По дороге домой, в городском парке, Фриц потянул Генриха за рукав.
— Генрих, — шепнул он ему на ухо, — посиди немного в парке. Обожди вот на этой скамье, я скоро вернусь. Я раньше посмотрю, что там у вас дома. После этой истории с шуцманами полиция вас не оставит в покое.
Генрих незаметно отстал от товарищей и сел на скамью. Фриц долго не возвращался. Была уже, верно, глубокая ночь. Мать, должно быть, пришла с работы. А ею нет дома. Она испугается. Так поздно он еще никогда не возвращался.
Генрих так устал и ему так хотелось спать, что у него все время слипались глаза.
Наконец вернулся Фриц.
— Генрих, — сказал он, — тебе нельзя итти домой. Там полиция ждет. Если ты пойдешь домой, они тебя схватят и засадят в фашистский воспитательный дом.
— А мать? — в испуге спросил Генрих.
— Не беспокойся, — ответил Фриц. — Ей еще раньше сказали. Мой отец ходил к ней на работу. Она тоже не вернется домой.
— Когда я увижу ее?
— Пойдем со мной.
Фриц взял Генриха за руку, и они долго шли по темным улицам. Наконец Фриц свернул в какие-то ворота. Они прошли большим мрачным двором. Потом спустились в подвал в конце двора. Фриц постучался.
— Кто там? — послышалось изнутри.
— Я, Фриц.
Дверь открылась, и они вошли в крохотную комнатку. Там их встретил приветливый старик. Больше никого не было.
— Вот это Генрих Кламм, — сказал Фриц вполголоса.
— За вами никто не следил? — спросил старик.
— Никто; я смотрел всю дорогу, — ответил Фриц.
И вдруг из-за полога кровати вышла матушка Кламм.
— Генрих! — вскрикнула она и протянула к нему руки.
— Мама!
И они крепко обнялись.
— Генрих, золотой мой мальчик, — сказала матушка Кламм, — я уже все знаю, мне все рассказали. Я горжусь тобой. Теперь я знаю, что ты будешь хорошим, храбрым бойцом против фашизма. Я очень довольна тем, что ты сделал. Если бы ты мог меня раньше спросить, я бы сказала: «Да, Генрих, так и сделай». А теперь, мой милый, мой умный мальчик, мы должны на время расстаться.
— Почему?
— Потому что мы не можем вернуться в нашу комнату. Полиция ищет меня.
— Почему тебя? Ведь это я спрятал того парня. Тебя тогда и дома не было.
— Да, мой мальчик. Но ведь никто не поверит, что ты сам придумал этот тайник. Никто не знает, какой ты у меня умник. Они, наверное, думают, что я это все сама устроила.
— О, — всхлипнул Генрих, — теперь из-за меня тебя посадят в тюрьму.
— Ну нет, — улыбнулась матушка Кламм, — это им не удастся. Уж я так спрячусь! Но с тобой нам неудобно будет. И потом у меня еще очень важное поручение.
— Какое поручение? — спросил Генрих.
— Этого я тебе не могу объяснить. Придет время, ты сам будешь получать такие поручения. Так, значит, нам нужно будет пожить отдельно. Сегодня, мой мальчик, ты будешь спать здесь. Чуть свет отправляйся к дяде Римеру. Ты ведь знаешь, где он живет. Ты ходил туда с отцом, помнишь?
— Я знаю, — кивнул Генрих.
— Расскажи ему, что у нас случилось. Он о тебе позаботится. Теперь, родной мой, иди ложись. Бедняжка, у тебя глаза слипаются…
Матушка Кламм помогла Генриху раздеться и постлала ему на такой же скамье, как у них дома. Только рядом не было коврика для Вольфи. Но кому он нужен, коврик, если Вольфи нет на свете…
— Где ты будешь, мама? — спросил Генрих и обнял ее за шею.
— Нельзя этого говорить, — ответила она. — Но мы скоро увидимся. И я всегда буду знать, где мой малыш.
Она еще раз поцеловала его, и Генрих почувствовал у себя на щеке ее горячую слезу.
— Не бойся, Генрих, ничего не бойся, — сказала она на прощанье. — У нас везде товарищи, они нам помогут. Мы — одна большая семья во всем мире.
— Я не буду бояться, — пробормотал Генрих уже с закрытыми глазами.
Больше он ничего не слышал. Он не слышал, как мать пожелала ему спокойной ночи, как попрощался Фриц, как они вместе вышли из комнаты. Он спал.
Добряк-хозяин остался один. Он сел за стол и долго в раздумье глядел на спящего мальчика.
