<Рец. на кн.:> Андрей Белый. Золото в лазури (стихи и проза) Книгоиздательство "Скорпион". 1904 г.
Г-н Андрей Белый заявляет себя учеником и последователем г. Бальмонта. Славя своего учителя в стихах и в прозе, он пока еще скромен в своих притязаниях и, ловя "голубые восторги" автора "Будем как солнце", довольствуется лучами заходящего светила: "Закат догорел полосой, -- огонь там для сердца не нужен: -- там матовой, узкой каймой -- протянута нитка жемчужин". Эта "нитка жемчужин", вероятно, и есть символическое изображение собственных произведений молодого поэта, который назвал свой сборник "Золото в лазури" на том основании, что облака "в золотистой дали" окрашиваются порой и в золотистый цвет. Правда, тут же они уподобляются и рубинам, и "красным льдинам", и, далее, бисеру, наконец, жемчугу: читатель мог бы по произволу выбрать любое из этих уподоблений: символ неустойчив, и в этом уже заключается существенный недостаток подражательного заглавия. Ибо как бы ни относились к "солнцу" г. Бальмонта, он имел в виду именно солнце, и ничем другим этот образ не может быть заменен в приданном ему автором значении; следовательно, он органически связан с данной мыслью поэта. У г. Белого -- эпитет произволен, заявление автора: "огонь там для сердца не нужен" (там -- т. е. перед лицом "бирюзовой Вечности") не вяжется с признанием самого г. Бальмонта, что, полюбив "возвышенность гор", он понял, "но сердцем, -- о нет, не умом", что в мире -- только любовь ("Только любовь", 1903, 211--212)1. И г. Бальмонт, как поэт, совершенно прав; г. Белый, наоборот, желает, по-видимому, расхолодить читателя и заверить нас, что есть, что возможна поэзия без "огня сердца". Мы думаем, что такой поэзии быть не может даже на самые отвлеченные, философские темы, иначе получится лишь рассудочная риторика, а не поэзия. Идею нужно прочувствовать сердцем, чтобы облечь ее в соответственный поэтический образ, без этого никакой поэзии нет. Умом воспринятые мысли и настроения в стихотворениях г. Андрея Белого, не свободного от внешней подражательности в их выражении, составляют самую слабую часть его сборника, хотя автор, в общем, далеко не лишен непосредственных дарований. Ошибочно, на наш взгляд, смешивать простую подражательность с тем, что называется "школой". В журнале "Весы", No 3 за текущий год, журнале, служащем главным органом теоретического обоснования положений группы поэтов направления, которому присвоено название "декадентского", поставлен вопрос: "Возможна ли школа в поэзии?" и тут же дается утвердительный ответ, причем далее указано, что "образование у нас "декадентской" школы поэтов надо было бы приветствовать". Недостатку школы у русских поэтов автор цитируемой заметки приписывает и то обстоятельство, что "русский стих, достигающий у отдельных художников, как Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, величайшего совершенства, у наших второстепенных поэтов (даже таких, как Апухтин, Голенищев-Кутузов, Жемчужников) -- тускл, однообразен"... "Каждый, пишущий стихи, начинает работу чуть не сначала". Мы ничего не имеем против "преемственности в технике стиха", против "школы в искусстве"2 (с оговоркой, справедливо вставленной и в указанной заметке г. Сбирко, что "мастерству стиха учиться можно и должно -- только поэтам"), но ставим вопрос -- почему преемственность должна быть именно в "декадентстве", а не в тех положительных свойствах поэзии того же г. Бальмонта, безусловного виртуоза в технике стиха? Почему, далее, значение "школы" низводить к простой подражательности и заимствованию готовых формул и оборотов? В этом кроется недоразумение. Разумеется, возможна "школа" в поэзии, как и во всех других отраслях искусства, но столь же верно, что действительно оригинальные и выдающиеся художники обособляются от влияния школы, чтобы занять самостоятельное место в пантеоне поэтов, писателей, художников всех стран и народов. Школа для них -- переходная инстанция, и только лишенные оригинальной индивидуальности художники на том или другом поприще искусства остаются представителями, зачастую даже безымянными, "школы" такого-то или такого-то маэстро. "Школа" может, конечно, определяться не одним личным влиянием выдающегося писателя, но и целым направлением. В таком случае, однако, именно образование "декадентской" школы у нас всего менее желательно. Мы настаиваем на положении, которое нам приходилось уже не раз высказывать, что так называемое "декадентство" есть пережитый, болезненный фазис в умственной жизни конца прошлого века, -- Эberwundener Standpunkt {преодоленная точка зрения; отжившая идея (нем.). }, -- и желание упрочить традиции этого переходного момента, отрицательные симптомы которого в достаточной мере обнаружены и сознаны всеми передовыми умами настоящего, не может вызвать сочувствия. Если неправильно было огульное отрицательное отношение "староверов" в искусстве ко всем проявлениям нового индивидуального творчества, причем зачастую отрицание зиждилось на простом непонимании, то столь же неправильно отстаивать сознанные недостатки "декадентства". Поэтому -- избави Бог от такой школы. Да и обличителями зачастую выступают и выступали писатели, сами перенесшие эту "корь". Нам вспоминается, например, прекрасное стихотворение г-жи Гиппиус, без всякого "декадентства", в котором звучит, по-видимому, искреннее раскаяние в ошибочно избранном пути: "Мы судим, говорим порою так прекрасно -- и мнится: силы нам великие даны. -- Мы проповедуем, собой упоены, и всех зовем к себе решительно и властно. -- Увы нам: мы идем дорогою опасной..."3 и т. д. Г-жа Гиппиус вполне права, и надо свернуть с "опасного пути", когда пробудилось сознание в его неверности.
