1. Царица Майская.
Лезвеемъ орудія Ваятель высѣчетъ тамъ чашу, да, Урну-Луну Луннаго Года. Она будетъ сдѣлана какъ бы преградой, да защитить себя сердце лезвеемъ.
Она, Урна-Луна, послужить основой, опорой малымъ камнямъ соединеннымъ, яйцамъ птицъ.
Тонкое остріе высѣчетъ голову, украшенную жемчужинами, нанизанными противъ глаза -- тамъ.
Тамъ, гдѣ разобью я забвеніе, противящееся памяти -- ибо, говорятъ, изгибы, отвергающіе забвеніе, онъ ваяетъ -- тамъ, раскрою я лѣтопись Написаній Священныхъ, лѣтопись Знанія и Мудрости.
О, зачаруетъ, обольстить, околдуетъ моя яйцевидная голова.
Да, лезвее инструмента повѣдаетъ Знаніе Начертаній Священныхъ. Камень Оно изсѣчетъ. Оно явить силу сокровенную, тайную -- тамъ.
2. Голова и Рука.
Но, возглашая сущность ваянія -- власть опьянять, зацѣплять, уловлять, подобно тому, какъ крюкъ ловца жемчуговъ уцѣпляетъ, срываетъ жемчужную раковину, въ которой скрыта услада шеи, забава руки, о самой основѣ ваяній, о ихъ существѣ, о причинѣ могущества ихъ -- я говорю.
Часть лица маленькой дѣвочки, основой ваянія, я хочу. Голову изваянную, милую, нѣжную, съ застѣнчивой, трепетной прелестью дѣтства -- я хочу.
Вмѣстѣ съ этой головою, чуть склоненной изгибомъ шеи,-- волос а.
Я хочу, чтобъ рука, прикасаясь, отдѣливъ удлинняла прядь волосъ.
Руку съ кистью руки -- я хочу. Чтобъ рука, зацѣпляя утягивала голову, какъ бы заставляя ее вернуться. Это хочу.
И хотя знакъ і столь жалостно извить, какъ согнутый тростникъ, съ жемчужинами но краямъ, этотъ изгибъ -- я хочу.
Я хочу, чтобъ этотъ изогнутый тростникъ съ жемчужинами по краямъ былъ изваянъ съ моимъ изображеніемъ, предъ взоромъ глазъ моихъ, на вершинѣ моего лица.
Между тѣмъ какъ хочу я, чтобы ликъ мой далъ мнѣ власть опьяняющую -- недобрую власть, быть можетъ? причину слезъ, кто знаетъ? лица маленькой дѣвочки изваяніе, милое и нѣжное -- я хочу.
Нѣжное могущество, сладостное величіе, долговѣчность во времени, чрезъ него -- я хочу.
Руку Царицы, созданную, чтобъ носить жемчуга, голову дѣвочки, чья стыдливая прелесть напоминаетъ дѣтство народа-ловца жемчуговъ, причину и основу могущества вашихъ ваяній -- я возглашаю, и это хочу.
3. Итцамна-Герой.
Быть можетъ, онъ, тотъ, онъ -- призывъ, онъ -- вождь, народъ юный, могучій, первый возставшій, мной призванный къ своему возвеличенью, онъ, которому я -- вождь, я -- призывъ, знамя, который я чту, люблю -- онъ будетъ позднѣе, мало-по-малу, разрушенъ -- кто знаетъ? кто знаетъ?
Развернувъ тогда крылья знанья, осторожная, я пойду. Я покажу, я хочу, я покажу, я заставлю увидѣть величіе Мудрости, нѣжныя уста Начертаній Священныхъ раскрою.
Могучая, смѣлая, быстрая, надъ скорбью я возведу его, которая вращаетъ, вертитъ, кружитъ, свиваетъ, я покорю ее, я -- Гулъ отдаленный Жизни, Жизнь Всемогущая -- я.
Отъ взора моего изгоню я жестокую цѣпь, уничтожу, связующую, я возвеличу величіе народа и столицы его охранять я буду заботливо, охранять безгранность его величія, и, какъ коршунъ, парящій надъ вершиной, имъ буду возвеличена я.
"Ты навсегда, о, народъ Майи, сохранилъ память минувшаго, скажетъ устами Священныхъ Начертаній гулъ отдаленный.
Давно, очень давно, послѣ того какъ пришелъ жестокій человѣкъ, проклятый козелъ быстрый, легконогій, скребло жесткокожихъ, тотъ, который пожираетъ хлѣбъ изъ глотки каждаго, безконечныя скорби настали тогда, печали безчисленныя.
