I.
Когда однажды, въ думу погруженъ,
Въ саду увидѣлъ яблока паденье
Мудрецъ, извѣстный каждому -- Ньютонъ,
То былъ открытъ имъ принципъ -- "тяготѣнья".
Съ тѣхъ поръ, какъ палъ за первый грѣхъ Адамъ,
Онъ первый могъ, въ наслѣдство всѣмъ вѣкамъ,
Изъ яблока,-- могу ль его не чтить я?--
Намъ подарить полезное открытье.
II.
Чрезъ яблоко палъ человѣкъ,-- затѣмъ
Чрезъ яблоко возвысился онъ снова
И Исаакъ Ньютонъ, на диво всѣмъ,
Прочистилъ путь до неба голубаго.
Съ тѣхъ поръ сталъ міръ открытьями богатъ
И въ немъ съ тѣхъ поръ механики царятъ;
Могу я предсказать теперь безъ спора --
Паръ доведетъ до мѣсяца насъ скоро.
III.
Къ чему жь подобный прологъ?-- Какъ поэтъ,
Восторженно сижу я за бумагой
И дѣлаетъ душа моя курбетъ
И грудь полна безумною отвагой.
Я ниже тѣхъ, кто чрезъ стекло и паръ
Подвинули впередъ земной нашъ шаръ,
Шли противъ вѣтра, звѣзды открывали,
Но, какъ пѣвцу, они мнѣ равны стали.
IV.
Я тоже противъ вѣтра въ жизни плылъ
И если телескопъ мой плохъ немного,
Я берега и землю разлюбилъ,--
Безбрежный океанъ моя дорога.
По океану вѣчности ношусь
И рева волнъ и бурь я не боюсь
И, отъ борьбы безстрашной молодѣя,
Межь дикихъ волнъ лечу въ своей ладьѣ я.
V.
Жуанъ,-- къ нему вернемся,-- испыталъ
Всю щедрость и вниманіе Фортуны,
Но муза вслѣдъ за нимъ не броситъ залъ...
(Вѣдь музы цѣломудренны и юны).
Скажу одно: онъ молодъ былъ, красивъ,
Силенъ и свѣжъ, доволенъ и счастливъ,
Безчестія стыдомъ не заразился
И участи мѣнять не торопился.
VI.
Но птичка только выростетъ -- вспорхнетъ.
"О, если бъ крылья голубя мнѣ дали",
Сказалъ пророкъ,-- "я улетѣлъ бы..." Вотъ
Мы видимъ старика въ его печали,
Съ разбитымъ сердцемъ, съ думой на челѣ:
Онъ предпочелъ бы вѣрно на землѣ
Знать лучше вздохи сына молодаго,
Чѣмъ хриплый кашель дѣдушки сѣдаго.
VII.
Но вздохамъ прекращаться суждено
И слезы высыхаютъ въ мірѣ этомъ:
Такъ ручейкомъ бѣжитъ рѣка Арно
И въ жалкій ключъ вдругъ высыхаетъ лѣтомъ.
Два-три промчится мѣсяца въ году
И мы забудемъ слезы и бѣду,
И даже всѣ рыдающія вдовы
Въ короткій срокъ утѣшиться готовы.
VIII.
За вздохами приходитъ кашель къ намъ,
Порой они приходятъ вмѣстѣ къ людямъ,
Хоть рано быть еще намъ старикамъ.
За то когда всѣ чувствовать мы будемъ,
Что лѣто жизни нашей отцвѣло,
А все вокругъ такъ весело, свѣтло:
Блистаютъ люди, любятъ, умираютъ,--
То въ насъ они досаду возбуждаютъ.
IX.
Но Донъ-Жуану гробъ не угрожалъ.
Онъ вознесенъ и счастливъ былъ безмѣрно,
И почести повсюду принималъ.
Хоть это счастье, впрочемъ, эфемерно,
Но кто весной за то пренебрежетъ,
Что въ декабрѣ покроетъ землю ледъ?
Нѣтъ, встрѣтимъ лѣто нѣжными словами
И -- запасемся на зиму дровами.
X.
Притомъ Жуанъ для женщинъ среднихъ лѣтъ
Таилъ въ себѣ достоинствъ очень много,
Но дѣвушки въ нихъ знанья страсти нѣтъ
Знакома имъ любовная тревога
Лишь по стихамъ да по дѣвичьимъ снамъ...
Мы возрастъ жонъ считаемъ всѣ по днямъ,
Не лучше ли,-- замѣчу между нами,--
Считать ихъ возрастъ лунными ночами?
XI.
