ПРИВЕТ С БОЛЬШОЙ ЗЕМЛИ
Еще издали Леня закричал:
— Иван Савельевич!.. Смотрите!.. Мы с Андреем щуку поймали!
Вслед за Леней нетвердо шагал Набоков, держа в опущенной руке огромную рыбину. Хвост щуки волочился по песку.
У Савушкина задрожали руки. Отбросив в сторону разложенный на коленях кусок сети с мелкими ячейками, он встал и заторопился навстречу пришедшим.
Молча взял Иван Савельевич рыбину в свои широкие ладони и, прищурившись, стал для чего-то прикидывать в уме ее вес.
Леня не отрываясь глядел в лицо этого горячо полюбившегося ему человека и только сейчас увидел, как он похудел.
«Эх, и трудно было бы нам с Андреем на острове без Ивана Савельевича!» — неожиданно подумалось мальчику.
— Килограммов семи, родимая, будет, — сказал Иван Савельевич, разглядывая щуку. — Э, да она раненая была! Видите, под жабрами. Где это вы такую?
— А там вон, где вода разлилась... — произнес Леня.
— Мы ее варить будем. Почистим, нарежем кусочками — и в банку. Я сейчас все приготовлю, — сказал Иван Савельевич. — А вы костер разводите... Дай-ка мне ножик твой, Андрей.
— А я ведь тоже чуть-чуть не поймал щуку, — признался Леня. — Да промахнулся. А то бы у нас две было.
...Едва Савушкин вылез из-под крутого глинистого берега, держа в руке банку с водой, и мельком окинул взглядом окаменевших возле кучки хвороста Набокова и Леню, как сразу понял: стряслась беда! Тракторист и мальчик были так бледны, что издали могло показаться, будто их лица обсыпаны мукой. И когда он подошел к ним, ни тот, ни другой не подняли глаз.
Савушкин присел и поставил на песок банку. В чистой воде лежали белые куски рыбы.
— Спички потерял, Андрей? — негромко спросил Иван Савельевич.
Набоков еще ниже склонил голову.
— Левый карман у меня прохудился. Я в него все ничего не клал, — еле шевеля губами, сказал он. — В лугах закуривал... забыл про это...
Леня сжал в кулаке кусочек бересты.
— Ты скажи, где ходил, я искать пойду, — дружелюбно и очень ласково, словно старший младшему, проговорил мальчик. — Я быстро, правда. А ты пока на солнышке посушись.
— Где там... — Тракторист безнадежно махнул рукой. — Закуривал я у озера, а коробок выпал, может, в другом месте где.
Иван Савельевич откинул полу шубняка и сунул руку в пиджак. И вдруг на его ладони Леня увидел две спички.
— Вот, — сказал Иван Савельевич. — Помнишь, Андрей, когда мы через остров к Волге шли и ты закуривать стал? Они самые.
Первая спичка не загорелась. Когда Иван Савельевич чиркнул ею по гладкой поверхности доски, принесенной из домика бакенщика, красная головка рассыпалась на мелкие песчинки.
Повертев между дрожащими пальцами четырехгранную палочку с красным кончиком, Савушкин отбросил ее в сторону и ребром руки вытер влажный лоб. Он стал раздеваться и, хотя было совершенно безветренно, попросил Леню загородить его от берега шубняком.
— А ты бересту держи наготове, — сказал Иван Савельевич Набокову. — Да ближе ко мне... Еще ближе придвинься.
Сжимая левой рукой доску, поставленную в песок, Савушкин в правую взял обломок сучка.
— Еще так попробуем, — проговорил он, ни на кого не глядя, и с силой начал тереть гладким боком сучка о доску.
Через некоторое время, когда над доской закудрявилась еле приметная струйка дыма, в руке у Ивана Савельевича появилась вторая, последняя спичка. Он посмотрел на нее одно мгновение, показавшееся Набокову и Лене долгим часом. Можно было подумать, что эта тоненькая палочка неожиданно стала такой тяжелой, что Иван Савельевич не в силах был ею взмахнуть. Но вот рука дернулась вверх, и на кончике спички запрыгал белый, еле приметный язычок.
Тракторист осторожно поднес к огоньку кусок бересты.
Она тут же вспыхнула.
— Под сучки, под сучки ее! — закричал Леня. Поглядывая на загоревшиеся хворостинки, Иван Савельевич говорил:
— Теперь придется все время поддерживать костер. Дежурить будем. По очереди.
Пока варилась рыба, Набоков сушил чесанки. Рядом с ним на песке лежал Леня.
— Кругом так разлилось, Иван Савельевич! — говорил мальчик. — В роще за оврагом, где мы дрова собирали, тоже все затопило.
Андрей прислушался к булькающей в банке воде, потер ладонью горячий лоб. Чмокнул языком, вздохнул:
— Жалко, соли нет.
