Въ газетѣ "День" напечатано:
"На дняхъ скончался въ Калугѣ Гаврилъ Степановичъ Батеньковъ ".
Послѣ него не осталось ни семейства, ни близкихъ родныхъ; но объ этомъ человѣкѣ искренно пожалѣютъ многіе. Въ обширномъ и разнообразномъ кругу своихъ друзей и знакомыхъ, Батеньковъ пользовался вполнѣ заслуженнымъ всеобщимъ уваженіемъ. Жизнь его исполнена чрезвычайныхъ случаевъ, о которыхъ теперь еще не время распространяться. Уроженецъ томской губерніи съ береговъ Оби, онъ былъ приведенъ судьбою на поля Франціи, и тамъ, въ 1814 г., въ одномъ сраженіи получилъ болѣе десяти ранъ. Французы уносили мертвыхъ и раненыхъ, когда онъ собралъ послѣднія силы и сдѣлалъ движеніе, чтобы показать, что онъ живъ. Такою же живучестью и крѣпостью отличался покойный Батеньковъ и въ нравственномъ отношеніи. Будучи хорошимъ артиллеристомъ, онъ по какимъ-то обстоятельствамъ нашелъ для себя нужнымъ поступить въ инженерное вѣдомство, употребилъ чрезвычайныя усилія и съ успѣхомъ выдержалъ экзаменъ въ инженерномъ дѣлѣ. Въ 1825 году, въ чинѣ подполковника, онъ занималъ въ одно и тоже время двѣ видныя должности при гр. Аракчеевѣ и Сперанскомъ и пользовался особеннымъ довѣріемъ послѣдняго. Отрывки изъ его записокъ о Сперанскомъ помѣщены въ извѣстной книгѣ барона М. А. Корфа.
"Въ старости, испытавъ много горя и лишеній, Батеньковъ сберегъ всю свѣжесть ума и энергію характера. Для насъ, младшихъ по возрасту, бесѣда его была всегда поучительна, тѣмъ болѣе, что Батеньковъ относился къ современнымъ событіямъ не съ брезгливымъ охужденіенъ. а съ полнымъ участіемъ и надеждою. Вѣчная ему память!"
"П. Б. "
"Къ этимъ строкамъ прибавимъ нѣсколько словъ отъ себя.-- Сила духа въ этомъ человѣкѣ была необычайная; ея присутствіе слышалось во всемъ его существѣ. Казалось бы, эта сила, въ соединеніи съ обширнымъ умомъ, высокой образованностью и дѣятельною любовью къ добру, къ людямъ, призвана была совершить многое для человѣческаго блага,-- но, по неисповѣдимой волѣ провидѣнія, ей суждено было оказать себя только въ страданіяхъ,-- страданіяхъ бездѣйствія... Возвратившись въ Москву, послѣ продолжительныхъ и мучительныхъ испытаній, уже старцемъ, Батеньковъ не хотѣлъ оставаться празднымъ и на осьмомъ десяткѣ лѣтъ принялся писать и переводить то, что считалъ полезнымъ для русскаго общества. Грустно было смотрѣть на это неудавшееся существованіе, на обиліе даровъ, оставшееся безплоднымъ на эту неудовлетворенную, но не угасшую до послѣдняго часа жажду дѣятельности, на эту громадную силу духа, поражонную бездѣйствіемъ, тоскующую, недоумѣвающую -- куда себя дѣвать, что съ тобой дѣлать. Теперь она опочила, успокоилась эта сила."
Въ "Русской Бесѣдѣ" (кн. III, 1859 г.) помѣщено замѣчательное стихотвореніе Г. С. Батенькова "Одичалый" {Г. Аксаковъ почему-то даетъ другое заглавіе этому стихотворенію, а именно "Узникъ".}. Считаемъ умѣстнымъ сообщить его здѣсь:
ОДИЧАЛЫЙ.
Я прежде говорилъ: "прости!"
