Венеція, когда ряды твоихъ дворцовъ
Сравняются съ водой, раздастся вопль народовъ
Надъ грудой стѣнъ твоихъ разрушенныхъ и сводовъ
И жалобы смутятъ покой морскихъ валовъ!
Когда я слёзы здѣсь роняю огневыя --
Я, странникъ дальнихъ горъ, почти тебѣ чужой --
То чѣмъ должны почтить тебя сыны родные?
Всѣмъ чѣмъ хотятъ они, ввѣряющіе свой
Безсильный ропотъ сну, но только не слезой,
Настолько жь на отцовъ похожіе душою,
Какъ илъ на берегу, оставленный волной,
На пѣну волнъ морскихъ могучаго прибоя,
Лишающаго въ мигъ, когда уже земля
Виднѣется въ дали, матроса -- корабля,
Они, подобно змѣй когортамъ ядовитымъ,
Копошатся въ грязи по улицамъ прорытымъ.
Да, лучшей жатвы взять съ тебя, красы земли,
И самые вѣка, смѣняясь, не могли!
Тринадцать сотенъ лѣтъ богатства, благъ и славы
Вдругъ превратилась въ прахъ, разсѣялись какъ звукъ
И каждый монументъ, встрѣчаемый вокругъ --
Колонна, храмъ, дворецъ -- не смотрятъ величаво
Ужь больше; даже левъ какъ-будто усмирёнъ,
И рѣзкіе шаги, и звуки барабана,
Вторя рѣчамъ тебя гнетущаго тирана,
Даютъ тѣмъ площадямъ и тѣмъ каналамъ тонъ,
Гдѣ прежде пѣсень лишь мелодія царила
И чьи струи, дѣлясь подъ лезвіемъ кормила,
Вздымались водъ семьёй увѣнчанныхъ гондолъ,
При говорѣ толпы, чей самый произволъ
И тяжкіе грѣхи лишь были слишкомъ скорымъ
Біеніемъ сердецъ восторженныхъ, которымъ
Лишь время нужно, чтобъ про бездну позабыть,
Въ которой сонмъ страстей, бѣснуяся, кипитъ.
Нѣтъ болѣе надеждъ для націй -- всё почило.
Взгляни на сонмъ страницъ промчавшихся вѣковъ:
Одно и то же всё -- одинъ приливъ часовъ
И ихъ отливъ, всё то, что много разъ ужь было
И что насъ ни чему почти не научило.
Опёршися на то, что таетъ и гніётъ,
Мы, съ воздухомъ борясь, свои теряемъ силы:
Сама природа насъ сражаетъ и ведётъ
Послушною толпой къ дверямъ сырой могилы.
Для алчности пировъ пасомыя стада
Подобны намъ: они идти должны туда,
Куда ихъ гонитъ бичъ -- будь это даже бойня.
Скажите мнѣ вы, кровь за вашихъ королей
Пролившіе въ бояхъ и спящіе спокойно --
Что сдѣлали они для вашихъ сыновей?
Обременили ихъ тяжолыми цѣпями,
Воздвигли стѣны вкругъ и сдѣлали рабами.
Ужель не обожгли вы руки о сошникъ,
Васъ нудившій надъ нимъ склоняться, какъ тростникъ,
Священнымъ долгомъ трудъ томительный считая
И руку, въ смертный бой васъ ведшую, лобзая?
Всё, что къ вамъ отъ отцовъ въ наслѣдство перешло,
И всё, что время вамъ съ исторьей завѣщало,
Повѣрьте, далеко не такъ произошло,
Какъ большинство людей до нынѣ полагало.
Но видя это всё и слыша вкругъ о томъ,
Вы всё жь -- въ концѣ-концовъ -- склонялися челомъ.