— Это ты верно, соли не имеем. — Савушкин почесал между бровями и хитровато усмехнулся. — Ну скажи-ка, а еще чего не хватает?.. У нас в колхозе прошлой весной такой случай был. Выехала первая бригада на сев. А у первой бригады поле — самое дальнее, километров за десять от деревни. Ну, все, как положено, скажу вам. Два трактора, четыре сеялки. В полдень обед. Тетка Лукерья-повариха — стол цветистой скатертью накрыла, хлеба по-городскому нарезала. Сели трактористы и севцы за стол. Лукерья каждому под нос тарелку ставит с супом из баранины. А суп жирный, горячий. Вокруг стола бригадир похаживает, Степан Николаевич. И вид у него — чисто именинник. «Кушайте, ребята, на здоровьичко! На второе каша молочная». Смотрят ребята — а ложек нет. Побежала Лукерья к себе на кухню за ложками, а их и там нет. Забыли ложки привезти. Вот уж смеху на весь колхоз было!..
Набоков поморщился и как-то болезненно улыбнулся.
— У меня жинка мастерица всякое готовить, — сказал он. — Люблю до смерти ее щи. Тарелку съешь — и еще хочется. Объедение!
— А я думал, ты еще холостой. Когда женился?— спросил Савушкин.
— В прошлом году. В самый раз на праздник, восьмого ноября.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать пятого года рождения. — Набоков поднял на Ивана Савельевича потемневшие глаза. — Весной в сорок первом семь классов окончил. И о чем только не мечтал! То собирался звездные миры изучать, разные там созвездия Цифея и Лебедя, то собирался ехать в город и поступить в речной техникум... В июне началась война, а осенью я уже на тракторе зябь поднимал.
— А теперь как? — спросил Леня.
— А что теперь? Пашу, сею, хлеб убираю. Теперь меня от земли не оторвешь. Крепко она мне полюбилась, земля-то! Как увижу где-нибудь бросовый клочок, так меня и подмывает скорее его запахать, чтобы и от этой земли польза была человеку. — Андрей хрипло засмеялся. — Осенью в техникум механизации сельского хозяйства поеду учиться. Окончу техникум — и опять в свою МТС. Непременно... Годков так через пяток, думаю, у нас ни одного тракториста или там комбайнера без среднего образования не останется.
Иван Савельевич одобрительно кивнул головой.
— Вызвали меня по осени в райком. Это когда в партию принимали, — заговорил он. — Сам первый секретарь беседовал. «Расскажите, — говорит, — товарищ Савушкин, про свою работу в колхозе». Стал я по порядку все выкладывать: как в колхоз в двадцать девятом вступил, как конюхом был, как курсы полеводов проходил и все там прочее — целую биографию. Секретарь слушает и головой все кивает. Потом опять начинает пытать: «Расскажите, — говорит, — еще про то, товарищ Савушкин, как вы урожай богатый собрали, лучший во всем районе». Опять рассказываю... У меня всегда такой порядок: все рычаги использовать... Когда кончил, секретарь спрашивает: «А на будущий год какой план имеете?» — «В это лето, — говорю, — по сто пудов осилили хлеба, а теперь, — говорю, — слово такое даем — по сто пятьдесят собрать». — «Справитесь?»— спрашивает. «Все виды, — говорю, — на то имеем. Не вслепую действуем. Ну, похвалил он меня. И насчет образования моего полюбопытствовал. А какое у меня образование? Кто его знает! До тридцати с лишним лет грамоты совсем не знал. Это верно. А в колхоз поступил, в ликбез стал ходить. А еще на курсах разных раз пять побывал. Каждую зиму всей бригадой в кружке агротехнику изучаем. Мы этот свой кружок колхозной академией прозвали... Вот и все тут образование. У вас вот, у молодежи другое дело. Перед вами все двери в науку открыты. Про сына вот скажу...
Савушкин вдруг замолчал. Он помешал в банке гладко выструганной палочкой и вздохнул.
— А у вас сын есть? — спросил Леня.
Иван Савельевич посмотрел в сторону.
— Один сын был, и того теперь нет, — тихо сказал он. — Прямо из института на фронт уехал... На агронома учился, легко науки ему давались. Мысль большую имел— пшеницу такую вырастить, чтобы ее никакие вредители и суховеи не смогли одолеть. Да не пришлось вот. В Белоруссии погиб, когда полк из окружения к своим пробивался... Мне теперь, старому, за двоих приходится работать...
— А как звали вашего сына, Иван Савельевич? — спросил Леня.
— Петром... Петей...
С широко открытыми от изумления глазами мальчик поднялся и негромко проговорил:
— А он, Петя ваш, на Середыше не бывал, у бакенщика?
— Каждое лето... Когда таким, как ты, пострелом бегал...
Леня хотел было уже закричать: «Так, значит, это он вырезал надпись на столе в домике бакенщика!», но, взглянув на Савушкина, осекся. Он понял, как тяжело сейчас Ивану Савельевичу, и ничего не сказал больше.
Андрей, тоже волнуясь, достал смятую пачку папирос с оторванным уголком, переложил ее с ладони на ладонь и опять спрятал в карман. Он долго смотрел на подернутые розоватой дымкой угли.
В молчании прошло минут десять. Внезапно, словно очнувшись от сна, тракторист встрепенулся и, сцепив на затылке руки, потянулся, крепко зажмурив глаза.