Когда Генрих проснулся, то не сразу понял, как он сюда попал. А когда все припомнил, ему стало тяжело-тяжело на сердце. Но старик был такой приветливый, такой простой, точно он давно уже знал и любил Генриха.
Умывшись, Генрих получил кофе с хлебом, как дома. Потом старик дал ему школьную сумку.
— Возьми с собою, Генрих, — сказал он, — тут немного теплого белья и кое-что поесть. Тебе уже пора итти. Будь здоров, малыш!
Генрих поблагодарил за завтрак и вышел. На башне пробило девять часов. Вдруг он вспомнил, что вчера обещал белокурому притти в половине десятого на Мюнхенерштрассе, дом двадцать один. Это было не очень далеко. У него еще было полчаса времени. Можно поспеть. А оттуда уже к дяде Римеру.
Он скоро нашел двадцать первый номер. Но у ворот никто не ждал. «Может быть, он задержался», подумал Генрих. Он стал ходить взад и вперед и смотрел во все стороны… Без четверти десять. Генрих решил уходить, но в это время из ворот напротив показался белокурый, пересек улицу и, не глядя на Генриха, вошел в ворота двадцать первого номера. Генрих — за ним.
— Почему вы ждали на той стороне? — спросил Генрих, когда они вошли во двор.
— Я хотел посмотреть, не идет ли кто за тобой. За нами могли следить. Нужно быть очень осторожными.
— А как вы вчера выбрались из нашего дома?
— Ты ждал меня у ворот? — усмехнулся парень. — А я вылез на чердак, потом через отверстие в крыше на соседнюю крышу и — вниз. Но скажи мне лучше, что там было дальше. У меня теперь мало времени.
Генрих наскоро рассказал о печальном конце Вольфи и обо всем, что ему сегодня ночью говорила мать.
Белокурый наморщил лоб.
— Твоя мать, конечно, права. Но куда, ты говоришь, она тебя послала? К дяде Римеру?
— Да.
— Не ходи туда, малыш. Твой дядя Ример уже не живет там.
— А где он живет?
— Со вчерашнего вечера он, как и твой отец, живет в какой-то тюрьме. Если ты пойдешь его разыскивать, схватят и тебя.
— Куда же мне итти? Домой нельзя…
— Не бойся, Генрих… Сейчас. Минутку подумаю.
Он посмотрел на свои ручные часы.
— Теперь десять часов. Слушай меня хорошенько, Генрих. Иди садись где-нибудь на скамью, чтобы тебе видны были башенные часы. Жди там до половины двенадцатого. А тогда иди на вокзал. Ты знаешь, где вокзал?
— Знаю.
— Ты должен там быть ровно в двенадцать часов. Только ровно в двенадцать, малыш.
— Ладно, — кивнул Генрих.
— На углу справа увидишь будку, где торгуют фруктами и овощами. Ты иди прямо туда. Придет женщина, пройдет мимо тебя и скажет «Генрих». Она на тебя и не посмотрит, а ты иди за ней. Не заговаривай с ней: никто не должен заметить, что вы друг друга знаете. За тобой ведь могут следить.
— А что же будет дальше? — спросил Генрих.
— Сейчас не могу тебе сказать. Но все будет хорошо. Ты попадешь к хорошим товарищам.
— А мама будет знать, где я? Она ведь думает, что я пошел к дяде Римеру.
— Она тебя найдет, Генрих. Все наши товарищи держатся вместе. До свиданья! Ты храбрый, умный малый и будешь хорошим товарищем. Когда увидишь мать, можешь ей сказать, что ты спас Карла Бруннера.
Карл Бруннер улыбнулся Генриху, вышел на улицу и исчез в толпе. Генрих медленно пошел в сторону вокзала. Времени было еще много. Неподалеку была колокольня с часами, окруженная садиком. Генрих присел на скамью и стал ждать. Утром он так спешил, что почти не ел, и теперь был голоден. Мать сунула ему в сумку хлеб и маргарин. Но Генрих думал: «Может быть, после нечего будет есть — пускай лежит».
В половине двенадцатого он встал со скамьи и пошел в сторону вокзала. Это было не очень далеко. Перед вокзалом была большая площадь. Генрих сразу увидел по правую сторону фруктовую будку. Но там стояла очередь, по крайней мере двадцать женщин. Это его встревожило. Как же он узнает ту, что должна с ним заговорить? Женщины в очереди сильно шумели, потому что овощи опять подорожали. «Что же вы с нами делаете? Просто житья нет бедным людям!» кричали в очереди. Как тут услыхать, когда тебе тихонько скажут «Генрих» и пройдут мимо? А если он ее не найдет, что же с ним будет?