Въ надеждѣ радостныхъ свиданій,
Мечты вилися на пути,
И съ ними рядъ воздушныхъ зданій.
Тамъ другъ привѣтливый манилъ,
Туда звала семья родная;
Изъ полной чаши радость пилъ,
Надежды свѣтлыя питая...
Теперь "прости" всему на вѣкъ!
Зачѣмъ дышу безъ наслажденій?
Ужель еще я человѣкъ?
Нѣтъ!.. да!.. для чувства лишь мученій!
Во мнѣ ли оттискъ божества?
Я-ль созданъ міра господиномъ?
Создатель благъ. Ужель ихъ два?
Могу ль Его назваться сыномъ?..
Шмели покоятся въ дуплѣ,
Червякъ въ пыли по волѣ гнется --
И имъ не тѣсно на землѣ:
Имъ солнце свѣтитъ, воздухъ льется,
Имъ все! А мнѣ едва во снѣ
Живая кажется природа...
Ищу въ безчувственной стѣнѣ
Отзывъ подобнаго мнѣ рода!
Вотъ тамъ туманъ густой вдали,
И буря тучами играетъ,
Вода одна, и нѣтъ земли,
Жизнь томно факелъ погашаетъ.
Вотъ тамъ на воздухѣ виситъ,
Какъ страшный остовъ, камень голый,
И дикъ и пустъ, шумитъ, трещитъ
Вокругъ трущобой лѣсъ сосновый.
Тамъ сѣрый свѣтъ,
Пространства нѣтъ --
И время медленно ступаетъ:
Борьбы стихій вездѣ тамъ слѣдъ,
Пустыня-сирота рыдаетъ...
И тамъ уму
Въ тюрьмѣ тюрьму
Еще придумалось устроить!....
Легко ему
Во мракѣ -- тьму,
Въ тѣснинахъ -- тѣсноту удвоить!
Тамъ пушекъ рядъ,
Тамъ ихъ снарядъ
На каждомъ входѣ часовые.
Кругомъ крутятъ,
Кругомъ шумятъ
Морскія волны лишь сѣдыя.
Куда пойти?
Кому прійти --
Сюда, безъ вѣдома смотрящихъ?
И какъ найти
Къ роднымъ пути?
Тутъ даже нѣтъ и проходящихъ!..
Все это, тамъ, друзья, для. васъ,
И рѣдко вамъ на мысль приходитъ,--
Все это здѣсь, друзья, для насъ!....
Здѣсь взоръ потухшій лишь находятъ
Пространство въ нѣсколькихъ шагахъ.
Съ желѣзомъ ржавымъ на дверяхъ,
Соломы сгнившей пукъ обшитый,
И на увлаженныхъ стѣнахъ
Слѣды страданій позабытыхъ!
Живой въ гробу
Кляну судьбу,
И день несчастнаго рожденья!
Страстей борьбу
И жизнь рабу
Зачѣмъ вдохнула отъ презрѣнья?
Скажете: свѣтитъ ли луна?
И есть-ли птички хоть на волѣ?
Имъ дышутъ-ли зефиры въ полѣ?
По старому-ль цвѣтетъ весна?
Ужель и люди веселятся?
Ужель не ихъ -- ихъ не страшитъ?
Другъ другу смѣетъ повѣряться
И думаетъ, и говоритъ?..
Не вѣрю. Все перемѣнялось:
Земля вращается, стеня,
И солнце красное сокрылось...
Но, можетъ быть, лишь для меня!
Вотъ тамъ, весной,
Земля пустой
Кусокъ вода струей отмыла.
Тамъ глушь: полынь и мохъ густой,--
И будетъ тамъ моя могила!
Ничьей слезой
Прахъ бѣдный мой
Въ гробу гниломъ не оросится,
И на покой
Чужой рукой
Рѣсницъ черта соединится!
Не урна скажетъ, гдѣ лежитъ
Души безсмертной бренна рама;
Не пышный памятникъ стоитъ,
Не холмъ цвѣтистый -- влажна яма!..