Не многіе -- увы -- бываютъ исключеньемъ
На перекоръ всему и даже преступленьямъ,
Рождаемымъ твердынь тюремныхъ разрушеньемъ,
И силятся вкусить той влаги неземной,
Чья родина -- родникъ свободы золотой,
Въ то время, какъ толпа, тѣсняся въ изступленьи,
Стремится къ кубку благъ, дающему забвенье
Той тяжести оковъ, въ которой много лѣтъ
Они сухой песокъ безъ устали пахали,
На коемъ волоски хотя и выростали,
Но только не для нихъ, чьи головы въ привѣтъ
Подъ гнётомъ вѣковымъ ужь слишкомъ поникали,
А нёба крѣпли лишь подъ жвачкою печали.
Немногіе, они -- въ стремленіи своёмъ,
Помимо злобы дня, идти добра путёмъ --
Не смѣшиваютъ съ нимъ всѣхъ этихъ отклоненій,
Которые, какъ моръ иль гулъ землетрясеній,
Пугаютъ лишь на мигъ, предоставляя въ мглѣ
Разрушенное зломъ возстановить землѣ...
Свобода, слава, мощь -- о, троица святая!
Вы здѣсь когда-то вкругъ царили, не смолкая.
Союзъ сильнѣйшихъ странъ, въ то время, какъ твой флагъ
Вкругъ зависть возбуждалъ, какъ охранитель благъ,
Могъ только власть твою, Венеція, ослабить,
Но духа у тебя не въ силахъ былъ ограбить.
Цари, которыхъ ты здѣсь чествовала вкругъ,
Любили коротать съ тобою свой досугъ,
А если иногда тебя и унижали,
То не любить тебя себѣ не позволяли.
То жь чувство вкругъ къ тебѣ питало большинство,
Взирая на тебя какъ бы на божество,
Въ которомъ зло само являлося любовью.
Ты не дышала зломъ, не упивалась кровью.
Но, побѣждая, вкругъ лишь радость разливала,
Причёмъ Господень крестъ вездѣ возстановляла,
Который съ высоты твой стягъ благословлялъ
И полумѣсяцъ тѣмъ склоняться заставлялъ.
Да, если онъ померкъ, то этимъ міръ обязанъ
Тебѣ, кто нынѣ имъ затоптанъ въ грязь и связанъ.
Республика главу склонила въ трёхъ частяхъ
Стенящей вкругъ земли: Венеція во прахъ
Затоптана врагомъ, Голландія склонилась
Предъ скиптромъ золотымъ и въ пурпуръ облачились,
И если между горъ Гельвеція одна
Красуется ещё, какъ вольная страна,
То не на долго. Власть до времени лукава:
Окрѣпнетъ -- и твоя навѣкъ померкнетъ слава.
Да, нынѣ лишь одна великая страна
Высоко надъ землёй подъемлетъ рамена.
Равнинъ и горъ ея могучіе сыны
Въ незыблемой любви къ свободѣ взрощены,
Которую отцы такъ храбро защищали
И, умирая, имъ въ наслѣдство завѣщали.
И эта-то любовь, наслѣдье ихъ сердецъ,
Сплела отчизнѣ тотъ невянущій вѣнецъ,
Который край родной отъ странъ тѣхъ отличаетъ,
Гдѣ человѣкъ главу предъ скипетромъ склоняетъ.
Межь братьями меньшой, онъ старшимъ показалъ,
Что флагъ, пловучій щитъ британскихъ гордыхъ скалъ,
Склониться долженъ въ прахъ предъ тѣмъ, кто, полнъ любови
Къ странѣ, купилъ её цѣной дешовой крови.
Пусть въ человѣкѣ кровь вздымается волной,
А не сочится въ нёмъ лѣнивою струёй,
Тѣмъ дѣлая его похожимъ на больного,
Который, отдохнувъ, чуть двигается снова.
Не лучше ли въ землѣ съ спартанцами лежать,
Въ ущельяхъ Ѳермопилъ сдержавшихъ персовъ рать,
Чѣмъ утонуть въ грязи, чѣмъ взятымъ быть трясиной!
Нѣтъ, лучше во сто вратъ, промчавшись надъ пучиной,
Разбавить океанъ одной живой струёй,
Одною душъ отцовъ достойною душой.
Усиливши тѣмъ край святой свободы сыномъ,
А міръ -- ещё однимъ свободнымъ гражданиномъ...
Перевод Н. В. Гербеля (1877).