С неспокойным сердцем подошел Генрих поближе и медленно обогнул очередь, которая становилась все больше. На вокзальных часах пробило двенадцать. Генрих прислушался, не назвал ли его кто по имени. Но что тут услышишь, когда так страшно шумят?.. Прошло пять минут, прошло десять минут. Генрих прогуливался уже по другую сторону будки. Он начинал терять надежду.
Вдруг он услыхал свое имя. Но совсем не тихо, а так громко, что ясно было слышно даже среди этого шума.
— Генрих! — звонко и сердито кричала женщина. — Генрих! Идешь ты или нет, шалопай эдакий?
«Это она не меня зовет, — подумал Генрих. — Зачем она станет так ругаться, когда она меня совсем не знает?»
Все же он хотел подойти взглянуть. Но в этой длиннющей очереди нельзя было разобрать, кто кричал.
Вдруг он увидел женщину, бегущую от будки с большой корзинкой на руке. Перебегая площадь, она кричала:
— Генрих, противный мальчишка! Идешь ты или нет, Генрих?
И она махала рукой в другую сторону, словно где-то там был Генрих, на которого она сильно сердилась.
Но наш Генрих смотрел как раз туда и видел, что там нет никакого мальчика. Поэтому он пошел за женщиной следом. Он видел, как она стала за афишной тумбой у другого угла вокзала. И она уже не кричала, хотя к ней никто не шел. И Генрих заметил, что, пока он шел к афишной тумбе, женщина смотрела прямо на него. Когда он приблизился, она уже отвела глаза, но тут же он услышал, как она негромко сказала:
— Генрих Кламм, иди за мной в десяти шагах.
Женщина перекинула корзинку в другую руку и пошла вперед. Генрих заметил, что в корзинке лежит отцовская кожаная куртка.
Он все время держался в десяти шагах от нее. Она была ниже, полней и моложе его матери. Он никогда ее раньше не видел. И все же ему казалось, точно это их старая, хорошая знакомая.
Долго бродили они по улицам города. Наконец женщина свернула в какие-то ворота. Генрих — за ней. Она стояла в углу и протягивала ему отцовскую куртку.
Она протягивала ему отцовскую куртку.
— Карл Бруннер отсылает тебе куртку и передает привет, — тихо и быстро заговорила она. — Сейчас же иди по этой улице дальше, до номера двенадцатого. Там в воротах будет ждать тебя старик, он назовет твое имя. С ним и пойдешь.
Генрих хотел сказать «спасибо». Но женщина с корзинкой уже исчезла. Тогда он пошел, как ему было сказано, вдоль по улице, с сумкой за плечами и курткой подмышкой. Вот и номер двенадцатый. Но никакого старика в воротах нет. Ни в воротах, ни на улице. Но теперь уже Генрих не боялся. Он спокойно ждал: кто-нибудь да явится. Он вспомнил свою встречу с Карлом Бруннером и украдкой взглянул на другую сторону. Может быть, кто-нибудь прячется там?
И в самом деле: через улицу, в тени больших ворот, стоял старик, внимательно глядевший на него. Тот самый старик, у которого он ночевал.
Генрих сделал вид, что ничего не замечает, и спокойно расхаживал взад и вперед. Старик перешел улицу. Генрих нарочно смотрел куда-то в небо и слышал, как тот сказал:
— Генрих Кламм, иди за мной.
И он пошел за стариком, у которого на голове была фуражка с большим козырьком. Подмышкой он нес какой-то сверток в газетной бумаге.
Шли они долго. Вот уж и город кончился. Было, наверное, часа четыре. Генрих совсем ослабел от голода. Но старик шел и шел, не оборачиваясь. Генрих даже не мог остановиться, чтобы вынуть свой хлеб с маргарином. И ноги у него разболелись. Он, кажется, никогда еще столько не ходил.
Они пересекли большое поле. За полем неожиданно блеснула река. По берегу шла хорошая проезжая дорога. Под большой тенистой ивой, на краю дороги, старик присел и с улыбкой обернулся к Генриху.
— Поди сюда. Генрих, — сказал он очень ласково. — Посидим тут немного. Ты, верно, очень устал.
Он скинул синюю фуражку и утер себе лоб. Потом стал разворачивать пакет в газетной бумаге. Генрих подсел к нему, не говоря ни слова, словно они были старые друзья. Конечно, ему хотелось бы что-нибудь спросить про мать, но он этого не сделал.
