Шли по лесистым увалам. Шли быстро, но дневки устраивали часто: в местах, где по разным приметам могла оказаться медная руда. Тут рылись в песчаных наносах, копали глубокие шурфы — колодцы.
Андрей Дробинин, как все уральские мастера, не любил тратить лишних слов. «Приглядывайся!» — было главное правило его науки. Случайный ученик Егор следовал этому правилу усерднее, чем Влас Коптяков. Лялинский рудоискатель сам полжизни провозился с рудами и сам знал множество примет, но рассчитывал он больше не на приметы, а на то, что Дробинин откроет ему свое «волшебное слово».
Егору же всё было ново. По камешкам, которые Дробинин поднимал с земли, и еще потому, как он их разглядывал и как отбрасывал в сторону, Егор скоро научился различать пустую породу от руды и от рудных «поводков». Оказывается, первейшая при: мета медной залежи — сине-зеленые камни. Те обломки, которые Дробинин особенно долго вертел в пальцах, пробовал на зуб, раскалывал на части, — непременно имели хоть маленькие синие и зеленые черточки. Такие обломки рудоискатель, рассмотрев, молча совал Власу или Егору. Когда синь начинала попадаться часто, Егор уже знал: будет дневка и шурфовка.
— А у нас на Ляле руда больше колчеданная, а не с синью, — как-то сказал Коптяков.
— Бывает, — согласился Дробинин. — Здесь колчедана нет, здесь медная матка — песочная, а то и вовсе глина. А у вас, за хребтом, матка — твердый камень. Потому и руда у вас жилами залегает, а здесь гнездами.
Помолчав, Дробинин спросил:
— А по травам искать умеешь? Ну-ка, покажи цветок, который медной руды не любит!
Лялинский на ходу сорвал, должно быть наугад, стебель белого клевера.
— Неверно. Белая кашка растет на руде, а вот красной никогда не увидишь. И еще вот эта.
Дробинин показал на ромашку с белыми лепестками и золотисто-желтой серединой:
— Не любит ромашка руды. Медная руда — она ядовитая. На богатых местах и совсем ничего не вырастает. Это тоже помни. Если трава пожухлая и кустов никаких нет, — значит, медь неглубоко, тут ищи на камнях лазоревых знаков.
После этого разговора Егор и на цветы стал смотреть по-иному: может, багульник на этой поляне зря разросся, а может, он что-нибудь да означает.
Дробинин привел своих товарищей к песчаному бугру в глухом сосновом лесу.
— Чудская копь, — коротко объяснил он. — Давайте бить шурф, работнички.
Кто на Урале не слыхал сказок о чуди белоглазой? Жили будто бы в незапамятные времена по здешним горам чудины — народ мелкий ростом и своеобычный. Был будто на всех чудинов один топорик, да и тот каменный. Как понадобится чудину топор, выходит он на вершину своей горы и кричит на весь Урал, а ему с другой горы этот топорик и кидают. Когда стали приходить на Урал другие народы, чуди это не понравилось. Забралась она в самые темные леса, построила под землей бревенчатые жилища, там и скрывалась. А когда и в леса пришли чужие люди, чудь подрубила столбы своих подземных домов и сама себя погребла. Егор слыхал и о чудских копях — заброшенных рудниках, мечте всех рудоискателей. Эти копи были всегда на самых богатых медью местах, и руда в них бывала чуть тронута. Вот, к примеру, Гумешки — знаменитые копи недалеко от Екатеринбургской крепости, — они найдены по следам чудских рудокопов. Это всем известно. Но видеть своими глазами чудскую копь не приходилось еще ни Егору, ни Власу Коптякову.
Коптяков оживился необыкновенно, глазки его так и заб е гали. Он суетливо осмотрел склоны бугра, забрался и на вершину, а спустившись, сказал:
— Кто-то поработал уж, видать. В трех местах копано.
— В трех? — переспросил Дробинин. — Моя работа.
Целый день копали глубокий шурф. Песчаная порода была твердая, слежавшаяся, может быть, за тысячу лет. На глубине в рост человека Егор вывернул кайлом какие-то серо-зеленые ноздреватые кусочки.
— Дядя Андрей! Это что?
Дробинин определил с одного взгляда.
— Сок, — сказал он. — Тут его много.
— Сок? — удивился и не поверил Егор. — Как сок? Он же только в заводах на плавильных печах бывает, а мы дикое место копаем!
