Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. III, 1905.

Предисловие

Появленіе въ печати перваго сборника стихотвореній Байрона "Часы досуга" вызвало въ англійскихъ журналахъ болѣе или менѣе обстоятельныя рецензіи, изъ которыхъ однѣ отнеслись къ молодому автору сдержанно или благосклонно, другія враждебно или насмѣшливо. Въ первыхъ къ поэту обращались съ просьбой измѣнить якобы принятое имъ рѣшеніе не писать ничего больше, и выражалось желаніе, чтобы онъ "доставилъ публикѣ удовольствіе какимъ нибудь новымъ сочиненіемъ какъ можно скорѣе". Въ "Critic Review" Байрона (по его собственнымъ словамъ) "вознесли до небесъ" и предсказывали ему блестящую будущность. Въ очень авторитетномъ и распространенномъ журналѣ "Monthly Review" указывалось на "легкость, силу, энергію, жаръ" многихъ стихотвореній, въ авторѣ усматривались и умственное могущество и полетъ мыслей, заставляющіе искренне желать, чтобъ онъ былъ разумно направленъ по своему житейскому пути. Въ нѣсколькихъ другихъ журналахъ были помѣщены отзывы въ такомъ же родѣ.

Изъ рецензій враждебныхъ особенно выдались своею рѣзкостью помѣщенная въ "Satiric", гдѣ, по словамъ Байрона, его "страшно разнесли", и главнымъ образомъ статья въ "Edinburgh Review", послужившая, какъ увидимъ ниже, стимуломъ къ его первому сатирическому произведенію. "Стихотворенія этого молодого лорда -- писалъ рецензентъ -- принадлежатъ къ тому классу произведеній, который совершенно справедливо проклинается людьми и богами. Дѣйствительно, мы не помнимъ, чтобы когда нибудь попадался намъ на глаза сборникъ стиховъ, такъ мало, какъ этотъ, удаляющійся отъ того, что мы называемъ вообще посредственностью. Произведенія эти смертельно плоски, не повышаются и не понижаются и остаются всегда на одномъ уровнѣ, какъ остается на немъ стоячая вода". Ѣдко смѣется рецензентъ надъ авторскимъ подчеркиваніемъ своего несовершеннолѣтія и своего аристократическаго происхожденія, и даетъ совѣтъ "совсѣмъ оставить стихотворство и съ большею пользою примѣнять на дѣлѣ свои дарованія, которыя не малы..."; критикъ не признаетъ въ юномъ авторѣ никакого поэтическаго жара и воображенія, никакой оригинальности и самостоятельности; упрекаетъ въ прямомъ подражаніи Грею, Роджерсу и другимъ поэтамъ... "Но какого бы мнѣнія -- иронически заканчивается статья -- ни были мы на счетъ стихотвореній этого несовершеннолѣтняго аристократа, надо принять ихъ такими, какія они есть, и довольствоваться ими, ибо это будутъ его послѣднія произведенія. Нѣтъ вѣроятности, чтобы онъ -- и по своему общественному положенію, и по ожидающимъ его впереди занятіямъ -- удостоилъ сдѣлаться писателемъ. Возьмемъ же то, что онъ намъ предлагаетъ, и будемъ благодарны. По какому праву намъ, бѣднякамъ, быть придирчивыми и недовольными? Намъ слѣдуетъ радоваться уже тому, что мы получили столько отъ человѣка такаго сана, который не живетъ на чердакѣ (это ссылка на слова Байрона въ предисловіи къ "Часамъ досуга"), а обладаетъ ньюстедскимь аббатствомъ. Повторяемъ -- будемъ благодарны. Какъ честный Санчо, будемъ благословлять Бога за то, что намъ даютъ, и не станемъ смотрѣть въ зубы даровому коню".

Всякому, знакомому съ сборникомъ стихотвореній, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, кидается въ глаза полная несправедливость отзыва; при появленіи рецензіи, эту несправедливость замѣтили и осудили такіе выдающіеся люди, какъ В. Скоттъ, который намѣревался даже писать юному поэту, чтобы выразить ему свое сочувствіе и утѣшеніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ она обличаетъ и явное пристрастіе рецензента, хотя онъ и увѣряетъ, что въ журналѣ дано мѣсто такому подробному разбору только для того, чтобы исполнить упоминаемое авторомъ въ предисловіи къ "Hours of Idleness" мнѣніе Джонсона на счетъ литературныхъ произведеній аристократовъ. Но очевидно, что причина тутъ иная. Это -- не равнодушно снисходительное отношеніе могущественнаго журнала къ первымъ произведеніямъ даровитаго юноши; тутъ чуть не въ каждой строкѣ слышится сердитое раздраженіе; такъ относятся къ произведеніямъ, которымъ во всякомъ случаѣ придаютъ выдающееся значеніе съ той или другой стороны. Вотъ почему изъ всѣхъ предположеній о томъ, кто былъ авторъ этой статьи -- самое вѣроятное, что онъ лицо, прикосновенное къ Кембриджскому университету, и что такимъ образомъ рѣзкій отзывъ -- отплата за сатирическое изображеніе этого университета въ "Hours of Idleness".

Уже до появленія рецензіи "Edinburgh Review" и въ ожиданіи ея Байронъ, въ виду авторитетнаго значенія, которымъ пользовался въ англійскомъ обществѣ и литературномъ мірѣ этотъ журналъ, находился въ тревожномъ состояніи. "Я сдѣлался -- писалъ онъ Бичеру въ 1808 г.-- такимъ важнымъ лицомъ, что противъ меня готовится жестокое нападеніе въ ближайшемъ номерѣ "Edinburgh Review".. Вамъ извѣстно, что система этихъ Эдинбургскихъ господъ состоитъ въ нападеніи на всѣхъ. Они не хвалятъ никого, и ни публика, ни авторъ не могутъ ожидать ихъ похвалъ. Но быть цитированнымъ ими все-таки уже составляетъ нѣчто, ибо они, по ихъ собственнымъ заявленіямъ, разбираютъ только тѣ сочиненія, которыя достойны общаго вниманія".

Напечатанная статья произвела на автора "Hours of Idleness" сильное, потрясающее впечатлѣніе. "Не получили ли вы вызова на дуэль?" -- спросилъ его при встрѣчѣ одинъ пріятель немедленно послѣ появленія рецензіи; "и дѣйствительно -- говоритъ Т. Муръ -- столь подвижное лицо Байрона должно было въ подобномъ кризисѣ выражать ужасающую энергію. Гордости его была нанесена сильная рана, честолюбіе его было унижено, -- но это чувство униженія просуществовало всего нѣсколько минутъ. Живая реакція его ума противъ несправедливаго нападенія пробудила въ немъ полное сознаніе своего дарованія и горделивая увѣренность въ успѣхѣ своего мщенія заставила его забыть стыдъ и тяжелое чувство, причиненное оскорбленіемъ".

Это мщеніе -- "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели" -- сатира, появившаяся въ мартѣ 1809 г. безъ имени автора, т. е. черезъ четырнадцать мѣсяцевъ послѣ напечатанія рецензіи, а въ октябрѣ того же года вышедшая вторымъ изданіемъ, и уже не анонимно. Сатира была впрочемъ вызвана не исключительно статьею "Edinburgh Review": началъ Байронъ писать ее уже прежде, а нѣкоторая часть была даже написана въ промежуткѣ между первымъ и вторымъ изданіемъ; и тутъ имъ руководило не личное чувство, а образовавшееся въ немъ и еще не провѣренное солиднымъ критическимъ анализомъ непріязненное отношеніе къ современной поэзіи въ большинствѣ ея представителей. Уже въ 1807 г., слѣдовательно за два года до сочиненія "Англійскихъ Бардовъ", составивъ списокъ прочитанныхъ имъ до того времени книгъ, онъ сдѣлалъ къ нему такое примѣчаніе: "Я избѣгалъ здѣсь упоминанія о нашихъ живыхъ еще поэтахъ; между ними нѣтъ ни одного, который переживетъ свои произведенія. Вкусъ угасаетъ между нами. Еще столѣтіе -- и наше могущество, наша литература и наше имя сотрутся съ лица земли и будутъ составлять только незамѣтную точку на страницахъ исторіи человѣчества", Рецензія эдинбургскаго журнала послужила только стимуломъ къ окончанію сатиры и несомнѣнно была причиною ея усиленной и въ большей части совершенно неосновательной рѣзкости. Но дѣйствуя въ этомъ случаѣ подъ впечатлѣніемъ личнаго раздраженія, Байронъ не хотѣлъ, однако, выйти на бой голословно, не имѣя подъ собой фактической почвы, не вооружась, такъ сказать, съ ногъ до головы. Только почву эту выбралъ онъ не совсѣмъ удачно: главнымъ образцомъ для изощренія себя въ сатирическомъ родѣ онъ взялъ любимца своего Попа съ его, правда, остроумной, но вычурной и искусственной "Дунціадой", усердно изучая вмѣстѣ съ тѣмъ и другихъ сатириковъ.

Темой для нападенія на современную поэзію послужили для Байрона, по его словамъ, "дураки". На нихъ учиняетъ онъ свою "травлю", дичью въ которой служатъ ему спеціально "писаки". Но Ювеналовская жилка была слишкомъ сильна въ будущемъ авторѣ "Донъ Жуана", чтобы онъ ограничился однимъ литературнымъ міромъ. Попутно клеймитъ его сатира и то, чего литературная, на его взглядъ, испорченность составляла только часть; то, что впослѣдствіи дало такую пищу его "Донъ Жуану" и многимъ другимъ произведеніямъ -- испорченность англійскаго общества, "чудовищные пороки" того времени, времени, когда "торжествующій порокъ кичится своимъ могуществомъ, видя преклоненными передъ собою тѣхъ, которые умѣютъ только преклоняться; когда безуміе, часто предшествующее преступленію, украшаетъ свою дурацкую шапку колокольчиками всевозможныхъ цвѣтовъ; когда глупцы и мерзавцы, заключивъ между собою союзъ, становятся во главѣ всего и чинятъ судъ и расправу на золотыхъ вѣсахъ. "Въ современномъ обществѣ нашъ сатирикъ усматриваетъ множество явленій, дающихъ ему обильный матеріалъ, множество "дураковъ, спины которыхъ требуютъ бича",-- и затѣмъ вступаетъ въ ту область, которая собственно и составляетъ предметъ его изображенія.

Сперва онъ останавливается на современной критикѣ, конечно, имѣя въ виду главнымъ образомъ рецензію въ "Edlnboruh Review", и тутъ, при отношеніи довольно пристрастномъ къ своимъ рецензентамъ, дѣлаетъ нѣсколько мѣткихъ и справедливыхъ замѣчаній относительно англійской критики вообще, отлично характеризуя ту критику, которая есть не что иное, какъ пасквиль. Вслѣдъ за этимъ производится генеральный смотръ всѣхъ современныхъ поэтовъ (исключительно стихотворцевъ), и присутствующій на немъ читатель, мало-мальски знакомый съ исторіею англійской литературы, съ недоумѣніемъ выслушиваетъ сожалѣніе автора о славномъ прошедшемъ этой поэзіи -- но прошедшемъ не Шекспировскомъ, не Бернсовскомъ, а Драйдена, Попа, въ сравненіи съ которыми современные автору поэты -- "жалкіе барды", "тупоумные конкуренты разныхъ школъ, оспаривающіе другъ у друга пальму первенства". Кто же эти писаки, стихоплеты съ точки зрѣнія молодого, только что вступившаго на литературное поприще Байрона?

Вальтеръ Скоттъ, Соути (въ ту пору еще не опозорившій себя доносами на Байрона и "сатанинскую школу"), Вордсвортъ, Кольриджъ, Томасъ Муръ! И ужъ если таково отношеніе сатирика къ писателямъ, игравшимъ въ современной англійской литературѣ первую роль, то понятно, какъ достается отъ него дѣятелямъ второстепеннымъ и третьестепеннымъ! И затѣмъ наносятся удары драматургамъ, на которыхъ, по его убѣжденію, лежитъ вина "позорнаго упадка англійской прославленной сцены" и критикамъ -- особенно критикамъ! -- между которыми вызываютъ самое сильное озлобленіе автора дѣятели шотландской школы (уже потому, впрочемъ, что она, олицетворившаяся въ "Edinburgh Review", стояла во главѣ англійской критики), эти "сѣверные волки, не перестающіе грабить въ ночной темнотѣ, подлыя твари съ адскимъ инстинктомъ, кидающіяся на все встрѣчное: молодое и старое, живое и мертвое, безпощадныя гарпіи, которыя должны жрать во что бы то ни стало!"

Если въ рецензіи "Edinburgh Review" нельзя не усмотрѣть ничего, кромѣ несправедливости и пристрастія, то никто не станетъ, конечно, оспаривать присутствіе этихъ же недостатковъ и въ сатирѣ Байрона. Объясняемое -- если не оправдываемое -- личнымъ раздраженіемъ по отношенію къ критикамъ, оно представляется непонятнымъ относительно поэтовъ, несомнѣнно талантливыхъ и занимающихъ въ исторіи литературы почетное мѣсто. Никакого личнаго раздраженія тутъ быть не могло. Причину, слѣдовательно, нужно видѣть или въ слабомъ критическомъ чувствѣ Байрона, или въ несогласіи его міровоззрѣнія съ міровоззрѣніемъ этихъ поэтовъ (на что въ сатирѣ есть указаніе), или, наконецъ, въ свойственной такимъ натурамъ, какъ Байронъ, въ ихъ молодые годы, граничащей съ заносчивостью самонадѣянности, вытекающей, можетъ быть, изъ тайнаго и естественнаго сознанія, что скоро блескъ всѣхъ этихъ именъ потускнѣетъ передъ его именемъ. Какъ бы то ни было, такъ или иначе, но сатира "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели", какъ оцѣнка дѣятельности упоминаемыхъ въ ней писателей, не выдерживаетъ критики, -- и Байронъ самъ скоро пришелъ къ такому-же заключенію. Сатиру свою онъ напечаталъ передъ первымъ путешествіемъ за границу; въ его отсутствіе она выдержала еще два изданія. а когда онъ вернулся, то немедленно же рѣшился навсегда изъять изъ печати это произведеніе, искренне раскаиваясь въ его сочиненіи. Раскаяніе его было тѣмъ сильнѣе, что нѣкоторые изъ оскорбленныхъ имъ поэтовъ не только простили ему за неслыханную дерзость, но даже, при возвращеніи его изъ-за границы, съ восторгомъ привѣтствовали, какъ геніальнаго творца только что написанныхъ двухъ первыхъ пѣсенъ "Чайльдъ Гарольда". Онъ скупилъ остававшіеся въ продажѣ экземпляры, сжегъ ихъ, и когда девять лѣтъ спустя нашелъ у Меррея единственный уцѣлѣвшій экземпляръ, то написалъ на немъ: "Эта книга -- собственность другого, и это единственная причина, мѣшающая мнѣ сжечь этотъ жалкій памятникъ слѣпого гнѣва и несправедливаго озлобленія". Тутъ же на поляхъ противъ разныхъ мѣстъ сдѣлалъ онъ замѣтки въ родѣ "несправедливо", "слишкомъ свирѣпо% "скверно, потому что имѣетъ личный характеръ", и т. п. "Я искренне желалъ бы, -- написано имъ въ концѣ этого экземпляра, -- чтобы большая часть этой сатиры никогда не была написана -- не только вслѣдствіе несправедливостей многихъ отзывовъ и личнаго раздраженія, но и потому, что я не могу одобрить ни тона, ни духа ея". И еще позднѣе, въ разговорѣ съ Медвиномъ, Байронъ заявилъ, что употреблялъ всѣ усилія, чтобы это произведеніе никогда больше не издавалось ни въ Англіи, ни въ Ирландіи.

Но при этихъ, сознаваемыхъ каждымъ свѣдущимъ и безпристрастнымъ читателемъ, равно какъ и самимъ авторомъ, недостаткахъ, сатира Байрона обладаетъ, безспорно, независимо отъ нихъ и громадными достоинствами, обличающими уже теперь будущаго великаго поэта: мѣткостью многихъ характеристикъ, несмотря на преувеличенную рѣзкость, блестящимъ остроуміемъ, порывистой силой негодованія тамъ, гдѣ онъ клеймитъ общественные пороки, благородствомъ тона въ тѣхъ случаяхъ, когда въ немъ говоритъ искреннее и глубокое чувство, гармоническимъ соединеніемъ лирическаго и сатирическаго элементовъ. Наконецъ, немаловажное, думаемъ, значеніе имѣетъ и самостоятельная смѣлость, съ которой 21-лѣтній поэтъ выступилъ противъ давно и прочно установившихся литературныхъ авторитетовъ своего отечества.

Петръ Вейнбергъ.

Англійскіе барды и шотландскіе обозрѣватели.

САТИРА.

"I had rather be а kitten and сгу men!

Than one of those same meier ball d-mongers".-- Shakespeare .

"Such shameless bards we haye, and yet it is true,

Thore are as m. d, abandon'd critics too". Pope.

ПРЕДИСЛОВІЕ къ 2-му, 3-ьему и 4-му изданіямъ

Всѣ мои друзья, ученые и неученые, убѣждали меня не издавать этой сатиры подъ моимъ именемъ. Если бы меня можно было "отвратить отъ влеченій моей музы язвительными насмѣшками и бумажными пулями критики", я бы послушался ихъ совѣта. Но меня нельзя устрашить руганью и запугать критиками, вооруженными или безоружными. Я могу смѣло сказать, что не нападалъ ни на кого, кто раньше не нападалъ на меня. Произведенія писателя -- общественное достояніе: кто покупаетъ книгу, имѣетъ право судить о ней и печатно высказывать свое мнѣніе, если ему угодно; поэтому авторы, отмѣченные мною, могутъ отвѣтить мнѣ тѣмъ же. Я полагаю, что они съ большимъ успѣхомъ съумѣютъ осудить мои писанія, чѣмъ исправить свои собственныя. Но моя цѣль не въ томъ, чтобы доказать, что и я могу хорошо писать, а въ томъ, чтобы, если возможно, научить другихъ писать лучше.

Такъ какъ моя поэма имѣла гораздо больше успѣха, чѣмъ я ожидалъ, то я постарался въ этомъ изданіи сдѣлать нѣсколько прибавленій и измѣненій для того, чтобы моя поэма болѣе заслуживала вниманія читателей.

Въ первомъ анонимномъ изданіи этой сатиры четырнадцать стиховъ о Попѣ Боулься были присочинены и включены въ нее по просьбѣ одного моего остроумнаго друга, который теперь собирается издать въ свѣтъ томъ стиховъ. Въ настоящемъ изданіи они выкинуты и замѣнены нѣсколькими моими собственными стихами. Я руководствовался при этомъ только тѣмъ, что не хотѣлъ печатать подъ моимъ именемъ что-либо, не вполнѣ мнѣ принадлежащее; я полагаю, что всякій другой поступилъ бы точно такъ же.

Относительно истинныхъ достоинствъ многихъ поэтовъ, произведенія которыхъ названы или на которыхъ есть намеки въ нижеслѣдующихъ страницахъ, авторъ предполагаетъ, что мнѣніе о нихъ приблизительно одинаковое въ общей массѣ публики; конечно, они при этомъ, какъ и другіе сектанты, имѣютъ каждый свою особую общину поклонниковъ, преувеличивающихъ ихъ таланты, не видящихъ ихъ недостатковъ и принимающихъ ихъ метрическія правила за непреложный законъ. Но именно несомнѣнная талантливость нѣкоторыхъ писателей, критикуемыхъ въ моей поэмѣ, заставляетъ еще болѣе жалѣть о томъ, что они торгуютъ своимъ дарованіемъ. Бездарность жалка; въ худшемъ случаѣ надъ ней смѣешься и потомъ забываешь о ней, но злоупотребленіе талантомъ для низкихъ цѣлей заслуживаетъ самаго рѣшительнаго порицанія. Авторъ этой сатиры болѣе чѣмъ кто либо желалъ бы, чтобы какой-нибудь извѣстный талантливый писатель взялъ роль обличителя на себя. Но м-ръ Джифордъ посвятилъ себя Массинджеру, и за отсутствіемъ настоящаго врача нужно предоставить право деревенскому фельдшеру въ случаѣ крайней надобности прописывать свои доморощенныя средства для пресѣченія такой пагубной эпидеміи -- конечно, если въ его способѣ лѣченія нѣтъ шарлатанства. Мы предлагаемъ здѣсь нашъ адскій камень, такъ какъ, повидимому, ничто кромѣ прижиганія не можетъ излѣчить многочисленныхъ паціентовъ, страдающихъ очень распространеннымъ и пагубнымъ "бѣшенствомъ стихотворства". Что касается эдинбургскихъ критиковъ, то эту гидру смогъ бы одолѣть только Геркулесъ; поэтому, если бы автору удалось размозжить хотя бы одну изъ головъ змѣи, и хотя бы при этомъ сильно пострадала его рука, онъ былъ бы вполнѣ удовлетворенъ.

