Послѣдніе мѣсяцы равенскаго періода Байрона (см. біографію) ознаменованы рядомъ высокохудожественныхъ произведеній ("Сарданапалъ", "Два Фоскари", "Каинъ", "Видѣніе суда", "Небо и земля"). Среди нихъ "Сарданапалу" слѣдуетъ отвести одно изъ первыхъ мѣстъ. Посвящая трагедію "великому Гете". Байронъ очевидно придавалъ ей важное художественное значеніе. Замѣчательно, что трагедія была написана въ періодъ особеннаго увлеченія Байрона революціонными идеями -- и нисколько не отразила ихъ. Въ своемъ родѣ это едва-ли не самое объективное произведеніе поэтическаго творчества Байрона. Автобіографическихъ элементовъ и художественной оцѣнки мы коснемся ниже, теперь-же обратимся къ исторической основѣ пьесы.
Сюжетъ пьесы Байрона заимствованъ изъ разсказа Діодора Сицилійскаго о гибели ассирійскаго царя Сарданапала. По-смотримъ, какъ излагаетъ эти событія древнегреческій историкъ (23 § II к.).
"Сарданапалъ, послѣдній ассирійскій царь, тридцатый послѣ Нина, основателя царства, превзошелъ всѣхъ своихъ предшественниковъ въ наклонности къ удовольствіямъ и наслажденіямъ. Не довольствуясь тѣмъ, что онъ не показывался никогда внѣ дворца, Сарданапалъ жилъ во всемъ подобно женщинѣ. Проводя время между распутными женщинами, онъ одѣвался въ пурпуръ и тонкія ткани. Онъ носилъ женское платье и лицо его и все тѣло были настолько лишены мужественнаго вида, благодаря бѣлиламъ и другимъ снадобьямъ распутныхъ женщинъ, что ни одна изъ нихъ не могла казаться болѣе женственной. Онъ даже выработалъ себѣ женскій голосъ". Далѣе Діодоръ распространяется объ излишествѣ ѣды и питья Сарданапала, объ его порочности, непризнававшей ни пола, ни возраста. Онъ такъ погрязъ въ своей жаждѣ удовольствій, что наслажденіе сдѣлалъ своимъ закономъ. Для себя онъ сочинилъ (по Діодору) слѣдующую эпитафію:
"Ты смертенъ. Подумай объ этомъ, наслаждаясь жизнью, успокой требованія сердца, наслажденіе не существуетъ для мертвыхъ. Я -- теперь прахъ, а когда то повелитель царственной Ниневіи. Лишь то, что доставили мнѣ искусство, забава и наслажденіе -- мое; прочія же блага я покинулъ".
Въ слѣдующемъ § (24) Діодоръ разсказываетъ о возстаніи Арбака. Арбакъ былъ мидійскій военачальникъ, очень сильный и храбрый. Сатрапъ Вавилона Белезисъ, жрецъ, сообщилъ Арбаку, что, по предсказанію звѣздъ, послѣ Сарданапала онъ будетъ царствовать надъ всею страною. Арбакъ обѣщалъ Белезису вавилонскую сатрапію безъ всякой дани. Арбакъ привлекаетъ на свою сторону предводителей войскъ, недовольныхъ бездѣятельнымъ царемъ. Желая лично убѣдиться въ изнѣженности царя, Арбакъ черезъ евнуха проникаетъ во дворецъ и видитъ разгулъ Сарданапала. Его рѣшеніе занять престолъ слабаго царя окончательно созрѣло, и онъ вооружаетъ мидянъ, а Белезисъ -- вавилонянъ. Возставшихъ было около 40.000.
Изъ § 25 мы узнаемъ, что Сарданапалъ, узнавъ о мятежѣ, собралъ вѣрныя войска и оттѣснилъ враговъ къ горамъ. Оправившись, они вновь выступили на равнину и ждали битвы. Сарданапалъ выставилъ противъ нихъ свое войско. Онъ назначилъ цѣну за голову Арбака въ 200 талантовъ золота, но между солдатами Арбака не нашлось измѣнника. Такая-же награда и столь-же безуспѣшно была предложена за голову Белезиса. Произошла битва, въ которой мятежники были вновь разсѣяны. На военномъ совѣтѣ, по настоянію Белезиса, было рѣшено продолжать кампанію. Въ завязавшейся битвѣ царь опять побѣдилъ и овладѣлъ лагеремъ враговъ. Арбакъ считалъ дѣло проиграннымъ и хотѣлъ распустить войска, но Белезисъ удержалъ его, предсказывая черезъ пять дней неожиданную помощь, согласно указанію звѣздъ.
