1
Пьячча, капитан парусника «Поппея», сердито глядит на Пьетро, худого черноглазого юнгу, и спрашивает:
— Это ты пел песню, когда я ушел на рынок?
— Я, синьор.
— Так. Ну, а не скажешь ли, кому из матросов особенно понравилось твое пение?
Пьетро понимает, куда клонит синьор капитан, молчит и неуклюже топчется на месте.
— Кто еще поет ее? — уже визгливо кричит синьор Пьячча.
— Хорошо, я скажу, — улыбаясь, соглашается Пьетро. — Синьор, ее поет вся Италия!
Лицо синьора Пьячча вытягивается и морщится, и он кричит на юнгу еще визгливее:
— Я тебе покажу, Пьетро, как петь у меня на судне!.. Ты у меня еще запоешь, свинья!.. Ну-ка, собирай вещи!
Не проходит и десяти минут, как Пьетро с узелком в руках сходит на берег и медленно бредет вдоль набережной.
Пьетро — безработный…
Куда идти? Может быть, попроситься на «Ариету», что совершает рейсы между Катанией и Палермо? Нет, там не нужны мальчики. Надо шагать домой, к деду Джованни.
А кругом весна…
На склонах Этны цветут сады. Внизу — город, порт Катания. Здесь много солнца. Все пропитано им, словно рыжей смолой, и само море, спокойное и необъятное, до самого дна искрится солнечными лучами.
Дом, где живет дед, находится на спуске святого Петра. Этот старый сицилийский дом с деревянными галереями и тесным двором стоит рядом с высокой портовой башней, Подойдя к ней, Пьетро останавливается. Ему становится жарко. «Что скажет Джованни?» — думает он, нерешительно глядя на знакомые решетчатые ворота.
Но Джованни приветливо встречает внука. Он сразу понимает, что произошло с Пьетро:
— Тебя прогнали?
— Да, Джованни.
— Что же случилось? Ты, наверное, нагрубил капитану?
— Нет, я только пел песню.
— Песню? Какую же песню, Пьетро?
— Об американской кукле де Гаспери.
Глаза деда добреют, Все же он укоризненно качает головой и говорит:
— Эх, Пьетро, вот ты снова безработный…
Пьетро развязывает свой матросский узелок.
Там старая рубаха, рваные башмаки и зеленая шляпа.
Джованни, бывший моряк, ловец кораллов, с усмешкой осматривает пожитки внука и говорит:
— Видно, твой капитан Пьячча на самом деле собака… Таким был и мой капитан, Карло Бертини. Я работал у него десять лет, рискуя каждый день жизнью. Вот эти руки убили трех акул, а с четвертой мне пришлось здорово повозиться. Меня надо было лечить месяц, ну два — я бы еще вернулся на море. Но капитан Бертини принес мне на другой день бутылку вина и сказал: «Джованни, тебе вреден воздух моря»…
Из гавани доносится рокот кранов и визг якорных цепей. Над судоремонтным заводом стелется темная полоса дыма. На этом заводе работает Джованни — он чернорабочий в корпусном цехе.
Скверная жизнь. Жалованья едва хватает на хлеб. Горькая старость. Его единственный сын, Филипп, отец Пьетро, погиб в песках Ливии, а Пьетро еще мальчишка…
— Слушай, Пьетро, я ничего не могу дать тебе, кроме куска хлеба. Но этот хлеб твой. Ни одной минуты не думай, что ты мне в тягость. Слышишь, Пьетро?
— Да, Джованни, спасибо.
— Когда-нибудь наступят лучшие дни… Есть люди, которые сделают Италию счастливой. И ты, Пьетро, когда подрастешь, будешь бороться за ее счастье.
— Я и сейчас не маленький.
— Нет, ты еще мальчик.
Пьетро хмурится.
— Разве я не могу стоять за штурвалом? — с обидой обращается он к Джованни. — Может быть, я прячусь в кубрике или в трюме, когда волны заливают палубу и море, и ночь, и ветер от злобы сходят с ума?
— Ты еще мальчик, — повторяет Джованни, — да, мальчик, и ты должен себя беречь.
— Ладно, ты лучше скажи, что я должен делать для Италии.
— Люби ее, Пьетро!
— Это всё?