И потомъ, позднѣе, Великій Старецъ, Великій Древній Справедливецъ пришелъ, онъ шелъ направо, чтилъ народъ, и его чтилъ каждый, гласно упрекнулъ онъ жестокаго, наглой смутѣ въ лицо говорилъ онъ, и великій свой ликъ явилъ.
Съ народомъ могучимъ, славнымъ, быстрымъ, со знаменьемъ лазурнымъ, какъ лазурь Океана,-- какъ отдаленный гулъ волнъ,-- въ путь онъ пошелъ.
И вотъ, когда, осторожный, онъ разбилъ его, могучій, опрокинулъ жестокаго, тотъ, скребло жесткокожихъ, пожиратель хлѣба изъ каждаго рта, въ безпорядкѣ онъ скрылся въ горной цѣпи, нѣкогда нашемъ убѣжищѣ, между изрытыхъ горъ, скользкихъ отъ дождей. Онъ будетъ уничтоженъ, мало по-малу, тотъ.
Великъ былъ древній ликъ, объединившій насъ, и величіе его есть величіе каждаго.
Берегись не почтить его, ты, который предстанешь здѣсь предъ ликомъ Начертаній Священныхъ. И если Священныя Начертанія отвѣтятъ тебѣ, берегись не оцѣнить, не почтить того, который пришелъ сюда, любя и заботливо храня каждаго изъ вѣрныхъ своихъ, тому назадъ два вѣка Новой Жизни.
4. Царь Итцамнѣ.
Тамъ, въ пространствѣ, которое окружено изогнутымъ тростникомъ съ двумя жемчужинами по краямъ, оцѣплено канатомъ морскимъ, въ пространствѣ очерченномъ, въ кольцѣ тростника, среди ожерелья жемчужнаго, тамъ сдѣлать твое изображеніе, покоющееся, близь моего, стоящаго, линь твой, украшенный подвѣсками ниспадающими, вѣнчанный чащами таящими пушистыхъ волосъ.
Связать, сцѣпить оконечности одну съ другою, оперенности, какъ то знаменье, что несли предъ собой они, чье имя -- Ожерелья Перистыя.
Духи пламени, духи Майской рѣчи противъ рядовъ возставшихъ обсидіаномъ.
Это, вмѣстѣ, съ двумя свившимися подвѣсками, есть сердце въ кольцѣ дыханья, съ которымъ, въ которомъ суть два камня, прикрывающіе другъ друга,
Вотъ уже два вѣка, съ двумя маленькими отраслями, ушло съ той поры, какъ пришелъ святой богъ Оперенный, до времени какъ здѣсь, по слову моему, это, вотъ это возсозданіе.
Ты, который злую власть вѣковъ стираешь, ты, вершина благости, ты, величіе внуковъ моихъ, близь яснаго лика моего, близь нашего свѣтящагося жилища зеркальнаго, близь нашего вѣнца, ослѣпительно сверкающаго со времени тебя, твой вѣрный, благой, превышній ликъ здѣсь да запечатлится.
Ты, украшенный подвѣсками и перьями, ты знаменіе Времени, Поверхность отражающая, Зеркало дней нашихъ, Духъ освящающій, святой богъ Оперенный, двадцать вѣковъ назадъ пришелъ ты, а ничтоженъ, безъ всякой цѣны, былъ престолъ нашъ тогда.
Потомъ, увѣнчанный короной, уже въ сіяющей, какъ роса, волнистой коронѣ бѣлыхъ волосъ, святой богъ Горное Перо, Кукунтцъ Длинноперистый, онъ раздробилъ, онъ стеръ, онъ искрошилъ какъ въ ступѣ, онъ истребилъ солнцепоклонниковъ, и престолъ нашъ, прочно воздвигнутый на могуществѣ, утвердился,-- время, съ котораго Пришедшій долженъ быть обожаемъ, созерцаемъ какъ богъ, онъ, святой богъ Перистый, Итцамна.
Съ тѣхъ поръ какъ духъ его вдохнулъ благой Огонь священный, и слово его прорекло въ Майѣ святую божественность Крови, духъ поклонявшихся Солнцу порой воспламенялся. Было нужно, нужно будетъ, временами, дробить ихъ обсидіановое зеркало, крошить его, и наконецъ, это позднѣе, когда оно будетъ стерто, истреблено, искупленная кровь дѣтей нашихъ простится.
Обсидіановый рядъ примкнетъ въ зову прибойнной волны Океана, къ Знаменью Вѣщающему, Акольгуанъ-Кольгуэ, подъятое сердце и пламень возставшій надъ остріями подводныхъ камней.