Въ § 26 разсказывается, какъ на встрѣчу бактрійцамъ, идущимъ на помощь царю, отправляется Арбакъ и склоняетъ ихъ на свою сторону. Сарданапалъ, не зная о случившемся, вновь предается наслажденіямъ и пирамъ, угощая и войско. Арбакъ, узнавъ отъ перебѣжчиковъ, что войско царя не ждетъ нападенія, застигаетъ врасплохъ пирующихъ. Царь съ немногими приближенными спасся бѣгствомъ въ городъ, гдѣ и заперся. Военачальникомъ надъ ратью Сарданапалъ назначилъ Саламена, брата жены, а самъ руководилъ защитой. Саламенъ погибъ въ битвѣ, а съ нимъ и все вѣрное царю войско; многіе потонули въ рѣкѣ, многіе были отрѣзаны отъ города. Убитыхъ было такое множество, что рѣка окрасилась кровью на большомъ разстояніи. Узнавъ о неудачѣ царя, подданные многихъ провинцій отъ него отложились. Сарданапалъ отправилъ жену и дѣтей къ вѣрному компадонейскому сатрапу, а самъ приготовился къ защитѣ. По предсказанію оракула, Ниневія могла быть взята лишь тогда, когда рѣка станетъ ея врагомъ. Сарданапалъ былъ увѣренъ, что этого не случится.
§ 27. Бунтовщики повели правильную осаду, но не могли взять города, защищаемаго крѣпкими стѣнами (усовершенствованныя осадныя машины, по замѣчанію Діодора, не были тогда извѣстны). Городъ въ изобиліи былъ снабженъ всѣмъ необходимымъ. Осада длилась два года. На третій годъ Евфратъ отъ дождей такъ сильно разлился, что затопилъ часть города. Тогда царь вспомнилъ пророчество и отчаялся въ спасеніи. Чтобы не попасть въ руки врагамъ, онъ приказалъ сложить громадный костеръ, положить на него драгоцѣнности, а женщинъ и евнуховъ заперъ въ зданіи, устроенномъ среди костра. Царь сгорѣлъ вмѣстѣ съ вѣрными слугами и сокровищами. Узнавъ о смерти Сарданапала, Арбакъ проникъ въ Ниневію и былъ провозглашенъ царемъ.
Для насъ не имѣетъ никакого значенія вопросъ объ исторической достовѣрности разсказа Діодора и дополняющихъ его нѣкоторыми подробностями историковъ {См. Duncker. Geschiclite d. Alterthums, т. 2, стр. 345 и сл. О Діодорѣ, см. Бузескулъ, Введеніе въ исторію Греціи, стр. 251 и сл.}. Мы ограничимся лишь указаніемъ, что Діодоръ былъ введенъ въ заблужденіе, спутавъ два историческіе момента и пріурочивъ гибель Ниневіи къ Сарданапалу, тогда какъ она была завоевана мидянами лишь при его малоизвѣстномъ преемникѣ. Историческій Сарданапалъ пріобрѣлъ своими многочисленными завоеваніями славное имя {См. Hommel. Geschichte Babyloniens u. Assyriens, стр. 694 и сл.}. Мы склоняемся даже къ тому мнѣнію, что въ приведенномъ, по Діодору, разсказѣ мы имѣемъ смѣсь исторіи и миѳа; въ основу послѣдняго легло представленіе о женскомъ, свѣтовомъ божествѣ {См. Duncker. Ibidem.}. Какъ бы то ни было фабула "Сарданапала" у Байрона вполнѣ удовлетворительно объясняется разсказомъ Діодора, и поэтъ, конечно, не углублялся въ исторію поэтическаго сюжета и не интересовался вопросами исторической критики источниковъ. Его манила привлекательная прелесть сюжета, уже намѣченная и въ прозаическомъ разсказѣ. Имя Сарданапала съ легкой руки греческихъ историковъ сдѣлалось нарицательнымъ еще со временъ Аристофъ и стало синонимомъ людей изнѣженныхъ, чувственныхъ и бездѣятельныхъ. Байронъ чутьемъ поэта видѣлъ, подобно историку, рядъ противорѣчивыхъ чертъ въ характерѣ Діодорова Сарданапала и, не прибѣгая ни къ исторической критикѣ, ни къ миѳологическимъ гипотезамъ, примирилъ эти противорѣчія художественной интуиціей, создавъ объективно-поэтическій обликъ Сарданапала.