А почему?.. Ахъ, Богъ мой, потому,
Что та луна капризна и невинна;
Иные замѣчанью моему
Пожалуй смыслъ иной дадутъ безчинно,
А это, какъ самъ Джеффри увѣрялъ.--
Великій стыдъ... Я взглядъ тотъ раздѣлялъ,
Всѣмъ извиняя ложные упреки
И не совсѣмъ приличные намеки.
XII.
Когда враги друзьями стали вновь,
То и должны друзьями оставаться.
Ихъ ненависть, волнующая кровь,
Ничѣмъ, ничѣмъ не можетъ оправдаться.
Ужиться съ ней я никогда не могъ,
Она мнѣ ненавистна, какъ чеснокъ,
Какъ полкъ друзей, знакомыхъ стороною
Съ любовницею нашей отставною.
XIII.
Нѣтъ хуже дезертирства. Ренегатъ,
Саути, другъ обычаевъ похвальныхъ
Вернется къ реформаторамъ наврядъ,
Забывши циклъ пѣвцовъ оффиціальныхъ.
Нѣтъ, честный человѣкъ не поплыветъ,
Куда подуетъ вѣтеръ, не начнетъ
Преслѣдовать,-- едвалъ есть дѣло хуже,--
Любовника постылаго иль мужа.
XIV.
Присяжный критикъ и законовѣдъ
Находятъ въ жизни черныя лишь пятна,
Съ дурныхъ сторонъ разсматривая свѣтъ,
И все для нихъ на свѣтѣ непріятно,
А міръ межъ тѣмъ въ невѣжествѣ живетъ,
Родится въ немъ и старѣетъ народъ.
Законовѣдъ, какъ и хирургъ, безстрастно
Готовъ поднять свой скальпель ежечасно.
XV.
Законовѣдъ -- моральный трубочистъ.
Вотъ почему бываетъ онъ не чистъ,
На немъ всегда лежитъ слой вѣчной сажи,
Хотябъ смѣнялъ костюмъ онъ часто даже.
Онъ сохраняетъ темный колоритъ,
Но вы... для васъ я сдѣлаю изъятье.
И цезарская мантія сидитъ
На васъ, мой другъ, какъ собственное платье.
XVI.
Всѣ маленькія ссоры прежнихъ лѣтъ
Джеффри, мой врагъ опаснѣйшій когда-то,
Теперь уже окончены и нѣтъ
Для ссоръ и непріятностей возврата.
"Auld Lang Syne!" Пью за старину!
Я, можетъ быть, на васъ и не взгляну,
Но я готовъ признаться всенародно,
Что вы себя держали благородно.
XVII.
"Auld Lang Syne!" Жаль, что этихъ словъ
Вамъ не могу сказать я, но охотно
Теперь бы выпить съ вами я готова
И поболтать за чашей беззаботно.
По крови я почти шотландецъ самъ,
По воспитанью также близокъ вамъ
И иногда -- вся кровь придетъ въ движенье --
Рисуются въ моемъ воображеньѣ --
XVIII.
Шотландскіе холмы и ручейки
И моста Балгунійскаго перилы...
Вновь оживаютъ,^чисты и легки,
Мои мечты и кажутся такъ милы,
И предо мной прошедшее встаетъ
И свѣтлой вереницею плыветъ,
Минувшее вновь ожило въ картинѣ...
Мнѣ можно ли забыть "Auld Lang Syne",
XIX.
Въ былые дни капризовъ и причудъ,
Я злобно надъ шотландцами смѣялся
И высказалъ не мало гнѣва тутъ
И силы показать свои старался.
Но это былъ одинъ безумный пылъ,
Въ себѣ я кровь шотландца не убилъ
И все люблю, люблю еще донынѣ
Шотландіи и горы и пустыни.
XX.
Жуанъ въ одно и то же время былъ
Идеалистъ и реалистъ, что, право,
Одно и то же; мыслилъ кто и шилъ,
Тотъ различать ихъ не имѣетъ права...
Не справимся мы съ разумомъ своимъ,
Когда надъ бездной вѣчности стоимъ
И насъ томитъ, волнуетъ чрезвычайно
Грядущаго невѣдомая тайна.
XXI.
Жуанъ ужасно скоро обрусѣлъ.
Кругомъ такъ много было искушеній,
Что справиться онъ съ ними не умѣлъ
И не бѣжалъ отъ новыхъ приключеній.
Пиры и танцы, женщины, балы,
Блестящій дворъ, побѣды, похвалы
Жуану быстро голову вскружили
И край снѣговъ въ рай новый превратили.
XXII.
Вниманіемъ всеобщимъ окруженъ,
Жуанъ жилъ шумно, весело, безпечно...
Та жизнь была свѣтла, какъ первый сонъ,
Но вѣдь и сны мѣняются, конечно.