Сок или шлак — расплавленные примеси, которые получаются при плавке руд. Шлак выпускают из печи отдельно от металла, и он застывает в пенистый стекловатый камень.
— Значит, не вовсе дикое, — усмехнулся Дробинин. — Значит, у чуди плавильные печи здесь стояли.
— В старое время?
— Да уж, — шибко давно. А как иначе? Для чего им руда была нужна, как не для плавки?
Вскоре встретилась еще находка: окаменелые бревна — лестница или крепь чудских рудокопов. Бревна были насквозь пронизаны медной синью.
— Ну и глаз у Андрея! — с восхищением сказал Егору Влас. — Как он прямо на ихнюю шахту угадал. Земля будто вся одинаковая, а он: «Здесь копай!» Вот искатель!
Внизу теперь работал Дробинин, а его ученики, стоя наверху, вытягивали мешок с отбитой породой. В ожидании следующего мешка они разбирали куски породы, искали среди них руду. И руда попадалась часто, притом наилучшего качества, как уверял лялинский рудоискатель. А один мешок оказался сплошь полон гроздьями темно-зеленого малахита.
— Ай, руда!.. Ну, руда! — ахал Коптяков и рассовывал по карманам отборные кусочки. — Добрая руда! Вот бы мне такую на Ляле сыскать!
Из шурфа послышался голос Дробинина: «Подымай!»
На этот раз он сам поднимался наверх, держась за веревку руками и упираясь ногами в стенки шурфа.
— Пласт открылся, — сообщил Дробинин. — Лезь, Влас, погляди, как добрые пласты лежат. А ты, Егорша, собирай веток посуше: обедать пора.
У костра, после горячей тюри из сухарей с луком, Коптяков, не перестававший расхваливать рудную залежь, вдруг сказал, хихикая по своему обыкновению:
— Простой ты человек, Андрей Трифоныч!
— Вот на! — добродушно удивился Дробинин. — Пошто так?
— Ну, по-иному сказать, доверчивый. Такое богатейшее место, в казну не заявленное, показываешь другим — мне вот да Егору. Конечно, от нас вреда тебе быть не может. А нарвешься так-то на человека, который только о своей выгоде думает… Соблазн-то велик: награда…
— Знаю, кому говорю, — строго оборвал его речь Дробинин. — Приказчику Кошкину, небось, не скажу. На это место зарок положен.
— Кем положен? — враз спросили Коптяков и Егор.
— Народом. Думаешь, я один про эту чудскую копь знаю? Видать ее мало кто видал, а по слуху сотни людей знают. Давно знают — и молчат. Зарок такой: чтоб ни казне, ни заводчикам копь не открывать. А почему? — ближние деревни еще к заводам не приписаны и от заводских повинностей свободны. Если копь откроется, здесь непременно завод поставят, тогда ближних крестьян первыми к нему на работу припишут. Чуете? Вот и сговорено в народе: молчать.
— Андрей Трифоныч, — сказал Коптяков. — А ведь может хуже получиться. Свободных-то от заводских работ деревень мало осталось. К нашему Лялинскому заводу приписано восемнадцать деревень, иные за полтораста и более верст. Мужики за каторгу считают ходить отрабатывать такую даль. А ну как и до здешних дойдет черед, да и припишут их к какому-нибудь дальному-дальному заводу. Ведь взвоют тогда мужички, Андрей Трифоныч?
— Про что я и говорю. Коли уж неизбывно придется итти на заводскую работу да еще куда-нибудь далеко, тогда с общего совета зарок с копи снимется. Коли работать, мол, так есть место и ближе и богаче. Тогда чудская копь выйдет народной спасительницей. Понял?
— Понял, понял. Как не понять?.. А кто тогда заявку сделает? От чьего, то есть, имени?
— Не знаю. Рано о том думать.
— Как же всё-таки не подумать? Ведь награда кому-то одному достанется.
— Что это ты всё: «награда» да «награда»? Ты, Влас, вот что накрепко запомни: кто за награждением безо времени погонится и выдаст нашу чудскую копь казне, или Демидову, или их прислужникам, тому от народа положена казнь. Такой зарок… Ну, работнички, отдохнули? Берите лопаты, будем шурф заваливать.
— Как заваливать? — вскричал Егор. — Зачем же тогда копали?
