В серых пустынных ландах, за Брестом, в старые годы возвышался замок. Стоял он среди гладкой пустыни, лишённой почти всякой растительности и открытой всем ветрам.
И всегда-то невеселы эти серые ланды, но особенно грустное чувство возбуждают они, когда летнее сверкающее солнце неумолимо жжёт их бурые кочки, и сохранившиеся до настоящего времени развалины замка, с зияющими чёрными отверстиями вместо окон, заливает ярким светом своим и запылённый словно выжженный замковый двор, и даже глубокий ров, заросший крапивой, бурьяном и полынью.
Но из самого сердца этих развалин поднимаются два необыкновенно стройных, высоких дерева -- платан и липа; плотно срослись они корнями, а ветви их так сплелись между собою, что трудно развить даже сорванную ветку. На далёком расстоянии видны эти деревья, -- единственная жизнь среди мёртвой, словно Богом выжженной пустыни.
Вот что рассказывает о них предание.
Когда-то очень давно жила в замке угрюмая и гордая вдова графа де Гралон со своим единственным сыном, Даниэлем. Мальчик был тихий, болезненный, и детство его проходило очень одиноко и печально. Целые дни просиживал Даниэль у узкого окна своей башни и смотрел на зелёные верхушки деревьев сада, единственного во всём околотке. Сад этот принадлежал вдове одного из жителей бурга и был очень красив и велик, заканчиваясь с одной стороны большим, заросшим лозняком прудом, по обеим сторонам которого шли густые аллеи из каштанов, тисов, сирени, яблонь, поросшие снизу вереском и плющом. Кое-где между аллеями выдавались полянки с изумрудной зеленью, шелковистой, тонкой травой, среди которой пестрели и кивали своими розовыми, жёлтыми, лиловыми головками всевозможные луговые цветы. По саду бегала и резвилась пятилетняя дочь хозяйки -- Синт, как звали её все окружающие, уменьшая имя Гиацинты.
Надоела графине меланхолия её маленького сына, и она всячески старалась развеселить его. Раз позвала она его в большой замковый зал и, показывая ему на портреты его гордых предков, закованных в латы, и их жён, в узких белых платьях, с огромными шляпами на головах, спросила его:
-- Неужели не гордишься ты тем, что принадлежишь к такому знатному роду, и не хочешь продолжать их дела?
-- А что же это за дело?
-- Они бились с неверными и славились как гордые и знатные властители Бретани!
-- Что же это за дело, -- быть властителем Бретани?
Рассердилась угрюмая графиня де Гралон, -- не умела она объяснить сыну, чем, собственно, он должен был гордиться, хотя и чувствовала необходимость внушить ему родовую гордость.
-- Ты вечно сидишь каким-то сиднем у окна своей башни и Бог знает, о чём думаешь! -- сказала она недовольным голосом. -- Лучше бы перечитывал историю Бретани, что прислал тебе в подарок святой отец!
-- Мне трудно читать: я ещё плохо разбираю, и мне хочется погулять вон в том саду, оттого-то я и сижу у окна и смотрю на деревья.
Послала графиня за вдовой бюргера и сказала ей:
-- Мой сын, граф де Гралон, желает гулять в вашем саду.
-- Я живу вдвоём со своей пятилетней дочерью и буду очень рада принять в нашем саду молодого графа! Мы беспокоить его не станем, -- пускай гуляет себе на здоровье!
Поморщилась графиня от этих простых слов необразованной женщины, но делать нечего, -- пустила к ней Даниэля: не было другого сада на милю кругом.
Сначала Даниэль приходил в сопровождении целой свиты и часами угрюмо сидел под деревом, но затем свиту перестали отпускать с ним, а слуга, что должен был находиться при нём неотлучно, предпочитал гостиницу бурга прекрасному саду, и Даниэль мало-помалу был предоставлен самому себе или, лучше сказать, хозяйкам сада. Очень дичился он сначала, но маленькая Синт вскоре так подружилась с ним, что дети стали почти неразлучны, и даже в глухую зиму Даниэль и Синт целые часы проводили вместе в саду. Графиня совсем не стесняла мальчика, находя, что на воздухе он становится и крепче, и здоровее.