5. Возстаніе Майевъ.
Въ началѣ, въ далекой древности, ужъ довершилось теперь двадцать рядовъ Времени (тысяча сорокъ годовъ), народы-листки объединялись въ содружествѣ, тѣсными узами братства, помощь помощи создала изобиліе, и не вѣдалъ волненій ликъ народа, какъ не вѣдаетъ его зеркальность недвижныхъ водъ.
Прокралось потомъ обсидіановое зеркало, проскользнулъ онъ, пожиратель хлѣба, грабитель каждаго рта, алчный, жестокій, и лютый. Сжалъ онъ, увы! сковалъ вѣстника мысли, увы! слухъ народа. Ликъ хищной птицы, показался онъ съ глазами, обращенными въ высь, означилъ онъ Солнце, кошмаръ зрѣнія, Верховнымъ Властителемъ, Окомъ Блюдущимъ. Ротъ свой открылъ онъ, жирный, маслянистый, мерзкій крокодилъ. Ядомъ своимъ отравилъ онъ, змѣй. Впивался, сосалъ онъ, грызъ, чужеядный. Онъ возмогъ, нарядился въ могущество, первый чудовищный сонъ, налегшій кошмаръ.
Вотъ уже семь рядовъ Времени (триста годовъ и шестьдесятъ четыре), всколыхнулось, взметнулось содружество народовъ, огонь, что сверкаетъ во мракѣ, таится подъ пепломъ, когда, алчный наглецъ, онъ опрокинулъ глиняныя хижины. Нужда хлѣба ему помогала.
И потомъ, вторично, стонъ, о! скорбный и горькій стонъ пронесся среди сочетавшихся народовъ. Огонь, что сверкаетъ во мракѣ, огонь, что таится подъ пепломъ, возсталъ. Человѣкъ пришелъ, Хунабъ-Ку, со знаменьемъ призывнымъ, два ряда Времени (сто годовъ и четыре) съ тѣхъ поръ. Знавъ прибѣжища несъ онъ предъ собою, предъ нами пронесъ. Онъ опрокинулъ верховенство обсидіановаго зеркала. Онъ голодъ укротилъ, страшный сонъ рабства онъ опрокинулъ. И надъ лачугой изъ глины царскій дворецъ онъ явилъ, древній пріютъ объединенныхъ народовъ-листковъ, корень древесный какъ знамя надъ глиняной хижиной.
6. Битва при Тулумѣ.
А! Чичимевъ, ты мѣшкоротый, и ты Звѣзда Утра? непристойная песья голова, гнусный ликъ лицемѣра двуликій, я прикую твою цѣпь. Я вскрою склепъ, я разверну Книгу Сказаній, что ведется съ временъ Владыки Праотца нашего и Владычицы Праматери, кончая Звѣздою Утра. Будетъ любо народу узнать, что чтимый его Отецъ и Вождь былъ Царь по рожденію. Онъ узнаетъ, онъ знаетъ объ этомъ, какъ о своей побѣдѣ.
Мерзкій Чичимекъ, мѣшкоротый, два войска было у нихъ, изъ А киля и Тулума, два войска, мы пришли съ однимъ. Мы выстроили копья свои и дротики. Двойное войско врага, лицомъ направо къ Тулуму, на берегу Океана, упираясь въ крѣпость, метало стрѣлы. Акольгуанъ развернулъ въ рядахъ знамена, явилъ цѣпь дружную и сильную. Устремился онъ прямо въ лицо непріятелю, метая стрѣлы. Тайно онъ обступилъ его, образуя уголъ. Проползая вдоль склона оврага, открылъ битву, изъ конца въ конецъ прорвалъ двойную линію вражескихъ полчищъ. Чичимекъ А киля, мѣшкоротый, смутился, оробѣлъ, былъ окруженъ. Двуликій лицемѣръ Тулума, Чичимекъ, что строилъ засады, былъ разбитъ, его городъ взять. Разрушенье ихъ крѣпости разъединило два лика, отшвырнуло врозь два камня развалинъ.
7. Паленке Дитя Лѣсовъ.
Кровь Юкатека, козлиной головы, наша была эта кровь. Горько, печально было слышать, что они, младшіе, сочетались съ врагомъ, когда мы, злополучные, скудные, укрывались отъ него въ тѣни лѣсовъ, но не уступили ему, и не было унынія, ни изнеможенія.