— Борись, против поджигателей войны. Они убили твоего отца. Они зарятся на тебя… Тот, кто борется за мир, борется за Италию.
— Это я знаю, Джованни. Я знаю, кто хочет войны. Мне Николо говорил.
— Твой Николо — хороший человек!
Джованни набивает табаком свою трубку, глядит на внука, и коричневое, морщинистое лицо старика светится каким-то особенным, теплым светом.
— Пьетро, — улыбаясь, говорит он, — тебе надо что-нибудь делать. Возьми удочку — может быть, море подарит две-три макрели безработному юнге.
За окном звонко щебечут ласточки. Вершина Этны окутана желтым, пахнущим серой дымом. Синее моря сегодня небо Катании.
2
Хорошо сидеть на молу, с длинной удочкой в руках, в компании Энрико и Антонио! Они, так же как и Пьетро, безработные юнги.
— Ловись, ловись! — напевает Пьетро. — Мне надо четыре штуки: одну — мне, другую — Джованни, а две — продать… Эй, кому свежей рыбы?
— Сюда, сюда, синьора Макрель! — кричит Антонио, живой синеглазый мальчик, сын портового грузчика.
Самый молчаливый — Энрико, узкоплечий, маленький, с крупными веснушками по всему лицу; и он, когда на крючок попадается макрель, радостно кричит:
— Ловись, ловись!
Но когда рыбы нет, на душе тоска. Неприветливым кажется море.
— Где бы найти работу? — хмуро спрашивает Антонио.
Его уволили с судна за то, что он назвал обед из испорченных макарон крысиной едой. А Энрико — за то, что он некрасивый.
— Мне так и сказал синьор штурман: «Энрико, ты наводишь уныние на пассажиров. На корабле должен быть веселый, красивый юнга», — рассказывает Энрико. — А моей сестренке сразу сделалось хуже. Все, что я зарабатывал, я отдавал ей на молоко. Она у меня совсем больная, Анжелика… Что делать, где бы найти работу? Я бы уехал на край света — в Лиму или Росарио.
Пьетро осуждающе глядит на Энрико и говорит:
— Ты не должен никуда ехать. Мы нужны Италии, Энрико!
В ответ Энрико горько смеется:
— Кто это сказал, что мы нужны Италии? У меня отец безработный, Анжелика больна, а я юнга без корабля.
— Мы нужны Италии! — твердо говорит Пьетро. — Нужны, чтобы сделать ее счастливой!
— Твоя правда, Пьетро, — соглашается молчавший все время Антонио. — А ты, Энрико, если только уедешь за океан, будешь человеком без родины… Пьетро, объясни ему, что это такое.
Пьетро плюет в сторону и говорит:
— Вот что это такое!
Маленький Энрико опускает голову, и слезы одна за другой катятся по его бледным щекам:
— Анжелика умрет… Она без молока…
На склонах Этны цветут сады. Не пройдет и шести недель, как на деревьях созреют сладкие золотые плоды. Но они не достанутся безработным ребятам Катании. Здесь много солнца. Но солнечный свет — не масло, его не намажешь на хлеб.
— Сюда, сюда… эй, синьора Макрель! — нетерпеливо зовет Антонио.
Но рыбы нет.
Больше всех огорчен Энрико. Он похож на маленькую больную чайку.
— Держись, Энрико! — ласково говорит ему Пьетро. — Хочешь, я тебе что-то скажу?
В знак согласия Энрико слабо кивает головой.
— Так вот, слушай. Вчера я видел Николо. Ты знаешь, что он мой друг, он плавал со мной на паруснике «Сирокко».
— Я знаю Николо. Он коммунист. У него доброе сердце!
— Он мне сказал: «Пьетро, народ победит. Но для победы надо собрать все силы».
Лицо Энрико оживляется. Он смотрит вдаль, где пестреют цветные рыбацкие паруса, и говорит:
— Значит, мы пригодимся. Я не уеду в Лиму или Росарио.
Веселеет и Антонио.
— Эй, Пьетро, — кричит он, — гляди, у тебя клюет!
Пьетро быстро выдергивает леску. На крючке шумно бьется макрель, серебряная, с радужной спинкой.
— Ловись, ловись! — кричит Пьетро.
