Приложеніе.

Среди народа порабощеннаго, вынужденнаго прибѣгать къ иностраннымъ типографіямъ даже для печатанія своихъ религіозныхъ книгъ, слѣдуетъ удивляться не столько тому, что мы находимъ такъ мало изданій, посвященныхъ общимъ вопросамъ, сколько тому, что подобныя изданія вообще существуютъ. Общее количество грековъ, разсѣянныхъ по Турецкой имперіи и въ другихъ мѣстахъ, составляетъ, вѣроятно, не больше трехъ милліоновъ; и при столь незначительной численности нельзя найти другого народа съ такимъ большимъ, относительно, количествомъ книгъ и писателей, какъ у грековъ вашего столѣтія. "Да", скажутъ великодушные адвокаты притѣсненія, которые, увѣряя въ невѣжествѣ грековъ, хотятъ предупредить возраженія: -- "да, конечно; но это все, или почти все, -- сочиненія церковныя, а стало быть -- ни къ чему не годныя". Хорошо; о чемъ же другомъ они могутъ писать? Довольно забавно слышать разсужденія европейца, а въ особенности -- англичанина, который можетъ злоупотреблять правительствомъ собственной страны, или француза, который можетъ злоупотреблять властью всякаго правительства, кромѣ своего собственнаго, и разсуждать сколько угодно о любомъ предметѣ философскомъ, религіозномъ, научномъ или моральномъ, подсмѣиваясь надъ греческими легендами. Но грекъ о политикѣ писать не смѣетъ, а науки касаться не можетъ -- по недостатку образованія; если онъ сомнѣвается въ религіи -- его отлучаютъ и осуждаютъ; такимъ образомъ, его соотечественники не отравлены современной философіей; а что касается морали, то, благодаря туркамъ, подобныхъ вещей у грековъ не имѣется. Что же остается греку, если онъ чувствуетъ литературное призваніе? Только религія, да житія святыхъ; и вполнѣ естественно, что люди, которымъ такъ мало оставлено въ этой жизни, размышляютъ о жизни будущаго вѣка. Оттого и нѣтъ ничего удивительнаго, если въ лежащемъ теперь передо мною каталогѣ пятидесяти пяти греческихъ писателей, изъ которыхъ многіе еще недавно были въ живыхъ, не болѣе пятнадцати касаются иныхъ предметовъ, кромѣ религіозныхъ. Упомянутый каталогъ находится въ 26-й главѣ 4-го тома "Церковной Исторіи" Мелетія {Въ подлинникѣ "Приложенія" обширнѣе. Предыдущія строки служатъ только предисловіемъ къ особому приложенію, подъ заглавіемъ: "Замѣчанія о ромейскомъ или новогреческомъ языкѣ, съ образцами и переводами", которое было напечатано въ концѣ книги въ первомъ и слѣдующихъ изданіяхъ "Чайльдъ-Гарольда". Оно заключаетъ въ себѣ: 1) списокъ новогреческихъ писателей; 2) греческую боевую пѣснь: Δεῦτε, παὶδες τῶν Ἑλλὴνῶν; 3) "ромейскіе отрывки", изъ которыхъ первый,--"сатира въ видѣ разговора" переведенъ; 4) сцена изъ комедіи Ὀ Καφενες (Кафе), переведенной съ итальянскаго изъ Гольдони, Спиридономъ Вланди, съ переводомъ"; 5) "обыкновенные разговоры" на ромейскомъ и англійскомъ языкахъ; 6) параллельныя мѣста изъ Евангелія Іоанна; 7) "Орхомейскія надписи" изъ Мелетія; 8) "Извѣстіе о переводѣ Анахарсиса на ромейскій языкъ, сдѣланномъ моимъ ромейскимъ учителемъ Мармаротури, который желалъ напечатать этотъ переводъ въ Англіи"; 9) "Молитву Господню на древне- и новогреческомъ языкахъ".}.

ПѢСНЬ ТРЕТЬЯ.

Начата въ Маѣ и окончена 27 Іюня 1816 г. на берегу Женевскаго озера въ Уши, гавани Лозанны.

Стр. 86. Строфа 1.

О Ада, дочь моя.

"Перелистывая первыя страницы исторіи Гунтингдонскаго перства, вы увидите, какъ часто встрѣчалось имя Ады въ ранніе дни Плантагенетовъ. Я нашелъ его въ своей собственной родословной временъ Джона и Генриха... Оно кратко, древне, звучно и встрѣчалось въ моемъ родѣ; по этимъ причинамъ я и далъ его моей дочери". Такъ писалъ Байронъ Мерею, 8 окт. 1820. Въ другомъ, болѣе раннемъ (1816) письмѣ онъ говоритъ, что это было имя сестры Карла Великаго,--"какъ я прочелъ въ одной книгѣ, трактующей о Рейнѣ."

Августа-Ада Байронъ родилась 10 декабря 1815 г.; въ 1835 г. вышла замужъ за Вильяма Кинга Ноэля, барона Кинга, получившаго потомъ титулъ графа Ловлэса; скончалась 27 ноября 1852 г. У нея было отъ этого брака трое дѣтей: виконтъ Окхэнъ, нынѣшній графъ Ловлэсъ и лэди Анна-Изабелла Ноель, въ супружествѣ за Вильфридомъ Скауэномъ Блентомъ. "Графиня Ловлэсъ", сказано было въ одномъ изъ ея некрологовъ, "была личностью совершенно оригинальною, и поэтическій темпераментъ былъ единственной общей чертою ея характера съ характеромъ ея отца. Но ея геній (а она дѣйствительно обладала геніемъ) былъ не поэтическій, а метафизическій и математическій; ея умъ былъ постоянно занятъ строгими и точными изслѣдованіями. Объ ея преданности наукѣ и оригинальныхъ математическихъ дарованіяхъ свидѣтельствуетъ ея переводъ, съ объяснительными примѣчаніями, сочиненія Менабреа объ аналитической машинѣ Ваббэджа (1842)". Она была не похожа на отца ни чертами лица, ни складомъ ума, но унаслѣдовала его умственную силу и настойчивость. Подобно ему, она скончалась на 37-мъ году, и гробъ ея, по ея желанію, былъ поставленъ рядомъ съ его гробомъ, въ фамильномъ склепѣ Гэкналлъ Торкарда.

Стр. 86. Строфа I.

Я въ даль несусь...

Байронъ покинулъ Англію во второй и послѣдній разъ 25 апрѣля 1816 г. Его сопровождали Вильямъ Флетчеръ и Робертъ Руштонъ,-- "слуга" и "пажъ" первой пѣсни, докторъ Полидори и лакей-швейцарецъ.

Стр. 87. Строфа II.

Какъ конь, что вѣренъ всаднику, волна

Покорна мнѣ.

Ср. припис. Шекспиру пьесу "Два знатныхъ родича", II, 2 (Шекспиръ, изд. Подъ ред. С. А. Венгерова, V, 244):

Не будутъ кони гордые подъ нами

Какъ море волноваться и кипѣть.

"Изъ этого нѣсколько натянутаго сравненія, съ помощью удачной перестановки уподобленій и замѣны общаго понятія "море" болѣе опредѣленнымъ -- "волна" развилась ясная и благородная идея Байрона". (Муръ).

Стр. 88. Строфа VIII.

Увы! Гарольда время измѣнило.

"Первая и вторая пѣсни "Паломничества Чайльдъ-Гарольда", при своемъ появленіи въ 1812 году, произвели на публику впечатлѣніе, превосходящее впечатлѣніе, когда-либо произведенное какимъ бы то ни было сочиненіемъ прошлаго или настоящаго столѣтія, и сразу украсили чело лорда Байрона тѣмъ вѣнкомъ, ради котораго другимъ геніальнымъ людямъ приходилось долго трудиться и который доставался имъ лишь черезъ долгое время. Общимъ одобреніемъ онъ былъ поставленъ на первое мѣсто среди писателей своей родины. Среди этого общаго восторга онъ и началъ появляться въ обществѣ. Его личныя свойства, его манеры и обращеніе поддерживали очарованіе, разлитое вокругъ него геніальностью; люди, имѣвшіе возможность съ нимъ бесѣдовать, вовсе не замѣчая, что вдохновенный поэтъ часто являлся самымъ зауряднымъ смертнымъ, чувствовали влеченіе къ нему не только въ силу его благородныхъ качествъ, но вслѣдствіе какого-то таинственнаго, неопредѣленнаго и почти болѣзненнаго любопытства. Его наружность, какъ нельзя болѣе подходившая для выраженія чувствъ и страстей и представлявшая замѣчательный контрастъ очень темныхъ волосъ и бровей съ свѣтлыми и выразительными глазами, являлась для физіономиста чрезвычайно интереснымъ предметомъ наблюденія. Преобладающимъ выраженіемъ его лица было выраженіе привычной глубокой задумчивости, уступавшей мѣсто быстрой игрѣ физіономіи, когда онъ увлекался интереснымъ разговоромъ, такъ что одинъ поэтъ сравнилъ его лицо съ скульптурнымъ изображеніемъ на прекрасной алебастровой вазѣ, которое можно вполнѣ разглядѣть только тогда, когда она освѣщена изнутри. Вспышки веселья, радости, негодованія или сатирической досады, которыми такъ часто оживлялось лицо лорда Байрона, человѣкъ посторонній, проведя съ нимъ только одинъ вечеръ, могъ бы, по ошибкѣ, принять за его привычное выраженіе,-- такъ легко и такъ удачно всѣ эти настроенія отражались въ его чертахъ; но тѣ, кто имѣлъ случай изучать эти черты въ продолженіе болѣе долгаго времени, и при различныхъ обстоятельствахъ, какъ въ состояніи покоя, такъ и въ минуты возбужденія, должны признать, что обычнымъ ихъ выраженіемъ была грусть. Иногда тѣни этой грусти скользили по его лицу даже въ самыя веселыя и счастливыя минуты" (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 91. Строфа XVI.

Гарольдъ опять скитанія начнетъ.

"Въ третьей пѣснѣ Чайльдъ-Гарольда много неровностей. Мысли и образы иногда представляются искусственными, но все-таки въ нихъ виденъ значительный шагъ впередъ по сравненію съ первыми двумя пѣснями. Лордъ Байронъ здѣсь говоритъ отъ себя, а не отъ чужого лица, и изображаетъ свой собственный характеръ; онъ описываетъ, а не изобрѣтаетъ, а потому не имѣетъ и не можетъ имѣть той свободы, которою пользуется авторъ совершенно вымышленнаго произведенія. Иногда онъ достигаетъ сжатости очень сильной, но въ большинствѣ случаевъ -- отрывочной. Полагаясь только на самого себя и разработывая собственныя, глубоко запавшія въ душу, мысля, онъ, можетъ быть, именно вслѣдствіе этого пріобрѣлъ привычку усиленно работать даже тамъ, гдѣ не было повода для подобнаго труда. Въ первыхъ шестнадцати строфахъ мы видимъ сильный, но печальный взрывъ темной и страшной силы. Это, безъ сомнѣнія, не преувеличенный отпечатокъ бурной и мрачной, но возвышенной души"! (Бриджесъ).

"Эти строфы, въ которыхъ авторъ, болѣе ясно принимая не себя характеръ Чайльдъ-Гарольда, чѣмъ это было въ первоначальномъ замыслѣ поэмы, указываетъ причину, побудившую его снова взять въ руки свой странническій посохъ въ то время, когда всѣ надѣялись, что онъ уже на всю жизнь останется гражданиномъ своей родины,-- представляютъ глубокій моральный интересъ и полны поэтической красоты. Комментарій, разъясняющій смыслъ этой грустной повѣсти, еще живо сохраняется въ нашей памяти, такъ какъ заблужденія людей, выдающихся своими дарованіями и совершенствами, не скоро забываются. Событія, весьма тягостныя для души, сдѣлались еще болѣе тягостными вслѣдствіе публичнаго ихъ обсужденія; возможно также, что среди людей, всего громче восклицавшихъ по поводу этого несчастнаго случая, были и такіе, въ глазахъ которыхъ обида, нанесенная лордомъ Байрономъ, преувеличивалась его литературнымъ превосходствомъ.Самое происшествіе можетъ быть описано въ немногихъ словахъ: умные люди осуждали, добрые сожалѣли; толпа, любопытная отъ нечего дѣлать или отъ злорадства, волновалась, собирая сплетни и повтореніемъ раздувала ихъ; а безстыдство, всегда жаждущее протискаться къ извѣстности, "цѣплялось", какъ училъ Фальстафъ Бардольфа, шумѣло, хвасталось и заявляло о томъ, что оно "защищаетъ дѣло" или "беретъ сторону". (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 91. Строфа XVII.

На мѣстѣ томъ что-жъ нѣтъ трофеевъ славы

И нѣтъ побѣдой созданныхъ колоннъ?

Насыпь съ изображеніемъ бельгійскаго льва была воздвигнута голландскимъ королемъ Вильгельмомъ I позднѣе въ 1823 году.

Стр. 92. Строфа XVIII.

Онъ, съ высоты спустившись, съ силой новой

Кровавыми когтями землю взрылъ.

Въ рукописи этой строфы, написанной, какъ и предыдущая, послѣ посѣщенія Байрономъ поля битвы при Ватерлоо, соотвѣтствующіе стихи читались:

Въ послѣдній разъ взлетѣвъ, орелъ надменный

Кровавымъ клювомъ эту землю взрылъ.

Прочитавъ эти стихи, художникъ Рейнэгль нарисовалъ гнѣвнаго орла, опутаннаго цѣпью и взрывающаго землю когтями. Объ этомъ разсказывали Байрону, и онъ написалъ одному изъ своихъ друзей въ Брюссель: "Рейнэгль лучше понимаетъ поэзію и лучше знаетъ птицъ, нежели я: орлы, какъ и всѣ хищныя птицы, пользуются для нападенія когтями, а не клювомъ; поэтому я и передѣлалъ это мѣсто такъ:

Кровавыми когтями землю взрылъ.

Такъ, я думаю, будетъ лучше,-- оставляя въ сторонѣ поэтическое достоинство стиха".

Стр. 92. Строфа XIX.

Для сравненія см. выше (стр. 417) "Оду съ французскаго", 1815 г. и "Съ французскаго " (стр. 41ъ) "Бронзовый Вѣкъ" и "Донъ-Жуанъ", и VIII, строфы 48--50. Шелли, въ своемъ сонетѣ "Чувства республиканца при паденіи Бонапарта", говоритъ: "Слишкомъ поздно, когда и ты, и Франція уже лежали во прахѣ, узналъ я, что у доблести есть враги еще болѣе вѣчные, чѣмъ сила или коварство,-- старый обычай, легальное преступленіе и кровожадная вѣра, это гнуснѣйшее порожденіе времени". Даже Уордсвортъ, въ сонетѣ "Императоры и короли", послѣ должнаго восхваленія "возвышенной побѣды", торжественно увѣщеваетъ "державы" быть "справедливыми и милосердными".

Стр. 92. Строфа XX.

Тѣмъ мечъ Гармодія былъ славенъ и могучъ.

"Смотри знаменитую пѣснь о Гармодіи и Аристогитонѣ: "Я миртомъ мечъ свой обовью". и проч. Лучшій переводъ ея въ "Антологіи" Блэнда -- принадлежитъ Динмэну". (Прим. Байрона).

Эта древнегреческая пѣснь приписывается Калистрату.

Стр. 92. Строфа XXI.

Бельгійская столица ликовала.

"Трудно найти болѣе разительное свидѣтельство величія генія Байрона" чѣмъ эта пылкость и интересъ, которые онъ сумѣлъ придать изображенію часто описываемой и трудной сцены выступленія изъ Брюсселя наканунѣ великаго боя. Извѣстно, что поэтамъ вообще плохо удается изображеніе великихъ событій, когда интересъ къ нимъ еще слишкомъ свѣжъ и подробности всѣмъ хорошо знакомы и ясны. Нужно было извѣстное мужество для того, чтобы взяться за столь опасный сюжетъ, на которомъ многіе раньше уже потерпѣли пораженіе. Но посмотрите, какъ легко и съ какой силой онъ приступилъ къ своему дѣлу и съ какимъ изяществомъ онъ затѣмъ снова возвратился къ своимъ обычнымъ чувствамъ и ихъ выраженію"! (Джеффри).

Стр. 92. Строфа XXI.

Гремѣлъ оркестръ, шумящій длился балъ.

"Говорятъ, что въ ночь наканунѣ сраженія въ Брюсселѣ былъ балъ". (Прим. Байрона).

Распространенное мнѣніе, будто герцогъ Веллингтонъ былъ захваченъ врасплохъ, наканунѣ сраженія при Ватерлоо, на балу, данномъ герцогиней Ричмондъ въ Брюсселѣ невѣрно. Получивъ извѣстіе о рѣшительныхъ операціяхъ Наполеона, герцогъ сначала хотѣлъ отложить этотъ балъ; но, по размышленіи, онъ призналъ весьма важнымъ, чтобы населеніе Брюсселя оставалось въ невѣдѣніи относительно хода событій, и не только высказалъ желаніе, чтобы балъ былъ данъ, во и приказалъ офицерамъ своего штаба явиться къ герцогинѣ Ричмондъ, съ тѣмъ, чтобы въ десять часовъ, стараясь, по возможности, не быть замѣченными, покинуть ея апартаменты и присоединиться къ своимъ частямъ, бывшимъ уже въ походѣ. Наиболѣе достовѣрное описаніе этого знаменитаго бала, происходившаго 15 іюня, наканунѣ сраженія при Катребра, находится въ Воспоминаніяхъ дочери Герцогини Ричмондъ лэди Де-Росъ (А Sketch of the life of Georgiana, Lady do Ros. 1893). "Герцогъ прибылъ на балъ поздно",-- разсказываетъ она.-- "Я въ это время танцовала, но сейчасъ же подошла къ нему, чтобы освѣдомиться по поводу городскихъ слуховъ. "Да, эти слухи вѣрны: мы завтра выступаемъ". Это ужасное извѣстіе тотчасъ же облетѣло всѣхъ; нѣсколько офицеровъ поспѣшили уѣхать, другіе же остались и даже не имѣли времени переодѣться, такъ что имъ пришлось идти въ сраженіе въ бальныхъ костюмахъ".

Стр. 93. Строфа XXIII.

Брауншвейгскій герцогъ первый этотъ грохотъ услышалъ.

Фридрихъ-Вильгельмъ, герцогъ Брауншвейгскій (1771--1815), братъ Каролины, принцессы Уэльской, и племянникъ англійскаго короля Георга III, сражался при Катребра въ первыхъ рядахъ и былъ убитъ почти въ самомъ началѣ сраженія. Его отецъ, Карлъ Вильгельмъ-Фердинандъ, былъ убитъ при Ауэрбахѣ, 14 октября 1800 г.

"Эта строфа истинно великое произведеніе, особенно потому, что она лишена всякихъ украшеній. Здѣсь мы видимъ только обычный стихотворный разсказъ; но не даромъ замѣтилъ Джонсонъ, что "тамъ, гдѣ одной истины достаточно для того, чтобы наполнить собою умъ, украшенія болѣе чѣмъ безполезны". (Бриджесъ).

Стр. 94 Строфа XXVI.

Чу! Камероновъ пѣсня прозвучала!

Тѣ звуки Лохіеля бранный зовъ.

"Сэръ Ивэнъ Камеронъ и его потомокъ, Дональдъ, "благородный Лохіель" изъ числа "сорока пяти". (Прим. Байрона).

Сэръ Ивэнъ Камеронъ (1629--1719) сражался противъ Кромвелля и потомъ сдался на почетныхъ условіяхъ Монку. Его внукъ, Бональдъ Камеронъ изъ Лохіеля, прославленный въ поэмѣ Кемпбелля "Предупрежденіе Лохіеля", былъ раненъ при Коллоденѣ, въ 1716 г.; его праправнукъ, Джонъ Камеронъ изъ Фассиферна (род. 1771), въ сраженіи при Катребра командовалъ 92-мъ шотландскимъ полкомъ и былъ смертельно раненъ. Ср. стансы Вальтеръ Скотта "Пляска Смерти".

Гдѣ, въ пылу кровавомъ боя,

Палъ подъ градомъ пуль, средь строя,

Внукъ Лохьельскаго героя,

Храбрый Фассифернъ и т. д.

Стр. 94. Строфа XXVII.

Войска идутъ Арденскими лѣсами.

"Лѣсъ Соаньи, какъ полагаютъ, есть остатокъ Арденскаго лѣса, прославленнаго въ "Орландѣ" Боярдо и получившаго безсмертіе благодаря пьесѣ Шекспира "Какъ вамъ угодно". Его прославляетъ также и Тацитъ, какъ мѣсто успѣшной обороны германцевъ противъ римскаго нашествія. Я позволилъ себѣ усвоить это названіе, съ которымъ связаны воспоминанія болѣе благородныя, нежели только память о побоищѣ". (Прим. Байрона).

Отъ Соаньи (въ южномъ Брабантѣ) до Арденнъ (въ Люксембургѣ) довольно большое разстояніе. Байронъ, вѣроятно, смѣшалъ "saltus quibus nomen Arduenna" (Tacit. Ann. III, 42), мѣсто возстанія тревировъ, съ "saltus Teutoburgiensis", Тентобургскимъ или Липпскимъ лѣсомъ, отдѣляющимъ Липпе-Детмольдъ отъ Вестфаліи, гдѣ Арминій нанесъ пораженіе римлянамъ (Ann. I, 60). "Арденна" упоминается въ поэмѣ Боярдо "Влюбленный Орландъ". Шекспировскій "безсмертный лѣсъ" Арденъ собственно навѣявъ "Арденомъ" изъ окрестностей родного Стратфорда; но названіе это Шекспиръ нашелъ въ "Розалиндѣ" Лоджа.

Сто. 94. Строфа XXVIII.

Здѣсь вмѣстѣ другъ и врагъ; гдѣ всадникъ, тамъ же конъ.

"Хотя Чайльдъ-Гарольдъ и избѣгаетъ прославленія побѣды при Ватерлоо, однако онъ даетъ прекраснѣйшее описаніе вечера наканунѣ сраженія при Катребра, тревоги, овладѣвшей войсками, поспѣшности и смятенія, предшествовавшихъ ихъ походу. Я не знаю на нашемъ языкѣ стиховъ, которые, по силѣ и по чувству, были бы выше этого превосходнаго описанія" (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 95. Строфа XXIX. О, юный Говардъ, воинъ величавый!

"Въ послѣднихъ сраженіяхъ я, какъ и всѣ лишился родственника, бѣднаго Фредерика Говарда, лучшаго изъ его семьи. Въ послѣдніе годы я имѣлъ мало сношеній съ его семействомъ, но я никогда не видалъ въ немъ и не слыхалъ о немъ ничего, кромѣ хорошаго", писалъ Байронъ Муру. Фредерикъ Говардъ (1785--1815), третій сынъ графа Карлейля, былъ убитъ поздно вечеромъ 18 іюня, во время послѣдней аттаки на лѣвое крыло французской гвардіи.

Стр. 95. Строфа XXX.

Я думалъ лишь о тѣхъ, что не вернутся къ ней.

"Мой проводникъ съ горы Сенъ-Жанъ черезъ поле сраженія оказался человѣкомъ умнымъ и аккуратнымъ. Мѣсто, гдѣ былъ убитъ майоръ Говардъ, было недалеко отъ двухъ высокихъ уединенныхъ деревьевъ, тамъ было еще и третье дерево, но оно или срублено, или разбито во время сраженія, которыя стояли въ нѣсколькихъ ярдахъ другъ отъ друга, по сторонамъ тропинки. Подъ этими деревьями онъ умеръ и былъ похороненъ. Впослѣдствіи его тѣло было перевезено въ Англію. Въ настоящее время мѣсто его могилы отмѣчено небольшимъ углубленіемъ, но этотъ слѣдъ, вѣроятно, скоро изгладится, такъ какъ здѣсь уже прошелъ плугъ и выросла жатва. Указавъ мнѣ разныя мѣста, гдѣ пали Пиктонъ и другіе храбрецы, проводникъ сказалъ: "А здѣсь лежитъ майоръ Говардъ; я былъ возлѣ него, когда его ранили". Я сказалъ ему, что майоръ -- мой родственникъ, и тогда онъ постарался еще обстоятельнѣе опредѣлить мѣсто и разсказать подробности. Это мѣсто -- одно изъ самыхъ замѣтныхъ на всемъ полѣ, благодаря упомянутымъ двумъ деревьямъ. Я два раза проѣхалъ по полю верхомъ, припоминая другія подобныя же событія. Равнина Ватерлоо кажется предназначенною служить ареной какого-нибудь великаго дѣянія,-- хотя, можетъ быть, это такъ кажется; я внимательно разсматривалъ равнины Платеи, Трои, Мантинеи, Левктры, Херонеи и Мараѳона; поле, окружающее гору Сенъ-Жанъ и Гугемонъ, представляется созданнымъ для лучшаго дѣла и для того неопредѣленнаго, но весьма замѣтнаго ореола, который создается вѣками вокругъ прославленнаго мѣста; по своему значенію оно смѣло можетъ соперничать со всѣми, выше названными, за исключеніемъ, можетъ быть, только Мараѳона". (Прим. Байрона).