Кто любитъ, не придетъ туда...
Родной и другъ искать не будетъ
Ко мнѣ погибшаго слѣда;
Его могильщикъ позабудетъ;
Здѣсь имя -- въ гробовую тьму!..
Добра о немъ уже не скажутъ
И съ удовольствіемъ къ нему
Враги одно лишь зло привяжутъ.
Погибли чувства и дѣла,
Все доброе мое забыто,
И не осмѣлится хвала
Мнѣ приписать его открыто...
Кукушка стонетъ, змѣй шипитъ,
Сова качается на ели,
И кожей нетопырь шумитъ --
Вотъ пѣснь кругомъ сырой постели.
Песокъ несется, илъ трясется,
Выходитъ паръ изъ мокроты,
И ржавый мохъ въ болото ткется --
Вотъ мнѣ привѣтные цвѣты!
Придетъ холодный финнъ порой --
И въ сердцѣ страхъ одинъ имѣя,
Смутится самой тишиной
И скажетъ: "Здѣсь пріютъ злодѣя!
Уйдемъ скорѣй, ужь скоро ночь --
Онъ чудится и въ гробѣ смутой..."
Съ коломъ въ рукахъ, въ боязни лютой,
Крестясь, пойдетъ оттолѣ прочь.
О люди! знаете-ль вы сами
Кто васъ любилъ, кто презиралъ,
И для чего подъ небесами
Одинъ стоялъ, другой ужалъ!
Пора придетъ. Нелживый свѣтъ
Блеснетъ; всѣмъ будетъ облаченье...
Нѣтъ! не напрасно данъ завѣтъ,
Дано святое наставленье,
Что Богъ -- любовь; и вамъ любить
Единый къ благу путь указанъ,--
И тотъ, кто васъ училъ такъ жить,
Самъ былъ гонимъ, самъ былъ наказанъ!..
Но чѣмъ-то сердце будетъ здѣсь,
Которое любить умѣло,
И съ юныхъ лѣтъ уже презрѣло
Своекорыстіе и спѣсь?
Что будетъ око прозорливо,
Которое земли покровъ
Такъ обнимало горделиво
И бѣги мѣрило міровъ?
Что будетъ черепъ головной,
Разнообразныхъ думъ обитель?..
Земля смѣшается съ землей,
Истлитъ всё время-истребитель!
Но скоро ли? Какъ для меня
Желателенъ конецъ дыханья!
Тлѣнъ благотворнаго огня
Сулитъ покой, конецъ страданья!
Но други! въ этотъ самый часъ,
Какъ кончу я мой путь печальный,
Быть монетъ, трепетъ погребальный
Раздастся въ сердцѣ и у васъ...
Или душами нѣтъ сношеній,
И чувства чувство не пойметъ?
Ненужный вамъ для наслажденій
Равно живетъ иль не живетъ?
Ужель себя
Однихъ любя,
Во мнѣ лишь средство веселиться
Искали вы, и не скорбя,
Могли навѣкъ со иной проститься?
И крови гласъ
Ужели васъ
Ко мнѣ порой не призываетъ?
И дружбы жаръ въ прости погасъ --
И стону хохотъ отвѣчаетъ?..
Пусть такъ. Забитый и гонимый,
Я сохраню въ груди своей
Любви запасъ неистощимый,
Для жизни новой, послѣ сей!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Безсмертіе! Въ тебѣ одномъ
Одна несчастному отрада,
Покой -- въ забвеньи гробовомъ,
Въ упованіи -- награда!..
Здѣсь все, какъ сонъ пройдетъ. Пождемъ --
Призывный голосъ навѣваетъ --
Мы терпимъ, бремя мукъ несемъ,
Жизнь тихо теплится -- но таетъ...
О-Е-А.
18.. года.
Крѣпость въ Финляндіи.
"Библіотека для Чтенія", No 10 , 1863