На лаврахъ спалъ онъ въ чуждой сторонѣ,
Готовый какъ къ любви, такъ и къ войнѣ.
Такъ мы живемъ, пока не встанетъ снова
Тоска и скука времени былаго,
XXIII.
Въ то время,-- какъ и нужно ожидать,--
Примѣрами дурными окруженный,
Жуанъ сталъ время праздно убивать
На пиршествахъ, ихъ шумомъ утомленный.
Для юношей опасенъ путь такой
Съ его эгоистической тоской:
Онъ свѣжія въ насъ чувства убиваетъ
И сушитъ грудь и сердце очерствляетъ.
XXIV.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXV.
Смерть -- царь царей, и въ то же время ты --
Гракхъ человѣчества. Скажи: не ты ли
Величье силы, славы, красоты
Обречено уравнивать въ могилѣ
Клочкомъ земли, гдѣ мертвые уснутъ?
О, смерть! пусть въ мірѣ этомъ люди чтутъ
Тебя какъ реформатора вселенной
Съ величіемъ и силой неизмѣнной.
XXVI.
Жуанъ кружился, былъ и здѣсь и тутъ --
То на балахъ, то на большомъ обѣдѣ,
Въ томъ климатѣ, гдѣ весело живутъ
Пушистые и черные медвѣди,
Которые являлися не разъ
Сквозь пурпуръ, шелкъ и бархатъ и атласъ,
И какъ угрюмо-мрачные детали
Блескъ обстановки пышной оскорбляли.
XXVII.
Описывать не стану, какъ педантъ,
Всю двойственность той обстановки странной,
Тотъ "темный лѣсъ", тобой воспѣтый, Дантъ,
Міръ полудикій, новый и Гуманный,
Въ подробностяхъ не стану отступать.
Хоть могъ ихъ по наслышкѣ описать,
Различные разсказы вспоминая,
Но у меня въ поэмѣ цѣль иная.
XXVIII.
Хочу я описанья избѣжать
Не предаваясь разнымъ размышленьямъ,
Хоть не легко въ дорогѣ мысль прогнать:
Она бѣжитъ за нами привидѣньемъ.
Такъ травы прилипаютъ къ камнямъ скалъ,
Такъ поцалуй любви... по я сказалъ,
Что отступать не буду я въ поэмѣ,
Затѣмъ, чтобъ быть прочитанному всѣми.
XXIX.
Жуанъ не волочился ни за кѣмъ,
Но всѣ за нимъ ухаживали всюду.
Онъ юности своей обязанъ тѣмъ
И красотѣ,-- я справедливымъ буду.
Притомъ за храбрость нравиться онъ могъ,
Костюмъ блестящій также тутъ помогъ
Обрисовать всю роскошь формъ и стана
И женственную прелесть Донъ-Жуана.
XXX.
Жуанъ писалъ, въ Испанію. Родня
Немедленно Жуану отвѣчала
И, родственника счастье оцѣня,
Протекцій у него теперь искала.
Хотѣлось эмигрировать инымъ
И порѣшили всѣ судомъ своимъ:
Въ Россіи только шубку заведите
И будетъ тамъ тепло, какъ и въ Мадридѣ.
XXXI.
Жуана мать, замѣтивъ, что сынокъ
Ея банкира больше не тревожилъ
И не скорбѣлъ за тощій кошелекъ,
Рѣшила такъ,-- что сынъ не даромъ пожилъ,
Жуана начала благодарить,
Что пересталъ онъ деньгами сорить,
Успѣлъ остепениться очень скоро
И въ матери не вызоветъ укора.
XXXII.
Потомъ она мадоннѣ и Христу
Его здоровье, счастье поручила
И, сберегая сердца чистоту,
Вступать въ другую вѣру запретила.
Затѣмъ узналъ Жуанъ -- и былъ онъ радъ --
Что у него теперь меньшой есть братъ,
Что вышла замужъ мать его вторично
И что живетъ теперь она отлично.
XXXIII.
Затѣмъ она писала рядъ похвалъ
И восхваляла сына поведенье
За то, что онъ въ почетъ такой попалъ,
Что мать о немъ отличнѣйшаго мнѣнья.
Онъ жилъ теперь въ странѣ морозныхъ вьюгъ,
А сѣверъ вѣдь не то, что пылкій югъ,
Тамъ добродѣтель страсть не сокрушала...
Себя Инеса этимъ утѣшала.
XXXIV.
О, почему мнѣ силы не дано,
Чтобъ всенародно славить лицемѣрье,
Чтобъ было мной оно вознесено!...