Стр. 96. Строфа XXXII.

"Контрастъ между непрерывною творческою дѣятельностью природы и невозвратною смертью побуждаетъ Байрона подвести итоги побѣды. Сѣтующему тщеславію онъ бросаетъ въ лицо горькую дѣйствительность несомнѣнныхъ утратъ. Эта пророческая нота -- "гласъ вопіющаго въ пустынѣ",-- звучитъ въ риторическихъ фразахъ Байрона, обращенныхъ къ его собственному поколѣнію". (Кольриджъ).

Стр. 96. Строфа XXXIII.

Когда въ осколки зеркало разбито,

Въ нихъ тотъ же отражается предметъ.

Сравненіе заимствовано изъ "Анатоміи меланхоліи" Бертона, о которой Байронъ говорилъ: "Вотъ книга, которая, по моему мнѣнію, чрезвычайно полезна для человѣка, желающаго безъ всякаго труда пріобрѣсти репутацію начитанности". Бертонъ разсуждаетъ объ обидахъ и о долготерпѣніи: "Это -- бой съ многоглавой гидрой; чѣмъ больше срубаютъ головъ, тѣмъ больше ихъ выростаетъ; Пракситель, увидѣвъ въ зеркалѣ некрасивое лицо, разбилъ зеркало въ куски, но вмѣсто одного лица увидѣлъ нѣсколько, и столь же некрасивыхъ; такъ и одна нанесенная обида вызываетъ другую, и вмѣсто одного врага является двадцать".

"Эта строфа отличается богатствомъ и силой мысли, которыми Байронъ выдается среди всѣхъ современныхъ поэтовъ, множествомъ яркихъ образовъ, вылившихся сразу, съ такою легкостью и въ такомъ изобиліи, которое писателю болѣе экономному должно показаться расточительностью, и съ такою небрежностью и неровностью, какія можно видѣть только у писателя, угнетаемаго богатствомъ и быстротою своихъ идей". (Джеффри).

Стр. 96. Строфа XXXIV.

Такъ возлѣ моря Мертваго плоды,

Что пепелъ начинялъ, съ деревъ срывали.

"На берегу Асфальтоваго озера, говорятъ, росли миѳическія яблоки, красивыя снаружи, а внутри содержавшія золу". Ср. Тацита, Ист., V, 7. (Прим. Байрона).

Стр. 96. Строфа XXXV.

Псалмистъ опредѣлилъ границу жизни.

Счетъ Псалтыри -- "трижды двадцать и еще десять" лѣтъ указывается здѣсь, какъ противоположность возрасту павшихъ при Ватерлоо, далеко не достигшему этого "предѣла дней человѣческихъ".

Стр. 97. Строфа XXXVI.

Байронъ, повидимому, не могъ составить себѣ какое либо опредѣленное мнѣніе о Наполеонѣ. "Нельзя не поражаться и не чувствовать себя подавленнымъ его характеромъ и дѣятельностью", писалъ онъ Муру 17 марта 1815, когда "герой его романа" (такъ называлъ онъ Наполеона) сломалъ свою "клѣтку плѣнника" и побѣдоносно шествовалъ къ своей столицѣ. Въ "Одѣ къ Наполеону Бонапарту", написанной въ апрѣлѣ 1814 г., послѣ перваго отреченія въ Фонтэнебло, преобладающею нотою является удивленіе, смѣшанное съ презрѣніемъ. Это -- жалоба на павшаго кумира. Въ 30-- 45 строфахъ III пѣсни Чайльдъ-Гарольда Байронъ признаетъ все величіе этого человѣка и, явно намекая на собственную личность и дѣятельность, объясняетъ его окончательное паденіе особенностями его генія и темперамента. Годъ спустя, въ IV пѣснѣ (строфы 89--92), онъ произноситъ надъ Наполеономъ строгій приговоръ: тамъ онъ -- "побочный сынъ Цезаря", самъ себя побѣдившій, порожденіе и жертва тщеславія. Наконецъ, въ Бронзовомъ Вѣкѣ поэтъ снова возвращается къ прежней темѣ,-- къ трагической ироніи надъ возвышеніемъ и паденіемъ "царя царей, и все жъ раба рабовъ".

Еще будучи мальчикомъ, въ Гарроуской коллегіи, Байронъ воевалъ за сохраненіе бюста Наполеона и всегда былъ готовъ, вопреки англійскому національному чувству и національнымъ предразсудкамъ, восхвалять его, какъ "славнаго вождя"; но когда дошло до настоящаго дѣла, тогда онъ уже не хотѣлъ видѣть его побѣдителемъ Англіи и съ проницательностью, усиленною собственнымъ опытомъ, не могъ не убѣдиться, что величіе и геній не обладаютъ чарующей силою въ глазахъ мелочности и пошлости, и что "слава земнородныхъ" сама себѣ служитъ наградой. Мораль эта очевидна и такъ же стара, какъ исторія; но въ томъ то и заключалась тайна могущества Байрона, что онъ умѣлъ перечеканивать и выпускать съ новымъ блескомъ обычныя монеты человѣческой мысли. Кромѣ того, онъ жилъ въ ту великую эпоху, когда всѣ великія истины снова возродились и предстали въ новомъ свѣтѣ". (Кольриджъ).

Стр. 98. Строфа XLI.

. . . вѣнчанному кумиру

Позорно циника изображать собой.

"Великая ошибка Наполеона, "коль вѣрно хроники гласятъ", состояла въ томъ, что онъ постоянно навязывалъ человѣчеству собственный недостатокъ одинаковыхъ съ нимъ чувствъ и мыслей; это, можетъ быть, для человѣческаго тщеславія было болѣе оскорбительно, чѣмъ дѣйствительная жестокость подозрительнаго и трусливаго деспотизма. Таковы были его публичныя рѣчи и обращенія къ отдѣльнымъ лицамъ; единственная фраза, которую онъ, какъ говорятъ, произнесъ по возвращеніи въ Парижъ послѣ того, какъ русская зима сгубила его армію,-- была: "Это лучше Москвы". Эта фраза, которую онъ сказалъ, потирая руки передъ огнемъ, по всей вѣроятности, повредила ему гораздо сильнѣе, нежели тѣ неудачи и пораженія, которыми она была вызвана". (Прим. Байрона).

Стр. 100. Строфа XLV.

"Это разсужденіе, конечно, написано блестяще; но мы полагаемъ, что оно невѣрно. Отъ Македонскаго безумца до Шведскаго и отъ Немврода до Бонапарта, охотники на людей предаются своему спорту съ такой же веселостью и съ такимъ же отсутствіемъ раскаянія, какъ и охотники на прочихъ животныхъ; въ дни своей дѣятельности всѣ они жили такъ же весело, а въ дни отдыха -- съ такими же удобствами, какъ и люди, стремящіеся къ лучшимъ цѣлямъ. Поэтому странно было бы, если бы другіе, не менѣе дѣятельные, но болѣе невинные умы, которыхъ Байронъ подводитъ подъ одинъ уровень съ первыми и которые пользуются наравнѣ съ ними всѣми источниками удовольствій, не будучи виновными въ жестокости, которой они не могли совершить,-- являлись бы болѣе достойными сожалѣнія или болѣе нелюбимыми въ сравненіи съ этими блестящими выродками; точно такъ же было бы странно и жалко, если бы драгоцѣннѣйшіе дары Провидѣнія приносили только несчастье, и если бы человѣчество враждебно смотрѣло на величайшихъ своихъ благодѣтелей". (Джеффри).

Стр. 100. Строфа XLV1.I.

Что жъ, какъ вождямъ, недоставало имъ?

"Чего не хватаетъ этому плуту изъ того, что есть у короля"? спросилъ король Іаковъ, встрѣтивъ Джонни Армстронга и его товарищей въ великолѣпныхъ одѣяніяхъ. См. балладу (Прим. Байрона).

Джонни Армстронгъ, лэрдъ Джильнокки, долженъ былъ сдаться королю Іакову V (153 г.) и явился къ нему въ такомъ богатомъ одѣяніи, что король за это нахальство велѣлъ его повѣсить. Объ этомъ повѣствуетъ одна изъ шотландскихъ балладъ, изданныхъ В. Скоттомъ.

Стр. 102. Строфа LIII.

Тѣ же самыя чувства -- вѣрность и преданность поэта своей сестрѣ -- выражаются въ двухъ лирическихъ стихотвореніяхъ: "Стансы къ Августѣ" и "Посланіе къ Августѣ", напечатанныхъ въ 1816 г.

Стр. 102. Строфа LV. Здѣсь Козловъ, къ сожалѣнію, слишкомъ далеко отступилъ отъ подлиннаго байроновскаго текста, имѣющаго особенное значеніе. Вотъ дословный переводъ этой строфы:

"Какъ уже было сказано, была одна нѣжная грудь, соединенная съ его грудью узами болѣе крѣпкими, нежели тѣ, какія налагаетъ церковь; и, хотя безъ обрученія, эта любовь была чиста; совершенно не измѣняясь, она выдержала испытаніе смертельной вражды и не распалась, но еще болѣе укрѣплена была опасностью, самой страшной въ глазахъ женщины. Она осталась тверда -- и вотъ, пусть летитъ съ чужого берега къ этому сердцу привѣтъ отсутствующаго".

Предполагаютъ, что въ этой строфѣ, какъ и въ "Стансахъ къ Августѣ", заключается намекъ да "единственную важную клевету", говоря словами Шелли, "какая когда-либо распространялась насчетъ Байрона". По замѣчанію Эльце, "стихотворенія къ Августѣ показываютъ, что и ей были также извѣстны эти клеветническія обвиненія, такъ какъ никакимъ другимъ предположеніемъ нельзя объяснить заключающихся здѣсь намековъ". Кольриджъ, однако, полагаетъ, что достаточно было одного только факта -- что г-жа Ли сохранила близкія дружескія отношенія къ своему брату въ то время, когда все общество отъ него отвернулось,-- чтобы подвергнуть ее всякимъ сплетнямъ и обиднымъ комментаріямъ,-- "опасности, самой страшной въ глазахъ женщины"; что же касается клеветническихъ извѣтовъ иного рода, если они и были, къ нимъ можно было относиться или только съ презрительнымъ молчаніемъ, или съ пылкимъ негодованіемъ.

Стр. 102. Строфа LV.

Скала Драхенфельза, съ зубчатымъ вѣнцомъ.

"Замокъ Драхенфельзъ стоитъ на самой высокой изъ числа "семи горъ" на берегахъ Рейна; онъ теперь въ развалинахъ и съ нимъ связано нѣсколько странныхъ преданій. Онъ первый бросается въ глаза на пути изъ Бонна, но на противоположномъ берегу рѣки; а на этомъ берегу, почти напротивъ Драхенфельза, находятся развалины другого замка, называемаго "замкомъ еврея", и большой креcтъ, поставленный въ память убійства одного вождя его братомъ. Вдоль Рейна, по обоимъ его берегамъ, очень много замковъ и городовъ, и мѣстоположеніе ихъ замѣчательно красиво". (Прим. Байрона).

Стр. 104. Строфа LVII.

Вотъ отчего въ тотъ день былъ всюду слышенъ плачъ.

"Памятникъ молодого и всѣми оплакиваемаго генерала Марсо (убитаго при Альтеркирхенѣ, въ послѣдній день четвертаго года французской республики) до сихъ поръ остается въ томъ видѣ, въ какомъ онъ описанъ. Надписи на памятникѣ слишкомъ длинны и ненужны: довольно было и одного его имени; Франція его обожала, непріятели изумлялись ему; и та, и другіе его оплакивали. Въ его погребеніи участвовали генералы и отряды обѣихъ армій. Въ той же могилѣ похороненъ и генералъ Гошъ,-- также доблестный человѣкъ въ полномъ смыслѣ этого слова; но хотя онъ и много разъ отличался въ сраженіяхъ, онъ не имѣлъ счастія пасть на полѣ битвы: подозрѣваютъ, что онъ былъ отравленъ.

Отдѣльный памятникъ ему поставленъ (не надъ его тѣломъ, которое положено рядомъ съ Марсо) близъ Андернаха, противъ котораго онъ совершилъ одинъ изъ наиболѣе достопамятныхъ своихъ подвиговъ -- наведеніе моста на одинъ рейнскій островъ (18 апрѣля 1797). Видъ и стиль этого памятника отличаются отъ монумента Марсо, и надпись на немъ проще и удачнѣе:

"Армія Самбры и Мези своему главнокомандующему Гошу".

Это -- и все, и такъ быть должно. Гошъ считался однимъ изъ первыхъ французскихъ генераловъ, пока Бонапартъ не сдѣлалъ всѣхъ тріумфовъ Франціи своею исключительною собственностью. Его предполагали назначить командующимъ арміей, которая должна была вторгнуться въ Ирландію". (Прим. Байрона).

Стр. 101. Строфа LVIII.

Эренбрейтштейнъ передо мною...

"Эренбрейтштейнъ, т. е. "широкій камень чести", одна изъ сильнѣйшихъ крѣпостей въ Европѣ, былъ лишенъ укрѣпленій и разрушенъ французами послѣ заключеннаго въ Леобенѣ перемирія. Онъ былъ -- и могъ быть -- взятъ только или голодомъ, или измѣною. Онъ уступилъ первому, а также и неожиданности нападенія. Я видѣлъ укрѣпленія Гибралтара и Мальты, а потому Эренбрейтштейнъ не особенно меня поразилъ; но его положеніе, дѣйствительно, командующее. Генералъ Марсо тщетно осаждалъ его въ продолженіе нѣкотораго времени, и я ночевалъ въ комнатѣ, гдѣ мнѣ показывали окно, у котораго, говорятъ, онъ стоялъ, наблюдая за успѣхами осады" при лунномъ свѣтѣ, когда одна пуля ударила какъ разъ подъ этимъ окномъ". (Прим. Байрона).

Стр. 106. Строфа LXIII.

И души безпріютныя бродили

Вдоль Стикса, жалуясь безмолвнымъ берегамъ.

"Часовня разрушена и пирамида изъ костей уменьшена до очень незначительнаго количества бургундскимъ легіономъ на службѣ у Франціи, который старался изгладить это воспоминаніе о менѣе удачныхъ набѣгахъ своихъ предковъ. Кое-что все-таки остается еще, не взирая на заботы бургундцевъ въ продолженіе ряда вѣковъ (каждый, проходя этой дорогой, уносилъ кость къ себѣ на родину) и на менѣе извинительныя хищенія швейцарскихъ почталіоновъ, уносившихъ эти кости, чтобы дѣлать изъ нихъ ручки дли ножей: дли этой цѣли онѣ оказывались очень цѣнными вслѣдствіе своей бѣлизны, пріобрѣтенной долгими годами. Я рискнулъ изъ этихъ останковъ увести такое количество, изъ котораго можно, пожалуй, сдѣлать четверть героя: единственное мое извиненіе состоитъ въ томъ, что если бы я этого не сдѣлалъ, то ночные прохожіе могли бы употребить ихъ на что-нибудь менѣе достойное, нежели заботливое сохраненіе, для котораго я ихъ предназначаю". (Прим. Байрона).

Карлъ Смѣлый былъ разбитъ швейцарцами при Моратѣ, 22 іюня 1476 г. "Предполагаютъ, что въ этомъ сраженіи было убито болѣе 20,000 бургундцевъ. Чтобы избѣжать появленія моровой язвы, сначала тѣла ихъ были зарыты въ могилы; но девять лѣтъ спустя кости были выкопаны и сложены въ особомъ зданіи на берегу озера, близъ деревни Мейріе. Въ теченіе трехъ слѣдующихъ столѣтій это хранилище нѣсколько разъ перестроивалось. Въ концѣ XVIII вѣка, когда войска французской республики заняли Швейцарію, одинъ полкъ, состоявшій главнымъ образомъ изъ бургундцевъ, желая загладить оскорбленіе, нанесенное ихъ предкамъ, разрушилъ "домъ костей" въ Моратѣ, кости закопалъ въ землю, а на могилѣ посадилъ "дерево свободы". Но это дерево не пустило корней, дожди размыли землю, кости опять показались на свѣтъ и лежали, бѣлѣя на солнцѣ, цѣлую четверть вѣка. Путешественники останавливались здѣсь, чтобы поглядѣть, пофилософствовать и что-нибудь стащить; почтальоны и поэты уносили черепа и берцовыя кости. Наконецъ, въ 1822 г. всѣ остатки были собраны и вновь похоронены, и надъ ними поставленъ простой мраморный обелискъ".("Исторія Карла Смѣлаго", Керка, 1858).

Стр. 106. Строфа LXIV.

Какъ съ Каннами своей рѣзней кровавой

Сразилось Ватерло, такъ и Моратъ

Сіяетъ Мараѳона чистой славой.

Байронъ указываетъ этими стихами, что при Моратѣ швейцарцы бились за славное дѣло -- за защиту своей республики противъ нашествія иноземнаго тирана, между тѣмъ какъ жизнь людей, павшихъ при Каннахъ и Ватерлоо, была принесена въ жертву честолюбію соперничавшихъ между собою государствъ, боровшихся за господство, т.е. за порабощеніе людей.

Стр. 106. Строфа LXV.

Когда исчезъ Авентикумъ, гремѣвшій

Красой своей среди созданій рукъ людскихъ.

"Авентикумъ, близъ Мората, былъ римской столицей Гельвеціи -- тамъ, гдѣ теперь стоитъ Аваншъ". (Прим. Байрона)

Аваншъ (Вифлисбургъ) находится прямо къ югу отъ Моратскаго озера и миляхъ въ пяти на востокъ отъ Невшательскаго. Будучи римской колоніей, онъ назывался Ріа Flavia Constans Emerita и ок. 70 г. до Р. Хр. имѣлъ 60,000 жителей. Онъ былъ разрушенъ сперва аллеманами, а потомъ Аттилою. "Императоръ Веспасіанъ, сынъ одного банкира изъ этого города",-- говоритъ Светоній,-- "окружилъ городъ толстыми стѣнами, защитилъ его полукруглыми башнями, украсилъ капитоліемъ, театромъ, форумомъ и даровалъ ему право суда надъ лежавшими внѣ его пригородами". Въ настоящее время на мѣстѣ забытыхъ улицъ Авентикума находятся табачныя плантаціи, и только одинокая коринѳская колонна съ остаткомъ разрушенной арки напоминаетъ о прежнемъ величіи.

Стр. 106. Строфа LXVI.

Въ ихъ общей урнѣ скромная могила

Единый духъ, единый прахъ укрыла.

"Юлія Альпинула, молодая авентская жрица, умерла вскорѣ послѣ тщетной попытки спасти своего отца, осужденнаго Авломъ Цециной на смерть за измѣну. Ея эпитафія была открыта много лѣтъ тому назадъ. Вотъ она: "Julia Alpinula: hic jaceo. Infelicis patris infelix proies. Deae Aventiae sacerdos. Exorare patris necem non potui: male mori infatis illi erat. Vоxi annos XXIII". Я не знаю человѣческаго сочиненія болѣе трогательнаго, чѣмъ это, а также не знаю и исторіи, полной болѣе глубокаго интереса. Вотъ имена и поступки, которые не должны забываться и къ которымъ мы обращаемся съ искреннимъ и здоровымъ сочувствіемъ послѣ жалкихъ мишурныхъ подробностей цѣлой кучи завоеваній и сраженій, которыя на время возбуждаютъ умъ ложною, лихорадочною симпатіею, а затѣмъ ведутъ его ко всѣмъ тошнотворнымъ послѣдствіямъ такого отравленія". (Прим. Байрона).

Возстаніе гельветовъ, вызванное грабительствомъ одного изъ римскихъ легіоновъ, было быстро подавлено полководцемъ Авломъ Цециной. Авентикумъ сдался (69 г. до Р. Хр.), и Юлій Альпинъ, начальникъ города и предполагаемый глава возстанія, былъ казненъ. (Тацитъ, Ист. I, 67, 68". Что касается Юліи Альпинулы и ея эпитафіи, то онѣ были удачнымъ изобрѣтеніемъ одного ученаго XVI вѣка. Лордъ Стэнгопъ говоритъ, что "по всей вѣроятности, эта эпитафія была доставлена нѣкимъ Паулемъ Вильгельмомъ, завѣдомымъ поддѣлывателемъ (falsarius), Липсіусу, а послѣднимъ передана Грутерусу. Никто ни раньше, ни позже Вильгельма не увѣрялъ, что видѣлъ этотъ надгробный камень; равнымъ образомъ, исторія ничего не знаетъ ни о сынѣ, ни о дочери Юлія Альпина".

Стр. 106. Строфа LXVII.

Какъ на вершинахъ Альпъ снѣговъ блистанье.

"Это писано въ виду Монблана (3 іюня 1816), который даже и на этомъ разстояніи поражаетъ меня (20 іюля). Сегодня я въ продолженіе нѣкотораго времени наблюдалъ отчетливое отраженіе Монблана и Аржантьера въ спокойномъ озерѣ, черезъ которое я переправлялся въ лодкѣ; разстояніе отъ этихъ горъ до зеркала составляетъ шестьдесятъ миль". (Прим. Байрона).

Стр. 107. Строфа LXVIII.

Чтобъ этой мощью любоваться взоръ

Какъ должно могъ, -- уединиться надо.

Байронъ, преслѣдуемый англійскими туристами и сплетниками, уединился (10 іюня) въ виллѣ Діодати; но преслѣдователи все-таки старались вознаградить себя, подстерегая его на дорогѣ или направляя телескопы на его балконъ, возвышавшійся надъ озеромъ, и на пригорки, покрытые виноградникомъ, гдѣ онъ сиживалъ. Возможно также, что для него тягостно было и сожительство съ Шелли,-- и онъ искалъ случая остаться наединѣ, лицомъ къ лицу съ природой. Но и природа оказывалась не въ состояніи исцѣлить его потрясенные нервы. Послѣ своей второй поѣздки вокругъ Женевскаго озера (29 сент. 1816) онъ писалъ: "Ни музыка пастуха, ни трескъ лавинъ, ни горные потоки, ни горы, ни ледники, ни лѣсъ, ни тучи ни на минуту не облегчили тяжести, которая лежитъ у меня на сердцѣ, и не дали мнѣ возможности позабыть о моей жалкой личности среди величія, могущества и славы окружавшей меня природы". Можетъ быть, Уордсвортъ имѣлъ въ виду это признаніе, сочиняя, въ 1831 г., свое стихотвореніе: "Не въ свѣтлыя мгновенья бытія", въ которомъ слѣдующія строки, какъ онъ самъ говоритъ, "навѣяны характеромъ лорда Байрона, какъ онъ мнѣ представлялся, и характеромъ другихъ его современниковъ, писавшихъ подъ аналогичными вліяніями".

Всегда покорствуя таланту, слово

Легко течетъ съ привычнаго пера;

Но лишь тогда въ отвѣтъ звучать готовы

Въ душѣ всѣ струны правды и добра,

Когда съ восторгомъ жаркимъ умиленья,

Проникнутый душевной красотой,

Не будетъ геній ставить въ ослѣпленье

Закономъ -- страсть для страсти лишь одной,

Забывъ, что благодатное смиренье --

Великихъ, чистыхъ душъ удѣлъ земной.

(Переводъ П. О. Морозова).

Стр. 108. Строфа LXX.

"Основная мысль этой строфы заключается въ томъ, что человѣкъ есть созданіе судьбы и ея рабъ. Въ обществѣ, въ свѣтѣ, онъ подвергается всѣмъ случайностямъ страстей, которымъ онъ не въ силахъ противиться и отъ которыхъ не можетъ избавиться безъ мученій. Свѣтъ удручаетъ его,-- и онъ обращается къ природѣ и уединенію, какъ къ послѣднему убѣжищу. Онъ поднимаетъ взоры къ вершинамъ горъ не въ ожиданіи божественной помощи, а въ надеждѣ, что, сознавая свое родство съ природою и становясь "частицей окружающаго міра", онъ получитъ возможность удалиться отъ человѣчества со всѣми его тягостями и избѣжать проклятія". Ср. "Сонъ" ( Кольриджъ).

