Ежегодно выпускаетъ г. Барсуковъ по тому своей обширной лѣтописи минувшихъ временъ и ежегодно наша повременная печать удѣляетъ не мало мѣста разбору и изложенію его сочиненія. Какъ извѣстно, особенно долго критика останавливалась на первомъ томѣ; отзывы были довольно разнообразные и, повидимому, они возымѣли на автора нѣкоторое дѣйствіе: онъ освободился отъ главнѣйшихъ недостатковъ, которые такъ ярко выступали въ началѣ его труда. Благодаря этому, дальнѣйшая критика относилась снисходительно къ автору, и "Сѣверный Вѣстникъ", оканчивая свой отзывъ о второмъ томѣ, пожелалъ г. Барсукову скорѣйшаго продолженія и окончанія обширнаго труда, который обѣщаетъ сдѣлаться важнымъ пособіемъ для будущихъ историковъ нашей литературы. До конца своего труда г. Барсуковъ еще, однако, очень далекъ и нынѣ выпущенный томъ подвинулъ автора всего лишь на два года, т. е. онъ доходитъ въ своемъ изложеніи до 1832 г. Нельзя не пожалѣть о такой медленности, тѣмъ болѣе, кто чѣмъ далѣе будетъ развиваться повѣствованіе о дняхъ минувшихъ, тѣмъ болѣе матеріала будетъ въ распоряженіи автора; уже по второму тому видно, какъ осложнялась общественная жизнь вокругъ Погодина, сколько новыхъ лицъ и обстоятельствъ выдвигалось на сцену по мѣрѣ развитія дѣятельности московскаго ученаго. Благодаря этимъ обстоятельствамъ г. Барсуковъ волею-неволею останавливаетъ свое вниманіе значительно болѣе на событіяхъ общественной жизни, нежели на личныхъ дѣлишкахъ и чувствахъ своего "героя", какъ онъ иногда величаетъ Погодина. Это, конечно, только служитъ достоинствомъ книги. Право, порою становилось скучно, когда авторъ въ первыхъ двухъ томахъ такъ подробно и обстоятельно посвящалъ читателя во всѣ мелочи жизни Трубецкихъ, и не менѣе скучно, когда онъ надолго отдавался описанію чувствъ Погодина къ "предмету сердца". Благодаря этому онъ обошелъ молчаніемъ нѣкоторыя явленія нашей государственной и общественной жизни, которыя имѣли рѣшительное значеніе въ отечественной исторіи, а потому такъ или иначе отразились на средѣ научной и литературной, окружавшей Погодина. Вообще однимъ изъ крупныхъ недостатковъ г. Барсукова слѣдуетъ считать то, что онъ гораздо охотнѣе отмѣчаетъ событія отдѣльныя, подъ-часъ очень мелкія и незначительныя, нежели характеризуетъ и освѣщаетъ общественныя теченія и движенія. Дѣлается это имъ, кажется, отчасти потому, чтобы воспользоваться лишній разъ дневникомъ Погодина и какой-нибудь фразой оттуда въ сущности имѣющей мало отношенія къ дѣлу, отчасти какъ бы изъ опасенія натолкнуться на явленія, могущія наложить тѣнь на общій патріархальный и излишне свѣтлый колоритъ труда.
Третій томъ "Погодина" имѣетъ особенный интересъ для исторіи литературы; много собрано здѣсь новыхъ фактовъ, сгруппированы чрезвычайно тщательно явленія, извѣстныя до сихъ поръ только завзятымъ спеціалистамъ и библіофиламъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ рисующія рельефно тогдашнюю эпоху пробужденія русской мысли. И въ Петербургѣ и Москвѣ возникаютъ и погибаютъ органы печати разной масти, вокругъ нихъ группируются направленія и ярко обозначается будущая борьба стараго и новаго порядка вещей. "Подлецы въ это время хлопочутъ изъ корыстолюбія марать честныхъ и выѣзжаютъ на своихъ мерзостяхъ; Булгарину выпрашиваютъ награды за пасквили, достойныя примѣрнаго наказанія, а я слыву карбонаріемъ" (стр. 236), писалъ Дельвигъ Пушкину по поводу запрещенія "Литературной Газеты". Эта послѣдняя фраза, написанная Дельвигомъ очень знаменательна, она охарактеризовала и опредѣлила очень многое, и для временъ позднѣйшихъ. Не даромъ же г. Барсуковъ выставилъ эпиграфомъ своего труда извѣстные стихи Хомякова.
Былое въ сердцѣ воскреси
И въ немъ сокрытаго глубоко
Ты духа жизни допроси!..
Дѣйствительно, когда читаешь историческое обозрѣніе развитія литературныхъ теченій 30-хъ годовъ, тогдашній духъ жизни становится во многихъ отношеніяхъ понятенъ и какъ-то невольно умъ, забывая на время и Погодина и г. Барсукова, переносится къ другимъ авторамъ, хотя бы напр. къ Семевскому и его выдающемуся труду "Крестьянскій вопросъ въ Россіи въ XVIII и первой половинѣ XIX вѣка", гдѣ читатель въ IX гл. II т. найдетъ очень много объясненій и коментаріевъ и "вышеупомянутому" духу жизни: и предсмертнымъ словамъ бар. Делвига.
Необходимо отдать честь и справедливость г. Барсукову, онъ избѣгъ участи панегириста "своему герою" и съумѣлъ представить передъ читателемъ добросовѣстное собраніе фактовъ, достаточно характеризующее Погодина, какъ журналиста и литературно-общественнаго дѣятеля. Изъ числа этихъ фактовъ необходимо отмѣтить письмо Кирѣевскаго къ Погодину, въ которомъ сдѣлана мѣткая характеристика послѣдняго: "Все хорошее, что есть въ тебѣ, писалъ Кирѣевскій, такъ испорчено, задавлено дурнымъ, или лучше сказать незрѣлымъ, неразвитымъ, дикимъ началомъ твоего существа, что нельзя довольно повторять тебѣ о твоихъ недостаткахъ. Несвязность, необдуманность, взбалмошность, соединенныя съ очень добрымъ сердцемъ, съ умомъ, очень часто одностороннимъ, вотъ ты, и какъ литераторъ и какъ человѣкъ. Одно можетъ тебя исправить: искать и найти кругъ людей, которыхъ бы мнѣніемъ ты дорожилъ какъ святынею, ибо нельзя довольно убѣдиться въ томъ, что человѣкъ образуется только чело- вѣкомъ, Если же ты останешься теперешнимъ человѣкомъ, то конечно, сдѣлаешь много хорошаго, можетъ быть иное рыцарски-прекрасное; но нав ѣ рное сдѣлаешь много и такого, что просто называется нечистымъ поступкомъ ".
Забѣгать впередъ неудобно и мы воздержимся пока отъ оцѣнки и характеристики московскаго профессора; мы надѣемся, что г. Барсуковъ и въ дальнѣйшемъ продолжитъ добросовѣстное собираніе фактовъ, и тогда фигура и нравственный обликъ Погодина предстанутъ вполнѣ отчетливо. И вотъ тутъ-то весьма вѣроятно слова Кирѣевскаго окажутся пророческими: мы увидимъ Погодина въ истинномъ свѣтѣ, не безъ достоинствъ, но и со многими нечистыми сторонами дѣятельности, часто одностороннимъ и взболмошнымъ.
"Сѣверный В ѣ стникъ", No 8, 1890