— Я тут принес кое-что закусить, — сказал старик и вынул из бумаги хлеб с ливерной колбасой. — Поешь хорошенько, малыш, а что останется, мы уложим к тебе в сумку. Ладно?
— Спасибо, — сказал Генрих.
Все это было очень вкусно, и настроение у него, несмотря на усталость, было прекрасное.
— Послушай, милый мой Генрих, — так же ласково продолжал старик: — я должен оставить тебя одного, мне нужно вернуться в город. Но ты ведь умный и храбрый малый и не будешь бояться. Правда? Хорошенько тут отдохни. Когда увидишь, что солнце начинает садиться, тогда ступай берегом. Не бойся темноты: дорога прямая; только иди все время вдоль реки. Ты придешь к большому мосту и увидишь там человека, который чинит мотоциклетку. Подойдешь к нему и спросишь, где дорога на Рейхенгалль.
— Я и так знаю, — ответил Генрих. — Нужно итти через мост и все время прямо.
— Все равно, малыш, хоть ты и знаешь, а нужно подойти к человеку и спросить. Он тебя возьмет с собой и отвезет в одно место. Там ты будешь жить, пока за тобой не приедет мать и не заберет тебя оттуда.
— А когда она заберет меня?
— Точно не могу тебе сказать. Думаю, что скоро. Ну, мне нужно итти. Я тебе еще положил в сумку пять марок. Тебе нужно иметь при себе немного денег.
Он протянул Генриху руку, прощаясь.
— А что я скажу, — спросил Генрих, — если кто-нибудь остановит меня и будет спрашивать, куда я иду?
— Скажи, что к тетке, которая живет по соседству. До свиданья, Генрих!
И старик направился к городу.
Генрих с минутку смотрел ему вслед. Потом завернул остатки колбасы и хлеба и уложил в сумку. Затем разостлал на траве отцовскую куртку и улегся на спину. Он смотрел в синее небо и следил за быстрым полетом ласточек. Теплый ветерок тихо раскачивал ветви ивы. Генрих смотрел, смотрел в небо, пока не уснул.
Когда он проснулся, солнце стояло уже низко. Нужно было собираться в путь: до моста было очень далеко. Через некоторое время он дошел до того леса, где вчера ночью у них было сражение. А вот и высокий холм со старой елью, под которой лежит его Вольфи.
Генриху захотелось подняться наверх, чтобы еще раз попрощаться со своим лучшим другом. Как же он удивился, когда увидал, что на могилке посажена елочка! Вся могилка покрыта красивым зеленым мхом и обложена еловыми шишками. «Кто-то уже приходил сюда», подумал Генрих, и слезы выступили у него на глазах. Хорошие товарищи! Они так славно украсили могилку и сами будут за ней ухаживать, когда он, может быть, уедет далеко отсюда.
Генрих сел на могилку и положил руку на маленький холмик, покрытый мхом.
— Вот видишь, Вольфи, — сказал он, — сколько у тебя друзей. Мы все держимся вместе, мы — как одна большая семья во всем мире.
Только он это сказал, как вдруг его кто-то окликнул:
— Генрих!
И из лесу вышла Хильда с букетом цветов, который она только что нарвала. Она положила цветы на могилу и села рядом с Генрихом. Оба были так взволнованы, что долго не могли говорить. Наконец Генрих сказал:
— Я уже не вернусь домой.
— Мы знаем, — сказала Хильда и схватила Генриха за руку. — Но сюда, на могилу, ты когда-нибудь вернешься?
— Да, — кивнул Генрих.
— Тогда и я приду сюда.
И они замолчали. Они смотрели вдаль, на поля по ту сторону реки. Опять, как тогда, далеко на горизонте прополз крошечный поезд. Солнце садилось, огромное и огненно-красное. Скоро осталась половина его. Потом одна четверть. Потом узенькая полоска, которая горела алым цветом.
— Ничего уже не видно, — сказала Хильда.
Генрих поднялся и взял куртку подмышку.
— Нужно итти, — сказал он тихо. — До свиданья, Хильда!
— До свиданья, Генрих!
Она смотрела на него добрыми голубыми глазами, со всем как тогда, когда в первый раз подсела к нему на скамейке в парке.
Генрих снова спустился к реке и пошел по берегу. Он еще раз оглянулся. Он видел холм, а наверху крошечную фигурку, которая махала ему носовым платком. Генрих последний раз махнул ей рукой, потом дорога свернула, и холм с могилкой Вольфи скрылся из виду.