Стр. 108. Строфа LXXI. Гдѣ мчится Рона

Лазурная...

"Цвѣтъ Роны въ Женевѣ -- синій, и такой темной окраски я никогда не видалъ ни въ соленой, ни въ прѣсной водѣ, кромѣ Средиземнаго моря и Архипелага". (Прим. Байрона). Ср. Донъ-Жуанъ, XIV, 87.

Стр. 108. Строфа LXXII.

"Гобгоузъ и я только что вернулись изъ путешествія по озерамъ и горамъ. Мы были въ Гриндельвальдѣ и на Юнгфрау, стояли на вершинѣ Венгернъ-Альпа, видѣли паденіе водопадовъ въ 900 футовъ вышины и ледянки всевозможныхъ размѣровъ, слышали рога пастуховъ и трескъ лавинъ, смотрѣли на тучи, поднимавшіяся подъ нами изъ долинъ, словно пѣна адскаго океана. Шамуни и его окрестности мы видѣли уже мѣсяцъ тому назадъ; но Монбланъ, хотя и выше, не можетъ равняться по дикости съ Юнгфрау, Эйгеромъ, Шрекгорномъ и ледниками Монте-Розы". (Изъ письма 1816 г.).

Стр. 109. Строфа LXXVII.

"Страницы романа Руссо, одушевленныя страстью, очевидно, оставили глубокое впечатлѣніе въ душѣ благороднаго поэта. Выражаемый Байрономъ восторгъ является данью тому могуществу, какимъ обладалъ Руссо надъ страстями, и -- сказать правду -- мы до извѣстной степени нуждались въ этомъ свидѣтельствѣ, потому что (хотя иногда и стыдно бываетъ сознаваться, во все-таки подобно брадобрею Мидаса, чувствуешь неодолимую потребность высказаться) мы никогда не были въ состояніи заинтересоваться этимъ пресловутымъ произведеніемъ или опредѣлить, въ чемъ заключаются его достоинства. Мы готовы признать, что эти письма очень краснорѣчивы, и что въ этомъ заключается сила Руссо; но его любовники,-- знаменитый Сенъ-Прё и Юлія, съ первой же минуты, когда мы услышали разсказъ о нихъ (а мы эту минуту хорошо помнимъ) и до настоящаго времени не возбуждаютъ въ насъ никакого интереса. Можетъ быть, это объясняется какой-нибудь органической сухостью сердца,-- но наши глаза оставались сухими въ то время, когда всѣ вокругъ насъ плакали. И теперь, перечитывая эту книгу, мы не видимъ въ любовныхъ изліяніяхъ этихъ двухъ скучныхъ педантовъ ничего такого, что могло бы внушить намъ интересъ къ нимъ. Выражая свое мнѣніе языкомъ, который гораздо лучше нашего собственнаго (см. "Размышленія" Берка), мы скажемъ, что имѣемъ несчастіе считать эту прославленную исторію философской влюбленности "неуклюжей, неизящной, непріятной, унылой, жестокой смѣсью педантизма и похотливости, или метафизическимъ умозрѣніемъ, къ которому примѣшалась самая грубая чувственность". (Вальтеръ Скоттъ).

Стр. 109. Строфа LXX1X.

"Эта строфа относится къ разсказу Руссо въ его "Исповѣди", объ его страсти къ графинѣ Удето и о томъ, какъ онъ каждое утро ходилъ очень далеко ради единственнаго поцѣлуя, который въ то время былъ обычнымъ привѣтствіемъ между знакомыми во Франціи. Описаніе имъ того, что онъ при этомъ чувствовалъ, можно признать самымъ страстнымъ, но не нечистымъ, описаніемъ и выраженіемъ любви, какое когда-либо было сдѣлано словами; надо, однако, сказать, что слова, по самому своему свойству, непригодны для подобнаго описанія, такъ же, какъ рисунокъ не можетъ дать надлежащаго понятія объ океанѣ"" (Прим. Байрона).

Муръ, въ своей біографіи Байрона, приводитъ слѣдующее мѣсто изъ его "Отрывочныхъ мыслей": "Моя мать, раньше, чѣмъ мнѣ минуло двадцать лѣтъ, находила во мнѣ сходство съ Руссо; то же говорила и г-жа Сталь въ 1813 г.; нѣчто подобное высказано Эдинбургскимъ Обозрѣніемъ въ его критикѣ на 4-ю пѣснь Чайльдъ-Гарольда. Я не вижу ни одной точки соприкосновенія: онъ писалъ прозой, я пишу стихами; онъ происходилъ изъ народа, я -- изъ аристократіи; онъ былъ философъ, а я -- вовсе нѣтъ; онъ издалъ свое первое сочиненіе сорока лѣтъ, а я свое -- восемнадцати; его первый опытъ вызвалъ общее одобреніе, а мой -- наоборотъ; онъ женился на своей домоправительницѣ, а я не могъ править домомъ съ своей женой; онъ думалъ, что весь міръ въ заговорѣ противъ него, a мой маленькій міръ считаетъ меня заговорщикомъ противъ него, если судить по его злоупотребленіямъ печатнымъ и устнымъ словомъ; онъ любилъ ботанику; я люблю цвѣты, травы и деревья, но вовсе не знаю ихъ родословной; онъ писалъ музыку; мое знакомство съ нею ограничивается тѣмъ, что я ловлю ухомъ; я никогда не могъ научиться чему-нибудь путемъ штудированія, даже языку; я всѣмъ обязанъ только слуху и памяти. У Руссо была плохая память, у меня -- превосходная (спросите поэта Ходжсона: онъ хорошій судья, потому что у него у самого память удивительная). Онъ писалъ нерѣшительно и осторожно, я быстро и почти безъ усилій. онъ никогда не ѣздилъ верхомъ, не плавалъ, не умѣлъ фехтовать, я превосходный пловецъ, приличный, хотя вовсе не блистательный, наѣздникъ (восемнадцати лѣтъ, во время бѣшеной скачки, я сломалъ себѣ ребро), и былъ довольно порядочнымъ фехтовальщикомъ, особенно -- на шотландскихъ палашахъ, недурнымъ боксеромъ, когда мнѣ удавалось сдерживать свой темпераментъ; это было трудно, но я всегда старался это дѣлать съ тѣхъ поръ, какъ побилъ г. Перлинга и вывернулъ ему колѣнную чашку (въ перчаткахъ) во время кулачнаго боя въ залѣ Анджело и Джэксона, въ 1803 году. Кромѣ того, я былъ хорошимъ крикетистомъ, однимъ изъ одиннадцати представителей Гарроуской коллегіи, когда мы играли противъ Итона въ 1805 году. Далѣе, весь образъ жизни Руссо, его страна, его манеры, весь его характеръ до такой степени отличаются отъ моихъ, что я не могу даже понять, какъ могла явиться мысль о подобномъ сравненіи, высказанная трижды въ равное время и въ очень опредѣленной формѣ. Я забылъ еще сказать, что онъ былъ близорукъ, а мои глаза до сихъ поръ представляютъ совершенную противоположность, до такой степени, что въ самомъ большомъ театрѣ въ Болоньѣ я могъ различать и читать фигуры и надписи, нарисованныя возлѣ сцены, -- изъ ложи, настолько отдаленной и такъ темно освѣщенной, что никто изъ нашего общества (состоявшаго изъ молодыхъ и очень свѣтлоглазыхъ особъ, сидѣвшихъ въ той же ложѣ) не могъ разобрать ни одной буквы, и думали, что я ихъ обманываю, хотя я никогда раньше въ этомъ театрѣ не бывалъ.

Какъ бы то ни было, я считаю себя вправѣ думать, что это сравненіе неосновательно. Я говорю это не отъ досады, потому что Руссо былъ великій человѣкъ, и сравненіе, если бы оно было вѣрно, было бы для меня очень лестно; но у меня нѣтъ охоты утѣшаться химерами".

"Я не знаю, похожъ ли я на Руссо", писалъ Байронъ матери, 7 октября 1608 г: "у меня нѣтъ притязаній быть похожимъ на такого знаменитаго безумца; я знаю только, что буду жить по-своему я, насколько возможно, одинъ".

"Характеристика Руссо, сдѣланная Байрономъ, отличается большой энергіей, проницательностью и замѣчательнымъ краснорѣчіемъ. Я не знаю, сказалъ ли онъ что-нибудь такое, чего не было бы сказано раньше, но то, что онъ говоритъ, видимо, истекаетъ изъ самыхъ сокровенныхъ изгибовъ его собственнаго ума. Эта характеристика нѣсколько искусственна, что, вѣроятно, объясняется тѣмъ, что ее необходимо было заключить въ форму строфы; но нѣтъ сомнѣнія, что поэтъ чувствовалъ симпатію къ восторженной нѣжности Руссо и не могъ бы выразить этой симпатіи съ такимъ одушевленіемъ, если бы не сознавалъ, что онъ и самъ испытывалъ подобныя же волненія". (Бриджесъ).

Стр. 110. Строфа LXXX.

Всю жизнь свою онъ бился неуклонно

Съ толпой враговъ, которыхъ пріобрѣлъ,

Преслѣдуя всѣхъ близкихъ изступленно.

Напр. -- съ г-жей Варенсъ въ 1738 г.; съ г-жей д'Эпинэ; съ Дидро и Гриммомъ въ 1757 г., съ Вольтеромъ, съ Давидомъ Юмомъ въ 1766 г., со всѣми, къ кому онъ былъ привязанъ или съ кѣмъ былъ въ сношеніяхъ, кромѣ только его неграмотной любовницы, Терезы Левассеръ. (См. "Руссо" Джона Морлея).

Стр. 111. Строфа LXXXVII.

Байронъ жилъ на виллѣ Діодати, въ мѣстечкѣ Колиньи. Вилла эта стоитъ на вершинѣ круто спускающагося холма, покрытаго виноградникомъ; изъ оконъ открывается прекрасный видъ съ одной стороны на озеро и на Женеву, а съ другой -- на противоположный берегъ озера. Поэтъ каждый вечеръ катался въ лодкѣ по озеру, и эти прекрасныя строфы вызваны чувствами, которыя онъ испытывалъ во время этихъ прогулокъ. Слѣдующій отрывокъ изъ дневника даетъ понятіе о томъ, какъ онъ проводилъ время:

"Сентября 18. Всталъ въ пять. Остановился въ Вевэ на два часа. Видъ съ кладбища превосходенъ. На кладбищѣ -- памятникъ Ледло (цареубійцы): черный мраморъ, длинная надпись, латинская, но простая. Недалеко отъ него похороненъ Броутонъ (который читалъ Карлу Стюарту приговоръ надъ королемъ Карломъ), съ оригинальною и нѣсколько фарисейскою надписью. Осмотрѣли домъ Ледло. Спустились на берегъ озера: по какой-то ошибкѣ, прислуга, экипажи, верховыя лошади -- всѣ уѣхали и оставили насъ plantés lá. Гобгоузъ побѣжалъ за ними и привелъ. Пріѣхали въ Кларанъ. Пошли въ Шильонъ, среди пейзажа, достойнаго не знаю кого; опять обошли замокъ. Встрѣтили общество англичанъ въ коляскахъ; дама почти спитъ въ коляскѣ,-- почти спитъ въ самомъ анти-сонномъ мѣстѣ въ мірѣ,-- превосходно! Послѣ легкаго и короткаго обѣда, посѣтили Кларанскій замокъ. Видѣли все, заслуживающее вниманія, и затѣмъ спустились въ "рощу Юліи", и пр. и пр.; вашъ проводникъ весь полонъ Руссо, котораго вѣчно смѣшиваетъ съ Сенъ-Пре, не отличая романа отъ его автора. Опять вернулись къ Шильону, чтобы посмотрѣть на небольшой водопадъ, падающій съ холма сзади замка. Капралъ, показывавшій чудеса Шильона, былъ пьянъ, какъ Блюхеръ, и, по моему мнѣнію, столь же великій человѣкъ; при этомъ онъ былъ еще глухъ и, думая, что и всѣ прочіе люди такъ же глухи, выкрикивалъ легенды замка такъ ужасно, что Гобгоузъ чуть не лопнулъ со смѣха. Какъ бы то ни было, мы разглядѣли все, начиная съ висѣлицы и кончая тюрьмой. Въ озерѣ отражался закатъ солнца. Въ девять часовъ -- спать. Завтра надо встать въ пять часовъ утра".

Стр. 112. Строфа ХС

.... Заключено

Въ немъ пояса Цитеры обольщенье...

"Какъ поясъ Венеры одарялъ носившаго его волшебною привлекательностью, такъ и присутствіе безконечнаго и вѣчнаго "во всемъ, что бренно и скоротечно" опоясываетъ это послѣднее красотою и производить сверхъестественное очарованіе, противъ котораго безсильна даже смерть". ( Кольриджъ).

Стр. 112. Строфа ХСІ.

Персъ древній не напрасно алтарямъ

Избралъ мѣста на высотѣ нагорной,

Царицей надъ землей.

"Надо имѣть въ виду, что прекраснѣйшія и наиболѣе трогательныя поученія Божественнаго Основателя христіанства были преподаны не въ храмѣ, а на горѣ. Оставляя область религіи и обращаясь къ человѣческому краснорѣчію, мы видимъ, что самыя выразительные и блестящіе его образцы были произнесены не въ оградахъ, Демосѳенъ обращался къ толпѣ въ народныхъ собраніяхъ, Цицеронъ говорилъ на форумѣ. Что это обстоятельство оказывало вліяніе на настроеніе какъ самихъ ораторовъ, такъ и ихъ слушателей,-- становится понятнымъ, когда мы сравнимъ то, что мы читаемъ о произведенномъ ими впечатлѣніи, съ результатами своего собственнаго опыта въ комнатѣ. Одно дѣло -- читать Иліаду въ Сигеѣ и на курганахъ, или у источниковъ близъ горы Иды, видя вокругъ равнины, рѣки и Архипелагъ, а другое дѣло -- разбирать ее при свѣчкѣ въ маленькой библіотекѣ: это я знаю по себѣ. Если бы ранніе и быстрые успѣхи такъ называемаго методизма объяснялись чѣмъ-нибудь инымъ, кромѣ энтузіазма, возбужденнаго его пылкою вѣрою и ученіемъ (истиннымъ или ложнымъ -- это въ данномъ случаѣ не имѣетъ значенія), то я рѣшился бы объяснить этотъ успѣхъ усвоеннымъ его проповѣдниками обычаемъ говорить въ поляхъ, и также -- неподготовленнымъ заранѣе, вдохновеннымъ изліяніемъ чувствъ. Мусульмане, религіозныя заблужденія которыхъ (по крайней мѣрѣ,-- въ низшемъ классѣ) болѣе искренни и потому болѣе трогательны, имѣютъ привычку повторять въ опредѣленныѳ часы предписанныя закономъ молитвы и воззванія, гдѣ бы они ни находились, а стало быть,-- часто и подъ открытымъ небомъ, становясь на колѣни на циновку (которую они возятъ съ собой, для того, чтобы на ней спать, или пользоваться ею, какъ подушкой, смотря по надобности). Эта церемонія продолжается нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ они совершенно поглощены своего молитвою и живутъ только ею; ничто не въ состояніи въ это время ихъ отвлечь. На меня простая и цѣльная искренность этихъ людей и то присутствіе духовнаго начала, которое при этомъ чувствовалось среди нихъ, производили впечатлѣніе, гораздо болѣе сильное, чѣмъ какой-либо общій обрядъ, совершавшійся въ мѣстахъ религіознаго поклоненія; а я видѣлъ обряды почти всѣхъ существующихъ вѣроисповѣданій,-- большинства нашихъ собственныхъ сектъ, греческіе, католическіе, армянскіе, лютеранскіе, еврейскіе и магометанскіе. Многіе изъ негровъ, которыхъ не мало въ Турецкой имперіи, идолопоклонники, пользуются свободою вѣроученія и исполненія своихъ обрядовъ; нѣкоторые изъ нихъ я наблюдалъ издали въ Патрасѣ: насколько я могъ замѣтить, они имѣли характеръ совершенно языческій и не особенно-пріятный для зрителя". (Прим. Байрона).

Стр. 112. Строфа XCII.

Но небо измѣнилося и какъ!

"Гроза, къ которой относятся эти стихи, происходила въ полночь 13 іюня 1816 г. Въ Акрокеравнскихъ горахъ, въ Кимари, я видѣлъ нѣсколько грозъ, болѣе ужасныхъ, но ни одной, болѣе красивой". (Прим. Байрона).

Стр. 113. Строфа XCIII.

"Эта строфа -- одна изъ самыхъ прекрасныхъ во всей поэмѣ. "Гордое наслажденіе" грозою описано здѣсь стихами, почти такими же живыми, какъ молніи. "Горный смѣхъ, прокатившійся среди громадъ", голоса горъ, какъ будто переговаривающихся одна съ другою, "прыганье крупнаго дождя, волненіе обширнаго озера, свѣтящагося, точно фосфорное море,-- все это представляетъ картину высокаго ужаса и вмѣсти съ тѣмъ -- радости, картину, которую часто пытались изображать, но никогда еще не изображали въ нашей поѳзіи такъ хорошо". (В. Скоттъ).

Стр.114. Строфа ХСVІ.

Дневникъ путешествія по Швейцаріи, веденный Байрономъ для сестры, заключается слѣдующими грустными словами: "Во время этой поѣздки, въ теченіе тринадцати дней, мнѣ посчастливилось имѣть хорошую погоду, хорошаго товарища (Гобгоуза) и удачу во всѣхъ нашихъ планахъ; не было даже и тѣхъ мелкихъ случайностей и задержекъ, которыя дѣлаютъ непріятнымъ путешествіе даже и по менѣе дикимъ мѣстностямъ. Я разсчитывалъ получить удовольствіе. Вѣдь я люблю природу, я -- поклонникъ красоты. Я могу выносить усталость и лишенія, лишь бы видѣть нѣсколько прекраснѣйшихъ въ мірѣ пейзажей. Но среди всего этого меня мучило воспоминаніе объ огорченіяхъ и та скорбь, которая будетъ угнетать меня всю жизнь,-- и ничто не облегчило тяжести, лежащей у меня на сердцѣ"...

Стр. 115. Строфа ХСІХ.

Ласкаетъ ихъ закатъ сіяньемъ алымъ.

"См. Руссо, Элоиза, ч. ІV, письмо 17, примѣчаніе: "Эти горы такъ высоки, что черезъ полчаса послѣ захода солнца, ихъ вершины все еще озарены его лучами, красный цвѣтъ которыхъ даетъ на этихъ бѣлыхъ вершинахъ красивый розовый отблескъ, видимый на очень большомъ разстояніи". Это въ особенности примѣнимо къ высотамъ надъ Мейери. "Въ Вевэ я поселился "У Ключа", и въ теченіе двухъ дней, которые я тамъ провелъ, никого не видя, я почувствовалъ къ этому городу любовь, сохранившуюся во всѣхъ моихъ путешествіяхъ, которая, наконецъ, и побудила меня поселить тамъ героя моего романа. Тѣмъ, кто обладаетъ вкусомъ и чувствительностью, я готовъ сказать: поѣзжайте въ Вевэ, посѣтите его окрестности, разсмотрите его мѣстоположеніе, сдѣлайте прогулку по озеру, и потомъ скажите, не создано ли это прекрасное мѣсто самою природою для Юліи, для Клары и для Сенъ-Пре; но не ищите ихъ тамъ". ("Исповѣдь", ч. I, кн. 4). Въ полѣ 1816 г. я совершилъ поѣздку вокругъ Женевскаго озера {Байронъ и Шелли совершили эту поѣздку въ концѣ іюня: 27 іюня Б. писалъ Меррехо, что онъ "объѣхалъ всѣ мѣста, описанныя у Pycco, съ Элоизой въ рукахъ". Затѣмъ, въ сентябрѣ, онъ снова посѣтилъ Кларанъ и Шильонъ, вмѣстѣ съ Гобгоузомъ.}, и насколько мои собственныя наблюденія дали мнѣ возможность съ интересомъ и внимательно осмотрѣть всѣ мѣстности, прославленныя Руссо въ Элоизѣ, я могу съ увѣренностью сказать, что у него нѣтъ преувеличеній. Трудно видѣть Кларнвъ и его окрестности -- Вевэ, Шильонъ, Вуврэ, Сенъ-Женгольфъ, Мейери, Эвіанъ и устья Роны,-- не поражаясь особеннымъ его соотвѣтствіемъ съ тѣми лицами и событіями, которыя здѣсь представлены. Но это еще не все: чувство, вызываемое всѣми окрестностями Кларана и лежащими на противоположной сторонѣ озера утесами Мейери, выше и доступнѣе, чѣмъ простое сочувствіе къ личной страсти; это -- сознаніе существованія любви, въ самомъ широкомъ и высокомъ ея значеніи, и вмѣстѣ -- сознаніе вашего собственнаго участія во всемъ добромъ и славномъ; это -- великій принципъ вселенной, которая здѣсь находитъ свое отраженіе въ болѣе сжатой формѣ; передъ ея лицомъ мы хотя и сознаемъ собственную личность, но утрачиваемъ чувство своей индивидуальности и становимся участниками красоты цѣлаго. Если бы Руссо никогда не писалъ, и даже вовсе не жилъ на свѣтѣ, то подобныя картины все-таки вызывали бы подобныя же мысли. Усвоивъ ихъ, онъ увеличилъ интересъ, вызываемый его сочиненіями; выборомъ ихъ онъ доказалъ свой вкусъ и пониманіе красоты; но онѣ сдѣлали для него то, чего ни одно человѣческое существо не можетъ сдѣлать для нихъ. Я имѣлъ счастье (худо ли, хорошо ли) проплыть отъ Мейери (гдѣ мы на нѣкоторое время останавливались) къ Сенъ-Женгольфу во время бури на озерѣ, которая еще болѣе увеличивала великолѣпіе всего этого зрѣлища, хотя и представляла опасность для нашей лодки, небольшой и сильно нагруженной {Байронъ упоминаетъ о "шквалѣ въ Мейери" въ письмѣ къ Меррею отъ 27 іюня 1816 г.: "Вѣтеръ постепенно дошелъ до ужасной силы и, дуя съ самой отдаленной окраины озера, производилъ волны страшной высоты и покрывалъ всю поверхность озера хаосовъ пѣны. Въ этой близости смерти я испытывалъ смѣшанное чувство, въ которомъ ужасъ, конечно, занималъ свое мѣсто, но не главное. Я чувствовалъ бы себя менѣе удрученнымъ, если бы я былъ одинъ; но я зналъ, что мой спутникъ будетъ пытаться спасти меня, и мнѣ было стыдно при мысли, что его жизнь можетъ подвергнуться опасности ради сохраненія моей жизни". Байронъ и Шелли ночевали въ Кларанѣ 26 іюня. Изъ оконъ ихъ гостиницы была видна "роща Юліи", и оба они нѣсколько разъ тамъ гуляли.}. Именно въ этой части озера Руссо заставилъ лодку Сенъ-Пре и г-жи Вольмаръ плыть къ Мейери и потерпѣть крушеніе во время бури. Когда мы пристали къ берегу у Сенъ-Женгольфа, оказалось, что вѣтеръ былъ настолько силенъ, что свалилъ нѣсколько прекрасныхъ старыхъ каштановыхъ деревьевъ въ нижней части горъ. На противоположномъ берегу озера, на высотахъ Кларана, находится замокъ. Холмы покрыты виноградниками и отдѣлены другъ отъ друга небольшими, во красивыми рощицами: одна изъ нихъ носитъ названіе "Bosquet de Julie"; замѣчательно, что хотя деревья давно уже срублены для удовлетворенія грубой корысти сенъ-бернарскихъ монаховъ (которымъ принадлежала эта земля) и весь участокъ обращенъ въ виноградникъ для этихъ жалкихъ суевѣрныхъ трутней, жители Кларана до сихъ поръ еще показываютъ мѣсто, гдѣ стояли эти деревья, и называютъ его тѣмъ именемъ, которымъ они были освящены и которое ихъ пережило. Вообще, Руссо не посчастливилось въ сохраненіи тѣхъ "мѣстныхъ обиталищъ", которыя онъ назначалъ своимъ "воздушнымъ существамъ". Пріоръ св. Берварда вырубилъ нѣсколько его рощъ ради нѣсколькихъ боченковъ вина, а Бонапартъ срылъ часть утесовъ Мейери для улучшенія Симилонской дороги. Дорога эта превосходна; но я совсѣмъ не могу согласиться съ слышаннымъ мною однажды замѣчаніемъ, что "дорога лучше воспоминаній". (Прим. Байрона).