О, если бъ могъ имѣть въ рукѣ теперь я
Трубу архангела! Когда бъ я могъ
Взять, тетушка, вашъ слуховой рожокъ,
Почтенная и милая старуха,
Лишенная и зрѣнія и слуха!
XXXV.
По крайней мѣрѣ, бѣдная душа,
Была чужда ты роли лицемѣрки
И, свойствомъ этимъ въ жизни не грѣша,
Ты въ рай вошла, чтобъ въ небѣ ждать повѣрки
И награжденья страшнаго суда.
Такъ нѣкогда въ минувшіе года
Ты былъ чужихъ имѣній раздаватель
Для рыцарей, Вильгельмъ Завоеватель...
XXXVI.
Я жаловаться, впрочемъ, не хочу
За васъ мои, теперь нѣмые, предки!
Вильгельмомъ были вы -- не умолчу --
Награждены какъ должно, на послѣдки.
Хотя съ людей позорно кожу драть,
Но вы умѣли грѣхъ свой искупать
И строили огромнѣйшіе храмы...
За это цѣнимъ ваши всѣ права мы.
XXXVII.
Жуана жизнь, какъ въ маѣ утро дня,
Выла ясна,-- хоть походилъ порою
Онъ на одинъ цвѣтокъ: "Не тронь меня".
Быть можетъ, вознесенному герою
Наскучилъ сѣверъ, холодъ и морозъ
И онъ на югъ леталъ на крыльяхъ грёзъ,
Быть можетъ, сердце тайно замирало
Въ запросахъ красоты и идеала.
XXXVIII.
Быть можетъ... но объ этомъ умолчимъ.
Всегда найдутся къ этому причины.
Печали червь приходитъ къ молодымъ
И имъ приноситъ раннія морщины.
Забота насъ, какъ сторожъ, всюду ждетъ
И каждому несетъ свой длинный счетъ;
Насъ всюду фатумъ ждетъ неумолимый;
Кредиторы иль сплинъ неотразимый.
XXXIX.
Не знаю какъ, но очень нездоровъ
Вдругъ сдѣлался Жуанъ.-- Дворъ испугался.
Одинъ изъ знаменитыхъ докторовъ
За жизнь Жуана даже не ручался,
(То медикъ былъ, прославленный молвой)
И слушалъ пульсъ, качая головой...
Всѣ мѣры были приняты, чтобъ снова
Заставить жить прекраснаго больного.
XL.
Чѣмъ болѣнъ онъ? шептались всѣ вокругъ
И разные о томъ ходили мнѣнья,
Что будто то весьма простой недугъ,
Послѣдствіе простаго истощенья,
Иль просто накопленіе мокротъ,
Иль опухоль, шепталъ кругомъ народъ,
Усталость послѣ долгаго похода...
Всѣ мнѣнія такого были рода,
XLI.
Прочесть одинъ рецептъ теперь хотимъ:
"Sodae sulphat. svj. sfs. Mannae optim.
Aq. fervent, f. sifs sij tinct. Sinnae
Haustus". (Докторъ рядомъ сѣлъ съ больнымъ).
"R. Pulv. Com. gr. iij Ipecacuanhae"
(Букетъ рецептовъ былъ неисчислимъ).
"Bolus Potassae Sulphuret. sumendus,
Et haustus ter in die capiendus".
XLII.
Такъ медики насъ лечатъ и морятъ
Secundum artem: это насъ забавитъ;
Но только насъ недуги посѣтятъ,
То смѣхъ надъ докторами насъ оставитъ.
Мы не хотимъ такъ скоро умирать
И поспѣшимъ немедленно позвать,
За тѣмъ, чтобъ жить подолѣе на свѣтѣ,
Васъ, медики Бальи иль Ольбернети. (*)
(*) Фамиліи медиковъ, лечившихъ лорда Байрона,
XLIII.
Жуану смерть грозила, но онъ былъ
Силенъ и молодъ; крѣпкая натура
Его спасла; врачей онъ отпустилъ,
Была забыта скверная микстура.
Но все жь онъ вдругъ поправиться не могъ,
Совсѣмъ поблекъ румянецъ прежній щекъ.
Врачи рѣшили, видя ту истому,
Что нужно путешествовать больному.
XLIV.
По ихъ словамъ, суровость русскихъ зимъ
Была вредна для урожденца юга,
Что рисковалъ здоровьемъ онъ своимъ
И скоро могъ зачахнуть отъ недуга...
Онъ увядалъ подстрѣленнымъ орломъ,
И вотъ тогда онъ сдѣланъ былъ посломъ
И съ пышностью, вполнѣ приличной сану,
Пришлось къ британцамъ ѣхать Донъ-Жуану.
XLV.