Молва о нищетѣ нашей пріучила троеликаго, Юкатека съ чертами уже искаженными, близь насъ обитавшаго, пренебрегать нами, самыхъ предковъ презрѣть.
За три ряда Времени (сто и пятьдесятъ годовъ) до Итцамны, Росы Живительной, чело ребенка-юноши, чей образъ здѣсь, скрывалось въ горахъ, подъ сѣнью лѣсовъ, подъ затѣненьемъ жестокаго врага, спутника лику искаженному, онъ былъ здѣсь и онъ былъ тамъ. Насъбыло много. И это тогда для врага двойного, онъ, Юкатекъ съ ликомъ $искаженнымъ, троеликій, обликъ козла, построилъ Уксмаль, Джайи, Кабй.
Позднѣе погубилъ себя, разрушенъ былъ врагъ, а троеликій Юкатекъ, искаженный, глядитъ теперь въ отшедшее. Онъ слитъ съ ребенкомъ-юношей, который говорить: "Я Палеике, Дитя Лѣсовъ, и больше тѣ лѣса, чѣмъ лѣсъ, они суть наше обиталище, то мать, то мать, но разиствующихъ чадъ, какъ есть вѣтви живыя на деревѣ, и вѣтви глушащія ростъ высокоствольнаго".
8. Юкатекъ Шести Городовъ.
Никогда, въ былые дни, нашъ родичъ шестиликій, съ печальнымъ лицомъ онъ не былъ никогда. Видѣли, какъ Юкатекъ, нынѣ обликъ козла, отовсюду охватывалъ, окружалъ соперника, видѣли его, онъ былъ нѣжный и ласковый, уступчивый, медлительный, безпечный. Окружая врага, увы! этотъ шестиликій убоялся каната, тяжести камня, что долженъ былъ поднять. Робкій, трепещущій, какъ лепестокъ надводный, онъ устрашился врага ущемляющаго. Разслабленный и боязливый, изможденный изнѣженностью, былъ онъ однако, сильный и ловкій, равный недругу прожорливому, котораго тогда убоялся. Непристойный, онъ молилъ злосчастнаго покровительства, онъ вынудилъ тяжкое иго злодѣевъ.
Вкругъ врага онъ сперва горделиво похаживалъ, точно индюкъ. Сталъ обучаться потомъ, чтобъ быть помогающимъ. Приглашенъ былъ къ работамъ потомъ, присужденъ подъ ярмо. Видѣли, какъ тянулъ онъ канаты, прокладывалъ пути, получалъ, принималъ, тащилъ, и пилилъ, обнималъ -- каменные грузы.
За шесть рядовъ Времени, триста и двѣнадцать годовъ, до Итцамны, Росы Разсвѣтной, видѣли его, шестиликаго, строителемъ стѣнъ крѣпостныхъ -- городовъ, что назвались Лабпакъ, Тэльчакъ, Итцамаль, же, Цакбе, Баклахаль. Видѣли великаго слѣпца, работающаго. И потомъ, какъ скребъ онъ улицы, какъ подметалъ ихъ, видѣли его. Нынѣ просвѣщеннымъ и мудрымъ, склоненнымъ подъ каменнымъ ярмомъ, и научающимся, видятъ его, да видятъ его, печальнымъ или веселымъ, но навѣки дружнымъ въ союзѣ.
9. Горцы Митлы.
Тогда какъ ловили мы жемчугъ, давно, ужь больше двадцати рядовъ Времени, человѣкъ слѣва, изъ окрестностей стремнины Ципатанъ, мужъ изъ горной Митлы, подобно намъ былъ, и съ нами, ловцомъ жемчуговъ. Житель лѣсовъ, какъ мы, горецъ, подстерегалъ ненавистнаго двуликаго, и когда тотъ навѣялъ намъ великое бѣдствіе, голодъ, онъ, проворный и ловкій, слѣдилъ за надменнымъ, настигалъ, мѣтко билъ его.
Въ ту памятность несчастья, когда, сладкорѣчивый, тотъ испиватель крови, тотъ поѣдатель хлѣба, грабитель каждаго рта, утонченно вкушавшій изобиліе свое, когда тотъ, проклятый, изъ Тулы, обжора, глотка вздутая, пытался отправить войско свое, чтобъ пустить корни на Ципатанѣ,-- горецъ Митлы, вѣрный, милый горецъ, обуздалъ ненавистнаго, горецъ. Онъ пресѣкалъ, преграждалъ, замыкалъ проходъ, да удержитъ враговъ раздѣленными на два. Врагъ пришелъ въ великомъ числѣ, чтобъ силой отбить проходъ, вдругъ тутъ вождь повстанцевъ Митлы захватилъ страну, все кругомъ ненавистнаго сжегъ, обездолилъ, опустошилъ, пока тотъ не сгинулъ, пока не исчезъ, охваченный, сжатый вождемъ.
