Однажды зимой, въ два часа ночи, графиня Жанна д'Эрувилль почувствовала такія сильныя боли, что, несмотря на свою неопытность, поняла приближавшіеся роды. Она сѣла на постель, надѣясь этимъ облегчить совсѣмъ новыя для нея страданія, и начала обдумывать свое положеніе. Ее мучилъ сильный страхъ, причиной котораго была участь, ожидавшая ребенка, а не опасность первыхъ родовъ, которая пугаетъ большую часть женщинъ. Чтобы не разбудить мужа, спавшаго рядомъ, бѣдная женщина принимала мелочныя предосторожности, напоминая спасающагося плѣнника. Несмотря на то, что боли становились все сильнѣй и сильнѣй, она перестала ихъ чувствовать, напрягая всѣ силы, чтобы опереться влажными руками на подушку и помочь своему страдающему тѣлу перемѣнить положеніе, въ которомъ она не могла двинуться. При малѣйшемъ шорохѣ большого стеганаго одѣяла изъ зеленаго муара она останавливалась, какъ при звукѣ колокола. Необходимость заставляла ее одновременно слѣдить за складками шумѣвшей матеріи и смуглымъ широкимъ лицомъ мужа, усы котораго почти касались ея плеча. Глубокіе вздохи, срывавшіеся съ его губъ, возбуждали въ ней такой страхъ, что ея щеки внезапно покрывались яркой краской. Преступникъ, достигшій ночью до воротъ тюрьмы и старающійся неслышно повернуть найденный ключъ, не могъ чувствовать большаго страха. Сѣвъ на постели, графиня не могла удержаться отъ радостнаго жеста, въ которомъ выразилась вся наивность ея характера, но улыбка, явившаяся при этомъ на ея воспаленныхъ губахъ, скоро исчезла: какая-то мысль омрачила ея лицо, а въ большихъ синихъ глазахъ снова появилось грустное выраженіе.
Она вздохнула и, не безъ осторожности, снова опустила руки на супружеское изголовье. Потомъ, какъ будто впервые послѣ брака почувствовавъ себя свободной въ мысляхъ и дѣйствіяхъ, она осмотрѣлась кругомъ, вытягивая шею и напоминая этимъ движеніемъ птицу, выглядывающую изъ клѣтки. Смотря на нее въ эту минуту, легко было угадать, что когда-то одна была весела и вѣтрена, но внезапно судьба разрушила ея первыя надежды и смѣнила грустью ея наивную веселость.
Комната графини напоминала одну изъ тѣхъ, которыя еще въ наше время восьмидесятилѣтніе сторожа замковъ показываютъ путешественникамъ съ слѣдующими словами: "Вотъ парадная спальня, въ которой ночевалъ Людовикъ XIII".
Стѣны были покрыты прекрасной коричневой матеріей въ широкихъ орѣховаго дерева рамахъ съ потемнѣвшей отъ времени рѣзьбой. Своды на потолкѣ образовали впадины, украшенныя коричневатыми арабесками въ стилѣ прошлаго вѣка. Темныя украшенія плохо освѣщались даже днемъ, когда солнце свѣтило въ этой широкой и глубокой комнатѣ. Серебряная лампа, стоявшая на большомъ каминѣ горѣла такъ тускло, что ея мерцающій свѣтъ напоминалъ звѣзды, которыя въ осеннюю ночь мерцаютъ иногда сквозь сѣрыя облака. Мраморныя фигуры, которыя поддерживали каминъ, находившійся противъ постели, пугали графиню. Она не смѣла взглянуть на ихъ лица съ открытыми, рѣзко очерченными ртами, изъ боязни замѣтить ихъ движенія и услы. шать страшный хохотъ. Въ эту ночь свирѣпствовала сильная буря, и ея порывы отдавались въ каминѣ съ зловѣщимъ шумомъ. Воздухъ проникалъ сквозь широкую трубу и уголья, казалось, дышаяи, то разгораясь, то потухая по волѣ вѣтра. Фамильный гербъ д'Эрувиллей, высѣченный изъ бѣлаго мрамора надъ каминомъ, придавалъ этому послѣднему видъ могилы, находившейся противъ постели другого памятника, воздвигнутаго въ честь Гименея. Современный архитекторъ затруднился бы рѣшить, была ли устроена комната для этой постели или постель для комнаты. Двухъ играющихъ амуровъ, вырѣзанныхъ на фонѣ изъ орѣховаго дерева съ гирляндами, можно было принять за ангеловъ; колонны изъ того лее дерева, поддерживавшія балдахинъ, были покрыты миѳологическими аллегоріями; объясненія которыхъ можно найти въ Библіи или метаморфозахъ Овидія. Если бы удалить постель, то этотъ балдахинъ можно было бы поставить въ какой-нибудь церкви надъ каѳедрой или мѣстомъ для богослуженія. Супруги поднимались по тремъ ступенямъ на пышное ложе, окруженное площадкой, которую украшали двѣ занавѣски изъ зеленаго муара съ изображенными на нихъ птицами. Складки этого громаднаго полога казались такими тяжелыми, что ночью ихъ можно было принять на металлическія. На зеленомъ бархатѣ съ золотой бахромой, образовывавшемъ фонъ роскошной постели, суевѣрные д'Эрувилли повѣсили громадное Распятіе, а домовый священникъ ежегодно въ день Пасхи мѣнялъ святую воду въ чашѣ, вдѣланной внизу креста.
Рядомъ съ каминомъ стоялъ шкапъ изъ дорогого дерева съ великолѣпной отдѣлкой. Подобные шкапы еще до нашихъ дней новобрачные получаютъ въ провинціи въ день свадьбы. Эти старинные баулы, столь цѣнимые теперь антикваріями, служили "арсеналами", въ которыхъ женщины хранили изящныя принадлежности своего туалета: кружева, воротники, дорогія платья, сумки, маски, перчатки, вуали,-- всѣ изобрѣтенія кокетства XVII вѣка. Съ другой стороны, для симметріи, стоялъ подобный же шкапъ, въ которомъ графиня держала книги, бумаги и драгоцѣнности. Старинныя кресла, обитыя шелкомъ, большое, съ зеленоватымъ оттѣнкомъ, венеціанское зеркало, въ богатой рамѣ, нѣчто въ родѣ подвижного туалета, составляли остальную обстановку комнаты. Полъ былъ покрытъ роскошнымъ персидскимъ ковромъ, свидѣтельствовавшимъ о щедрости графа. На послѣдней ступени площадки, окружавшей постель, стоялъ маленькій столикъ, на которомъ каждый вечеръ горничная ставила серебряный сосудъ съ прохладительнымъ питьемъ.
Каждый человѣкъ, сдѣлавшій нѣсколько шаговъ по жизненному пути, знаетъ тайное вліяніе обстановки на душевное настроеніе. Кто не переживалъ тѣхъ тяжелыхъ минутъ, когда во всемъ окружающемъ стараешься увидѣть залогъ надежды. Въ счастьѣ и горѣ, человѣкъ суевѣрный отъ природы смотритъ на окружающіе предметы, какъ на живыя существа и какъ бы ждетъ отъ нихъ совѣта. Въ эту минуту графиня именно съ такимъ чувствомъ оглядывала обстановку комнаты. Казалось, она просила у нея помощи и защиты, но мрачная мебель оставалась неумолимой.
Внезапно буря усилилась. Молодая женщина не смѣла болѣе надѣяться на милость, слыша небесныя угрозы, которыя въ то суевѣрное время могли быть истолкованы, смотря по воззрѣніямъ и привычкамъ всякаго. Неожиданно она перевела глаза на готическое окно въ углу комнаты, но мелкія стекла и множество свинцовыхъ перекладинъ мѣшали ей увидѣть небо и рѣшить, не приближается ли конецъ міра, который предсказывали нѣкоторые жадные до пожертвованій монахи. Она легко могла повѣрить этимъ предсказаніямъ: шумъ бушующаго моря, котораго волны разбивались о стѣны замка, соединялся съ воемъ бури; скалы, казалось, шатались. Несмотря на то, что страданія дѣлались все сильнѣе, графиня не смѣла разбудить мужа; она разсматривала его черты, какъ будто отчаяніе побудило ее искать въ нихъ утѣшеніе противъ столькихъ зловѣщихъ предзнаменованій. Если окружающая обстановка молодой женщины была грустна, то это лицо, несмотря на спокойный сонъ, казалось еще грустнѣе. Колеблемый вѣтромъ свѣтъ лампы изрѣдка падалъ на голову графа и эти свѣтовыя движенія на его лицѣ напоминали борьбу тяжелыхъ мыслей. Графиня съ трудомъ убѣдилась въ причинѣ такого явленія. Каждый разъ какъ порывъ вѣтра бросалъ свѣтъ на это широкое лицо, оттѣняя его характерныя черты, ей казалось, что глаза мужа устремлялись на нее съ неумолимой суровостью. Онъ казался ей грознымъ даже во снѣ. Многочисленныя морщины, слѣды волненій боевой жизни, свидѣтельствовали о грубыхъ страстяхъ графа и придавали его лицу отдаленное сходство съ шероховатою поверхностью камня, изъ котораго были построены зданія этой эпохи. Раньше времени посѣдѣвшіе волосы безпорядочно торчали, напоминая бѣлый мохъ на старомъ дубѣ. Орлиный носъ напоминалъ клювъ хищной птицы. Темныя пятна, морщины вокругъ пожелтѣвшихъ вѣкъ, выступающія кости на худощавомъ лицѣ, глубокія складки, презрительное выраженіе верхней губы -- все говорило о честолюбіи, храбрости безъ великодушія, деспотизмѣ, силѣ, которой слѣдовало опасаться, такъ какъ узкій черепъ доказывалъ полное отсутствіе ума. Лицо графа было страшно обезображено широкимъ поперечнымъ шрамомъ на правой щекѣ, казавшимся вторымъ ртомъ. Будучи тридцати трехъ лѣтъ, д'Эрувилль, желавшій прославиться, принялъ участіе въ несчастной войнѣ, которая началась послѣ Варѳоломеевской ночи, и былъ тяжело раненъ при осадѣ Ларошеля. Эта рана усилила его ненависть къ противникамъ религіи, а также, по весьма естественной причинѣ, и ко всѣмъ красивымъ мужчинамъ. До этого случая графъ былъ уже настолько дуренъ собой, что ни одна женщина не принимала его ухаживаній. Единственною юношескою страстью д'Эрувилля была извѣстная въ то время женщина, называвшаяся "прекрасной римлянкой". Недовѣріе, зародившееся вслѣдствіе новой неудачи, возбудило у графа такую подозрительность, что онъ не считалъ себя болѣе способнымъ внушить привязанности. Характеръ его сдѣлался невыносимымъ, и если онъ пользовался успѣхомъ у женщинъ, то обязанъ былъ этимъ только страху, который внушали его жестокости. Громадная, покрытая волосами рука графа была вытянута и, казалось, берегла графиню, какъ скупецъ бережетъ свое сокровище. Она представляла такое сплетеніе жилъ и выступающихъ мускуловъ, что напоминала вѣтку бука, обвитую пожелтѣвшими стеблями плюща. Взглянувъ на лицо графа, ребенокъ узналъ бы въ немъ одного изъ людоѣдовъ, о которыхъ разсказываются ужасныя исторіи. Достаточно было видѣть то пространство, которое онъ занималъ въ постели, чтобы угадать его гигантскіе размѣры. Густыя сѣдѣющія брови скрывали вѣки, усгніивая, такимъ образомъ, блескъ глазъ, сверкавшихъ дикостью, которая напоминала волка, выглядывающаго изъ лѣсной чащи. Безпорядочные широкіе усы, доказывавшіе презрѣніе графа къ своей внѣшности, мѣшали разглядѣть верхнюю губу. Къ счастію графини, въ эту минуту широкій ротъ ея супруга былъ нѣмъ, такъ какъ самые нѣжные звуки его суроваго голоса заставляли ее вздрагивать. Несмотря на то, что графу д'Эрувиллю не было пятидесяти лѣтъ, съ перваго взгляда ему можно было дать шестьдесятъ, настолько боевая жизнь, не сломивъ его сильнаго сложенія, повліяла на его наружность! Впрочемъ, онъ мало заботился о томъ, чтобы его считали молодымъ.
Графиня, которой шелъ девятнадцатый годъ, производила рядомъ съ этой колоссальной фигурой тяжелое впечатлѣніе своимъ контрастомъ. У нея была тонкая фигура и блѣдный цвѣтъ лица. Каштановые, перемѣшанные съ золотистыми прядями волосы, красиво оттѣняли ея изящное лицо, напоминавшее мадоннъ Карло Дольчи: смотря на эти блѣдныя, какъ слоновая кость, черты, вамъ кажется, что она готова испустить послѣдній вздохъ отъ страданія. Графиню можно было принять за ангела, ниспосланнаго смягчить суровость графад'Эрувилля.
-- Нѣтъ, онъ насъ не убьетъ,-- мысленно сказала она, посмотрѣвъ на своего мужа.-- Онъ честенъ, благороденъ, отваженъ и вѣренъ своему слову... Вѣренъ своему слову,-- повторила она про себя, вздрогнула и осталась какъ бы ошеломленной.
Чтобы понять весь ужасъ положенія графини, необходимо прибавить, что эта ночная сцена происходила въ 1591 году, въ то время, когда междоусобная война царила во Франціи, и законы не имѣли тамъ силы. Крайнія мѣры лиги, направленныя противъ восшествія на престолъ Генриха IV, превосходили всѣ бѣдствія религіозной войны. Самоуправство было настолько велико, что никто не удивлялся, когда знатный дворянипъ приказывалъ убить своего врага среди бѣлаго дня. Если какая-нибудь частная военная экспедиція предпринималась подъ защитой короля или лиги, она заслуживала съ обѣихъ сторонъ большое одобреніе. Такимъ образомъ, Боланьи, простой солдатъ, едва не сдѣлался принцемъ. Что же касается убійствъ, совершавшихся келейно, если можно такъ выразиться, то, по словамъ одного современника, о нихъ заботились столько же, сколько о соломѣ, лишь бы они не сопровождались особенными жестокостями. За нѣсколько времени до смерти короля одна придворная дама убила дворянина, дурно отзывавшагося о ней, а одинъ изъ любимцевъ Генриха III сказалъ ему: "Благодареніе Богу, государь, она ловко его заколола!"
Благодаря своимъ жестокостямъ, графъ д'Эрувилль держалъ въ повиновеніи Генриху IV всю часть Нормандіи, граничившую съ Бретанью. Будучи главой одного изъ самыхъ богатыхъ родовъ Франціи, онъ значительно увеличилъ доходы съ своихъ многочисленныхъ земель женитьбой на Жаннѣ де-Сенъ-Савенъ, молодой дѣвушкѣ, которая, по случайности, обычной въ тѣ времена, когда люди умирали, какъ мухи, наслѣдовала состояніе обѣихъ отраслей рода Сенъ-Гавеловъ. Ужасъ и безвыходное положеніе Жанны были единственными причинами этого союза. Черезъ два мѣсяца послѣ брака, на обѣдѣ, данномъ городкомъ Баіё въ честь графа и графини д'Эрувилдь, начался споръ, который въ ту темную эпоху казался очень забавнымъ: онъ касался предполагаемой законности дѣтей, родившихся черезъ десять мѣсяцевъ послѣ смерти мужа или черезъ семь мѣсяцевъ послѣ брака.-- "Сударыня,-- грубо сказалъ графъ женѣ,-- что касается рожденія ребенка черезъ десять мѣсяцевъ послѣ моей смерти, то я тутъ ничего не могу сдѣлать, но для начала не совѣтую вамъ родить черезъ семь мѣсяцевъ".-- Что же ты сдѣлаешь тогда, старый медвѣдь?-- спросилъ молодой маркизъ де-Вернейль, думая, что графъ шутитъ. "Безъ сомнѣнія, сверну шею и матери и ребенку!" Такой рѣшительный отвѣтъ положилъ конецъ спору, неосторожно начатому однимъ нижне-нормандскимъ дворяниномъ. Гости замолчали, смотря съ ужасомъ на хорошенькую графиню д'Эрувилль. Всѣ были увѣрены, что при случаѣ суровый супругъ исполнитъ угрозу.