Само собою разумѣется, что, при тенденціозномъ желаніи, весьма нетрудно сдѣлать Сарданапала автобіографическимъ признаніемъ Байрона. Такія попытки дѣлались не разъ. Въ ассирійскомъ царѣ можно видѣть черты, присущія поэту въ періодѣ его пребыванія въ Италіи; въ лицѣ Мирры -- гр. Гвиччіоли или одно изъ итальянскихъ увлеченій Байрона; жена Сарданапала -- лэди Байронъ, а сцена свиданія царя и царицы воспроизводитъ будто бы одинъ изъ моментовъ супружескихъ отношеній четы Байронъ. При такомъ толкованіи задача историка литературы упрощается и даже упраздняется.
Однако такой пріемъ, вообще вполнѣ умѣстный въ толкованіи произведеній Байрона, непримѣнимъ къ "Сарданапалу". Образъ Сарданапала въ изложеніи Діодора преслѣдовалъ Байрона съ дѣтства (12 л.).
Уже въ изложеніи греческаго писателя бросается въ глаза рядъ противорѣчій, и чтобы примирить ихъ, понадобилось высокое искусство поэта. Сарданапалъ, по Діодору, является чудовищемъ изнѣженности и испорченности,-- и при всемъ этомъ способнымъ къ геройскимъ подвигамъ. Черты грубаго эстета въ Сарданапалѣ отмѣчены и въ прозаическомъ разсказѣ Діодора -- поэту были даны смутныя и отдаленныя указанія. Сарданапалъ способенъ къ геройскимъ дѣяніямъ и вмѣстѣ съ тѣмъ лишенъ способности поступаться личными привычками и даже капризами для серьезной цѣли.
Весь смыслъ Байроновскаго "Сарданалала" заключается не въ драматической интригѣ, и не въ характерахъ главныхъ. дѣйствующихъ лицъ, а въ главномъ героѣ ассирійскомъ царѣ. Источники дали Байрону указаніе на двойственность характера Capданапала: въ нормальное время апатія, лѣнь, разностороннія чувственныя удовольствія, а въ роковой моментъ -- твердое мужество, безумная отвага и самообладаніе. Мотивировать эти переходы приходилось поэту -- и онъ отнесся къ своей задачѣ съ необыкновеннымъ искусствомъ.
Трудно представить себѣ болѣе неподходящія черты для трагическаго героя, чѣмъ тѣ, которыя мы находимъ у Сарданапала въ историческомъ источникѣ. Главная основа всякаго трагическаго героя -- его способность къ дѣйствію, его дѣятельная сила. Даже Шекспиру не удавалось создать трагическій характеръ, пассивный въ своей основѣ. Его Ричардъ II -- одно изъ слабыхъ произведеній, а герой пьесы въ сущности не играетъ первенствующей роли. Пассивность и бездѣятельность Сарданапала -- неотъемлемыя черты его характера, и Байронъ не только не ослабилъ ихъ, но даже усугубилъ. Ему предстояла высоко художественная задача -- обосновать эти черты. И поэтъ далъ этимъ чертамъ глубокую мотивировку, сообщивъ ассирійскому царю высокую гуманность и цѣльное, своеобразное философское міросозерцаніе.
Уже въ 1-мъ актѣ мы видимъ въ лицѣ Сарданапала не чревоугодливаго сластолюбца, не безвольнаго владыку, а человѣка съ опредѣленнымъ жизненнымъ міросозерцаніемъ, опредѣленной жизненной программой. Кровавые подвиги своихъ предковъ Сарданапалъ оцѣниваетъ весьма скептически и ѣдко осмѣиваетъ обманъ, къ которому его предки прибѣгали для удержанія въ покорности подданныхъ.
