Появленіе въ печати перваго сборника стихотвореній Байрона "Часы досуга" вызвало въ англійскихъ журналахъ болѣе или менѣе обстоятельныя рецензіи, изъ которыхъ однѣ отнеслись къ молодому автору сдержанно или благосклонно, другія враждебно или насмѣшливо. Въ первыхъ къ поэту обращались съ просьбой измѣнить якобы принятое имъ рѣшеніе не писать ничего больше, и выражалось желаніе, чтобы онъ "доставилъ публикѣ удовольствіе какимъ нибудь новымъ сочиненіемъ какъ можно скорѣе". Въ "Critic Review" Байрона (по его собственнымъ словамъ) "вознесли до небесъ" и предсказывали ему блестящую будущность. Въ очень авторитетномъ и распространенномъ журналѣ "Monthly Review" указывалось на "легкость, силу, энергію, жаръ" многихъ стихотвореній, въ авторѣ усматривались и умственное могущество и полетъ мыслей, заставляющіе искренне желать, чтобъ онъ былъ разумно направленъ по своему житейскому пути. Въ нѣсколькихъ другихъ журналахъ были помѣщены отзывы въ такомъ же родѣ.
Изъ рецензій враждебныхъ особенно выдались своею рѣзкостью помѣщенная въ "Satiric", гдѣ, по словамъ Байрона, его "страшно разнесли", и главнымъ образомъ статья въ "Edinburgh Review", послужившая, какъ увидимъ ниже, стимуломъ къ его первому сатирическому произведенію. "Стихотворенія этого молодого лорда -- писалъ рецензентъ -- принадлежатъ къ тому классу произведеній, который совершенно справедливо проклинается людьми и богами. Дѣйствительно, мы не помнимъ, чтобы когда нибудь попадался намъ на глаза сборникъ стиховъ, такъ мало, какъ этотъ, удаляющійся отъ того, что мы называемъ вообще посредственностью. Произведенія эти смертельно плоски, не повышаются и не понижаются и остаются всегда на одномъ уровнѣ, какъ остается на немъ стоячая вода". Ѣдко смѣется рецензентъ надъ авторскимъ подчеркиваніемъ своего несовершеннолѣтія и своего аристократическаго происхожденія, и даетъ совѣтъ "совсѣмъ оставить стихотворство и съ большею пользою примѣнять на дѣлѣ свои дарованія, которыя не малы..."; критикъ не признаетъ въ юномъ авторѣ никакого поэтическаго жара и воображенія, никакой оригинальности и самостоятельности; упрекаетъ въ прямомъ подражаніи Грею, Роджерсу и другимъ поэтамъ... "Но какого бы мнѣнія -- иронически заканчивается статья -- ни были мы на счетъ стихотвореній этого несовершеннолѣтняго аристократа, надо принять ихъ такими, какія они есть, и довольствоваться ими, ибо это будутъ его послѣднія произведенія. Нѣтъ вѣроятности, чтобы онъ -- и по своему общественному положенію, и по ожидающимъ его впереди занятіямъ -- удостоилъ сдѣлаться писателемъ. Возьмемъ же то, что онъ намъ предлагаетъ, и будемъ благодарны. По какому праву намъ, бѣднякамъ, быть придирчивыми и недовольными? Намъ слѣдуетъ радоваться уже тому, что мы получили столько отъ человѣка такаго сана, который не живетъ на чердакѣ (это ссылка на слова Байрона въ предисловіи къ "Часамъ досуга"), а обладаетъ ньюстедскимь аббатствомъ. Повторяемъ -- будемъ благодарны. Какъ честный Санчо, будемъ благословлять Бога за то, что намъ даютъ, и не станемъ смотрѣть въ зубы даровому коню".