Слова графа поразили молодую женщину, беременную въ то время, и въ ту же минуту предчувствіе, какъ молнія, мелькнувшее въ ея душѣ, подсказало ей, что она разрѣшится черезъ семь мѣсяцевъ. Внутренній жаръ охватилъ молодую женщину съ головы до ногъ; кровь съ такою силой прилила къ сердцу, что она почувствовала себя, какъ въ ледяной ваннѣ. Съ тѣхъ поръ не проходило дня, чтобы тайный страхъ не останавливалъ самыхъ невинныхъ порывовъ ея души. Воспоминаніе о взглядѣ и звукѣ голоса, которые сопровождали приговоръ графа, леденили теперь кровь графини и заставляли забыть о страданіяхъ. Она склонилась надъ неподинжнымъ лицомъ графа, стараясь во время сна найти на немъ признаки участія, которыхъ напрасно искала днемъ. При мысли о ребенкѣ, которому смерть угрожала, прежде чѣмъ онъ родился, у нея вырвался крикъ, походившій на вздохъ: бѣдное дитя! Неспособная размышлять въ эту минуту, графиня была охвачена безотчетнымъ страхомъ. Двѣ слезы медленно скатились изъ ея глазъ по щекамъ, образовали двѣ блестящія полоски и повисли на блѣдномъ лицѣ, напоминая капли росы, падающія съ лиліи. Какой ученый станетъ утверждать, что волненіе матери не отзывается на ребеикѣ въ тѣ часы, когда душа удерживаетъ верхъ надъ тѣломъ, передаетъ ему свои ощущенія, и волнуетъ кровь? Развѣ вѣтеръ, колеблющій дерево, не колеблетъ вмѣстѣ и плодъ? Слова "бѣдное дитя" могли быть приговоромъ, внушеннымъ видѣніемъ будущаго. Сильное волненіе придавало матери проницательность!
Зловѣщій отвѣтъ, вырвавшійся у графа, былъ звеномъ, связывавшимъ прошедшее его жены съ этими преждевременными родами. Гнусныя подозрѣнія, такъ публично выраженныя, настолько ужаснули графиню, что отозвались на ея здоровья. Послѣ рокового праздника она отгоняла разнообразныя картины прошлаго, которыя рисовало ея живое воображеніе, такъ же настойчиво, какъ другія женщины стараются вызвать ихъ. Она гнала отъ себя волнующія воспоминанія о тѣхъ счастливыхъ дняхъ, когда ея сердце могло свободно любить. Подобно пѣснямъ родины, заставляющимъ плакать изгнанниковъ, эти воспоминанія возбуждали въ ней настолько пріятныя ощущенія, что она упрекала себя въ нихъ, какъ въ преступленіи, и такимъ образомъ придавала еще болѣе ужаса обѣщанію графа. Въ этомъ заключалась причина страха графини!
Выраженіе лица спящаго въ нѣкоторомъ родѣ смягчается, благодаря полному спокойствію тѣла и ума; но хотя этотъ покой мало измѣнилъ черты лица графа, воображеніе рисовало несчастной такіе привлекательные образы, что она, наконецъ, почувствовала надежду. Буря и ливень утихли, и слышалось только грустное завываніе вѣтра. Страхъ и боли дали ей также минуту отдыха. Смотря на человѣка, съ которымъ была связана ея жизнь, графиня отдалась мечтаніямъ, настолько опьянявшимъ ее своею прелестью, что она не имѣла силы освободиться отъ ихъ чаръ. Въ одну минуту передъ ней прошли видѣнія потеряннаго безъ возврата счастія.
Сперва Жаннѣ смутно представился, какъ въ отдаленномъ блескѣ зари, скромный замокъ, въ которомъ протекло ея беззаботное дѣтство: зеленый лугъ, прохладный ручей, небольшая комната -- мѣста ея первыхъ забавъ. Она вспомнила, какъ собирала цвѣты, сажала ихъ и съ удивленіемъ замѣчала, что все увядало, несмотря на ея усердную поливку.
Вскорѣ, какъ въ туманѣ, явился передъ ней шумный городъ, большой потемнѣвшій отъ времени домъ, куда ее семилѣтнимъ ребенкомъ перевезла мать. Ей представились мучившіе ее старые, забавные учителя. Повторяя мысленно испанскіе и итальянскіе романсы, пѣтые подъ аккомпаниментъ скрипки, она вспомнила лицо отца. Она бѣжала всегда навстрѣчу предсѣдателю суда, видѣла, какъ онъ по возвращеніи со службы соскакивалъ съ лошади и входилъ въ замокъ; она брала его за руку и вмѣстѣ съ нимъ поднималась по лѣстницѣ, разгоняя своей болтовней служебныя заботы, не всегда покидавшія его вмѣстѣ съ черной или красной судейской одеждой, подбитой горностаемъ, на которой она, ради шалости, обрѣзала ножницами черные хвостики.
Въ ея воспоминаніи промелькнулъ духовникъ ея тетки, игуменьи въ монастырѣ Клариссъ. Это былъ человѣкъ строгій, восторженный, на которомъ лежала обязанность посвятить въ тайны религіи маленькую Жанну. Закаленный въ суровой школѣ устава, старый священникъ потрясалъ постоянно цѣпями ада, говорилъ только о небесномъ мщеніи и внушалъ ей страхъ, увѣряя, что ее всегда видитъ Богъ. Она сдѣлалась застѣнчивой, едва смѣла поднять глаза на мать, къ которой стала чувствовать только уваженіе, между тѣмъ какъ раньше дѣлила съ ней свои забавы. Съ этой минуты, религіозный страхъ овладѣвалъ ея молодымъ сердцемъ, когда горячо любимая мать останавливала на ней съ гнѣвомъ, какъ ей казалось, свои голубые глаза.
Внезапно она перенеслась во вторую половину своего дѣтства, когда она еще не понимала жизни. Она съ сожалѣніемъ и почти насмѣшкой вспоминала тѣ дни, когда все ея счастье заключалось въ томъ, что она работала съ матерью въ маленькой гостиной, молилась въ церкви, пѣла, аккомпанируя себѣ, романсы, читала потихоньку рыцарскіе романы, догадывалась о подаркахъ, которые сдѣлаетъ ей отецъ кх празднику, и искала смысла фразъ, которыхъ въ разговорѣ не кончали при ней. При мысли о томъ времени, когда она не умѣла страдать, ей представились дѣтскія радости первыхъ шестнадцати лѣтъ ея жизни; но она тотчасъ же постаралась уничтожить ихъ въ своемъ воображеніи такъ же, какъ уничтожаютъ слово, написанное караидашемъ въ альбомѣ. Прозрачная поверхность этого моря воспоминаній скоро затуманилась при блескѣ болѣе живой и памятной картины. Радостное спокойное дѣтство имѣло для нея менѣе прелести, чѣмъ волненія послѣднихъ двухъ лѣтъ ея жизни, навсегда сохранившіяся въ ея сердцѣ. Мысли графини вдругъ перенеслись къ тому чудному утру, когда въ большой дубовой, рѣзной комнатѣ, служившей столовой, опавпервые увидѣла своего красиваго двоюроднаго брата. Его родные, устрашенные междоусобной войной, охватившей Парижъ, отправили его въ Руанъ въ надеждѣ устроить въ судѣ съ помощью дяди, обязанности котораго могли когда-нибудь перейти къ нему. Графиня невольно улыбнулась, вспомнивъ, съ какою поспѣшностью она удалилась, узнавъ незнакомаго ей родственника, котораго давно ждали. Несмотря на живость, съ которой она открыла и закрыла дверь, взглядъ, брошенный на кузена, такъ глубоко запечатлѣлся въ ея душѣ, что даже въ настоящую минуту она видѣла его такимъ, какимъ онъ представился ей, когда повернулся къ двери. Тогда она только съ любопытствомъ разглядѣла его изящный, роскошный парижскій костюмъ; но теперь, болѣе смѣлая въ своихъ воспоминаніяхъ, она съ большею свободой перевела свой взглядъ на лиловую бархатную, шитую золотомъ, одежду, подбитую шелкомъ, на пряжки башмаковъ, на красивые отвороты куртки, рейтузы и роскошный откинутый воротникъ, изъ котораго виднѣлась его нѣжная, бѣлая, какъ кружево, шея. Она ласкала это лицо съ характерными закрученными усиками и эспаньолкой, напоминавшей горностаевые хвостики на президентской шапочкѣ ея отца. Среди ночной тишины, съ глазами, устремленными на шелковыя занавѣси, которыхъ она болѣе не видѣла, забывъ и грозу, и мужа, графиня рѣшилась вспомнить дни, показавшіеся ей длинными, какъ годы, настолько они были полны событіями. Садъ, окруженный старыми стѣнами, потемнѣвшій замокъ отца показались ей золочеными и блестящими: здѣсь она любила и была любима; боясь строгихъ взоровъ матери, она пробралась утромъ въ кабинетъ отца, чтобы признаться ему къ своимъ новомъ чувствѣ. Усѣвшись къ нему на колѣни, она позволила себѣ шалости; онѣ вызвали на губахъ краснорѣчиваго судьи улыбку, которой она ждала, чтобы сказать: "Вы меня не будете бранить, если я вамъ признаюсь кое въ чемъ". Ей казалось, что она еще слышитъ, какъ отецъ отвѣтилъ послѣ того, какъ она впервые сказала ему о своей любви: "Увидимъ, дитя мое, если онъ будетъ хорошо заниматься, впослѣдствіи замѣнитъ меня и будетъ тебѣ также нравиться, я приму участіе въ вашемъ заговорѣ!" Она не слушала болѣе, поцѣловала отца, смѣшала на его столѣ бумаги и побѣжала къ старому вязу, гдѣ каждое утро, пока еще не встала строгая мать, она встрѣчала красиваго Жоржа Шоверни. Молодой человѣкъ обѣщалъ изучить законъ и нрава; онъ перемѣнилъ богатый костюмъ военнаго дворянина на скромную одежду судьи. "Я тебя больше люблю въ черномъ",-- солгала она, но эта ложь уменьшала грусть ея жениха, покинувшаго военную службу. Мысль о хитростяхъ, употреблявшихся, чтобы обмануть мать, казавшуюся ей строгой, напомнили ей о радостяхъ этой невинной взаимной любви. То были тайныя объятія, неожиданные поцѣлуи, свиданья подъ старыми липами, когда безъ свидѣтелей, рѣчь лилась болѣе свободно, но всѣ эти невинныя проявленія страсти не переходили предѣлы скромности. Переживая снова тѣ чудные дни, когда она обвиняла себя въ чрезмѣрномъ счастіи, она мысленно цѣловала это молодое лицо съ пылкимъ взоромъ и розовыми губами, такъ много говорившими о любви.
Она любила незначительнаго съ виду Шоверни и сколько сокровищъ открыла она въ этомъ сердцѣ, кроткомъ и сильномъ! Внезапно умеръ предсѣдатель, но Шоверни не занялъ его мѣста. Разгорѣлась междоусобная война. Благодаря заботамъ кузена, мать и она нашли тайное убѣжище въ маленькомъ городкѣ нижней Нормандіи. Вскорѣ послѣдовательно умерли нѣсколько родственниковъ, и Жанна сдѣлалась одной изъ самыхъ богатыхъ наслѣдницъ Франціи. Съ прежнимъ скромнымъ состояніемъ унеслось вмѣстѣ и прежнее счастіе. Передъ ней является графъ де'Эрувилль и проситъ ея руки; его грубое ужасное лицо кажется ей грозовой тучей, которая простираетъ свое темное покрывало на землю, облитую до сихъ поръ солнечнымъ сіяніемъ. Бѣдная графиня старается отогнать воспоминаніе объ ужасныхъ сценахъ отчаянія и слезъ, вызванныхъ ея долгимъ сопротивленіемъ. Ей смутно представляется пожаръ маленькаго городка, плѣнъ гугенота Шоверни, угрожающая ему смерть и страшныя мученія. Наступаетъ тотъ ужасный вечеръ, когда ея мать, блѣдная, умирающая, бросается къ ея ногамъ: Жанна можетъ спасти своего двоюроднаго брата. Она сдается. Наступаетъ ночь; ужасный графъ, вернувшійся послѣ сраженія, готовъ на все: онъ зоветъ священника... Затѣмъ факелы... церковь. Жанна отдается несчастію. Она едва можетъ сказать своему прекрасному освобожденному кузену: "Шоверни, если ты меня любишь, не старайся никогда меня больше увидѣть!" Она слышитъ удаляющійся шумъ шаговъ ея благороднаго друга, котораго она съ тѣхъ поръ не видѣла. Въ глубинѣ ея сердца навсегда сохранился его послѣдній взглядъ: онъ такъ часто грезится ей и услаждаетъ ея сонъ. Какъ плѣнница, запертая въ клѣткѣ льва, графиня постоянно боится простертыхъ надъ ней когтей своего властелина. Она считаетъ преступленіемъ то, что въ нѣкоторые дни, ознаменованные какою-нибудь неожиданною радостью, она надѣваетъ платье, въ которомъ была, когда впервые увидѣла своего возлюбленнаго. Теперь, чтобы быть счастливой, она должна забыть прошедшее и не думать о будущемъ.
-- А не считаю себя виновной,-- говорила она себѣ,-- но если это кажется графу, то не все ли равно? Можетъ быть, я виновата? Развѣ Богоматерь не знала...-- Она остановилась.
Въ эту минуту, когда ея мысли туманились, когда душа витала въ мірѣ фантазій, по своей наивности она приписала послѣднему взгляду возлюбленнаго ту же силу, которую имѣло посѣщеніе ангеломъ Пресвятой Дѣвы! Но это предположеніе, достойное того наивнаго возраста, въ который ее перенесли мечтанія, разсѣялось при воспоминаніи брачной сцены болѣе ужасной, чѣмъ самая смерть. Бѣдная графиня не могла болѣе сомнѣваться въ законности ребенка, который долженъ былъ родиться. Первая брачная ночь явилась передъ ней со всѣмъ ужасомъ пытки, а за нею послѣдовали другія ночи и еще болѣе грустные дни!
-- О, бѣдный Шоверни,-- воскликнула она плача,-- онъ такой покорный, милый, добрый ко мнѣ!
Она взглянула на мужа, желая удостовѣриться еще разъ, что это лицо обѣщало ей столь дорого купленное участіе. Графъ проснулся. Его глаза съ желтоватымъ оттѣнкомъ свѣтлые, какъ у тигра, сверкали изъ подъ густыхъ нависшихъ бровей и никогда еще его взглядъ не былъ такъ суровъ, какъ въ эту минуту. Встрѣтивъ его, испуганная графиня спряталась подъ одѣяло и осталась безъ движенія.
-- Отчего вы плачете?-- спросилъ графъ, поднимая одѣяло, подъ которымъ спряталась его жена.
Въ этомъ голосѣ, всегда пугавшемъ графиню, слышалась въ ту минуту сдержанная нѣжность, которая показалась ей хорошимъ предзнаменованіемъ.
-- Я очень страдаю,-- отвѣтила она.
-- Но, милая моя, развѣ страданія то же, что преступленіе! Отчего вы дрожите, когда я на васъ смотрю? Увы, что надо мнѣ сдѣлать, чтобы вы полюбили меня?-- Всѣ складки на его лбу собрались между бровей.-- Я хорошо вижу, что внушаю вамъ страхъ,-- прибавилъ онъ вздыхая.
