийских городов, может служить пример Ростова и Нахичевани: торговля процветала в конце ХXVIII в. в одной только Нахичевани, обязанной своим происхождением предприимчивым, обладавшим промышленным духом армянам.
Кроме двух названных нами причин экономического развития новороссийских городов, следует указать еще на несколько других не менее важных, таковы — существование в окружности более или менее значительных и многолюдных земледельческих поселений, удобства географического положения и сравнительная безопасность выбранных под города местностей и т. п.; раз все это не принималось во внимание, тогда и огромные затраты, как это было с постройкой Вознесенска, не приводили ни к чему.
Кроме постройки укрепленных линий и городов, колонизационная деятельность русского государства и народа выражалась еще в основании целого ряда различных селений — сел, деревень, слобод, местечек, хуторов. Жители их принадлежали частью к малорусской, а частью к великорусской народности (не считая иностранцев). Судя по тому, что в настоящее время малоруссы составляют преобладающую группу населения, можно предполагать, что и в прежнее время они представляли из себя наиболее численную народность; и такое предположение оправдывается всеми известными нам историческими данными. В малороссийской колонизации нужно различать три элемента, которые, впрочем, постоянно смешивались друг с другом, — запорожских поселенцев, выходцев из заднепровской (правобережной) Малороссии и переселенцев из левобережной и отчасти слободской Украины. Что касается великорусских колонистов, то они приходили, убегали сюда или переводились из самых разнообразных местностей. Великорусские селения были перемешаны с малорусскими; иногда (и даже очень часто) в одном и том же селении жили представители обеих народностей; так было и в казенных, и во владельческих поселках. В виду всего этого мы находим неудобным обозревать малорусскую колонизацию отдельно от великорусской, а установим деление по другому (не этнографическому, а социальному) принципу. Все земли, предназначавшиеся для заселения, делились на две части — казенные или государственные и частные или помещичьи; сообразно с этим и все русское население Новороссийского края может быть разделено на 2 большие группы — 1) свободных поселян, живших в государственных слободах и деревнях, или вообще на государственных землях; они принадлежали частью к великорусской, частью к малорусской народности; одни из них добровольно, по собственному желанию или по вызову правительства, явились в Новороссию, другие были переведены сюда правительством, третьи, наконец, убежали от своих господ; 2) владельческих, помещичьих крестьян великорусского и малорусского происхождения, садившихся на землях частных лиц и вступавших к ним в известные зависимые отношения.
В последнее время своего исторического существования Запорожье, как мы видели, переходило мало помалу к оседлому земледельческому быту; в пределах его возникло значительное количество сел, деревень и хуторов. Эта мирная колонизационная деятельность запорожских козаков и их «пидданных» продолжается и после политической смерти Сечи и представляет весьма заметное явление в общем ходе вольной народной колонизации б. запорожских «палестин», несмотря на то, что правительство далеко не оказывало ей такого содействия, как иностранцам и многим великорусским поселенцам; немаловажную роль в этом случае играло то обстоятельство, что к запорожцам в момент уничтожении их политической самостоятельности относилась подозрительно и центральная власть, и многие местные деятели. После уничтожения Сечи вся её войсковая и старшинская казна была конфискована и из неё образован так называемый городской капитал (б. 120.000 руб.) для выдачи ссуд жителям новороссийской губ.[150]: так и после смерти своей Запорожье оставило наследство, служившее для тех же целей колонизации, которые некогда преследовало и само «товарыство». Еще важнее было другое наследие, оставленное покойным Запорожьем — это его «обширныя» и богатые «палестины», которые опять таки, подобно денежной казне, достались, как увидим далее, другим.... Очень вероятно, что запорожцы могли бы заселить сами значительную часть своих «вольностей», если бы они не были отданы помещикам и иностранным выходцам. Впрочем, факты живой действительности взяли свое, побороли предубеждение против запорожской колонизации: и мы видим, что лица, хорошо знакомые с местными условиями жизни (в роде, напр., Черткова) после 1775 г. начинают покровительствовать устройству запорожских поселков. Да и могли ли они поступать иначе, когда эта вольная народная колонизация оказывалась наиболее действительной и не стоила правительству почти ничего, между тем как иностранцам, например, приходилось выдавать огромные ссуды? Если мы обратимся к наиболее значительным селениям нын. екатеринославской губ., то увидим, что многие из них представляли некогда «старожитные» козацкие займища, зимовники, хутора; тут в землянках и мазанках бессменно проживали женатые