А ты чего бъ хотѣлъ?
Чтобъ я писалъ указы: "Повинуйся,
Народъ, царю, вноси въ его казну!
Служи въ его фалангахъ! жертвуй кровью
Изъ-за него, благоговѣйно падай
Предъ нимъ во прахъ, вставая, чтобъ нести
Тяжелый трудъ!" Иль такъ: "На этомъ мѣстѣ
Сарданапалъ сто тысячъ умертвилъ
Своихъ враговъ. Смотрите, вотъ ихъ гробы --
Его трофей!"
Мысли Сарданапала о тщетѣ земного напоминаютъ даже поэтическими образами гамлетовскіе мотивы:
Червякъ -- вотъ богъ! Онъ ѣстъ по крайней мѣрѣ
Твоихъ боговъ, покамѣстъ, наконецъ,
Сожравши все, безъ пищи не издохнетъ.
Еще обильнѣе подобными мотивами монологъ Сарданапала въ 1-мъ актѣ.
Ужели жизнь мою --
Коротенькую жизнь -- я тратить стану
Еще на то, чтобъ охранять ее
Ото всего, что бѣдную способно
Укоротить? Да стоитъ ли она
Такихъ трудовъ! Нѣтъ, жить, бояся смерти,
Бунтовщиковъ повсюду чуя, всѣхъ
Вокругъ себя за то подозрѣвая,
Что здѣсь они, а тѣхъ, что далеко --
Зато, что тамъ, значитъ ли въ могилу
До срока лечь?
Монологъ оканчивается выраженіемъ негодованія Сарданапала на подданныхъ, неспособныхъ оцѣнить кротости и снисходительности повелителя и доступныхъ лишь чувству страха.
Въ кротости и бездѣятельности Сарданапала слѣдуетъ видѣть не только пассивность, а результатъ цѣльнаго міровоззрѣнія -- скептически-эпикурейскаго. Царь -- прекрасный знатокъ людей; онъ ни на минуту не заблуждается относительно виновности Арбака и Белезиса, а щадитъ ихъ изъ отвращенія къ убійству. Политической зрѣлостью дышитъ его обращеніе къ Белезису
Прошу тебя замѣтить,
Что межъ землей и небомъ люди есть
Зловреднѣе того, кто управляя
Мильонами, не губитъ никого,
И, самого себя не ненавидя,
Къ другимъ людямъ, однакоже, настолько
Расположонъ, что даже тѣхъ щадитъ,
Которые его не пощадили бъ,
Стань вдругъ они владыками надъ ними.
Въ другомъ мѣстѣ Сарданапалъ говоритъ:
Хотя вполнѣ зависитъ ваша жизнь
Отъ моего дыханья и что хуже
Еще для васъ отъ страха моего,
Вамъ нечего, однако, опасаться:
Я мягокъ, да, но страха нѣтъ во мнѣ.
Сарданапалъ врагъ всякихъ страданій. Онъ скорбитъ, видя, сколько мукъ терпитъ человѣчество по винѣ самой природы, и считаетъ долгомъ всякаго человѣка не умножать, а облегчать участь ближняго.
Вѣдь всѣ мы: отъ раба
Послѣдняго до перваго монарха
Достаточно страдаемъ для того,
Чтобъ бѣдствія земного гнетъ природный
Не умножать, но роковой удѣлъ,
Намъ посланный судьбой, стараться только
Услугами другъ другу облегчать.
Что касается до личной программы Сарданапала, какъ правителя, то ее ни въ коемъ случаѣ нельзя видѣть въ знаменитой пародіи на надпись, приводимую Діодоромъ:
"Царь
Сарданапалъ, сынъ Анасиндаракса.
Въ единый день два города воздвигъ.
Ѣшь, пей, люби; все прочее не стоитъ
Щелчка".
Это -- игра остроумія царя, весьма кстати противополагается суровой сдержанности Салемена.