По инстинктивному внушенію всѣхъ слабохарактерныхъ, графиня прервала мужа стонами и восклицаніемъ:
-- Я боюсь, что выкину. Я весь вечеръ бѣгала по скаламъ и, безъ сомнѣнія, очень устала.
Услышавъ эти слова, д'Эрувилль бросилъ на жену такой подозрительный взглядъ, что она покраснѣла и задрожала. Онъ принялъ страхъ, внушаемый имъ этому наивному созданію за угрызенія совѣсти.
-- Можетъ быть, это начинаются настоящіе роды?-- спросилъ онъ.
-- А если такъ?-- сказала она.
-- А если такъ, то во всякомъ случаѣ, здѣсь нуженъ умѣлый человѣкъ, и я поѣду за нимъ.
Мрачный взглядъ, сопровождавшій эти слова, заставилъ похолодѣть графиню. Она упала на постель, испуская стоны, исторгнутые скорѣй предчувствіемъ своей судьбы, чѣмъ страхомъ передъ близкимъ кризисомъ. Эти стоны окончательно доказали графу правдивость подозрѣній, зарождавшихся въ его умѣ. Притворясь спокойнымъ, хотя его голосъ, жесты и взгляды говорили о другомъ, онъ быстро всталъ. Накинувъ на себя одежду, заперъ находившуюся рядомъ съ каминомъ дверь, которая вела изъ спальни черезъ пріемные покои, на парадную лѣстницу. Увидя, что графъ спряталъ ключъ, Жанна испытала горестное предчувствіе. Она слышана, какъ онъ открылъ дверь, противоположную той, которую заперъ и направился въ комнату, гдѣ спали графы д'Эрувилли, когда лишали женъ своего общества. Графиня знала только по слухамъ объ этой комнатѣ: ревность заставляла графа оставаться съ женой. Если походы вынуждали его покинуть замокъ, онъ оставлялъ тамъ Аргусовъ, которыхъ безпрерывное шпіонство говорило графинѣ объ оскорбительномъ недовѣріи мужа. Несмотря на то, что она прислушивалась съ большимъ вниманіемъ къ малѣйшему шуму, ея слухъ не могъ ничего уловить. Графъ дошелъ до длинной галереи, прилегавшей къ его комнатѣ въ западной сторонѣ замка. Его дѣдъ, кардиналъ д'Эрувилль, страстный любитель книгъ, собралъ библіотеку, довольно интересную по числу и красотѣ томовъ. Уединеніе и монашескій страхъ заставили его устроить въ стѣнѣ тайный механизмъ: серебряная цѣпь при помощи невидимыхъ нитей приводила въ движеніе звонокъ, помѣщавшійся у изголовья вѣрнаго слуги. Графъ дернулъ эту цѣпь, и тяжелые шаги конюшаго не замедлили звучно раздасться по плитамъ винтовой лѣстницы, устроенной въ башнѣ, которой заканчивался замокъ со стороны моря. Услыхавъ приближеніе слуги, графъ отодвинулъ желѣзные засовы и задвижки, защищавшіе тайную дверь, съ помощью которой галерея соединялась съ башней. Онъ ввелъ въ это святилище науки вооруженнаго человѣка, по виду котораго можно было рѣшить, что онъ достойный слуга своего господина. Едва проснувшійся конюшій двигался, казалось, по инстинкту. Роговой фонарь, который онъ держалъ въ рукѣ, такъ слабо освѣщалъ длинную галерею, что хозяинъ и слуга казались двумя привидѣніями.
-- Сейчасъ же сѣдлай мою боевую лошадь, и приготовься сопровождать меня!-- Это приказаніе, отданное громкимъ голосомъ, пробудило умственныя способности слуги: онъ поднялъ глаза на господина и острый взглядъ послѣдняго подѣйствовалъ на него, какъ электрическій токъ.-- Бертранъ,-- прибавилъ графъ, касаясь правой рукой плеча слуги,-- сними латы и одѣнь костюмъ капитана микелановъ.
-- Упаси Богъ, господинъ, переодѣваться приверженцемъ лиги! Простите, я повинуюсь, но мнѣ это такъ же пріятно, какъ быть повѣшеннымъ.
Польщенный въ своемъ фанатизмѣ, графъ улыбнулся, но, чтобы изгладить этотъ смѣхъ, противорѣчившій выраженію его лица, онъ отвѣтилъ отрывисто:-- Выбери въ конюшнѣ настолько сильную лошадь, чтобы ты могъ слѣдовать за мной. Мы полетимъ, какъ пули изъ мушкетовъ. Будь готовъ вмѣстѣ со мной. Я снова позвоню.
Бертранъ безмолвно поклонился и вышелъ, но, спустись съ нѣсколькихъ ступеней, онъ сказалъ самъ себѣ, прислушиваясь къ шуму урагана;
-- Сегодня всѣ черти высыпали наружу: я очень удивился бы, если бы этотъ сидѣлъ спокойно! Мы настигли Сенъ-По въ такую же бурю.
Графъ нашелъ въ своей комнатѣ одежду, которой онъ пользовался для военныхъ хитростей. Надѣвъ плохой казакинъ, онъ сталъ походить на бѣдныхъ рейтаровъ, получавшихъ такъ рѣдко жалованье отъ Генриха IV. Онъ вернулся въ комнату, гдѣ лежала его жена.
-- Старайтесь терпѣливо переносить боль,-- сказалъ онъ.-- Если надо будетъ, я загоню лошадь, чтобъ вернуться скорѣй и успокоить ваши страданія.
Въ этихъ словахъ не было ничего страшнаго, и ободренная графиня приготовлялась уже задать одинъ вопросъ, когда графъ неожиданно спросилъ:-- Не можете ли вы сказать, гдѣ лежатъ ваши маски?
-- Мои маски?-- отвѣтила она.-- Боже мой, что вы хотите дѣлать?
-- Гдѣ ваши маски?-- повторилъ онъ съ обычной суровостью.
-- Въ шкапу,-- сказала она.
Графиня задрожала, увидѣвъ, что графъ выбралъ полумаску, которыхъ употребленіе было такъ же свойственно женщинамъ того времени, какъ употребленіе перчатокъ современнымъ. Графъ сдѣлался совершенно неузнаваемъ, надѣвъ на голову скверную шляпу изъ сѣраго фетра, украшенную ощипаннымъ пѣтушинымъ перомъ. Онъ стянулъ станъ широкимъ кожанымъ поясомъ и влржилъ въ ножны мечъ, котораго обыкновенно не носилъ. Эта плохая одежда придавала ему ужасный видъ; когда онъ при. близился къ постели, графинѣ показалось, что наступилъ ея послѣдній часъ.
-- О, не убивайте насъ!-- воскликнула она.-- Оставьте мнѣ ребенка, я буду такъ любить васъ!
-- Значитъ вы чувствуете себя очень виновной, если предлагаете, какъ выкупъ, за ваши ошибки любовь, которую вы должны питать ко мнѣ?
Голосъ графа звучалъ зловѣще подъ бархатной маской. Эти горькія слова сопровождались взглядомъ, упавшимъ съ тяжестью свинца и уничтожившимъ послѣднюю надежду графини.
-- Боже мой,-- горестно воскликнула она,-- неужели моя невинность окажется роковой?
-- Дѣло не касается вашей смерти,-- отвѣтилъ супругъ, выходя изъ задумчивости, въ которую былъ погруженъ. Надо точно исполнить то, что я требую въ эту минуту отъ васъ, ради моей чести. Онъ бросилъ на постель двѣ маски, бывшія въ ея рукахъ, и улыбнулся изъ жалости, видя испуганный жестъ, невольно вырвавшійся у его жены при легкомъ шелестѣ чернаго бархата.
-- У васъ родится слабый ребенокъ!-- воскликнулъ онъ -- Будьте въ этой маскѣ, когда я вернусь. Я не хочу, чтобы какой-нибудь нищій могъ хвастаться, что видѣлъ графиню д'Эрувилль.
-- Зачѣмъ же звать для этого мужчину?-- спросила она тихимъ голосомъ.
-- Ого, мой другъ, развѣ я не хозяинъ здѣсь?-- отвѣтилъ графъ.
-- Къ чему поведетъ лишняя таинственность?-- сказала безнадежно графиня.
Ея супругъ исчезъ, и это восклицаніе, къ счастію, прошло безслѣдно, такъ какъ часто притѣснители усиливаютъ свои угрозы, по мѣрѣ того какъ увеличивается страхъ притѣсняемаго. Въ одинъ изъ моментовъ тишины, которые прерываютъ порывы бури, графиня услышала топотъ двухъ лошадей, казалось, летѣвшихъ но отлогому берегу и скаламъ, на которыхъ находился старый замокъ. Но эти звуки скоро были заглушены шумомъ волнъ. Она очутилась плѣнницей въ этомъ темномъ покоѣ, одна среди ночи, то тихой, то грозной, безъ помощи противъ несчастій, которое быстро приближалось. Графиня старалась придумать средство спасти ребенка, зачатаго въ слезахъ, сдѣлавшагося единственнымъ ея утѣшеніемъ, предметомъ мечтаній о будущей привязанности, ея единственной надеждой! Поддерживаемая мужествомъ матери, она взяла маленькій рожокъ, въ который трубилъ ея мужъ, чтобы призвать людей, открыла окно, но исторгнутый ею слабый звукъ потерялся надъ поверхностью моря, какъ воздушный шаръ, улетѣвшій изъ рукъ ребенка. Она поняла безполезность этой жалобы, о которой не знали люди, и начала ходить по комнатамъ, съ надеждой, что не всѣ выходы были заперты. Достигнувъ библіотеки, она напрасно стала искать какого-нибудь тайнаго выхода; она прошла по длинной галереѣ, уставленной книгами, достигла окна, расположеннаго ближе другихъ къ главному двору замка, и снова протрубила въ рожокъ, безуспѣшно стараясь побороть шумъ урагана. Въ отчаяніи, она хотѣла уже довѣриться одной изъ женщинъ, приставленныхъ къ ней мужемъ, но, проходя черезъ молельню, она увидѣла, что графъ заперъ дверь, которая вела въ ихъ комнату. Это открытіе поразило ее. Столько принятыхъ предосторожностей доказывали намѣреніе графа совершить безъ свидѣтелей что-нибудь ужасное. По мѣрѣ того, какъ графиня теряла всякую надежду, боли становились все сильнѣй и острѣй. Предчувствіе преступленія, которое должно было совершиться, и усталость отъ безплодныхъ усилій лишили ее послѣднихъ силъ. Она напоминала утопающаго, котораго уноситъ послѣдняя волна, болѣе слабая, чѣмъ тѣ, которыя онъ уже побѣдилъ. Болѣзненное томленіе отняло у нея способность считать часы. Въ ту минуту, когда ей казалось, что она должна родить одна, безъ всякой помощи, когда къ ея страданіямъ присоединялся страхъ различныхъ случайностей, которымъ она подвергалась вслѣдствіе своей неопытности, графъ вошелъ такъ внезапно, что она не услышала его приближенія. Этотъ человѣкъ явился, какъ демонъ, требующій при окончаніи договора проданную ему душу. Онъ глухо заворчалъ, увидѣвъ лицо жены открытымъ, поспѣшно надѣлъ на нее маску, взялъ на руки и перенесъ на постель въ своей комнатѣ.
Ужасъ, вызванный этимъ появленіемъ, заставилъ на минуту умолкнуть страданія графини; она бѣглымъ взглядомъ окинула дѣйствующихъ лицъ этой таинственной сцены и не узнала Бертрана, который былъ такъ же тщательно замаскированъ, какъ и его господинъ. Засвѣтивъ поспѣшно нѣсколько свѣчей, свѣтъ которыхъ сливался съ первыми лучами солнца, золотившаго оконныя рамы, служитель прислонился къ амбразурѣ окна. Повернувъ лицо къ стѣнѣ, и измѣряя, казалось, ея толщину, онъ напоминалъ по своей неподвижности статую рыцаря. Посреди комнаты графиня увидѣла маленькаго толстаго человѣка, очень взволнованнаго и смущеннаго, съ повязкой на глазахъ и лицомъ настолько искаженнымъ отъ страха, что трудно было угадать его настоящее выраженіе.
-- Клянусь Богомъ, плутъ,-- сказалъ графъ, возвращая ему зрѣніе быстрымъ движеніемъ, заставившимъ упасть повязку съ глазъ на шею,-- старайся не смотрѣть ни на что, кромѣ той несчастной, надъ которой ты долженъ выказать свое знаніе, или я выброшу тебя въ рѣку, съ брилліантовымъ ожерельемъ вѣсомъ болѣе ста фунтовъ!-- И онъ слегка сдвинулъ на груди своего пораженнаго слушателя галстухъ, служившій ему повязкой.-- Узнай сперва, не преждевременные ли это роды; въ такомъ случаѣ за ея жизнь ты отвѣтишь твоею, но если ребенокъ будетъ живъ, ты отдашь его мнѣ.
Послѣ этой рѣчи графъ схватилъ за поясъ бѣднаго оператора, поднялъ, какъ перо, и поставилъ передъ графиней. Повелитель помѣстился у окна и сталъ барабанить пальцами по стекламъ, переводя поочередно глаза то на слугу, то на кровать, то на океанъ, какъ бы обѣщая будущему ребенку море, вмѣсто колыбели.
Новоприбывшій былъ разбуженъ графомъ и Бертраномъ во время самаго сладкаго сна, который когда-либо смыкалъ человѣческія вѣки. Будучи затѣмъ привязанъ къ крупу лошади, онъ счелъ себя преслѣдуемымъ адомъ. Наружность этого человѣка могла охарактеризовать цѣлую эпоху, и значеніе его чувствовалось въ домѣ д'Эрувиллей.
Никогда дворяне не были менѣе свѣдущи въ естественныхъ наукахъ и никогда астрологія не пользовалась большимъ почетомъ, какъ въ то время, когда люди стремились такъ живо узнать будущее. Это общее невѣжество и любопытство произвели ужасную путаницу въ человѣческихъ познаніяхъ: все пріобрѣталось личнымъ опытомъ, такъ какъ теоретическія номенклатуры йце отсутствовали. Печатное дѣло требовало большихъ затратъ, научныя открытія сообщались очень медленно. Церковь преслѣдовала науки, основанныя на изученіи естественныхъ явленій, и заставляла ученыхъ заниматься ими въ тайпѣ. Такимъ образомъ, какъ для народа, такъ и для знатныхъ, физикъ и алхимикъ, математикъ и астрономъ, астрологъ и некромантикъ, соединялись въ лицѣ одного врача, котораго въ то время подозрѣвали въ занятіяхъ магіей: онъ долженъ былъ гадать по звѣздамъ, чтобы исцѣлять больныхъ. Знатные покровительствовали этимъ ученымъ, помѣщали ихъ у себя и назначали жалованье. Знаменитый Корнелій Агриппа, пріѣхавшій во Францію, чтобы сдѣлаться врачемъ Генриха II, не захотѣлъ гадать по звѣздамъ. За это онъ былъ высланъ Екатериной Медичи, которая призвала на его мѣсто Кузьму Руджери. Ученые, преданные науки люди, съ трудомъ признавались въ то время: они внушали тотъ же страхъ, какъ и тайныя науки.