Въ то время былъ какой-то договоръ,
Какой-то споръ между двухъ кабинетовъ --
Россійскимъ и британскимъ,-- тонкій споръ
И рядъ дипломатическихъ отвѣтовъ
По поводу, какъ понялъ Донъ-Жуанъ,
Какихъ-то правъ морскихъ у англичанъ,
По поводу продажи кожи, соли
И плаванья въ Балтійскомъ морѣ, что-ли
XLVI.
Къ той миссіи назначенъ былъ Жуанъ.
Великолѣпьемъ царскимъ окруженный,
Онъ заслужилъ въ награду новый санъ
И въ тотъ же день, колѣнопреклоненный,
Онъ предъ царицей голову склонилъ,
Инструкціи посольства получилъ,
Отъ почестей различныхъ растерялся
И навсегда съ Невою распрощался.
XLVII. XLVIII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XLIX.
Мы съ Донъ-Жуаномъ сядемъ въ экипажъ.
Въ коляскѣ превосходной изъ столицы
Отправился герой счастливый нашъ.
Тотъ экипажъ подарокъ былъ царицы:
Въ коляскѣ той въ иныя времена
Сама въ Тавриду ѣздила она,
Теперь же онъ, посолъ и пылкій воинъ,
Сидѣлъ въ ней веселъ, счастливъ и спокоенъ.
L.
Съ нимъ горностай, снигирь былъ и бульдогъ.
Онъ съ ними никогда не разставался
И ѣздить никуда безъ нихъ не могъ:
Хоть странно очень -- къ нимъ онъ привязался.
Такъ часто дѣва лѣтъ подъ шестьдесятъ
Не можетъ жить безъ птицъ и безъ котятъ,
А онъ -- онъ старымъ вовсе не казался
И дѣвою никѣмъ не назывался.
LI.
Посольства штатъ его сопровождалъ,
Всю пышность соблюдая очень тонко,
А Донъ-Жуанъ къ себѣ въ коляску взялъ
Лейлу -- крошку. Этого ребенка
Онъ спасъ подъ Измаиломъ на войнѣ
Хоть муза измѣняетъ часто мнѣ,
Но все жь она еще не позабыла
Тебя, моя прекрасная Лейла.
LII.
Она была мила такъ и умна,
А между тѣмъ смотрѣли глазки строго,
Серьезною казалася она...
Лейла знала жизнь еще немного,
Неудалось ей испытать борьбы,
Превратности и счастья и судьбы...
Лишь десять лѣтъ жила она на свѣтѣ,
А взглядъ ея... нѣтъ, такъ не смотрятъ дѣти.
LIII.
Жуанъ любилъ Дейлу и она
Къ Жуану привязалась сильно тоже.
Обоихъ ихъ любовь была сильна --
Но братство ихъ на дружбу не похоже.
Чтобъ быть отцомъ, онъ слишкомъ молодъ былъ,
Чтобъ братомъ быть... о, какъ бы онъ любилъ
Свою сестру!.. И разлучась съ сестрою,
Съ какой тоской рвался бы къ ней порою!
LIV.
Но чувственной любовь та не была.
Порочной мысли въ немъ не появлялось.
Его любовь такъ далеко не шла
И за плодомъ незрѣлымъ не гонялась.
Но истинѣ, онъ не былъ развращенъ,
Бывалъ онъ платонически влюбленъ,
Хоть иногда,-- мнѣ истина дороже,--
Онъ забывалъ о платонизмѣ тоже.
LV.
Сиротку же любилъ Жуанъ не такъ.
Любилъ ее, какъ любятъ патріоты
Свой край родной и свой родимый флагъ.
Притомъ же онъ исполненъ былъ заботы
Передъ своей Леилой дорогой --
Язычницу ввести на путь благой,
Но, впрочемъ, онъ успѣлъ въ томъ очень мало:
Она быть христіанкой не желала.
LVI.
Ни громъ войны, ни ужасы рѣзни
Религіи отцовъ въ ней не убили.
Ханжи ее смущали, но они
Лишь отвращенье вызвали въ Леилѣ.
На исповѣдь турчанка не пошла,
Быть можетъ, потому что не нашла
Въ себѣ грѣховъ и вѣрила глубоко,
Что Магометъ былъ съ святостью пророка,
LVII.
Одинъ лишь христіанинъ -- Донъ-Жуанъ
Не возбуждалъ въ ней страха и испуга
Въ отчизнѣ ненавистныхъ христіанъ...
Они любили искренно другъ друга.
Имъ не мѣшала разница ихъ лѣтъ,
Различье націй, вѣрованій... Нѣтъ,
Отъ этого любовь ихъ не тускнѣла
И чувство не смущалось, не слабѣло.