Англійскіе барды и шотландскіе обозрѣватели.

Что-жъ, долженъ я лишь слушать и молчать?

А Фитцъ-Джеральдъ тѣмъ временемъ терзать

Нашъ будетъ слухъ, въ тавернахъ распѣвая?

Изъ трусости молчать я не желаю!

Пусть критики клевещутъ и бранятъ,

Глупцамъ я посвящу сатиры ядъ.

Перо мое, природы даръ безцѣнный!

Ты -- разума слуга неоцѣненный.

Ты вырвано у матери своей,

Чтобъ быть орудьемъ немощныхъ людей,

Служить, когда мозгъ мучится родами

И даритъ міръ то прозой, то стихами.

Любовь обманетъ, щелкнетъ критикъ злой,

Обиженный утѣшится съ тобой.

Тебѣ своимъ рожденіемъ поэты

Обязаны, но волнъ холодной Леты

Не избѣгаешь ты... А смотришь: вслѣдъ

Забытъ и самъ пѣвецъ. Таковъ ужъ свѣтъ!

Тебя-жъ, перо, вновь призванное мною,

Какъ Сидъ Гаметъ я въ лаврахъ успокою!

Что брань глупцовъ? Товарищемъ моимъ

Всегда ты будешь. Смѣло воспаримъ

И воспоемъ -- не смутное видѣнье,

Не пылкихъ грезъ Востока порожденье,--

Нѣтъ, путь нашъ будетъ гладкій и прямой,

Хоть встрѣтятся намъ терніи порой.

О, пусть мои стихи свободно льются!

Когда Пороку жертвы воздаются

И надъ людьми онъ жалкими царитъ;

Когда дурацкой шапкою гремитъ

Безуміе, братъ старшій преступленья;

Когда глупецъ, съ мерзавцемъ въ единеньѣ,

Царя повсюду, правду продаетъ --

Любой смѣльчакъ насмѣшекъ не снесетъ;

Неуязвимый, страха онъ не знаетъ,

Но предъ стыдомъ публичнымъ отступаетъ;

Свои грѣшки скрывать онъ принужденъ:

Смѣхъ для него страшнѣе, чѣмъ законъ.

Вотъ дѣйствіе сатиры. Я далекъ

Отъ дерзкой мысли быть бичомъ порока:

Сильнѣйшая тутъ надобна рука,--

Не столь моя задача широка.

Найдется мелкихъ глупостей довольно,

Гдѣ будетъ мнѣ охотиться привольно;

Пусть кто-нибудь со мной раздѣлитъ смѣхъ.

И большихъ мнѣ не надобно утѣхъ.

На риѳмоплетовъ я иду войною!

Отнынѣ шутки плохи вамъ со мною,

Вы, эпоса жрецы, элегій, одъ

Кропатели! Впередъ, Пегасъ, впередъ!

Принесъ я тоже музамъ даръ невольный,

Кропалъ стихи въ періодъ жизни школьной,

И, хоть они не вызвали молвы,

Печатался, какъ многіе, увы,

Теперь средь взрослыхъ къ этому стремятся...

Себя въ печати каждому, признаться,

Пріятно видѣть: книга, хоть она

Пуста, все-жъ книга. Ахъ, осуждена

Она забвенью съ авторомъ бываетъ!

Ихъ громкое заглавье не спасаетъ,

Именъ блестящихъ не щадитъ провалъ

То Лэмъ съ своими фарсами позналъ..,

Но онъ все пишетъ, позабытый свѣтомъ;

Невольно бодрость чувствуя при этомъ,

Хочу и я кой-что обозрѣвать.

Себя съ Джеффреемъ я боюсь равнять,

Но, какъ и онъ, судьею быть желаю

И самъ себя въ сей санъ опредѣляю.

Все требуетъ и знанья, и труда,

Но критика, повѣрьте, никогда.

Изъ Миллера возьмите шутокъ прѣсныхъ,

Цитируя, бѣгите правилъ честныхъ,

Погрѣшности умѣйте отыскать

И даже ихъ порой изобрѣтать;

Обворожите щедраго Джеффрея

Тактичностью и скромностью своею,

Онъ дастъ десятокъ фунтовъ вамъ за листъ.

Пусть вашъ языкъ отъ лжи не будетъ чистъ,

За ловкача вы всюду прослывете

И, клевеща, вы славу наживете

Опаснаго и остраго ума.

Но помните: отзывчивость -- чума.

Лишь погрубѣй умѣйте издѣваться,--

Васъ ненавидѣть будутъ, но бояться.

И вѣрить этимъ судьямъ! Боже мой!

Ищите лѣтомъ льду и розъ зимой,

Иль хлѣбнаго зерна въ мякинѣ пыльной;

Довѣрьтесь вѣтру, надписи могильной,

Иль женщинѣ, повѣрьте вы всему,

Но лишь не этихъ критиковъ уму!

Сердечности Джеффрея опасайтесь

И головою Лэма не плѣняйтесь...

Когда открыто дерзкіе юнцы

Одѣли вкуса тонкаго вѣнцы,

А всѣ кругомъ, склонившися во прахѣ,

Ждутъ ихъ сужденья въ малодушномъ страхѣ

И, какъ законъ, его ревниво чтутъ,--

Молчаніе не кстати было-бъ тутъ.

Стѣсняться-ль мнѣ съ такими господами?

Но всѣ они смѣшались передъ нами,

Всѣ -- какъ одинъ, и трудно разобрать,

Кого средь нихъ хвалить, кого ругать.

Зачѣмъ пошелъ безсмертными стопами

Я Джиффорда и Попа? Передъ вами

Лежитъ отвѣтъ. Читайте, коль не лѣнь,

И все вамъ станетъ ясно, словно.день.

"Постойте",-- слышу я, -- "вашъ стихъ не вѣренъ,

Здѣсь риѳмы нѣтъ, а тамъ размѣръ потерянъ*.

-- А почему-жъ, скажу я на упрекъ,

Такъ ошибаться Попъ и Драйденъ могъ?

"Зато такихъ ошибокъ нѣтъ у Пая".

-- Я вмѣстѣ съ Попомъ врать предпочитаю!

А было время, жалкой лиры звукъ

Не находилъ себѣ покорныхъ слугъ.

Свободный умъ въ союзѣ съ вдохновеньемъ

Дарилъ сердца высокимъ наслажденьемъ.

Рождалися въ источникѣ одномъ

Все новыя красоты съ каждымъ днемъ.

Тогда на этомъ островѣ счастливомъ

Внимали Попа нѣжнымъ переливамъ...

Честь Англіи и барду создала

Культурнаго народа похвала.

На ладъ иной свою настроивъ лиру,

Тогда гремѣлъ великій Драйденъ міру,

И сладкозвучный умилялъ Отвэй,

Плѣнялъ Конгривъ веселостью своей.

Народъ нашъ чуждъ тогда былъ вкусовъ дикихъ...

Зачѣмъ теперь тревожить тѣнь великихъ,

Когда смѣнилъ ихъ жалкихъ бардовъ рядъ?

Ахъ, взглядъ нашъ отдохнуть на прошломъ радъ.

Но гдѣ-жъ они, тѣ дивныя созданья,

Что Приковали общее вниманье?

Не мало ихъ, признаться должно намъ.

Нѣтъ отдыха наборщикамъ, станкамъ;

Тамъ эпосъ Соути лавки наводняетъ,

Тутъ, что ни день, книженка выползаетъ

Съ поэмой Литтля. Въ мірѣ, говорятъ,

Нѣтъ новаго... Новинокъ длинный рядъ

Проносится межъ тѣмъ передъ глазами,

И чудеса идутъ за чудесами:

Прививка оспы, гальванизмъ и газъ

Толпу волнуютъ, чтобъ потомъ за разъ

Вдругъ съ трескомъ лопнуть, какъ пузырь надутый.

Плодятся школы новыя и въ лютой

Борьбѣ за славу гибнетъ бардовъ рой;

Но удается олуху порой

Торжествовать среди провинціаловъ,

Гдѣ знаетъ каждый клубъ своихъ Вааловъ,

Гдѣ уступаютъ геніи свой тронъ

Ихъ идолу, телецъ-ли мѣдный онъ,

Негодный Стотъ, иль Соути, бардъ надменный.

Вотъ риѳмоплетовъ вамъ кортежъ презрѣнный.

Какъ каждый хочетъ выскочить вgередъ

И шпоры старому Пегасу въ бокъ даетъ!

Вотъ бѣлый стихъ, вотъ риѳмы, здѣсь сонеты,

Тамъ оды другъ на дружкѣ, тамъ куплеты

Глупѣйшей страшной сказки; безъ конца

Снотворные стихи... Что-жъ, для глупца

Пріятенъ трескъ всей этой пестрой чуши:

Онъ, не понявъ, совсѣмъ развѣситъ уши...

Средь бури злой "Послѣдній Менестрель*

Разбитой арфы жалостную трель

Подноситъ намъ, а духи той порою

Пугаютъ барынь глупой болтовнею;

Джильпиновской породы карликъ-бѣсъ

Господчиковъ заманиваетъ въ лѣсъ

И прыгаетъ, Богъ знаетъ, какъ высоко,

Дѣтей стращая, Богъ вѣсть чѣмъ, жестоко;

Межъ тѣмъ милэди, запретивъ читать

Тому, кто буквъ не можетъ разбирать,

Посольства на могилы отправляютъ

Къ волшебникамъ и плутовъ защищаютъ.

Вотъ выѣзжаетъ на конѣ своемъ

Мармьонъ спесивый въ шлемѣ золотомъ,

Подлоговъ авторъ, витязь онъ удалый,

Не вовсе плутъ, не вовсе честный малый.

Идетъ къ нему веревка и война,

Съ величіемъ въ немъ подлость сплетена.

Напрасно Скоттъ, тщеславьемъ зараженный,

Старьемъ ты мучишь слухъ нашъ утомленный.

Что изъ того, что Миллеръ и Муррей

Въ полкроны цѣнятъ взмахъ руки твоей?

Коль торгашемъ сынъ звучной музы станетъ,

Его вѣнокъ лавровый быстро вянетъ;

Поэта званье пусть забудетъ тотъ,

Кого не слава,-- золото влечетъ.

Пусть, ублажая хладнаго Мамона,

Онъ не услышитъ pолотого звона:

Для развращенной музы торгаша

Награда эта будетъ хороша.

Такого мы поэта презираемъ,

Мармьону-жъ доброй ночи пожелаемъ..

Вотъ кто хвалу стремится заслужить!

Вотъ захотѣлъ кто музу покорить!

Сэръ Вальтеръ Скоттъ священную корону

Отнялъ у Попа, Драйдена, Мильтона...

О, музы юной славные года!

Гомеръ, Виргилій пѣли намъ тогда.

Давало намъ столѣтій протяженье

Всего одно великое творенье,

И, какъ святыню, чтили племена

Божественныхъ поэтовъ имена.

Въ вѣкахъ безслѣдно царства исчезали,

И предковъ рѣчь потомки забывали,--

Никто тѣхъ пѣсенъ славы не достигъ,

И избѣжалъ забвенья ихъ языкъ.

А наши барды пишутъ, не умѣя

Всю жизнь отдать единой эпопеѣ.

Такъ, жалкій Соути, дѣлатель балладъ:

Онъ вознестись орломъ надъ міромъ радъ;

Уже Камоэнсъ, Тассъ, Мильтонъ судьбою

Обречены. Беретъ онъ славу съ бою

И, какъ войска, свои поэмы шлетъ.

Вотъ Жанну Д'Аркъ онъ выпустилъ впередъ,

Бичъ англичанъ и Франціи спасенье.

Бедфордомъ низкимъ дѣвы сей сожженье

Извѣстно всѣмъ, а между тѣмъ она

Поэтомъ въ славы храмъ помѣщена.

Поэтъ ея оковы разбиваетъ,

Какъ феникса изъ пепла возрождаетъ...

Вотъ Талаба, свирѣпое дитя

Аравіи пустынной; не шутя,

Домданіэля въ прахъ онъ повергаетъ,

Всѣхъ колдуновъ на свѣтѣ истребляетъ. ,

Соперникъ Тумба! Побѣждай враговъ!

Цари на радость будущихъ вѣковъ!

Ужъ въ ужасѣ бѣгутъ тебя поэты,

Послѣднимъ въ родѣ будешь на землѣ ты.

Пусть геніи возьмутъ тебя съ собой,--

Ты съ честью вынесъ съ здравымъ смысломъ бой.

Мадока образъ высится гигантскій;

Уэльскій принцъ и кацикъ мексиканскій,

Плететъ онъ вздоръ о жизни странъ чужихъ;

Мандвиль правдивѣй въ сказочкахъ своихъ.

Когда-же, Соути, будетъ передышка?

Ты въ творчествѣ доходишь до излишка.

Довольно трехъ поэмъ. Еще одна,

И мы погибли; чаша ужъ полна.

Ты мастерски перомъ своимъ владѣешь,

Такъ докажи, что и щадить умѣешь.

Но если ты, наперекоръ мольбамъ,

Свой тяжкій плугъ потащишь по полямъ

Поэзіи и будешь, не жалѣя,

Ты чорту отдавать матронъ Берклея --

То ужъ пугай поэзіей своей

Еще на свѣтъ невышедшихъ дѣтей.

Благословенъ пусть будетъ твой читатель,

И помогай обоимъ вамъ Создатель!

Вотъ, противъ правилъ риѳмы бунтовщикъ,

Идетъ Вордсвортъ, твой скучный ученикъ.

Нѣжнѣйшія, какъ вечеръ тихій мая,

Наивныя поэмы сочиняя,

Онъ учитъ друга книжекъ не читать,

Не знать заботъ, упорно избѣгать

Волненій жизни бурной, въ опасеньѣ,

Что духъ его потерпитъ раздвоенье.

Онъ, разсужденьемъ и стихомъ за разъ,

Настойчиво увѣрить хочетъ насъ,

Что проза и стихи равны для слуха,

Что грубой прозы часто жаждетъ ухо,

Что тотъ постигъ высокій идеалъ,

Кто сказочку стихами передалъ.

Такъ, разсказалъ о Бетти Фой онъ нынѣ

И объ ея тупоголовомъ сынѣ,

Лунатикѣ; онъ, сущій идіотъ,

Своей дороги вѣчно не найдетъ;

Какъ самъ поэтъ, онъ ночь со днемъ мѣшаетъ.

Пѣвецъ съ такимъ намъ паѳосомъ вѣщаетъ

Объ идіота жалкаго судьбѣ,

Что, кажется, онъ пишетъ о себѣ.

Здѣсь о Кольриджѣ дамъ я отзывъ скромный.

Своей надутой музы данникъ томный,

Невинныхъ темъ любитель онъ большой,

Но смыслъ не прочь окутать темнотой.

Съ Парнасомъ у того лады плохіе,

Кто вмѣсто нѣжной музы взялъ Пиксію.

Зато пойдетъ по праву похвала

Къ его стихамъ прелестнымъ въ честь осла.

Воспѣть осла Кольриджу такъ пріятно,

Сочувствіе герою здѣсь понятно...

А ты, о Льюисъ, о поэтъ гробовъ!

Парнасъ кладбищемъ сдѣлать ты готовъ.

Вѣдь въ кипарисъ ужъ лавръ твой превратился;

Ты въ царствѣ Аполлона подрядился

Въ могильщики... Стоишь-ли ты, поэтъ,

А вкругъ тебя, покинувъ вышній свѣтъ,

Толпа тѣней ждетъ родственныхъ лобзаній,

Или путемъ стыдливыхъ описаній

Влечешь къ себѣ сердца невинныхъ дамъ,--

Всегда, о членъ парламента, воздамъ

Тебѣ я честь! Рождаетъ умъ твой смѣлый

Рой призраковъ ужасныхъ, въ саванъ бѣлый

Закутанныхъ... Идутъ на властный зовъ

И вѣдьмы старыя, и духи облаковъ,

Огня, воды, и сѣренькіе гномы,

Фантазіи разстроенной фантомы,--

Все, что дало тебѣ такой почетъ,

За что съ тобой прославленъ Вальтеръ Скоттъ.

Коль въ мірѣ есть друзья такого чтенья

Святой Лука взорветъ и ихъ терпѣнье;

Не сталъ-бы жить съ тобой самъ Сатана,

Такъ безднъ твоихъ ужасна глубина!

Кто, окруженъ внимательной толпою

Прекрасныхъ дѣвъ, поетъ имъ? Чистотою

Невинности ихъ взоры не блестятъ

Румянцемъ страсти лица ихъ горятъ

То Литтль, Катуллъ нашъ. Въ звукахъ лиры томной

Передаетъ онъ намъ разсказъ нескромный.

Его не хочетъ муза осудить,

Но какъ пѣвца распутства ей хвалить?

Она къ инымъ привыкла приношеньямъ,

Нечистыхъ жертвъ бѣжитъ она съ презрѣньемъ,

Но снисхожденьемъ къ юности полна,

"Ступай, исправься", говоритъ она.

Странгфордъ! Поэтъ съ златистыми кудрями,

Чужую пѣснь снабдившій бубенцами,

Плѣняешь дѣвъ ты ясностью очей

И музою плаксивою своей;

Зачѣмъ ты смысла подлинникъ лишаешь

И стихъ чужой своимъ ты подмѣняешь?

Улучшатся-ль Камоэнса стихи

Отъ этой пустозвонной чепухи,

Отъ этой. пестрой, вычурной одежды?

Ужель на то питаешь ты надежды?

Исправь свой вкусъ, Странгфордъ, исправь себя,

Люби, пылай, но чистымъ будь^ любя,

Отвыкни лгать безстыдно предъ толпою

И распрощайся съ лирой воровскою,

И Лузіады славнаго пѣвца

Избавь скорѣй отъ Мурова вѣнца.

Смотрите! Вотъ поэзія Гейлея!

Стишки его, что далѣ, то пустѣе.

Комедійку-ль онъ въ риѳмахъ пробренчитъ.

Иль похвалу Чистилищу строчитъ,--

Равно безцвѣтенъ слогъ его сонливый

На склонѣ лѣтъ и въ юности бурливой.

"Побѣдой терпѣливости" своей

Мое терпѣнье побѣдилъ Гейлей.

Зато "Побѣду музыки" едва-ли

Въ его стихахъ хоть разъ вы отыскали.

Моравскихъ братьевъ набожный синклитъ

Скорѣй поэта пусть благодаритъ:

То Граммъ, пѣвецъ субботнихъ развлеченій,

Даетъ плоды высокихъ вдохновеній

Въ уродской прозѣ. Риѳма -- пустяки,

Сойдетъ и такъ Евангелье Луки!

Залѣзть порой онъ въ "Пятикнижье" любитъ,

Крадетъ "Псалмы", "Пророковъ" бѣдныхъ губитъ.

Въ "Симпатіи" сквозь дымку легкихъ грезъ,

Виднѣется погибшій въ морѣ слезъ

Кислѣйшихъ бардовъ принцъ косноязычный...

Вѣдь ты ихъ принцъ, о Боульсъ мой мелодичный?

Всегда оракулъ любящихъ сердецъ,--

Поешь-ли царствъ печальный ты конецъ,

Иль смерть листа осеннею порою,

Передаешь-ли съ нѣжной простотою

Колоколовъ Оксфордскихъ перезвонъ,

Колоколовъ Остендэ мѣдный стонъ.,.

Къ колокольцамъ когда-бъ колпакъ прибавить,

Они могли-бъ сильнѣй тебя прославить!

О, милый Боульсъ! Ты міръ обнять-бы радъ,

Плѣняя всѣхъ, особенно ребятъ.

Ты съ скромнымъ Литтлемъ славу раздѣляешь

И пылъ любви у нашихъ дамъ смиряешь.

Льетъ слезы миссъ надъ сказочкой твоей,

Пока она не вышла изъ дѣтей.

Но лѣтъ тринадцать минетъ,-- прѣсныхъ пѣсенъ

Тоскливый рокотъ ей неинтересенъ,

И бѣдный Боульсъ, посмотришь, ужь забытъ,

Стыдливый Литтлъ предъ дѣвою раскрытъ.

Но иногда ты самъ находишь скучной

Такую тему: лирѣ благозвучной

Достойно ввѣрить лучшія мечты.

"Проснись, о пѣснь!" взываешь громко ты.