Не будучи однимъ изъ этихъ знаменитыхъ математиковъ, человѣкъ, привезенный графомъ, пользовался въ Нормандіи репутаціей, равной врачу, занимавшемуся таинственными изслѣдованіями. Этотъ человѣкъ былъ однимъ изъ тѣхъ колдуновъ, которыхъ и до сихъ поръ во многихъ частяхъ Франціи крестьяне называютъ "костоправами". Это имя присвоивалось нѣкоторымъ знающимъ людямъ, которые, вслѣдствіе унаслѣдованныхъ познаній или долгой практики, вправляли ноги, сращивали поломанныя руки, лечили больныхъ отъ извѣстныхъ болѣзней и обладали тайными средствами, считавшимися чудесными, для серьезныхъ случаевъ болѣзней. Дѣдъ и отецъ Антуана Бовулуара, таково было имя костоправа, были знаменитыми практиками, отъ которыхъ онъ пріобрѣлъ важныя познанія. Кромѣ того, онъ былъ свѣдущъ въ медицинѣ и естественныхъ наукахъ. Крестьяне видѣли, что его кабинетъ былъ наполненъ книгами и странными вещами, придававшими его занятіямъ оттѣнокъ чародѣйства. Не считаясь настоящимъ колдуномъ, Антуанъ Бовулуаръ внушалъ народу на тридцать миль въ окружности уваженіе, близкое къ страху, но, что было всего опаснѣй для него, на немъ тяготѣли тайны, касающіяся жизни и смерти многихъ дворянъ. Такъ же, какъ дѣдъ и отецъ, онъ былъ извѣстенъ по своей ловкости при родахъ. Въ тѣ безпорядочныя времена ошибки бывали очень часты, а страсти настолько низменны, что высшее дворянство не считало возможнымъ посвящать Антонія Бовулуара въ свои ужасныя или постыдныя тайны. Скромность, необходимая для его личной безопасности, была вполнѣ испытана, и кліенты оплачивали ее настолько великодушно, что унаслѣдованное имъ отъ отца состояніе значительно увеличилось; находясь всегда въ дорогѣ,-- то увозимый, какъ теперь графомъ, то принужденный провести нѣсколько дней у какой-нибудь знатной больной, онъ до сихъ поръ не былъ женатъ. Впрочемъ, его репутація помѣшала многимъ дѣвушкамъ выдти за него. Онъ неспособенъ былъ искать утѣшеній съ женщинами, надъ которыми онъ имѣлъ столько власти; благодаря своимъ знаніямъ, бѣдный костоправъ чувствовалъ себя созданнымъ для семейныхъ радостей и не могъ найти ихъ. Этотъ добрякъ скрывалъ прекрасное сердце подъ обманчивою внѣшностью; онъ обладалъ веселымъ характеромъ, соотвѣтствовавшимъ его пухлой круглой фигурѣ, маленькому подвижному тѣлу и добродушному голосу. Онъ желалъ жениться, чтобы имѣть дочь, которая передала бы его состояніе какому-нибудь бѣдному дворянину, потому что онъ не любилъ своей профессіи, и хотѣлъ, чтобы его семейство вышло изъ того положенія, въ которое ставили ее предразсудки современниковъ. Впрочемъ, благодаря своему характеру, онъ умѣлъ держать себя съ достоинствомъ при торжествахъ, сопровождавшихъ его главныя операціи. Привычка быть вездѣ самымъ значительнымъ человѣкомъ придавала его постоянной веселости долю тщеславія. Его капризы почти всегда хорошо принимались въ критическіе моменты, и онъ любилъ оперировать съ извѣстною медлительною важностью. Онъ былъ любопытенъ, какъ соловей, жаденъ, какъ гончая собака и болтливъ, какъ дипломаты, которые въ разговорѣ никогда не выдаютъ своихъ тайнъ. За исключеніемъ этихъ недостатковъ, развитыхъ въ немъ вслѣдствіе многочисленныхъ приключеній, испытанныхъ благодаря его профессіи, Антоній Бовулуаръ считался однимъ изъ лучшихъ людей Нормандіи. Несмотря на то, что онъ принадлежалъ къ незначительному числу людей, стоявшихъ по знаніямъ выше своего времени, здравый смыслъ нормандца заставлялъ его скрывать свои убѣжденія и открытыя истины.
Увидя, что графъ поставилъ его передъ женщиной въ родахъ, костоправъ тотчасъ пришелъ въ себя. Онъ ощупалъ пульсъ замаскированной больной, нисколько не думая о ней: съ помощью этого докторскаго пріема онъ могъ размышлять о своемъ собственномъ положеніи. Ни въ одной изъ постыдныхъ и преступныхъ интригъ, въ которыхъ насиліе заставляло его дѣйствовать, какъ слѣпое орудіе, онъ не соблюдалъ предосторожности съ такимъ стараніемъ, какъ въ этомъ случаѣ. Хотя ему часто грозили смертью, пользуясь этимъ, какъ средствомъ обезпечить успѣхъ предпріятій, въ которыхъ онъ участвовалъ помимо воли, никогда еще его жизнь не была въ большей опасности, чѣмъ теперь. Прежде всего онъ рѣшилъ узнать тѣхъ, которые его призвали и, такимъ образомъ, уяснить себѣ опасность и знать, какъ спасти себя.
-- Въ чемъ дѣло?-- спросилъ костоправъ тихимъ голосомъ, чтобы заставить графиню принять его услуги.
-- Не отдавайте ему ребенка.
-- Говорите громче,-- сказалъ графъ громовымъ голосомъ, помѣшавшимъ Бовулуару услышать послѣднее слово, произнесенное несчастной женщиной.-- Или,-- прибавилъ онъ, тщательно мѣняя голосъ,-- читай свою отходную.
-- Стоните громче,-- сказалъ костоправъ больной.-- Кричите, чортъ возьми! У этого человѣка есть ожерелья, которыя къ вамъ такъ же хорошо подойдутъ, какъ и ко мнѣ! Мужайтесь, моя милая!
-- Поосторожнѣй!-- снова крикнулъ графъ.
-- Вашъ супругъ ревнивъ,-- сказалъ операторъ тихимъ насмѣшливымъ голосомъ, который, къ счастію, заглушили крики графини.
Къ счастію Бовулуара, природа оказалась великодушной. Это были скорѣй преждевременные, чѣмъ нормальные роды, настолько ребенокъ оказался тщедушенъ и причинилъ мало страданій своей матери.
-- Клянусь чревомъ Богоматери,-- воскликнулъ любопытный костоправъ,-- это не преждевременные роды!
Графъ гнѣвно топнулъ ногой, такъ что полъ задрожалъ, а графиня ущипнула Бовулуара.
-- А, понимаю,-- сказалъ онъ самъ себѣ.-- Это должны быть преждевременные роды?-- спросилъ онъ тихо графиню, которая отвѣтила утвердительнымъ жестомъ, какъ будто этотъ жестъ былъ для нея единственнымъ способомъ выражать мысли.
-- Все это еще не совсѣмъ ясно,-- подумалъ костоправъ.
Какъ всѣ люди искусные въ своемъ дѣлѣ, акушеръ легко узнавалъ женщину въ первыхъ родахъ и хотя многое доказывало неопытность графини, лукавый костоправъ воскликнулъ:
-- Ваша супруга разрѣшается такъ, какъ будто она раньше только и занималась этимъ!
-- Дайте мнѣ ребенка!-- сказалъ графъ съ спокойнымъ видомъ, еще болѣе ужаснымъ, чѣмъ его гнѣвъ.
-- Ради Бога не давайте!-- воскликнула мать и этимъ почти дикимъ крикомъ возбудила въ сердцѣ врача храбрость и доброту, привязавшія его гораздо болѣе, чѣмъ онъ самъ думалъ, къ этому несчастному ребенку, отвергаемому его отцомъ.
-- Ребенокъ еще не родился. Вы требуете того, чего нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ холодно графу, пряча новорожденнаго. Удивляясь, что не слышно криковъ, костоправъ сталъ разсматривать ребенка, думая, что онъ уже умеръ. Графъ, замѣтившій обманъ, однимъ прыжкомъ очутился около него.
-- Заклинаю тебя Богомъ! Отдашь ли ты его мнѣ!-- воскликнулъ онъ, вырывая у костоправа невинную жертву, испускавшую слабые крики.
-- Берегитесь, онъ неправильно сложенъ и очень слабъ,-- сказалъ Бовулуаръ, хватая графа за руку.-- Это, безъ сомнѣнія, семимѣсячный ребенокъ. Потомъ, съ сверхъестественной силой, придаваемой возбужденіемъ, онъ остановилъ пальцы отца, и сказалъ ему на ухо, прерывающимся голосомъ: "Старайтесь избѣгнуть преступленія: онъ не будетъ жить".
-- Негодяй!-- живо возразилъ графъ, изъ рукъ котораго костоправъ вырвалъ ребенка.-- Кто тебѣ сказалъ, что я желаю смерти моего сына? Развѣ ты не видишь, что я его ласкаю?
-- Подождите, когда ему будетъ восемнадцать лѣтъ, чтобы ласкать его подобнымъ образомъ,-- отвѣтилъ Бовулуаръ, снова пріобрѣтая важность.-- Но скорѣй окрестите его,-- прибавилъ онъ; думая о своей личной безопасности, такъ какъ неожиданно узналъ графа д'Эрувилля, который въ волненіи забылъ перемѣнить голосъ,-- и не говорите матери о моемъ приговорѣ, иначе вы ее убьете!
Тайная радость, которую графъ обнаружилъ невольнымъ жестомъ, узнавъ о предстоящей смерти сына, подсказала эту фразу костоправу и спасла жизнь ребенку. Бовулуаръ поторопился вернуть его матери, потерявшей сознаніе во время ихъ спора; онъ ироническимъ жестомъ указалъ на нее графу, желая напугать его. Между тѣмъ графиня все слышала, такъ какъ нерѣдко приходится замѣчать, что въ важныхъ жизненныхъ кризисахъ человѣческіе органы пріобрѣтаютъ неслыханную чуткость. Крики ребенка, положеннаго на ея постель, какъ бы по волшебству, вернули ее къ жизни. Ей показалось, что она слышитъ голоса двухъ ангеловъ, когда при крикахъ новорожденнаго костоправъ сказалъ ей тихо, наклоняясь къ ея уху:
-- Заботьтесь о немъ, онъ проживетъ сто лѣтъ. Бовулуаръ знаетъ толкъ въ этомъ дѣлѣ.
Вздохъ облегченія, тайное пожатіе руки были наградой костоправу, который старался убѣдиться, не повредили ли отцовскія ласки слабому созданію, на тѣлѣ котораго сохранились еще слѣды пальцевъ графа. Порывистое движеніе, съ которымъ мать спрятала сына и угрожающій взглядъ, брошенный графу черезъ маску, заставили вздрогнуть Бовулуара.
-- Она умретъ, если слишкомъ скоро потеряетъ сына,-- сказалъ онъ графу.
Въ продолженіе этой сцены д'Эрувилль, казалось, ничего не видѣлъ и не слышалъ. Неподвижный, погруженный въ глубокое размышленіе, онъ снова началъ барабанить по стеклу, и только при послѣдней фразѣ костоправа, съ бѣшенымъ движеніемъ повернулся къ нему и выхватилъ мечъ.
-- Несчастный, "мужикъ"!-- воскликнулъ онъ, называя его именемъ, которымъ роялисты оскорбляли приверженцевъ лиги.-- Наглый бездѣльникъ! Наука, которой ты обязанъ честью быть сообщникомъ дворянъ, едва ли въ состояніи будетъ помѣшать мнѣ лишить Нормандію ея колдуна!-- Къ великому удовольствію Бовулуара, графъ стремительно вложилъ мечъ въ ножны. Неужели ты, находясь въ обществѣ благороднаго господина и его супруги, не можешь, хоть разъ въ жизни, не заподозрить ихъ въ подлыхъ разсчетахъ, запрещенныхъ дворянину. Если я буду дѣйствовать такъ, какъ ты предполагаешь, развѣ государство въ такомъ случаѣ оправдаетъ меня? Убить моего сына! Отнять его у матери! Откуда у тебя этотъ вздоръ? Развѣ я сумасшедшій! Зачѣмъ ты насъ пугаешь недолговѣчностью этого сильнаго ребенка? Бездѣльникъ, пойми же, что я презираю твое жалкое тщеславіе! Если бы ты узналъ имя женщины, къ которой ты призванъ, клянусь Богомъ, ты гордился бы тѣмъ, что видѣлъ ее. Ты, можетъ быть, отъ излишняго усердія, погубилъ бы и мать и ребенка. Но подумай хорошенько о томъ, что ты мнѣ жизнью отвѣтишь за твое молчаніе и ихъ здоровье!
Костоправъ былъ пораженъ внезапной перемѣной, происшедшей въ намѣреніяхъ графа. Этотъ приливъ нѣжности къ ребенку пугалъ его еще больше, чѣмъ нетерпѣливая жестокость и упорное равнодушіе, обнаруженныя вначалѣ д'Эрувиллемъ. Выраженіе, съ которымъ графъ произнесъ послѣднюю фразу, заставляло подозрѣвать, что онъ съ помощью хитрости надѣется выполнить свое непоколебимое рѣшеніе. Бовулуаръ объяснилъ такую непредвидѣнную развязку своимъ двойнымъ обѣщаніемъ матери и отцу: "Я понимаю,-- подумалъ онъ,-- этотъ господинъ не хочетъ казаться своей женѣ жестокимъ и рѣшаетъ положиться на предусмотрительность аптекаря. Надо въ такомъ случаѣ постараться предупредить его супругу, чтобы она берегла своего мальчишку".
Въ ту минуту, когда онъ направлялся къ постели, графъ, подошедшій къ шкапу, остановилъ его повелительнымъ жестомъ. По движенію, съ которымъ д'Эрувилль протянулъ ему кошелекъ, Бовулуаръ счелъ нужнымъ принять не безъ нѣкоторой радости небрежно брошенное ему золото, блестѣвшее въ красной шелковой сѣткѣ.
-- Если ты заставляешь меня разсуждать, какъ негодяя, я все-таки не думаю, что это избавляетъ меня отъ необходимости заплатить тебѣ по-дворянски. Я не требую отъ тебя молчанія! Этотъ человѣкъ,-- сказалъ графъ, указывая на Бертрана,-- долженъ былъ объяснить тебѣ, что вездѣ, гдѣ встрѣчаются рѣки и деревья, мои камни и ожерелья нашли себѣ жертвы.
Сказавъ эти милостивыя слова, онъ медленно подошелъ къ пораженному костоправу и шумно подвинулъ стулъ, какъ бы приглашая его сѣсть вмѣстѣ съ нимъ около больной.
-- Ну, вотъ, моя милая, у насъ, наконецъ, есть сынъ,-- сказалъ онъ.-- Это большая радость для насъ. Вы очень страдаете?
-- Нѣтъ,-- прошептала графиня.
Удивленіе и замѣшательство матери, запоздалое выраженіе притворной радости у отца, убѣдили Бовулуара, что какая-то важная подробность ускользнула отъ его привычной наблюдательности. Онъ остался при своихъ подозрѣніяхъ и взялъ за руку молодую женщину, какъ бы для того, чтобы убѣдиться въ состояніи ея здоровья, а на самомъ дѣлѣ, желая привлечь ея вниманіе.
-- Все кончилось благополучно,-- сказалъ онъ.-- Вашей супругѣ не слѣдуетъ бояться никакой непріятной случайности. Будетъ, безъ сомнѣнія, молочная лихорадка, но вы не пугайтесь: это ничего не значитъ.
Здѣсь хитрый костоправъ остановился и пожалъ руку графини, чтобы заставить ее быть внимательной.
-- Если вы желаете избѣгнуть безпокойства о вашемъ ребенкѣ, вы не должны его покидать подольше. Кормите его сами молокомъ, котораго уже теперь ищутъ его маленькія губки, и остерегайтесь лекарствъ. Кормленіе грудью, вылечиваетъ всѣ дѣтскія болѣзни. Я часто наблюдалъ роды послѣ семи мѣсяцевъ, но они рѣдко бывали такъ легки, какъ ваши. Это и не удивительно, ребенокъ такъ худъ. Онъ помѣстился бы въ башмакѣ! Я увѣренъ, что онъ не вѣситъ болѣе пятнадцати унцій. Молока, молока! Вы его спасете, если онъ всегда будетъ оставаться у вашей груди.