Сарданапалъ, по намѣреніямъ и желаніямъ, -- гуманнѣйшій правитель, котораго ни въ чемъ нельзя было бы упрекнуть, если бы мы имѣли дѣло съ частнымъ человѣкомъ. Но, какъ обладатель престола, Сарданапалъ вполнѣ непригоденъ, особенно если принять во вниманіе, что мы имѣемъ дѣло съ абсолютной монархіей, гдѣ иниціатива и отвѣтственность лежатъ на личности монарха. Положеніе Сарданапала требуетъ постояннаго напряженія энергіи, превосходящаго силы средняго человѣка. Отдыхъ и ослабленіе этой энергіи неминуемо ведутъ за собою ослабленіе и умаленіе власти, раздробляющейся между безчисленными ставленниками. Сарданапалъ совершилъ преступленіе особаго рода: преступленіе политическое; онъ не успѣлъ сохранить и спасти прерогативъ власти, ему данной (сравни справедливые упреки Салемена). Личные идеалы Сарданапала -- исключительно эстетическіе. Наслажденіе и наслажденіе всестороннее -- вотъ его лозунгъ. Онъ не только ставитъ Вакха, бога веселія и вина, выше своихъ обоготворенныхъ предковъ завоевателей, онъ тонко цѣнитъ красоту, гдѣ бы она ни появлялась: въ глазахъ-ли женщины, живописности убора и прелести ландшафта. Вспомнимъ обращеніе Сарданапала къ звѣздамъ.
О, за звѣзды ты не бойся --
Я ихъ люблю. Люблю смотрѣть, когда
Огни блестятъ на темно-синемъ сводѣ
И сравнивать съ глазами Мирры ихъ;
Люблю слѣдить, какъ ихъ лучи играютъ
На серебрѣ трепещущемъ Евфрата
Въ часы, когда полночный вѣтерокъ
Рябитъ рѣку-красавицу и стонетъ
Межъ тростника, стоящаго каймой
Вдоль береговъ.
Картина пира на галерѣ столь же поэтически описана Сарданапаломъ въ его обращеніи къ Миррѣ (1 актъ, послѣдняя сцена).
Равнымъ образомъ въ сценѣ самосожженія Сарданапалъ является изысканнымъ эстетомъ, котораго прельщаетъ въ моментъ смерти великолѣпная поза.
"Падетъ за царствомъ царство,
Какъ падаетъ теперь моя держава,
Славнѣйшая изъ всѣхъ, но и тогда
Уважатся людскимъ воспоминаньемъ
Послѣдній мой поступокъ и предастся
Для памяти народовъ".
Наиболѣе характерной для Сарданапала (хотя, можетъ быть, не оригинальной, а заимствованной у Шекспира) является сцена, гдѣ царь-эстетъ, готовый выступить въ послѣдній, рѣшительный бой, отъ котораго зависитъ и престолъ, и жизнь, теряетъ драгоцѣнное время, примѣряя шлемы. Его искренній ужасъ при видѣ неуклюжаго шлема заставляетъ забыть о трагизмѣ момента. Для эстета Сарданапала головной уборъ имѣетъ первостепенное значеніе.
Въ общемъ предъ нами не восточный деспотъ, но добрый и гуманный человѣкъ, возвышающійся до акта воли лишь въ роковыя минуты своей жизни. Сарданапалъ долженъ погибнуть, такъ какъ бездѣятельность не возможна въ его положеніи. Сарданапалъ упустилъ изъ виду, что судьба не дала ему положенія частнаго человѣка, и онъ не вправѣ устраивать жизнь по собственному усмотрѣнію. Какъ государственный и общественный дѣятель, Сарданапалъ заслуживаетъ полнаго осужденія: легкомысленно онъ отдалъ свою власть людямъ, грубо злоупотреблявшимъ ею.