Выдающиеся писатели на Западе, и прежде всего Метерлинк, если нужно давать имена, уже давно пошли иным путем. В сборнике г. Андрея Белого мы также находим довольно беспощадное обличение недавно еще модного "декадентского" настроения: "Стоял я дураком, -- пишет г. А. Белый, -- в венце своем огнистом, в хитоне золотистом, скрепленном аметистом, -- Один, один, как столп, в пустынях удаленных, и ждал народных толп -- коленопреклоненных..." Из этого ожидания, очевидно, ничего не вышло и не могло выйти, и нельзя не оценить мужества, с которым автор предает печати признания о постигшем его разочаровании после неудачной попытки возомнить себя новым Мессией... Приведенные в сборнике опыты "вещих речений" в символической оболочке, в стихах и в прозе, проставляются действительно скорее наущениями "лукавого соблазнителя", чем плодом поэтического вдохновения, и автор прав в своем желании избавиться от подобных "наваждений"... За желанием пусть последует и исполнение... и тогда мы будем избавлены от таких образцов безвкусицы, как, например, стихотворение "На горах", где к автору, испытывающему на возвышенности "очистительный холод", притащился горбун седовласый, принесший поэту в подарок "из подземных теплиц ананасы":
Голосил
Низким басом.
В небеса запустил
Ананасом (!..).
А поэт, в свою очередь, "подкравшися боком -- Горбуна окатил светопенным потоком"... Подобные стихотворения могут служить разве что показателем того, как писать не следует. А вместе с тем г. А. Белый дает немало образцов и хорошего писания; в нем чуется свежий талант, умеющий в немногих, метких чертах передать живую картинку, проникнутую определенным настроением, или выразить лирический порыв. Оригинальна и местами весьма "стильна" серия миниатюр, под общим заглавием "Теперь и прежде", в романтической окраске былого (за исключением некоторых мест в стихотворении "Отставной военный", которые сбиваются на плохие куплеты); хороши "Закаты", "Один", "Осень" и др. Автор умеет сообщить новое выражение изведанному чувству, придать особый оттенок личному впечатлению, разнообразить структуру стиха и достичь искусной простоты формы. Но это не всегда ему удается, и параллельно удачным есть немало и неудачных оборотов и слишком громоздких эпитетов. Так, в составных прилагательных автор выказывает непомерное влечение к "винным" сравнениям: "винно-красная мечта" (24), "винно-золотистая печаль" (12), "миро-винное зелье" (29). Даже "контур солнца" оказывается "апельсинным (!) и винным"... (51). Вычурен эпитет "пенно-пирная влага" (10), и еще искусственнее -- "Безмирнобледная вечность" (122). Совсем неудачен стих: "Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной"... (144). Не можем мы сочувствовать и частым неправильностям в ударениях, в угоду стиху: искрясь (24), страду (96), шакал (рифма с -- заплакал, 236) и т. п. Удивительны -- крылья "стрекозовые" (58). Автор иногда делает поразительные переходы от возвышенного к тривиальному, допуская даже жаргонные выражения. Так, например, в стихотворении "Забота", построенном на контрастах возвышенного настроения и прозы житейской, автор, заявив о своем молитвенном настроении "средь влажных, вечерних лугов", поясняет далее (с. 241):
Все было в дому зажжено...
Мы в польтах (!!.) осенних сидели.
Друзья отворили окно...
Поспешно калоши надели (!)...
Если это симптом "декадентской школы", то нам остается только пожелать еще раз, вместе с автором, -- "избави нас от лукавого"... и тогда он встанет на настоящий путь поэзии, обладая, несмотря на все указанные неровности, качествами неподдельного поэтического дарования.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Мир Божий. 1904. No 6. Отд. II. С. 91--93.
Федор Дмитриевич Батюшков (1857--1920) -- литературный и театральный критик, историк литературы, журналист, общественный деятель. С июня 1902 г.-- официальный редактор журнала "Мир Божий". См. о нем: Батюшкова Е. Н. О Федоре Дмитриевиче Батюшкове // К. Н. Батюшков, Ф. Д. Батюшков, А. И. Куприн. Вологда, 1968. С. 109--124; Муратова К. Д. Архив Ф. Д. Батюшкова//Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1972 год. Л., 1974. С. 28--48; Письма А. Н. Веселовского Ф. Д. Батюшкову / Публикация П. Р. Заборова // Веселовский Александр. Избранные труды и письма. СПб., 1999. С. 285--330.
1 Цитаты из стихотворения "К людям" ("О, люди, я к вам обращаюсь, ко всем..."), заключительного в книге К.Бальмонта "Только любовь" (М., 1903).
2 Первая фраза и последующие цитаты из рецензии В. Брюсова на "Альманах "Гриф"" (М., 1904), опубликованной в "Весах" (1904. No 3. С. 52--53. Подпись: Д. Сбирко).
3 Цитаты из сонета "Спасение" ("Мы судим, говорим порою так прекрасно...", 1901), опубликованного (в подборке "Два сонета") в "Журнале для всех" (1902. No 2. Стб. 191). См.: Гиппиус З.Н. Стихотворения. СПб., 1999. С. 123 ("Новая Библиотека поэта").