Эти послѣднія слова сопровождались новыми движеніями пальцевъ. Несмотря на бѣшеные взгляды, которые металъ графъ сквозь отверстія своей маски, Бовулуаръ говорилъ свои наставленія съ невозмутимой серьезностью человѣка, желающаго заработать деньги.
-- Ого, костоправъ, ты не бережешь своей шкуры,-- сказалъ ему Бертрамъ въ ту минуту, когда операторъ выходилъ съ нимъ изъ комнаты.
Милосердіе графа къ сыну имѣло много причинъ. Въ тотъ моментъ, когда Бовулуаръ остановилъ его руку, передъ нимъ возстали его скупость и законы Нормандіи. Однимъ знакомъ эти двѣ силы заставили онѣмѣть его пальцы и сдержать его страстную ненависть. Одно изъ этихъ чувствъ кричало: "Состояніе твоей жены можетъ перейти въ домъ д'Эрувиллей только черезъ посредство ребенка мужского пола!" Другое представляло ему графиню умершей, а состояніе, отнятое побочной отраслью Сенъ-Савеновъ. Обѣ силы подсказывали ему предоставить природѣ уничтожить новорожденнаго и подождать рожденія второго сына, здороваго и сильнаго, прежде чѣмъ шутить жизнью жены и ея первенца. Онъ не видѣлъ болѣе ребенка, ему представились земли, богатства, и его отцовская нѣжность внезапно сдѣлалась такой же сильной, какъ его честолюбіе. Для удовлетворенія законовъ онъ желалъ, чтобы этотъ тщедушный младенецъ сталъ здоровымъ и сильнымъ. Мать, хорошо знавшая характеръ графа, была еще болѣе удивлена, чѣмъ костоправъ: въ ней сохранился инстинктивный страхъ, который она иногда храбро выказывала, такъ какъ въ короткое время материнская любовь удвоила ея смѣлость.
Въ продолженіе нѣсколькихъ дней графъ почти не отходилъ отъ жены и расточалъ заботы, которымъ, несмотря на руководившій имъ разсчетъ, онъ старалася придать оттѣнокъ нѣжности. Графиня скоро угадала, что она одна была предметомъ его вниманія. Ненависть отца, къ сыну выражалась ежеминутно: онъ постоянно избѣгалъ видѣть и трогать его; быстро вставалъ и уходилъ отдавать приказанія, когда раздавался плачъ ребенка. Казалось, графъ мирился съ тѣмъ, что его сынъ живетъ, надѣясь увидѣть его скоро мертвымъ. Но, повидимому, такая скрытность дорого обходилась графу. Въ тотъ день, когда взята была молитва, онъ замѣтилъ внимательные взгляды матери, безотчетно понимавшей грозившую сыну опасность, и объявилъ, что ему необходимо лично вести все свое войско на помощь королю въ Парижъ.
Таковы были обстоятельства, сопровождавшія рожденіе Этьена д'Эрувилля. Несчастный ребенокъ возбудилъ бы въ отцѣ отвращеніе даже въ томъ случаѣ, если бы у графа, считавшаго его сыномъ Шоверни, не было важныхъ причинъ къ ненависти. Это случилось бы даже въ томъ случаѣ, если бы графъ сталъ притворяться, что любитъ его, и побѣдилъ бы въ себѣ желаніе преслѣдовать существо, которому онъ уже сдѣлалъ зло. Къ несчастью, слабое, болѣзненное сложеніе, поврежденное, можетъ быть, первой "лаской" графа, казалось этому послѣднему оскорбленіемъ его отцовскаго самолюбія. Чувствуя ненависть къ красивымъ мужчинамъ, онъ презиралъ также людей, у которыхъ умъ былъ развитъ въ ущербъ тѣлесной силѣ. Чтобы нравиться ему, надо было быть уродливымъ, высокимъ, сильнымъ и невѣжественнымъ. Этьенъ, который вслѣдствіе своей тѣлесной слабости, повидимому, долженъ былъ отдаться усидчивымъ занятіямъ наукой, встрѣтилъ безпощаднаго врага въ своемъ отцѣ; его борьба съ нимъ началась съ колыбели. Противъ этого опаснаго непріятеля его защищала только мать, любовь которой возрастала съ каждой грозившей сыну опасностью.
Оставшись въ полномъ одиночествѣ послѣ отъѣзда графа, Жанна де-Сенъ-Савенъ была обязана сыну тѣмъ призракомъ счастья, которое наполняло ея жизнь. Послѣ выслушанныхъ отъ мужа упрековъ, относительно ея связи съ Шоверни, графиня полюбила этого ребенка такъ же сильно, какъ другія женщины любятъ дѣтей тайной любви. Принужденная сама кормить его, она не чувствовала отъ этого никакой усталости. Не желая, чтобы ей помогали постороннія женщины, она сама одѣвала и раздѣвала ребенка, радуясь заботамъ, которыхъ онъ требовалъ отъ нея. Эти безпрерывные труды, постоянное вниманіе, точность, съ которой она вставала ночью, чтобы кормить ребенка, были для нея безграничнымъ наслажденіемъ. Ея лицо сіяло счастьемъ, когда она подчинялась требованіямъ этого маленькаго существа. Вслѣдствіе того, что Этьенъ родился преждевременно, многаго бѣлья не хватало, и Жанна пожелала шить его сама. Она сдѣлала это съ тѣмъ совершенствомъ, которое извѣстно матерямъ, работавшимъ тайкомъ для обожаемыхъ дѣтей! При каждой работѣ воспоминаніе, образы являлись передъ ней, какъ рисунокъ, который она вышивала. Объ этихъ занятіяхъ было передано графу д'Эрувиллю и, такимъ образомъ, усилилась уже собиравшаяся гроза. Времени не хватало болѣе для умножавшихся занятій и мелочныхъ предосторожностей кормилицы: дни проходили, полные тайныхъ радостей.
Совѣты костоправа навсегда остались въ памяти графини: ради ребенка она боялась услугъ женщинъ и служителей, она клала его на ночь рядомъ съ собой, желала бы совсѣмъ не спать, лишь бы быть увѣренной, что никто не подходилъ къ Этьену во время его сна. Ея недовѣріе все усиливалось. Во время отсутствія графа она рѣшилась призвать хирурга, котораго имя хорошо запомнила. Бовулуаръ былъ для нея существомъ, которому она была обязана безграничной благодарностью, и притомъ она желала задать ему массу вопросовъ, касающихся ея сына. Какъ она могла предусмотрѣть опасность въ томъ случаѣ, если бы Этьена захотѣли отравить? Какъ заботиться о его слабомъ здоровьи? Надо ли его долго кормить? Приметъ ли Бовулуаръ на себя обязанность заботиться о здоровьѣ несчастнаго ребенка, если она умретъ? На вопросы графини, растроганный Бовулуаръ отвѣтилъ, что онъ такъ же, какъ она боится отравленія Этьена, но что въ этомъ отношеніи графинѣ нечего опасаться, пока она его кормитъ, а въ будущемъ онъ совѣтовалъ ей пробовать пищу Этьена.
-- Если графиня почувствуетъ что-нибудь странное на языкѣ,-- прибавилъ костоправъ,-- острый запахъ, горечь, солъ, вообще что-нибудь поражающее вкусъ, то пусть лучше выброситъ кушанье. Бѣлье ребенка должно мыться на вашихъ глазахъ; храните ключъ отъ шкапа, въ которомъ оно будетъ находиться. Наконецъ, что бы ни случилось, пришлите за мной, я приду.
Предостереженія костоправа запечатлѣлись въ сердцѣ Жанны, она просила его разсчитывать на нее, какъ на лицо, которымъ онъ можетъ всегда располагать, и Бовулуаръ признался ей тогда, что въ ея рукахъ находится все его счастіе.
Онъ вкратцѣ разсказалъ графинѣ, какъ д'Эрувилль, не находя при дворѣ прекрасныхъ и благородныхъ женщинъ, которыя полюбили бы его, сошелся въ молодости съ одной куртизанкой, называвшейся "прекрасной римлянкой" и находившейся передъ этимъ въ связи съ кардиналомъ де-Лореномъ. Покинутая въ скоромъ времени "прекрасная римлянка" пріѣхала въ Руанъ, чтобы хлопотать передъ графомъ за дочь, о которой тотъ не хотѣлъ слышать, и отказывался признать ее своею, основываясь на ея красотѣ. Послѣ смерти этой женщины, погибшей въ нищетѣ, бѣдная дѣвочка, по имени Гертруда, еще болѣе прекрасная, чѣмъ ея мать, была принята монахинями въ монастырь Клариссъ, настоятельница котораго приходилась теткой графинѣ. Призванный лечить Гертруду, онъ безумно влюбился въ нее. Если бы графиня, говорилъ Бовулуаръ, пожелала устроить это дѣло, то она не только разсчиталась бы съ нимъ, но еще онъ счелъ бы себя обязаннымъ ей. Такимъ образомъ, приходъ костоправа въ замокъ могъ быть оправданъ въ глазахъ графа. Потомъ, рано или поздно, графъ заинтересовался бы Гертрудой и сталъ бы косвенно покровительствовать ей, сдѣлавъ Бовулуара своимъ домашнимъ врачемъ.
Графиня, сочувствовавшая всякой искренней любви, обѣщала помочь бѣдному доктору. Она съ такимъ жаромъ отдалась этому дѣлу, что при вторыхъ родахъ добилась милости, которую въ то время женщины имѣли право требовать у мужей послѣ рожденія ребенка: прекрасная Гертруда получила приданое и вмѣсто того, чтобы сдѣлаться къ тому времени монахиней, вышла замужъ за Бовулуара. Приданое жены и сбереженія костоправа дали ему возможность купить красивое помѣстье Форкалье, продававшееся наслѣдниками по сосѣдству съ замкомъ д'Эрувиллей.
Успокоенная добрымъ костоправомъ, графиня чувствовала, что ея жизнь наполнялась радостями, неизвѣстными другимъ матерямъ. Конечно, всѣ женщины прекрасны, когда кормятъ дѣтей и стараются успокоить ихъ плачъ и страданія. Но даже на итальянскихъ картинахъ трудно увидѣть сцену болѣе трогательную, чѣмъ та, которую представляла графиня, когда она кормила Этьена и съ радостью чувствовала, что давала жизнь этому бѣдному существу. На ея лицѣ сіяла любовь, когда она смотрѣла на это дорогое маленькое существо, постоянно опасаясь увидѣть въ немъ черты Шоверни, о которомъ она такъ много думала. Эти мысли слегка омрачали радостное выраженіе ея лица, но взглядъ, которымъ она охраняла сына, желаніе передать ему ту силу, которую она чувствовала въ своемъ сердцѣ, ея блестящія надежды, граціозные жесты,-- все образовало картину, покорившую окружающихъ женщинъ: графиня побѣдила шпіонство.
Вскорѣ эти два слабыя существа соединились одною мыслью и поняли другъ друга раньше, чѣмъ языкъ могъ имъ въ этомъ помочь. Въ тѣ минуты, когда Этьенъ осматривался съ безсмысленной жадностью, свойственной дѣтямъ, его взгляды встрѣчали темныя украшенія пріемнаго зала. Когда его нѣжный слухъ напрягался, чтобы уловить и различить звуки, онъ слышалъ однообразный, равномѣрный, какъ удары часового маятника, шумъ морскихъ волнъ, разбивавшихся о скалы. Такимъ образомъ, природа, окружающая обстановка -- все, что поражаетъ чувства, развиваетъ способности и образуетъ характеръ, способствовало его врожденной склонности къ грусти. Развѣ его матери не пришлось жить и умереть среди этой печальной обстановки? Съ самаго рожденія ему казалось, что мать была единственнымъ созданіемъ, жившимъ на землѣ; онъ считалъ міръ пустыней и постепенно привыкъ сосредоточиваться, искать счастія въ самомъ себѣ и жить, предаваясь безконечнымъ размышленіямъ. Графинѣ, обреченной на одиночество, суждено было найти все въ своемъ сынѣ, преслѣдуемомъ, какъ ея собственная любовь? Подобно всѣмъ болѣзненнымъ дѣтямъ, Этьенъ обыкновенно сохранялъ пассивный видъ, который трогательно напоминалъ его мать. Чувствительность его органовъ была настолько развита, что внезапный стукъ или слишкомъ шумная бесѣда вызывали въ немъ нѣчто вродѣ лихорадки. Онъ напоминалъ маленькихъ насѣкомыхъ, ради которыхъ Богъ, кажется, умѣряетъ силу вѣтра и жаръ солнца; такъ же, какъ они, онъ неспособенъ былъ бороться съ самыми ничтожными препятствіями; какъ они, уступалъ безъ сопротивленія и жалобъ всему, что возставало противъ него. Это ангельское терпѣніе заставляло графиню еще болѣе любить его и забывать объ усталости при мелочныхъ заботахъ, которыхъ требовало его слабое здоровье.
Она благодарила Бога за то, что Этьену пришлось жить въ тишинѣ и спокойствіи, потому что только въ такой обстановкѣ онъ и могъ рости и развиваться. Часто мать подносила ребенка къ верхнимъ частямъ готическихъ оконъ, откуда его голубые глаза могли видѣть океанъ. Мать и сынъ проводили цѣлые часы, смотря на эту безконечную водную поверхность, то мрачную, то блестящую, то шумную, то неподвижную. Эти долгія размышленія какъ бы приготовляли Этьена къ ожидавшимъ его страданіямъ. Въ эти минуты, когда передъ ними возставали печальные образы, дѣтскія черты сына омрачались, а глаза матери наполнялись слезами, Скоро, благодаря своему рано развившемуся уму, онъ сталъ угадывать, какое вліяніе имѣли его игры на графиню; онъ старался развлечь ее ласками также, какъ она своею нѣжностью и заботами старалась заглушить его страданія. И не было случая, чтобы его живыя ручки, едва понятное щебетанье, веселый смѣхъ не разсѣивали грусти матери. Инстинктивная застѣнчивость мѣшала ему жаловаться въ тѣ минуты, когда онъ уставалъ.
-- Бѣдный чуткій малютка,-- восклицала графиня, видя его заснувшимъ отъ усталости послѣ какой-нибудь шалости, прогнавшей ея тяжелыя воспоминанія,-- какъ ты будешь жить? Кто пойметъ когда-нибудь тебя? Твоя нѣжная душа оскорбляется отъ черезчуръ суроваго взгляда, ты такъ же, какъ твоя несчастная мать, умѣешь цѣнить ласковую улыбку, болѣе всѣхъ земныхъ сокровищъ! Дорогой малютка, кто будетъ любить тебя на этомъ свѣтѣ? Кто угадаетъ сокровища, скрытыя подъ этой хрупкой оболочкой? Никто. Ты будешь одинокъ на землѣ такъ же, какъ я! Да сохранитъ тебя Богъ отъ любви, которой Онъ покровительствуетъ, но люди всегда мѣшаютъ.
Она вздыхала и плакала. Красивая поза сына, спавшаго у нея на колѣняхъ, заставляла ее грустно улыбнуться: она долго смотрѣла на него, отдаваясь одному изъ тѣхъ наслажденій, которыя составляютъ тайну матерей и Бога. Понявъ, насколько ея голосъ, сопровождаемый звуками мандолины, нравился Этьену, она пѣла ему красивые романсы того времени. Ей казалось, что на его дѣтскихъ губкахъ появлялась улыбка, которой когда-то Жоржъ Шоверни благодарилъ ее послѣ того, какъ она кончала играть. Она упрекала себя за эти воспоминанія, но не могла противиться имъ. Ребенокъ, точно сочувствуя ея мечтамъ, улыбался именно тѣмъ пѣснямъ, которыя любилъ Шоверни.