И точно, пѣснь вселяетъ изумленье.

Чего въ ней нѣтъ? Въ ней всѣ изобрѣтенья,

Какія дѣлалъ мудрый человѣкъ

Со дня, когда- застрялъ въ грязи ковчегъ,

Отъ капитана Ноя и до Кука!

Читателей не кончилась здѣсь мука:

Поэтъ, едва успѣвшій отдохнуть,

Со вздохами свой продолжаетъ путь;

То будитъ сказкой нѣжной состраданье,

То повѣствуетъ,-- барышни, вниманье!--

Какъ поцѣлуй, раздавшись въ первый разъ

Въ лѣсахъ Мадеры, островъ весь потрясъ.

О Боульсъ, марай сонетами страницы,

Но тутъ поставь фантазіи границы!

Когда-же вновь родившійся капризъ

Иль впереди мелькнувшій крупный призъ

Одушевятъ вдругъ мозгъ твой недозрѣлый;

Когда поэтъ, бичъ тупоумья смѣлый,

Лежитъ въ землѣ, достойный лишь похвалъ;

Когда нашъ Попъ, чей геній побѣждалъ

Всѣхъ критиковъ, нуждается въ глупѣйшемъ,--

Тогда дерзай! При промахѣ малѣйшемъ

Ликуй! Поэтъ вѣдь тоже человѣкъ...

Въ той кучѣ, что оставилъ прошлый вѣкъ,

Ищи ты перловъ, съ Фанни совѣщайся

И съ Курлемъ также; вытащить старайся

Скандалы всѣ давно прошедшихъ лѣтъ,

Бросай съ фальшивой кротостью ихъ въ свѣтъ

И зависть скрой подъ маскою смиренной,

И, какъ Святымъ Іоанномъ вдохновленный,

Пиши изъ злобы такъ-же, какъ Маллетъ

Писалъ для звона подлаго монетъ!

Ахъ, если-бъ ты родился въ вѣкъ достойный,

Когда несъ вздоръ Деннисъ и Ральфъ покойный,

И если-бъ дать совмѣстно съ ними могъ

Больному льву ослиный свой пинокъ,

Позналъ-бы ты за подвигъ свой награду,

Попавши вмѣстѣ съ ними въ- Дунціаду!

Вотъ снова эпосъ! Кто, злодѣй, готовъ

Насъ утопить въ обиліи стиховъ?

То Коттль, Бристоля гордость. Онъ сбираетъ

Изъ Камбріи всю ветошь и сплавляетъ

Ее на рынокъ.-- Что угодно вамъ?

Стиховъ не надо-ль? Дешево отдамъ

Всѣ сорокъ тысячъ строкъ, всѣ двадцать пѣсенъ!

Изъ Ипокрены рыбка! Вкусъ чудесенъ!

Кому угодно?-- Лишь не мнѣ, прошу,

Я прѣсныхъ блюдъ совсѣмъ не выношу!

Хотя купецъ набить мошну умѣетъ,

Но отъ торговли мозгъ его тупѣетъ,--

Пусть броситъ Коттль надежду на вѣнецъ,

Несчастнаго поэта образецъ,

Спокойно жилъ онъ, книги продавая,

Теперь строчитъ, отъ мукъ изнемогая!

О, Амосъ Коттль! Какъ это прозвучитъ,

Когда труба намъ славу возвѣститъ!

О, Амосъ Коттль! Прямой ущербъ, бѣдняга,

Тебѣ даютъ чернила и бумага!

Поэзіи, я вѣрю, преданъ ты,

Но кто-жъ прочтетъ безславные листы?

Къ чему пера, къ чему бумаги порча?

Но если-бъ Коттль, писателя не корча,

Сидѣлъ-бы въ лавкѣ, иль когда-бъ умѣлъ,

Рожденный скромно для житейскихъ дѣлъ,

Выдѣлывать бумагу, не марая,

Или работать, поле расчищая,

Или грести, Уэльса онъ пѣвцомъ

И не былъ-бы, и я-бъ не пѣлъ о немъ.

И, какъ Сизифъ, свой камень вверхъ катящій,

Такъ Морисъ намъ пытается томящій

Громадный грузъ рифмованныхъ томовъ

Втащить на верхъ смѣющихся холмовъ

Твоихъ, о Ричмондъ! Какъ кусокъ громадный

Скалы, плодъ тяжкій музы безотрадной,

Окаменѣлость тощаго ума ,

Летитъ назадъ съ высокаго холма.

Вы видите-ль печальнаго Алкея?

Въ долинѣ бродитъ, смерти онъ блѣднѣе,

Съ разбитой лирой... Гдѣ-жъ его цвѣты?

Злой Нордъ развѣялъ гордыя мечты...

И Каледоніи холодной грозы

Убили имъ взлелѣянныя розы.

О, бѣдный Шеффильдъ! Пусть оплачетъ онъ

Поэта своего столь ранній сонъ!

Но неужели долженъ бардъ оставить

Мечты себя когда-нибудь прославить?

Ужель всегда поникнетъ головой,

Коль сѣверныхъ волковъ услышитъ вой?

Во тьмѣ блуждаетъ подлая ихъ стая,

Все на пути свирѣпо пожирая.

Ничто отъ гарпій жадныхъ не уйдетъ;

Ни сѣдина, ни юность не спасетъ

Отъ злобы ихъ. Зачѣмъ-же эта свора

Нигдѣ не встрѣтитъ дружнаго отпора?

Зачѣмъ-же всѣ, завидя ихъ клыки,

Становятся послушны и робки,

И кровожадныхъ этихъ тварей сносятъ,

И ихъ назадъ, къ Артуру, не отбросятъ?

О, нашъ Джеффрей безсмертный! Помню я,--

Въ Британіи великой былъ судья;

И именемъ онъ сходенъ былъ съ тобою,

И нѣжною, правдивою душою.

Какъ будто чортъ разстался со своей

Добычею и вновь среди людей

Пустилъ гулять судью, чтобъ вдохновенье,

Какъ родъ людской, казнилъ онъ безъ стѣсненья.

И хоть душа Джеффрея не сильна,

Зато едва-ль не болѣе черна,

И такъ-же пытку любитъ. Онъ учился

При трибуналѣ; тамъ онъ навострился

Въ сужденіяхъ ошибки находить;

Изъ школы взялъ умѣнье поострить

Надъ партіей, а самъ въ другой остаться.

Захочетъ чортъ -- онъ можетъ въ судъ пробраться.

Нашъ Даніилъ взойдетъ на трибуналъ

За то, что всѣхъ онъ бѣшено ругалъ!

Какъ весело тогда Джеффризу станетъ,

Преемнику веревку онъ протянетъ

И скажетъ такъ: "Наслѣдникъ милый мой,

Съ такою же правдивою душой

И отъ меня усвоившій сноровку

Судить людей! Прими сію веревку,

Ей пользуйся, на страхъ своимъ врагамъ,

И наконецъ на ней повисни самъ!"

Такъ здравствуй-же, Джеффрей нашъ благородный,

Цвѣти въ долинѣ Файфа плодородной!

Да не падешь ты жертвою войны,--

Такъ рвутся къ ней поэзіи сыны...

Кто позабылъ изъ васъ тотъ день ужасный,

Когда стволъ пистолета безопасный

Въ рукахъ у Литтля мрачно заблисталъ

И сорванцамъ Боу-Стритта поводъ далъ

Къ насмѣшкамъ злымъ? Ахъ, въ этотъ день печальный

Затрясся самъ Дундэнъ фундаментальный.

И прокатилась, ужасомъ полна,

По глади Форта темная волна.

Завыли въ страхѣ сѣверныя бури,

Твидъ раздѣлилъ струи своей лазури:

Слезой горячей сдѣлалась одна,

Другая вдаль катилась холодна.

Артуръ къ землѣ вершиною пригнулся,

Толбутъ угрюмый тяжко покачнулся,--

Вѣдь хладный камень чувствуетъ порой;

И старый замокъ сознавалъ съ тоской:

Коль не въ тюрьмѣ Джеффрея смерть случится,

Тюрьма алмаза лучшаго лишится.

Обрушился шестнадцатый этажъ,

Гдѣ въ славный день герой родился нашъ,

И дрогнула печальная Эдина;

Всю Кэнонгетъ,-- о, чудная картина,--

Усѣяли бумажки, словно снѣгъ;

Разлитье началось чернильныхъ рѣкъ!

Былъ какъ бумага блѣденъ лобъ героя,

Былъ какъ чернила черенъ онъ душою;

Въ сліяніи эмблемъ чудесныхъ двухъ

Явилъ себя героя смѣлый духъ.

Но Каледоніи любезной фея

Отъ злобы Мура сберегла Джеффрея:

Изъ ихъ стволовъ свинецъ она беретъ,

Его любимцу въ голову кладетъ;

Какъ дождь златой восприняла Даная,

Такъ мозгъ свинецъ воспринялъ, помышляя,

Что онъ теперь богатой жилой сталъ,

Гдѣ драгоцѣнный кроется металлъ.

-- "Забудь про кровь, про дуло пистолета",--

Сказала фея,--,сынъ мой, брось все это!

Возьми перо, надъ музой вознесись,

Въ политикѣ побѣдно воцарись,

Будь гордостью страны своей родимой!

Пока британцы цѣнятъ справедливый

Твой приговоръ, пока шотландскій вкусъ

Законы пишетъ для англійскихъ музъ,--

До той поры ты властвуй безъ стѣсненья,

Встрѣчая всюду страхъ и уваженье.

Поклонниковъ послушныхъ цѣлый рой

Тебя сочтетъ всѣхъ критиковъ главой.

Смотри! проходитъ съ первыми рядами

Самъ Эбердинъ, аѳинянинъ, предъ нами;

Вотъ Гербертъ тяжкимъ Тора молоткомъ

Готовъ взмахнуть, чтобъ поддержалъ потомъ

Ты похвалою стихъ его топорный.

Нарядный Сидней, словно рабъ покорный,

Мечтаетъ пищу дать твоимъ строкамъ

И съ нимъ любитель Греціи Галламъ.

Тебѣ и Скоттъ въ поддержкѣ не откажетъ,

И сплетни про друзей Пиллансъ разскажетъ,

И преданный анаѳемѣ пѣвецъ,

Лэмъ, Таліи прекрасной жалкій жрецъ,

Теперь отмститъ товарищамъ жестоко.

Слухъ о тебѣ пусть прогремитъ далеко!

Пусть безгранично власть твоя растетъ,

И пусть за трудъ пирами воздаетъ

Тебѣ, Голландъ, признательные-жъ бритты

Сбираютъ лавръ для низкой лорда свиты,

Для знанія неистовыхъ враговъ...

Но до того, какъ будетъ въ свѣтъ готовъ

Пуститься томъ стиховъ твоихъ лазурный,

Смотри, чтобъ-Брумъ, невѣжливый и бурный,

Не помѣшалъ продажѣ быстрой ихъ,

Чтобъ не испортилъ кушаній твоихъ,

Изъ мяса хлѣбъ не сдѣлалъ, и цвѣтную

Капусту чтобъ не обратилъ въ простую!" --

Богиня, кончивъ, сына обняла,

И скрыла вновь ее сырая мгла.

Да здравствуетъ Джеффрей! Средь своры дикой

Любимецъ ты Шотландіи великой!

Большой успѣхъ стяжалъ правдивый Скоттъ,

Тебя-же, другъ, двойная слава ждетъ!

Твои труды Эдина украшаетъ,

Вечерними цвѣтами осыпаетъ,

Даетъ страницамъ тонкій ароматъ,

А голубымъ обложкамъ -- ихъ нарядъ.

Вотъ дѣвственная нимфа Итчъ... Пылая

Любовью страстной, землю забывая,

Она къ тебѣ прильнула. До другихъ

Ей дѣла нѣтъ, ей дорогъ твой лишь стихъ.

Милордъ Голландъ! Отдавши дань клевретамъ,

Ужель забыть о немъ самомъ при этомъ

И Генрихѣ Петти, что за спиной

Его торчитъ, о ловчемъ стаи той!

Да здравствуютъ-же пиршества Голланда,

Гдѣ дружно ѣстъ шотландцевъ вѣрныхъ банда,

Гдѣ критики межъ ними вволю пьютъ!

Подъ этой кровлей много, много блюдъ

Съѣдятъ еще Грубъ-Стрита мародеры.

Вы на Галлама обратите взоры:

Онъ, бросивъ вилку и схвативъ перо,

Добромъ платить желаетъ за добро

И творчество милорда критикуетъ,

Его таланта вовсе не бракуетъ,

Но говоритъ, набивши полный ротъ:

"Милордъ намъ далъ прекрасный переводъ!*

Гордись, Дунденъ, своихъ дѣтей стараньемъ!

Они для чрева пишутъ и писаньемъ

Они умѣютъ чреву угодить.

Но чтобъ порой въ печать не пропустить

Внушенной Вакхомъ мысли шаловливой,

Вогнать способной въ краску полъ стыдливый,

Милэди пѣну съ каждаго листа,

Пока не будетъ нравственность чиста,

Умѣетъ снять, ошибки поправляя

И ароматъ души своей вливая.

Теперь чередъ за драмой... Что за видъ!

Здѣсь тьма чудесъ взоръ робкій удивитъ.

И шуточки, и принцъ, сидящій въ бочкѣ,

И глупости Дибдиновой цвѣточки...

Насытитесь новинками вы всласть.

Хотя Рошіомановъ пала власть,

Хоть есть у насъ актеры съ дарованьемъ,--

Къ чему они со всѣмъ своимъ стараньемъ,

Коль критика все терпитъ этотъ вздоръ,

Коль шлетъ Рейнольдсъ ругательствъ дикій хоръ:

Чортъ васъ дери", "Проклятье", "Лѣшій съ вами",

Смыслъ здравый портя общими мѣстами;

Коль Кенни "Міръ",-- гдѣ Кенни умъ живой?--

Едва журчитъ предъ сонною толпой;

Коль "Каратачъ" Бомоновъ похищаютъ

И въ глупый фарсъ безстыдно превращаютъ!

Кто слезъ своихъ надъ сценой не прольетъ?

Ея упадокъ съ каждымъ днемъ растетъ.

Иль геніевъ ужъ нѣтъ подъ небесами,

Или исчезла совѣсть между нами?

Да гдѣ-же ты, таланта яркій свѣтъ?

Увы, средь насъ его давно ужъ нѣтъ!

Проснитесь-же, Джорджъ Кольманъ благородный

И Кумберландъ! Будите духъ народный!

Пусть вашъ набатъ прогонитъ глупость вонъ.

О, Шериданъ, возстанови-же тронъ

Комедіи, и пусть не знаетъ сцена

Германской школы тягостнаго плѣна.

Отдай ты тѣмъ Пизарра переводъ,

Кому Господь таланта не даетъ,

И драмой насъ порадуй на прощанье;

Оставь ее потомкамъ въ завѣщанье

И нашу сцену вновь переустрой.

Доколь, съ поднятой гордо головой,

На тѣхъ подмосткахъ глупость будетъ править,

Гдѣ Гаррикъ нашъ умѣлъ искусство славить,

Гдѣ Сиддонсъ волновала намъ сердца?

Доколь черты презрѣннаго лица

Посмѣетъ фарсъ скрывать подъ маской смѣха?

Когда-же эта кончится потѣха?

Доколь мы будемъ громко хохотать

Надъ тѣмъ, какъ Гукъ пытается сажать

Своихъ героевъ въ бочки? Режиссерамъ

Доколь не надоѣстъ насъ пичкать вздоромъ

То Скеффингтона, Гуза, то Шерри?

А Массинджеръ, Отвэй, Шекспиръ внутри

Своихъ шкаповъ доколь-же позабыты

И плѣсенью отъ времени покрыты?

Объ аргонавтахъ славы взапуски

Межъ тѣмъ кричатъ газетные листки.

Гузъ съ Скеффингтономъ славу раздѣляютъ,..

Ихъ призраки Льюиса не пугаютъ!

Чтожъ, похвалы достоинъ Скеффингтонъ:

Прославился равно повсюду онъ

Костюмами и тощимъ вдохновеньемъ;

И самъ Гринвудъ своимъ воображеньемъ

Ему порой никакъ не угодитъ...

Въ пяти бравурныхъ актахъ онъ гремитъ,

Пока Джонъ Буль слѣдитъ съ нѣмымъ вопросомъ

За тѣмъ, что происходитъ передъ носомъ.

Но покупныхъ апплодисментовъ шумъ

Его выводитъ изъ глубокихъ думъ,

Онъ отъ себя сонливость отгоняетъ,

Со всѣми вмѣстѣ хлопать начинаетъ.

Такъ вотъ, друзья, нашъ вѣкъ теперь каковъ!

Какъ больно вспомнить намъ про жизнь отцовъ.

Убило-ль совѣсть въ бриттахъ вырожденье?

Всегда-ли глупость встрѣтитъ поклоненье?

Я не могу всецѣло нашу знать

За восхищенье Нольди обвинять,

За щедрыя ихъ итальянцамъ дани,

Иль панталонамъ славнымъ Каталани.

Что-жъ дѣлать имъ, когда даютъ у насъ

Для мысли -- смѣхъ, для смѣха -- рядъ гримасъ.

Пусть нравы намъ Авзонія смягчаетъ,

Пускай сердца искусно развращаетъ,

Своими пусть безумствами дивитъ,

Хваля порокъ, приличій не щадитъ.

Пусть нашихъ дамъ блестятъ восторгомъ глазки

При видѣ формъ Дегэ, сулящихъ ласки,

Пусть тѣшитъ видъ Гайтоновскихъ прыжковъ

Мальчишекъ знатныхъ, знатныхъ стариковъ.

Любуются пусть снобы въ упоеньѣ

На формы Прэль, презрѣвшія стѣсненье

Несносной ткани. Пусть,-- о дивный видъ,

Анджіолини бюстъ свой обнажитъ,

И такъ красиво ручки округляетъ,

И граціозно ножки выставляетъ.

Пускай Коллини прелестью руладъ

Влюбленныхъ пѣсенъ разливаетъ ядъ,--

Но вы, пророки грозные, молчите!

Своей косы разящей не точите.

Гонители пороковъ нашихъ всѣхъ,

Для коихъ кружка пива въ праздникъ -- грѣхъ,

Какъ въ воскресенье -- помощь брадобрѣя;

Непочатыхъ бутылокъ батарея,

Небритой бороды густая тѣнь --

Вотъ знакъ, какъ чтите вы субботній день.

Хвала отцу распутниковъ Гревилю

И капищу безумія -- Арджилю!

Отель громадный блещетъ красотой

И переполненъ пестрою толпой.

Вотъ впереди -- Петроній современный,

Тамъ евнухи, тамъ гесперійскій хоръ,

Тамъ нѣжной лютни тихій разговоръ

И сладострастной лиры рокотанье;

Французскихъ танцевъ тамъ очарованье,

Тамъ музыка Италіи, ночей

Безумныхъ вихрь, безумныхъ блескъ очей.

Улыбки дамъ, винъ разныхъ изобилье,

Все собралось туда въ одномъ усильѣ

Чтобъ развлекать фатишекъ, дураковъ,

Распутниковъ, мерзавцевъ, игроковъ --

И нашихъ лордовъ! Каждый выбираетъ

Себѣ тамъ все, что только пожелаетъ:

Иль музыку, иль кости, иль вино,

Или жену сосѣда -- все равно!

Коммерціи сыны о разореньѣ

Намъ плачутся и ищутъ сожалѣнья...

Не сами-ли виной они тому?

О бѣдности ихъ праздному уму

Чужда бываетъ мысль. Подъ солнцемъ счастья

Рожденные не знаютъ о ненастъѣ.

Лишь иногда захочется шуту

И выскочкѣ представить нищету;

Онъ дѣдушкины тряпки одѣваетъ

И средь толпы со смѣхомъ выступаетъ.

Вотъ занавѣсь упала. Настаетъ

Для зрителей безумствовать чередъ!

Тамъ шествуютъ богатыя вдовицы,

Тамъ носятся раздѣтыя юницы,

Отдавшись вальса сладостной волнѣ.

Походкой плавной движутся однѣ,

Гордятся членовъ гибкостью другія.

Однѣ, чтобы ирландцы удалые

Могли попасть скорѣй въ ихъ сладкій плѣнъ,

Косметиками побѣждаютъ тлѣнъ

Ихъ прелестей. Съ любовными сѣтями

Охотятся другія за мужьями

И узнаютъ, гоня стыдливость прочь,

Что узнается въ брачную лишь ночь.

Пріютъ грѣха, убѣжище разврата,

Гдѣ лишь любви искусство только свято!