козаки со своими семействами, челядью, наймитами, хлопцами и малюками. «Ловкий и аккуратный запорожец Горленко, говорит преосв. Феодосий, произведенный Чертковым в волководского коммиссара Горленского, согласно видам и желаниям Черткова, при содействии преданных ему запорожцев, скоро основывал на козацких зимовниках слободы и заселял их народом семейным и оседлым... Незабвенный в летописях Запорожья, доселе живущий в памяти народной под именем дикого попа лейб—кампании священник о. Кирилл Тарловский — друг и благодетель человечества, ближайшее и самое доверенное лицо Черткова, при содействии иеромонахов Самарского мон., оживил и заселил степи орельские и терновские; в короткое время он основал 24 слободы и устроил в них 12 церквей с шпиталями и школами при них»[151]. Вообще, малороссийские слободы в большинстве случаев были обязаны своим происхождением энергии и колонизаторской деятельности отдельных лиц, так называемых осадчих. Вот как, напр., основалась госуд. слобода Вязовок. В 1775 г. азовский губернатор Чертков пожелал основать сл. Вязовок; межевая экспедиция отвела землю, а «вахмистр Вас. Мураев сам вызвался быть осадчим сл. Вязовка, населителем, колонизатором и организатором её. Для успеха в этом деле, получив от лейб—кампании священника о. Кирилла Тарловского благословение и денежную помощь, осадчий Мураев поручил Мих. Белостоцкому, в указанных и намеченных местах, строить в слободе землянки и хаты—мазанки, а сам отправился во все стороны в места дозволенные стачивать народ семейный, приглашать его на оседлую жизнь в новую государственную слободу Вязовок. Богатые, роскошные и плодородные степи самарские вполне отвечали стремлению народному, и весной 1776 г. явилось в сл. Вязовок значительное количество насельников — людей семейных и оседлых, из народа вольного и свободного; осадчий Мураев назначен уже был смотрителем сл. Вязовка, а житель Вязовка Радченко был атаманом общества»[152]. Наиболее выдающейся личностью в этом деле является запорожские полк. Афанасий Федорович Колпак[153]; его «хлопец и малец» Сергей Лот в зимовнике его осадил 50 дворов козаков и основанную таким образом слободу назвал в честь своего «татуся» Колпаковкой[154]. Любопытный пример обращения запорожского селища в слободу представляет Гродовка (в бахм. у. екат. губ.). «В обширнейших, роскошных и богатых степях между Торцом и Солоненькою, говорит пр. Феодосий, часто проживали запорожцы и грели животы свои... По уничтожении в 1775 г. последней Сечи запорожской, жившие в балке Холодной запорожцы, согласно видам и желанию азовского губ. Черткова, со всех сторон начали стягивать к себе на жительство семейный и оседлый народ малороссийской нации. В 1788 г. в государственной слободе Гродовке постоянных жителей поселян малороссийской нации было обоего пола свыше 800 д.[155] А. Пишчевич (который вообще относится к запорожцам очень враждебно), передает, что из запорожских хуторов, возникли м. Глинск, Крылов, Табурище, Крюков, и только сожалеет при этом, что по именам «этих разбойников» были названы многие населенные местности[156].
В основанные бывшими запорожцами селения приходило много народа из Гетманщины; это были по большей части родственники и свойственники бывших запорожцев; для холостых поселенцев в г. Алешках отыскивались жены в Малороссии[157]. Иногда выходцы из Гетманщины основывали самостоятельные селения в пределах бывшего Запорожья; таково, напр., происхождение сл. Пологов, основанной выходцами из переяславского уезда полт. губ.[158]. Об успешности этой колонизации может свидетельствовать следующий факт. В 1810 г. поселянин с. Петровки (александрийского у.) Павел Треска вызвал из Малороссии 119 душ переселенцев и ему отведено было в херсонском уезде 23.000 дес. земли; в качестве осадчего он продолжал действовать так удачно, что в 1814 г. в этом Новопавловском селе числилось уже 1448 д. обоего пола и «множество земледельческих обзаведений»[159]. О размерах колонизационного движения из левобережной Украины (собственно Черниговщины) свидетельствует следующий факт: в одном херсонском уезде выходцами из Черниговщины было основано частью или целиком 32 селения[160]. Одни из этих переселенцев (б. козаки) пользовались правом вольного перехода и потому на законном основании переселялись в Новороссию; другие же (б. посполитые) лишились этого права в 1783 г. и потому должны были убегать от своих владельцев, то же самое нужно сказать и о слободской Украине; здесь они надеялись получить свободу и само правительство, как увидим далее, не пренебрегало беглыми. Правитель екатер. наместничества Синельников предлагал даже купить у харьковских и воронежских помещиков подданных черкас (малороссиян) и поселить их в Новороссии; купить их можно было бы, по его словам, недорого (по 40 или 50 р.), а поселение их на новых местах не стоило бы почти ничего, потому что они охотно обратились бы из подданных в казенных крестьян[161]; другими словами, он проектировал для них на новом месте свободу от крепостной зависимости.