— Надо было… В одиночку я этот шурф неделю бы бил, а втроем, вишь, за день справились. До ночи еще и завалить успеем.
— Погоди, дядя Андрей, — взмолился Егор. — Я и не поглядел пласта. Дай спущусь сначала.
— Лезь, коли охота. Только поживей.
По веревке Егор скользнул в шурф. Вот он стоит на дне полутемного круглого колодца. По стенкам, шурша, осыпаются песчинки. Небо вверху сузилось в голубой круг. Где же пласт? Даже не понять: где руда, где пустой камень. Наощупь, что ли, различают тут рудоискатели породы? Егор присел, рукавом почистил каменную стенку. Непонятно. Егор уже хотел смалодушничать и возвратиться наверх, не разыскав рудного пласта, но самолюбие не позволило. Упрямо, вершок за вершком, стал он обследовать стенки. Глаза постепенно привыкали к сумраку шурфа. Это вот руда — излом колючий и цветом потемнее. Если встать, то от пояса до самого низу идет сплошной слой… нет, тут два пропластка!.. Верхний потоньше, нижний много толще.
— Вылезай, парень! Чего присох? — послышалось сверху. Голова и плечи Коптякова заслонили свет.
Егор молчал и соображал: куда же идет пласт? Зажмурил глаза, вообразил себя на поверхности, на вершине холма. Где надо бить новые шурфы, чтобы они попадали на продолжение пласта?..
Впервые тут пришло Егору в голову, что искусство рудоискателя состоит не в том, чтобы находить выходы руды на дневной свет, а в том, чтобы «видеть» под землей, в некопаных местах.
— Дядя Влас, — попросил Егор. — Покажи, где полдень, где полночь.
Влас понял сразу и положил поперек отверстия шурфа палку, направленную по полуденной линии. Егор прикинул направление пласта и только после этого полез наверх.
— Ну, чего наглядел? — спросил его Дробинин, кидая в шурф первую лопату породы. — Можешь новые шурфы назначить?
Егор почуял насмешку в этом предложении, покраснел, однако показал — и даже с задором показал, — где, по его мнению, следовало бить шурфы.
Андрей с удивлением поглядел на Егора.
— Ухватка у тебя есть — скупо похвалил он и снова взялся за лопату.
После чудской копи дня три шли без задержек по увалам и настоящим горам.
Была ночь. Егор проснулся, потому что приглох костер. Пришлось встать, разгрести угли, придвинуть к ним концы сухих бревешек. Когда огонь разгорелся, Егор увидел, что Дробинина нет у костра. Коптяков, подогнув колени к подбородку, сладко спал, высвистывая носом.
Куда мог деться Андрей среди ночи? Страх вдруг охватил Егора, детский непомерный ужас перед таинственной чернотой, обступившей их ночлег. Кричать? Нельзя: криком только привлечешь к себе неведомых врагов. И огонь костра, разгоравшийся всё ярче, казалось, не спасал, а выдавал Егора тем… ну, тем, кто утащил Дробинина.
Егор на коленях переполз к лялинскому и зашептал: «Влас!.. Дядя Влас, пробудись!»
Влас, не вставая, немного приподнял сонную голову:
— Ась?
— Андрея нету… мне страшно… — дрожащим голосом выговорил Егор.
— Чего ты напугался, милы-ый! Придет — скажет. Ведь мы в лесу, а не в жиле. Чего бояться в лесу?.. Спи-ко, спи. В лесу оно спокойно. Не бойся ничего.
Влас вертко перекинулся на другой бок, спиной к огню, и через минуту уже посвистывал носом.
Не так слова рудоискателя, как его уверенность в Андрее и вот это мирное посвистывание успокоили Егора. Ему даже стало стыдно за свой страх. Коптяков завтра непременно смеяться станет-он такой! Спать не хотелось. Егор долго сидел, глядя в огонь. Где же всё-таки Дробинин?.. Встал, отошел десяток шагов от костра и остановился.
Такой непроглядно черной ночь казалась только из-за костра. Здесь, в стороне, из темноты выделились громады деревьев и заросли кустов. Егору вдруг померещился огонек, вспыхнувший вдали. Вспыхнул и погас. Там ручей, — Егор это знал, потому что вечером ходил туда за водой. Запомнилось, что течет ручей под обрывом, дальше идут луга. Егор еще предлагал остановиться на ночь у ручья, но Дробинин почему-то не согласился, привел их сюда, в чащу. Опять мелькнул огонек и на этот раз не исчез, а вырос в трепетный малиновый язык.