Гдѣ дѣвушки нечистыми полны

Мечтаньями, а юноши вольны

Уроки брать, какъ властвовать сердцами!

Вотъ тамъ сейчасъ смѣшался съ игроками

Испаніи далекой юный гость ..

Вотъ карты взялъ, вотъ онъ бросаетъ кость

Она гремитъ... "Ну, сколько? Семь! Въ надбавку

Пусть тысяча теперь идетъ на ставку!"

А коль душа потерей сражена

И жизнь тебѣ ужъ больше не нужна;

Ты выбираешь Поуля пистолеты

Иль женихомъ становишься Поджеты.

Вотъ жизни плодъ, въ безумьѣ начатой

И конченной позорной нищетой!

Тебя никто любовью не окружитъ|

Безстрастная рука тебѣ послужитъ,

Наемникъ будетъ раны обмывать,

Послѣднее дыханье принимать.

Въ забвеніи, осмѣянный врагами,

Погубленный безумными пирами,

Какъ Клодіусъ, ты въ свѣтѣ проживешь

И какъ Фалкландъ въ міръ лучшій отойдешь!

О истина! Создай ты намъ поэта

И дай ему ты вырвать язву эту! /

Вѣдь я изъ этой шайки озорной

Едва-ль нс самый членъ ея шальной,

Умѣющій въ душѣ цѣнить благое,

Но въ жизни часто дѣлавшій другое.

Я, помощи не знавшій никогда,

Столь надобной въ незрѣлые года,

Боровшійся съ кипучими страстями,

Знакомый съ тѣми чудными путями,

Что къ наслажденью завлекаютъ насъ,

Дорогу тамъ терявшій каждый разъ --

Ужъ даже я свой голосъ возвышаю

И въ развращеньѣ нравовъ обвиняю

Всѣхъ тѣхъ господъ. Насмѣшливый мой другъ

Съ коварною улыбкой скажетъ вдругъ:

"Да чѣмъ же ты ихъ лучше, съумасшедшій".

Надъ перемѣной, чудно происшедшей

Въ моихъ рѣчахъ, подивятся друзья.

Пусть такъ! Когда поэта встрѣчу я,

Который, какъ Джиффордъ, съ душою рѣдкой

Соединитъ талантъ къ сатирѣ ѣдкой

И станетъ защищать отъ зла добро,

Тогда свое я положу перо.

Я подниму лишь голосъ, чтобъ привѣтомъ

Его почтить, хоть и меня при этомъ,

Какъ всѣхъ другихъ, онъ будетъ бичевать

И со стези порока совлекать.

А что до мелкихъ рыбокъ въ мутномъ илѣ,

Отъ Гафиза до Боульса-простофили,

То пусть онѣ сидятъ всѣ по норамъ,

Пусть знаютъ свой Сентъ-Джильсъ и Тоттенгамъ,

Иль, такъ какъ нынѣ знать большого свѣта

Пустилась взапуски кропать сонеты,

Пускай свой знаютъ Сквэръ иль свой Бондъ-Стритъ.

Кому, сказать по правдѣ, повредитъ,

Коль человѣкъ съ вліяньемъ, съ положеньемъ,

Порой метнетъ въ печать стихотвореньемъ?

Пускай, не внемля критиковъ мольбѣ,

Сэръ Т. читаетъ стансы самъ себѣ,

Пусть Мильсъ Андрюсъ съ куплетами хлопочетъ,

Безсмертія достичь въ прологахъ хочетъ,

Хоть онъ творецъ мертворожденныхъ драмъ!

Зачѣмъ-же въ это вмѣшиваться намъ?

Средь лордовъ также мы порой встрѣчаемъ

Поэта. Что-жъ? Его мы восхваляемъ

За то одно, что можетъ онъ писать.

Ахъ, былъ-бы вкусъ, кто захотѣлъ-бы взять

Ихъ титулы, совмѣстно съ ихъ стихами!

Гдѣ Роскоммонъ, Шефильдъ? Ужъ ихъ вѣнками

Никто себя не смѣетъ украшать!..

Какая-жъ муза можетъ награждать

Карлейлево разслабленное пѣнье?

Коль школьнику прощаютъ увлеченье,

Когда грѣшитъ онъ рифмою порой,

То старику съ сѣдою головой

Нельзя простить стиховъ, что все глупѣютъ,

Пока поэта волосы сѣдѣютъ.

Какихъ-какихъ чиновъ у лорда нѣтъ!

Пэръ, памфлетистъ, франтишка и поэтъ!

Его творенья, глупыя въ началѣ,

Несносныя подъ старость, наводняли

Театръ нашъ бѣдный, здравый вкусъ губя

Пока "довольно съ насъ уже тебя*

Дирекція въ сердцахъ не закричала

И пичкать насъ милордомъ перестала.

Оставимъ-же вельможу хохотать

Надъ судьями, дадимъ переплетать

Тома стиховъ своихъ телячьей кожей,

Съ его талантомъ столь забавно схожей!

Сорвите, сэръ, сафьянный переплетъ:

Телячья кожа больше къ вамъ идетъ.

А вы, друиды съ мѣдной головою,

Пѣвцы для хлѣба! Огорчать войною

Я не желаю вовсе васъ пока!

Вѣдь тяжкая Джиффордова рука

Недавно стаю вашу разогнала.

Вы можете завистливыя жала

Въ талантъ теперь свободно запускать,

Васъ алчный голодъ можетъ оправдать.

Крыломъ своимъ васъ жалость прикрываетъ;

Въ честь Фокса гимнъ пускай васъ услаждаетъ,

Пусть будетъ плащъ Мельвиля -- вашъ покровъ,

Васъ Лета ждетъ, кропатели стиховъ!

Миръ вамъ навѣкъ -- вотъ лучшая награда

За весь вашъ трудъ. Но если-бъ было надо

Безсмертье вамъ,-- для этого годна

Лишь Дунціада славная одна.

Ну, а теперь вы всѣ забыты нами

Съ достойными другими именами.

Бранить я Розу также не хочу,

Надъ прозою ея не хохочу,

И надъ ея поэзіей невнятной,

Едва-ль изъ насъ кому-нибудь понятной.

Хотя изъ школы Круска молодцы

Не наводняютъ болѣе столбцы

Журналовъ нашихъ, старыя ухватки

Кой-гдѣ живутъ, кой-гдѣ бываютъ схватки

Средь инвалидовъ Бэлля: все кричитъ

Матильда наша, все Гафизъ пищитъ,

И, съ подписью О. P. Q. неразлучный,

Метафорой пугаетъ Мерри скучный.

Коль подмастерье броситъ молодой

И мастерскую и прилавокъ свой;

Когда, забывъ про Криспина Святого,

Оставитъ шило для пера тупого,

Чтобы для музъ сандаліи тачать,--

Какъ будутъ всѣ ему рукоплескать!

Писатели въ конецъ его захвалятъ

И дамы также; если-же ужалитъ

Его порой сатирикъ,-- то бѣда:

Завистникомъ зовутъ его тогда!

Вѣдь мнѣнье свѣта выше всякихъ мнѣній,--

Всѣ за него,-- ужели онъ не геній?

Самъ Кэпель Лофтъ въ восторгѣ отъ него!

О, ремесла простого своего

Счастливые сыны! Бросайте, други,

Свои вы пашни, заступы и плуги!

Вѣдь Блумфильдъ, Борнсъ, самъ Джиффордъ, нашъ герой,

Всѣ родились подъ тусклою звѣздой

Въ сословьѣ низкомъ, но, съ своей судьбою

Не помирившись, счастье взяли съ бою...

Вотъ вамъ какой примѣръ прекрасный данъ!

Чѣмъ Блумфильду уступитъ братъ Натанъ?

Иль Фебъ ему откажетъ въ одобреньѣ?

Зажглось въ Натанѣ -- коль не вдохновенье,

То рвеніе къ рифмованнымъ строкамъ.

Священный пылъ больнымъ его мозгамъ

Всецѣло чуждъ, хоть умъ его затмился...

Крестьянина-ль вѣкъ горькій прекратился,

Иль кто-нибудь огородилъ свой лугъ,--

Хвалебной оды тотчасъ слышенъ звукъ!

Ну что-жъ, когда британская натура

Такъ воспріяла яркій свѣтъ культуры,--

Пусть властвуетъ поэзія въ сердцахъ,

И въ мастерскихъ цвѣтетъ, и въ деревняхъ.

Смѣлѣе въ путь, башмачники-поэты!

Тачайте стансы такъ-же, какъ штиблеты!

Вы музою плѣните милыхъ дамъ,

А кстати сбытъ найдете башмакамъ.

Пусть вдохновеньемъ неучъ-ткачъ кичится,

И пусть портной въ стихахъ распространится

Свободнѣе, чѣмъ въ счетахъ. Свѣтскій франтъ

Вознаградитъ живой его талантъ

И за стихи ему заплатитъ сразу,

Лишь за свои расплатится заказы.

Воспѣвъ поэтовъ славныхъ, я готовъ

Парнаса чтить непризнанныхъ сыновъ.

Раскрой, Камбель, свое намъ дарованье!

Къ безсмертію святое притязанье

Кто, коль не ты, осмѣлится имѣть?

А ты, Роджерсъ! Умѣлъ ты раньше пѣть

Такъ сладко намъ... Припомни блескъ былого

И вдохновись воспоминаньемъ снова...

Дай намъ услышать нѣжный голосъ твой

И Феба возведи на тронъ пустой!

Будь славенъ самъ, прославь свою отчизну.

Не вѣчно-жъ муза будетъ править тризну

Передъ могильнымъ Коупера холмомъ,

Переходя въ отчаяньѣ нѣмомъ

Плести вѣнокъ надъ скромною могилой,

Гдѣ Борнсъ лежитъ, ея поклонникъ милый?

Не вѣчно, нѣтъ! Хоть презираетъ Фебъ

Пѣвцовъ, которыхъ манитъ только хлѣбъ,

Которымъ глупость служитъ вдохновеньемъ,

Все-жъ видитъ онъ порою съ утѣшеньемъ,;

Какъ бардъ иной безъ вычурныхъ гримасъ

Безхитростною пѣсней тронетъ насъ.

Въ свидѣтели Джиффорда вызываю,

Съ нимъ Макнэйля и Сотби приглашаю!

"Зачѣмъ Джиффордъ не пишетъ ничего?* --

Мы слышали не разъ. Теперь его

Хотимъ и мы спросить о томъ-же самомъ.

Иль некого покрыть публичнымъ срамомъ?

Иль больше нѣтъ на свѣтѣ дураковъ,

Чьи спины ждутъ живительныхъ рубцовъ

Отъ твоего бича? Сатиры геній

Ужъ не найдетъ достойныхъ преступленій

Для смѣха своего? Или дорогъ

Не наводнилъ ликующій порокъ?

Или всегда удастся нашимъ лордамъ

Распутствовать повсюду съ видомъ гордымъ,

Отъ правосудья вѣчно ускользать

И музъ святого гнѣва избѣгать?

Ужель они не будутъ маяками

Зловѣщими блистать передъ вѣками,

Указывать грѣха опасный путь?

Проснись, Джиффордъ! Въ обѣтахъ честенъ будь,

Исполни долгъ, безумцевъ исправляя,

Иль краску въ нихъ смущенья вызывая.

О, бѣдный Уайтъ! Была твоя весна

Еще благоуханна и ясна

И музы юной только крѣпли силы,

Когда тебя отъ насъ взяла могила!

Замолкнулъ лиры благородной звукъ,

Палъ жертвою науки знанья другъ...

Межъ нами сердца чуткаго не стало;

Тебѣ наука щедро разсыпала

Свои дары -- познанья сѣмена, --

Но жатва ихъ была обречена

Безстрастной смерти. Геній прихотливый

Самъ погасилъ огонь души пытливой

И рану растравилъ въ груди больной.

Такъ падаетъ настигнутый стрѣлой

Степной орелъ и, распростертъ въ долинѣ,

Чтобъ съ тучами ужъ не парить отнынѣ,

Въ перѣ, принесшемъ злое остріе,

Съ отчаяньемъ вдругъ узнаетъ свое!

И тягостнѣй тѣлеснаго страданья

Ему въ то время жгучее сознанье,

Что отдалъ онъ безжалостнымъ врагамъ

Оружіе, что выростилъ онъ самъ!

Давно-ли клалъ въ гнѣздо свое съ любовью

Онъ то перо пропитанное кровью...

Случалось слышать мнѣ, что въ наши дни

Лишь призраки блестящіе одни,

Лишь вымыслы одни воображенья

Влекутъ къ себѣ поэтовъ вдохновенье.

Художники и прозы, и стиха

И впрямь теперь, какъ смертнаго грѣха,

Чураются словца "обыкновенный";

Но иногда свой лучъ проникновенный

Въ пѣвца захочетъ правда заронить,

Очарованье пѣснѣ сообщить...

Пускай, цѣня высоко добродѣтель,

Докажетъ это мой живой свидѣтель,

Мой Краббъ любезный, музы сельской жрецъ,

Природы лучшій, преданный пѣвецъ.

Пусть Ши теперь вниманьемъ овладѣетъ.

Перомъ и кистью онъ творить умѣетъ,

И живопись съ поэзіей-сестрой

Смѣняясь водятъ быстрою рукой.

То онъ блеснетъ прелестными стихами,

То оживитъ вдругъ краски передъ нами.

Вполнѣ достоинъ онъ двойныхъ наградъ,

Соперникъ барду, живописцу братъ!

Какъ безконечно счастливъ бардъ, могущій

Проникнуть въ тѣ таинственныя кущи,

Гдѣ нѣкогда родились музы намъ!

Какъ счастливъ тотъ, чьимъ удалось стопамъ

Попрать ту землю, чьимъ глазамъ случилось

Тѣ страны зрѣть, гдѣ столько народилось

Поэтовъ и героевъ, гдѣ досель

Свою ласкаетъ слава колыбель,

Досель паритъ надъ берегомъ ахеянъ!

Вдвойнѣ тотъ счастливъ, въ чьей душѣ взлелѣянъ

Огонь любви къ классической странѣ,

Кто намъ поетъ о славной старинѣ,

Кто, какъ художникъ, смотритъ на руины,

Кто разорвалъ, какъ дымку паутины,

Вуаль вѣковъ... О, Райтъ! Ты могъ смотрѣть

На тѣ брега, ты ихъ умѣлъ воспѣть!

Героевъ и боговъ страны чудесной

Прославить бы не могъ писатель прѣсный.

А вы, друзья, диковинныхъ камней

Сокрытый блескъ предъ свѣтомъ нашихъ дней

Раскрывшіе! Сотрудники-витіи,

Вплетавшіе въ гирлянды Іоніи

Изъ Аттики цвѣтовъ прелестныхъ рядъ!

Какъ сладокъ ихъ тончайшій ароматъ,

Какъ онъ языкъ родной нашъ украшаетъ!

Вашъ благородный геній пріучаетъ

Къ мелодіямъ эллинскимъ нашъ Парнасъ,--

Но чуждыхъ намъ не надобно прикрасъ!

Ахейскую цѣвницу золотую

Оставьте вы -- и вспомните родную!

Вотъ имъ-то честь должна принадлежать

Поэзіи законъ возстановлять;

Но только бардовъ этихъ пѣснопѣнье

Пусть не напомнитъ пошлыя творенья

Намъ Дарвина, сонливаго пѣвца,

Стиховъ пустыхъ великаго творца.

Вся мишура кимваловъ позлащенныхъ

Не веселитъ очей намъ утомленныхъ,

А пѣнье ихъ нашъ слухъ не веселитъ;

Сначала затмевалъ ихъ гордый видъ

Простыя лиры, но потомъ съ годами

Открылась мѣдь подъ золотомъ мѣстами,

И растворился легкихъ сильфовъ рой

Въ сравненіяхъ, въ болтливости пустой.

Пусть барды той манеры избѣгаютъ,

Пусть съ Дарвиномъ тѣ формы умираютъ:

Фальшивый блескъ сначала тѣшитъ насъ,

Но вслѣдъ за тѣмъ усталый рѣжетъ глазъ.

Пусть не идутъ они стезей вульгарной

Вордсвортовой поэзіи бездарной,

Что кажется намъ лепетомъ дѣтей,

А Лэму съ Ллойдомъ кажется нѣжнѣй

Мелодіи небесной. Но -- молчанье!--

Мои права столь малы на вниманье,

И безъ меня талантъ свой путь найдетъ

И бардовъ пѣснь къ Олимпу вознесетъ,

О, Вальтеръ Скоттъ, пусть твой оставитъ геній

Кровавую поэзію сраженій

Ничтожествамъ! Пусть ожиданье мзды

Ихъ вдохновляетъ жалкіе труды!

Талантъ вѣдь самъ всегда себя питаетъ.

Свои сонеты Соути пусть кропаетъ,

Хотя къ веснѣ и такъ ужъ каждый годъ

Его обильной музы зрѣетъ плодъ.

Вордсвортъ поетъ пусть дѣтскія рулады,

Пускай Кольриджа милыя баллады

Груднымъ младенцамъ навѣваютъ сны;

Льюисовой фантазіи сыны

Въ читателей пускай вселяютъ трепетъ;

Пусть стонетъ Муръ, а Mypa сонный лепетъ

Пускай Странгфордъ безсовѣстно крадетъ

И съ клятвою Камоэнсомъ зоветъ.

Пускай Гейлей плетется хромоногій,

И Монгомери бредъ несетъ убогій,

И Граммъ-ханжа пускай громитъ грѣхи,

И полируетъ Боуль свои стихи,

Въ нихъ до конца и плача и вздыхая;

Карлейль, Матильда, Стоттъ,-- вся банда злая,

Что населяетъ сплошь теперь Грубъ-Стритъ

Или Гросвеноръ-Плэсъ -- пускай строчитъ,

Покуда смерть отъ нихъ насъ не избавитъ

Иль здравый смыслъ молчать ихъ не заставитъ.

Ужель къ тебѣ, нашъ славный Вальтеръ Скоттъ,

Языкъ ничтожныхъ рифмачей идетъ?

Ты слышишь-ли призывъ проникновенный?

Давно ужъ звуковъ лиры ждутъ священной

И девять музъ, и вся твоя страна,--

А лира та тебѣ вѣдь вручена!

Иль Каледоніи твоей преданья

Тебѣ съумѣли дать для воспѣванья

Лишь похожденья клана молодцовъ,

Мошенниковъ презрѣнныхъ и воровъ,

Иль, сказочекъ достойныя Шервуда

И подвиговъ геройскихъ Робинъ Гуда,

Лишь темныя Мармьоновы дѣла?

Шотландія! Хотя твоя хвала

Пѣвца цѣннѣйшимъ лавромъ украшаетъ,

Но все-жъ его безсмертьемъ увѣнчаетъ

Весь міръ, не ты одна. Нашъ Альбіонъ

Разрушится, въ сонъ мертвый погруженъ.

Но не умретъ пѣвецъ нашъ вдохновенный!

О славѣ той страны благословенной,

Объ Англіи потомкамъ онъ споетъ

И передъ міромъ честь ея спасетъ.

Что-жъ заразитъ пѣвца одушевленьемъ,

Чтобъ на борьбу отважиться съ забвеньемъ?

Бёзъ удержу течетъ рѣка временъ

Со смѣною и націй, и племенъ;

Всегда кумиръ возносится толпою

И новому гремитъ хвала герою...

Но смѣнитъ сынъ отца, а дѣда внукъ --

И гдѣ-жъ поэтъ, гдѣ громкой лиры звукъ?

Ото всего, что раньше такъ цѣнилось,

У насъ лишь имя смутно сохранилось!

Когда трубы побѣдной смолкнетъ громъ,

Смолкаетъ все, спитъ эхо крѣпкимъ сномъ.

Какъ фениксъ на ' кострѣ, вдругъ слава вспыхнетъ,

Свой поздній ароматъ отдастъ -- и стихнетъ...

А гдѣ-же Гранты черные сыны,

Любители научной глубины

И каламбуровъ пошлыхъ? Неужели

И эти къ музѣ подойти посмѣли?

Но нѣтъ, смотри: отъ нихъ она бѣжитъ,

Ситоновъ призъ ее не поразитъ,

Хотя теперь печатными станками

Владѣетъ Горъ съ позорными стихами

И жалкій Гойль... (не тотъ, что такъ помогъ

Картежникамъ: для тѣхъ не важенъ слогъ!)

Кого-же слава Гранты соблазняетъ,

Тотъ пусть ея Пегаса осѣдлаетъ;

Клянусь оселъ достопочтенный сей

Вполнѣ достоинъ матери своей.

О, Гранта, вѣрь: твой Геликонъ безводный

Темнѣй, чѣмъ Кэмъ съ его волной холодной.