Громадное число переселенцев — малороссиян доставила также и заднепровская Украина, бывшая тогда под властью Польши; некоторая часть их селилась в запорожских деревнях, другая в малороссийских, третья — в помещичьих и т. д. В недавно изданных материалах для истории Запорожья А.А. Андриевского мы находим целую серию документов, служащих к разъяснению этого дела.
Нын. елисаветградский уезд херс. губ. с раннего времени стал заселяться выходцами из Польши, отчасти Гетманщины и Запорожья.
На самой границе с Польшей, при впадении р. Тарговицы в Синюху, был основан Архангельский городок (нын. Новоархангельск), население которого возрастало главным образом от прилива малороссийских выходцев из Польши. Киевскому полковнику Танскому велено было возобновить и заселить села, лежавшие по русской стороне Синюхи и разрушенные татарами во время турецкой войны; в Цыбулев назначен был атаманом и осадчим козак миргородского полка Леонтий Сагайдачный, а в Архангельск — тамошний пасечник Степан Таран; 1-й удачно повел свое дело и поселил у себя более 300 дворов (выходцев из Польши); 2-й же жил в лесу и никаких стараний к исполнению возложенного на него поручения не прилагал и потому был заменен козаком миргородского полка Давидом Миргородским. Новый город, благодаря своему окраинному положению, испытывал (в особенности на первых порах) большие опасности; ближайшее селение Цыбулев находилось от него на расстоянии 70 верст; поляки сделали нападение на этот городок и взяли в плен нескольких жителей; осадчий Звенигородский был схвачен на польской территории и казнен; такое же нападение было сделано и на с. Давидовку. Для ограждения новых поселенцев правительство распорядилось устроить здесь укрепления и поставить караулы; это дело поручено было миргородскому полковнику Капнисту; в 1744 г. в этой местности было уже поселено 13 слобод и в них 357 коз. и 563 посполитских двора; здесь, как и в других местах, важным двигателем колонизации были льготы, предоставляемые новым поселенцам[162]. Под защитой укреплений и караулов дело заселения этого пограничья пошло очень успешно: в 1752 г. там жило б. 4.000 дворов малороссиян (старинных поселенцев и выходцев из Малороссии, слободских полков, Запорожья и Польши[163] ).
Таково было начало переселенческого движения из Заднепровья. В царствование имп. Екатерины II-й оно продолжалось по-прежнему. Лица, стоявшие во главе колонизации (Каховский, Синельников), очень ценили этих заднепровских выходцев и даже посылали тайно своих комиссаров для вербовки населения в Новороссию. «Из Польши, писал Каховский, собирается поселян к нам много. Я послал отсюда внушить им, чтоб выбирались не торопясь и забирали бы с собою не только все свое имущество, но и домы. Если Всевышний поможет, то уповаю, что в донесениях моих о выходцах будут цифры не десятичные, но тысячные. Да поможет только Бог добраться в ту сторону». В другом письме тот же Каховский говорит: «Посылаемые мною в Польшу (т. е. киев. и под. губ.) для вызова поселян доносят да и ушедшие из под стражи польские поселяне утверждают, что генеральные комиссары и губернаторы (приказчики) в имениях владельцев, а присовокупясь к ним, и арендаторы имений строго принялись пресечь выход желающих прийти к нам на поселение. Они перехватывают идущих и, ограбив их имущества, что ограбить можно, возвращают семейства на прежние их жилища, хозяев же садят в тюрьмы и поступают с ними сурово. Дерзость сия... опечаливает меня крайнейше и чувствительнейше, поелику препятствует к скорому исполнению... заселить сей прекрасный и полезный край». Для избежания этих препятствий Каховский советовал устроить подвижной кордон[164]. В Новороссийском крае чувствовался сильный недостаток в женском населении; поэтому сюда вербовали и девиц; одному еврею вербовщику платилось по 5 р. за всякую девицу; офицеров награждали чинами (кто наберет на свой счет 80 душ, тому давали чин поручика[165]; для удобства устраивали слободы у самой границы, чтобы легче было переводить сюда жителей Заднепровья[166]. Правитель екатер. нам. Синельников сам говорит, что он возбудил в малороссийском населении польских губерний стремление к переселению в Новороссийский край[167].