Стр. 115. Строфа CI.

Все имъ полно: и роща сосенъ черныхъ,

Что тѣнь свою бросаютъ на утесъ,

Отрадный слуху шумъ потоковъ горныхъ...

Ср. Новую Элоизу, ч. IV, и. 17: "Потокъ, образовавшійся отъ таянія снѣговъ, катился въ двадцати шагахъ отъ насъ грязною волною, съ шумомъ вздымая илъ, камни и песокъ... Справа надъ нами печальной тѣнью возвышались лѣса черныхъ сосенъ. Налѣво, за потокомъ находился большой дубовый лѣсъ".

Стр 116. Строфа СV.

Вы пріютили тѣхъ, Фернэ съ Лозанной,

Кто васъ прославилъ именемъ своимъ.

"Вольтера и Гиббона". (Прим. Байрона).

Вольтеръ жилъ въ Фернэ, въ пяти миляхъ къ сѣверу отъ Женевы, съ 1759 по 1777 г. Эдуардъ Гиббонъ закончилъ въ 1788 г. свое знаменитое сочиненіе: "Паденіе римской имперіи" въ Лозаннѣ, въ т. наз. "La Grotte", старомъ, обширномъ домѣ сзади церкви св. Франциска. Въ настоящее время этотъ домъ уже не существуетъ, и даже бывшій при немъ садъ измѣнилъ свой прежній видъ: на мѣстѣ знаменитой деревянной бесѣдки и сливовой аллеи, называвшейся, по имени Гиббона, "La Gibbonière" стоитъ теперь "Отель Гиббонъ". Въ 1816 г. бесѣдка находилась въ "самомъ печальномъ состояніи" и садъ былъ совсѣмъ запущенъ, но Байронъ сорвалъ вѣтку съ "акаціи Гиббона" и нѣсколько розовыхъ лепестковъ въ саду, которые и послалъ въ письмѣ къ Меррею. Шелли, напротивъ, не захотѣлъ сдѣлать того же, "опасаясь оскорбить болѣе великое и болѣе священное имя Руссо" и находя, что Гиббонъ былъ человѣкъ "холодный и безстрастный".

Стр. 118. Строфа СХІV.

. . . правдивыя уста

Есть у двоихъ иль одного межъ нами.

"Ларошфуко говоритъ, что въ нашихъ несчастіяхъ всегда есть нѣчто не лишенное пріятности для лучшихъ вашихъ друзей". (Прим. Байрона).

"Причиною счастья или несчастья поэта являются не его характеръ и талантъ, а то употребленіе, которое онъ изъ нихъ дѣлаетъ. Могучее и необузданное воображеніе служитъ источникомъ его собственныхъ непріятностей. Его увлеченія, преувеличенное изображеніе добра и зла и происходящія отсюда душевныя мученія являются естественнымъ и неизбѣжнымъ слѣдствіемъ быстрой воспріимчивости чувства и фантазіи, свойственной поэтической натурѣ. Но Податель всѣхъ талантовъ, даруя ихъ въ удѣлъ человѣку, одарилъ его также и способностью очищать ихъ и дѣлать болѣе благородными. Какъ бы для того, чтобы умѣрить притязательность генія, справедливость и мудрость требуютъ, чтобы онъ сдерживалъ и умѣрялъ пылъ своей фантазіи и спускался съ высотъ, на которыя она его возносятъ, ради облегченія и успокоенія мысли. Всѣ данныя для вашего счастія, т. е. для такой степени счастія, которая отвѣчала бы вашему положенію, въ изобиліи находятся вокругъ васъ; во человѣкъ, одаренный талантомъ, долженъ нагнуться, чтобы ихъ собрать, такъ какъ иначе онѣ были бы недоступны массѣ общества, для блага которой, точно также, какъ и для его блага, онѣ созданы провидѣніемъ. Путь къ довольству и сердечному спокойствію существуетъ не для однихъ только царей и поэтовъ; онъ открытъ для всѣхъ разрядовъ человѣчества и требуетъ лишь весьма незначительной высоты разума. Сдерживать наши стремленія и желанія соотвѣтственно предѣламъ возможности достиженія; смотрѣть на ваши неудачи, каковы бы онѣ ни были, какъ на неизбѣжную нашу долю въ наслѣдіи Адама; обуздывать тѣ раздражительныя чувствованія, которыя, не будучи управляемы, скоро пріобрѣтаютъ власть надъ нами; избѣгать тѣхъ напряженныхъ, горькихъ и самоотравляющихъ размышленій, которыя нашъ поэтъ такъ сильно изображаетъ своимъ пламеннымъ стихомъ; однимъ словомъ, склониться передъ дѣйствительною жизнью, раскаяться, если мы кого-нибудь обидѣли, и простить, если мы сами были обижены, смотрѣть на свѣтъ не какъ на врага, а скорѣе -- какъ на надежнаго и причудливаго друга, одобреніе котораго мы должны, по мѣрѣ возможности, стараться заслужить,-- вотъ, кажется, самый очевидный и вѣрный способъ пріобрѣсти или сохранить душевное спокойствіе". (В. Скоттъ).

Стр. 118. Строфа СХV.

"Строфы ХСІХ--СХV превосходны. Въ нихъ есть все, что нужно для совершенства поэтической картины. Онѣ отличаются удивительнымъ блескомъ и силою воображенія; но самая ихъ точность служитъ причиною нѣкоторой натянутости и искусственности языка. Поэтъ, повидимому, слишкомъ заботился о томъ, чтобы придать своимъ образамъ силу и огонь и потому небрежно отнесся къ подбору болѣе гармоническихъ словъ, которыя, дѣйствуя на слухъ, могли бы, пожалуй, ослабить впечатлѣніе, производимое этими стихами на умъ. Эта способность вполнѣ овладѣвать новымъ предметомъ, не только еще незатронутымъ, но представляющимъ особенное величіе и красоту, уже и сама по себѣ могла бы послужить доказательствомъ сильнѣйшаго поэтическаго дарованія молодого въ то время автора, не говоря уже о соединенной съ нею практической умѣлости художника. Строфы, посвященныя Вольтеру и Гиббону, проницательны, умны и справедливы. Онѣ являются однимъ изъ доказательствъ весьма значительнаго разнообразія таланта, которымъ отличается эта пѣснь поэмы Байрона". (Бриджесъ).

ПѢСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Въ рукописи IV пѣснь сопровождается помѣтками: "Венеція и Ла-Мира на Брентѣ. Переписано въ августѣ 1817. Начато іюня 26. Кончено іюля 29". Въ концѣ находятся двѣ приписки: "Laus Deo!-- Байронъ.-- 19 іюля 1817. на Мира, близъ Венѳція" и "Laus Deo!-- Байронъ.-- Ла-Мира, близъ Венеціи, 3 сентября 1817". Первая строфа была дослана Байрономъ Меррею 1-го іюля 1817 г., "какъ образецъ для набора". Въ послѣдующихъ письмахъ къ Меррею Байронъ, говоря объ этой заключительной пѣснѣ своей поэмы, отмѣчаетъ троякое отличіе ея отъ предшествующихъ пѣсенъ: во-первыхъ, она -- самая длинная; во-вторыхъ, въ ней говорится "болѣе о произведеніяхъ искусства, чѣмъ о природѣ", и въ-третьихъ -- "въ ней вовсе нѣтъ метафизики,-- такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ кажется". Другими словами,-- "четвертая пѣснь не есть продолженіе третьей. И тема, и ея обработка здѣсь совершенно новыя".

Окончательную обработку, со всѣми дополненіями, эта пѣснь получила въ декабрѣ 1817 г., а въ началѣ января 1818 Гобгоузъ повезъ ее въ Англію вмѣстѣ съ своими собственными сочиненіями,-- очеркомъ итальянской литературы, римскихъ древностей и пр., составленнымъ во время пребыванія въ Венеціи; этотъ очеркъ онъ предполагалъ напечатать въ видѣ прибавленія къ Чайльдъ-Гарольду, но затѣмъ нашелъ, что такое приложеніе къ одной пѣснѣ было бы слишкомъ обширно по своимъ размѣрамъ, и потому рѣшилъ раздѣлить свои матеріалы на двѣ части: замѣтки, имѣвшія болѣе тѣсную связь съ текстомъ поэмы, были напечатаны подъ заглавіемъ: "Историческія примѣчанія къ IV пѣснѣ" (они и воспроизводятся въ настоящемъ изданіи), а болѣе пространныя разсужденія были изданы отдѣльной книгой (1818), подъ заглавіемъ: "Историческія объясненія къ IV пѣснѣ "Чайльдъ-Гарольда".

Стр. 122. Строфа I.

"Мостъ вздоховъ" (Ponte de'Sospiri) раздѣляетъ или, лучше сказать, соединяетъ дворецъ дожей и государственную тюрьму: таково объясненіе Байрона, который въ трагедіи "Двое Фоскари" (д. IV, явл. 1) также упоминаетъ о мостѣ, "черезъ который многіе проходятъ, но не многіе возвращаются". Это послѣднее упоминаніе заключаетъ въ себѣ, однако же, анахронизмъ: Мостъ Вздоховъ былъ построенъ Антоніо де-Понте въ 1597 г., болѣе ста лѣтъ спустя послѣ смерти Франческо Фоскари. По замѣчанію Рескина, онъ представляетъ "произведеніе незначительное и позднѣйшаго періода, обязанное своей славой только красивому названію да сентиментальному невѣдѣнію Байрона". Ср. "Историческія Примѣчанія", I.

"Крылатый левъ", опирающійся одною лапою на раскрытое евангеліе отъ Марка,-- гербъ Венеціанской республики, украшающій, между прочимъ, одну изъ историческихъ двухъ колоннъ Пьяццетты. Въ 1797 г. онъ былъ, вмѣстѣ съ другими венеціанскими сокровищами, увезенъ въ Парижъ, откуда возвращенъ въ 1815 г., но безъ двухъ большихъ карбункуловъ, которые прежде были вставлены въ его глаза.

Стр. 120. Строфа II.

Цибелѣ, порожденной океаномъ,

Она подобна, госпожа морей.

"Сабелликъ, описывая внѣшность Венеціи, употребилъ это сравненіе, которое не имѣло бы поатическаго достоинства, если бы не было вѣрно: "Quo fit ut qui superne (ex specula aliqua eminentiore) urbem contempletur, turritam telluris imaginem medio oceano fоguratam se putet inspicere" (Примѣч. Байрона).

(De Venetae urbis situ narratio, lib I, st. III. Script., 1600, p. 4). Marcus Antonius Coccius Sabellicus (1436--1106) написалъ между прочимъ "Исторію Венеціи", изд., 1487 г., и Rhapsodiae historiarum enneades, а condito mundo usque ad А. C. 1504.

Цибела или Кибела, "мать богини, изображалась въ коронѣ изъ башенъ,-- "coronamque turritam gestare dicitur".

Лились съ Востока всѣ богатства въ мірѣ.

На лоно къ ней.

"Сосуды для питья, отдѣланные самоцвѣтными каменьями, изъ коихъ наименѣе драгоцѣнными были бирюза, яшма, аметистъ... безчисленное множество гіацинтовъ, изумрудовъ, сафировъ, хризолитовъ и топазовъ и, наконецъ, тѣ несравненные карбункулы, которые, находясь на высокомъ алтарѣ св. Марка, слѣпили своимъ внутреннимъ блескомъ и прогоняли тьму собственнымъ сіяніемъ, таковы лишь немногіе образцы тѣхъ богатствъ, какія стекались въ Венецію", говоритъ историкъ крестовыхъ походовъ Вилгаардуэнъ въ своей хроникѣ, кн. III.

Стр. 122. Строфа Ш.

Въ Венеціи замолкла пѣснь Торквато.

Ср. "Историческія Примѣчанія", II. Въ старину у гондольеровъ было въ обычаѣ пѣть поочередно строфы изъ "Освобожденнаго Іерусалима" Тассо, прерывая другъ друга на манеръ пастуховъ въ "Буколикахъ". Иногда оба пѣвца помѣщались на одной и той же гондолѣ; но часто отвѣтъ давался и проѣзжавшимъ мимо гондольеромъ, постороннимъ тому, кто первый началъ пѣть. Ср. Гете, Письма изъ Италіи, 6 окт. 1786: "Сегодня вечеромъ я разговаривалъ о знаменитыхъ пѣсняхъ моряковъ, которые распѣваютъ Тассо и Аріосто на своя собственные мотивы. Въ настоящее время это пѣніе можно слышать только по заказу, такъ какъ оно принадлежитъ уже къ полузабытымъ преданіямъ минувшаго. Я сѣлъ въ гондолу при лунномъ свѣтѣ; одинъ пѣвецъ помѣстился впереди, другой -- сзади меня; они запѣли, чередуясь", и пр. Ср. также переведенное Пушкинымъ (1827) стихотвореніе Андре Шенье:

Близъ мѣстъ, гдѣ царствуетъ Венеція златая,

Одинъ ночной гребецъ, гондолой управляя,

При свѣтѣ Веспера по взморію плыветъ:

Ринальда, Годфреда, Эрминію поетъ...

То же стихотвореніе переведено И. И. Козловымъ и В. И. Туманскимъ. Въ позднѣйшемъ своемъ "Элегическомъ отрывкѣ" -- "Поѣдемъ, я готовъ"... (1829) Пушкинъ, вспоминая стихъ Байрона, говоритъ:

"Гдѣ Тасса не поетъ уже ночной гребецъ".

Стр. 123. Строфа IV.

Падетъ Ріальто, но безсмертны въ ней

Трофеи наши Мавръ и Шейлокъ.

Въ подлинникѣ: "Намъ принадлежатъ трофеи, которые не падутъ вмѣстѣ съ Ріальто: Шейлокъ и Мавръ и Пьеръ не могутъ быть сметены или выброшены вонъ,-- краеугольные камни свода".

Ріальто (Rivo alto) -- средняя группа острововъ между берегомъ лагуны и материкомъ, на лѣвой сторонѣ большого Канала. Здѣсь было мѣсто первоначальнаго поселенія венеціанцевъ, и самый городъ до XVI столѣтія формально носилъ это названіе. На площади у церкви Санъ-Джіакомо, къ сѣверу отъ моста Ріальто, находилась биржа (Banco Giro). "Что новаго на Ріальто"? этотъ вопросъ часто слышится въ "Венеціанскомъ Купцѣ" Шекспира. Байронъ употребляетъ это названіе символически, для обозначенія венеціанской торговли. Шейлокъ и Мавръ дѣйствительно безсмертны; но поставленный наряду съ ними "Пьеръ" уже основательно забытъ. Это -- герой трагедіи Отуэя: "Спасенная Венеція или открытый заговоръ", представленной въ первый разъ въ 1682 г., а въ послѣдній -- 27 окт. 1837 г. Байронъ былъ большимъ поклонникомъ этого драматическаго писателя, извѣстнаго теперь только историкамъ англійской литературы.

Стр. 124. Строфа IX.

Разстанься духъ мой на чужбинѣ съ тѣломъ,

Вернулся бы мой духъ къ странѣ родной,

Когда бъ онъ могъ за гробовымъ предѣломъ

Самъ избиратъ пріють себѣ земной.

Иныя мысли высказаны Байрономъ въ письмѣ къ Меррею отъ 7 іюня 1819 г.: "Надѣюсь, они не вздумаютъ замариновать и отвезти меня домой... Я увѣренъ, что мои кости не будутъ лежать въ англійской могилѣ, и мой прахъ не смѣшается съ землею этой страны". Въ этихъ полу-юмористическихъ словахъ поэтъ какъ бы указываетъ на то, что ему вовсе не желательна была участь, въ дѣйствительности постигшая его останки,-- погребеніе въ фамильномъ склепѣ въ Гекналлъ-Торкардѣ. Въ первыхъ стихахъ слѣдующей строфы Байронъ признаетъ возможность своего удаленія "изъ храма, гдѣ чтутъ имена покойныхъ", т. е. изъ храма Славы; можетъ быть, въ этихъ словахъ есть намекъ на Вестминстерское аббатство,-- усыпальницу великихъ людей Англіи.

Стр. 124. Строфа X.

"У Спарты есть сыны славнѣй, чѣмъ онъ".

"Такъ отвѣтила мать спартанскаго полководца Бразида одному чужеземцу, восхвалявшему доблести ея сына" (Прим. Байрона).

Стр. 125. Строфа XI.

На Буцентаврѣ снасти обветшали.

Бyцентавръ -- государственный корабль, на которомъ венеціанскій дожъ, въ день Вознесенія, совершалъ свое "обрученіе съ Адріатикой", бросая въ море кольцо. Гете, въ письмахъ изъ Италіи, 5 окт. 1786 г., говоритъ: "Чтобы дать понятіе о Буцентаврѣ однимъ словомъ, слѣдуетъ сказать, что это -- государственная галера. Старое судно, рисунки котораго сохранились, болѣе соотвѣтствовало этому названію, чѣмъ нынѣшнее, которое уже черезчуръ богато всевозможными украшеніями; оно, можно сказать, все состоитъ изъ однихъ орнаментовъ, до такой степени оно ими переполнено..." Буцентавръ былъ сломанъ французами въ 1797 г.

Какъ жалокъ нынѣ Левъ среди громадъ

На площади...

Ср. "Историч. Примѣчанія", III.

Стр. 125. Строфа XII.

Ср. "Историч. Примѣчанія". IV, "О, хоть бы на часокъ въ Денди"!-- восклицаніе одного шотландскаго вождя въ сраженіи при Шерифъ-Мьюрѣ, 13 ноября 1715 г., переданное Вальтеръ Скоттомъ въ "Разсказахъ дѣдушки", ч. III, гл. 10.

Стр. 126. Строфа XIII.

Разсказъ Гобгоуза въ "Историч. Прим", VI, о войнѣ въ Кіоджѣ не подтверждается новѣйшими изслѣдованіями. Такъ, напр., длинная рѣчь, приписываемая Кинаццо генуэзскому адмиралу Пьеіро Доріа, по всей вѣроятности, вымышлена. Угроза "побить и взнуздать коней св. Марка" приписывается другими историками Франческо Каррарѣ. Доріа былъ убитъ не каменнымъ ядромъ изъ пушки, называемой "Тревизера", а паденіемъ колокольни въ Кіоджѣ, въ которую попало ядро.

Стр. 126. Строфа XIV.

Присвоила побѣдъ ея молва

Ей имя "Насадительницы Льва".

"То есть -- Льва св. Марка, венеціанскаго знамени, откуда происходить слово "Панталонъ"-- Pianta-Leone, Pantaleon". (Прим. Байрона).

Венеціанцамъ въ шутку дано было прозвище: "Pantaloni".-- Байронъ, видимо довѣрившись авторитету какого-нибудь венеціанскаго словаря, полагаетъ, что это прозвище обязано своимъ происхожденіемъ патріотизму венеціанцевъ, о которыхъ говорили, что они водружаютъ свои знамена съ изображеніемъ Льва на каждой скалѣ и на всякомъ безплодномъ мысѣ въ водахъ европейскаго Востока, и что эта страсть къ разбрасыванію своихъ знаменъ послужила поводомъ для сосѣдей въ шутку называть венеціанцевъ "насадителями Льва". Вѣрнѣе другое объясненіе, сближающее это прозвище съ Pantalone, однимъ изъ типовъ итальянской commedia dell'arte, и съ именемъ Pantaleone, которое венеціанцы часто давали своимъ дѣтямъ, въ честь святого Панталеона или Пантелеймона Никомидійскаго, врача-мученика, очень почитаемаго въ сѣверной Италіи и особенно въ Венеціи, гдѣ находились и его мощи, прославленныя чудесами.

Стр. 126. Строфа XIV.

Ты это помнишь, Кандія! Жива

Лепанто память, волны океана!

Кандія и весь островъ Критъ были отняты у Венеціи 29 сентября 1669 г., послѣ геройской защиты, продолжавшейся 25 лѣтъ и несравненной по храбрости въ лѣтописяхъ венеціанской республики. Битва при Лепанто, 7 октября 1751 г., продолжалась пять часовъ; въ ней пало 8.000 христіанъ и 30.000 турокъ. Слава этой побѣды принадлежитъ Себастіану Веніеро и венеціанцамъ.

Стр. 126. Строфа XV.

См. "Историч. Прим.", VII.

Стр. 126. Строфа XVI.

Когда въ цѣпяхъ вступали въ Сиракузы

Плѣненныя аѳинскія войска,--

Ихъ выкупомъ явился голосъ Музы

Аттической звуча издалека.

Плутархъ, въ біографіи Никія, гл. 29, разсказываетъ, что трагедіи Эврипида пользовались повсюду въ Сициліи такой славой, что аѳинскіе плѣнники, знавшіе отрывки изъ нихъ, пріобрѣли расположеніе своихъ господъ.

Стр. 126. Строфа XVII.

.... Позоренъ жребій твой

Для всѣхъ земель, и вдвое -- Альбіону.

По Парижскому трактату 3 мая 1814 г., Ломбардія и Венеція, составлявшія со времени Аустерлицкаго сраженія часть французскаго Неаполитанскаго королевства, были переданы Австріи. Представителемъ Великобританіи на конгрессѣ былъ лордъ Кэстльри.

Стр. 127. Строфа XVIII.

Ратклиффъ, Отвэя, Шиллера, Шекспира

Созданьями навѣкъ въ душѣ моей

Запечатлѣнъ твой свѣтлый образъ живо.

Ратклиффъ "Удольфскія Таинства"; Отуэй -- "Спасенная Венеція"; Шиллеръ -- "Духовидецъ"; Шекспиръ -- "Венеціанскій Купецъ" и "Отелло". Въ письмѣ къ Меррею отъ 2 апрѣля 1817 г. Байронъ говоритъ: "Дворецъ дожей сильнѣе всего поразилъ мое воображеніе,-- больше, чѣмъ Ріальто, которое я посѣтилъ ради Шейлока, и даже больше, чѣмъ шиллеровскій "Духовидецъ", который въ дѣтствѣ производилъ на меня очень сильное впечатлѣніе. Я ни разу не могъ пройти при лунномъ свѣтѣ мимо св. Марка, не вспомнивъ о немъ и о томъ" что "онъ умеръ въ девять часовъ"! Но я ненавижу произведенія, вполнѣ выдуманныя; вотъ почему "Купецъ" и "Отелло" не дѣйствуютъ на меня такъ сильно, какъ "Пьеръ" (въ драмѣ Отуэя, о которой см. выше).

Стр. 130. Строфа XXVII.

.... моремъ свѣта

Залитъ Фріульскихъ хоръ лазурный скатъ.

Фріульскія горы -- отроги Альповъ, лежащіе къ сѣверу отъ Тріеста и къ сѣв.-востоку отъ Венеціи; ихъ можно видѣть съ Лидо.

"Заключающееся въ этой строфѣ описаніе можетъ показаться фантастическимъ или преувеличеннымъ тому, кто никогда не видѣлъ восточнаго или итальянскаго неба; но здѣсь лишь буквально и едва ли съ достаточною яркостью изображенъ одинъ августовскій вечеръ (18-го числа), видѣнный авторомъ во время поѣздки верхомъ вдоль береговъ Бренты, близъ Ла-Миры". (Прмеч. Байрона).

Стр. 130. Строфа XXVIII.

Еще струится солнечное море

И заливаетъ высь Ретійскихъ горъ.

Ретійскія горы лежатъ на западъ отъ Венеціи.

Любуясь тихой Брентой...

Брента беретъ начало въ Тиролѣ и, протекая мимо Падуи, впадаетъ въ лагуну у Фузины. Мира или "Ла-Мира", гдѣ Байронъ провелъ лѣто 1817 г. и опять былъ въ 1819, лежитъ на Брентѣ, въ шести или семи миляхъ отъ лагуны.

Стр. 131. Строфа XXX.