Прошло несколько лет, и вот, маленькая Синт не только выросла, но и стала настоящей красавицей; Даниэль, её верный товарищ детства, не уступал ей ни в красоте, ни в ловкости, и детская дружба их незаметно росла вместе с ними и превратилась в неизменную всепоглощающую любовь.
Умерла мать Синт, и пришлось им расстаться: молодая девушка уехала в Париж к единственному своему родственнику, старому дяде, а её дом и сад купила графиня де Гралон для своего Даниэля. Но юноша ни разу не заглянул туда: его родные ланды, замок и даже дом и сад Синт казались ему такой страшной пустыней, что не мог он оставаться тут, и стал просить свою мать отпустить его ко двору французского короля: где же как не там следует находиться потомку такого знатного рода?
Уехал Даниэль, и осталась его мать в полном одиночестве; целыми днями ходила она по своим пустынным залам, и эхо разносило по всему замку гул её звонких шагов.
Прошло ещё несколько лет. Известия тогда доходили медленно и лишь случайно, но всё же знала графиня, что из сына её вышел доблестный воин: бился он бок о бок с рыцарем-королём [ Франциск I ] и в Италии, и в Пиренеях, и наконец делил плен своего сюзерена в Испании. Целыми днями ходила графиня по своим пустынным залам и не переставала думать о своём Даниэле.
Но вот, достигла радостная весть до замка в серых ландах: вернулись и король, и Даниэль из Испании. А затем вскоре пришла и другая весть, -- женился граф; сам король был сватом, и пышно отпраздновали свадьбу при дворе.
Какую герцогиню, из какого королевского рода выбрал он себе в супруги? Кто невестка гордой графини де Гралон? Бедная маленькая Синт, дочь хозяйки соседнего сада! Затаила свою злобу графиня и стала готовить замок к приезду молодых.
Весело звонили замковые колокола в один тёплый сентябрьский день, извещая соседей о приезде Даниэля с красавицей-женой. Сама гордая мать его вышла навстречу молодым и на пороге замка, согласно обычаю, подала им по золотому кубку с вином, -- только в кубке Синт заключался сильнейший на свете яд.
Не захотел Даниэль пить из своего кубка и, отдавая его матери, сказал:
-- Вы -- наша мать и повелительница, вам принадлежит первое место в этом замке, и первый кубок на пороге его надлежит выпить вам; мы же с Синт разделим второй: муж и жена должны делить всё пополам!
И с этими словами, смеясь, выпил он половину, а другую выпила Синт.
Побледнела графиня, но промолчала.
К вечеру стояли в парадном зале замка два гроба, а вдоль стен гордые рыцари и гордые дамы с ужасом смотрели из своих рам на это страшное дело.
Звонко раздавались шаги преступной матери: ходила она по опустевшему навеки замку, и люди в страхе отворачивались от неё.
Торжественно похоронили молодого графа в замковой часовне, а бедную Синт, как не принадлежавшую к знатному роду, в ландах, у окна часовни. Положила кормилица Даниэля ветку платана в его гроб, а священник -- ветку липы в гроб Синт, и выросли из гробов их платан и липа. Тянулся из часовни платан, тянулся, пока ветви его не разбили окна и не сплелись с ветвями липы, а затем срослись и стволы обоих деревьев.
Преступная мать недолго пережила своё злое дело, и давно лежит она далеко от замка в серых ландах, где похоронили её согласно её желанию.
Никто никогда уже не жил в замке со дня её смерти; шаги её неумолчно и звонко раздавались по залам и пугали даже самых смелых из наследников. Мир с того времени постарел на несколько сот лет; замок превратился в груду развалин, но окрестные жители даже до сих пор слышат ещё звонкие шаги по каменным плитам обрушившихся залов, и до сих пор ещё оба сросшиеся дерева растут и покачиваются над этой пустынею, и до сих пор ещё существует в народе поверье, будто сорванный с них листок оставляет на сорвавшей его руке неизгладимое пятно.
Сад Синт уничтожен, -- его вырубили, и теперь на его месте, на берегу пруда, стоит мельница. Года быстро и незаметно как летние тучки проносятся над этими серыми ландами и тёмными развалинами... Сгладят они понемногу и следы старинного сказания, повергнут в прах и оба сросшиеся дерева, -- но новая жизнь разовьётся в этом царстве смерти и разрушения, хотя нам и не суждено её видеть.