— Тащи, Энрико!
— Тащи, Антонио!
Богатый улов. Вот так удача: четырнадцать макрелей!
— Две мне, — напевает Пьетро, — две Антонио и две Энрико, а восемь мы продадим и купим для Анжелики свежего молока! Так, Антонио?
— Ага, Пьетро!
Шумит морская волна. Она теплая, золотая. Солнце. Много солнца. Кажется, никогда не будет конца светлому дню весны.
Высоко в небе летят журавли. Летят на север. Пьетро, забыв об удочке, машет им рукой:
— Эй, журавли, журавли, не летите ли вы в Россию, через Москву, где живет Сталин?
«Летим, летим, Пьетро!» — весело отвечает небо.
О, какие счастливые эти птицы!
3
Приходят корабли. Пьетро встречает каждый корабль:
— Эй, синьор капитан, не нужен ли юнга?
— Нет, юнга, не нужен.
— Синьор, я пойду за одни харчи.
— Не надо, дружок…
Летят дни. Уже скоро Первое мая, а работы все нет. В синий морской простор уходят корабли.
— Эй, синьор капитан, не возьмете ли вы меня с собой? Я могу все делать.
— У нас скверные дела, парень, обойдемся…
Ничего не остается делать, как ловить в гавани рыбу. Что ж, и это неплохо…
— Сюда, Макрель, сюда, пожалуйста, синьора!..
Домой Пьетро возвращается вечером. Варит уху для себя и Джованни. После ужина Пьетро садится к окну и, улыбаясь, глядит на вечернее небо Катании. Там много звезд.
— Завтра — Первое мая, — говорит Джованни.
Он сидит за столом и режет для трубки табак, одобрительно поглядывая на внука.
Сегодня светлей, чем обычно, горит лампа с цветными подвесками из стекла.
На Пьетро чистая рубаха. Джованни надел свой синий хлопчатобумажный костюм с пуговицами из белых ракушек. С его морщинистого лица, до сих пор хранящего на себе следы морских ветров, не сходит улыбка.
Завтра — Первое мая.
«Да здравствует Сталин!»
«Живи сто лет, Пальмиро Тольятти!»
«Долой американскую куклу де Гаспери!»
Так скажет завтра народ Италии. А слово народа тверже стали.
Джованни что-то тихо напевает, заботливо вороша нарезанный тонкими ленточками табак.
— Ты поешь, Джованни?
— Да, мальчик. Отчего бы не петь мне! Когда-то всем нравились песни Джованни. Э, Пьетро, у меня еще крепки руки, и, может быть, я доживу, когда Италия станет счастливой…
Джованни весело щурит на мальчика свои зоркие, немного выпуклые глаза.
Пьетро молчит. Его внимание привлечено какими-то странными фигурами, крадущимися по крыше соседнего дома, напротив портовой башни.
— Эй, Джованни, что там такое?
Джованни подходит к окну и велит Пьетро прикрутить фитиль лампы. Он долго всматривается в сумрак вечера и наконец говорит:
— Солдаты, Пьетро. Их двое. У них ручной пулемет. Что все это значит?
На лбу Пьетро собираются морщинки.
— Джованни, — испуганно произносит он, — завтра здесь соберутся моряки с флагами и цветами! Я слышал — будет митинг. На флагшток башни поднимут красное знамя. Может быть, солдатам приказано стрелять в народ, а, Джованни?
— Похоже, что так.
— Надо сказать Николо.
— Верно! Лети к нему на всех парусах!
Спустя час Пьетро возвращается домой. Он тяжело дышит. Его мокрая от пота рубаха прилипла к телу.
— Джованни, я не нашел Николо. Его нигде нет.
Джованни сердито смотрит на внука:
— Николо — не иголка, он не может пропасть. Ты был у тетушки Сильвии?
— Она ничего не знает.
— Тогда Николо в порту у рабочих дока.
— Я там был, Джованни.
— А на пароходе «Кайспера» был?.. Что же нам делать, мадонна?
Джованни в отчаянии разводит руками и просит Пьетро:
— Набей-ка мне трубку, мальчик.
Джованни с жадностью курит трубку. Курит до конца.
— Хочешь, я позову Антонио и Энрико? — спрашивает его Пьетро.