LVIII.
А между тѣмъ, Жуанъ летѣлъ впередъ,
Проѣхалъ черезъ Польшу и Варшаву,
Курляндію проѣхалъ, гдѣ деспотъ
Когда-то шелъ, безумно вѣря въ славу,--
Она ему служила много лѣтъ,--
Но подъ Москвой лишился всѣхъ побѣдъ
И гренадеровъ гвардіи любимой...
Тамъ палъ во прахъ орелъ непобѣдимый.
LIX.
"Гдѣ гвардія моя!" такъ восклицалъ
Тотъ богъ земной, Юпитеръ пораженный...
Увы! никто слѣда не отыскалъ
Отъ этой славы, снѣгомъ занесенной...
Но если Польшу будемъ проѣзжать,
Мы непремѣнно можемъ услыхать
Вездѣ, повсюду, въ каждой деревушкѣ
Другое имя славное -- Косцюшки.
LX.
Жуанъ проѣхалъ землю пруссаковъ,
Чрезъ Кенигсбергъ; а градъ того названья
Извѣстенъ, кромѣ разныхъ рудниковъ,
Еще какъ Канта мѣстопребыванье.
Жуанъ о немъ не слышалъ никогда,
А потому такіе города,
Не зная философскаго ученья,
Онъ проѣзжалъ безъ должнаго почтенья,
LXI.
Оттуда черезъ Дрезденъ и Берлинъ
Жуанъ пріѣхалъ къ Рейну. Берегъ милый!
Тамъ старина глядитъ изъ-за руинъ,
Тамъ каждый замокъ сдѣлался могилой...
И глядя на обломки мшистыхъ плитъ,
Невольно мысль въ прошедшее летитъ
И образы Фантазіи игривой
Предъ нами оживаютъ въ сказкѣ лживой.
LXII.
Но далѣе... Мелькнулъ Мангеймъ и Боннъ,
Гдѣ Драхенфельсъ, какъ призракъ, поднимался,
Какъ призракъ феодальныхъ тѣхъ временъ,
Которыхъ вѣкъ давно уже умчался.
Жуанъ и Кельнъ старинный миновалъ,
Который почему-то.сохранялъ
Давно почившихъ дѣвственницъ скелеты...
Чрезъ нихъ, о Кельнъ, сталъ славенъ на землѣ ты!..
LXIII.
Вотъ, наконецъ, Голландія видна,
Гельвутелайсъ и славный городъ Гага,
Каналами изрытая страна,
Гдѣ пахнетъ можжевельникомъ та влага,
Что въ утѣшенье бѣдности дана.
Хотя она вездѣ осуждена,
Но не могу не высказать упрека --
Отъ бѣдняковъ отнять ее жестоко.
LXIV.
Здѣсь на корабль герой нашъ пересѣлъ
И поспѣшилъ къ островитянамъ-бритамъ.
Надулся парусъ, вѣтеръ загудѣлъ,
Запѣли волны на морѣ сердитомъ.
Всѣхъ путниковъ терзалъ морской недугъ,
Но съ моремъ Донъ-Жуанъ сжился, какъ другъ,
И ожидалъ за гранью небосклона
Увидѣть свѣтлый берегъ Альбіона.
LXV.
Вотъ, наконецъ, какъ бѣлая стѣна,
Онъ поднялся вдали изъ-за тумана.
Какъ чужестранца, новая страна
Заставила смутиться Донъ-Жуана...
Край торгашей! уже не мало лѣтъ
Отъ полюса до полюса весь свѣтъ
Ты освѣщаешь блескомъ новой славы
И шлешь ему товары и уставы.
LXVI.
Мнѣ нѣтъ причинъ любитъ тотъ уголокъ,
Который могъ быть націей свободной,
Но все жъ смотрѣть нельзя мнѣ безъ тревогъ,
Какъ нашей славы геній благородный
Сталъ умирать. Надежды больше нѣтъ...
Я не бывалъ на родинѣ семь лѣтъ,
И ненависть, что прежде волновала,
Во мнѣ теперь угасла и пропала.
LXVII.
О, Англія! Когда бъ могла ты знать,
Какое будишь ты негодованье,
Какъ страстно начинаютъ всѣ желать
Погибели твоей безъ состраданья.
Ты сдѣлалась врагомъ всеобщимъ вдругъ,
Любимѣйшій, но вѣроломный другъ...
Ты націямъ свободу обѣщала
И -- только мысль ихъ цѣпью заковала.
XXVIII.
Ты первая раба между рабовъ.
Всѣ страны плѣнъ тяжелый испытали,
А самъ тюремщикъ,-- кто же онъ таковъ?--
Его, какъ ихъ, оковами сковали.