Всякому, знакомому съ сборникомъ стихотвореній, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, кидается въ глаза полная несправедливость отзыва; при появленіи рецензіи, эту несправедливость замѣтили и осудили такіе выдающіеся люди, какъ В. Скоттъ, который намѣревался даже писать юному поэту, чтобы выразить ему свое сочувствіе и утѣшеніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ она обличаетъ и явное пристрастіе рецензента, хотя онъ и увѣряетъ, что въ журналѣ дано мѣсто такому подробному разбору только для того, чтобы исполнить упоминаемое авторомъ въ предисловіи къ "Hours of Idleness" мнѣніе Джонсона на счетъ литературныхъ произведеній аристократовъ. Но очевидно, что причина тутъ иная. Это -- не равнодушно снисходительное отношеніе могущественнаго журнала къ первымъ произведеніямъ даровитаго юноши; тутъ чуть не въ каждой строкѣ слышится сердитое раздраженіе; такъ относятся къ произведеніямъ, которымъ во всякомъ случаѣ придаютъ выдающееся значеніе съ той или другой стороны. Вотъ почему изъ всѣхъ предположеній о томъ, кто былъ авторъ этой статьи -- самое вѣроятное, что онъ лицо, прикосновенное къ Кембриджскому университету, и что такимъ образомъ рѣзкій отзывъ -- отплата за сатирическое изображеніе этого университета въ "Hours of Idleness".
Уже до появленія рецензіи "Edinburgh Review" и въ ожиданіи ея Байронъ, въ виду авторитетнаго значенія, которымъ пользовался въ англійскомъ обществѣ и литературномъ мірѣ этотъ журналъ, находился въ тревожномъ состояніи. "Я сдѣлался -- писалъ онъ Бичеру въ 1808 г.-- такимъ важнымъ лицомъ, что противъ меня готовится жестокое нападеніе въ ближайшемъ номерѣ "Edinburgh Review".. Вамъ извѣстно, что система этихъ Эдинбургскихъ господъ состоитъ въ нападеніи на всѣхъ. Они не хвалятъ никого, и ни публика, ни авторъ не могутъ ожидать ихъ похвалъ. Но быть цитированнымъ ими все-таки уже составляетъ нѣчто, ибо они, по ихъ собственнымъ заявленіямъ, разбираютъ только тѣ сочиненія, которыя достойны общаго вниманія".
Напечатанная статья произвела на автора "Hours of Idleness" сильное, потрясающее впечатлѣніе. "Не получили ли вы вызова на дуэль?" -- спросилъ его при встрѣчѣ одинъ пріятель немедленно послѣ появленія рецензіи; "и дѣйствительно -- говоритъ Т. Муръ -- столь подвижное лицо Байрона должно было въ подобномъ кризисѣ выражать ужасающую энергію. Гордости его была нанесена сильная рана, честолюбіе его было унижено, -- но это чувство униженія просуществовало всего нѣсколько минутъ. Живая реакція его ума противъ несправедливаго нападенія пробудила въ немъ полное сознаніе своего дарованія и горделивая увѣренность въ успѣхѣ своего мщенія заставила его забыть стыдъ и тяжелое чувство, причиненное оскорбленіемъ".
Это мщеніе -- "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели" -- сатира, появившаяся въ мартѣ 1809 г. безъ имени автора, т. е. черезъ четырнадцать мѣсяцевъ послѣ напечатанія рецензіи, а въ октябрѣ того же года вышедшая вторымъ изданіемъ, и уже не анонимно. Сатира была впрочемъ вызвана не исключительно статьею "Edinburgh Review": началъ Байронъ писать ее уже прежде, а нѣкоторая часть была даже написана въ промежуткѣ между первымъ и вторымъ изданіемъ; и тутъ имъ руководило не личное чувство, а образовавшееся въ немъ и еще не провѣренное солиднымъ критическимъ анализомъ непріязненное отношеніе къ современной поэзіи въ большинствѣ ея представителей. Уже въ 1807 г., слѣдовательно за два года до сочиненія "Англійскихъ Бардовъ", составивъ списокъ прочитанныхъ имъ до того времени книгъ, онъ сдѣлалъ къ нему такое примѣчаніе: "Я избѣгалъ здѣсь упоминанія о нашихъ живыхъ еще поэтахъ; между ними нѣтъ ни одного, который переживетъ свои произведенія. Вкусъ угасаетъ между нами. Еще столѣтіе -- и наше могущество, наша литература и наше имя сотрутся съ лица земли и будутъ составлять только незамѣтную точку на страницахъ исторіи человѣчества", Рецензія эдинбургскаго журнала послужила только стимуломъ къ окончанію сатиры и несомнѣнно была причиною ея усиленной и въ большей части совершенно неосновательной рѣзкости. Но дѣйствуя въ этомъ случаѣ подъ впечатлѣніемъ личнаго раздраженія, Байронъ не хотѣлъ, однако, выйти на бой голословно, не имѣя подъ собой фактической почвы, не вооружась, такъ сказать, съ ногъ до головы. Только почву эту выбралъ онъ не совсѣмъ удачно: главнымъ образцомъ для изощренія себя въ сатирическомъ родѣ онъ взялъ любимца своего Попа съ его, правда, остроумной, но вычурной и искусственной "Дунціадой", усердно изучая вмѣстѣ съ тѣмъ и другихъ сатириковъ.