Ср. "Историч. Прим.", VIII. Аббатъ де-Садъ, въ своемъ сочиненіи: "Mémoires pour la vie de Pétrarque" (1767), утверждалъ, основываясь на документальныхъ данныхъ, что упоминаемая въ сонетахъ Лаура, урожденная de Noves, была женою его предка, Гуго де-Сада, и матерью многочисленнаго семейства. "Гиббонъ, говоритъ Гобгоузъ, назвалъ мемуары аббата "трудомъ любви" и слѣдовалъ имъ съ довѣріемъ и удовольствіемъ"; но поэтъ Джемсъ Битти, въ письмѣ къ герцогинѣ Гордонъ отъ 17 августа 1782 г., назвалъ ихъ "романомъ", а въ позднѣйшее время "одинъ остроумный шотландецъ" (Александръ Фрэзеръ Тайтлеръ, лордъ Удоусли, въ "Историческомъ и критическомъ очеркѣ жизни и характера Петрарки", 1810) вновь возстановилъ "старинный предразсудокъ" въ пользу того, что Лаура была дѣвушка. Гобгоузъ, повидимому, раздѣляетъ мнѣніе этого "остроумнаго шотландца", хотя его примѣчаніе нѣсколько двусмысленно. Новѣйшій историкъ итальянской литературы, д-ръ Гарнеттъ (1898), не пытаясь окончательно разрѣшить "нескончаемый споръ", признаетъ документальныя доказательства аббата большею частью лишенными значенія и, основываясь на содержаніи сонетовъ и діалога и на фактахъ изъ жизни Петрарки, засвидѣтельствованныхъ его перепиской (полное собраніе писемъ Петрарки издано Джузеппе Фракассетти въ 1859 г.), склоняется къ тому мнѣнію, что препятствіемъ къ браку поэта съ Лаурою служило не то, что она была замужемъ, а то, что онъ принадлежалъ къ духовному званію. Впрочемъ, въ отношеніи одного изъ "документальныхъ свидѣтельствъ" аббата, а именно -- завѣщанія Лауры де-Садъ, д-ръ Гарнеттъ допускаетъ, что если бы это завѣщаніе было предъявлено и подлинность его доказано, то одного совпаденія даты этого документа, 3 апрѣля 1348 г., съ датою одной рукописной замѣтки Петрарки,-- 6 апрѣля того же года, гдѣ упоминается о смерти Лауры, достаточно было бы для того, чтобы оправдать теорію аббата и "оградить ее отъ всякихъ возраженій".

Стр. 129--130. Строфа XXVI--XXIX.

"Вся эта пѣснь богата описаніями природы. Любовь къ природѣ является теперь весьма замѣтною страстью Байрона. Эта любовь не довольствуется однимъ созерцаніемъ и не удовлетворяется описаніемъ того, что находится передъ глазами; какъ могучая сила, она проникаетъ всю жизнь поэта. Хотя Байронъ въ дѣйствительности видѣлъ, можетъ быть, больше красотъ природы, нежели какой-либо другой поэтъ, но его сердце, повидимому, прѳжде не раскрывалось вполнѣ для ея геніальныхъ воздѣйствій, теперь же въ этомъ отношеніи онъ измѣнился, и въ настоящей пѣснѣ можетъ выдержать сравненіе съ лучшими описательными поэтами, въ нашъ вѣкъ описательной поэзіи". (Вильсонъ).

Стр. 130. Строфа ХХХХ--ХХІ.

Ср. "Истор. Прим.", IX.

"Кто, подобно мнѣ, желалъ бы поискать слѣдовъ жизни и смерти Петрарки въ этой уединенной Эвганейской деревнѣ (Арква лежитъ около 20 миль къ ю.-в. отъ Падуи), тотъ можетъ ихъ тамъ найти. Скромный домъ, повидимому, очень древней постройки, считается его послѣднимъ жилищемъ. Тамъ показываютъ кресло, въ которомъ, какъ говорятъ, онъ умеръ. Если же эти предметы покажутся не совсѣмъ достовѣрными, то гробница изъ краснаго мрамора, поставленная на столбахъ на кладбищѣ Арквы, несомнѣнно заключаетъ въ себѣ, или, по крайней мѣрѣ, нѣкогда заключала, прахъ Петрарки. Лордъ Байронъ и г. Гобгоузъ посѣтили это мѣсто болѣе 60-ти лѣтъ тому назадъ, въ скептическомъ настроеніи, такъ какъ въ ту пору возбуждались сомнѣнія въ самомъ существованіи Лауры, и различныя подробности жизни поэта, съ такого вѣрностью сохраненныя въ его перепискѣ, были уже почти забыты", ("Петрарка", Г. Рива 1879). въ письмѣ къ Гопyеру отъ 12 сент. 1817 г. Байронъ говоритъ, что ему хотѣлось бы опять съѣздить въ Аркву. Два года спустя, въ октябрѣ 1819 г., онъ напрасно уговаривалъ Мура удѣлить денекъ-другой на поѣздку въ Аркву. "Мнѣ хотѣлось бы посѣтить эту могилу вмѣстѣ съ тобой,-- пара поэтовъ-паломниковъ, а, Томъ, что скажешь?" Но "Томъ" стоялъ за поѣздку въ Римъ съ лордомъ Джономъ Росселемъ, и впослѣдствіи всегда сожалѣлъ, что упустилъ этотъ удобный случай,-- "удивляясь, какъ могло это быть, и упрекая себя".

Стр. 132. Строфа XXXIII--XXXIV.

Въ единоборство мы вступаемъ съ нашимъ Богомъ,

Иль съ демономъ, что ослабляетъ думъ

Благихъ порывъ, людьми овладѣвая.

"Борьба какъ съ демонами, такъ и съ лучшими нашими мыслями совершенно одинакова. Сатана избралъ пустыню мѣстомъ для искушенія Спасителя. А нашъ непорочный Джонъ Локкъ предпочиталъ присутствіе ребенка полному уединенію" (Прим. Байрона).

Стр. 132. Строфа XXXV.

Байронъ провелъ въ Феррарѣ одинъ день, въ апрѣлѣ 1817 г., осмотрѣлъ замокъ, монастырь и пр. и нѣсколько дней спустя написалъ "Жалобу Тассо", въ рукописи помѣченную "20 апр. 1817". Настоящая пѣснь Чайльдъ-Гарольда начата только въ іюнѣ того же года. "Одинъ изъ феррарцевъ спрашивалъ меня", разсказываетъ онъ въ письмѣ къ другу,-- не знаю ли я одного изъ его знакомыхъ, лорда Байрона, который теперь находится въ Неаполѣ. Я отвѣчалъ: "Нѣтъ!" -- и это было вѣрно въ обоихъ отношеніяхъ, потому что, во-первыхъ, я вовсе не былъ знакомъ съ вопрошателемъ, а во-вторыхъ, вѣдь никто не знаетъ самого себя. Другой спрашивалъ, не я ли перевелъ Тассо. Видишь, какова слава,-- какъ она аккуратна и безпредѣльна! Не знаю, какъ чувствуютъ себя другіе, а я всегда чувствую себя легче и лучше, когда мнѣ удается отдѣлаться отъ своей славы, она сидитъ на мнѣ, какъ латы на оруженосцѣ лорда-мэра, и я отдѣлался отъ всякой литературной шелухи и болтовни, отвѣтивъ, что Тассо переводилъ не я, а мой однофамилецъ; слава Богу, я такъ мало похожъ на поэта, что всѣ мнѣ повѣрили".

Стр. 132. Строфа XXXV.

Мнѣ кажется, что злыхъ проклятій чары

Родъ Эсте наложилъ на городъ свой.

Изъ представителей древней фамиліи Эсте, маркизовъ Тосканскихъ, Аццо V впервые получилъ власть надъ Феррарой въ XII столѣтіи. Его дальній потомокъ, Николо III (1384--1441), основалъ Пармскій университетъ. Его второю женою была Паризина Малатеста (героиня Байроновской Паризины, изд. въ 136 г.), обезглавленная за нарушеніе супружеской вѣрности въ 1425 г. Три его сына -- Ліонель (ум. 1450), другъ Поджіо Браччіолини, Борсо (ум. 1471), который ввелъ въ своихъ владѣніяхъ книгопечатаніе, и Эрколо (ум. 1505), другъ Боярдо,-- всѣ были покровителями наукъ и ревнителями Возрожденія. Ихъ преемникъ, Альфонсъ I (1486--1536), женившійся (1502) на Лукреціи Борджіа, прославилъ себя, приблизивъ къ своему двору Аріосто; а его внукъ, Альфонсъ III (ум. 1597), сначала былъ другомъ Тассо, а потомъ объявилъ его сумасшедшимъ и заключилъ въ больницу св. Анны ( 1579--86).

Стр. 132. Строфа XXXVI.

Припомнивъ пѣснь, въ ту келью бросьте взоръ,

Куда поэта ввергъ Альфонсъ надменный.

Тассо, несомнѣнно, былъ заключенъ въ больницу св. Анны въ Феррарѣ и провелъ тамъ семь лѣтъ и четыре мѣсяца,-- съ марта 1579 по іюль 1586 г; но причины этого заключенія и обстоятельства, его сопровождавшія, были предметомъ легенды и изображались невѣрно. Уже давно стало извѣстно и было всѣми признано, что дѣйствительная или воображаемая страсть поэта къ сестрѣ герцога Альфонса, Элеонорѣ, не играла тутъ никакой роли, и что знаменитая "келья" или камера (9 шаговъ въ длину, 6 въ ширину и 7 футовъ въ вышину) не была первоначальнымъ мѣстомъ его заточенія. Это была, какъ говоритъ Шелли въ одномъ изъ своихъ писемъ,-- "очень приличная тюрьма", но не тюрьма Тассо. Изданіе писемъ Тассо (Гвасти, 1853), его характеристика въ книгѣ Саймондса "Возрожденіе въ Италіи" и затѣмъ монументальный трудъ Анджело Солерти -- "Vita di Torquato Tasso", основанный на несомнѣнныхъ документальныхъ свидѣтельствахъ, въ значительной степени снимаютъ вину съ герцога, перенося ее на самого злополучнаго поэта. Интриги Тассо съ соперниками Феррары,-- съ Медичи во Флоренціи, съ папскимъ дворомъ, съ болонской инквизиціей, возбудили въ герцогѣ подозрѣнія и тревогу, а поведеніе поэта, его раздражительность и взрывы гнѣва, послужили предлогомъ для помѣщенія его въ больницу. Ранѣе своего окончательнаго и рокового возвращенія въ Феррару онъ получилъ должное предостереженіе, что его слѣдуетъ лѣчить, какъ человѣка, страдающаго умственнымъ разстройствомъ, и что если онъ будетъ продолжать высказывать намеки на замыслы противъ его жизни и на преслѣдованіе со стороны высокопоставленныхъ лицъ, то будетъ удаленъ отъ герцогскаго двора и изгнанъ изъ герцогскихъ владѣній. Не смотря на это, онъ все-таки вернулся въ Феррару, и притомъ -- въ неблагопріятную минуту, когда герцогъ былъ занятъ церемоніями и празднествами по случаю своего третьяго брака. Тассо никто не ожидалъ, никто даже не замѣтилъ его присутствія,-- и, говоря его собственными словами, онъ, "въ порывѣ безумія", разразился проклятіями на герцогскій дворъ и семейство и на весь феррарскій народъ. За это оскорбленіе онъ и былъ заключенъ въ больницу св. Анны, гдѣ въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ съ нимъ обращались какъ съ настоящимъ сумасшедшимъ. Кромѣ писемъ самого Тассо, до насъ не дошло никакихъ свѣдѣній о томъ, какъ его содержали въ теченіе первыхъ восьми мѣсяцевъ заключенія: отчеты больницы утрачены, а "счетовыя книги" (Libri di spesa, -- въ Моденскомъ госуд. архивѣ) начинаются только съ ноября 1579 г. Двумя годами позже (начиная съ января 1582) изъ документовъ видно, что его стали кормить лучше и что ему мало по малу предоставлена была нѣкоторая доля свободы и дѣлались разныя снисхожденія; но передъ тѣмъ въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, кажется, съ увѣренностью можно сказать, что его и кормили хуже, и что онъ былъ лишенъ медицинской помощи, точно такъ же, какъ и участія въ церковныхъ таинствахъ: его считали сумасшедшимъ, а такого, конечно, не позволялось ни исповѣдывать, ни причащать. Но хуже всего для него было ужасное одиночество. "Е sovra tutto", пишетъ онъ въ маѣ 1580 г., "m'affligge la solitudine, mia crudele et natural nemica". Нѣтъ ничего удивительнаго, если съ нимъ бывали припадки бреда, когда онъ видѣлъ "необычный свѣтъ", бесѣдовалъ съ духами и т. и. Байронъ и Шелли этихъ фактовъ не знали, а потому ихъ негодованіе преувеличено и направлено не туда, куда слѣдуетъ. Но "сожалѣніе", конечно, остается въ полной силѣ.

Стр. 133. Строфа XXXVIII.

См. "Историч. Прим.", X. Солерти (Vita etc.) возражаетъ противъ раздѣляемаго Гобгоузомъ мнѣнія, будто Леонардо Сальвіати, стремясь пріобрѣсти благосклонность Альфонса, сдѣлался виновникомъ той оппозиціи, какою былъ встрѣченъ "Іерусалимъ" со стороны академіи Круски. Ея неблагопріятный отзывъ объясняется литературными вкусами или предразсудками, но отнюдь не личнымъ раздраженіемъ или интригою. "Іерусалимъ" былъ посвященъ прославленію дома Эсте, и хотя поэтъ попалъ въ немилость, однако герцогу нельзя было подслужиться нападками на эту поэму. Кромѣ того, Сальвіати напечаталъ свои тезисы не подъ собственнымъ именемъ, а подъ псевдонимомъ.

Цитируя въ своемъ примѣчаніи Буало, Гобгоузъ пропустилъ двѣ начальныя строки отрывка:

Tous les jours, à la cour, un sot de qualité

Peut juger de travers avec impunité,

А Malherbe, а Racan préfère Théophile,

Et le clinquant du Tasse à tout l'or de Virgile.

Можетъ быть, ему показалось, что выраженіе: cun sot de qualité иные могутъ примѣнить къ "знатному поэту", который самъ сознавался, что недолюбливаетъ Горація и, проѣхавъ мимо Мантуи и памятниковъ Виргилія, посѣтилъ Феррару, чтобы посмотрѣть на "клѣтку", въ которую былъ посаженъ Тассо. Если бы Байронъ дожилъ до появленія въ печати стихотворенія Виктора Гюго: "Dédain. А Lord Byron" (1833), онъ, вѣроятно, измѣнилъ бы свое слишкомъ строгое мнѣніе о французской поэзіи:

En vain vos légions l'environnent sans nombre,

Il n'а qu'а se lever pour couvrir de son ombre

А la fois tous vos fronts;

Il n'а qu'а dire un mot pour couvrir vos vois grèles,

Comme un char en passant couvre le bruit des ailes

De mille moucherons!

Стр. 134. Строфа XL.

И южный Скоттъ, что флорентинцу равный,

Волшебныхъ пѣсенъ создалъ образецъ,

И Аріосто сѣвера стихъ плавный

Воспѣлъ войну, любовь, героевъ подвигъ славный.

"Вальтеръ Скоттъ", говоритъ Байронъ въ своемъ дневникѣ 1821 г., "конечно,-- самый удивительный писатель нашихъ дней. Его романы представляютъ совершенно новый литературный родъ, а его стихотворенія такъ же хороши, какъ и всякія другія, если не лучше,... и только оттого перестали быть популярными, что черни надоѣло слышать, какъ "Аристида называютъ справедливымъ, а Скотта лучшимъ, и она подвергла его остракизму. Я ничего не читаю съ такимъ увлеченіемъ, какъ его сочиненія. Я люблю его также за его мужественный характеръ, за чрезвычайную любезность въ обращеніи и за добродушіе въ отношеніи лично ко мнѣ. Дай ему Богъ всего хорошаго, -- онъ этого стоитъ". Въ письмѣ къ самому В. Скотту изъ Пизы, 1822 г., Байронъ говоритъ: "я вамъ обязанъ гораздо больше, чѣмъ обычною благодарностью за литературныя любезности и за дружбу: въ 1817 г. вы сошли съ своей дороги для того, чтобы оказать мнѣ услугу въ такое время, когда для этого требовалась не одна только любезность, но и мужество; вы вспомнили обо мнѣ въ такихъ выраженіяхъ, которыми я могъ бы гордиться во всякую пору; но въ ту именно пору, когда, по пословицѣ, "весь свѣтъ и его жена" старались топтать меня ногами, эти выраженія имѣли еще болѣе высокое значеніе для моего мнѣнія о самомъ себѣ. Будь это обыкновенная критика, хотя бы и краснорѣчивая, и хвалебная,-- я, конечно, былъ бы тронутъ и благодаренъ, но не до такой степени, въ какой я почувствовалъ вашу необыкновенную доброту ко мнѣ"...

Относительно названія "Аріосто сѣвера" Байронъ думалъ, что оно, пожалуй, не понравится В. Скотту; онъ сообщилъ объ этомъ Меррею, и послѣдній также высказалъ это опасеніе. "Что касается Аріосто сѣвера, писалъ ему Байронъ 17 сент. 1817 г.-- то, конечно, оба пишутъ на однѣ и тѣ же темы: рыцарство, войны, любовь; а что касается комплимента, то если бы вы знали, какъ итальянцы отзываются объ Аріосто, то вы бы не усомнились на этотъ счетъ... Но если вы все-таки думаете, что Скотту это не понравится,-- сообщите мнѣ, я исключу эти слова". Байронъ не зналъ, что В. Скоттъ, еще будучи въ Эдинбургскомъ колледжѣ, "имѣлъ смѣлость представить сочиненіе, въ которомъ сравнивалъ Гомера съ Аріосто, отдавая первенство послѣднему, и что онъ каждый годъ прочитывалъ Орланда отъ доски до доски. Основной мотивъ "сѣверныхъ пѣсенъ" В. Скотта прославленіе рыцарства, съ его щитами, мечами и копьями, съ его "благородной любезностью" и "львиною храбростью" -- прямо напоминаетъ начальныя строки "Неистоваго Орланда".

Le donne, i cavalier', l'arme, gli amori,

Le cortesie, l'audaci imprese io canto.

Самъ В. Скоттъ никогда не высказывалъ неудовольствія на это сравненіе; но Байрону досталось на него отъ одного изъ пріятелей: Фрэнсисъ Годжсонъ, въ своемъ анонимномъ разборѣ Чайльдъ-Гарольда (1818) говоритъ: "Вальтеръ Скоттъ названъ въ IV пѣснѣ "Аріосто сѣвера" (credite posteri или лучше,-- praeposteri!), а Аріосто (еще забавнѣе!) называется "южнымъ Скоттомъ". Это напоминаетъ смѣшеніе лошадиныхъ каштановъ съ каштановыми лошадьми".

Стр. 134. Строфа XLI.

См. "Историч. Прим.", XI, XII, XIII.

Строфы XLII и XLIII представляютъ почти буквальный переводъ знаменитаго сонета Филякайи:

Italia, Italia, o tu, cui feo la sorte

Dono infelice di bellezza, ond'hai

Funesta dote d'infiniti guai

Che in fronte scritti per gran doglia porte:

Deh, fossi tu men bella, o almen più forte,

Onde assai più ti paventasse, o assai

T'amasse men, chi del tuo bello ai rai

Par che si strugga, e par ti sfida а morte,

Che or giù dall'Alpi non vedrei torrenti

Scender d'armati, nè di sangue tinta

Bever Tonda del Po gallici armenti;

Nè te vedrei, dél nou tuo ferro cinta,

Pugnar col braccio di straniere genti,

Per servir sempre, o vincitrice, o vinta.

Стр. 135. Строфа XLIV.

Въ скитаньяхъ раннихъ путь я прослѣдилъ

Того, кто другомъ Туллія и Рима

Безсмертнаго, и римляниномъ былъ.

"Знаменитое письмо Сервія Сульпиція къ Цицерону, по случаю смерти дочери послѣдняго, описываетъ -- въ томъ видѣ, въ какомъ онъ былъ тогда и находится еще и теперь -- тотъ самый путь, по которому я часто проѣзжалъ въ Греціи во время различныхъ моихъ поѣздокъ и путешествій по сушѣ и по морю: "Возвращаясь изъ Азіи, я плылъ отъ Эгины къ Мегарѣ и созерцалъ окружавшія меня страны; Эгина была за мною, Мегара -- впереди, Пирей -- направо, Koринѳъ налѣво; всѣ эти города, нѣкогда столь славные и цвѣтущіе, теперь лежатъ въ развалинахъ и запустѣніи. При этомъ зрѣлищѣ я не могъ не подумать: увы! что же мы, жалкіе смертные, волнуемся и мучится, когда кто-нибудь изъ вашихъ друзей случайно умретъ или будетъ убитъ, если жизнь человѣческая вообще кратка, и если здѣсь, передо мною, лежатъ останки столь многихъ славныхъ городовъ". (Примеч. Байрона).

Стр. 137. Строфа XLVII.

Италія, твою обиду знать должны вездѣ, отъ края и до края.

"Поджіо, смотря съ Капитолійскаго холма на разрушенный Римъ, воскликнулъ: "Ut nunc omni decore nudata, prostrata jaceat, instar gigantei cadaveris corrupti atque indique exesi". (Прим. Байрона).

Стр. 137. Строфа XLVIII.

Тамъ съ роскошью, торговлею рожденной,

На берегахъ смѣющихся Арно

Явилася для жизни возрожденной

Наука, бывшая такъ долго погребенной.

Богатство, благодаря которому флорентинская знать могла удовлетворять своему вкусу къ утонченной роскоши, было продуктомъ успѣшной торговли. Такъ, напр., Джіованни Медичи (1360--1428), отецъ Козимо и прадѣдъ Лоренцо, былъ банкиромъ и торговалъ на европейскомъ Востокѣ. Что касается эпохи Возрожденія, то, не говоря уже о флорентинскомъ происхожденіи Петрарки, двое величайшихъ итальянскихъ ученыхъ и гуманистовъ, Фичино (род. 1430) и Полиціано (род. 1454) были флорентинцы; а Поджіо родился (1380) въ Терра-Нова, также на флорентинской землѣ.

Стр. 138. Строфа XLIX.

См. "Историч. Прим.", XIV. Статуя Венеры Медицейской, находящаяся въ галлереѣ "Уффици" во Флоренціи, представляетъ, какъ полагаютъ, позднѣйшую греческую (I или II в. до Р. X.) копію болѣе ранняго произведенія, Афродиты Книдской, изваянной, можетъ быть, Кефисодотомъ или Тимархомъ. Наполеонъ увезъ ее въ Парижъ; во въ то время, когда Байронъ былъ во Флоренціи и "упивался красотою" въ двухъ галлереяхъ, она была уже возвращена на свое прежнее мѣсто.

Стр. 138. Строфа L.

Байронъ заѣхалъ во Флоренцію въ 1817 г., на пути изъ Рима. "Я пробылъ тамъ, говорить онъ, только одинъ день; но, все-таки, успѣлъ побывать въ двухъ галлереяхъ, откуда вернулся опьяненный красотою. Венера заслуживаетъ больше удивленія, чѣмъ любви; но тамъ есть другія произведенія скульптуры и живописи, которыя впервые дали мнѣ понять, какъ невѣрно судятъ люди объ этихъ двухъ наиболѣе искусственныхъ искусствахъ. {Всего за недѣлю до посѣщенія флорентинскихъ галлерей Байронъ писалъ одному изъ друзей своихъ: "Я ничего не понимаю въ живописи. Повѣрьте, изъ всѣхъ искусствъ это -- наиболѣе искусственное и неестественное, въ которомъ всего сильнѣе сказалось человѣческое безсмысліе. Я еще не видалъ ни одной картины или статуи, которая была бы согласна съ моими представленіями или ожиданіями; но я видалъ много горъ, озеръ, рѣкъ и пейзажей, а также двухъ или трехъ женщинъ, вполнѣ отвѣчавшихъ моимъ ожиданіямъ, и даже болѣе".} Особенно поразили меня: портретъ любовницы Рафаэля: портретъ любовницы Тиціана; Венера Тиціана въ галлереѣ Медичи; знаменитая Венера; Венера Кановы, въ другой галлереѣ; любовница Тиціана есть также и въ другой галлереѣ, т. е. во дворцѣ Питти; Парки Микель Анджело,-- картина; Антиной, Александръ и одна или двѣ не особенно приличныхъ группъ изъ мрамора; геній смерти,-- спящая фигура, и пр. и пр. Я побывалъ также и въ капеллѣ Медичи. Красивая ветошь на большихъ плитахъ изъ разныхъ дорогихъ камней, на намять о полусотнѣ стоявшихъ и забытыхъ скелетовъ. Она не докончена, и такою и останется". Послѣ вторичнаго посѣщенія галлерей, въ 1821 г., Байронъ замѣтилъ: "Моя первыя впечатлѣнія подтвердились; но слишкомъ большое число посѣтителей не давало мнѣ возможности какъ слѣдуетъ прочувствовать каждую вещь. Когда насъ всѣхъ (человѣкъ тридцать или сорокъ) впихнули въ кабинетъ геммъ и т. п. бездѣлушекъ, въ углу одной изъ галлерей я сказалъ Роджерсу, что я чувствую себя точно въ полицейской будкѣ. Я слышалъ, какъ одинъ лысый британецъ заявилъ женщинѣ, съ которою онъ шелъ подъ-руку, смотря на тиціановскую Венеру: "Да, это, въ самомъ дѣлѣ, очень хорошо!" -- замѣчаніе, которое, подобно словамъ помѣщика у Джозефа Андрьюса о "неизбѣжности смерти", было (какъ замѣтила супруга этого помѣщика) "въ высшей степени вѣрно". Во дворцѣ Питти я не преминулъ вспомнить замѣчаніе Гольдсмита къ свѣдѣнію знатоковъ, что "картины были бы еще лучше, если бы живописецъ больше надъ ними потрудился", и похвалилъ произведенія Пьетро Перуджино".