Изъ остальныхъ дѣйствующихъ лицъ на первомъ планѣ стоитъ Мирра -- рабыня и возлюбленная Сарданапала, которую поэтъ съ умысломъ сдѣлалъ гречанкой, дочерью свободнаго народа, и привязалъ ее узами любви къ восточному деспоту. Мирра обладаетъ въ одно и то же время и чрезвычайно женственной, и сильной и мужественной натурой. Байронъ сдѣлалъ ее гречанкой, чтобы надѣлить ее гражданскими чувствами, неизвѣстными дочерямъ Востока. Не только на пути къ удовольствію, но и на пути къ славѣ и смерти Мирра готова сопровождать Сарданапала. Она не покидаетъ любимаго человѣка тогда, когда все ему измѣняетъ. Съ проницательностью любящей женщины она чуетъ грозящую царю опасность и съ прозорливостью государственнаго мужа убѣждаетъ его своевременно принять мѣры къ самосохраненію. Ее, свободную гражданку Греціи, тяготитъ двойное рабство: внѣшнее, зависящее отъ положенія рабыни, и внутреннее -- отъ силы любовнаго чувства; послѣднее даетъ ей точку отправленія въ попыткахъ спасти царя, быть достойною его спутницей. Въ послѣднія минуты своей жизни Мирра является настоящей гражданкой, возвышающейся надъ уровнемъ варварской толпы. Любовь къ царю и свободѣ даетъ Миррѣ силы съ наслажденіемъ умереть мученическою смертью на кострѣ. Необыкновенная деликатность и тонкость натуры Мирры сказались между прочимъ и въ ея отношеніи къ Заринѣ, супругѣ Сарданапала. Ни на минуту гречанка не пытается узурпировать положенія царицы и злоупотреблять своимъ вліяніемъ на царя. Замѣчательнымъ тактомъ и необыкновенною кротостью Мирра обезоруживаетъ даже законнаго защитника правъ царицы, ея брата Салемена. Лучше всего обрисовывается Мирра въ монологѣ, гдѣ она восхищается прекрасной картиной солнечнаго восхода (нач. V д.) и въ ея обращеніи къ Сарданапалу (конецъ IV д.).
Все громкое, блистательное можетъ
У брата-человѣка человѣкъ
Насильственно похитить: царства гибнутъ,
Войска бѣгутъ и падаютъ, друзья
Становятся врагами, рабъ уходитъ,
Вездѣ обманъ -- и измѣняютъ тѣ
Скорѣе всѣхъ, которые всѣхъ больше
Одолжены; и только та душа,
Что любитъ безкорыстно, не измѣнитъ
Любимому.
Параллельно Миррѣ выводится Байрономъ въ трагедіи законная жена царя Зарина. Она столь-же достойная женщина, какъ и Мирра, но становится особенно привлекательной въ силу своего тяжелаго положенія: вѣрной, но не любимой и покинутой жены. За ласковое слово Сарданапала Зарина готова простить ему всѣ обиды и слѣдовать за нимъ въ опасностяхъ. Трагизмъ положенія царицы усугубляется присутствіемъ дѣтей, изъ-за которыхъ она вынуждена пожертвовать долгомъ остаться въ роковую минуту при супругѣ.
Характеры остальныхъ дѣйствующихъ лицъ не сложны. Честный, суровый Салеменъ, древній римлянинъ по характеру и темпераменту, будетъ до конца дней своихъ хранить вѣрность своему долгу; его фигура мастерски написана во весь ростъ. Мягкость и кротость чужды Салемену и только героизмъ и непоколебимая вѣрность Мирры вызываютъ его честное одобреніе. Белезисъ, Арбакъ изображены поэтомъ по намекамъ, имѣющимся въ источникахъ. Всѣ прочія лица имѣютъ несущественное, эпизодическое значеніе.
Байронъ, какъ онъ самъ заявляетъ въ предисловіи, никогда не имѣлъ въ виду поставить "Сарданапала" на сцену. Дѣйствительно, несмотря на три единства, трагедія не обладаетъ сценическими достоинствами. Тщательно отдѣланный, глубокій характеръ Сарданапала, напоминающій и Гамлета, и Ричарда II, не заключаетъ благодарныхъ для трагическаго героя чертъ. Въ Сарданапалѣ слишкомъ много гамлетовскаго, но безъ той своеобразной энергіи, которую проявляетъ датскій принцъ, энергіи продолжительной и устойчивой, каковою не обладаетъ восточный повелитель. За минутными вспышками у Capданапала слѣдуетъ глубокая апатія и весь смыслъ трагедіи въ тонкой и отчетливой обрисовкѣ характеровъ двухъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ.