Джованни не отвечает. Он выбивает о ладоши, пепел из трубки, усмехается и говорит:
— Пьетро, ступай в лавку и купи бутылку вина.
— Вина?
Пьетро удивлен. Он ничего не понимает: какое отношение имеет вино к солдатам на крыше?
— Иди, иди! — торопит его Джованни. — И еще, Пьетро, зайди в аптеку, к толстому Леонардо, и скажи, что вот Джованни не спит уже четвертые сутки. Он даст для меня лекарство.
4
Пьетро, с бутылкой вина в кармане, поднимается по деревянной лестнице на чердак дома, на крыше которого расположились солдаты. Лестница старая, отвесная, и ее ступеньки скрипят. Нужно подниматься тише, как можно тише.
Ночь. Над головой висят звезды. Они оранжевые, желтые, голубые. Над кратером Этны стоит темнокрасное зарево.
Тревожно стучит сердце Пьетро, плотно сжаты упрямые мальчишеские губы.
На чердаке сквозь залежи хлама он пробирается к чердачному окну, похожему на суфлерскую будку.
Солдаты сидят на пулеметных дисках один против другого и вполголоса говорят, потягиваясь и зевая:
— Проклятое это наше занятие, Алонсо! Можно сказать, самое паршивое дело.
— Такой приказ. После этого нас, наверное, наградят, Федерико.
Пьетро, высунувшись из чердачного окна, слышит каждое их слово.
— Видно, ты сильно хочешь выслужиться.
— Что ж, я не прочь.
— А мне все равно. Один из моих братьев пропал без вести в России. Его послал туда Муссолини, и я не хочу, чтобы синьор де Гаспери сыграл и со мной такую же точно штуку!
— Ты плохой солдат, Федерико.
— Мне все равно… Кошка там, что ли?
— Где ты видишь кошку?
— Да вон что-то шевелится…
Солдат, которого зовут Алонсо, вздрагивает и шепчет товарищу:
— Ложись, ложись, Федерико!
Солдаты плашмя ложатся у пулемета.
На крыше появляется мальчик. Это Пьетро. В руках у него бутылка вина. Он садится на крышу и с лукавым видом лакомки-вора не спеша принимается вытаскивать из горлышка пробку.
Солдат Федерико, с трудом сдерживая смех, толкает приятеля в бок и бормочет в самое его ухо:
— Гляди, мальчишка стащил у кого-то бутылку. Наверное, вино!
— Эге, Федерико.
— Сдается, что оно контрабандное, а? Наш долг — арестовать такое вино.
— Это наш святой долг. Заодно задержим и мальчишку.
Сердито кашлянув, солдат Федерико поднимается и идет к мальчику:
— Эй, кто ты такой?
— Я… я… я… — пытаясь встать на ноги, с деланным ужасом произносит Пьетро. Он съеживается и дрожит всем телом, словно на него выплеснули лохань холодной воды.
— Откуда вино? — схватив Пьетро за шиворот, грозно спрашивает Федерико.
— Я… я… — жалобно скулит Пьетро. — Я скажу… Только не выдавайте меня, синьор военный… Я взял у лавочника Джузеппе.
— Отдай-ка бутылку.
— О, пожалуйста, синьор!
— Вот так фрукт! — говорит второй солдат, Алонсо, пытливо разглядывая Пьетро. — Ты чей?
— Ничей, синьор.
— Бродяга?
— Да, синьор… Только не выдавайте меня… У лавочника Джузеппе здоровенные кулаки…
— Так и быть, не выдадим, если будешь сидеть спокойно. Посидишь с нами до утра.
— О, с удовольствием! Я люблю смотреть, как стреляют.
— Садись да помалкивай, дурак!
Пьетро покорно садится возле солдат. Они пьют вино и смеются.
Спустя минут тридцать смеется и Пьетро. Он, Джованни, Энрико и Антонио связывают уснувших солдат, а пулемет они сбрасывают на мостовую.
— Ну, что ты скажешь, Джованни? — весело спрашивает Пьетро.
Джованни набивает трубку табаком, закуривает, затем вытирает платком вспотевшее лицо и говорит:
— Вы любите Италию. Она скажет спасибо вам, мальчишки!
Горят над Катанией звезды. Ярко горят.