"Нашъ странникъ созерцаетъ древнія греческія статуи во Флоренціи и затѣмъ -- въ Римѣ съ такимъ наслажденіемъ, какого и слѣдовало ожидать отъ великаго поэта, съ юности напитаннаго классическими идеями, доставляющими такъ иного удовольствій во всякую пору жизни. Онъ смотрѣлъ на эти образцовыя произведенія искусства гораздо болѣе проницательнымъ и, несмотря на его отговорки, гораздо болѣе ученымъ взоромъ, нежели какой-либо иной поэтъ, ранѣе его выражавшій свое удивленіе предъ ихъ красотою. Можетъ быть, скажутъ, что мы фантазируемъ,-- но мы полагаемъ, что геній Байрона былъ гораздо ближе, чѣмъ геній какого-либо другого изъ современныхъ поэтовъ. Къ тому особенному духу, которымъ были проникнуты всѣ поэты и художники древней Греціи и выраженіемъ котораго служатъ великіе образцы ея скульптуры. Его собственныя созданія, являясь воплощеніемъ красоты или энергіи, всѣ одиноки: онъ не прибѣгаетъ къ группировкѣ для того, чтобы лучше оттѣнить своихъ любимцевъ или разсказать ихъ исторію. Его героини являются одинокими символами любви, не знающей пораженій; его герои одиноко стоятъ, словно на мраморныхъ пьедесталахъ, обнаруживая обнаженную силу страсти или скрытую энергію скорби. Художникъ, который пожелалъ бы иллюстрировать произведенія кого-либо изъ прочихъ нашихъ поэтовъ, долженъ обратиться къ карандашу; тотъ же, кто захотѣлъ бы выразить духъ Байрона въ другой художественной формѣ, долженъ отливать изъ расплавленнаго металла или изсѣкать изъ твердаго камня. То, что онъ потеряетъ въ легкости, будетъ выиграно въ силѣ. Медора, Гюльнара, Лара или Манфредъ могутъ дать содержаніе для скульптурныхъ произведеній, достойныхъ почтя такого же энтузіазма. какой былъ проявленъ самимъ Чайльдъ-Гарольдомъ при созерцаніи драгоцѣннѣйшихъ реликвій неподражаемаго греческаго генія". ( Вильсонъ).

Стр. 139. Строфа LII.

"Какъ безсмертные, ради любви, слагаютъ съ себя свою божественность, такъ и смертные, въ экстазѣ страсти, видятъ въ предметѣ своей любви воплощеніе божества. Любовь, подобно музыкѣ, можетъ "вознести смертнаго до небесъ" и "свести ангела на землю". Въ этой строфѣ, можетъ быть, намѣренно, допущена нѣкоторая темнота и смѣшеніе идей, выраженныхъ такъ, что читатель самъ можетъ истолковывать ихъ, какъ ему будетъ угодно". (Кольриджъ).

Стр. 140. Строфа LIV.

См. "Историч. Прим.", XV, XVI, XVII. -- "Церковь Санта-Кроче заключаетъ въ себѣ много знаменитыхъ ничтожествъ", писалъ Байронъ Меррею 20 апрѣля 1817 г. "Гробницы Маккіавелли, Микель Анджело, Галилея и Альфіери дѣлаютъ ее итальянскимъ Вестминстерскимъ аббатствомъ. Я не восхищался ни одной изъ этихъ гробницъ (конечно, говорю не о людяхъ, въ нихъ похороненныхъ). Памятникъ Альфіери тяжелъ; да и всѣ прочіе какъ-то излишне обременены. Нужно ли что-нибудь, кромѣ бюста и имени, да, можетъ быть, еще даты? Послѣдняя -- для незнающихъ хронологіи, къ которымъ принадлежу и я. Но всѣ эти различныя аллегоріи и восхваленія никуда не годятся; это -- хуже, чѣмъ длинные парики англійскихъ головъ на римскихъ туловищахъ въ статуяхъ временъ Карла II, Вильгельма и Анны".-- Микель Анджело, Альфіери и Маккіавелли похоронены въ южномъ придѣлѣ церкви; Галилей, первый изъ погребенныхъ здѣсь, лежитъ теперь вмѣстѣ съ своимъ любимымъ ученикомъ Винченцо Вивіани въ склепѣ южнаго придѣла. Памятникъ Альфіери, работы Кановы, поставленъ на счетъ такъ называемой его вдовы, Луизы, урожденной Штольбергъ, бывшей замужемъ за принцемъ Карломъ-Эдуардомъ (1772--78).

Витторіо Альфіери (1749--180З) одна изъ тѣхъ многочисленныхъ дѣйствительныхъ или идеальныхъ личностей, съ которыми Байронъ любилъ себя сравнивать. Такое сравненіе, между прочимъ, сдѣлано Муромъ и, можетъ быть, подсказано самимъ Альфіери, который говоритъ въ своей автобіографіи: "Вотъ очеркъ характера, обнаруженнаго мною въ первые годы пробужденія моего разума. Обыкновенно молчаливый и спокойный, я бывалъ иногда крайне возбужденъ и болтливъ, почти всегда переходилъ изъ одной крайности въ другую; упрямый и не выносившій насилія, я былъ склоненъ слѣдовать дружескимъ увѣщаніямъ, сдерживаясь скорѣе изъ опасенія навлечь на себя брань, чѣмъ по какой-либо иной причинѣ; я отличался крайней застѣнчивостью, но былъ неодолимъ, когда меня хотѣли насильно заставить что-нибудь сдѣлать".

Сходство между обоими поэтами, какъ допускалъ и самъ Байронъ, было преимущественно внѣшнее: оба были знатнаго рода, оба поэты, оба "патриціанскіе республиканцы", оба любили удовольствія точно такъ же, какъ любили и изучали литературу; но сравнивать между собою ихъ сочиненія -- невозможно.

Стр. 140. Строфа LVII.

См. "Историч. Прим.", ХVПІ, XIX, XX. -- Данте умеръ въ Равеннѣ и былъ похороненъ въ церкви св. Франческо. Затѣмъ его останки перенесены были въ мавзолей на монастырскомъ кладбищѣ, на сѣверной сторонѣ церкви, воздвигнутый въ его память его другомъ и покровителемъ, Гвидо изъ Поленты. Этотъ мавзолей много разъ ремонтировался, а въ нынѣшнемъ своемъ видѣ былъ построенъ въ 1780 г., на счетъ кардинала Луиджи Ванти Гонзага. Во время празднованія шестисотлѣтія Данте, въ 1865 г., было открыто, что -- неизвѣстно, въ какое именно время -- его скелетъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ небольшихъ костей, оставшихся въ урнѣ, составляющей часть постройки Гонзага, былъ переложенъ, для большей сохранности, въ деревянный ящикъ и замурованъ въ стѣну старой капеллы Браччіофорте, которая находится въ сторонѣ отъ церкви, по направленію къ площади. Кости, найденныя въ этомъ деревянномъ ящикѣ, были вновь положены въ мавзолей, съ большимъ торжествомъ и энтузіазмомъ, такъ какъ на поэта стали смотрѣть какъ на символъ объединенной Италіи. Самый же ящикъ сданъ на храненіе въ публичную библіотеку. Во время своего перваго пребыванія въ Равеннѣ, съ 8 іюня по 9 августа 1819 г., Байронъ жилъ въ домѣ рядомъ съ капеллой Браччіофорте.

Титъ Ливій (кн. XXXVIII, гл. 53) разсказываетъ о Сципіонѣ слѣдующее: "Съ тѣхъ поръ объ Африканскомъ ничего не было слышно. Онъ проводилъ свои дни въ Литернѣ (на берегу Кампаніи) безъ мысли и безъ сожалѣнія о Римѣ. Говорятъ, что когда онъ умиралъ, онъ отдалъ приказаніе, чтобы его и похоронили въ этомъ же городкѣ, и чтобы тамъ же, а не въ Римѣ, былъ поставленъ и его надгробный памятникъ. Отечество было къ нему неблагодарно,-- и онъ не пожелалъ быть погребеннымъ въ Римѣ. "На его гробницѣ, по преданію, находилась надпись: "Ingrata patria, cineres meos non habebis". По другому преданію, онъ былъ похороненъ вмѣстѣ съ своей семьей, въ Римѣ, у Капенскихъ воротъ, близъ Целійскаго холма.

Стр. 140. Строфа LVIII.

См. "Историч. Прим.", XXI. Джіованни Боккаччіо род. въ Парижѣ или въ Чертальдо въ 1313 г., большую часть своей жизни провелъ во Флоренціи, ум. въ 1375 г. и былъ похороненъ въ Чертальдо, откуда, какъ говорили, происходила его фамилія. Его гробница, стоявшая посреди церкви св. Михаила и св. Іакова, была уничтожена въ 1783 г., подъ тѣмъ предлогомъ, что новѣйшій указъ, запрещавшій хоронить въ церквахъ, долженъ былъ примѣняться также и къ погребеннымъ ранѣе. Камень, покрывавшій гробницу, былъ сломавъ и выброшенъ, какъ негодный, въ ограду. По словамъ Гобгоуза, въ этомъ виновато столько же ханжество, сколько невѣжество; но трудно предположить, чтобы "ханжи-гіены", т. е. церковныя власти, не знали о томъ, что Боккаччіо былъ авторомъ язвительныхъ сатиръ на церковниковъ. Они отомстили поэту, а Байронъ, въ свою очередь, отомстилъ имъ за Боккаччіо.

Стр. 141. Строфа LIX.

Отсутствовавшій Марка Брути бюстъ

Въ тріумфѣ Цезаря -- сильнѣе вдвое

Всѣмъ римлянамъ напомнилъ о героѣ.

Байронъ имѣетъ въ виду одну изъ торжественныхъ процессій, устроенныхъ по повелѣнію Тиберія. Ср. Донъ-Жуанъ, п. XV, стр. 49.

На похоронахъ Юніи, вдовы Кассія и сестры Брута, въ 22 г. по Р. X., не позволено было нести бюсты ея мужа и брата, участвовавшихъ въ убійствѣ Цезаря. Тѣмъ не менѣе, по словамъ Тацита (Ann., III, 76), "Брутъ и Кассій блистали именно тѣмъ, что не видно было ихъ изображеній".

Одна Флоренція о мертвыхъ слезы льетъ.

Надпись на памятникѣ Данте въ церкви Санта-Кроче: "А majoribus ter frustra decretum" -- относится къ напраснымъ попыткамъ Флоренціи пріобрѣсти останки своего нѣкогда изгнаннаго поэта.

Стр. 141. Строфа LX.

См. "Историч. Прим.", XXII.

Стр. 142. Строфа LXIII.

См. "Историч. Прим", XXIII. Tantusque fuit ardor armorum, adeo intentas nugnae animas ut eum motum terrae, qui multarum urbiura Italiae magnas partes prostravit, avertitque cursa rapidos amnes, mare fluminibus invexit, montes lapsu ingenti proruit, nemo pugnantium senserit" (Liv. XXII, 5). Полибій ничего не говоритъ объ этомъ землетрясеніи; но Плиній (Hist. Nat, II, 84) и Целій Антипатръ (у Цицерона, De Div., I, 35), писавшій свои Анналы лѣтъ черезъ сто послѣ сраженія при Тразименскомъ озерѣ (217 г. до Р. X.), говорятъ, что землетрясеніе произошло во время самой битвы.

Стр. 142. Строфа LXV.

Что красной нѣкогда была его струя.

"Красивое и спокойное зеркало озера отражало вершины Монте-Пульчаны, и какая-то дикая птица, порхая надъ его обширной поверхностью, задѣвала воду своими быстрыми крыльями, оставляя свѣтлые круги и полосы, блестѣвшія на его сѣромъ фонѣ. По мѣрѣ того, какъ мы подвигались впередъ, одинъ красивый пейзажъ смѣнялся другимъ, и почти каждый новый видъ вызывалъ новые восторги. Но не здѣсь ли, среди этой спокойной и красивой природы, произошла встрѣча Аннибалла съ Фламиніемъ? не было ли серебряное Тразименское озеро окрашено кровью?" (Вильямсъ).

Стр. 143. Строфа LXVI.

А ты, Клитумнъ, съ кристальною волною!

"Всѣ путеводители подробно распространяются о храмѣ Клитумна, между Фолиньо и Сполето; и дѣйствительно, нигдѣ, даже въ Италіи, нѣтъ картины. Болѣе достойной описанія. Разсказъ о разрушеніи этого храма см. въ "Историч. объясненіяхъ къ ІV-й пѣснѣ Чайльдъ-Гарольда". (Прим. Байрона).

Прекрасное описаніе Клитумна находится въ письмѣ Плинія "Bomano suo", Epistolae, VIII, 8: "У подошвы небольшого холма, покрытаго старыми, тѣнистыми кипарисами, течетъ ручей, разбивающійся на множество мелкихъ ручейковъ бѣгущихъ по различнымъ направленіямъ. Выбившись, такъ сказать, изъ своихъ границъ, онъ разливается въ широкій бассейнъ, такой чистый и прозрачный, что можно пересчитать всѣ камешки на днѣ и брошенныя туда мелкія монетки... Берега покрыты множествомъ ясеней и тополей, которые такъ отчетливо отражаются въ прозрачной водѣ, что кажутся растущими на днѣ рѣчки и также могутъ быть сосчитаны... Вблизи стоитъ древній и почтенный храмъ, въ которомъ находятся статуя рѣчного бога Клитумна".

Существующій нынѣ храмъ, обращенный въ капеллу Санъ-Сальватора, едва ли тотъ самый, который упоминается у Плинія. Гобгоузъ, въ своихъ "Историческихъ объясненіяхъ", защищаетъ древность фасада, который "состоитъ изъ фронта, поддерживаемаго четырьмя колоннами и двумя коринѳскими столбами; двѣ колонны со спиральными дорожками, а остальныя покрыты рѣзьбой въ видъ рыбьей чешуи". Но, по мнѣнію новѣйшихъ археологовъ, вся эта постройка относится къ IV или V вѣку по Р. X. Впрочемъ, возможно, и даже вѣроятно, что при перестройкѣ храма былъ употребленъ въ дѣло старый матеріалъ. Плиній говоритъ, что вокругъ храма Клитумна было много небольшихъ часовенокъ, посвященныхъ другимъ божествамъ.

"Быть можетъ, на нашемъ языкѣ нѣтъ болѣе удачнаго стихотворнаго описанія, чѣмъ эти двѣ строфы, посвященныя Клитумну. Поэты обыкновенно не легко разстаются съ интереснымъ сюжетомъ и вредятъ ясности описанія, обременяя его подробностями, которыя скорѣе затрудняютъ, нежели возбуждаютъ фантазію читателя; или же, наоборотъ, желая избѣжать этой ошибки, ограничиваются холодными и отвлеченными общими фразами. Байронъ, въ указанныхъ двухъ строфахъ, удивительно съумѣлъ удержаться посрединѣ между этими двумя крайностями: здѣсь данъ абрисъ картины столь же ясной и блистательной, какъ пейзажи Клода Лоррэна, а дополненіе этого абриса болѣе мелкими подробностями благоразумно предоставлено воображенію читателя; и, конечно, только слабое воображеніе не въ состояніи будетъ дополнить того, что поэтъ оставилъ недосказаннымъ, или на что онъ только намекнулъ. Пробѣгая эти строки, мы какъ будто чувствуемъ свѣжій холодокъ окружающаго насъ пейзажа, слышимъ журчанье быстрыхъ ручейковъ и видимъ отраженіе изящнаго небольшого храма въ кристальной глубинѣ спокойнаго потока". (В. Скоттъ).

Стр. 144. Строфа LXXI.

Потокъ несется въ пѣнѣ съ дикихъ горъ,

Какъ вѣчность, все съ пути сметая, словно соръ.

"Я видѣлъ Cascata del Marmore въ Терни дважды, въ разное время,-- одинъ разъ -- съ вершины пропасти, а другой -- снизу, изъ долины. Видъ снизу гораздо лучше, если у путешественника нѣтъ времени подниматься наверхъ; но откуда бы ни смотрѣть, -- сверху или снизу, -- этотъ водопадъ стоитъ всѣхъ швейцарскихъ, вмѣстѣ взятыхъ: -- Штауббахъ, Рейхенбахъ, Писъ-Вашъ, водопадъ Арпен а и пр. въ сравненіи съ нимъ кажутся ручьями. О Шафгаузенскомъ водопадѣ я не могу говорить, такъ какъ еще не видѣлъ его". ( Прим. Байрона).

Стр. 144. Строфа LXXIL

Блистая красокъ гаммою живою,

Въ лучахъ восхода радуга встаетъ.

"О времени, мѣстѣ и свойствахъ этого рода радуги читатель найдетъ краткія свѣдѣнія въ одномъ изъ примѣчаній къ Манфреду. { Манфредъ, д. II, явл. 1, прим. Эта радуга образуется солнечными лучами въ нижней части альпійскихъ потоковъ; она совсѣмъ похожа на небесную радугу, спустившуюся на землю, и такъ близко, что вы можете къ ней подойти; этотъ эффектъ можно наблюдать до полудня.} Этотъ водопадъ такъ похожъ на "водяной адъ", что Аддисонъ считалъ его той самой пучиной, черезъ которую Алекто погрузилась въ подземное царство. {*} Замѣчательно, что два самыхъ красивыхъ водопада въ Европѣ,-- Велино и Тиволи -- устроены искусственно. Путешественнику непремѣнно слѣдуетъ проѣхать въ Велино, по крайней мѣрѣ -- до небольшого озера, называемаго Pie'di Lup. Реатинская территорія у римлянъ называлась "Темпе", и древніе натуралисты въ числѣ другихъ красивыхъ особенностей этой мѣстности отмѣчали ежедневныя радуги на Велинскомъ озерѣ ("Jnlacu Velinonullo non die apparere arcus", Plin, Hist. Nat., lib. II, cap. 62). Одинъ великій ученый посвятилъ этой мѣстности цѣлый особый трактатъ (см. Aid. Manut., De Reatina urbe agroque, ap. Sallengre Nov. Thes. Ant. Rom., 1735, t. I, p. 773, sq.)" (Прим. Байрона).

{* "Это -- та пучина, черезъ которую у Виргилія Алекто низвергается въ адъ: именно это самое мѣсто, его громкая слава, паденіе водъ, окружающіе его лѣса, исходящій изъ пучины дымъ и шумъ,-- все это указано въ описаніи Виргилія:

Est locus italiae... densis hunc frondihus atrum

Urguet utrimque latus nemoris, medioque fragosus

Dat sonitum saxis et torto vertice torrens.

Hic specus horrendum et saevi spiracula

Ditis Monstrantur, ruptoque ingens Acheronte vorago

Pestoferas aperit fauces. (Aeneid. VII, 563--570).

Безъ сомнѣнія, это самое подходящее мѣсто въ цѣломъ свѣтѣ для фуріи... и я думаю, читатель съ удовольствіемъ вообразитъ, какъ эта злобная богиня въ шумѣ бури погружается въ адъ посреди такого ужаснаго пейзажа". Joseph Addison, Remarks on several parts of Italy 1761, стр. 100, 101.}

Стр. 145. Строфа LXXV.

Въ дни юности безъ смысла затверженный

Латинскій стихъ меня не восхититъ.

"Эти строфы, вѣроятно, напомнятъ читателю замѣчанія прапорщика Нортертона: "Проклятый Homo", и пр.; по причины нашего нерасположенія не совсѣмъ одинаковы {"Не представляйтесь болѣе невѣжественнымъ, чѣмъ вы есть на самомъ дѣлѣ, мистеръ Нортертонъ; вѣдь вы, навѣрное, слыхали и о грекахъ, и о троянцахъ, хотя, можетъ быть, и не читали Гомера въ переводѣ Попа".-- Ахъ, проклятый Гомеръ!" отвѣчалъ Нортертонъ: "я еще до сихъ поръ его помню. У насъ въ полку Томасъ всегда таскаетъ Homo въ карманѣ". Фильдингъ, Исторія Тома Джонса.}. Я хотѣлъ сказать, что уроки утомляютъ насъ прежде, чѣмъ мы оказываемся въ состояніи понимать красоты; что мы зубримъ безъ разумѣнія, а не заучиваемъ сознательно; что свѣжесть впечатлѣнія исчезаетъ, и будущее удовольствіе и польза заранѣе уничтожаются дидактическою преждевременностью въ томъ возрастѣ, когда мы не можемъ ни чувствовать, ни понимать силы изучаемыхъ произведеній, такъ какъ для того, чтобы наслаждаться ими и разсуждать о нихъ, требуется знаніе жизни и настолько же, какъ и знаніе языковъ латинскаго и греческаго. По той же причинѣ мы никогда не можемъ постигнуть во всей полнотѣ нѣкоторыхъ прекраснѣйшихъ мѣстъ въ Шекспирѣ, напр. "Быть или не быть" оттого, что они были въ насъ вколочены, когда вамъ было всего восемь лѣтъ,-- для упражненія памяти, а не ума; и вотъ, когда мы уже выросли настолько, что могли бы ими наслаждаться, вкусъ къ нимъ уже потерявъ и аппетитъ исчезъ. Въ нѣкоторыхъ странахъ на континентѣ молодью люди учатся на болѣе заурядныхъ писателяхъ, а лучшихъ классиковъ не читаютъ до болѣе зрѣлаго возраста. Конечно, я не хочу этими словами выразить какое-нибудь неудовольствіе или порицаніе мѣсту моего воспитанія. Хотя я и былъ лѣнивъ, однако, я вовсе не былъ тупымъ мальчикомъ; и я увѣренъ, что никто больше меня не чувствуетъ привязанности къ Гарроу, и вполнѣ основательно: не говоря уже о томъ, что тамъ я провелъ счастливѣйшее время своей жизни,-- мой наставникъ, почтенный д-ръ Джозефъ Друри, былъ самымъ лучшимъ и драгоцѣннѣйшимъ моимъ другомъ; я слишкомъ хорошо, хотя и слишкомъ поздно, вспоминалъ его предостереженія, когда мнѣ случалось ошибаться, и всегда слѣдовалъ его совѣтамъ, когда мнѣ удавалось поступать хорошо или умно. Если это слабое выраженіе моихъ чувствъ къ нему когда-нибудь попадется ему на глаза, то пусть оно напомнятъ ему о человѣкѣ, который всегда вспоминаетъ о немъ не иначе, какъ съ благодарностью и уваженіемъ, о человѣкѣ, который съ еще большею радостью гордился бы тѣмъ, что былъ его воспитанникомъ, если бы, болѣе внимательно слѣдуя его внушеніямъ, могъ принести своему воспитателю какую-нибудь честь". (Прим. Байрона).

Стр. 146. Строфа LXXVII.

И такъ, прощай, Горацій. Коль тебя

Я не цѣнилъ,-- я самъ тому виною.

" Предубѣжденіе Байрона противъ Горація не представляетъ исключительнаго явленія: Грэй только тогда почувствовалъ себя способнымъ наслаждаться красотами Виргилія, когда избавился отъ обязанности заниматься этимъ поэтомъ, какъ урокомъ (Миръ).

Стр. 146. LXXIX.

О, Ніобея павшихъ городовъ!

"Я провелъ нѣсколько дней въ чудесномъ Римѣ", говоритъ Байронъ въ одномъ изъ своихъ писемъ 1817 г. "И въ восторгѣ отъ Рима. Въ цѣломъ, Римъ -- и древній, и новый -- выше Греціи. Константинополя, всего на свѣтѣ, по крайней мѣрѣ, всего, что я видѣлъ. Но я не могу его описывать, потому что мои первыя впечатлѣнія всегда сильны и смутны, и только впослѣдствіи моя намять разбирается въ нихъ и приводитъ ихъ въ порядокъ; тогда я разсматриваю ихъ, точно пейзажъ на извѣстномъ разстояніи, и различаю лучше, хотя они уже и менѣе ясны. Все время, съ самаго пріѣзда, я большую часть дня проводилъ верхомъ на лошади. Я ѣздилъ въ Альбано, къ его озерамъ, на вершину Monte Albano, въ Фрескати, Аричію и т. д. Что касается Колизея, Пантеона, св. Петра, Ватикана, Палатина и пр., и пр., -- то они совершенно неописуемы: ихъ надо видѣть".