Что касается великорусских колонистов, то это были казенные и экономические крестьяне, однодворцы, козаки, отставные солдаты, матросы, дьячки и раскольники. Из ярославской, костром., владим. губ. вызывались казенные крестьяне, знающие какое либо мастерство; так было в 1795 г., когда Зубов принимал всяческие меры для заселения созданной им Вознесенской губернии[168]; в начале XIX ст. государственные слободы были уже довольно многочисленны и очень многолюдны. В 1814 г. в мелитопольской провинции таврич. губ. было, по вычислению проф. Дюгурова, 13 госуд. деревень с 21.147 д. муж. пола, т. е. в среднем приходилось но 1.626 д. муж. п. на каждую[169]. Значительная часть госуд. слобод была населена так называемыми однодворцами, известными с давнего времени в украинских великорусских губерниях и составлявшими там особый разряд служилых людей; таково, напр., происхождение сл. Богдановки и Терновки в екат. губ.[170]. Отставным матросам и солдатам Каховский предполагал отвести земли по обоим берегам р. Буга до самого Николаева[171]. Заштатных дьячков Потемкин проектировал селить в Новороссии, потому что они, по его мнению, могли быть в одно и то же время и земледельцами, и военными ландмилиционерами[172]. По указу 1781 г. велено было в Новороссию переселить до 20.000 экономических крестьян и выбрать из среды их до 24.000 добровольных переселенцев[173]. Но едва ли не первое место между великорусскими переселенцами занимали раскольники. Они начали селиться в Новороссии еще в царствование Анны Иоанновны (и даже раньше) в Херсон, губ. возле нын. Ананьева и Новомиргорода; здесь ими были основаны Цыбулев и Бешка (нын. Александрия); но число их было не велико. Гораздо больше явилось их в пятидесятых годах XVIII в., когда само правительство манифестами вызывало их из Польши и Молдавии; им отведены были земли в крепости св. Елисаветы (нын. Елисаветград) и её окрестностях, где они основали целый ряд сел (Клинцы и др.); селения их были многолюдны и отличались зажиточностью; Потемкин также старался о переселении раскольников в Новороссию. В 1785 и 1786 г. явилась весьма значительная партия их и поселилась в днепровском уезде таврич. губ. на р. Белозерке. Знаменским раскольникам, предполагавшим переселяться на р. Белозерку, решено было давать по 50 р. на двор, состоявший из 4-х человек, и пятилетнюю льготу от податей[174]. В указе императрицы о раскольниках сказано следующее: «для поселения старообрядцев назначить места, лежащие между Днепром и Перекопом, с тем что они будут получать попов своих от архиерея таврич. обл. определенного, дозволяя всем им отправлять служение по старопечатным книгам. А дабы рассеянных вне границы империи нашей старообрядцев вызвать в Россию, можете публиковать сии свободы, им дозволенные»; лицам, вызывавшим раскольников выдавалось известное вознаграждение[175]. И этот указ не остался без результатов: в 1795 г. из Порты Оттоманской вышло и поселилось в очаковской области 6.524 д. старообрядцев[176]. Кроме старообрядцев, мы находим в Новороссии еще и духоборцев; они были поселены по р. Молочной на основании манифеста имп. Александра I 1802 г.[177]; им было отведено в полную собственность значительное количество земли, а кроме того за ничтожную плату предоставлены в аренду участки ногайских земель и дана пятилетняя льгота от податей; не удивительно, что духоборческие селения отличались зажиточностью; у них существовала общественная обработка земли с равным разделом продуктов. В 1814 г. духоборческих селений в мелитопольском уезде тавр. губ. было 8 с 1.155 д. муж. п.[178], т. е. в среднем по 144 д. м. п. на каждое; следовательно, они не были особенно многолюдны. Духоборцы на р. Молочной нашли себе тихое пристанище после тех испытаний, которые им пришлось вытерпеть раньше; одни из них побывали на работах в ссылке в кр. Динамюнде, а другие в Екатеринбурге и были возвращены оттуда только в 1801 г. по милостивому указу имп. Александра I[179]. В двадцатых годах XIX ст. переселились в Новороссию молокане (из тамб. и астрах. губ.) и основали здесь несколько селений, которые также отличались зажиточностью, благодаря гл. обр. единодушию, господствовавшему между населением. В тридцатых годах текущего стол. всех раскольников в Новороссийском крае было около 36.000 обоего пола[180].