Нельзя отрицать безусловно автобіографическаго значенія "Сарданапала". Въ нѣкоторыхъ эпизодахъ звучатъ несомнѣнно личныя ноты; напр., въ сценѣ свиданія царственной четы слышатся отзвуки грустной семейной исторіи Байрона, въ самообличеніяхъ царя -- просвѣты горькаго раскаянія поэта и неоднократно выраженнаго желанія примиренія съ лэди Байронъ. Но при всемъ этомъ изъ всѣхъ произведеній Байрона "Сарданапалъ" -- наименѣе автобіографическое. Авторъ писалъ его въ Равеннѣ, въ разгарѣ политическихъ увлеченій своихъ, -- а въ трагедіи мы видимъ художественно и объективно очерченные характеры и ни слѣда тѣхъ революціонныхъ идей, поборникомъ которыхъ былъ поэтъ. Мало того: въ трагедіи видно отвращеніе автора отъ кровавыхъ переворотовъ, сопровождающихъ смѣну всякаго режима.
Байронъ, посвятилъ "Сарданапала" Гете. Авторъ "Фауста" высоко цѣнилъ англійскаго поэта и его вниманіе. Эккерманъ (подъ 26 марта 1826 г.) отмѣчаетъ: "Гете за обѣдомъ былъ въ свѣтломъ, сердечномъ расположеніи духа; онъ получилъ сегодня драгоцѣнную рукопись, именно автографъ Байронова посвященія "Сарданапала".Онъ показывалъ намъ ее послѣ обѣда, причемъ упрашивалъ свою дочь возвратить ему письмо лорда Байрона изъ Генуи*. Впослѣдствіи Гете въ особой статьѣ (Lebensverhältniss zu Byron. 1833) сообщаетъ читателямъ о своихъ отношеніяхъ къ Байрону. Они ограничивались немногимъ: Байронъ посвятилъ Гете "Сарданапала" и "Вернера". Въ 1823 г. онъ написалъ ему письмо изъ Генуи, рекомендуя одного молодого человѣка, на которое Гете отвѣчалъ стихами. На стихи послѣдовалъ со стороны Байрона прочувствованный отвѣтъ.
Гете посвятилъ нѣсколько статей произведеніямъ Байрона и много говоритъ объ англійскомъ поэтѣ въ своихъ "Разговорахъ съ Эккерманомъ". Относительно "Сарданапала" онъ высказывается лишь одинъ разъ и то косвенно, по поводу пресловутыхъ трехъ единствъ. Говоря о Байронѣ, Гете однажды замѣтилъ: "Онъ разрѣшаетъ драматическіе узлы такъ, какъ и не ожидаешь, и всегда лучше, чѣмъ воображаешь себѣ". Далѣе: "Гете посмѣялся надъ лордомъ Байрономъ, который въ жизни ничѣмъ себя не стѣснялъ и не справлялся ни съ однимъ закономъ, и подчинился напослѣдокъ нелѣпѣйшему закону трехъ единствъ. Онъ столь-же мало понималъ основу этого закона, какъ и другіе. Основа -- ясность изображенія, и три единства хороши по стольку, по скольку способствуютъ ея достиженію".
Всѣ похвалы Гете Байрону блѣднѣютъ передъ тѣмъ памятникомъ, который великій нѣмецкій поэтъ воздвигъ своему молодому собрату во 2-й ч. "Фауста". Изображая его въ лицѣ Эндиміона, Гете даетъ слѣдующее поясненіе: "Я никого, кромѣ его, не могъ избрать представителемъ новой поэзіи, потому что онъ, конечно, величайшій талантъ нашего вѣка. И при этомъ, Байронъ ни классикъ, ни романтикъ; онъ былъ само нынѣшнее время. Такой мнѣ и требовался. Сверхъ того, онъ подходилъ и по своей неудовлетворенной натурѣ, и по своему воинственному стремленію, благодаря чему и погибъ при Миссалунги".
Выражая мысль Гете нѣсколько иначе, можно сказать, что въ "Сарданапалѣ" Байронъ является и классикомъ, и романтикомъ. Внѣшній ходъ трагедіи онъ стремится обусловить классическими тремя единствами, въ пользованіи источниками и въ характеристикѣ персонажей онъ примыкаетъ къ самымъ смѣлымъ романтикамъ. "Сарданапалъ" стушевывается на фонѣ другихъ, болѣе яркихъ и сильныхъ произведеній Байрона, но и эта пьеса достойна репутаціи великаго поэта и человѣка.
Л. Шепелевичъ.