Стр. 146. Строфа LXXIX.

Гдѣ Сципіона благородный прахъ?

Могила Сципіоновъ, близъ Латинскихъ воротъ, была открыта братьями Сасси въ маѣ 1780 г. Она состоитъ изъ нѣсколькихъ камеръ, выдолбленныхъ въ туфѣ. Въ одной изъ болѣе обширныхъ камеръ находилась знаменитая гробница Л. Сципіона Бородатаго, прадѣда Сципіона Африканскаго, которая теперь стоитъ въ Ватиканѣ, въ Atrio Quadrato. Когда эту гробницу открыли, въ 1780 г. въ ней оказался цѣлый скелетъ. Кости были собраны и перенесены Анджело Квирини въ его виллу въ Падуѣ. Въ камерахъ найдено было много надписей, перенесенныхъ потомъ въ Ватиканъ.

Гдѣ прахъ твоихъ сыновъ, земля родная?

По словамъ Гобгоуза, могилы разрушались "или для того, чтобы добывать реликвіи, необходимыя для церквей, посвященныхъ христіанскимъ святымъ или мученикамъ, или (что болѣе вѣроятно) въ надеждѣ найти украшенія, погребенныя вмѣстѣ съ покойниками. Гробницы иногда переносились на другое мѣсто и опустошались для помѣщенія другого праха. Такъ, напр., гробницы папъ Иннокентія И и Климента XII безъ сомнѣнія, были сооружены для языческихъ покойниковъ".

Такъ затопи жъ скорѣй ихъ скорбь въ своихъ волнахъ!

Намекъ на историческія наводненія Тибра, которыхъ насчитывали 132 со времени основанія города до декабря 1870 г., когда вода въ рѣкѣ поднялась на 30 футовъ выше обычнаго своего уровня.

Стр. 147. Строфа LXXX.

Ее христьяне, готы изнуряли,

Пожары, войны, бремя долгихъ лѣтъ.

"Христіане" -- по мотивамъ фанатическимъ, какъ напр. Ѳеодосій въ 426 г. и Стилихонъ, сжегшій сивиллины книги, грабили и разрушали храмы. Впослѣдствіи многіе папы также разрушали храмы ради постройки, перестройки и украшенія церквей: много разъ древнія постройки обращались въ каменныя пушечныя ядра. Не было недостатка также и въ христіанскихъ завоевателяхъ и опустошителяхъ Рима, какъ напр. Роберъ Гюискаръ въ 1004 г., Фридрихъ Барбаросса въ 1107, коннетабль Бурбонскій въ 1527. "Готы" взяли и разграбили Римъ подъ предводительствомъ Алариха, въ 410 г., и при Тотилѣ, въ 5I6 г. Сюда же могутъ быть причислены и другіе варвары-завоеватели: вандалъ Гензерихъ въ 455 г., свевъ Рицимеръ въ 472, далматинецъ Витигесъ въ 537, лангобардъ Арнульфъ въ 756. Что касается "пожаровъ", то въ 1032--84 гг. императоръ Генрихъ IV сжегъ "большую часть города", а Гюискаръ сжегъ городъ "отъ Фламиніевыхъ воротъ до колонны Антонина и опустошилъ все пространство отъ Эсквилина до Латерана; затѣмъ сжегъ мѣстность отъ Латерана до Колизея и Капитолія". Байронъ ничего не говоритъ о землетрясеніяхъ; но и они бывали, напр. въ 422 и 1349 г.

Стр. 148. Строфа LXXII.

О гордый Римъ! Увы! Куда сокрылись

Твои тріумфы?

"Орозій насчитываетъ 320 тріумфовъ отъ Ромула до двойного тріумфа Веспасіана и Тита. Ему слѣдовалъ Папвиній, а Папвинію Гиббонъ и новѣйшіе писатели" (Прим. Байрона).

Стр. 148. Строфа LXXXIII.

Великій Сулла, баловень боговъ!

"Если бы въ жизни Суллы не было тѣхъ двухъ событій, на которыя намекаетъ эта строфа, то. безъ сомнѣнія, мы должны были бы считать его чудовищемъ, котораго не оправдываютъ никакія удивительныя качества. Мы готовы видѣть искупленіе въ его добровольномъ отказѣ отъ власти, такъ какъ оно, повидимому, удовлетворило римлянъ, которые должны были бы уничтожить Суллу, если бы не уважали его. Тутъ не можетъ быть спора и разницы во взглядахъ: они должны были всѣ, подобно Эвкрату, признать, что то, что казалось имъ честолюбіемъ, было любовью къ славѣ, а то, что они ошибочно принимали за гордость, было въ дѣйствительности величіемъ души. ("Seigneur, vous changez toutes mes idées de la faèon dont je vous vois agir. Je croyois que vous avez de l'ambition, mais aucun amour pour la gloire; je voyois bien que votre âme étoit haute; mais je ne soupèonnois pas qu'elle fût grande".-- Dialogue de Sylla et d'Eucrate, Considérations... de la grandeur des Romains, par Montesqieu. (Прим. Байрона).

Въ строфѣ LXXXIII рѣчь идетъ о слѣдующихъ событіяхъ въ жизни Суллы: въ 81 г. до Р. X. онъ принялъ прозваніе "Счастливаго" (Felix или, по Плутарху, "Энафродита"). За пять лѣтъ передъ тѣмъ, въ консульство Марія и Цинны, его партія была побѣждена, и всѣ его распоряженія отмѣнены; но онъ не вернулся въ Италію до тѣхъ поръ, пока не окончилъ войны съ Митридатомъ полною надъ нимъ побѣдою. Въ 81 г. до Р. X. онъ былъ сдѣланъ диктаторомъ, но черезъ два года отказался отъ власти и удалился въ частную жизнь.

Стр. 148. Строфа LXXXV.

Двойной побѣдой онъ вѣнца достигъ

И въ тотъ же славный день его конецъ постигъ.

"3-го сентября 1650 г. Кромвелль выигралъ сраженіе при Денбарѣ: годъ спустя, въ тотъ же день, онъ одержалъ свою "коронаціонную" побѣду при Уоретерѣ; а въ 1658 г., въ тотъ же день, который онъ считалъ дли себя особенно счастливымъ,-- онъ умеръ". (Прим. Байрона).

Стр. 149. Строфа LXXXVII.

О, статуя! Виднѣешься одна

Ты въ наготѣ божественной предъ нами.

Смерть Цезаря была тебѣ видна.

Статуя Помпея въ "залѣ аудіенцій" въ палаццо Спада несомнѣнно представляетъ портретъ и относится къ концу республиканскаго періода. Но ее нельзя съ полной увѣренностью отождествлять съ той статуей, которая стояла въ куріи и къ подножію которой упалъ убитый Цезарь. Ср. дальше "Историч. Прим.", XXIV.

Стр. 149. Строфа LXXXVIII.

О, славная волчица, матерь Рима!

См. "Историч. Прим.", XXV. Сохранившееся до нашего времени бронзовое изображеніе "Капитолійской волчицы" несомнѣнно древнее; оно относится къ концу VI или началу V вѣка до Р. X. и по работѣ принадлежитъ греко-итальянской школѣ. Близнецы, какъ указано еще Винкельманомъ, новѣйшее произведеніе; они были прибавлены въ убѣжденіи, что именно эта статуя описана Цицерономъ (Cat. III, 8) и Виргиліемъ (Aen., VIII, 631).

Стр. 150. Строфа ХС.

См. "Историч. прим.", XXVI. Кольриджъ, въ статьѣ: "Сравненіе современнаго положенія Франціи съ положеніемъ Рима", напеч. въ Могning Post 21 сент. 1802 г., называя Бонапарта "новымъ Цезаремъ", замѣчаетъ: "Но если сдержанность, скрытность, пользованіе шпіонами и развѣдчиками, равнодушіе ко всѣмъ религіямъ, когда онѣ не служатъ орудіями государственной политики, въ соединеніи съ какимъ-то страннымъ и мрачнымъ суевѣріемъ относительно судьбы и съ слѣпой вѣрой въ свою звѣзду, если все это составляетъ черты характера перваго консула, то эти черты приходятъ намъ на память, даже противъ вашей воли, имя и исторію Тиберія".

Стр. 151. Строфа XCI.

Онъ приходилъ, смотрѣлъ и побѣждалъ.

По свидѣтельству Светонія, знаменитыя слова: "Veni, vidi, vici" были написаны на щитахъ, несенныхъ въ тріумфальной процессіи по случаю побѣды Цезаря надъ Фарнакомъ II, въ сраженіи при Зелѣ, 47 г. до Р. X.

Стр. 151. Строфа XCIII.

Гдѣ видимъ мы ничтожной жизни плодъ?

"Omnes poene veteres qui nihil cognosci, nihil percipi, nihil sciri posse dixerunt, angustos sensus, imbecilles animos, brevia curricula vitae et (ut Democritus) in profundo veritatem esse demersam; opinionibus ot institutis omnia teneri; nihil veritati relinqui; de inceps omnia tenebris circumfusa esse dixerun". (Academ. I, cap. 12". Тысяча восемьсотъ лѣтъ, прошедшіе съ тѣхъ поръ, какъ Цицеровъ написалъ эти строки, не устранили ни одного изъ несовершенствъ человѣческаго рода; и жалобы древнихъ философовъ могутъ быть, безъ несправедливости и преувеличенія, повторены въ поэмѣ, написанной вчера". (Прим. Байрона).

Стр. 152. Строфа ХСVІ.

Въ рѣчи "О продолженіи войны съ Франціей", произнесенной въ палатѣ общинъ 17 февраля 1800 г., Питтъ назвалъ Наполеона "сыномъ и бойцомъ якобниства". По крайней мѣрѣ, эти слова стоятъ въ отчетѣ, написанномъ Кольриджемъ въ Morning Post и въ позднѣйшемъ изданіи рѣчей Питта, хотя ихъ и нѣтъ въ современной передачѣ Times'а. Любопытно, что въ замѣткахъ, которыя Кольриджъ, бывшій тогда парламентскимъ репортеромъ, набросалъ карандашемъ въ своей записной книжкѣ, вмѣсто слова "сынъ" стоитъ "питомецъ"; возможно, что замѣна одного слова другимъ сдѣлана самимъ поэтомъ. Эта фраза стала затѣмъ ходячей, и Кольриджъ много разъ повторялъ ее въ своихъ статьяхъ въ Morning Post 1802 г.

Стр. 153. Строфа ХСVІІ.

Послѣдній актъ трагедіи помогъ,

Чтобъ грубая рука весь міръ сковала.

"Послѣднимъ актомъ трагедіи" Байронъ называетъ Вѣнскій конгрессъ и Священный Союзъ (сент. 1815), къ которому не захотѣлъ присоединиться герцогъ Веллингтонъ, а также второй Парижскій трактатъ, 20 ноября 1815 г.

Стр. 154. Строфа XCIX.

Есть башни грозная...

"Говорится о могилѣ Цециліи Метеллы, называемой Саро di Bove. См. "Историч. Объясненія". (Прим. Байрона).

"Четыре слова и двѣ заглавныхъ буквы составляютъ всю надпись, которая прежде была неизвѣстно гдѣ, а теперь поставлена при входѣ въ эту башню могилу: "Caeciliae. Q. Cretici. F. Metellae. Crassi". Повидимому, не столько любовь, сколько гордость побудила Красса воздвигнуть такой великолѣпный памятникъ своей женѣ. Ея имя не упоминается въ исторіи, если только не допустить, что она была та самая женщина, дружба которой съ Долабеллою была такъ оскорбительна для Тулліи, дочери Цицерона, или та, которая развелась съ Лентуломъ Спинтеромъ, или, наконецъ, та, изъ уха которой сынъ Эвона вынулъ драгоцѣнную серьгу для подарка своей дочери". (Гобгоузъ).

Стр. 157. Строфа CVII.

Взгляни на Палатинъ: прочна ли власть земная?

"Палатинъ представляетъ массу развалинъ, особенно -- въ сторонѣ, обращенной къ Circus Maximus. Здѣсь вся почва состоитъ изъ кирпичнаго щебня. Ничего не было сказано,-- да и нельзя ничего сказать о немъ такого, чему бы кто-нибудь повѣрилъ, кромѣ римскихъ антикваріевъ". (Прим. Байрона).

Палатинъ былъ мѣстомъ, гдѣ послѣдовательно находились дворцы Августа, Тиберія и Калигулы, а также и "временный дворецъ" Нерона (Domus Transitoria), погибшій во время римскаго пожара. Позднѣйшіе императоры -- Веспасіанъ, Домиціанъ, Септимій Северъ -- содѣйствовали украшенію Палатина. Войска Гензериха, занявъ его, разграбили всѣ его богатства, и съ тѣхъ поръ онъ остался въ развалинахъ, систематическія раскопки въ теченіе послѣднихъ пятидесяти лѣтъ обнаружили многое и отчасти дали возможность возстановить древній планъ этой части Рима; но въ 1817 г. "безформенная масса развалинъ" была еще полной загадкой для изслѣдователей древности.

Стр. 157. Строфа CVIII.

Въ судьбѣ народовъ мудрый скрытъ урокъ.

Авторъ "жизни Цицерона", говоря о мнѣніи, высказанномъ насчетъ Британіи этимъ ораторомъ и современными ему римлянами, самъ высказываетъ слѣдующія краснорѣчивыя сужденія: "читая этого рода насмѣшки надъ варварствомъ и бѣдностью нашего острова, нельзя не задуматься надъ удивительною судьбою и переворотами, постигшими многія царства. Римъ, нѣкогда -- владыка міра, центръ искусства. власти и славы, теперь пресмыкается въ уничиженіи, невѣжествѣ и бѣдности, порабощенный самымъ жестокимъ и самымъ презрѣннымъ изъ всѣхъ тирановъ -- суевѣріемъ и религіознымъ обманомъ, между тѣмъ какъ эта отдаленная страна, бывшая въ древности предметомъ насмѣшки и пренебреженія для образованныхъ римлянъ, сдѣлалась счастливою областью свободы, богатства и учености: здѣсь процвѣтаютъ всѣ искусства, всѣ утонченности цивилизованной жизни. Но, можетъ быть, и эту страну ожидаетъ тотъ же путь, пройденный въ свое время Римомъ,-- отъ доблестной дѣятельности къ богатству, отъ богатства -- къ роскоши, отъ роскоши къ пренебреженію дисциплиною и порчѣ нравовъ; и, наконецъ, посреди полнаго вырожденія и утраты всякой доблести, созрѣвъ для разрушенія, она можетъ стать добычею какого-нибудь отважнаго притѣснителя и, лишившись своей свободы, потерявъ все, что у нея есть цѣннаго, малу по малу снова впадетъ въ первобытное варварство". См. "Life of M. Tullius Cicero, by Conyers Middleton". (Прим. Байрона).

Стр. 156. Строфа СІХ.

Гдѣ жъ золото, что раньше здѣсь блистало,

И что съ надменными строителями стало?

Говорится о "Золотомъ Дворцѣ" Нерона, занимавшемъ пространство отъ сѣверо-западнаго угла Палатина до садовъ Мецената на Эсквилинѣ, на мѣстѣ позднѣйшаго храма Весты, Колизея и термъ Тита. На переднемъ его дворѣ стояла колоссальная статуя Нерона. Колоннада, тянувшаяся на протяженіи тысячи футовъ, была углублена въ землю на три фута. Все, кромѣ озера, лѣса, виноградниковъ и луговъ, было покрыто золотыми плитами, которыя украшены были драгоцѣнными камнями и перламутромъ См. Светонія, VI, 31; Тацита, Анн., XV, 42. Марціаілъ прославляетъ Веспасіана за возстановленіе этого дворца.

Стр. 156. Строфа СХ.

Не будетъ Туллій столь краснорѣчивъ,

Какъ сломанной колонны видъ печальный.

Въ подлинникѣ колонна названа "безыменною". Это -- колонна императора Фоки, на форумѣ. Но, насколько извѣстно, въ 1817 г., когда Байронъ былъ въ Римѣ, колонна эта уже перестала быть безыменною. Во время раскопокъ, произведенныхъ въ 1813 г. подъ покровительствомъ герцогини Девонширской, удалена была земля, скрывавшая основаніе колонны, причемъ обнаружилась надпись о томъ, что колонна воздвигнута экзархомъ Смарагдомъ, въ 608 г., въ честь императора Фоки. На вершинѣ колонны первоначально стояла позолоченная статуя; но, вѣроятно, и колонна, и эта статуя были взяты изъ какой-либо постройки болѣе ранняго времени и только посвящены Фокѣ. Гобгоузъ, въ "Историч. Объясненіяхъ", говоритъ объ этомъ открытіи и приводитъ, въ извлеченіи, надпись.

Стр. 156. Строфа СХ.

Гдѣ прахъ Траяна былъ, тамъ Петръ стоитъ святой.

"На Траяновой колоннѣ поставлена статуя ап. Петра, а на колоннѣ Аврелія -- статуя ап. Павла" (Прим. Байрона).

Траянова колонна была вырыта изъ земли при Павлѣ III, въ XVI вѣкѣ. На вершинѣ первоначально стояла бронзовая статуя Траяна, державшая въ рукахъ позолоченный шаръ; въ 1588 Сикстъ V замѣнилъ ее позолоченной бронзовой статуей ап. Петра. Существовало преданіе, что внутри шара находился прахъ Траяна; говорили также, что императоръ Адріанъ помѣстилъ этотъ прахъ въ золотой урнѣ, въ сводѣ подъ колонною. Извѣстно, однако, что когда Сикстъ V открылъ этотъ сводъ, тамъ ничего не оказалось. По случаю обновленія колонны выбита была медаль съ надписью: "Exaltavit humiles".

Стр. 156. Строфа СХІ.

. . . За то въ вѣкахъ онъ чтится.

"ИмяТраяна вошло въ пословицу, какъ имя лучшаго изъ римскихъ государей; легче найти государя, соединяющаго въ своемъ характерѣ самыя противоположныя свойства, нежели такого, который обладалъ бы всѣми счастливыми качествами, приписываемыми этому императору. "Когда онъ вступилъ на престолъ", говоритъ историкъ Діонъ Кассій,-- "онъ былъ крѣпокъ тѣломъ и силенъ умомъ; годы не уменьшили этихъ силъ, онъ былъ также освобожденъ отъ зависти и злословія: онъ почиталъ всѣхъ добрыхъ людей и поддерживалъ ихъ, такъ что они не могли быть предметомъ его страха или ненависти; онъ никогда не слушалъ наушниковъ; не давалъ воли своей досадѣ; одинаково воздерживался и отъ неправильныхъ дѣйствій, и отъ несправедливыхъ наказаній; онъ болѣе желалъ, чтобы его любили какъ человѣка, нежели почитали какъ государя; онъ былъ ласковъ съ народомъ, почтителенъ съ сенатомъ и равно любимъ и тѣмъ, и другимъ; онъ никому не внушалъ страха, кромѣ враговъ своего отечества". См. Евтропія, Hist. Rom. Brev., 1. VIII, cap. 5; Діонъ, Hist. Rom., l. LXIII, cap. 6, 7. (Прим. Байрона).

Стр. 159. Строфа СХІІ.

А ты, скала тріумфа..

Археологи временъ Байрона не въ состояніи были точно опредѣлить мѣстоположеніе храма Юпитера Капитолійскаго. "На которой сторонѣ стояла цитадель, на которой большой Капитолійскій храмъ, и находился ли послѣдній внутри цитадели?" спрашивалъ Гобгоузъ. Раскопки, произведенныя въ 1870--7 гг. профессорами Іорданомъ и Лавчіани, дали возможность "съ достаточною вѣрностью" опредѣлить мѣстоположеніе центральнаго храма и его боковыхъ корпусовъ на мѣстѣ нынѣшняго палаццо Каффарелли и прилежащихъ къ нему зданій, занимающихъ юго-восточную часть Капитолійскаго холма. До сихъ поръ существуютъ и двѣ Тарпейскія скалы: одна въ Vicolo della Rupe Tarpea, -- въ западномъ углу холма, обращеннаго къ Тибру, а другая близъ Casa Tarpea,-- на юго-востокѣ, въ направленіи къ Палатину. Но если вѣрить Діонисію, который говоритъ, что "скала измѣнниковъ" была видна съ форума, то надо полагать, что "пропасть", въ которую сбрасывали измѣнниковъ и другихъ преступниковъ (напр. лжесвидѣтелей), находилась гдѣ-нибудь на южномъ, теперь менѣе обрывистомъ склонѣ горы.

Стр. 159. Строфа СХІV.

Ріенци, римской доблести носитель.

Николай Габрино изъ Ріевцо, обыкновенно называемый Кола ди Ріенци, род. въ 1313 г. Сынъ содержателя постоялаго двора въ Римѣ, онъ обязанъ своей извѣстностью и славой собственнымъ дарованіямъ. Онъ поставилъ себѣ задачею избавить Римъ отъ притѣсненія знатныхъ вельможъ и возстановить еще разъ "доброе правленіе", т.е. республику. Этой цѣли ему и удалось достигнуть въ короткое время. Въ 1347 г., 20 мая, Ріевци былъ провозглашенъ трибуномъ и освободителемъ Священной Римской Республики "благодатію всемилосерднѣйшаго Господа Іисуса Христа". Вдохновляясь возвышенными цѣлями и широкими замыслами, онъ былъ, однако, въ сущности, довольно жалкимъ существомъ,-- "незаконнорожденнымъ Наполеономъ",-- и успѣхъ, видимо, ему вскружилъ голову. Послѣ восьми мѣсяцевъ, проведенныхъ имъ въ царскомъ блескѣ, народное чувство обратилось противъ него, и онъ вынужденъ былъ искать себѣ убѣжища въ замкѣ св. Ангела (декабрь 1347). Затѣмъ послѣдовали годы плѣна и странствованій; только въ 1354 г. ему позволено было вернуться въ Римъ, и онъ снова, послѣ быстрой и успѣшной борьбы съ сосѣдними государствами, сталъ во главѣ власти. Но одинъ насильственный поступокъ, соединенный съ коварствомъ, а больше всего -- необходимость установить болѣе тяжелые налоги, опять возмутили противъ него римскую чернь; во время возстанія, въ октябрѣ 1354 г., онъ тщетно пытался укрыться и бѣжать, былъ узнанъ толпою и убитъ. Петрарка познакомился съ нимъ въ 1340 г., во время своего торжественнаго вѣнчанія въ Римѣ. Впослѣдствіи, когда Ріенци жилъ въ плѣну въ Авиньонѣ, поэтъ хлопоталъ о немъ у папы, но нѣкоторое время безуспѣшно. Петрарка вѣрилъ въ его энтузіазмъ и раздѣлялъ его мысли; весьма вѣроятно, что знаменитая канцова: "Spirto gentil, che quelle membra reggi" посвящена "послѣднему трибуну".

Исторія Ріенци послужила сюжетомъ для трагедіи Гюстава Друино, представленной въ Одеонѣ 28 янв. 1826, для романа Бульвера "Послѣдній Трибунъ", изд въ 1835 г., и для оперы Рихарда Вагнера, 1842 г.

Стр. 160. Строфа СХV.

См. "Историч. Прим.", XXVII. Въ слѣдующей строфѣ Байронъ описываетъ такъ наз. гротъ Эгеріи, находящійся влѣво отъ Аппіевой дороги, миляхъ въ двухъ на ю.-в., отъ Себастіановыхъ воротъ. Въ дѣйствительности источникъ Эгеріи находился на поляхъ виллы Маттеи, къ ю.-в. отъ Целійскаго холма, недалеко отъ Porta Metronia. Онъ былъ засыпанъ въ 1867 г. военными инженерами, во время постройки ими новой больницы близъ церкви.

Въ своемъ описаніи Байронъ припоминаетъ подобное же описаніе этой мѣстности Ювеналомъ, который, провожая Умбриція, дошелъ съ нимъ до Капенскихъ воротъ и затѣмъ --

In vallen Egeriae descendimus et speluncas

Dissimiles veris. Quanto praestantius esset

Numen aquae, viridi si margine clauderet undas

Herba, nec ingenuum violarent marmora topрum!

(Juv. Sat. I, III, 17--20).

Стр. 162. Строфа СХХІ.

Какъ свѣтлый духъ, ты не мелькнешь въ глазахъ.