Темой для нападенія на современную поэзію послужили для Байрона, по его словамъ, "дураки". На нихъ учиняетъ онъ свою "травлю", дичью въ которой служатъ ему спеціально "писаки". Но Ювеналовская жилка была слишкомъ сильна въ будущемъ авторѣ "Донъ Жуана", чтобы онъ ограничился однимъ литературнымъ міромъ. Попутно клеймитъ его сатира и то, чего литературная, на его взглядъ, испорченность составляла только часть; то, что впослѣдствіи дало такую пищу его "Донъ Жуану" и многимъ другимъ произведеніямъ -- испорченность англійскаго общества, "чудовищные пороки" того времени, времени, когда "торжествующій порокъ кичится своимъ могуществомъ, видя преклоненными передъ собою тѣхъ, которые умѣютъ только преклоняться; когда безуміе, часто предшествующее преступленію, украшаетъ свою дурацкую шапку колокольчиками всевозможныхъ цвѣтовъ; когда глупцы и мерзавцы, заключивъ между собою союзъ, становятся во главѣ всего и чинятъ судъ и расправу на золотыхъ вѣсахъ. "Въ современномъ обществѣ нашъ сатирикъ усматриваетъ множество явленій, дающихъ ему обильный матеріалъ, множество "дураковъ, спины которыхъ требуютъ бича",-- и затѣмъ вступаетъ въ ту область, которая собственно и составляетъ предметъ его изображенія.
Сперва онъ останавливается на современной критикѣ, конечно, имѣя въ виду главнымъ образомъ рецензію въ "Edlnboruh Review", и тутъ, при отношеніи довольно пристрастномъ къ своимъ рецензентамъ, дѣлаетъ нѣсколько мѣткихъ и справедливыхъ замѣчаній относительно англійской критики вообще, отлично характеризуя ту критику, которая есть не что иное, какъ пасквиль. Вслѣдъ за этимъ производится генеральный смотръ всѣхъ современныхъ поэтовъ (исключительно стихотворцевъ), и присутствующій на немъ читатель, мало-мальски знакомый съ исторіею англійской литературы, съ недоумѣніемъ выслушиваетъ сожалѣніе автора о славномъ прошедшемъ этой поэзіи -- но прошедшемъ не Шекспировскомъ, не Бернсовскомъ, а Драйдена, Попа, въ сравненіи съ которыми современные автору поэты -- "жалкіе барды", "тупоумные конкуренты разныхъ школъ, оспаривающіе другъ у друга пальму первенства". Кто же эти писаки, стихоплеты съ точки зрѣнія молодого, только что вступившаго на литературное поприще Байрона?
Вальтеръ Скоттъ, Соути (въ ту пору еще не опозорившій себя доносами на Байрона и "сатанинскую школу"), Вордсвортъ, Кольриджъ, Томасъ Муръ! И ужъ если таково отношеніе сатирика къ писателямъ, игравшимъ въ современной англійской литературѣ первую роль, то понятно, какъ достается отъ него дѣятелямъ второстепеннымъ и третьестепеннымъ! И затѣмъ наносятся удары драматургамъ, на которыхъ, по его убѣжденію, лежитъ вина "позорнаго упадка англійской прославленной сцены" и критикамъ -- особенно критикамъ! -- между которыми вызываютъ самое сильное озлобленіе автора дѣятели шотландской школы (уже потому, впрочемъ, что она, олицетворившаяся въ "Edinburgh Review", стояла во главѣ англійской критики), эти "сѣверные волки, не перестающіе грабить въ ночной темнотѣ, подлыя твари съ адскимъ инстинктомъ, кидающіяся на все встрѣчное: молодое и старое, живое и мертвое, безпощадныя гарпіи, которыя должны жрать во что бы то ни стало!"