То право -- подъ замокъ другихъ сажать
Еще нельзя свободою назвать;
Тотъ тоже рабъ, безсильный для дороги,
Кто стережетъ колодниковъ въ острогѣ,
LXIX.
И вотъ Жуанъ увидѣлъ Альбіонъ;
Вотъ скалы Дувра, гавань съ рестораномъ,
Таможни шумъ, въ трактирѣ гулъ и звонъ.
Кругомъ неслась прислуга предъ Жуаномъ
Онъ видѣлъ пакетботовъ цѣлый рядъ,
Но главное -- здѣсь чужестранца взглядъ
Едва ль не выражалъ всегда заботы --
Предлинные, громаднѣйшіе счеты.
LXX.
Хотя Жуанъ былъ молодъ и богатъ,
И на расходы вовсе не скупился,
Но просмотри длиннѣйшихъ счетовъ рядъ,
Итогамъ ихъ не мало удивился.
Что жь за бѣда!... Начните размышлять:
Разрѣшено намъ въ Англіи дышать
Свободнымъ воздухомъ -- такъ отчего же
Не заплатить за это подороже.
LXXI.
Эй, лошадей! и въ Кентрбери вези!..
Пусть брыжжетъ грязь и макадамъ страдаетъ
И быстро почта мчится, вся въ грязи...
Германцы такъ не возятъ -- чуть шагаетъ
Тамъ пара клячъ и сонный почтальонъ
(Наглецъ! уже отвѣдалъ "шнапса" онъ)
Не устрашась ни словъ, ни потасовки,
Готовъ повсюду дѣлать остановки.
LXXII.
Ничто не можетъ кровь въ насъ разогрѣть,--
Такъ только перецъ дѣйствуетъ въ приправѣ,
Когда летѣть, во весь опоръ летѣть
Мы можемъ въ опньненіи,-- хоть въ правѣ
Не торопиться вовсе кончить путь:
Богъ знаетъ, гдѣ придется отдохнуть.
Вдвойнѣ счастливѣй путникъ утомленный,
Чѣмъ далѣе отъ цѣли отдаленной.
LXXIII.
Соборъ Кентерберійскій посѣтилъ
Нашъ Донъ-Жуанъ и -- какъ ведется это,--
Тамъ каску принца Чернаго открылъ
Съ плитою окровавленной Беккета (*).
Читатели! еще примѣръ вамъ всѣмъ:
Отъ славы той остался старый шлемъ,
Да кости полусгнившаго скелета...
Какой урокъ торжественный для свѣта!
(*) Достопримѣчательности, показываемыя всѣмъ путешественникамъ въ Кентерберійскомъ соборѣ.
LXXIV.
Но этотъ шлемъ Жуана, поразилъ,
Съ его стальнымъ, таинственнымъ забраломъ;
Онъ надъ могилой взоры опустилъ,
Гдѣ умеръ тотъ, кто словомъ, точно жаломъ,
Смущалъ покой деспотовъ -- королей,
И поплатился жизнію своей...
Съ Жуаномъ въ храмъ явилась и Леила
И -- для чего построенъ онъ, спросила.
LXXV.
Затѣмъ, узнавъ, что это "Божій домъ",
Его богатству, роскоши дивилась.
Ребенка глазки бѣгали кругомъ
И вдругъ лицо сиротки затемнилось
При мысли той, что Магометъ не могъ
Построить въ честь Аллы такой чертогъ,
И что такія пышныя мечети
Язычникамъ доступны только въ свѣтѣ.
LXXVI.
Впередъ, впередъ, чрезъ тучныя поля,
Чрезъ этотъ рай, добытый нашимъ потомъ...
Милѣй пѣвцу родимая земля,
Чѣмъ жаркій край... Пусть круглый годъ тепло тамъ,
Цвѣты нѣжнѣй и ярче неба цвѣтъ,
Но испытавъ изгнанье много лѣтъ,
На родинѣ забудемъ мы всѣ страны,
Ихъ рощи, ледники и ихъ вулканы.
LXXVIII.
А если кружки съ пивомъ вспомню... Но
Не нужно умиляться.-- Почтальоны,
Гоните поскорѣе!... Ужь давно,
Благословляя Англіи законы,
Дорогой любовался Донъ-Жуанъ,
Гдѣ множество свободныхъ англичанъ
Взадъ и впередъ неслися и мелькали
И чужестранца гордо озирали.
LXXIX.
Съ баррьерами дорога мнѣ мила.
Она ровна и не страшитъ буграми
И на подобье гордаго орла
Едва земли касается крылами.