Что это? Чужой костер? Недолго думая, Егор пошел по направлению к огню. Темнота теперь его не пугала. Напротив: темнота ему друг. Прикрытый ночью, он осторожно подойдет к самому костру и высмотрит, кто там. Может быть, и Андрей увидел этот огонь и теперь из кустов наблюдает за пришельцами.
Трудно итти ночью по лесу. Ногами приходится нащупывать землю, а руками шарить перед собой, чтобы не выколоть глаз. Язык пламени то висел в темноте, показывая направление, то ненадолго исчезал. Исцарапанный, с разбитым коленом, выбрался наконец Егор к высокому берегу ручья. Право же, вечером он был в десять раз ближе.
Стараясь не хрустеть ветками, Егор влез на последний бугор. Огненный язык оказался верхушкой костра, а костер — вот он, рукой подать: на том берегу ручья, у самой воды. И не один костер, а четыре в ряд. Огни были разложены вдоль какой-то черной полосы на песке — канавы, — показалось сначала Егору.
Над полосой нагнулся человек с лопатой. Это был Дробинин.
Рудоискатель был занят непонятной работой: он бросал на черную полосу кучи песка и смотрел, как вода их размывает и уносит. Струя воды падала с края небольшой земляной плотинки, запрудившей часть ручья. Вечером этой плотинки не было, — значит, ее набросал Андрей.
Егор хотел было окликнуть рудоискателя и уже раскрыл рот, но в рот ему влетел комар, а через секунду, которая понадобилась, чтобы сплюнуть, Егора осенило: «нельзя!» Нельзя звать Дробинина. Ясное дело: он таится от своих спутников, — значит, рассердится, что Егор подглядел. Надо убираться потихоньку и потом молчать.
Однако Егор не сразу сполз с бугра и еще увидел вот что: Дробинин двумя взмахами лопаты отвел в сторону струю воды и, нагнувшись, приподнял конец черной полосы. Вовсе это была не канава, а уложенные в длину пластины дерна. При свете пылающей смолистой коряги видно даже, что пластины уложены травой вниз, корнями вверх. Подняв одну отмытую от песка пластину, Дробинин старательно вытряс ее над следующей. Зачем это трясти пустой кусок дерна над таким же пустым?.. Непонятно. Уж не помешался ли рудоискатель?
А Дробинин одну за другой перетряхнул все пластины, последнюю подтащил к огню и, присев на корточки, стал ее рассматривать так тщательно, будто иголку искал.
Тут Егор осторожно повернулся и пошел назад, отбиваясь от комаров. Небо уже посветлело, и комаров проснулось великое множество.
* * *
— Теперь, Егорша, ты и один доберешься до крепости, — сказал Дробинин. — Вон видишь дым?.. Это Утка Казенная. Слыхал про такую пристань?
Путники стояли на холме над рекой Чусовой.
— Утку-то? — обрадовался Егор. — Да я в ней бывал! Зимой только: нас, школьников, посылали караван готовить к сплаву. Тут вовсе близко до дому.
— Это показалось тебе близко на конях-то ехать да по санному пути. А пешком — еще побьешь ноги. После Утки Казенной два завода будут на пути. Первый — Билимбаиха, барона Строганова. Через Билимбаиху иди без опаски. Второй — Шайтанка. Новый демидовский завод. В нем приказчиком Мосолов, изверг, похуже еще тагильского Кошкина. Всё с прибауточкой, будто и ласковый, а кровь людскую точит день и ночь. Там поберегись: могут зацапать.
— Ничего, Андрей Трифоныч. Я в Утке дождусь городской подводы, с ней и проеду. Тебе спасибо, что довел. Век не забуду. Может, удастся когда отплатить.
— Не за что. Прощай, парень.
— Счастливо, Андрей Трифоныч! Счастливо, дядя Влас!
Егор, уходя, еще раз оглянулся на рудоискателей. Они шагали на запад, — впереди рослый широкоплечий Дробинин, за ним щуплый и суетливый Коптяков, горбатый от большого заплечного мешка. Коптяков на ходу что-то говорил, размахивая рукой с батожком, должно быть, опять упрашивал Андрея открыть ему «слово».