Особую и чрезвычайно многочисленную группу среди колонистов составляли беглые, принадлежавшие и к великорусской, и к малорусской народности. Беглых принимали не одни помещики; они находили себе приют и в казенных селениях. Чтобы скорее заселить Новороссийский край, правительство, можно сказать, санкционировало здесь право убежища (droit d’asile). Об этом свидетельствует, напр., секретное письмо гр. Зубова к екатеринославскому наместнику Хорвату, в нем, между прочим, говорится, что к беглым нужно иметь снисхождение по человечеству, «дабы строгостью законами повелеваемою не доводить их до отчаяния»... и чтобы, стараясь истребить побеги, не подать некоторым образом к тому повода, что если окажутся бродяги, то стараться их приписывать к городским и сельским обществам, смотря по их состоянию, чтобы они могли таким путем снискивать себе пропитание, но делать это нужно было скромным образом, под рукою и без всякой огласки. Результатом этого было то, что в число горожан попадали нередко разные подозрительные лица, объявлявшие за собою значительные капиталы, а на самом деле не могшие даже обзавестись домом и хозяйством. Так было в Екатеринославе. Магистрат г. Екатеринослава, исполняя указы высшего начальства о приписке таких лиц в купечество, должен был выдавать им паспорта, с которыми они уже свободно бродили с одного места на другое, впадая иногда в преступление и нанося ущерб коренным жителям, потому что подати за них взыскиваются с наличных граждан[181]. В числе одесских обывателей также оказалось не мало беглых, которых разыскивали помещики[182].
Но дело не ограничивалось одними беглыми: местное начальство не брезгало даже и преступниками: в 1792 г. велено было переселить в очаковскую область жителей с. Турбаев (полт. губ.), убивших своего помещика Базилевского[183]. В Таганрог на поселение присылались арестанты из московск., казанск., ворон., и нижег. губ.[184].
Заканчивая обзор колонизации, которую, под наблюдением правительства, вели лично свободные русские поселенцы, мы должны сказать, что не всегда поселения, основываемые такими лицами, получали в необходимых размерах помощь от местной администрации. Все преимущества в этом отношении, как увидим далее, были на стороне иностранных колоний. По всей вероятности, в данном случае руководствовались тем соображением, что русские поселяне (в особенности местные), как более знакомые с местной культурою, менее нуждались в субсидии от казны. Но такое рассуждение было справедливо только на половину: на самом деле и русские поселенцы, на первых порах, нуждались в разных льготах и субсидиях; не получая их, они долго не могли стать на собственные ноги и достигнуть прочного материального благосостояния. Об этом свидетельствует нам очевидец, профессор харьк. университета Дюгуров. По его словам, деревни, основанные но соседству с ногайцами, возле р. Молочной, пришедшими из Малороссии обывателями, находились в жалком положении; главные причины их бедственного состояния заключались в том, что они прибыли почти без всяких средств на новые места, где им нужно было всем обзаводиться и в тоже время уплачивать значительные подати, а между тем земли у них было мало[185].