Когда Этьену исполнилось полтора года, онъ былъ еще такъ слабъ, что графиня не могла выносить его на воздухъ, хотя легкій румянецъ на его блѣдномъ личикѣ свидѣтельствовалъ уже о жизненныхъ силахъ и здоровьѣ. Въ то время, когда она начинала вѣрить предсказаніямъ костоправа и радовалась, что могла въ отсутствіи графа окружить сына самыми мелочными предосторожностями, и предохранить его отъ опасности: письма графа извѣстили ее о его скоромъ прибытіи. Одинъ разъ утромъ графиня была охвачена той радостью, которую испытываютъ матери, видя въ первый разъ, что ихъ ребенокъ ходитъ. Она занималась съ Этьеномъ игрой, необъяснимой, какъ прелесть воспоминанія. Внезапно услышавъ скрипъ половицъ подъ тяжелыми шагами, и едва успѣвъ встать, она очутилась передъ графомъ. У нея вырвался невольный крикъ, но она постаралась загладить эту ошибку, направляясь ему навстрѣчу и покорно подставляя ему лобъ для поцѣлуя.
-- Почему было не предупредить меня о вашемъ пріѣздѣ?-- сказала она.
-- Пріемъ былъ бы тогда болѣе любезенъ, но менѣе искрененъ,-- отвѣтилъ графъ, прерывая ее.
Онъ взглянулъ на ребенка. Его замѣтно окрѣпшее здоровье вызвало сперва у графа жестъ удивленія и злобы, но, подавивъ свой гнѣвъ, онъ постарался улыбнуться.
-- Я вамъ привезъ хорошія новости,-- продолжалъ онъ.-- Я получилъ въ управленіе провинцію Шанпань, и король обѣщалъ сдѣлать меня герцогомъ и пэромъ. Кромѣ того, мы получаемъ наслѣдство отъ родственника: проклятый гугенотъ Шоверни умеръ.
Графиня поблѣднѣла и упала въ кресло: она поняла причину злобной радости мужа.
-- Вы знаете,-- сказала она взволнованнымъ голосомъ,-- что я долго любила моего кузена Шоверни, и вы отвѣтите передъ Богомъ за то страданіе, которое мнѣ причиняете.
При этихъ словахъ глаза графа сверкнули, губы задрожали, а бѣшенство лишило способности говорить. Онъ бросилъ свой мечъ на столъ съ такою силой, что ударъ прогремѣлъ, какъ громъ.
-- Выслушайте меня,-- воскликнулъ онъ своимъ страшнымъ голосомъ,-- и запомните мое слово!-- Я не желаю ни видѣть, ни слышать то маленькое чудовище, которое вы держите на рукахъ, потому что онъ вашъ ребенокъ, но не мой: есть ли въ немъ, хоть одна моя черта? Проклятіе! Прячьте его хорошенько или...
-- Праведный Боже, защити насъ!-- воскликнула графиня.
-- Молчать!-- отвѣчалъ герцогъ.-- Если вы не хотите, чтобы я его растопталъ ногами, старайтесь, чтобы онъ никогда не встрѣчался мнѣ на дорогѣ.
-- Но въ такомъ случаѣ,-- возразила графиня,-- почувствовавъ мужество въ борьбѣ съ этимъ тираномъ, дайте мнѣ слово не посягать на его жизнь, если вы не будете его болѣе встрѣчать. Могу ли я разсчитывать на ваше дворянское слово?
-- Что вы хотите этимъ сказать?-- возразилъ графъ.
-- Если такъ, то убейте насъ обоихъ сегодня же!-- воскликнула она, бросаясь на колѣни и сжимая ребенка въ своихъ рукахъ.
-- Встаньте, я вамъ ручаюсь честью дворянина, не посягать на жизнь этого проклятаго мальчишки, если онъ будетъ жить на прибрежныхъ скалахъ у подножья замка; я даю ему для жилья домъ рыбака и песчаный берегъ во владѣнье, но горе ему, если я найду его когда-нибудь за этими границами.
Графиня горько заплакала.
-- Взгляните на него,-- сказала она,-- это вашъ сынъ!
-- Сударыня!..
При этомъ словѣ испуганная мать поспѣшила унести ребенка. котораго сердце трепетало, какъ птичка, захваченная въ своемъ гнѣздѣ пастухомъ. Можетъ быть, невинность обладаетъ прелестью, противъ которой не могутъ устоять самые черствые люди; можетъ быть, графъ упрекнулъ себя въ жестокости и побоялся возбудить отчаяніе въ графинѣ, нужной для его наслажденій, во всякомъ случаѣ его голосъ значительно смягчился, когда вернулась жена.
-- Жанна, дорогая,-- сказалъ онъ,-- не будьте злопамятны и дайте мнѣ руку. Съ вами, женщинами, не знаешь, какъ обращаться. Я привезъ вамъ извѣстія о новыхъ почестяхъ и богатствѣ, а вы, проклятье, принимаете меня, какъ роялистъ приверженца лиги. Новыя занятія требуютъ отъ меня долгихъ отлучекъ, пока я передамъ управленія Нормандіей. Будьте ласковы со мной, по крайней мѣрѣ, пока я остаюсь здѣсь.
Графиня поняла смыслъ этихъ словъ, притворная нѣжность которыхъ не могла ее болѣе обманывать.
-- Я знаю мои обязанности,-- отвѣтила она съ оттѣнкомъ грусти, которую мужъ принялъ за ласку.
Въ этой застѣнчивой женщинѣ было слишкомъ много чистоты и благородства, чтобы стараться, какъ это дѣлаютъ ловкія жены, управлять графомъ, разсчитывая свои ласки и предаваясь такимъ образомъ своего рода проституціи. Она молча удалилась, чтобы утѣшиться въ своемъ отчаяніи съ Этьеномъ.
-- Проклятье! Неужели я никогда не буду любимъ!-- воскликнулъ графъ, замѣтивъ слезы на глазахъ жены въ ту минуту, какъ она уходила.
Отъ постоянныхъ угрозъ, материнская привязанность обратилась у графини въ страсть и пріобрѣла силу, которую женщины вносятъ въ свои преступныя чувства. Какимъ-то таинственнымъ способомъ, понятнымъ только матерямъ, графиня сумѣла объяснить сыну безпрестанно грозившую ему опасность и внушила остерегаться приближенія отца. Ужасная сцена, которой Этьенъ былъ свидѣтелемъ, настолько врѣзалась въ его памяти, что вызвала у него своего рода болѣзнь. Подъ конецъ онъ сталъ чувствовать близость графа съ удивительной точностью. Когда, благодаря развитому отъ безпрерывнаго страха слуху, онъ предчувствовалъ приближеніе оща, черты его лица вытягивались и оживляющая его улыбка сразу исчезала. Съ годами эта способность настолько развилась вслѣдствіе постояннаго страха, что Этьенъ, подобно американскимъ дикарямъ, различалъ шаги отца, слышалъ его голосъ на далекомъ разстояніи и предсказывалъ заранѣе его приходъ. Онъ сдѣлался еще болѣе дорогимъ графинѣ съ тѣхъ поръ, какъ она замѣтила, что онъ раздѣляетъ ея страхъ передъ графомъ. Ахъ связь такъ упрочилась, что ее можно было сравнить съ двумя цвѣтками, распустившимися на одномъ стеблѣ и склоняющимися отъ одного дуновенія вѣтра. То была одна общая жизнь!
Послѣ отъѣзда графа, Жанна почувствовала себя беременной. На этотъ разъ она разрѣшилась въ опредѣленный срокъ и послѣ ужасныхъ страданій произвела на свѣтъ здороваго мальчика, который черезъ нѣсколько мѣсяцевъ поражалъ всѣхъ сходствомъ съ отцомъ. Ненависть графа къ старшему сыну возрасла еще болѣе, Желая спасти дорогого малютку, графиня согласилась на всѣ планы, которые строилъ ея мужъ, чтобы обезпечить счастіе и благосостояніе второго сына. Этьенъ долженъ былъ сдѣлаться священникомъ и предоставить Максимиліану богатство и интересы дома д'Эрувиллей. Этою цѣною матъ надѣялась упрочить покой пр о клятаго сына,
Никогда еще между двумя братьями не было такъ мало сходства, какъ между Этьеномъ и Максимиліаномъ. Младшій съ дѣтства любилъ шумъ, физическія упражненія и войну, поэтому графъ почувствовалъ къ нему такую же любовь, какую его жена питала къ Этьену. Но какому-то нѣмому договору каждый изъ супруговъ занялся любимымъ ребенкомъ. Герцогъ (къ тому времегій Генрихъ IV вознаградилъ громадныя заслуги д`Эрувилля) не хотѣлъ утомлять жену и взялъ для Максимиліана добродушную здоровую кормилицу-крестьянку, выбранную Бовулуаромъ. Къ большой радости Жанны де-Сенъ-Савенъ, онъ усомнился въ умственныхъ способностяхъ матери такъ же, какъ и въ ея молокѣ, и рѣшилъ развивать сына по своему вкусу. Онъ воспиталъ въ немъ отвращеніе къ книгамъ и наукамъ; онъ передалъ ему механическіе пріемы военнаго искусства; съ ранняго возраста заставлялъ ѣздить верхомъ, стрѣлять изъ мушкета и играть мечемъ. Когда сынъ выросъ, отецъ сталъ возить его на охоту, чтобы онъ усвоилъ себѣ грубый языкъ, суровые пріемы, тѣлесную силу, быстроту взгляда и слова, которыя въ глазахъ графа дѣлали изъ него законченнаго дворянина. Этотъ маленькій властелинъ былъ въ двѣнадцать лѣтъ львенкомъ, не менѣе опаснымъ для другихъ, чѣмъ отецъ, и тиранившимъ всѣхъ въ окружности, благодаря полученному на это разрѣшенію графа.
Этьенъ жилъ на берегу океана въ полученномъ отъ отца домикѣ, который графиня постаралась устроить такъ, чтобы сынъ нашелъ въ немъ нѣкоторыя удобства. Она проводила тамъ большую часть дня. Мать съ сыномъ бѣгали вмѣстѣ по скаламъ, причемъ она показывала ему границы его маленькихъ владѣній, состоявшихъ изъ песку, раковинъ, мху и камешковъ. Замѣчая глубокій ужасъ, охватывавшій мать, когда онъ переходилъ означенныя границы, онъ понялъ, что смерть ожидала его за ними. Этьенъ началъ опасаться за свою мать прежде, чѣмъ за самого себя. Въ скоромъ времени одно имя герцога д'Эрувилля стало возбуждать въ немъ волненіе, которое лишало его энергіи и вызывало непреодолимую слабость. Если онъ видѣлъ издали отца или слышалъ его голосъ, болѣзненный страхъ леденилъ его сердце, какъ въ ту минуту, когда онъ былъ проклятъ. Подобно Лайону, умирающему внѣ своихъ снѣговъ, онъ чувствовалъ себя въ своей хижинѣ и на скалахъ, какъ въ дорогой отчизнѣ, и переходя ея границы чувствовалъ неопредѣленное безпокойство. Предвидя, что ея бѣдный сынъ могъ найти счастье только въ скромной тихой жизни, графиня стала менѣе сожалѣть объ ожидавшей его судьбѣ. Пользуясь тѣмъ, что онъ былъ предназначенъ для духовнаго званія, она могла устроить ему пріятное существованіе, наполнить его уединеніе занятіями наукой и даже пригласить въ замокъ Петра де-Себондъ воспитателемъ будущаго кардинала д'Эрувилля. Несмотря на постриженіе, ожидавшее ея сына, графиня не хотѣла, чтобы его образованіе носило только духовной характеръ. Бовулуаръ обязанъ былъ посвятить его въ тайны естественныхъ наукъ. Графиня, слѣдившая сама за занятіями, чтобы соразмѣрять ихъ съ силами ребенка, для забавы учила его по-итальянски и незамѣтно открывала ему поэтическія богатства этого языка. Въ то время, когда герцогъ возилъ Максимиліана на кабанью охоту, рискуя увидѣть его раненымъ, Жанна увлекалась съ Этьеномъ сонетами Петрарки и "Божественной Комедіей". Чтобы утѣшить Этьена въ его тѣлесной слабости, природа одарила его настолько мелодическимъ голосомъ, что нельзя было безъ наслажденія слушать его. Мать преподавала ему музыку. Нѣжныя, грустныя пѣсни, сопровождаемыя звуками мандолины, были любимымъ развлеченіемъ которое графиня обѣщала ему въ награду за какую-нибудь работу, заданную аббатомъ Себондомъ. Этьенъ слушалъ мать съ тѣмъ страстнымъ восхищеніемъ, которое она видѣла когда-то въ глазахъ Шоверни. Бѣдная женщина, въ которой сынъ возбуждалъ ея дѣвическія воспоминанія, покрывала его безумными поцѣлуями. Однажды она смутилась, когда Этьенъ спросилъ ее, почему она, какъ ему казалось, болѣе любила его въ эту минуту, и, краснѣя, отвѣтила, что съ каждымъ часомъ любила его сильнѣй. Вскорѣ, въ заботахъ о нравственномъ и умственномъ развитіи, она нашла то же удовольствіе, которое испытывала раньше при кормленіи и физическомъ воспитаніи сына. Хотя матери не всегда развиваются вмѣстѣ съ своими сыновьями, но герцогиня слишкомъ любила своего сына и могла безпристрастно судить о немъ. Материнское самолюбіе заставляло ее желать, чтобы сынъ былъ лучше ея во всѣхъ отношеніяхъ. Можетъ быть, благодаря своей безграничной привязанности, она не боялась унизиться, вслѣдствіе его превосходства на ней. Только сердца, непонимающія любви, находятъ пріятнымъ господство, искреннее же чувство предпочитаетъ отреченіе -- эту добродѣтель сильнаго. Когда Этьенъ не сразу понималъ объясненіе, текстъ или теорему, бѣдная мать, присутствовавшая на урокахъ, старалась помочь ему такъ же, какъ прежде старалась накормить его при первомъ крикѣ. Но зато какою радостью сіялъ взглядъ герцогини, когда Этьенъ выказывалъ способности и быстрое пониманіе. Она доказывала этимъ, по словамъ Петра де Себондъ, что мать существо сложное, чувство котораго охватываетъ два существованія. Такимъ образомъ, воспоминанія о прежней любви къ Шоверни усиливало въ графинѣ естественное чувство, связывающее мать и сына. Слабость Этьена заставила ее нѣсколько лѣтъ заботиться о немъ, какъ въ первые мѣсяцы послѣ его рожденія: она сама его одѣвала, укладывала спать, причесывала, завивала и душила его волосы. Эти заботы были безпрерывной лаской: она цѣловала его головку столько же разъ, сколько проводила по ней гребенкой. Какъ нѣкоторыя женщины дѣлаются почти матерями для своихъ возлюбленныхъ, такъ эта мать относилась къ сыну съ нѣжностью влюбленной, находя въ немъ отдаленное сходство съ кузеномъ, любимымъ даже послѣ его смерти. Этьенъ былъ для нея призракомъ Жоржа, представшимъ передъ ней чудеснымъ образомъ, и она говорила себѣ, что онъ болѣе походилъ на свѣтскаго человѣка, чѣмъ на священника.
"Если бы женщина, настолько же привязанная къ нему, какъ я, внушила бы ему любовь, онъ могъ бы быть очень счастливъ", часто думала она.
Но ей вспоминался графъ, требовавшій ради своихъ ужасныхъ разсчетовъ, постриженія Этьена, и она цѣловала волосы, которые, несмотря на ея слезы, должны были обрѣзать церковныя ножницы. Впрочемъ, несмотря на условіе съ герцогомъ, въ далекомъ будущемъ, въ которое она старалась заглянуть, Этьенъ не представлялся ей ни священникомъ, ни кардиналомъ. Полное забвеніе отца дало ей возможность не постригать заранѣе бѣднаго ребенка.