Вотъ тратитъ Кларкъ свой безполезный трудъ,

Чтобъ нравиться,-- забывъ, что не ведутъ

Его стихи къ ученому диплому!

Въ сатирика играя попустому,

Даетъ намъ шутъ -- что мѣсяцъ,то памфлетъ,

Онъ, поставщикъ скандаловъ для газетъ;

Тамъ пасквиль тиснетъ, слухъ тамъ пуститъ ложный,--

На родъ людской самъ пасквиль онъ ничтожный.

Вандальской расы мрачное жилье,

Науки гордость, горькій срамъ ея!

Ты ужъ давно далекимъ Фебу стало,

Годжсона стихъ тебѣ поможетъ мало,

Гьюсона пѣснь тебѣ не пособитъ!

Но тамъ, гдѣ волны чистыя струитъ

Прозрачная Изида,-- тамъ порою

Играетъ муза съ рѣзвою волною

И въ тишинѣ зеленыхъ береговъ

Вѣнки сплетаетъ изъ лѣсныхъ цвѣтовъ,

Чтобъ увѣнчать пѣвца за посѣщенье

Ея священныхъ рощъ съ зеленой сѣнью.

Вотъ тамъ Ричардсъ огонь свой почерпалъ

И про дѣла намъ предковъ разсказалъ.

Коль я сказалъ, не слыша приглашенья,

Все, что давно извѣстно, безъ сомнѣнья;

Коль объявилъ жестокую войну

Я олухамъ, позорящимъ страну,--

Виной тому любовь моя къ народу,

Любимцу музъ, влюбленному въ свободу...

О, Англія! Когда-бъ пѣвцы твои

Съ тобой равняли доблести свои!

Являешься предъ изумленнымъ міромъ

Аѳинами въ наукахъ, въ славѣ -- Тиромъ,

Въ военной силѣ -- Римомъ ты всегда!

Тебѣ покорны суша и вода..

Но гдѣ-жъ теперь премудрыя Аѳины?

О славѣ Рима помнятъ лишь руины,

Колонны Тира скрылись подъ водой...

Чтобъ не случилось этого съ тобой,

О, Англія,-- чтобъ мощь не расшаталась,

И чтобъ ты въ прахъ съ вѣками не распалась!..

Но я молчу. Зачѣмъ мнѣ продолжать?

Кассандру мнѣ къ чему изображать?

Вѣдь слишкомъ поздно мнѣ, какъ ей, повѣрятъ;

Пусть наши барды съ родиной раздѣлятъ

Ея средь странъ и славу и почетъ --

Лишь къ этому ихъ пѣснь моя зоветъ.

Несчастная Британія! Богата

Мужами ты, что гордость для сената --

Потѣха для толпы. Живутъ они

Тебѣ на славу долгіе пусть дни

Ораторы пусть фразы разсыпаютъ,

О здравомъ смыслѣ пусть заботъ не знаютъ,

Пусть Каннинга пилятъ за умъ, и спитъ

Въ томъ креслѣ Портландъ, гдѣ сидѣлъ нашъ Питтъ!

Теперь прощай, покуда вѣтръ прибрежный

Не натянулъ мой парусъ бѣлоснѣжный.

Брегъ Африки мой встрѣтитъ скоро взоръ,

Кельпэ напротивъ цѣпь откроетъ горъ,

Затѣмъ луна Стамбула засіяетъ.

Но путь туда корабль мой направляетъ,

Гдѣ красоту впервые міръ позналъ,

Гдѣ надъ громадой величавой скалъ

Возноситъ Каффъ корону снѣговую...

Когда-жъ я вновь узрю страну родную,

Ничей станокъ меня не соблазнитъ, --

Что видѣлъ я -- дневникъ мой сохранитъ.

Пусть свѣтскій франтъ свои замѣтки съ жаромъ

Печатаетъ, соперничая съ Карромъ;

За славою пусть гонится Эльджинъ,

Ее въ обломкахъ ищетъ Эбердинъ!

Пусть деньгами сорятъ они безъ счета

На статуи лже-Фидьевой работы

И изъ своихъ пускай они дворцовъ

Устроятъ рынокъ древнихъ образцовъ.

Иные пусть въ бесѣдѣ диллетантской

О башнѣ намъ повѣдаютъ троянской;

Топографомъ пусть будетъ старый Джель,

Хвала ему! Зато моя свирѣль

Не истерзаетъ вкусъ вашъ прихотливый,

По крайней мѣрѣ,-- прозой кропотливой.

Разсказъ спокойно я кончаю свой,

Готовый встрѣтить гнѣвъ задѣтыхъ мной.

Трусливостью позорной не страдая,

Сатиру эту я своей признаю;

Не приписалъ никто ее другимъ.

Мой смѣхъ знакомъ на родинѣ инымъ:

Вѣдь голосъ мой вторично ужъ раздался,

Отъ словъ своихъ ужель я отпирался?

Такъ прочь-же, прочь, таинственный покровъ!

Пусть на меня несется стая псовъ!

Пугать меня -- напрасныя старанья,

Я не боюсь Мельбурнскаго оранья,

Мнѣ ненависть Галлама не страшна,

Какъ Лэма гнѣвъ, Голландова жена,

Невинные Джеффрея пистолеты,

Эдины пылкой дюжіе атлеты,

Ея молніеносная печать!

Не такъ легко со мной имъ совладать!

Тѣ молодцы, въ плащахъ, получатъ то же,

Почувствуютъ, что ихъ живая кожа

Нѣжнѣе, чѣмъ резиновая ткань.

Отдамъ и я, быть можетъ, битвѣ дань,

Но постою, покуда хватитъ силы.

А были дниѵ--ни разу не сходила

Язвительность съ невинныхъ губъ моихъ,--

Вѣдь желчь потомъ ужъ пропитала ихъ!

И не было вокругъ меня творенья,

Что-бъ вызвало во мнѣ одно презрѣнье.

Я зачерствѣлъ... теперь не тотъ ужъ я,

Безслѣдно юность канула моя;

Я научился думать справедливо

И говорить, хоть рѣзко, но правдиво.

Я критика съумѣю осмѣять,

Безжалостно его колесовать

На колесѣ, что мнѣ онъ назначаетъ;

Коль цѣловать мнѣ плетку предлагаетъ

Какой-нибудь трусливый рифмоплетъ,

Отпоръ живой онъ у меня найдетъ.

Пренебрегать привыкъ я похвалами,

Пускай сидятъ съ нахмуренными лбами

Соперники-поэты. Я бы могъ

Теперь свалить изъ нихъ любого съ ногъ!

Во всеоружьѣ, со спокойнымъ взоромъ,

Бросаю я перчатку мародерамъ

Шотландіи и англійскимъ осламъ!

Вотъ что сказать осмѣлился я вамъ.

Безстрастное другіе скажутъ мнѣнье,--

Нанесено-ль здѣсь вѣку оскорбленье;

Пусть въ публикѣ стихи мои найдутъ

Безжалостный, но справедливый судъ!..

Перевод: С. Ильинъ.

ПРИМЕЧАНИЯ

Первые стихи представляютъ подражаніе Ювеналу:

Semper ego auditor tantum? numquamque reponam

Vexatus toties rauci Theseidc Codri? (Juv. Sat. 1). Стр. 512.

А Фитцъ-Джеральдъ тѣмъ временемъ mepзать

Нашъ будетъ слухъ, въ тавернахъ распѣвая.

"Зачѣмъ было упоминать объ этомъ паяцѣ?" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).

"Мистеръ Фитцъ-Джеральдъ, въ шутку названный Боббетонъ "полпивнымъ поэтомъ", ежегодно приноситъ "Литературному Фонду" свою стихотворную дань. Не довольствуясь писаніемъ, онъ декламируетъ лично послѣ того, какъ компанія вольетъ въ себя достаточное количество сквернаго портвейна, который только и помогаетъ ей выдерживать эту операцію". (Байронъ).

Вильямъ-Томасъ Фитцъ-Джеральдъ (1759--1829) былъ своего рода неофиціальнымъ "лавреатомъ".

Тебя-жъ, перо, вновь признанное мною,

Какъ Сидъ Гаметъ, я въ лаврахъ успокою.

"Въ послѣдней главѣ Донъ-Кихота Сидъ Гаметъ Бененгели обѣщаетъ дать покой своему перу. О, если бы наши многопишущіе джентльмэны послѣдовали примѣру Сида Гамета Бененгели!" (Байронъ).

Стр. 513. То Лэмъ съ своими фарсами позналъ.

"Онъ славный малый и, по моему, лучшій изъ всей семьи, за исключеніемъ его матери и сестры". (Позднѣйшее прим. Байрона). Вильямъ Лэмъ женился въ 1805 г. на лэди Каролинѣ Понсонби, написавшей впослѣдствіи романъ "Гленарвонъ", гдѣ она изображаетъ свои отношенія къ Байрону. Другой братъ, Джорджъ, былъ сотрудникомъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія" и, между прочимъ, сочинилъ фарсъ, представленный два или три раза на Ковентъ-Гарденскомъ театрѣ въ 1807 г.

Изъ Миллера возьмите шутокъ прѣсныхъ.

Актеръ Джо Миллеръ (1684-1738) былъ человѣкъ безъ всякаго образованія и, какъ говорятъ, даже не умѣлъ читать. Его слава основывается на книжкѣ остротъ и анекдотовъ, составленной послѣ его смерти и приписанной ему Джономъ Моттли.

Сердечности Джеффрея опасайтесь

И головою Лэма не плѣняйтесь.

"Гг. Джеффри и Лэмъ -- альфа и омега, первый и послѣдній въ "Эдинбургскомъ Обозрѣніи"; остальные упоминаются далѣе". (Байронъ).

"Это сказано несправедливо. Ни сердце, ни голова этихъ джентльменовъ не отвѣчаютъ такому о нихъ представленію· Въ то время, когда это было написано, я еще не былъ лично знаковъ ни съ тѣмъ, ни съ другимъ". (Позднѣйшее примѣчаніе).

Фрэнсисъ Джеффри (1773--1850) основалъ "Эдинбургское Обозрѣніе" въ 1802 г., въ компаніи съ Сиднеемъ Смитомъ, Брумовъ и Фрэнсисомъ Горнеромъ. Въ слѣдующемъ же году онъ сдѣлался самостоятельныхъ издателемъ этого журнала и велъ его вплоть до 1829 года. Новый журналъ сразу обратилъ на себя вниманіе независимостью взглядовъ и высокими гонорарами сотрудниковъ.

Зачѣмъ пошелъ безсмертными стопами

Я Джиффорда и Попа?

Вильямъ Джиффордъ (1756-1826), писатель самоучка, былъ сначала пахаремъ, потомъ юнгой на каботажномъ суднѣ, затѣмъ ученикомъ у башмачника; ему было уже 23 года, когда друзья помѣстили его въ Эксетеръ-колледжъ въ Оксфордѣ. Въ своихъ сатирахъ "Бавіада" и "Мевіада" онъ осмѣивалъ разныхъ мелкихъ современныхъ писателей. Въ 1797--98 гг. онъ издавалъ журналъ "Анти-Якобинецъ, или Еженедѣльный Обозрѣватель", въ которомъ поддерживалъ политическіе взгляды Канинига и его друзей. Затѣмъ, съ февраля 1809 до сентябрь 1824 г., онъ былъ издателемъ "Трехмѣсячнаго Обозрѣнія" (Quarterly Review) и скоро пріобрѣлъ руководящее вліяніе благодаря своимъ здравымъ сужденіямъ и уваженію къ лучшимъ литературнымъ образцамъ, хоти его отзывы иногда и диктовались политическими предразсудками. Очень цѣнны его изданія старинныхъ англійскихъ драматурговъ Мэссинджера и Бенъ-Джонсона. Онъ перевелъ также сатиры Ювенала, и къ этому переводу приложилъ свою автобіографію. Байронъ относился къ Джиффорду съ величайшимъ уваженіемъ. "Всякому вашему замѣчанію, даже если бы оно было сдѣлано въ стилѣ Бавіады, слѣдуетъ повиноваться", писалъ онъ въ 1813 г. А въ одной изъ замѣтокъ 1821 г. онъ говоритъ: "Я не знаю такой похвалы, которая могла бы утѣшить меня за порицаніе Джиффорда".

"За то такихъ ошибокъ нѣтъ у Пая".

-- Я вмѣстѣ съ Попомъ вратъ предпочитаю.

Генри-Джемсъ Пай (1745--1813), членъ парламента, а впослѣдствіи полицейскій чиновникъ въ Вестминстерѣ, занималъ должность "поэта-лавреата" съ 1710 г. до своей смерти. Онъ былъ преемникомъ Уортона и предшественникомъ Соути. Байронъ упоминаетъ о немъ, между прочимъ, въ "Видѣніи Суда".

А было время, жалкой лиры звукъ

Не находилъ себѣ покорныхъ слухъ.

Этими стихами начиналось первое изданіе сатиры. Байронъ первоначально хотѣлъ предпослать имъ, по примѣру старинныхъ поэтовъ, слѣдующее:

ОБОЗРЕНІЕ.

"Поэтъ созерцаетъ времена минувшія и ихъ поэзію; дѣлаетъ внезапный переходъ къ временамъ настоящихъ; воспламеняется противъ книгодѣлателей; поноситъ Вальтера Скотта за жадность и торговлю балладами, съ особливыми замѣчаніями о мистерѣ Соути сожалѣетъ, что мистеръ Соути возложилъ на публику три поэмы, эпическія и иныя; возстаетъ противъ Вильяма Вордсворта, но хвалитъ мистера Кольдриджа и его элегію на смерть молодого осла; склоненъ порицать мистера Льюиса и весьма осуждаетъ Томаса Литтля (покойнаго) и лорда Стрэнгфорда: совѣтуетъ мистеру Хэли обратить свое вниманіе на прозу и увѣщеваетъ моравскихъ братьевъ прославить мистера Грэма; сочувствуетъ достопочтенному Вильяму Поульсу и оплакиваетъ печальную судьбину Джемса Монтгомери; переходятъ къ нападеніямъ на "Эдинбургскихъ обозрѣвателей", называетъ ихъ жестокими именами, гарпіями и тому подобными; поноситъ Джеффрея и пророчествуетъ. Эпизодъ Джеффрея и Мура, ихъ опасное положеніе и избавленіе; дурныя предзнаменованія въ утро сраженія; Твидъ, Толбутъ, Фритъ-офъ-Фортъ и Престолъ Артура разнообразно потрясены; богиня нисходитъ съ неба ради спасенія Джеффрея; внѣдреніе пуль въ его темя и затылокъ. "Эдинбургское Обозрѣніе" вообще. Лордъ Эбердинъ, Гербертъ, Скоттъ, Галламъ, Пиллэнсъ, Лэмъ, Смитъ, Брумъ и проч. Лордъ Голландъ восхваляется за свои обѣды и переводы. Драма: Скеффингтонъ, Гуинъ, Рейнольдсъ, Кенни, Черри и проч. Шериданъ, Кольманъ и Кумберлэндъ приглашаются къ писанію. Возвращеніе къ поэзіи; писаки всѣхъ сортовъ; лорды иногда риѳмуютъ; но гораздо лучше, когда не дѣлаютъ этого. Гафизъ, Роза-Матильда и X. T. Z Роджерсъ, Кэмпбелль; Джиффордъ и прочіе настоящіе поэты. Переводчики греческой антологіи; Краббъ, стиль Дарвина; Кембриджъ; Ситоновская премія; Смитъ; Годжсонъ; Оксфордъ; Ричардсъ. Поэтъ говоритъ отъ себя.-- Заключеніе.

Стр. 514.

Тутъ, что ни день, книжонка выползаетъ

Съ поэмой Литиля...

"Томасъ Литтль -- псевдонимъ Мура, подъ которымъ онъ издавалъ свои первыя произведенія.

Негодный Стоттъ, иль Соути, бардъ надменный.

"Стоттъ, болѣе извѣстный подъ именемъ "Гафиза". Этотъ господинъ въ настоящее время самый глубокій знатокъ витійства. Я припоминаю, что, когда царствующая фамилія должна была покинуть Португалію, мистеръ Стоттъ написалъ на этотъ случай особую оду, начинавшуюся такъ (Стоттъ говоритъ отъ имени Гиберніи):

Отрасль царская Браганцы!

Эринъ вамъ приносятъ станцы, и пр. Онъ написалъ также сонетъ къ крысамъ, вполнѣ достойный своего предмета, и весьма громоносную оду, начинающуюся стихами:

Раздайся, пѣснь! Гремя, какъ волны,

Что бьютъ въ Лапландски берега!

Господи, помилуй!

"Пѣснь послѣдняго менестреля" -- ничто въ сравненія съ этими стихами". (Байронъ).

Средь бури злой. Послѣдній Менестрель...

См. "Пѣснь послѣдняго менестреля". Никогда еще не бывало плана болѣе несуразнаго и нелѣпаго, чѣмъ въ этомъ произведеніи. Появленіе (олицетворенныхъ) Грома и Молніи въ видѣ пролога къ трагедія Бэйза, къ сожалѣнію отнимаетъ заслугу оригинальности у разговора между господами духами Потопа и Горы въ первой пѣсни. Затѣмъ появляется любезный Вильямъ Делоррэнъ, "сильный разбойникъ", то есть счастливое сочетаніе браконьера, конокрада и рыцаря большой дороги... Біографія Гильпина Горнера и чудесный пѣшій пажъ, идущій вдвое скорѣе лошади своего господина безъ помощи семимильныхъ сапогъ, -- просто образцовые примѣры усовершенствованія литературнаго вкуса. Въ видѣ отдѣльныхъ эпизодовъ мы имѣемъ здѣсь невидимый, но вовсе не легкій ударъ по уху пажа и вступленіе короля, вмѣстѣ съ боевымъ конемъ, въ замокъ подъ видомъ воза сѣна, что, конечно, вполнѣ естественно. Герой послѣдней баллады, Марміонъ, -- ни дать, ни взять тоже самое, чѣмъ могъ бы быть Вильямъ Делоррэнъ, если бы умѣлъ читать и писать. Поэма эта сфабрикована по заказу гг. Констэбля, Муррея и Миллера, почтенныхъ книгопродавцевъ, за извѣстную сумму денегъ; и дѣйствительно, по достоинству вдохновенія, это произведеніе весьма цѣнно. Если мистеръ Стоттъ желаетъ писать по найму, то пусть дѣлаетъ, что можетъ для своихъ хозяевъ, но только не унижаетъ своего несомнѣнно крупнаго дарованія повтореніемъ подражаній стариннымъ балладамъ". (Байронъ).

Марміону жъ доброй ночи пожелаемъ.

"Доброй ночи Марміону!" -- патетическое и вмѣстѣ съ тѣмъ пророческое восклицаніе Генри Блоунта послѣ смерти честнаго Марміона". (Байронъ).

Стр. 515.

Давало намъ столѣтій протяженье

Всего одно великое творенье.

"Такъ какъ Одиссея тѣсно связана съ Иліадой, то ихъ можно считать за одну великую поэму. Говоря о Мильтонѣ и Тacco, мы имѣемъ въ виду Потерянный Рай и Освобожденный Іерусалимъ, какъ образцовыя ихъ произведенія, такъ какъ ни Завоеваніе Іерусалима -- итальянскаго поэта, ни Возвращенный Рай -- англійскаго барда не сравнялись извѣстностью съ первыми ихъ поэмами. Вопросъ: какая изъ поэмъ г. Соути переживетъ его?" (Байронъ).

Вотъ Талаба, свирѣпое дитя

Аравіи пустынной.

"Талаба, вторая поэма г. Соути, написана съ открытымъ пренебреженіемъ ко всѣмъ литературнымъ прецедентамъ и во всякой поэзіи. Г. Соути желалъ произвести нѣчто совершенно новое -- и вполнѣ въ этомъ успѣлъ. Его Іоанна д'Аркъ была въ своемъ родѣ достаточно удивительна, но Талаба -- одна изъ тѣхъ поэмъ, которыя, говоря словами Порсона, "будутъ читаться тогда, когда Гомеръ и Виргилій будутъ уже забыты, -- но не раньше". (Байронъ).

Соперникъ Тумба, побѣждай враговъ.

"Герой фарса Фильдинга: "Трагедія трагедій, или жизнь и смерть Тома Тумба Великаго", предст. въ 1700 г. въ Гэймаркетѣ". (Байронъ).

Мэдока образъ высится гигантскій.