Если въ рецензіи "Edinburgh Review" нельзя не усмотрѣть ничего, кромѣ несправедливости и пристрастія, то никто не станетъ, конечно, оспаривать присутствіе этихъ же недостатковъ и въ сатирѣ Байрона. Объясняемое -- если не оправдываемое -- личнымъ раздраженіемъ по отношенію къ критикамъ, оно представляется непонятнымъ относительно поэтовъ, несомнѣнно талантливыхъ и занимающихъ въ исторіи литературы почетное мѣсто. Никакого личнаго раздраженія тутъ быть не могло. Причину, слѣдовательно, нужно видѣть или въ слабомъ критическомъ чувствѣ Байрона, или въ несогласіи его міровоззрѣнія съ міровоззрѣніемъ этихъ поэтовъ (на что въ сатирѣ есть указаніе), или, наконецъ, въ свойственной такимъ натурамъ, какъ Байронъ, въ ихъ молодые годы, граничащей съ заносчивостью самонадѣянности, вытекающей, можетъ быть, изъ тайнаго и естественнаго сознанія, что скоро блескъ всѣхъ этихъ именъ потускнѣетъ передъ его именемъ. Какъ бы то ни было, такъ или иначе, но сатира "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели", какъ оцѣнка дѣятельности упоминаемыхъ въ ней писателей, не выдерживаетъ критики, -- и Байронъ самъ скоро пришелъ къ такому-же заключенію. Сатиру свою онъ напечаталъ передъ первымъ путешествіемъ за границу; въ его отсутствіе она выдержала еще два изданія. а когда онъ вернулся, то немедленно же рѣшился навсегда изъять изъ печати это произведеніе, искренне раскаиваясь въ его сочиненіи. Раскаяніе его было тѣмъ сильнѣе, что нѣкоторые изъ оскорбленныхъ имъ поэтовъ не только простили ему за неслыханную дерзость, но даже, при возвращеніи его изъ-за границы, съ восторгомъ привѣтствовали, какъ геніальнаго творца только что написанныхъ двухъ первыхъ пѣсенъ "Чайльдъ Гарольда". Онъ скупилъ остававшіеся въ продажѣ экземпляры, сжегъ ихъ, и когда девять лѣтъ спустя нашелъ у Меррея единственный уцѣлѣвшій экземпляръ, то написалъ на немъ: "Эта книга -- собственность другого, и это единственная причина, мѣшающая мнѣ сжечь этотъ жалкій памятникъ слѣпого гнѣва и несправедливаго озлобленія". Тутъ же на поляхъ противъ разныхъ мѣстъ сдѣлалъ онъ замѣтки въ родѣ "несправедливо", "слишкомъ свирѣпо% "скверно, потому что имѣетъ личный характеръ", и т. п. "Я искренне желалъ бы, -- написано имъ въ концѣ этого экземпляра, -- чтобы большая часть этой сатиры никогда не была написана -- не только вслѣдствіе несправедливостей многихъ отзывовъ и личнаго раздраженія, но и потому, что я не могу одобрить ни тона, ни духа ея". И еще позднѣе, въ разговорѣ съ Медвиномъ, Байронъ заявилъ, что употреблялъ всѣ усилія, чтобы это произведеніе никогда больше не издавалось ни въ Англіи, ни въ Ирландіи.
Но при этихъ, сознаваемыхъ каждымъ свѣдущимъ и безпристрастнымъ читателемъ, равно какъ и самимъ авторомъ, недостаткахъ, сатира Байрона обладаетъ, безспорно, независимо отъ нихъ и громадными достоинствами, обличающими уже теперь будущаго великаго поэта: мѣткостью многихъ характеристикъ, несмотря на преувеличенную рѣзкость, блестящимъ остроуміемъ, порывистой силой негодованія тамъ, гдѣ онъ клеймитъ общественные пороки, благородствомъ тона въ тѣхъ случаяхъ, когда въ немъ говоритъ искреннее и глубокое чувство, гармоническимъ соединеніемъ лирическаго и сатирическаго элементовъ. Наконецъ, немаловажное, думаемъ, значеніе имѣетъ и самостоятельная смѣлость, съ которой 21-лѣтній поэтъ выступилъ противъ давно и прочно установившихся литературныхъ авторитетовъ своего отечества.
Петръ Вейнбергъ.