"Еще будетъ время для этого",-- думала она.
Позднѣй, не признаваясь въ мысляхъ, зародившихся въ ея сердцѣ, она учила Этьена изящнымъ придворнымъ манерамъ; она желала, чтобы онъ былъ такъ же милъ и любезенъ, какъ Жоржъ де-Шоверни. Несмотря на скудное содержаніе, которымъ она пользовалась вслѣдствіе честолюбія герцога, лично управлявшаго своими помѣстьями и употреблявшаго доходы на ихъ увеличеніе, она вела самый скромный образъ жизни и ничего не тратила, чтобы имѣть возможность одѣвать сына въ бархатные камзолы, сапоги съ кружевами и куртки изъ тонкой шелковой матеріи. Эти лишенія наполняли ея сердце тою радостью, которую испытываетъ всякій, тайно заботясь о любимомъ существѣ. Вышивая воротникъ, она тайно ликовала при мысли о томъ днѣ, когда онъ будетъ надѣтъ на шею ея сына, Она одна заботилась о его одеждѣ, бѣльѣ, туалетныхъ принадлежностяхъ. Она только для него обращала вниманіе на свой собственный костюмъ, такъ какъ любила, когда онъ находилъ ее красивой. Столько заботъ, такая привязанность герцогини къ сыну были, наконецъ, награждены. Бовулуаръ сдѣлался, благодаря своимъ урокамъ, особенно дорогимъ для пр о клятаго сына, знавшаго, кромѣ того, его заслуги; однажды врачъ, котораго безпокойный взглядъ заставлялъ дрожать герцогиню всякій разъ, когда онъ смотрѣлъ на ея хилаго ребенка, объявилъ, что Этьенъ проживетъ долго, если какое-нибудь сильное чувство не взволнуетъ его слабое тѣло. Этьену было тогда шестнадцать лѣтъ.
Въ эти годы ростъ Этьена достигъ пяти футовъ,-- и послѣ этого не увеличивался, по и Жоржъ де-Шоверни былъ средняго роста. Сквозь его прозрачную кожу, гладкую, какъ у дѣвочки, сквозили тонкія синеватыя жилки. Его бѣлизна напоминала фарфоръ. Свѣтло-голубые глаза невыразимой доброты молили о защитѣ какъ мужчину, такъ и женщину; нѣжная мольба изливалась въ этомъ взорѣ и покоряла, прежде, чѣмъ мелодическій голосъ заканчивалъ очарованіе. Самая искренняя скромность выражалась во всѣхъ его чертахъ. Длинные каштановые волосы, гладкіе и тонкіе, раздѣлялись посрединѣ головы на двѣ пряди и оканчивались локонами. Блѣдныя впалыя щеки, чистый съ морщинками лобъ выражали какое-то прирожденное страданіе, которое тяжело было видѣть. Красивый ротъ съ поразительно бѣлыми зубами хранилъ улыбку, которая остается на устахъ умирающихъ. Его руки, бѣлыя, какъ у женщины, были необыкновенно красивой формы. Какъ слабое растеніе, онъ привыкъ отъ долгихъ размышленій склонять голову, и эта поза шла къ его фигурѣ: она казалась высшей красотой, которую художникъ придаетъ портрету, чтобы выразить точнѣй свою мысль. Казалось, вы видѣли голову молодой болѣзненной дѣвушки на тщедушной фигурѣ мужчины.
Поэтическія размышленія, заставляющія насъ, какъ ботаниковъ, изслѣдовать обширныя области мысли, многочисленныя сравненія человѣческихъ идей, восторгъ передъ совершенными произведеніями геніевъ сдѣлались неистощимыми мирными наслажденіями его мечтательной, уединенной жизни. Его безграничной любовью пользовались цвѣты: эти прелестныя творенья имѣли много общаго съ его судьбой. Графиня была счастлива, замѣчая у сына невинныя страсти, которыя могли предохранить его отъ соприкосновенія съ суровой общественной жизнью, противъ которой онъ не устоялъ бы такъ же, какъ красивая дорада {Рыба.} океана на прибрежномъ пескѣ не перенесла бы перваго луча солнца. Она поощряла вкусы сына, принося ему испанскіе или итальянскіе романсы, книги сонетовъ и стиховъ. Библіотека кардинала д'Эрувилля сдѣлалась достояніемъ Этьена и чтеніе наполнило его жизнь. Каждое утро ребенокъ находилъ свой уединенный уголокъ украшеннымъ красивыми душистыми цвѣтами самыхъ богатыхъ оттѣнковъ. Слабое здоровье не позволяло ему слишкомъ долго отдаваться чтенію; оно прерывалось наивными размышленіями, заставлявшими его оставаться но цѣлымъ часамъ передъ его милыми цвѣтами, этими безмолвными собесѣдниками. Иногда, сидя въ расщелинѣ скалы и наблюдая какъ растетъ мохъ или водяное растеніе, онъ подолгу съ любовью наблюдалъ за ними и искалъ въ нихъ поэтическаго вдохновенія. Онъ часто любовался, не стремясь и не желая объяснять своего удовольствія, темными, тонкими жилками лепестковъ, изяществомъ и богатствомъ золотистыхъ, лазуревыхъ, зеленыхъ или лиловатыхъ тоновъ, прекрасными разнообразными формами чашечекъ и листьевъ, ихъ матовыми, бархатистыми тканями, разрывавшимися такъ же легко, какъ могло разорваться его сердце при малѣйшемъ волненіи. Позднѣй, будучи столько же мыслителемъ, сколько поэтомъ, онъ сталъ подмѣчать удивительное разнообразіе природы, и находилъ въ этомъ указанія на ея драгоцѣнныя свойства. Съ каждымъ днемъ онъ дѣлалъ успѣхи въ толкованіи Божественнаго Слова, запечатлѣвшагося на каждой бездѣлицѣ этого міра. Упорные тайные поиски истины въ невѣдомомъ мірѣ придавали отпечатокъ безплодности его созерцательной жизни. Этьенъ проводилъ цѣлые дни, лежа на пескѣ, чувствуя себя счастливымъ поэтомъ, самъ того не сознавая. Внезапное появленіе золотистаго жучка, отраженіе солнца въ океанѣ, волненіе обширныхъ, прозрачныхъ, какъ зеркало, водъ, раковина, морской наукъ, все становилось событіемъ и радостью для его неопытной души. Ожиданіе встрѣчъ съ матерью, шуршаніе ея платья, поцѣлуи, разговоръ съ ней такъ сильно волновали его, что малѣйшее запаздываніе, самый ничтожный страхъ причиняли ему изнурительную лихорадку. Онъ, казалось, состоялъ изъ одной души, и чтобы чрезмѣрныя душевныя волненія не разрушали его слабаго, постоянно страдающаго тѣла, Этьену необходимы были тишина, ласки, спокойная природа и привязанность женщины. Все это было въ его распоряженіи: мать любила и ласкала его, а цвѣты и книги придавали его уединенію разнообразіе, которое наполняло его маленькое царство постоянно новой для него прелестью.
Этьенъ пользовался всѣми преимуществами этой невинной тихой жизни и всѣмъ ея поэтическимъ разнообразіемъ. Ребенокъ съ виду и взрослый по уму, онъ былъ одинаково чистъ душою и тѣломъ. Благодаря стараніямъ матери и образу своихъ занятій, онъ переживалъ волненія только въ области мысли. Его жизненная дѣятельность сосредоточилась въ духовномъ мірѣ вдали отъ общества, которое могло заставить его страдать и даже убить. Онъ жилъ только сердцемъ и умомъ. Благодаря чтенію, онъ познакомился съ мнѣніями ученыхъ того времени, невольно заинтересовался тайнами, управляющими міромъ, и старался найти имъ разгадку въ окружающей его природѣ. Онъ съ дѣтства предался наукамъ, которыя наиболѣе соотвѣтствовали его уму и давали пишу его нѣжной душѣ, но, къ сожалѣнію, онѣ только увеличили его страданія въ тотъ день, когда страсть зародилась въ его сердцѣ. Иногда Жаннѣ де-Сенъ-Савенъ приходила мысль о подобномъ несчастій, но она успокоивалась, вспоминая о печальной судьбѣ, ожидавшей сына. Она надѣялась, что постриженіе спасетъ Этьена отъ еще болѣе горькой участи и, такимъ образомъ, всѣ радости этой несчастной матери были отравлены.
"Онъ сдѣлается кардиналомъ,-- думала она,-- будетъ покровительствовать искусствамъ и жить ради нихъ. Онъ полюбитъ искусство вмѣсто женщины и оно никогда не измѣнитъ ему".
Но рѣдкія минуты радости герцогини всегда омрачались грустными мыслями о странномъ положеніи Этьена въ семьѣ. Оба брата вышли уже изъ дѣтскаго возраста, не зная, не видя другъ друга и не подозрѣвая о существованіи соперника. Герцогиня долго надѣялась, во время отсутствія мужа, свести братьевъ при торжественной обстановкѣ и повліять на нихъ своею привязанностью. Она льстила себя надеждой, что сумѣетъ возбудить любовь Максимиліана къ Этьену и внушить ему, насколько онъ долженъ былъ защищать и заботиться о старшемъ больномъ братѣ за отреченіе отъ правъ, которому тотъ подчинился и свято хранилъ, несмотря на то, что оно было вынуждено. Но эта надежда, такъ долго утѣшавшая ее, должна была исчезнуть. Герцогиня не только оставила мысль возбудить благодарность въ младшемъ сынѣ, но даже стала бояться ихъ встрѣчи еще болѣе, чѣмъ встрѣчи Этьена съ отцомъ. Злобный и вѣрившій только всему дурному, Максимиліанъ могъ вообразить, что Этьенъ потребуетъ когда-нибудь правъ, отъ которыхъ отказался и, во избѣжаніе такого случая, онъ готовъ былъ бы бросить его въ море съ камнемъ на шеѣ. Ни одинъ еще сынъ не питалъ такъ мало уваженія къ матери, какъ Максимиліанъ. Едва начавъ разсуждать, онъ замѣтилъ, что герцогъ не уважалъ своей жены. Впрочемъ, старикъ заботился еще слегка о сохраненіи приличій въ своихъ отношеніяхъ къ герцогинѣ, но сынъ, пользовавшійся полной свободой и несдерживаемый отцомъ, причинялъ ей тысячи огорченій. Кромѣ того Бертранъ постоянно слѣдилъ, чтобы Максимиліанъ не увидѣлъ Этьена, рожденіе котораго тщательно скрывалось. Всѣ служащіе въ замкѣ искренно ненавидѣли маркиза Сенъ-Северъ, титулъ, который носилъ Максимиліанъ, а нѣкоторые знали о существованіи старшаго брата и смотрѣли на него, какъ на мстителя, котораго готовитъ Богъ. Такимъ образомъ, будущее Этьена было сомнительно: онъ могъ подвергнуться преслѣдованіямъ брата! У бѣдной герцогини не было родныхъ, которымъ она могла бы поручить любимаго сына. Ей казалось, что Этьенъ могъ обвинить ее, если когда-нибудь въ римской пурпуровой одеждѣ онъ пожелаетъ быть отцомъ. Эти мысли, эту грустную жизнь, полную тайныхъ страданій, можно было сравнить съ смертельною болѣзнью, которую стараются продлить строгимъ режимомъ. Ея сердце требовало умѣлаго обращенія, а тѣ люди, которые окружали герцогиню, были совершенно неспособны къ нѣжности. Сознаніе, что старшій сынъ человѣкъ съ сердцемъ, съ геніальнымъ умомъ, между тѣмъ какъ младшій, отъявленный негодяй, безъ всякихъ дарованій, долженъ былъ носить герцогскую корону и продолжать ихъ поколѣніе, убивало герцогиню. Кроткая Жанна де-Сенъ-Савенъ была неспособна проклинать: она только страдала и плакала. Часто, поднимая глаза къ небу, она просила у Бога отчета въ этомъ строгомъ приговорѣ. Ея глаза наполнялись слезами, когда она думала, что послѣ ея смерти, сынъ останется круглымъ сиротой и очутится во власти грубаго, безчестнаго брата. Столько сдержанныхъ волненій, незабытая первая любовь, непонятое никѣмъ горе -- она скрывала отъ сына свои страданія,-- тревожныя радости и безпрерывныя непріятности подорвали ея жизненныя силы и развили болѣзненную слабость, которая усиливалась съ каждымъ днемъ. Наконецъ, послѣдній ударъ ускорилъ болѣзнь герцогини: она постаралась убѣдить мужа относительно воспитанія Максимиліана, но была отстранена и, такимъ образомъ, лишилась возможности искоренить ужасныя наклонности этого ребенка. Для нея наступилъ періодъ быстраго истощенія, и эта болѣзнь повлекла за собой назначеніе Бовулуара врачемъ дома д'Эрувиллей и всей Нормандіи. Прежній костоправъ переселился въ замокъ. Въ то время подобныя мѣста занимались учеными, которые находили тамъ необходимыя удобства для выполненія своихъ работъ и вознагражденіе, нужное для ихъ трудовой жизни. Бовулуаръ давно уже желалъ занять такое положеніе, такъ какъ его знанія и состояніе пріобрѣли ему многочисленныхъ озлобленныхъ враговъ. Несмотря на покровительство знатной семьи, которой онъ оказалъ услугу, незадолго передъ тѣмъ онъ былъ вовлеченъ въ уголовный процессъ, и только вмѣшательство управителя Нормандіи могло остановить преслѣдованія. Герцогъ не раскаялся въ томъ, что оказалъ покровительство бывшему костоправу: Бовулуаръ спасъ маркиза Сенъ-Северъ отъ болѣзни, настолько опасной, что всякій другой отказался бы отъ леченія.
Но рана герцогини была нанесена слишкомъ давно, чтобы ее можно было залечить, тѣмъ болѣе, что ее безпрестанно раздражали. Скоро долженъ былъ наступить конецъ этого ангела, который послѣ столькихъ страданій могъ ожидать лучшей участи. Съ приближеніемъ смерти у герцогини обнаружились тяжелыя предчувствія. "Что будетъ безъ меня съ моимъ бѣднымъ сыномъ?" Съ каждымъ часомъ эта мысль возвращалась къ ней, какъ морская волна вовремя прилива. Наконецъ, принужденная оставаться въ постели, герцогиня стала быстро приближаться къ могилѣ, лишенная возможности видѣться съ сыномъ. Ему запрещено было приходить въ замокъ вслѣдствіе договора, которому онъ обязанъ былъ жизнью. Горе ребенка равнялось горю матери. По тайному внушенію, свойственному сдержаннымъ характерамъ, онъ нашелъ таинственный языкъ для бесѣды съ матерью. Какъ искусный пѣвецъ, онъ изучалъ силу своего голоса и съ грустью пѣлъ подъ ея окнами, когда Бовулуаръ условленнымъ знакомъ объявлялъ, что она одна. Когда-то въ колыбели онъ утѣшалъ мать милыми улыбками; сдѣлавшись поэтомъ, онъ ласкалъ ея слухъ нѣжными мелодіями.
-- Это пѣніе даетъ мнѣ жизнь,-- говорила герцогиня Бовулуару, вдыхая воздухъ, въ которомъ звучалъ голосъ Этьена,
Наконецъ, настала минута, когда долженъ былъ начаться долгій трауръ для пр о клятаго сына Уже нѣсколько разъ ему приходилось наблюдать таинственную связь между своими тревогами и волненіями океана. Тайныя науки, въ которыхъ толковалось пророческое значеніе явленій природы, дѣлали для него этотъ феноменъ еще болѣе краснорѣчивымъ, чѣмъ для всякаго другого. Въ тотъ роковой вечеръ, когда онъ послѣдній разъ увидѣлъ свою мать, океанъ, какъ ему показалось, странно волновался. Движеніе воды указывало на внутреннюю работу моря: оно поднималось большими волнами, которыя разбивались съ зловѣщимъ шумомъ, напоминавшимъ жалобный вой собакъ. Этьенъ невольно сказалъ себѣ:
-- Что оно хочетъ отъ меня? Оно содрогается и стонетъ, какъ живое! Моя мать часто разсказывала мнѣ, что океанъ страшно шумѣлъ въ ту ночь, когда я родился. Что же случится со мной теперь?