Это наблюдение привело Дюгурова к одному чрезвычайно важному и характерному выводу: он высказывает желание, чтобы русские колонии в Новороссийском крае пользовались таким же покровительством, как и иностранные. Русские колонисты, говорит он, правда, не приходят, подобно иностранцам, искать нового отечества и подвергаться иноземным узаконениям; но пересаженные с севера на юг или с одной провинции в другую (потому что им нельзя было уже оставаться в прежних местах), они, конечно, имели надобность в экстраординарной помощи. Я знаю, что они пользовались в течение двух или трех лет известными льготами. Но почему бы их не снабдить в виде аванса земледельческими орудиями, скотом и деньгами на постройку изб? Они бы все это наверное выплатили с не меньшей аккуратностью, чем итальянцы, немцы и евреи. Почему бы их не поставить под власть бюро иностранных колоний? Освобождение их на 5 лет от власти капитан-исправников и от известных налогов (которых было бы долго перечислять) было бы для них большим благодеянием. В это время поселенцы могли бы поправить свои дела, затем уплачивать правительству умеренные налоги и погашать понемногу ежегодно ту маленькую ссуду, которую им выдали. Я не хочу сказать, чтобы управление колоний (иностранных) было совершенное... но я убежден, что наши русские колонии чувствовали бы себя очень хорошо, если бы они были поставлены в зависимость от бюро иностранных колоний. В других местах исключительные законы создают злоупотребления, а в России они, по большей части, являются гарантией против них[186]. Трудно что нибудь прибавить к этим прекрасным строкам иностранца (французского выходца), так хорошо понявшего нашу колониальную систему. Мы, со своей стороны, заметим только, что так иногда и поступало правительство с русскими подданными (например с раскольниками); к сожалению, это только бывало иногда, а не всегда; обыкновенный же порядок был иной.
Теперь обратимся к владельческой, помещичьей колонизации, материалом для которой служили крепостные, подданные, беглые и т. п. Единственными обладателями обширных пространств Новороссийского края были некогда запорожцы. Но еще в эпоху самостоятельного существования Запорожья, как известно, значительная часть земель их была отдана под поселение сербам, волохам и другим выходцам. Тщетно запорожцы жаловались, просили, протестовали, ссылались на свои права: их вековое достояние постепенно уплывало из их рук. Немедленно после разрушения Сечи (в 1775 г.) их земли стали раздаваться частным лицам, принимавшим на себя обязательство заселить их вольными или крепостными людьми. Земли эти могли получать чиновники, штаб и обер офицеры и иностранцы; исключались только однодворцы, крестьяне и помещичьи люди. Таким образом, искусственно создавалось крупное землевладение в том крае, который до сих пор почти не имел помещичьего и крепостного элемента; минимальным участком было 1.500 десятин удобной земли. Не считалось необходимым, чтобы лицо, берущее землю, находилось на службе в Новороссийском крае; предполагалось, вероятно, что оно может быть хорошим колонизатором, оставаясь в Великороссии или Малороссии. Условия получения земель были очень льготные: на 10 лет давалась льгота от всех повинностей; в течение этого времени владельцы должны были заселить свои участки в таком расчете, чтобы на каждые 1.500 дес. приходилось по 13 дворов (цифра, как мы видим, небольшая); величина участков колебалась от 1.500 до 12.000 дес.; впрочем, были и такие лица (в роде генер.-прок. Вяземского, Прозоровского), которые получили по несколько десятков тысяч десятин[187]. С 1774 г. по 1784 год (в течение 10 лет) новороссийской и азовской губенск. канцеляриями было роздано помещикам и под казенные селения 4.470.302½ дес. удобной и неудобной земли, на которых поселилось 53.511 д. мужск. и 44.098 д. женск. пола, т. е. в среднем на каждую мужск. душу приходилось более чем по 83 дес.[188]. Мной напечатан найденный г. Манжурой любопытный документ[189], содержащий в себе перечень всех лиц, получивших поземельные участки в одном екатеринославском уезде в 1776 г.; из него оказывается, что 94 лицам было дано здесь около 400.000 дес. удобной и неудобной земли, т. е. в среднем 4.000 дес. на душу; даже регистратор Башнатов и архивариус Бурман получили по 1.500 дес. удобной земли; известный Фалеев получил под фабрику 12.000 дес. Земли эти, по истечении 10 лет, могли обратиться в собственность этих лиц. Конечно, при таких условиях Новороссия должна была оказаться каким то Эльдорадо, золотым дном для всех этих секунд-майоров, регистраторов, архивариусов и т. п. Ничем не рискуя, можно было укрепить за собой участок прекрасной земли, лишь бы только там поселилось 13 дворов; все заботы, следовательно, должны были быть направлены на водворение поселенцев; но и это дело не представляло особых трудностей; не нужно было придумывать ничего нового; следовало только пустить в ход старинное изведанное средство — закликанье на слободы — и дело сделано! На первых порах необходимо было предоставить самые большие льготы новым поселенцам, но за то в недалеком будущем улыбалась возможность владеть не только землею, но и людьми[190].