"Поэма г. Соути Мэдокъ дѣлятся на двѣ части: I. Мэдокъ въ Уэльсѣ, II. Мэдокъ въ Азтланѣ. Слово "кацикъ" встрѣчается въ переводахъ испанскихъ писателей, цитируемыхъ г. Соути въ примѣчаніяхъ, а не въ текстѣ самой поэмы". (Байронъ).

Когда же, Соути, будетъ передышка?

" Просимъ извиненія у г. Соути; Мэдокъ " пренебрегаетъ униженнымъ титуломъ эпической поэмы". См. его предисловіе. Почему эпическая поэма "унижена"? И кѣмъ она унижена? Конечно, послѣднія баллады гг. Коттля, лавреата Пая, Огильви, Голя и любезной миссисъ Коули не способствовали возвышенію эпической поэзіи; но такъ какъ поэма г. Соути "пренебрегаетъ" этимъ наименованіемъ, то позволительно спросить, замѣнилъ ли онъ его чѣмъ-нибудь лучшимъ? Или ему придется только соперничать съ сэромъ Ричардомъ Блэкноромъ какъ въ количествѣ, такъ и въ качествѣ стиховъ?" (Байронъ).

И будешь, не жалѣя,

Ты чорту отдавать матронъ Берклея.

"См. балладу Соути "Старуха изъ Берклея", въ которой старуху уноситъ Вельзевулъ на "быстро скачущемъ конѣ". (Байронъ). Эта баллада переведена В. А. Жуковскимъ (1814).

И помогай обоимъ вамъ Создатель.

" Этотъ стихъ -- очевидный плагіатъ изъ обращенія "Анти-якобница" къ мистеру Соути: "Помогай тебѣ Богъ, дурачокъ!" (Байронъ).

Въ экземплярѣ 4-го изданія сатиры Байронъ отчеркнулъ стихи, относящіеся къ Вордсворту и Кольриджу, и написалъ сбоку: "Несправедливо".

Стр. 516.

Кто вмѣсто нѣжной музы взялъ Никеію.

Пиксіи -- девонширскія вѣдьмы.

А ты, о Льюисъ, о поэтъ гробовъ!

Мэтью-Грегори Льюисъ (1775--1818), извѣстный подъ прозвищемъ "Монаха", по своему первому роману "Амброзіо, или Монахъ" (1795), былъ сынъ богатаго ямайскаго плантатора. Очень молодымъ человѣкомъ онъ пріѣхалъ въ Германію, жилъ въ Веймарѣ, гдѣ познакомился съ Гете, и прилежно изучалъ нѣмецкую литературу, особенно -- романы и драмы. Переселившись затѣмъ въ Англію, онъ написалъ драму "Привидѣніе въ замкѣ" и въ началѣ XIX в. издалъ два сборника разсказовъ и балладъ, своихъ и чужихъ, подъ общимъ заглавіемъ: "Страшные разсказы" и "Чудесные разсказы". Льюисъ былъ любимцемъ лондонскаго общества въ то время, когда Байронъ выступилъ на литературное поприще; но Байронъ не былъ лично съ нимъ знакомъ до 1813 г. Впослѣдствіи, въ 1816 г., Льюисъ гостилъ у Байрона въ Женевѣ, на виллѣ Діодати, и переводилъ ему à livre ouvert отрывки изъ "Фауста". Послѣ его смерти Байронъ писалъ о немъ: "Это былъ добрый и порядочный человѣкъ, только скучный, -- можно даже сказать: безнадежно скучный. Впрочемъ, я его любилъ".

Стрэнгфордъ, поэтъ съ златистыми кудрями!

"Читатель, желающій объясненія этихъ строкъ, благоволитъ обратиться въ "Камоэнсу" Стрэнгфорда, стр. 127, или къ послѣдней страницѣ статья "Эдинбургскаго Обозрѣнія" о стрэнгфордовскомъ "Камоэнсѣ". (Байронъ).

Перси-Клинтонъ Сидней Смитъ, виконтъ Стрэнгфордъ, издалъ въ 1803 г. "Переводы съ португальскаго изъ Луиса Камоэнса". Примѣчаніе, о которомъ говоритъ Байронъ, относится къ стихотворенію: "Твои голубые глаза"" Здѣсь говорится: "Каштановые волосы и голубые глаза всегда были милы сынамъ поэзіи... Стернъ даже считаетъ ихъ признаками наиболѣе любезныхъ сердцу качествъ... Переводчикъ не желаетъ опровергать это мнѣніе, хотя оно и неосновательно. Онъ сознаетъ, какой опасности подвергается онъ вслѣдствіе этого замѣчанія, но бѣжитъ искать защиты въ храмѣ златокудрой Венеры". Слѣдуетъ прибавить, что у Байрона именно были каштановые волосы и сѣроголубые глаза.

Улучшатся-ль Камоэнса стихи

Отъ этой пустозвонной чепухи?

"Слѣдуетъ также замѣтить, что вещи, выдаваемыя публикѣ за стихи Камоэнса, такъ же трудно отыскать въ португальскомъ оригиналѣ, какъ и въ пѣсняхъ Соломона". (Байронъ).

Иль похвалу чистилищу строчитъ.

Въ подлинникѣ: "Или осуждаетъ покойниковъ своею чистилищною похвалою" -- съ примѣчаніемъ: "См. написанныя имъ различныя біографіи живописцевъ и пр.".

"Побѣдой терпѣливости" своей

Мое терпѣнье побѣдилъ Гейлей.

"Въ числѣ стихотворныхъ произведеній Гейлея особенно извѣстны "тріумфъ Воздержанія" и "Тріумфъ Музыки". Онъ написалъ также нѣсколько комедій въ стихахъ, посланій и пр. и пр. Но такъ какъ онъ гораздо лучше сочиняетъ примѣчанія и біографіи, то мы позволяемъ себѣ обратить ею вниманіе на совѣтъ Нова, обращенный къ Уичерли, "какъ превращать стихи въ прозу": это очень легко сдѣлать, отнимая отъ каждаго куплета послѣдній слогъ". (Байронъ).

Моравскихъ братьевъ набожный синклитъ.

Эти 8 стиховъ въ первоначальной рукописи были замѣнены другими, которые Байронъ выбросилъ по просьбѣ Далласа, бывшаго въ хорошихъ отношеніяхъ съ Праттомъ:

Въ стихахъ топорныхъ слишкомъ тароватъ,

Является теперь вредъ нами Праттъ.

Печальна участь всѣхъ его созданій:

Онъ пишетъ, но не продаетъ писаній,

И за свои усердные труды

Отъ Музы никакой не видитъ мзды,

Хоть ежедневно въ длинномъ объявленьи

Зоветъ купить его произведенья.

Къ стихамъ этимъ и писано было и примѣчаніе: "Мистеръ Праттъ, нѣкогда батскій книгопродавецъ, а нынѣ лондонскій сочинитель, написалъ на своемъ вѣку не меньше любого изъ писательствующихъ современниковъ. Его Симпатія написана въ стихахъ; но самыя объемистыя его произведенія написаны въ прозѣ".

То -- Грэмъ, пѣвецъ субботныхъ развлеченій.

"Мистеръ Грэмъ издалъ два тома пѣсенъ, подъ заглавіями: "Субботнія прогулки" и "Библейскія картины". (Байронъ).

Стр. 517.

Вѣдь ты иль принцъ, о Боульсъ?

Вильямъ-Лисль Боульсъ (1768--1850), издатель сочиненій Попа и авторъ цѣлаго ряда поэмъ и лирическихъ стихотвореній.

"Проснись, о пѣснь" -- первый стихъ въ поэмѣ Боульса "Духъ открытій". Это небольшая, но очень остроумная и изящная эпопея. Здѣсь, между прочими прекрасными стихами, находимъ, напримѣръ, слѣдующіе:

Поцѣлуй

Нарушилъ ихъ пугливое молчанье,

И вздрогнули они...

т. е. лѣса на островѣ Мадерѣ вздрогнули отъ поцѣлуя: вѣроятно, они были очень изумлены столь необыкновеннымъ феноменомъ". (Байронъ).

Съ Фанни совѣщайся

И съ Курлемъ также.

"Курль" -- одинъ изъ героевъ Дунсіады, книгопродавецъ. "Лордъ Фанни" -- поэтическій псевдонимъ лорда Горвея, автора "Стиховъ къ подражателю Горація". (Байронъ).

Пиши изъ злобы такъ же, какъ Маллетъ.

"Лордъ Болингброкъ нанялъ Маллета обругать Попа послѣ его смерти, за то, что поэтъ оставилъ у себя нѣсколько экземпляровъ сочиненія Болингброка "Король-патріотъ", которое этотъ талантливый, но злобный писатель приказалъ уничтожить". (Байронъ).

Когда несетъ вздорь Деннисъ и Ральфъ покойный.

"Деннисъ -- критикъ, а Ральфъ -- риѳмачъ въ Дунсіадѣ Попа:

"Молчи, о волкъ: Ральфъ воетъ на луну!"

Позналъ бы ты на подвигъ свой награду,

Попавши вмѣстѣ съ ними въ Дунсіаду.

"См. послѣднее изданіе сочиненій Попа, за которое Боульсъ получилъ триста фунтовъ. Такимъ образомъ, г. Боульсъ на опытѣ убѣдился, насколько легче извлекать пользу изъ чужой извѣстности, чѣмъ добиваться собственной". ( Байронъ).

"Все, сказанное здѣсь о Боульсѣ, слышномъ грубо", замѣтилъ Байронъ въ 1816 г. Впослѣдствіи, однако, онъ опять вернулся къ первоначальному мнѣнію. "Хотя я и сожалѣю о томъ, что напечаталъ Англійскихъ бардовъ и шотландскихъ обозрѣвателей, -- ( писалъ онъ 7 февраля 1821 г., -- но всего менѣе жалѣю о томъ, что сказано мною тамъ о Боульсѣ по поводу Попа. Въ то время, когда я писалъ это сочиненіе, въ 1807 и 1803 гг., г. Гобгоузъ пожелалъ. чтобы я высказалъ наше общее мнѣніе о Попѣ и объ изданіе его сочиненій г. Боульсомъ. Такъ какъ я уже почти окончилъ свою сатиру и она мнѣ уже надоѣла, то я и попросилъ г. Гобгоуза, но сдѣлаетъ ли онъ это самъ. Онъ это и сдѣлалъ. Написанные имъ 11 стиховъ объ изданіи Попа Боульсомъ находится въ первомъ изданіи Англійскихъ бардовъ; они такъ же строги, какъ и мои, помѣщенные во второмъ изданіи, а въ поэтическомъ отношеніи гораздо лучше моихъ. Но такъ какъ я, перепечатывая свое сочиненіе, поставилъ подъ нимъ свое имя, то и я исключилъ стихи г. Гобгоуза, отчего это сочиненіе выиграло гораздо меньше, чѣмъ г. Боульсъ. Я говорю это съ сожалѣніемъ: перечитывая своя стихи, я каюсь въ томъ, что они такъ далеко отошли отъ того, что слѣдовало сказать объ его изданія сочиненій Попа".

То Коттль, Бристоля гордость.

"Мистеръ Коттль, -- Амосъ, Джозефъ, не знаю, который изъ нихъ, а можетъ быть -- и оба, нѣкогда продавали книги, которыхъ они не писали, а потомъ стали писать книги, которыхъ не продаютъ. Они напечатали пару эпическихъ поэмъ, -- "Альфредъ" (бѣдный Альфредъ! И отъ Пая тоже ему досталось!) и "Паденіе Камбріи". (Байронь).

" Это совершенно справедливо. Я видѣлъ нѣсколько писемъ этого молодца Дж. Коттля къ одной злополучной поэтессѣ: онъ такъ грубо и зло обрушился на ея произведенія (о которыхъ эта бѣдная женщина и сама была вовсе непреувеличеннаго мнѣнія), что я вовсе не жалѣю о томъ, что напалъ на него, даже если бы эти нападки были и неправильны, чего, конечно, нельзя сказать, потому что онъ и въ самомъ дѣлѣ -- оселъ" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).

Стр. 518.

Такъ Морисъ намъ пытается томящій

Громадный грузъ риѳмованныхъ томовъ

Встащить наверхъ смѣющихся холмовъ

Твоихъ, о Ричмондъ!

"Мистеръ Морисъ сфабриковалъ часть увѣсистаго "кварто", гдѣ говорится о красотахъ Ричмондскаго холма и о другихъ подобныхъ вещахъ; онъ также очарованъ видами Торнгемъ-Грина, Гаммерсмита, Брентфорда стараго и новаго и принадлежащихъ въ нимъ мѣстъ". (Байронъ).

Томасъ Морисъ (1751--1824), авторъ поэмы "Ричмондскій Холмъ" и др., написалъ также "Исторію древняго и новаго Индостана", жестоко раскритикованную "Эдинбургскимъ Обозрѣніемъ". Впослѣдствіи (1819) онъ издалъ интересныя "3аписки".

О, бѣдный Шеффильдъ, пусть отниметъ онъ

Поэта своего столь ранній сонь.

Въ подлинникѣ: "Пусть классическій Шеффильдъ оплачетъ его утраченныя творенія; да не возмутятъ отъ ранняго сна ничья грубая рука!" Къ этимъ стихамъ Байрономъ сдѣлано примѣчаніе: "Бѣдный Монтгромери, хотя и заслужившій похвалу отъ всѣхъ англійскихъ журналовъ, былъ жестоко обруганъ "Эдинбургскимъ Обозрѣніемъ". Несмотря на это, шеффильдскій бардъ все-таки человѣкъ съ замѣчательнымъ талантомъ. Его "Странствователь по Швейцаріи" стоитъ цѣлой тысячи "Лирическихъ балладъ", или по крайности полусотни "опошленныхъ" эпическихъ поэмъ".

Джемсъ Монтгомери (1771--1854) издавалъ въ Шеффильдъ газету "Ирисъ", которая навлекла на него гоненіе властей. Его юношескія поэмы были осмѣяны Джеффреемъ въ "Эд. Обозрѣнія" 1807 г., янв. Стихи Байрона въ его защиту вызваны, вѣроятно, слѣдующимъ мѣстомъ изъ этой статьи: "Въ то время, когда каждый день приноситъ намъ новыя произведенія Скотта, Кэмпбелля, Вордсворта, Соути, естественно чувствовать отвращеніе къ той неразборчивости, которая смѣшиваетъ съ нимъ подобные снотворные стихи".

Кто позабылъ изъ васъ тотъ день ужасный...

"Это нехорошо, потому что заключаетъ въ себѣ личность". (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).

Когда стволъ пистолета...

Въ рукахъ у Литтля мрачно заблисталъ.

"Въ 1806 г. гг. Джеффри и Муръ сошлись для поединка въ Чакъ-фермѣ. Поединокъ былъ предупрежденъ вмѣшательствомъ властей, а по разслѣдованію оказалось, что въ пистолетахъ не было пуль. Это происшествіе послужило доводомъ въ цѣлому ряду газетныхъ шутокъ. Мнѣ сообщаютъ, что г. Муръ въ то же время напечаталъ въ газетахъ опроверженіе этого извѣстія, поскольку оно касалось его самого; я упоминаю объ этомъ обстоятельствѣ изъ чувства справедливости. Такъ какъ я раньше объ этомъ ничего не слыхалъ, то и не могъ знать всѣхъ подробностей, и познакомился съ ними только впослѣдствіи". (Байронъ).

Твидъ раздѣлилъ струи своей лазури.

"Твидъ здѣсь изображенъ соотвѣтственно своему характеру: для англійской стороны рѣки было бы очень непохвально выказывать малѣйшіе признаки опасенія". (Байронъ).

Тодбутъ угрюмый тяжко покачнулся.

"Это обнаруженіе сочувствія со стороны Тодбута -- главной тюрьмы въ Эдинбургѣ, дѣйствительно затронутой этимъ обстоятельствомъ, заслуживаетъ поясненія. Можно было опасаться, что видъ многихъ казней, въ этой тюрьмѣ совершенныхъ, сдѣлалъ ее нечувствительною. И вотъ, о ней говорится, что такъ какъ она принадлежитъ къ нѣжному полу, то и обнаруживаетъ нѣкоторую деликатность чувствъ, хотя въ нихъ, какъ и въ большинствѣ женскихъ импульсовъ, есть своя доля эгоизма". (Байронъ).

Стр. 519.

Самъ Эбердинъ-аѳинянинъ предъ нами.

Лордъ Эбердинъ много путешествовалъ и состоитъ членомъ Аѳинскаго общества. Ему принадлежитъ критическая статья о "Топографіи Трои" Джелла. (Байронъ).

Джорджъ Гордонъ, графъ Эбердинъ (1784--1860) издалъ въ 1822 г. "Изслѣдованіе о принципахъ красоты въ греческой архитектурѣ". Его дѣдъ купилъ имѣніе Гэйтъ, проданное лэди Байронъ на уплату долговъ своего мужа. Можетъ быть, Байронъ вспомнилъ и объ этомъ обстоятельствѣ. (Кольриджъ).

Вотъ Гербертъ тяжкимъ Тора молоткомъ

Готовъ взмахнуть.

"Гербертъ -- переводчикъ произведеній исландской и т. п. поэзіи. Главное изъ нихъ "Пѣснь на открытіе молота Тора"; этотъ забавный переводъ сдѣланъ на простонародномъ языкѣ". (Байронъ).

Вильямъ Гербертъ (1778--1847), сынъ графа Карнарвона, издалъ въ 1795 г., будучи еще въ школѣ, "Musae Etonenses" и былъ однимъ изъ самыхъ раннихъ сотрудниковъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія". Въ эпоху сочиненія сатиры Байрона Гербертъ былъ членомъ палаты общинъ, а потомъ вступилъ въ духовное званіе. (Кольриджъ).

Нарядный Сидней, словно рабъ покорный,

Мечтаетъ пищу дать твоимъ строкамъ,

И съ нимъ любитель Греціи Галламъ.

"Достопочтенный Сидней Смитъ, предполагаемый авторъ "Писемъ Питера Плимлея" и разныхъ критическихъ статей". (Байронъ).

Сидней Смитъ, каноникъ церкви св. Павла (1771--1845) былъ однимъ изъ основателей "Эдинбургскаго Обозрѣнія". Въ 1807 г. онъ издалъ "Письма о католикахъ отъ Питера Плимлея къ его брату Аврааму". (Кольриджъ).

"Мистеръ Галламъ написалъ рецензію на "Вкусъ" Пэйна Найта и чрезвычайно строго отнесся въ находящимся въ этой книгѣ греческимъ стихамъ. Онъ, однако, не догадался, что эти стихи принадлежатъ Пиндару, а печать лишила его возможности уничтожить эту критику, которая и остается несокрушимымъ памятникомъ остроумія г. Галлама".

"Сказанный Галламъ обидѣлся на клевету, такъ какъ онъ, будто бы, никогда не обѣдалъ у лорда Голланда. Если это правда, то я жалѣю не о томъ, что я это сказалъ, а o г. Галламѣ, потому что мнѣ говорили, что обѣды лорда Голланда предпочтительнѣе его произведеній. Если г. Галламъ не писалъ рецензій объ этихъ произведеніяхъ, то я этому очень радъ, потому что произведенія эти скучно читать и еще скучнѣе -- писать о нихъ. Если онъ мнѣ сообщитъ, кто писалъ эти рецензіи, то я помѣщу въ текстѣ настоящее имя, конечно, если только это имя будетъ двухсложное и правильно войдетъ въ стихъ; а до тѣхъ поръ, въ ожиданіи лучшаго, пусть остается Галламъ". (Байронъ).

Генри Галламъ -- авторъ сочиненія: "Европа въ средніе вѣка" (1808), о которомъ Байронъ отзывался какъ объ образцовомъ. Статья, о которой говорить Байронъ, написана была не Галламомъ, а Алленомъ, домашнимъ врачемъ лорда Голланда. Байронъ былъ введенъ въ ошибку сходствомъ именъ. (Кольриджъ).

И сплетни про друзей Пиллансъ разскажетъ.

"Пиллэнсъ -- хуторъ въ Итонскомъ колледжѣ". (Байронъ).

Лэмъ, Таліи прекрасной жалкій жрецъ.

Почтенный Дж. Лэмъ написалъ рецензію о "Бирсфордской нищетѣ", а также одинъ фарсъ, игранный съ большихъ успѣхомъ въ Стэнморѣ и провалившійся съ большимъ трескомъ въ Ковентъ-Гарденѣ. Онъ назывался: "Свисни за это!.." (Байронъ).

Смотри, чтобъ Брумъ, невѣжливый и бурный,

Не помѣшалъ продажѣ быстрой ихъ.

