[Март 1884 г.
Канн]
Милостивая государыня!
Мое письмо, очевидно, не оправдает Ваших ожиданий. Мне хочется прежде всего поблагодарить Вас за доброе отношение ко мне и за Ваши милые комплименты по моему адресу, а затем побеседовать с вами благоразумно.
Вы просите у меня разрешения быть моей поверенной. Во имя чего? Я Вас совершенно не знаю. Вы незнакомка; характер, наклонности и все прочие Ваши качества могут совершенно не соответствовать моему интеллектуальному складу; с какой же стати я стал бы Вам рассказывать о всем том, о чем могу сказать лишь с глазу на глаз, в интимной обстановке, женщинам, являющимся моими друзьями? Не было ли бы это поступком легкомысленного и непостоянного друга?
Разве таинственность переписки способна усилить прелесть отношений?
Разве вся сладость чувств, связывающих мужчину и женщину (я говорю о целомудренных чувствах), не зависит прежде всего от приятной возможности видеться друг с другом, разговаривать, вглядываясь в собеседника, и мысленно восстанавливать, когда пишешь женщине-другу, черты ее лица, витающие между нашими глазами и листом бумаги?
Но можно ли писать об интимных переживаниях, о самом сокровенном тому существу, чей физический облик, цвет волос, улыбка, взгляд тебе неизвестны?
Ради чего рассказывать Вам, что "я сделал то-то и то-то", и сознавать в то же время, что это вызовет перед Вами, раз Вы меня совершенно не знаете, только слабое отражение малоинтересных вещей?
Вы упоминаете о письме, полученном мной недавно,-- оно было от мужчины, просившего у меня совета. Вот и все.
Возвращаюсь к письмам незнакомок. Я получил их за два года около пятидесяти или шестидесяти. Могу ли я выбрать из числа этих женщин поверенную своей души, как вы выражаетесь?
Если они выразят желание показаться лично и познакомиться, как это принято в нашем простом буржуазном мире, тогда, пожалуй, могут еще установиться отношения дружбы и доверия. В противном же случае к чему пренебрегать очаровательными подругами, которых знаешь, ради подруги, может быть, также очаровательной, но неизвестной, то есть такой, которая может показаться даже неприятной нашему зрению или нашему уму? Все это, может быть, не слишком вежливо, не правда ли? Но если бы я бросился к Вашим ногам, не сочли ли бы Вы меня неустойчивым в моих привязанностях?
Простите меня, сударыня, за эти рассуждения, более присущие человеку здравого смысла, чем поэту, и считайте меня Вашим признательным и преданным
Ги де Мопассаном.
Прошу прощения за помарки в моем письме; я не могу писать, не делая их, переписывать же письмо не имею времени.