Очевидно, Потемкин и другие деятели не только не могли отрешиться от крепостнических взглядов, но даже привносили их в новый край и насаждали в нем семена крепостного права, которые потом и принесли свой плод. Они построили свой план колонизации на том же принципе, который был господствующим и в жизни центральных областей государства. Этот принцип (крепостного труда) при Екатерине II-й был формально водворен в социальной жизни малороссийского края; Потемкин и др. деятели распространили его и на Новороссию и первым шагом их в этом деле было уничтожение Запорожья, которое, по своему строю, находилось с ним в непримиримом противоречии. Дальнейшим шагом была раздача крупных земельных участков, которая создала в новом крае сначала землевладельческое дворянство, а потом и крепостное состояние. Насколько прочно утвердились подобные взгляды в умах тогдашних деятелей, видно из того, что эту систему стали применять и при заселении вновь приобретенной от Турции очаковской области. Сохранилась любопытная ведомость земель этой области, которые предположено было отвести под поселения городов, казенных селений и помещичьих деревень; из этой ведомости оказывается, что и тут лица привилегированного состояния получали не менее как по 1.500 дес. удобной земли. Во всех четырех уездах было отведено 2.167.800 дес. удобной земли, а именно под новые города (Новые Дубоссары, Григориополь, Хаджибей) с 15 казенными селениями 113.500 дес., под существующие ныне 38 казенных селений 342.500 д., оставлено под новые имеющие основаться казенные сел. 89.000 д., роздано помещикам 624.600 д., назначено им же 414.000 д., оставлено для них же 584.200 д.; итого казенным поселенцам и горожанам было дано 545.000 д., а помещикам 1.634.800 д., т. е. первым втрое меньше, чем вторым[191]. По данным генер. межевания оказывается, что частным владельцам (чиновникам военного или гражданского ведомства) в александрийском уезде херс. губ. (359 ч.) было отведено больше земель, чем казенным обывателям и горожанам; на долю каждого из них приходилось в среднем по 1.000 д.; между тем жителей у них было гораздо меньше, чем на казенных[192]. Лучшие дачи Каховский должен был раздавать сильным мира сего, которые могли иметь влияние на его служебную карьеру. «Сколь скоро землемеры, писал он известному Попову, снимающие здешней области карту, соберутся в Дубоссары, то выберу и назначу я, по предписанию В.П. лучшую дачу для е. с. гр. Н.И. (Салтыкова, президента военной коллегии) и к заселению её потщусь оказать все зависящие от меня пособия»; «самые лучшие дачи, пишет он в другом письме, берут гг. Мордвинов и Рибас да самовольно завладел обер-комендант херс., очак., кинб. и никол. гр. Витт (так он подписывается на подорожних); я всем подлаживаю; последний однако чудно творит»[193]. Конечно, это обстоятельство (подлаживание) иногда могло вредить успешному заселению края; так, Каховский считал необходимым занять всю новую западную границу (днепровское побережье), исключительно казенными селениями; «из сих поселян, писал он Попову, можно будет устроить военную цепь в свое время и при селениях построить небольшие редуты... Буде же сии селения поступят в отдачу помещикам, то все они разбредутся». И что же? Он не осмеливается привести в исполнение этого полезного предприятия, потому что гр. А.А. Безбородко дал записку об отводе ему земель, служивших местожительством черноморцев (до перехода их на Кубань); и вот, он просит Попова уладить это деликатное дело, обещает отвести Безбородку дачи, которые мало в чем уступят прежним и будут иметь даже преимущество в одном отношении перед ними: не занимая пограничного положения, они будут безопасны от неприятеля и в них легче будет удерживать население от побегов[194]. Раздача лучших земель, и при том громадными участками, должна была невыгодно отражаться на вольной народной колонизации. Стародубские раскольники, вызванные кн. Потемкиным, к количестве 60 сем. заняли себе место ниже Большой Знаменки; кое как перезимовав и испытав массу трудностей, они стали уже распахивать свои земли, но должны были уйти отсюда, потому что земля эта была отведена кн. Вяземскому. На новом месте они также не удержались, потому что песчаные пространства (кучугуры) преградили доступ им на пахотные поля[195].
Видное место среди поселенцев помещичьих земель занимали беглые; те из них, которые нанимали хаты у помещиков и обрабатывали им землю за десятую часть урожая, назывались десятинщиками[196]; в помещичьих крестьян обратились многие из бывших «подданных» или «челяди» запорожского войска, а также выходцы из заднепровской Украины[197]. Кроме того помещики переводили в Новороссию на свои земли крепостных крестьян из центральной России.