Это благое дѣло восхвалитъ -- возноситъ мысль мою.
Сочетавшися нѣкогда узами съ младшими ловцами жемчуга, какъ ихъ знакъ рожденья знаменуетъ это лепетомъ, недругъ спѣсивый рѣшилъ испытать великій валъ. Мерзкій ликъ двойной, огибая полуостровъ, онъ подошелъ, и предъ нимъ преграда -- вотъ. Трижды онъ приходилъ, обсидіановое зеркало, число ихъ убывало трижды. И вдали отъ полуострова оставался онъ на великомъ валу; тутъ внезапная буря швырнула изогнутый его челнокъ, и испиватель крови досыта пилъ онъ воду.
Да будетъ же дважды онъ пригвожденъ, на землѣ и на морѣ, къ полуострову, къ двадцати странамъ Толлана, черезъ него когда-то сожженнымъ, опустошеннымъ, покинутымъ.
10. Вокругъ Океана.
Да, мы явили вѣнецъ Владыки, который искали когда-то въ Океанѣ, гдѣ онъ былъ близь домовъ нашихъ, тамъ, гдѣ ложится Солнце. Мы ловили жемчугъ когда-то, мы опускали когда-то въ глубину тростниковую корзину, и человѣкъ, погружаясь, наполнялъ ее. Онъ поднимался, чтобы вздохнуть, и быстро другой заступалъ его, спѣшилъ любой, когда-то, и нырялъ въ водную пропасть, мы брали необходимое, принимали излишекъ, когда-то.
Чу, потомъ, Ураганъ, взорвался, Океанъ взметнулся, горькій, билъ волной, билъ волну, волны били, разбили укрѣпленныя стѣны святилища, очаги, жилища, челноки, все разбилось, что было привязано. Что приканачено было кругомъ, упало гурьбой.
Вотъ, все было разрушено, опрокинуто, и блуждающее племя стало искать свой путь въ низинѣ, вкругъ Моря пошло, направляясь толпой, вкругъ Моря, вдаль.
Идя, мы искали путей охотниковъ, пастуховъ, землекоповъ нечистыхъ, людей, стерегущихъ овецъ, и блюдущихъ стада, загрязненныхъ, бродячихъ, что отъ мѣста въ мѣсту идутъ, всегда, все дальше. Не говорило тогда языкомъ Майевъ содружество, огонь, что сверкалъ во мракѣ, огонь, что таился подъ пепломъ, когда-то.
Предложилъ кочевникъ быть указующимъ дорогу, помочь намъ; однако, нестройнымъ былъ путь, и не направляло его ни Новолунье, ни убываніе дня, ни Солнце, когда-то.
И пока мы шли, прежде чѣмъ быть здѣсь, по землямъ заросшимъ, вязкимъ, болотистымъ, тихонько прокралась Зараза -- и вотъ. Явилась, была настоящей, усилилась. Быть можетъ да, быть можетъ нѣтъ, было бъ лучше сѣсть въ лодки, и двигаться по Морю, еще двигаться по Морю, чѣмъ такъ собраться толпой? Но шелъ впередъ кочевникъ, и стада его шли передъ нимъ. А горькая глина гнала дальше Заразу.
О, если бъ жилъ онъ тогда, Хунабъ-Ку, нашъ единый богъ! О, быть можетъ, сразилъ бы Заразу онъ, какъ когда-то онъ же сразилъ черствость сердецъ нашихъ? Онъ, который любилъ насъ, нѣжилъ, вдохновилъ, возвеличилъ. Насъ, что были тогда какъ земля истощенная, полная жажды, у которой палящее лѣтнее небо, голубое безъ бѣлаго каждый мигъ, похищаетъ всѣ соки. Небесная дымка, священное облако снизошло, снизойдетъ всегда при имени святомъ Росы Небесной. Слезы глазъ нашихъ, струитесь.
О, ты, чей ликъ предстанетъ здѣсь позднѣе! Если твой умъ разумѣетъ, ты спросишь, кто мы.
Кто мы? А! Зарю спроси, спроси лѣсъ, волну спроси, спроси бурю, Океанъ спроси, спроси Любовь, спроси Землю, Землю скорбную, Землю родную. Кто мы? А! Мы -- Земля.
Раньше Земли не было руки, ни касанья.
Земля вѣщаетъ Воду.