"Мистеръ Брумъ, въ No XXV "Эдинбургскаго Обозрѣнія", въ статьѣ по поводу книги Донъ-Педро Севаллосъ, выказалъ больше "политики", чѣмъ "политичности"; многія изъ достойныхъ граждановъ Эдинбурга были такъ возмущены позорными принципами, которые онъ проводитъ въ этой статьѣ, что отказались отъ подписки на журналъ". За этимъ примѣчаніемъ въ первомъ изданія слѣдовало: "Имя этого господина на югѣ произносится "Брумъ", но подлинное сѣверное и музыкальное его произношеніе есть -- "Бру-гамъ", въ два слога". Но во второмъ изданіи Байронъ замѣнилъ эту замѣтку другою: "Мистеръ Брумъ, повидимому, вовсе не пиктъ, какъ я сначала предполагалъ, а только пограничный житель, и его имя вездѣ произносится "Брумъ"; такъ тому и быть".

Богиня кончивъ, сына обняла,

И скрыла вновь ее сырая мгла.

"Я долженъ извиниться передъ достойными божествами за то, что ввелъ въ ихъ кругъ новую богиню въ короткихъ юбкахъ; но -- увы! -- что же мнѣ было дѣлать? Я не могъ вывести Каледонскаго генія, такъ какъ всѣмъ хорошо извѣстно, что во всей Шотландіи геніевъ не полагается; а какъ же было спасти Джеффрея безъ сверхъестественнаго вмѣшательства? Національныя вѣдьмы слишкомъ непоэтичны, а домовые отказывались за него хлопотать. Поневолѣ пришлось вызвать богиню, и Джеффри долженъ быть очень благодаренъ, видя, что это -- единственный случай, когда онъ вступилъ или предполагается вступившимъ -- въ сношенія съ чѣмъ-то небеснымъ". (Байронъ).

Стр. 519--520.

Милордъ Голландъ! Отдавши дань клевретамъ,

Ужель забыть о немъ самомъ при этомъ

И Генрихѣ Петти, что за спиной

Его торчитъ...

Это мѣсто о Голландѣ впослѣдствіи (1816) отчеркнуто Байрономъ съ припискою: "Довольно плохо и притомъ основано на ошибкѣ". Генри Петти (1780--1863) въ 1809 г. сдѣлался, по смерти старшаго брата, маркизомъ Лэведоуномъ. Онъ былъ постояннымъ посѣтителемъ политическихъ собраній у своего родственника, лорда Голланда, домъ котораго считался однимъ изъ центральныхъ пунктовъ вигской партіи; такимъ образомъ, названіе "ловчаго" дано Петти, вѣроятно, для обозначенія его дѣятельности въ качествѣ вербовщика въ эту партію -- и въ сотрудники "Эдинбургскаго Обозрѣнія".

"Милордъ намъ далъ прекрасный переводъ!"

"Лордъ Голландъ перевелъ нѣсколько отрывковъ изъ Лопе де-Вега, включенныхъ имъ въ біографію этого писателя. Какъ эта біографія, такъ и переводы расхвалены безкорыстными гостями автора". (Байронъ).

... ошибки поправляя

И ароматъ души своей вливая.

"Супруга лорда съ увѣренностью подозрѣвается въ томъ, что она разсыпаетъ на страницахъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія" перлы своего остроумія. Такъ это или нѣтъ, но намъ извѣстно изъ хорошаго источника, что рукописи посылаются къ ней-безъ сомнѣнія, для поправокъ". (Байронъ).

...и принцъ, сидящій въ бочкѣ.

"Въ мелодрамѣ "Текели" этотъ принцъ-герой садятся на сценѣ въ бочку. Вотъ новое убѣжище для огорченныхъ героевъ!" Въ рукописи еще добавлено: "а графъ Эверардъ, въ крѣпости, прячется въ нарочно для этого построенную оранжерею. Жаль, что Теодоръ Гугъ, человѣкъ дѣйствительно талантливый, тратитъ свое дарованіе на сочиненіе такихъ произведеній, какъ "Крѣпость", "Съумасшедшій Музыкантъ" и т. п.".

И глупости Дибдиновой цвѣточки.

Томасъ-Джонъ-Дибдинъ -- извѣстный въ свое время комическій актеръ и драматургъ. Одинъ изъ его фарсовъ-пантомимъ, "Матушка-гусыня", былъ представленъ на Ковентъ-Гарденской сценѣ въ 1807 г. и, какъ говорятъ, сдѣлалъ больше 20 тыс. фунтовъ сбора.

Хотя "Рошіомановъ" пала власть.

Опечатка. Надо читать; " Росціомановъ". Такъ прозвали поклонниковъ "юнаго Росція", мальчика-актера Вильяма Бетти, который дебютировалъ въ Лондонѣ 13-тя лѣтъ, а потовъ игралъ въ провинціи.

... шлетъ Рейнолъдсъ ругательствъ дикій хоръ.

" Это -- любимыя выраженія г. Рейнольдса, постоянно повторяющіяся въ его комедіяхъ, живыхъ и покойныхъ". (Байронъ).

Коль Кенни -- "Міръ"...

Джемсъ Кенни (1780--1849) плодовитый драматическій писатель. Его пьеса "Міръ", представленная въ 1808 г., имѣла большой успѣхъ.

Коль "Каратачъ" Бомоновъ похищаютъ...

" Г.Томасъ Шериданъ, новый директоръ Друрилэнскаго театра, обобралъ трагедію Бьюмонта -- "Бондука" и поставилъ ее на сцену подъ названіемъ "Caractacus*. Можно ли назвать этотъ поступокъ достойнымъ автора?" (Байронъ).

Томасъ Шериданъ болѣе извѣстевъ, какъ сынъ знаменитаго Ричарда Бринсли Шеридана, автора "Школы Злословія".

Проснитесь же, Джонъ Кольманъ благородный

И Кумберландъ!

Джорджъ Кольманъ младшій (1162--1886), плодовитый драматургъ, пользовавшійся большою популярностью. Ричардъ Кумберлэндъ (1732--1811), авторъ многочисленныхъ стихотвореній, романовъ, драмъ и переводчикъ древнихъ классиковъ

Отдай ты тѣмъ "Пизарра" переводъ,

Кому Господь таланта не даетъ.

Шериданъ перевелъ драму Коцебу "Пизарро", о которой Соути писалъ: "Упасть ниже Пизарро" -- невозможно. Пьеса Коцебу могла бы считаться самою худшею въ своемъ родѣ, еслибы Шериданъ своимъ переводомъ не доказалъ, что ее можно сдѣлать еще хуже".

Доколь не надоѣстъ насъ пичкать вздоромъ

То Скеффингтона, Гуза, то Шерри?

Послѣдній стихъ напечатанъ ошибочно. Слѣдуетъ читать:

Скеффингтона, иль фарсами Черри.

Андрью Черри (1762--1812), извѣстный въ свое время ирландскій актеръ и авторъ комедій. О Скеффингтонѣ Байронъ замѣтилъ: "Мистеръ (нынѣ сэръ) Ломлей Скеффингтонъ -- знаменитый авторъ "Спящей Красавицы" и нѣсколькихъ комедій, изъ которыхъ особенно извѣстна "Дѣвы и холостяка" (Maids and Bachelore, -- Baccalanrei, baculo magie quam lauro digni)".

Гузъ съ Скеффингономъ славу раздѣляютъ.

Опечатка. Слѣдуетъ читать: гусь.

Говорится о пантомимѣ Дибдина "Матушка-Гусыня".

И самъ Грингутъ своимъ воображеньемъ

Ему порой никакъ не угодитъ.

"Г. Гринвудъ -- декораторъ Друри-Лэнскаго театра; г. Скеффингтонъ многимъ ему обязанъ". (Байронъ).

Я не могу всецѣло нашу знать

За восхищенье Нальди обвинятъ,

За щедрыя ихъ итальянцамъ дани

Иль панталонамъ славнымъ Каталани.

" Имена Нальди (а не Нольди, какъ ошибочно напечатано въ текстѣ) и Каталани не нуждаются въ поясненіяхъ; лицо первой и жалованье второй заставятъ насъ долго помнить объ этихъ интересныхъ странницахъ. Кромѣ того, мы еще и до сихъ поръ не можемъ придти въ себя послѣ перваго спектакля, въ которомъ г-жа Каталани появилась на сцену въ мужскихъ панталонахъ". (Байронъ).

Стр. 521.

Пусть нравы намъ Авзонія смягчаетъ...

По словамъ Мура, этотъ отдѣлъ сатиры былъ написанъ Байрономъ ночью, по возвращеніи изъ оперы, и утромъ отосланъ къ издателю. Изъ письма поэта къ Далласу видно, что спектакль, вызвавшій со стороны Байрона этотъ взрывъ негодованія, происходилъ въ Королевскомъ театрѣ 21 февраля 1809 г. Дана была опера "il Villegiatori Rezzani", съ участіемъ Нальди и Каталани, а затѣмъ -- музыкальный дивертисментъ Эджвилля: "Донъ-Кихоть, или свадьба Гамаша". Въ балетѣ участвовали: Дегэ, бывшій въ теченіе многихъ лѣтъ балетмейстеромъ Королевскаго театра, миссъ Гейтонъ и г-жа Анджіолини. Прэль не принимала участія въ этомъ спектаклѣ, но славилась вообще какъ балерина.

Хвала отцу распутниковъ Гевилю

И капищу безумія Арджилю.

"Въ предупрежденіе ошибки, вродѣ смѣшенія названія улицы съ фамиліей лица, я долженъ замѣтить, что здѣсь говорятся объ учрежденіи Argyle Booms, а вовсе не о герцогѣ Арджиля. Одинъ джентльменъ, съ которымъ я былъ немножко знакомъ, проигралъ въ этомъ учрежденіи нѣсколько тысячъ фунтовъ въ триктракъ. Въ оправданіе директора надо сказать, что имъ выражено было по этому доводу нѣкоторой неодобреніе; но какая надобность дозволять игру въ помѣщеніи, назначенномъ для собраній лицъ обоего дола? Неужели для женъ и дочерей тѣхъ лицъ, которыя имѣютъ счастіе или несчастіе быть мужьями и отцами, пріятно слышать, какъ въ одной комнатѣ щелкаютъ билліардные шары, а въ другой стучатъ кости?" (Байронъ).

Вотъ впереди -- Петроній современный.

" Петроній -- "судья изящества" при Негонѣ и "славный малый въ свое время", какъ говорится о Ганнибалѣ въ "Старомъ Холостякѣ" Конгрева". (Байронъ).

Онъ дѣдушкины тряпки одѣваетъ.

Опечатка. Слѣдуетъ читать: надѣваетъ.

Стр. 522.

Какъ Клодіусъ ты въ свѣтѣ проживешь

И какъ Фалкландъ въ міръ лучшій отойдешь.

"Клодіусъ -- mutato Domine de te fabula narratur. Покойнаго лорда Фалкланда я хорошо зналъ. Въ воскресенье вечеромъ я видѣлъ его за столомъ, у него же въ домѣ, радушнымъ и гостепріимнымъ хозяиномъ, а въ среду, въ три часа утра, передо мною уже лежали останки его мужества, сильныхъ чувствъ и горячихъ страстей. Это былъ храбрый и дѣятельный офицеръ; его ошибки были ошибками моряка -- и потому британцы, конечно, ихъ простятъ. Его поведеніе на полѣ битвы было достойно лучшей участи, а его поведеніе на ложѣ смерти обнаружило всю твердость характера этого человѣка, безъ всякихъ фарсовъ раскаянія; я говорю "фарсовъ раскаянія", потому что раскаяніе на смертномъ одрѣ есть фарсъ, настолько же безполезный для души, какъ врачъ для тѣла: и къ тому, и къ другому полезно обращаться только своевременно. Въ нѣкоторыхъ газетныхъ сообщеніяхъ говорилось объ агоніи умирающаго, объ его "слабомъ голосѣ" и пр. Когда я указалъ на это г. Гэвисайду, онъ воскликнулъ: "Ахъ, Боже мой! Какая нелѣпость говорить подобныя вещи о человѣкѣ, который умеръ какъ левъ!" Онъ сдѣлалъ больше: онъ умеръ какъ храбрый человѣкъ, ибо если бы онъ палъ подобною смертью на палубѣ фрегата, на который онъ только что былъ назначенъ, то послѣднія минуты его жизни считались бы примѣромъ героизма". (Байронъ). Чарльзъ Джонъ Кэри, виконтъ Фалкдандъ, умеръ отъ раны, полученной имъ въ поединкѣ съ Поуэлломъ, 28 февраля 1809 г.

Да чѣмъ же ты ихъ лучше, съумасшедшій.

" Достаточно съумасшедшій въ то время и не сдѣлавшійся съ тѣхъ поръ болѣе благоразумнымъ". (Позднѣйшее прим. Байрона).

Отъ Гафиза до Коульса-простофили.

" Что почувствовалъ бы персидскій Анакреонъ Гафизъ, если бы онъ могъ встать изъ своей великолѣпной гробницы въ Ширазѣ (гдѣ онъ покоится вмѣстѣ съ Фирдуси и Саади, восточными Гомеромъ и Катулломъ) и увидѣлъ бы, что его имя взято напрокатъ какимъ-то Стоттомъ изъ Дромера, однимъ изъ самыхъ безстыжихъ литературныхъ браконьеровъ ежедневной печати?" (Байронъ).

Пусть Мильсъ Андрюсъ съ куплетами хлопочетъ.

Майльсъ Эндрьюсъ былъ владѣльцемъ большого порохового завода въ Дартфордѣ и членомъ парламента. Ближайшими его друзьями были актеры и драматурги, и самъ онъ сочинялъ пьески съ куплетами. (Кольриджъ).

Гдѣ Роскоммонъ, Шеффильдъ!...

Графъ Роскоммонъ (1634 1685) авторъ мелкихъ стихотвореній и одинъ изъ основателей англійской литературной академіи; Джонъ Шеффильдъ, впослѣдствіи -- герцогъ Бокингэмъ (1649--1721), написалъ "Опытъ о поэзіи" и нѣсколько другихъ произведеній.

Карлейлево разслабленное пѣнье.

Фридерикъ Гоуардъ, графъ Карлейль (1748--1895), вице-король Ирландіи и пр., издалъ въ 1801 г. "Трагедіи и Комедіи". Онъ былъ двоюроднымъ братомъ и опекуномъ Байрона, который первоначально, вмѣсто находящихся въ текстѣ неблагопріятныхъ для Карлейля стиховъ, написалъ:

Кого же муза можетъ паграждать?

Фебъ къ одному лишь до сихъ поръ склонился:

Въ Карлейлѣ новый Роскоммонъ явился.

Но прежде, чѣмъ Байронъ успѣлъ послать свою сатиру издателю, Карлейль отвѣтилъ отказомъ на его просьбу -- ввести его въ палату лордовъ; въ отместку за это разсерженный поэтъ замѣнилъ три похвальные стиха двадцатью насмѣшливыми. Карлейль страдалъ нервными припадками, и Байрону сообщили, что нѣкоторые читатели увидѣли въ словахъ "разслабленное пѣнье" намекъ на эту болѣзнь. "Слава Богу", воскликнулъ поэтъ, "что я объ этомъ не зналъ; если бы зналъ, я не написалъ бы этого и не могъ бы написать. Конечно, я никогда не позволю себѣ смѣяться надъ физическими недостатками или болѣзнями".

Перъ, памфлетистъ, фатишка и поэтъ!

" Графъ Карлейль недавно издалъ брошюрку, цѣною въ 18 пенни, о современномъ состояніи театра, гдѣ предлагаетъ свой планъ устройства новой сцены. Будемъ надѣяться что лордъ и въ самомъ дѣлѣ сдѣлаетъ что-нибудь для театра, кромѣ своихъ трагедій". (Байронъ).

Телячья кожа больше къ вамъ идетъ.

" Сорви ты шкуру льва, одѣнься лучше кожею теленка!" (Шекспиръ. "Король Джонъ"). Сочиненія лорда Карлейля, великолѣпно переплетенныя, составляютъ главное украшеніе его библіотеки; все прочее, конечно, сущій вздоръ, -- за то хорошъ сафьянъ и коленкоръ!" (Байронъ).

Пусть будетъ плащъ Мельвиля вашъ покровъ.

"Плащъ Мельвиля" пародія на стихотвореніе "Плащъ Иліи", написанное Сэеромъ на смерть Вильяма Питта (1807). Смерть Фокса также вызвала нѣсколько "монодій".

Стр. 523.

Бранить я Розу также не хочу.

"Эта миловидная маленькая Джессика, дочь извѣстнаго жида Кинга, повидимому, является послѣдовательницею школы Delia Crusca; она издала два тома весьма почтенныхъ нелѣпостей въ стихахъ, кромѣ разныхъ романовъ въ стилѣ перваго изданія "Монаха". (Байронъ).

"Впослѣдствіи она вышла замужъ за "Утреннюю Почту" и хорошо сдѣлала; а теперь она умерла -- и сдѣлала еще лучше" (Позд. прим.).

Метафорой пугаетъ Мерри скучный.

Предыдущіе стихи относятся къ такъ наз. школѣ Delia Crusca, осмѣянной Джиффордомъ въ его Бавіадѣ и Мевіадѣ. Робертъ Мерри, вмѣстѣ съ г-жами Піоццы, Берти Грэтхидъ и Вильямомъ Парсонсомъ, а также съ нѣсколькими друзьями изъ итальянцевъ, основали во Флоренціи литературное общество подъ названіемъ Oziosi ("досужіе") и издали тамъ въ 1781 и 1785 гг. два сборника стихотвореній, въ которыхъ наговорили другъ другу всякихъ комплиментовъ. Черри, избранный въ члены извѣстной флорентинской академіи Delia Crusca, возвратившись въ Лондонъ, напечаталъ въ газетѣ "World" сонетъ "Любовь", подписавъ его "Della Crusca". Ему отвѣчала, также сонетомъ, Анна Коули, подъ псевдонимомъ "Анна-Матильда". Послѣ этого завязалась цѣлая стихотворная переписка, въ которой приняли участіе: Пердита Робинсонъ, подъ псевдонимомъ "Лаура-Марія", Шарлотга Дакръ, подъ псевдонимомъ "Роза-Матильда" и Робертъ Стоттъ, подъ псевдонимомъ "Гафизъ".

... Съ подписью О. P. Q. неразлучный.

" Это -- подписи разныхъ знаменитостей, появляющихся въ газетахъ въ отдѣлѣ стихотвореній" . (Байронъ).

Коль подмастерье броситъ молодой

И мастерскую и прилавокъ свой.

" Это намекъ на бѣднягу Блэкетта, которому тогда покровительствовала лэди Байронъ; но я въ то время этого не зналъ, иначе, вѣроятно, не написалъ бы этого" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).

Джозефъ Блэкеттъ (1786--1810), о которомъ Соути высказалъ очень лестное мнѣніе, былъ сынъ земледѣльца и по профессіи-починщикъ обуви. Онъ былъ "открытъ" Праттомъ (которыя впослѣдствіи издалъ и собраніе его сочинскій) и принятъ подъ покровительство семьи Мильбанкъ. Миссъ Мильбанкъ, впослѣдствіи лэди Байронъ, писала въ 1809 г.: "Въ Сигэмѣ живетъ въ настоящее время поэтъ, по имени Дж. Блэкеттъ, нѣчто вродѣ Борнса, все состояніе котораго заключается въ его талантѣ. Я вчера въ первый разъ его увидѣла; его манеры и рѣчь мнѣ очень поправились. Онъ очень застѣнчивъ, держитъ себя скромно, а въ рѣчахъ его слышится грусть и нѣкоторый сатирическій оттѣнокъ. Въ его стихотвореніяхъ сказывается, несомнѣнно, большой талантъ и сильный умъ..." Блэкеттъ умеръ въ сентябрѣ 1810 г., 23-хъ лѣтъ. Байронъ написалъ ему своеобразную эпитафію, см. стр. 552.

Самъ Кэпель Лофть въ восторгѣ отъ него.

" Кэпель Лофтъ, меценатъ башмачниковъ и генеральный составитель предисловій въ сочиненіямъ обиженныхъ судьбою стихотворцевъ, нѣчто вродѣ дарового акушера для тѣхъ, кто желаетъ разрѣшиться рифмами, но не знаетъ, какъ это сдѣлать". (Байронъ).

Кэпель Лофтъ, юристъ, поэтъ, критикъ и садоводъ, былъ покровителемъ поэта-самоучки Роберта Блумфильда, который былъ уроженцемъ Гонингтона, находящагося невдалекѣ отъ помѣстья Лофта, въ Суффолькѣ. Робертъ Блумфильдъ былъ воспитанъ двумя старшими своими братьями -- портнымъ Натаніэломъ и сапожникомъ Джоржемъ. Въ мастерской послѣдняго онъ сочинилъ и свою поэму "Фермерскій мальчикъ", напечатанную при помощи Лофта. Ср. "На тему изъ Горація", стр. 538.