— Что-то ломает всего, — лязгая зубами, сказал Набоков. — Малярия, видно, опять... Такая противная болезнь!
Савушкин бросил на Андрея пытливый взгляд и с тревогой подумал, что, вероятно, Набокову и в самом деле очень нездоровится и как бы он не свалился.
— Не бережешь ты себя совсем, парень, — укоризненно проговорил Иван Савельевич. — Ну разве можно было заходить в воду? Это в чесанках-то!..
Савушкин принялся хворостинкой отгребать от банки раскаленные угольки.
— Рыба готова. Закусим вот, и ложись, — заметил он, не глядя на тракториста. — А я в луга схожу, полыни поищу. Говорят, помогает от малярии, если кипятком обварить и попить... Леня, вставай, дорогой!
Откуда-то донесся еле уловимый гул. Потом он стал отчетливее, словно совсем рядом, в кустарнике, кружил шмель.
— Шум какой! Слышите? — сказал Набоков. — Или это у меня в ушах?
А гул с каждой секундой нарастал все стремительнее. Вот уже мощное, рокочущее клокотанье сотрясло безбрежное синеющее небо.
Приставив к глазам руку, Леня пристально посмотрел вверх и вдруг радостно закричал:
— Самолет!.. Вон, вон, видите?
Высоко над землей серебрился самолет. У Ивана Савельевича от яркого света скоро потекли по щекам слезы, а он все смотрел и смотрел в небесную синеву, часто моргая веками, но самолета уже не видел: перед глазами бегали черные букашки.
Вдруг Леня схватил Набокова за плечо:
— Смотрите, смотрите — обратно поворачивает!.. А что, если он нас разыскивает?
Самолет снова пронесся над островом.
— Хворосту, больше хворосту на костер! — проговорил Иван Савельевич и первый побежал к шалашу.
За ним бросились Леня и Набоков. А самолет уже медленно кружил над островом, с каждым новым заходом опускаясь все ниже и ниже.
— Еще хворосту! Еще! — торопил Иван Савельевич. «Молодые, а такие нерасторопные!» — сердито подумал он о трактористе и мальчике, на самом деле старавшихся изо всех сил.
Наконец на поляне заполыхал огромный жаркий костер. Стоя немного в стороне от бушующего пламени, они неотрывно следили за самолетом.
«Заметит или не заметит наш костер? — думал каждый из них. — Заметит или не заметит?»
— Сюда летит, — еле шевеля губами, сказал тракторист.
Леня даже вздрогнул, когда из-за деревьев, чуть не задевая их колесами, вылетел аэроплан. Мгновение-другое мальчик стоял, вглядываясь в быстро приближающуюся стальную птицу, а потом, сорвавшись с места, забегал по поляне, размахивая руками.
— Заметил, заметил! — не помня себя от радости, кричал он.
Через несколько минут самолет опять проплыл над поляной, слегка покачиваясь с боку на бок, как бы отвечая на приветствия.
Неожиданно от борта второй кабины что-то отделилось, и вниз полетел ящик. Он упал где-то за стоявшими на краю поляны осинками.
Леня побежал к опушке. Вслед за ним бросились и Набоков с Иваном Савельевичем. Но едва Савушкин пробежал несколько шагов, как почувствовал себя нехорошо: закружилась голова, глаза застлала горячая пелена тумана.
«Годы дают себя знать, — подумал Иван Савельевич останавливаясь. — Надо только успокоиться, и тогда все пройдет», — внушал он себе.
Самолет, набрав высоту, делал последний круг над островом.
Подняв руки, бригадир помахал самолету на прощанье.
Из-за кустарника показались Набоков и Леня, волоча по песку обшитый мешковиной ящик.
— Эх, и тяжелый... — протянул, задыхаясь, мальчик. Опустившись перед ящиком на колени, Савушкин внимательно осмотрел его со всех сторон.
Из пришитого к мешковине кармашка Иван Савельевич вынул непослушными пальцами листочек клетчатой бумаги, сложенный вдвое.
— Читай, Ленька, — сказал он.
Прежде чем развернуть листочек, Леня вытер рукой мокрое от пота, разгоряченное лицо.
— «Дорогие товарищи! — читал он запинаясь. — От решения взять вас на самолет приходится... — он на секунду замолчал, разбирая непонятное слово, — приходится отказаться. Посадка на острове невозможна. Но лишь поредеет лед, вас снимет катер. В ящике — продукты. Крепитесь, друзья! Вашим родным сегодня же дадим знать. Привет с Большой земли!»
Мальчик уже давно кончил читать, а Набоков и Савушкин все еще сидели не шелохнувшись.
— Вы только подумайте, родные... — заговорил Иван Савельевич, с удивлением прислушиваясь к своему голосу, звучавшему так незнакомо и приглушенно. — Только вот подумайте... Большая наша советская земля — нет ей ни конца, ни краю, и народу в нашей державе много, а случись вот с человеком какая беда — не оставят его, не бросят!.. Савушкин хотел сказать что-то еще, но отвернулся и, как показалось Лене, украдкой смахнул со щеки слезу.