Как только стал накопляться пар в котле, Ползунов заметил, что на медной поверхности появляются мелкие капельки — словно роса. Приложил тряпку и подержал — тряпка стала влажной. Ползунов испугался: «Неужели медь так плохо прокована? Тогда и до взрыва недалеко. Пар и вода под давлением в закрытом котле разъедят мельчайшие дырочки, которых сейчас и не видно, которые идут извилинкой в толще меди. Дырки станут больше, больше. Соединятся в трещину… Наконец, котел лопнет со страшным взрывом и от машины останутся одни обломки».
Ползунов понял: надо прекратить пробу и потушить огонь в топке. Уже застучал предохранительный клапан, значит, давление пара достигло предела.
И все-таки Ползунов сделал знак Черницыну пустить машину в ход. Он не удержался, чтобы не попробовать, по крайней мере, действие поршней в цилиндрах. Но едва кончился первый мах коромысла, Ползунов бросился к регулятору и, оттолкнув Черницына, закрыл пар. Он вспомнил, что взрыв уничтожит машину.
Ползунов схватил железный крюк и стал вытаскивать из топки горящие поленья.
Черницын испуганно уставился на учителя. Стуча по ступенькам, сбежал сверху Левзин. За ним осторожно спустился Лаксман. Ползунов захрипел, выдавливая слова, и заморщился от боли, но его никто не понимал. Тогда Ползунов схватил железный крюк и стал вытаскивать из топки горящие поленья. Машинное здание наполнилось едким дымом и горячим туманом. Чихая, все с тем же удивленным, непонимающим лицом, Черницын стал помогать Ползунову, Левзин лил воду на головни.
Топка опустела, потемнела…
Ползунов отошел в сторону и лег на тулуп. Его ученики тяжело дышали. Наступило молчание.
Через пять минут Черницын робко спросил:
— Воду можно сливать?
Ползунов отрицательно покачал головой.
— Не вышла проба, Иван Иваныч?
Ползунов приподнялся.
— Еще не все! — прошипел он, — свечу мне… Да лей воды на тулуп.
Черницын подумал, что ослышался.
— Куда воду?
Но Ползунов уже встал, разложил на полу тулуп и вылил на него одно за другим два ведра воды. Надел на себя мокрый тулуп и с зажженной свечой полез в топку котла. Его движения выражали отчаяние и решимость — словно он собрался в рукопашную с упрямым врагом.
Ученики переглянулись.
— Что он делает? — тревожно спросил Лаксман. — Здоров ли он? То-есть я хочу сказать… его ум… вы понимаете?
В отверстии топки показалась свеча, а за ней голова Ползунова.
— Оплывает, не годится, дай лучины, — медленно проговорил Ползунов.
Сальная свеча в его руке, действительно, растопилась до основания и светильня горела во всю длину, свернувшись на бок.
Черницын мигом сделал факел: намотал на прут пакли, облил маслом из плошки и зажег. Ползунов, взяв факел опять полез в сухой зной топки. Голова кружилась, дыхание спирало от горячего воздуха и угарных газов, но Ползунов нашел то, что искал. В нескольких местах медь котла была уже разъедена, и тонкие, как иголки, струйки воды выбивались из дырочек. Все ясно — медь прокована плохо, котел никуда не годится. Проба не удалась.
Последние силы оставили Ползунова, он пошатнулся и без чувств упал на руки подоспевшего Черницына.
Левзин проводил Лаксмана до самых дверей Горной канцелярии.
— Заметьте, — сказал Левзин на прощанье, — вся причина от невежества искусства мастеров, а теоретически все правильно.