Когдабъ ее увидѣлъ Фаэтонъ,
То былъ бы ей безмолвно восхищенъ
Но "Surgit amari aliquid" (*): вправо --
Стоитъ дорожной пошлины застава.
(*) "Является нѣчто горькое"
LXXIX.
Увы! всегда расплава не легка.
Берите жизнь, крадите женъ у мужа,
Но у людей не троньте кошелька.
Такихъ людей считаютъ вдвое хуже,
Чѣмъ всѣхъ убійцъ: такъ дорогъ намъ металлъ
Народъ убійства многія прощалъ
Но не прощалъ и проклиналъ заранѣ,
Всѣхъ тѣхъ, кто рыться смѣлъ въ его карманѣ.
LXXX,
Макіавель такъ думалъ... Донъ-Жуанъ
Стоялъ на возвышеніи: оно-то
И составляетъ гордость англичанъ...
О, бритты! Смѣйтесь, если есть охота,
Но если въ васъ течетъ британцевъ кровь,
Но если въ васъ есть къ Лондону любовь --
Воскликните отъ радости всѣмъ хоромъ:
Вотъ Шутерсъ-Гилль открылся нашимъ взорамъ.
LXXXI.
День угасалъ. Вездѣ носился дымъ,
Какъ чадъ изъ потухавшаго волкана.
Хоть Донъ-Жуанъ былъ въ Лондонѣ чужимъ
И Англія не родина Жуана,
Но онъ съ благоговѣніемъ вступилъ
Въ тотъ новый край, который покорилъ
Почти всю землю съ сѣвера до юга
И доводилъ всѣ страны до испуга.
LXXXII.
Каменьевъ груда, неба дымный сводъ,
Грязь, копоть, шумъ и вѣчное движенье.
Порою гдѣ-то парусъ промелькнетъ
И между мачтъ сокроется въ мгновенье.
И здѣсь и тамъ огромныхъ башенъ рядъ,
Которыя сквозь дымъ едва глядятъ,
Поднявшись надъ угрюмыми стѣнами:
То -- Лондонъ открывается предъ нами.
LXXXIII.
Но Донъ-Жуанъ иначе разсуждалъ.
Ему тотъ дымъ магическимъ казался,
И думалъ онъ: алхимикъ раздувалъ
Тотъ самый дымъ изъ печки -- и старался
Своимъ открытьемъ міръ обогатить...
Весь этотъ чадъ не могъ его смутить,--
Онъ находилъ атмосферу прекрасной,
Здоровой и -- не очень только ясной.
LXXXIV.
Жуанъ остановился. Здѣсь и я,
Какъ судно передъ залпомъ, тоже стану...
О, вы, британцы, милые друзья,
Навѣрно васъ врасплохъ теперь застану
И вѣникомъ, подобно мистриссъ Фрей (*),
Всю паутину вымету скорѣй
Изъ всѣхъ салоновъ вашихъ запыленныхъ,
Огромнымъ слоемъ пыли занесенныхъ.
(*) Квакерша, которая много способствовала къ улучшенію положенія заключенныхъ женщинъ въ Ньюгетѣ.
LXXXV.
О, мистриссъ Фрей! Зачѣмъ идти въ Ньюгетъ?
Вамъ предложить могу иную честь я:
Чтобы внести добра и славы свѣтъ,
Ступайте вы въ Карльтонское (*) предмѣстье,
Вашъ даръ, быть можетъ, тамъ не пропадетъ.
Сперва пересоздайте вы господъ,
А ужъ потомъ спуститесь до народа...
Да, изберите путь такого рода.
(*) Carlton-house -- въ то время королевская резиденція.
LXXXVI.
Ступайте ихъ приличію учить,
Увѣрьте ихъ, что юность не вернется,
Что крикъ льстецовъ пора имъ усмирить,
Что сердце всѣхъ къ нимъ ненавистью бьется.
Скажите имъ, что сэръ Вильямъ Кертисъ --
Фальстаффъ и шутъ, что съ нимъ давно сжились
Въ сліяніи по истинѣ богатомъ,
Большое тупоуміе съ развратомъ!
LXXXVII.
Скажите имъ, что у дверей могилъ,
Съ разбитымъ сердцемъ, съ тѣломъ пресыщеннымъ
Величія достигнуть -- въ нихъ нѣтъ силъ,
Скажите этимъ людямъ развращеннымъ...
Но безполезно вамъ давать совѣтъ,
Я лучше самъ начну будить весь свѣтъ,
Начну трубить въ трубу Роланда смѣло
И, мистриссъ Фрей, окончу ваше дѣло.
ДМИТРІЙ МИНАЕВЪ.
"Современникъ", NoNo 1--8, 10, 1865, NoNo 1, 4, 1866