Насколько же успешно шло заселение всеми этими людьми помещичьих земель? Оправдались ли надежды правительства на быстрое заселение этих земель? Документальные данные заставляют нас дать отрицательный ответ на этот вопрос. В одном екатеринославском уезде оказалось совсем незаселенных после 1-й раздачи 182.896½ д. удобной и 6.024 д. неудобной земли у 64 владельцев[198]. А о том, как шло заселение помещичьих земель в очаковской области, свидетельствует официальный документ, помещенный в Пол. Собр. Законов. До сведения правительства дошло, что земли между Бугом и Днестром, которые были розданы для заселения разным владельцам, не были заселены, а остались впусте. По этому поводу министрам финансов и внутренних дел поручено было представить свои соображения. Из собранных ими сведений оказалось следующее. Всех удобных земель роздано было чиновникам до 824.374 дес.; на всем этом пространстве в течение 12 лет поселено помещичьих крестьян не более 6.740 д.; многие участки до 12.000 дес. удобной земли оставлены без всякого населения, другие же до 18.000 дес. имеют не более 30 душ: таким образом обязательства о заселении остаются невыполненными; помещики вследствие этого, не получают должных выгод и край, вопреки предположениям 1792 г., остается малонаселенным и даже способы к будущему заселению встречают существенные затруднения. В виду всего этого, министры предложили, а государь утвердил следующие меры: предоставить еще 4-х летний срок (кроме прежнего 12-ти летнего) для заселения земель (в пропорции по 30 десятин на муж. душу); принимать как иностранных, так и русских поселенцев (вольных и крепостных), за исключением только беглых; кто поселит меньше положенного числа, у того отрезывать только излишек земли; незаселенные земли владельцы должны или отдавать в казну с уплатой в пользу их по 80 коп. за десятину, или продавать другому кому либо, кто пожелает принять на себя прежнее обязательство; земли, отошедшие в казну, могут быть розданы колонистам, казенным крестьянам или частным лицам на какие нибудь полезные заведения, с уплатой за них по 80 к. за десятину; владельческие земли, на которых хотя и не было населения, но зато было заведено скотоводство, не должны были отходить в казну[199]. Таким образом помещикам, не исполнившим своих обязательств, правительство предоставило новые льготы настоящим указом; на такую благосклонность они едва ли были в праве даже рассчитывать. «Князь Вяземский, гр. Салтыков, Безбородко, Завидовский, Остерман, Якоби, Грибовский, Рибас и мн. др. своих земель не заселили, а впоследствии продали.... Грибовский село Ташино, населенное переселенцами молдаванами, не устрашился продать, как крепостное, одесскому таможенному чиновнику»[200]. Других постигали неудачи; так было с 2 французскими графами, Шуазелем и Клермонтерой, бежавшими после революции в Россию и занявшими себе землю по обе стороны балки Лепатихи[201]. Иные и брали земли просто для того, чтобы потом продать их[202]. В XIX в. размеры пожалований уже несколько сократились, хотя все-таки были еще довольно значительны: в 1803 г. велено было штаб-офицерам отводить по 1.000, а обер-офицерам по 500 дес. земли[203] в Новороссийском крае. Число жителей здесь в это время было уже довольно значительно: в екатеринослав. губ. 666.163 чел., т. е. около 444 чел. на кв. милю, и в херсонской — 370.430 чел., т. е. по 264 д. на кв. милю[204]. К сожалению, мы не имеем точных сведений о количестве всех помещичьих крестьян и об отношении его к общей цифре населения. У А.А. Скальковского мы находим, впрочем, одну любопытную статистическую ведомость: в 10 уездах новорос. губ. (исключая двух крымских) было в 1800 году 179.883 д. муж. и 156.013 д. женск. пола крепостных крестьян[205] (335.896 д. об. п.), к концу 1-й четверти XIX в. число их еще более увеличилось и составило еще более видный процент в общей цифре населения края. Сюда нужно присоединить еще некоторое количество монастырских крестьян, появление которых находится в тесной связи с монастырской колонизацией. В 1794 г. монастырских крестьян в екатеринославской епархии было 4.215 д. муж. и 4.215 д. женского пола[206]. Первое место между всеми монастырями занимал знаменитый Самарский[207], начало которого относится еще к запорожским временам. За ним числилось 1.512 д. крестьян обоего пола и множество всяких угодий.
Такова была русская колонизация в пределах Новороссийского края в XVIII и первой четверти XIX в.