Чѣмъ Блумфильду уступитъ брать Натанъ?

"См. оду, элегію, или какъ кому угодно назвать ее, Натаніэля Блумфильда на огражденіе Гонннгтонскаго луга". (Байронъ).

А ты Роджерсъ!...

"Можетъ быль, было бы излишнимъ напоминать читателю объ авторахъ "Утѣхъ Памяти" и "Утѣхъ Надежды", -- прекраснѣйшихъ дидактическихъ поэмъ на нашемъ языкѣ, за исключеніемъ лишь "Опыта о Человѣкѣ" Попа; но въ послѣднее время появилось такъ много стихоплетовъ, что даже имена Кэмпбелля и Роджерса кажутся уже странными". Къ этимъ строкамъ Байронъ въ 1816 г. приписалъ:

У прелестной Жакелины

Носикъ былъ совсѣмъ орлиный,

О прекрасной миссъ Гертрудѣ

Всѣ кричали какъ о чудѣ,

А великій Марміонъ

Къ полководцамъ былъ причтенъ,

И Кегамы гордый видъ

Гурка мужествомъ дивитъ.

"Я опять перечиталъ "Память" и "Надежду", и рѣшительно предпочитаю первую. Она написана удивительно изящно: во всей книгѣ нѣтъ ни одной вульгарной строчки. Роджерсъ не оправдалъ надеждъ, вызванныхъ его первыми стихотвореніями, но за нимъ все-таки остается большая заслуга".

Стр. 521.

Въ свидѣтели Джиффарда вызываю,

Съ нимъ Макнейля и Сотби приглашаю.

"Джиффордъ -- авторъ Бавіады и Мевіады, лучшихъ сатиръ нашего времени, и переводчикъ Ювенала. Сотби -- переводчикъ "Оберона" Виланда и "Георгикъ" Виргилія и авторъ эпической поэмы "Саулъ". Макнейль -- авторъ популярныхъ шотландскихъ воякъ, разошедшихся въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ" (Байронъ).

Зачѣмъ Джиффордъ не пишетъ ничего?

"Г. Джиффордъ обѣщалъ публично, что Бавіада и Мевіада не будутъ его послѣдними оригинальными произведеніями; надо ему объ этомъ напомнить". (Байронъ).

О бѣдный Уайтъ!...

"Генри Керкъ Уайтъ умеръ въ Кэмбриджѣ, въ октябрѣ 1806 г., вслѣдствіе переутомленія отъ усиленныхъ занятій, которыя должны были усовершенствовать его умъ и талантъ, не поддавшіеся пагубному вліянію бѣдствій и нищеты. Его стихотворенія изобилуютъ красотами, вызывающими у читателя живѣйшее сожалѣніе о преждевременной утратѣ этого талантливаго писателя". (Байронъ).

Керкъ Уайтъ (1785--1803) издалъ въ 1808 г. поэму "Клифтонъ Гровъ". Въ 1808 г. были изданы два тома его посмертныхъ произведеній и писемъ съ біографіею, написанною Соути.

Мой Краббъ любезный, музы сельской жрецъ.

" Я считаю Крабба и Кольриджа первыми поэтами вашего времени, по силѣ ихъ дарованія". (Байронъ).

Пусть Ши теперь вниманьемъ овладѣетъ.

" Г. Ши, авторъ "Риѳмъ объ искусствѣ" и "Элементовъ искусства". (Байронъ).

... О Райтъ! Ты могъ смотрѣть

На тѣ брега, ты ихъ умѣлъ воспѣтъ!

"Г. Райтъ, покойный генеральный консулъ на островахъ Архипелага, написалъ очень хорошую поэму, недавно изданную подъ заглавіемъ "Horae Ionicae" и посвященную описанію греческихъ острововъ и прилежащаго къ нимъ материка Греціи". (Байронъ. Ср. наст. изд. т. 1, стр. 499).

А вы, друзья, диковинныхъ камней

Сокрытый блескъ предъ свѣтомъ нашихъ дней

Раскрывшіе!...

" Переводчики Антологіи издали съ того времени отдѣльныя стихотворенія, обнаруживающія такой талантъ, который ожидаетъ только благопріятнаго случая для того, чтобы достигнуть выдающейся силы". (Байронъ).

Переводчиками греческой Антологіи были: Робертъ Блэндъ, Денманъ, Годжсонъ и, въ особенности, Германъ Нернвэль.

Стр. 525.

Пусть не напомнятъ пошлыя творенья

Намъ Дарвина, сонливаго пѣвца.

Эразмъ Дарвинъ (1731--1802), дѣдъ знаменитаго натуралиста, авторъ поэмъ: "Ботаническій Садъ" и "Храмъ природы".

Но вслѣдъ затѣмъ усталый рѣжетъ глазъ.

"Невниманіе публики къ "Ботаническому Саду" является доказательствомъ возрождающагося вкуса. Единственное достоинство этого произведенія въ описаніяхъ". (Байронъ).

Вордсвортовой поэзіи бездарной.

Такое мнѣніе Байрона не было зрѣлымъ сужденіемъ, и самъ онъ во рѣшился высказать его въ статьѣ о стихотвореніяхъ Вордсворта, помѣщенной въ "Crosby Magazine" 1807 г. Рѣзкое выраженіе вызвано было отчасти пренебреженіемъ новыхъ поэтовъ въ Попу и Драйдону, отчасти желаніемъ уязвить "лэкистовъ" въ лицѣ одного изъ ихъ "братства". (Кольриджъ).

А Лэму съ Лойдомъ кажется нѣжнѣй

Мелодіи небесной.

"Гг. Лэмъ и Лойдъ -- самые негодные прихвостни Соути и Ко.". (Байронъ).

О Вальтеръ Скоттъ! Пусть твой оставитъ геній

Кровавую поэзію сраженій.

" Я все-таки надѣюсь, что въ ближайшей поэмѣ г. В. Скотта герой или героиня будутъ менѣе увлечены "Грамари" и будутъ болѣе сообразоваться съ грамматикой, нежели героиня "Пѣсни послѣдняго менестреля" и ея разбойника Вильяма Делоррэнъ". (Байронъ).

Карлейль, Матильда, Стоттъ, вся банда злая.

" Могутъ спросить, отчего я такъ порицаю графа Карлейля, моего опекуна и родственника, которому я нѣсколько лѣтъ назадъ посвятилъ собраніе своихъ дѣтскихъ стихотвореній? Опекунство его было только номинальнымъ; по крайней мѣрѣ насколько это мнѣ извѣстно; отъ родства съ нимъ я не могу избавиться, я очень объ этомъ сожалѣю; а такъ какъ самъ лордъ, повидимому, совсѣмъ забылъ объ этомъ родствѣ при одномъ случаѣ весьма для меня важномъ, то и я не считаю нужнымъ отягощать свою память этимъ воспоминаніемъ. Я не думаю, что личными раздорами можно оправдывать несправедливое осужденіе своего брата-писателя; но я не вижу причины, почему эти раздоры должны препятствовать осужденію, когда писатель, благородный, или неблагородный въ теченіе цѣлаго ряда лѣтъ, вводитъ въ заблужденіе "почтеннѣйшую" (какъ говорится въ предисловіяхъ) публику цѣлыми кучами правовѣрнѣйшаго и несомнѣннѣйшаго вздора. Кромѣ того, въ порицаніи лорда я выступаю не одиноко: его сочиненія были уже по справедливости оцѣнены нашими литературными патриціями. Если я ранѣе своего совершеннолѣтія говорилъ что-нибудь лестное для бумажныхъ издѣлій лорда, то это было говорено только въ офиціальномъ посвященіи и притомъ больше по совѣту другихъ, чѣмъ по моему собственному желанію, и я пользуюсь первымъ представившимся мнѣ случаемъ для того, чтобы искренно въ этомъ покаяться. Я слышалъ, будто нѣкоторыя лица считаютъ меня обязаннымъ лорду Карлейлю; если это правда, то я очень желалъ бы знать, въ чемъ именно я ему обязанъ, чтобы затѣмъ публично въ этомъ сознаться. Теперешнее же мое скромное мнѣніе объ его печатныхъ вещахъ я готовъ подтвердитъ, въ случаѣ надобности, цитатами изъ элегій, эклогій, одъ, эпизодовъ и разныхъ шутливыхъ и изысканныхъ трагедій, подписанныхъ его именемъ.

"Вся кровь всѣхъ Говардовъ -- увы, не въ силахъ

Съ рабовъ, глупцовъ иль трусовъ смыть кіеймо".

Такъ сказалъ Попъ. "Аминь!" (Байронъ).

"Слишкомъ грубо, каковы бы ни были причины". (Поздн. прим.)

Стр. 526.

Какъ фениксъ на кострѣ, вдругъ слава вспыхнетъ.

"Чортъ побери этого феникса! И откуда онъ тутъ взялся?" (Поздн. прим.)

Хотя теперь печатными станками

Владѣетъ Горъ съ позорными стихами

И жалкій Гойлъ.

Чарльзъ-Джемсъ Горъ (1781--1865) близкій другъ руководителей евангелической партіи, получилъ въ Камбриджѣ, въ 1807 г., Синтоновскую премію за свою поэму "Кораблекрушеніе св. Павла". Чарльзъ Гойль также удостоился Ситоновской преміи за поэму "Исходъ". Гойль, который помогъ картежникамъ", -- Эдмундъ (1672-1769), былъ изобрѣтателемъ виста.

Вотъ тратитъ Кларкъ свой безполезный трудъ.

"Этотъ господинъ, недавно обнаружившій самые яростные признаки завзятаго графоманства, сочинилъ поэму подъ названіемъ "Искусство быть пріятнымъ", въ которой мало пріятнаго и еще меньше поэзія. Онъ дѣйствуетъ также въ качествѣ ежемѣсячнаго стипендіата и собирателя клеветъ "Сатириста". Если бы этотъ злополучный молодой человѣкъ промѣнялъ журналы на математику и постарался бы получить приличную ученую степень въ университетѣ, то это, конечно, было бы для него выгоднѣе, чѣмъ нынѣшнее его жалованье.

"Примѣчаніе. Одинъ злополучный молодой человѣкъ изъ Эммануэль-колледжа въ Кэмбриджѣ, по имени Гьюсонъ Кларкъ, недавно обнаружилъ самые яростные признаки завзятаго графоманства. Болѣзнь эта началась у него нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и "Ньюкэстльскій Вѣстникъ" изобиловалъ его ранними литературными опытами, къ великому назиданію мѣщанокъ Ньюкэстля, Морпета и даже мѣстностей, прилегающихъ въ Бервику и Твиду. Означенные опыты, въ свою очередь, изобиловали насмѣшливыми выходками противъ родины автора, города Ньюкэстля, г. Матіаса и Анакреона Мура. Чѣмъ эти господа обидѣли г. Гьюсона Кларка, остается неизвѣстнымъ; но городъ, на рынкахъ котораго онъ покупалъ себѣ провизію и въ ежемѣсячномъ журналѣ котораго онъ печаталъ свою прозу. Конечно, заслуживалъ лучшаго отношенія. Г-ну Гьюсону Кларку слѣдовало бы помнить пословицу о томъ, что "только негодная птица мараетъ свое гнѣздо". Теперь онъ пишетъ въ "Сатиристѣ". Мы совѣтуемъ молодому человѣку броситъ журналы и заняться математикой, и думаемъ, что пріобрѣтеніе ученой степени въ Кэмбриджѣ будетъ ему и полезнѣе. и въ концѣ концовъ, выгоднѣе нежели его нынѣшнія недолговѣчныя упражненія". (Байронъ).

"Сатиристъ" былъ ежемѣсячный журналъ, съ картинками въ краскахъ, выходившій въ 1808-- 1814 гг. На страницахъ этого журнала печатались пародіи на стихи Байрона и насмѣшливыя рецензіи на "Часы Досуга" и проч. Этимъ и объясняется злой отзывъ Байрона о Кларкѣ, -- отзывъ, который самъ поэтъ въ 1816 г. призвалъ вполнѣ правильнымъ и вполнѣ заслуженнымъ".

Вандальской расы мрачное жилье.

"Императоръ Пробъ переселилъ въ Кэмбриджширъ значительное количество кандаловъ", говоритъ Гиббонъ въ Исторіи паденія Римской имперіи. Въ справедливости этого факта нѣтъ основаній сомнѣваться: названное племя еще и теперь тамъ процвѣтаетъ". (Байронъ).

Годгсона стихъ тебѣ поможетъ мало.

"Имя этого писателя не нуждается въ похвалахъ: человѣкъ, обнаружившій несомнѣнный талантъ въ переводахъ, конечно, можетъ явиться столь же талантливымъ и въ оригинальныхъ своихъ произведеніяхъ, блестящій образецъ которыхъ мы надѣемся вскорѣ имѣть". (Байронъ).

Вотъ тамъ Ричардсъ огонь свой почерпалъ

А про дѣла намъ предковъ разсказалъ.

"Первобытные британцы" -- превосходная поэма Джорджа Ричардса". (Байронъ).

Въ томъ креслѣ Портландъ, гдѣ сидѣлъ нашъ Питтъ!

"Одинъ изъ моихъ друзей на вопросъ: отчего его милость герцогъ Портландъ похожъ на старую бабу?-- отвѣчалъ: "кажется, оттого, что онъ невыносимъ". Его милость уже отправился теперь къ своимъ бабушкамъ, гдѣ будетъ спать такъ же крѣпко, какъ всегда; впрочемъ, его сонъ былъ лучше бодрствованія его товарищей по министерству 1811". (Байронъ).

Вильямъ-Генри Кэвендишъ, герцогъ Портландскій, бывшій въ 1807 г. первымъ министромъ, умеръ въ 1809 г.

Кельнэ напротивъ цѣпь откроетъ горъ.

"Кельнэ -- старинное названіе Гибралтара". (Байронъ).

За славою пусть гонится Эльджинъ.

"Лордъ Эльджинъ хочетъ увѣрить насъ, что всѣ фигуры, съ носами и безносыя, въ его лавочкѣ суть творенія Фидія! Credat ludaeus!" (Байронъ).

Стр. 527.

Топографомъ пусть будетъ старый Джель.

Сэръ Вильямъ Джель издалъ "Топографію Трои" (1804), "Географію и древности Итаки" (1807) и "Путеводитель по Греція" (1808). О двухъ послѣднихъ книгахъ Байронъ написалъ рецензію въ "Ежемѣсячномъ Обозрѣніи" 1800 г., въ примѣчаніи же къ приведенному стиху говоритъ: "Топографія Трои и Итаки" г. Джелля не можетъ не заслужить одобренія всякаго читателя, одареннаго классическимъ вкусомъ, которому сообщаемыя авторомъ свѣдѣнія вполнѣ отвѣчаютъ". Впослѣдствіи, однако, Байронъ, лично ознакомившись съ описанными у Джелля мѣстностями, измѣнилъ свое мнѣніе объ его трудахъ и призналъ его обозрѣніе "поспѣшнымъ и поверхностнымъ".

Безжалостный, но справедливый судъ.

"Я искренно желалъ бы, чтобы большая часть этой сатиры вовсе не была написана, -- не только по несправедливости многихъ критическихъ и личныхъ отзывовъ, но и по тому тону и характеру, которыхъ я не могу одобрить". Байронъ. 14 іюля 1816 г. Діодати, Женева".

Послѣсловіе ко второму изданію.

Въ то время, когда настоящее изданіе находилось уже въ печати, мнѣ сообщили, что мои добросовѣстные и возлюбленные братцы, Эдинбургскіе обозрѣватели, приготовляютъ жесточайшую критику на мою бѣдную, скромную и безобидную музу, которую они уже такъ дьявольски обидѣли своимъ безбожнымъ сквернословіемъ.

Tantaene animis coelestibus irae?

Я думаю, что мнѣ можно сказать о Джеффри словами сэра Андрью Эгчика: "Если-бъ я зналъ, что онъ такой бойкій и мастеръ драться, такъ чортъ бы его взялъ прежде чѣмъ я его вызвалъ" {"Двѣнадцатая Ночь", д. III, сц. 5 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, II, 540).}. Какъ жаль, что я буду уже за Босфоромъ прежде, чѣмъ ближайшій номеръ "Обозрѣнія" переѣдетъ черезъ Твидъ! Но я еще надѣюсь закурить имъ свою трубку въ Персіи {Статья эта не появилась въ печати, и Байронъ, въ стихотвореніи "На тему изъ Горація", насмѣшливо отозвался о молчаніи Джеффри, видя въ немъ доказательство, что критикъ уступилъ поле сраженія.}.

Мои сѣверные друзья обвинили меня -- и справедливо -- въ личныхъ нападкахъ на ихъ великаго литературнаго людоѣда Джеффри; но что же мнѣ было дѣлать съ нимъ и съ его грязной сворой, которая кормится ложью и сплетнями и утоляетъ свою жажду злоязычіемъ? Я приводилъ факты и безъ того всѣмъ хорошо извѣстные, а о характерѣ Джеффри свободно высказалъ свое мнѣніе, на которое онъ до сихъ поръ не обижался: развѣ мусорщика можно запачкать грязью, которую въ него бросаютъ? Пустъ говорятъ, что я покидаю Англію потому, что оскорбилъ "лицъ, пользующихся въ городѣ уваженіемъ за свои умственныя качества"; я еще вернусь, и думаю, что ихъ мщеніе не остынетъ до моего возвращенія. Тѣ, кто меня знаетъ, могутъ засвидѣтельствовать, что причины моего отъѣзда изъ Англіи но имѣютъ ничего общаго съ опасеніями -- литературными или личными; а тѣ, кто меня не знаетъ, когда-нибудь въ этомъ убѣдятся. Со времени изданія настоящаго сочиненія мое имя не было тайной; я большею частью находился въ Лондонѣ, готовый отвѣчать за свою дерзость, и ежедневно ожидалъ различныхъ вызововъ; но -- увы!-- "вѣкъ рыцарства умчался", или, выражаясь по-просту, въ ваше время у людей не хватаетъ духу.

Есть одинъ молодой человѣкъ, именуемый Гьюсономъ Кларкомъ (подразумѣвай: "эсквайръ"), призрѣваемый въ Эммануэль-колледжѣ и, какъ кажется, уроженецъ Бервика на Твидѣ. Я вывелъ его на этихъ страницахъ въ гораздо лучшей компаніи, нежели та, въ которой онъ обыкновенно вращается; не взирая на это, онъ оказался очень злой собачонкой, и безъ всякой явной для меня причины, если не считать личной его ссоры съ медвѣдемъ, котораго я взялъ съ собой въ Кэмбриджъ въ товарищи и успѣхамъ котораго помѣшала зависть его ровесниковъ изъ Триняти-колледжа. Въ теченіе цѣлаго года и нѣсколькихъ мѣсяцовъ сей юноша не переставалъ нападать на меня и, что гораздо хуже, -- на упомянутую выше безобидную невинность, въ журналѣ "Сатиристъ". Я ровно ничѣмъ его на это не вызвалъ; я даже не слыхалъ его имени раньше, чѣмъ оно появилось въ "Сатиристѣ", стало быть, у него нѣтъ причины жаловаться на меня, и я имѣю право сказать, что онъ скорѣе долженъ бы былъ быть доволенъ мною. Я помянулъ теперь всѣхъ тѣхъ, кто сдѣлалъ мнѣ честь упоминаніемъ обо мнѣ и о моихъ близкихъ, т. е. о моемъ медвѣдѣ и о моей книгѣ, -- за исключеніемъ только редактора "Сатириста", который, повидимому, джентльмэнъ, а впрочемъ, -- Богъ его знаетъ! Мнѣ хотѣлось бы, чтобы онъ удѣлилъ частичку своего джентльмэнства подчиненнымъ ему писакамъ, Я слышалъ, что г. Джернингэмъ намѣренъ вступиться за своего мецената, лорда Карлейля. Я надѣюсь, однако, что этого не случится: онъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ людей, которые въ теченіе моего весьма краткаго съ ними знакомства, въ дни моего отрочества, относились ко мнѣ ласково; поэтому что бы онъ ни сдѣлалъ и что бы ни сказалъ, я не перенесу молча. Болѣе я ничего не имѣю прибавить, кромѣ общаго засвидѣтельствованія моей признательности читателямъ, издателямъ и книгопродавцамъ. Говоря словами Вальтера Скотта, я желаю

"Всѣмъ добрымъ людямъ доброй ночи:

Пусть сладкій совъ смежитъ имъ очи".