Дарместотеръ сближаетъ этотъ стихъ съ одной изъ "мыслей" Ларошфуко (No 76): "Il est du véritable amour comme de l'apparition des ésprits: tout le monde en parle, mais peu de gens en ont vu".

Стр. 164. Строфа CXXVII.

Но мысли все жъ я не хочу бояться:

Въ ней мой пріютъ и радость вся моя.

"Во всякомъ случаѣ", говоритъ авторъ "Академическихъ Вопросовъ", "я увѣренъ, что какова бы ни была судьба моихъ разсужденій, философія вновь пріобрѣтетъ то уваженіе, которымъ она должна пользоваться. Свободный и философскій духъ нашей націи былъ предметомъ удивленія для всего міра; здѣсь заключалось лестное отличіе англичанъ отъ другихъ народовъ и свѣтлый источникъ всей ихъ славы. Неужели же мы забудемъ мужественныя и полныя достоинства чувства нашихъ предковъ и опять пустимся болтать языкомъ мамки или кормилицы о вашихъ добрыхъ старыхъ предразсудкахъ? Не такъ защищаютъ дѣло истины. Не такъ отцы наши поддерживали ее въ блестящія эпохи нашей исторіи. Предразсудокъ можетъ овладѣвать на короткое время внѣшними укрѣпленіями, пока разумъ спитъ въ самой крѣпости; но если послѣдній впадетъ въ летаргическій сонъ, то первый быстро водрузитъ свое знамя. Философія, мудрость и свобода взаимно другъ друга поддерживаютъ; кто не хочетъ разсуждать логически, тотъ ханжа, кто не можетъ, тотъ глупецъ, а кто не смѣетъ, тотъ рабъ". (Прим. Байрона).

Авторъ книги "Академическіе вопросы" былъ сэръ Вильямъ Друммондъ (1770--1828), членъ парламента, впослѣдствіи посланникъ въ Неаполѣ и Константинополѣ, переводчикъ сатиръ Персія и авторъ цѣлаго ряда сочиненій политическихъ и литературныхъ. Байронъ очень высоко цѣнилъ этого писателя и говорилъ лэди Блессингтовъ: "Когда будете въ Неаполѣ, познакомьтесь съ сэромъ В. Друммондомъ: это -- одинъ изъ образованнѣйшихъ людей и удивительнѣйшихъ философовъ нашего времени. Онъ обладаетъ чисто-вольтеровскимъ остроуміемъ, съ прибавкою глубокомыслія, которое рѣдко соединяется съ остроуміемъ, и пишетъ такъ убѣдительно, такимъ изящнымъ и чистымъ слогомъ, что его сочиненія полны особенной прелести. Читали ли вы его "Академическіе вопросы"? Если не читали,-- достаньте ихъ сейчасъ же, и я увѣренъ, что вы согласитесь со мною, что одного только предисловія къ этому сочиненію достаточно было бы для того, чтобы признать сэра В. Друммонда удивительнымъ писателемъ. Тамъ, въ концѣ, есть слѣдующее мѣсто, -- по моему мнѣнію, лучшее изъ всего, написаннаго на нашемъ языкѣ (выписаны приведенныя выше строки). Развѣ это не прекрасно? Какъ мало людей, которые могли бы это написать! И какъ мало людей, которые читаютъ сочиненія Друммонда! Они слишкомъ хороши для того, чтобы быть популярными"...

Стр. 164. Строфа CXXVIII.

Надъ аркой -- арка...

Первый, второй и третій этажи амфитеатра Флавія или Колоссея (Колизея) были выстроены на сводахъ. Между арками, которыхъ въ каждомъ этажѣ или ярусѣ было по 80, стояли колонны, въ каждомъ ярусѣ различнаго ордена: въ нижнемъ -- римско-дорическаго или, вѣрнѣе, тосканскаго, въ слѣдующемъ іоническаго, а въ третьемъ коринѳскаго. Четвертый ярусъ, построенный императоромъ Гордіаномъ III въ 244 г. взамѣнъ бывшей прежде наверху деревянной галлереи, сгорѣвшей отъ молніи въ 217 г, представлялъ толстую стѣну, украшенную коринѳскими пилястрами, съ 40 квадратными окнами или отверстіями. Пространство между пилястрами было, какъ полагаютъ, украшено металлическими щитами, арки же второго и третьяго ярусовъ -- статуями. До нашего времени сохранилось около третьей части всей постройки.

Стр. 164. Строфа СХХХ.

О время, смерть красой вѣнчаешь ты...

Въ то время, когда Байронъ былъ въ Римѣ, и еще долго спустя, развалины Колизея были покрыты множествомъ кустарниковъ и дикихъ цвѣтовъ. Цѣлыя книги были написаны о "флорѣ Колизея", въ которой насчитывалось до 400 видовъ. Но всѣ эти матеріалы для гербаріевъ, излюбленные посѣтителями развалинъ, были уничтожены въ 1871 г., когда всѣ развалины были вычищены и вымыты, -- изъ опасенія, что распространеніе корней растеній можетъ ускорить разрушеніе историческаго памятника.

Стр. 165. Строфа СХХХІІ и слѣдующія.

См. "Историч. Прим.", XXVIII. Воззваніе къ Немезидѣ должно сравнить съ "Домашними стихотвореніями" 1816 г., съ III пѣснью Чайльдъ-Гарольда (особенно стр. LXIX--LXXV и СХІ--CXVIII) и съ "Воззваніемъ" въ І-мъ актѣ Манфреда. Предполагали, что эти строфы были написаны Байрономъ съ цѣлью вызвать сочувствіе къ себѣ въ дѣлѣ съ своей женой.

Стр. 167. Строфа CXL.

Вотъ гладіаторъ, вражескимъ мечемъ

Пронзенъ, лежитъ.

Представляетъ ли удивительная статуя, вызвавшая эти стихи, въ самомъ дѣлѣ умирающаго гладіатора,-- мнѣніе, упорно поддерживаемое вопреки критикѣ Винкельмана,-- или, какъ съ увѣренностью утверждалъ этотъ великій антикварій, она изображаетъ греческаго герольда {"Или Полифонта, герольда Лайя, убитаго Эдипомъ, или Копрея, герольда Эврисеея, убитаго аѳинянами въ то время, когда онъ намѣревался удалить Гераклидовъ отъ алтаря (въ честь его установлены были ежегодныя игры, продолжавшіяся до временъ Адріана), или Анѳемокрита, аѳинскаго герольда, убитаго мегарцами, которые ничѣмъ не искупили этого нечестиваго поступка". (Примѣчаніе Байрона къ своему примѣчанію). }, или же, наконецъ, ее слѣдуетъ признать, согласно мнѣнію итальянскаго переводчика Винкельмана, изображеніемъ спартанскаго или варварскаго щитоносца,-- во всякомъ случаѣ, въ ней съ увѣренностью можно видѣть копію съ мастерского произведенія Ктезилая, изобразившаго "умирающаго раненаго человѣка, въ которомъ еще сохранился остатокъ жизни". Монфоконъ и Маффеи полагали, что передъ нами -- подлинная статуя Ктезифона; но эта статуя была бронзовая. Гладіаторъ находился первоначально на виллѣ Людовизи, и былъ купленъ папой Климентомъ XII. Его правая рука цѣликомъ реставрирована Микель-Анджело" (Прим. Байрона).

Современная художественная критика установила съ несомнѣнностью, что эта статуя (изображена выше на стр. 165) изображаетъ умирающаго галла.

Стр. 167--168. Строфа CXLI--CXLII.

См. "Историч. Прим", XXIX, XXX.

Стр. 169. Строфа CXLIV.

И въ тишинѣ зефиръ ночной играетъ

Душистою гирляндою цвѣтной,

Что стѣны тѣ, какъ Цезаря, вѣнчаетъ.

"Светоній (кн. I, гл. 45) сообщаетъ, что Цезарю было въ особенности пріятно постановленіе сената, разрѣшавшее ему постоянно носить лавровый вѣнокъ: онъ заботился не o томъ, чтобы показать себя покорителемъ міра, а o томъ, чтобы скрыть свою плѣшь. Конечно, иностравцу въ Римѣ ни за что не отгадать бы этой причины,-- да и мы не угадали бы ея безъ помощи историка". (Прим. Байрона)

Стр. 169. Строфа CXLV.

Римъ съ Колизеемъ связаны судьбою...

"Эти слова приводятся въ "Паденіи Римской Имперіи" въ доказательство того, что Колизей былъ еще цѣлъ, когда его видѣли Англосаксонскіе паломники въ концѣ VII или въ началѣ VIII вѣка. Замѣтку о Колизеѣ можно найти въ "Историч. Объясненіяхъ", стр. 263". (Прим. Байрона).

"Quamdiu stabit Colyseus, stabit et Roma; quando cadet Colyseus, cadet Roma; quando cadet Roma, cadet et mundus". (Beda in Excerptis seu Collectanels, ap. Ducange, Glossarium ad Scriptores mediae et infimae latinitatis, t. II, p. 407, edit. Basil) "Это изреченіе должно быть приписано англо-саксонскимъ паломникамъ, посѣтившимъ Римъ ранѣе 735 г.,-- года смерти Беды, ибо я не думаю, что нашъ почтенный монахъ бывалъ за моремъ". Гиббонъ, Decline and Fall of the Roman Empire, 1855, VIII, 281, прим.

Стр. 170. Строфа CXLVI.

А ты простой, но величавый храмъ...

"Хотя и лишенный всѣхъ своихъ бронзовыхъ украшеній, за исключеніемъ лишь одного кольца, которое было необходимо для сохраненія верхняго отверстія; хотя много разъ подвергавшіяся пожарамъ, нерѣдко заливаемый наводненіями и всегда открытый дождю, этотъ храмъ сохранился, все-таки, лучше всѣхъ прочихъ памятниковъ древности. Съ небольшими измѣненіями онъ перешелъ отъ языческаго культа къ христіанскому,-- и его ниши оказались настолько удобными для христіанскаго алтаря, что Микель-Анджело, всегда внимательно изучавшій античную красоту, избралъ ихъ планъ образцомъ для католической церкви". Форсайтъ, Италія, 1816, стр. 137.

Пантеонъ состоитъ изъ двухъ частей: портика или притвора, поддерживаемаго 15-ю коринѳскими колоннами, и ротонды, или круглаго храма, въ 143 фута вышиною и 142 въ поперечникѣ. Надпись надъ портикомъ (M. AСRIPPA. L. F. Cos. tertium. Fecit) указываетъ, что храмъ былъ построенъ Агриппой въ 27 г. до Р. X.

Стр. 170. CXLVII.

Поклонникъ генія своихъ боговъ встрѣчаетъ.

"Въ Пантеонѣ помѣщаются бюсты современныхъ великихъ или, по крайней мѣрѣ, выдающихся людей. Потокъ свѣта, нѣкогда падавшій сквозь широкій куполъ на цѣлый кругъ боговъ, теперь освѣщаетъ многочисленное собраніе смертныхъ, изъ которыхъ иные были почти обоготворены уваженіемъ своихъ современниковъ". (Прим. Байрона).

"Бюсты Рафаэля, Аннибала Карраччи, Пьеррино дель Вага, Цуккари и др. плохо гармонируютъ со многими новѣйшими фигурами, украшающими теперь ниши Пантеона. (Гобгоузъ).

Стр. 170. Строфа CXLVIII.

Темница предо мной...

"Въ этой и слѣдующихъ трехъ строфахъ говорится объ исторіи "дочери-римлянки", мѣсто дѣйствія которой, дѣйствительное или предполагаемое, показывается путешественникамъ близъ церкви св. Николая in Carcere. Затруднительность признать правду въ этой легендѣ указана въ "Историч. Объясненіяхъ". (Прим. Байрона).

Мѣстомъ дѣйствія сцены, изображенной въ группѣ "Caritas Romana", была, по преданію, кельи, находящаяся теперь въ фундаментѣ церкви св. Николая in Carcere, близъ Piazza Montanara. Самая легенда разсказана у Феста (De verborum signif., 1. XIV) слѣдующимъ образомъ: "Говорятъ, что Элій посвятилъ храмъ милосердію на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ нѣкогда жила одна женщина. Ея отецъ былъ заключенъ въ темницу, и она поддерживала его жизнь, тайкомъ кормя его грудью. Въ награду за этотъ подвигъ, она получила его освобожденіе. У Плинія (Hist. Nat, VII, 26) и Валерія Максима дочь спасаетъ такимъ образомъ не отца, а мать.

Стр. 171. Строфа CLI.

Плѣняетъ умъ про млечный путь сказанье.

Миѳъ о млечномъ пути повѣствуетъ, что когда Меркурій принесъ младенца Геркулеса на небо, къ груди Юноны, чтобы она, вмѣстѣ съ своимъ молокомъ, дала ему безсмертіе, богиня оттолкнула ребенка, и капли молока, упавшія въ пустоту, обратились въ мелкія звѣздочки. Эта легенда разсказана Эратосѳеномъ Киренейскимъ въ его "Катастеризмахъ", No 44.

Стр. 171. Строфа CLII.

Холмъ Адріана дальше виденъ мнѣ

И мавзолей его пирамидальный.

"Замокъ св. Ангела. См. "Историч. Объясненія". (Прим. Байрона).,

Moles Hadnani, теперь -- замокъ св. Ангела, находится, на берегу Тибра, на мѣстѣ "садовъ Нерона". Онъ состоитъ изъ квадратнаго фундамента, каждая сторона котораго имѣетъ въ длину 247 футовъ. На этомъ фундаментѣ возвышается круглая башня, около 1000 футовъ въ окружности, коническая вершина которой нѣкогда покрыта была землей и обсажена вѣчнозелеными растеніями. Спиральный корридоръ велъ въ центральную комнату, гдѣ стояла, какъ полагаютъ, порфировая гробница, въ которой Антонинъ Пій помѣстилъ прахъ Андріана. Императоръ Гонорій (428 по Р. X.) впервые обратилъ этотъ мавзолей въ крѣпость. Бронзовая статуя ангела-разрушителя, поставленная на вершинѣ башни, относится къ 1740 г. и замѣнила собой пять ранѣе стоявшихъ тамъ статуй, изъ коихъ самая ранняя воздвигнута была въ 1453 г.

Стр. 172. Строфа CLIII.

Вотъ длинный храмъ предъ взоромъ выступаетъ.

"Эта и слѣдующія шесть строфъ относятся къ храму св. Петра" (Прим. Байрона).

"Алтарь Діаны" -- знаменитый въ древности храмъ Діаны въ Эфесѣ, сожженный Геростратомъ.

Стр. 174. Строфа CLXII.

И, кажется, тѣ дивныя черты

Создали грезы нимфы одинокой.

Изящная красота статуи Аполлона Бельведерскаго напомнила Байрону черты женщины, которую онъ нѣкогда думалъ сдѣлать своей женой: "Аполлонъ", писалъ онъ Муру 12 мая 1817, "портретъ леди Аделаиды Форбсъ. Большаго сходства я, кажется, никогда не видѣлъ".

Стр. 176. Строфа CLXVII.

Но -- чу! изъ тьмы ночной мы услыхали

Неясный ропотъ, заглушенный стонъ.

Шарлотта-Августа (р. 1796) единственная дочь принца-регента, вышла за Леопольда Саксенъ-Кобургскаго и умерла въ родахъ, въ 1817 г. "Смерть принцессы Шарлотты чувствовалась даже здѣсь" (въ Венеціи), писалъ Байронъ одному изъ друзей, "а на родинѣ она, конечно, была похожа на землетрясеніе. Судьба этой несчастной дѣвушки печальна во всѣхъ отношеніяхъ: смерть въ двадцать лѣтъ, при рожденіи ребенка, и еще мальчика, какая участь для принцессы и будущей королевы, и какъ разъ въ то время, когда она только что стала чувствовать себя счастливой, и радоваться, и внушать надежды... Мнѣ очень грустно". Ср. Строфу CLXXII. Портретъ ея см. стр. 407.

Стр. 177. Строфа CLXXI.

Рокъ измѣняетъ въ счастьѣ сыновьямъ.

"Марія умерла на эшафотѣ; Елизавета отъ разрыва сердца; Карлъ V -- монахомъ; Людовикъ XIV банкротомъ въ отношеніи финансовъ и славы; Кромвель отъ тревогъ; и "величайшій послѣ всѣхъ" Наполеонъ живетъ въ плѣну. Къ этому перечню государей можно было бы прибавить еще длинный, но излишній списокъ именъ, не менѣе знаменитыхъ и несчастныхъ". (Прим. Байрона).

Стр. 178. Строфа CLXXIII.

"Деревня Неми находится неподалеку отъ Ариціи, служившей мѣстопребываніемъ Эгеріи. Тѣнистыя деревья, окружавшія храмъ Діаны, дали ей сохранившееся до нашего времени прозваніе "Рощи". Неми лежитъ всего въ нѣсколькихъ часахъ ѣзды отъ удобной гостиницы Альбано". (Прим. Байрона).

Бассейнъ озера Неми -- кратеръ потухшаго вулкана. Отсюда его сравненіе съ свернувшейся змѣей. Его голубая поверхность не даетъ ряби даже при такомъ вѣтрѣ, отъ котораго приходитъ въ ярость сосѣднее море. Потому-то Байронъ и сравниваетъ его съ "глухою ненавистью", въ противоположность откровенному "гнѣвному вихрю".

Стр. 178. Строфа CLXXIV.

См. "Историч. Прим.". XXXI.

Стр. 180. Строфа CLXXV.

Ты отъ Кальпэ плѣняло взоръ красою.

"Утесъ Кальпэ" Гибралтаръ, откуда Байронъ отплылъ 19 августа 1809 г. послѣ путешествія но Греціи, онъ пріѣхалъ въ Константинополь на фрегатѣ Salsette 14 мая 1810 г. "Симилегады" -- двѣ скалы, одна близъ европейскаго, другая другая -- близъ азіатскаго берега Босфора, тамъ, гдѣ онъ выходитъ въ Черное море. Байронъ посѣтилъ ихъ обѣ въ іюнѣ 1810 г.

Стр. 180. Строфа CLXXXI.

Армада тонетъ на пути за славой,

И гибнетъ Трафальгара доблестный трофей.

"Буря, послѣдовавшая за сраженіемъ при Трафальгарѣ, уничтожила большую часть (если не всю) захваченной добычи,-- 19 линейныхъ кораблей, взятыхъ въ этотъ достопамятный день. Мнѣ стыдно было бы напоминать о подробностяхъ, которыя должны быть всѣмъ извѣстны, если бы мы не знали, что во Франціи публику держатъ въ невѣдѣніи относительно исхода этой славнѣйшей побѣды новаго времени, и что въ Англіи вошло теперь въ моду говорить о Ватерлоо, какъ о побѣдѣ исключительно англійской, и называть его рядомъ съ Бленгеймомъ и Аженкуромъ, Трафальгаромъ и Абукиромъ. Потомство рѣшитъ, кто правъ; но если говорить объ этомъ сраженіи, какъ объ искусномъ или удивительномъ дѣлѣ, то его можно сравнить съ битвой при Замѣ, гдѣ наше вниманіе больше привлечено Аннибаломъ, нежели Сципіономъ. И, конечно, мы придаемъ значеніе этому сраженію не потому, что оно было выиграно Блюхеромъ или Веллингтономъ, а потому, что оно было проиграно Бонапартомъ, который, не смотря на всѣ свои пороки и ошибки, ни разу не встрѣчалъ противника, равнаго ему по дарованіямъ (насколько это выраженіе примѣнимо къ завоевателю) или по добрымъ намѣреніямъ, умѣренности и храбрости. Взгляните на его преемниковъ повсюду въ Европѣ: ихъ подражаніе наиболѣе худшимъ сторонамъ его политики ограничивается лишь ихъ сравнительнымъ безсиліемъ и ихъ положительною неспособностью". (Прим. Байрона).

Стр. 180. Строфа CLXXXII.

Сочиняя эту строфу, Байронъ, безъ сомнѣнія, вспомнилъ слѣдующее мѣсто изъ книги Босвелля о Джонсонѣ: "Однажды, обѣдая съ генераломъ Паоли и говоря объ его намѣреніи совершить путешествіе по Италіи, Джонсонъ сказалъ: "Человѣкъ, не побывавшій въ Италіи всегда сознаетъ себя ниже другихъ, такъ какъ не видѣлъ того, что нужно видѣть. Важнѣйшею цѣлью всякаго путешествія должны быть берега Средиземнаго моря. На этихъ берегахъ находились четыре великія всемірныя царства: Ассирійское, Персидское, Греческое и Римское. Вся наша религія, почти всѣ наше право, почти всѣ наши искусства, почти все то, чѣмъ мы возвышаемся надъ дикарями, пришло къ намъ съ береговъ Средиземнаго моря". Генералъ замѣтилъ, что Средиземное море могло бы представить прекрасный сюжетъ для поэмы".

Стр. 180. Строфа CLXXXIV.

Я мальчикомъ еще съ тобой сдружился...

"Эта строфа, можетъ быть, была бы прочитана безъ особеннаго вниманія, если бы мы не знали, что Байронъ описываетъ здѣсь свои собственныя чувства и привычки, свои наклонности и развлеченія съ самаго дѣтства, когда онъ прислушивался къ шуму сѣвернаго моря и наблюдалъ за его волнами у бурныхъ береговъ Абердиншира. Страшнымъ и насильственнымъ переворотомъ была для него, въ десятилѣтнемъ возрастѣ, разлука съ этой уединенной мѣстностью, которая такъ шла къ его натурѣ, съ этой независимостью, отвѣчавшей его гордому и созерцательному настроенію,-- съ этимъ величіемъ дикой природы,-- и переходъ въ большое учебное заведеніе, гдѣ его окружали самолюбивая свѣтская жестокость и притворно полированное фатовство. Сколько разъ этотъ капризный, угрюмый и раздражительный мальчикъ желалъ вернуться на свѣжій воздухъ, къ тѣмъ бурнымъ волнамъ, которыя разбивались объ одинокіе берега, гдѣ прошло его дѣтство! Какъ онъ любилъ разсказы о привидѣніяхъ, предчувствіяхъ, о подвигахъ Робинъ-Гуда, ужасныя исторіи о приключеніяхъ пиратовъ, предпочитая ихъ всему Горацію, Виргилію и Гомеру, которыхъ насильно навязали его упрямому уму! Мнѣ кажется, что именно этой внезапной перемѣной во многомъ объясняется эксцентричность дальнѣйшей жизни Байрона. Четвертая пѣснь Чайльдъ-Гарольда есть плодъ ума, который очень усердно и заботливо запасался знаніями и съ большимъ глубокомысліемъ и энергіей усвоилъ то, чему научился; его чувства не проявляются сразу, а пробуждаются лишь путемъ долгаго размышленія. Тотъ, кто, читая это произведеніе, не поражается высокими достоинствами и гигантскою силою ума его автора, доказываетъ этимъ, по моему мнѣнію, нечувствительность своего сердца и большую тупость своего ума". (Бриджесъ).

Стр. 181. Строфа CLXXXV.

Оконченъ трудъ. Умолкнулъ лиры звонъ.

"Показавъ намъ своего паломника посреди наиболѣе поразительныхъ картинъ земного величія и упадка, научивъ насъ, подобно ему, скорбѣть объ измѣнчивости, непрочности и суетности человѣческаго величія, привести, наконецъ, его и насъ къ предѣлу "Великой Пропасти",-- вотъ идея, достойная глубокаго ума Байрона. Здѣсь мы можемъ видѣть ту страшную и неизмѣнную бездну Вѣчности, лоно которой поглотило уже многихъ и когда-нибудь должно поглотить всѣхъ, той Вѣчности, въ которой навсегда успокоится человѣческій гнѣвъ и презрѣніе, грусть великихъ и волненія малыхъ умовъ. Только истинный поэтъ человѣчества и природы могъ рѣшиться дать такое окончаніе своему паломничеству. Мы можемъ соединить образъ странника то съ утесами Кальпэ, то съ разрушенными храмами Аѳинъ, то съ гигантскими останками Рима; но если мы пожелаемъ представить себѣ эту мрачную фигуру дѣйствительно существующею личностью, то можемъ ли мы найти для нея лучшее мѣсто, нежели на берегу моря, при шумѣ волнъ? Такъ Гомеръ изобразилъ Ахилла въ минуты неудержимаго и неутѣшнаго горя, вызваннаго утратою Патрокла; такъ представилъ онъ и отцовское отчаяніе стараго Хриса --

Βή δ'᾽ὰκέων παρὰ ϑἶνα πολυφλοισβοιο ϑαλάσσης

(Вильсонъ).