Эта мысль заставила его долго простоять у окна хижины, устремляя глаза то на окно въ комнатѣ матери, въ которомъ мерцалъ огонь, то на океанъ, продолжавшій стонать. Вдругъ послышался стукъ; дверь открылась и вошелъ Бовулуаръ, его лицо выражало страданія.
-- Герцогиня,-- сказалъ онъ,-- чувствуетъ себя такъ плохо, что желаетъ васъ видѣть. Всѣ мѣры приняты, чтобы съ вами не случилось несчастія въ замкѣ, но намъ нужна большая осмотрительность, такъ какъ придется пройти черезъ комнату герцога, въ которой вы родились.
Эти слова вызвали слезы на глазахъ Этьена и онъ воскликнулъ: "Океанъ говорилъ со мной!" Потомъ онъ машинально далъ себя провести черезъ башенную дверь, въ которую прошелъ Бертранъ въ ту ночь, когда у герцогини родился пр о клятый сынъ. Конюшій ждалъ тамъ съ фонаремъ въ рукахъ, Этьенъ дошелъ до большой библіотеки кардинала д'Эрувилля и принужденъ былъ остаться тамъ съ Бовулуаромъ, въ то время какъ Бертранъ пошелъ открыть дверь и узнать, можетъ ли пройти безопасно пр о клятый сынъ. Герцогъ не просыпался. Проходя легкими шагами по громадному замку, Этьенъ и Бовулуаръ слышали только слабые стоны умирающей. Такимъ образомъ обстоятельства, сопровождавшія рожденіе Этьена, повторились при смерти матери. Та же буря, та же тоска, тотъ же страхъ разбудить безжалостнаго герцога, который на этотъ разъ крѣпко спалъ. Чтобы избѣгнуть несчастія, конюшій взялъ Этьена на руки, проходя черезъ комнату своего страшнаго господина. Въ случаѣ пробужденія онъ рѣшилъ объяснить все грустнымъ положеніемъ герцогини. Сердце Этьена страшно сжималось отъ страха, который испытывали эти вѣрные слуги. Но это волненіе подготовило его къ зрѣлищу, представившемуся его глазамъ въ роскошной комнатѣ, въ которую онъ впервые возвращался послѣ того, какъ отцовскоое проклятіе изгнало его оттуда. На большой постели онъ искалъ глазами свою мать и не безъ труда нашелъ ее, настолько она похудѣла. Блѣдная, какъ кружева, при послѣднемъ издыханіи, она собрала всѣ свои силы и взяла Этьена за руки; она хотѣла въ долгомъ взглядѣ передать ему всю свою душу, какъ прежде Шоверни въ одномъ прощаніи завѣщалъ ей всю свою жизнь. Бовулуаръ и Бертранъ, мать съ сыномъ и спящій герцогъ еще разъ собрались вмѣстѣ. Та же обстановка, тѣ же дѣйствующія лица, но теперь царила мрачная печаль вмѣсто радости материнства, мракъ смерти вмѣсто сіянія дня. Въ эту минуту ураганъ разразился на морѣ съ зловѣщимъ ревомъ.
-- Отрада моей жизни,-- сказала Жанна де-Сенъ-Савенъ, цѣлуя сына въ лобъ,-- въ бурю ты явился на свѣтъ, въ бурю же мнѣ приходится покинуть тебя. За это время мои страданія прекращались только въ тѣ часы, когда я тебя видѣла. Эта послѣдняя радость соединяется съ моими послѣдними тяжелыми минутами. Прощай, моя единственная любовь, прощай, моя единственная чистая радость, прощай, мой возлюбленный!
-- Позволь мнѣ умереть съ тобой!-- сказалъ Этьенъ, бросаясь на постель матери.
-- Это было бы для тебя лучшей участью,-- сказала она и двѣ слезы скатились по впалымъ щекамъ; она, казалось, почувствовала, какъ и прежде, будущее сына.-- Никто его не видѣлъ?-- спросила она у своихъ слугъ. Въ эту минуту герцогъ задвигался на постели; всѣ вздрогнули.-- Все отравлено, даже моя послѣдняя радость!-- сказала герцогиня.-- Уведите его, уведите!
-- Матушка, я предпочелъ бы умереть, лишь бы видѣть тебя еще минуту,-- воскликнулъ несчастный ребенокъ, падая въ обморокъ.
По знаку герцогини Бертранъ взялъ Этьена на руки, поднесъ къ ней, чтобы она могла послѣдній разъ взглянуть на сына, и приготовился унести его при новомъ приказаніи умирающей.
-- Любите его,-- сказала герцогиня конюшему и костоправу,-- у него нѣтъ другихъ защитниковъ, кромѣ васъ и неба.
Благодаря инстинкту, никогда не обманывающему матерей, она замѣтила глубокое сожалѣніе конюшаго къ старшему представителю могущественнаго дома, который онъ уважалъ такъ же, какъ евреи уважаютъ Святой городъ. Что же касается Бовулуара, то договоръ между нимъ и герцогиней былъ заключенъ съ давнихъ поръ. Оба служителя, взволнованные тѣмъ, что герцогиня принуждена была поручить имъ своего ребенка, жестомъ обѣщали быть защитниками своего молодого господина, и мать повѣрила имъ.
Утромъ, черезъ нѣсколько часовъ, герцогиня умерла, оплакиваемая всѣми, до послѣднихъ слугъ, которые, вмѣсто всякой похвалы сказали на ея могилѣ, что она была прислана къ нимъ Богомъ.
Этьеномъ овладѣло самое тяжелое, самое продолжительное и при этомъ безмолвное горе. Онъ не бѣгалъ болѣе по скаламъ, не чувствовалъ въ себѣ силы ни читать, ни пѣть. Онъ рѣдко плакалъ и цѣлыми днями оставался въ расщелинѣ скалы, равнодушный къ погодѣ, неподвижный, пригвожденный къ граниту, какъ росшій тамъ мохъ; онъ погружался въ размышленія, необъятныя, безконечныя, какъ океанъ, и, какъ океанъ, его мысли принимали тысячу различныхъ формъ, становясь то спокойными, то бурными и ужасными. Это было болѣе, чѣмъ горе, эта была новая жизнь, неумолимый рокъ, постигшій это прелестное созданье, которому не суждено было болѣе радоваться. Бываютъ скорби, которыя напоминаютъ кровь, попавшую въ проточную воду и сразу окрашивающую всю поверхность, но вновь набѣгающая волна снова возвращаетъ ей прежнюю чистоту; у Этьена же былъ отравленъ самый источникъ, и каждая волна времени приносила одинаковое количество горечи.
Несмотря на преклонный возрастъ, Бертранъ продолжалъ завѣдывать конюшнями, и не утрачивалъ значенія въ замкѣ. Его помѣщеніе находилось вблизи того домика, гдѣ скрывался Этьенъ, и, такимъ образомъ, онъ могъ безпрерывно наблюдать за нимъ съ любовью и преданностью стараго солдата. Онъ смягчалъ свою суровость, говоря съ бѣднымъ ребенкомъ; когда шелъ дождь, онъ нѣжно уводилъ его въ домъ, и старался разсѣять его задумчивость. Желаніе замѣнить герцогиню возбудило въ немъ самолюбіе, и, такимъ образомъ, ребенокъ встрѣчалъ, если не прежнюю любовь, то прежнее вниманіе; Этьенъ безъ жалобы и сопротивленія принималъ заботы слуги, но слишкомъ много связей было порвано между пр о клятымъ сыномъ и остальными людьми, чтобы сильная привязанность могла снова возродиться въ его сердцѣ. Онъ невольно позволялъ заботиться о себѣ, становясь постепенно твореніемъ среднимъ между человѣкомъ и растеніемъ. Съ чѣмъ можно сравнить существо, которому незнакомы были ни общественные законы, ни ложныя мірскія чувства, которое сохранило прелесть невинности и подчинялось только движенію своего сердца? Но тѣмъ не менѣе, несмотря на мрачную задумчивость, онъ скоро почувствовалъ потребность любить, имѣть другое близкое существо, другую душу, принадлежащую ему. Но, отдѣленному почти необходимой преградой отъ остального міра, ему трудно было встрѣтить человѣка, который, подобно ему, обратился бы въ цвѣтокъ. Стараясь найти живое существо, которому онъ могъ повѣрять свои мысли и жить его жизнью, онъ кончилъ тѣмъ, что полюбилъ океанъ. Море казалось ему одушевленнымъ и мыслящимъ. Видя постоянно передъ собой это великое творенье, котораго скрытыя чудеса такъ рѣзко отличались отъ земныхъ, онъ открылъ причины многихъ таииственныхъ явленій. Освоившись съ колыбели съ безконечнымъ водянымъ пространствомъ, онъ внималъ чудной поэзіи, которая слышалась ему съ моря и неба. Онъ находилъ разнообразіе въ этой громадной картинѣ, казавшейся съ виду такой монотонной. Какъ всѣ люди, у которыхъ душа преобладаетъ надъ тѣломъ, онъ былъ дальнозорокъ и на далекомъ разстояніи съ удивительною легкостью, безъ всякаго напряженія, могъ схватывать самую мимолетную черту, малѣйшее колебаніе воды. Даже при полномъ спокойствіи онъ находилъ многочисленные оттѣнки на морѣ, которое, какъ лицо женщины, принимало выраженія то задумчивости, то улыбки, то каприза: тамъ, зеленое и мрачное, здѣсь, сіяющее и лазоревое, оно то сливалось своей блестящей полосой съ неопредѣленномъ свѣтомъ на горизонтѣ, то мирно колыхалось подъ золотистыми облаками. При закатѣ солнца, когда волны покрывались красноватымъ блескомъ, какъ пурпуровымъ покрываломъ, ему казалось, что въ природѣ праздновались великолѣпныя празднества. Ему казалось, что море было радостно, живо, игриво; въ полдень, когда оно вздрагивало и переливалось на солнцѣ тысячами ослѣпительныхъ граней, оно вызывало въ немъ необъяснимую грусть и заставляло плакать, когда угрюмое, тихое и грустное, оно отражало небеса, покрытыя облаками. Онъ проникъ въ безмолвную рѣчь этого великана. Приливъ и отливъ были для него мелодичнымъ дыханіемъ, котораго каждый вздохъ выражалъ новыя чувства, и онъ понималъ ихъ тайный смыслъ. Ни одинъ морякъ, ни одинъ ученый не могъ лучше его предсказать самое ничтожное волненіе океана, самое легкое измѣненіе его поверхности. По тому, какъ волны набѣгали на берегъ, онъ угадывалъ зыбь, бурю, шквалъ и силу прилива. Когда по небу разстилался покровъ ночи, онъ продолжалъ смотрѣть на море при надвигавшихся сумеркахъ и бесѣдовалъ съ нимъ. Онъ принималъ участіе въ его разнообразной жизни и испытывалъ въ душѣ настоящую бурю, когда оно свирѣпѣло. Онъ узнавалъ его гнѣвъ по рѣзкому свисту; онъ стремился съ громадными волнами, которыя разбивались о скалы, осыпая ихъ тысячами брызгъ; онъ чувствовалъ себя безстрашнымъ и неумолимымъ, кажъ оно; онъ подражалъ его мрачному молчанію и неожиданнымъ милостямъ! Онъ обручился съ моремъ: оно было его повѣреннымъ, его другомъ. Утромъ, приходя на скалы, по блестящему мелкому, прибрежному песку онъ, по одному взгляду, узнавалъ настроеніе океана. Ему внезапно представлялись различныя видѣнія, и онъ мысленно виталъ надъ этой громадной водной поверхностью, какъ ангелъ, слетѣвшій съ неба.
Если радостная, шаловливая, бѣловатая дымка окутывала океанъ тонкою сѣтью, какъ покрывало на челѣ новобрачной, онъ слѣдилъ за его измѣнчивыми движеніями съ радостью влюбленнаго и видя его по утрамъ кокетливымъ, какъ женщина, бывалъ очарованъ, какъ супругъ, который видитъ вновь свою жену и наслаждается ея красотой. Мысли Этьена, соединяясь съ этой великой божественной идеей, утѣшали его въ уединеніи, и населяли фантазіями его тѣсную пустыню. Наконецъ, онъ кончилъ тѣмъ, что сталъ угадывать по движенію моря его тайную связь съ небесной системой и понялъ природу во всемъ ея гармоническомъ сочетаніи, начиная съ былинки до блуждающихъ свѣтилъ, которыя, какъ зерна, унесенныя вѣтромъ, стараются удержаться въ воздушномъ пространствѣ. Чистый, какъ ангелъ, чуждый мыслей, унижающихъ человѣка, наивный, какъ дитя, онъ жилъ, какъ чайка, какъ цвѣтокъ, среди поэтическихъ образовъ своего воображенія, предаваясь наблюденіямъ надъ тайными явленіями природы, глубина которой ему одному была доступна.
Странная связь человѣка и природы! Онъ то молитвою возносится къ Богу, то, покорный и кроткій, отдается тихому животному счастью. Звѣзды казались Этьену ночными цвѣтами; солнце было его отцомъ, птицы -- друзьями. Ему всюду казалась душа его матери: часто онъ видѣлъ ее въ облакахъ, говорилъ съ ней, и ихъ сношенія проявлялись небесными явленіями: бывали дни, когда онъ слышалъ ея голосъ, любовался ея улыбкой, и иногда ему казалось, что онъ не терялъ ее. Богъ далъ ему мужество древнихъ отшельниковъ, одарилъ его внутреннимъ чувствомъ, съ помощью котораго онъ могъ проникать въ смыслъ многихъ явленій. Необыкновенная нравственная сила давала ему возможность идти впереди другихъ по таинственному пути безсмертныхъ твореній. Скорбь и страданія связывали его съ духовнымъ міромъ; онъ погружался въ него, надѣясь, благодаря своей любви, найти тамъ снова свою мать, и осуществлялъ, такимъ образомъ, символическое предпріятіе Орфея. Онъ мысленно уносился съ своей скалы, виталъ надъ океаномъ съ одного конца горизонта до другого и старался заглянуть въ будущую жизнь. Часто его охватывалъ невольный сонъ въ то время, когда онъ сидѣлъ, притаясь на днѣ глубокой пещеры, причудливо образовавшейся въ расщелинѣ гранита. Слабые теплые лучи солнца проникали черезъ скважины и освѣщали красивый морской мохъ, покрывавшій стѣны этого убѣжища, этого гнѣздышка морской птицы. Только солнце, его единственный повелитель, говорило ему, что онъ спалъ, и считало часы, въ продолженіе которыхъ для него не существовали ни морскіе виды, ни золотистый песокъ, ни раковины! Ему представлялись при яркомъ дневномъ свѣтѣ громадные города, о которыхъ онъ читалъ въ книгахъ; онъ съ удивленіемъ, но безъ зависти, смотрѣлъ на дворцы, королей, сраженія, людей и памятники. Эти мечты среди дня дѣлали еще болѣе дорогими для него цвѣты, облака, солнце и чудныя гранитныя скалы. Чтобы привязать его къ уединенной жизни, казалось, какой-то ангелъ открывалъ ему радости духовнаго міра и тяжелые удары, ожидавшіе его въ общественной жизни. Онъ чувствовалъ, что его сердце скоро разорвалось бы въ этомъ людскомъ океанѣ и погибло бы разбитое, какъ жемчужина, которая при выходѣ принцессы падаетъ съ ея прически въ уличную грязь.