Уже совсем стемнело, и на небе зажглись звезды. Поднялся прохладный ветер. Скоро взошла луна. Река блестела серебром. Откуда-то, из садов на другом берегу, доносился собачий лай. Деревья и кусты были похожи на людей и животных. Никогда бы раньше Генрих не решился ночью итти один. Но теперь ему совсем не было жутко. У него теперь столько друзей повсюду, столько хороших товарищей! Они ему помогут в минуту опасности.
Генрих озяб и надел отцовскую куртку. Пока он добрался до моста, он очень устал. Вскоре он вышел на шоссе. В самом деле, вот мотоциклетка, а рядом стоит на коленях человек и чинит ее. Никого больше не видно кругом. Генрих подошел к нему.
— Добрый вечер, дядя, — сказал он. — Как тут пройти, в Рейхенгалль?
Человек поднялся с колен и приветливо улыбнулся.
— В Рейхенгалль? — переспросил он. — Я как раз туда еду. Садись-ка в колясочку.
Генрих залез в колясочку.
— Мне кажется, — сказал человек, — ты так мал, что можешь даже улечься. Попробуй-ка… Вот так, хорошо. Теперь мы укроем тебя курткой, и никто тебя не увидит.
Вскоре Генрих услышал стук мотора и даже под курткой почувствовал, что они несутся, как ветер, по шоссе. Генрих скоро уснул.
Он проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
— Эй, малыш, — послышалось над ним, — нужно вставать.
Когда он открыл глаза, над ним синело небо, жаворонок пел в воздухе, напоенном солнцем. Рядом с шоссе расстилался большой луг, густо поросший высоким папоротником. Мотоциклист нагнулся и вынул мальчика из коляски. Генрих так долго пролежал свернувшись, что ноги у него затекли. Сначала он не мог даже стоять. Его новый знакомый растирал ему ноги и говорил:
— Теперь ты должен забраться в эти папоротники. Прижимайся к самой земле и ползи, чтобы тебя совсем не было видно. Ползи прямо и прямо, пока доберешься до того края луга. Там ты можешь спокойно встать: ты уже будешь по ту сторону границы, не в Германии. Пойдешь прямо до первой деревни. Вот тут написан адрес. — Человек протянул ему письмо. — Пойдешь туда и будешь там жить, пока твоя мать не заберет тебя.
Только он успел это сказать, как вдали послышался треск мотоциклетки. Ее не было еще видно, но она быстро приближалась.
— Ого! — прислушавшись, сказал человек. — Ну-ка, живей, а то беда будет…
Письмо было уже у Генриха в кармане. Он перескочил канаву и через несколько секунд скрылся в высоких папоротниках. Он был так мал, что его совсем не было видно.
Но через какие-нибудь две-три минуты появился второй мотоцикл. В коляске сидел полицейский чиновник.
Генрих еще слыхал, как он грубо спросил:
— Куда?
Ответа Генрих не мог расслышать: человек, с которым он приехал, говорил слишком тихо. Он только слышал, как полицейский громко сказал:
— Ваши бумаги!
Потом полицейский спросил:
— Почему вы тут стоите?
Потом еще спросил:
— Вы никого не высаживали из своей коляски?
На этот раз Генрих ясно услышал ответ:
— Вы же видите, что кругом ни души. Разве тут есть где укрыться человеку?
Это была правда: взрослому тут было не спрятаться.
Полицейский покатил дальше.
Генрих скоро дополз до конца луга. Он поднялся — и заметил, что второпях забыл куртку. Но делать было нечего. Он пошел прямо и скоро вошел в небольшую опрятную деревушку. Ему навстречу шагал крестьянин.
— Добрый день, — поздоровался Генрих и показал ему письмо.
— В третьем доме направо, там и найдешь, — сказал крестьянин.
Дом очень понравился Генриху. Окна были украшены резными, ярко расписанными наличниками.
Когда Генрих вошел в комнату, он прежде всего увидел собаку, похожую на Вольфи, и канарейку в клетке. На окне стояло много цветов. На диване лежала кошка. Навстречу Генриху вышла женщина с доброй улыбкой. Когда она прочла письмо, то спросила:
— Это ты — храбрый и умный Генрих?
Она его поцеловала и сняла у него сумку со спины.
— Иди садись, ты как раз поспел к завтраку.
— Как звать собаку? — спросил Генрих, когда собака подошла к нему и положила голову ему на колени.
— Неро, — ответила женщина.
Хорошо зажил Генрих на новом месте. А через две недели пришло письмо от матери. «Не беспокойся, — писала она. — Мне хорошо, и скоро мы все увидимся».
