Станcы, сочиненные во время грозы
Надъ Пиндомъ ночь; съ его высотъ
Несется бури вой,
И небо гнѣвъ свой шумно льетъ
Изъ тучи грозовой.
Нашъ проводникъ ушелъ, пропалъ...
Лишь молній блескъ въ ночи
Блеститъ на путь нашъ между скалъ
И золотитъ ручьи.
Что тамъ? Не хижину ль открылъ
Блескъ молній сквозь туманъ?
Намъ кровъ такъ нуженъ... Нѣтъ, то былъ
Турецкій лишь курганъ.
Сквозь водопадовъ шумъ и громъ
Я слышу кличъ: землякъ
Страны родимой языкомъ
Зоветъ сквозь дождь и мракъ.
Чу! Слышенъ выстрѣлъ. Другъ иль врагъ?
Другой гремитъ вдали...
Я понялъ: это горцамъ знакъ,
Чтобъ къ намъ на помощь шли.
Но кто жь рискнетъ, чтобъ намъ помочь,
Въ такую глушь идти?
И кто услышитъ въ эту ночь
Сигналы на пути?
Да кто и слышитъ, тотъ едва ль
Пойдетъ сквозь дождь и грязь
Въ опасный путь, во тьму и даль,
Разбойниковъ боясь.
О, страшный часъ! Громъ тучи рветъ,
Льетъ ливень безъ конца, --
Но мысль одна во мнѣ живетъ
И грѣетъ грудь пѣвца.
Въ тотъ мигъ, какъ дикою тропой
Брожу я здѣсь вокругъ
Стихіи жертвою слѣпой, --
Гдѣ ты, Флоренса, другъ?
Не на моряхъ, не на моряхъ!
Вѣдь ты пустилась въ путь
Уже давно! Пусть бури страхъ
Мою лишь мучитъ грудь!
Когда прощальный поцѣлуй
Я далъ,-- сирокко дулъ;
Давно, давно межъ пѣнныхъ струй
Корабль твой промелькнулъ.
Давно въ Испаніи вы всѣ,
Опасности ужь нѣтъ;
Жаль, если бъ рокъ судилъ красѣ
Въ моряхъ пить чашу бѣдъ!
Мнѣ свѣтитъ лучъ твоей красы,
Я помню дни утѣхъ,
Какъ мчались быстрые часы
Сквозь музыку и смѣхъ.
О, если Кадиксъ не въ плѣну, --
Меня ты вспомяни!
Поди къ широкому окну,
Въ морскую даль взгляни!..
Калипсо островъ вспомни,-- рай,
Столь сердцу дорогой!
Другимъ улыбокъ сто раздай,
Мнѣ -- вздохъ единый твой!..
Толпа влюбленныхъ вдругъ узритъ,
Что поблѣднѣла ты
И что слезинка чуть дрожитъ
Чудесной красоты.
На шутки фатовъ вновь лицомъ
Вся вспыхнешь ты тогда,
Стыдясь, что вспомнила о томъ,
Въ чьихъ мысляхъ ты всегда...
Улыбкой, вздохомъ ли даря, --
Ты все же далека...
Къ тебѣ чрезъ горы и моря
Летитъ моя тоска!
КОММЕНТАРИИ
"Написано 11 октября 1808 г., ночью, во время бури, когда проводники заблудились на дорогѣ въ Нитцу, близъ горнаго кряжа, ранѣе называвшагося Пиндомъ, въ Албаніи". (Прим. Байрона).
Ср. примѣчаніе къ строфѣ XLVIII 2-й пѣсни Чайльдъ-Гіарольда.
Стансы, написанные, когда авторъ проѣзжалъ по Амвракійскому заливу
Вотъ Акціумъ! Луной сребрится
Небесъ безоблачный эѳиръ;
Здѣсь, Нила дивная царица,
Шелъ для тебя на ставку міръ.
Здѣсь, подъ поверхностью лазурной,
Для многихъ римлянъ былъ конецъ;
Здѣсь честолюбецъ, въ страсти бурной,
Забылъ для женщины вѣнецъ.
Флоренса, другъ, души отрада!
Влюбленъ я больше, чѣмъ Орфей,
Чей зовъ извлекъ жену изъ ада!
Прекрасна ты, я -- въ цвѣтѣ дней.
Мой другъ! Въ тотъ вѣкъ прекрасный, смѣлый,
Міръ ставкой былъ для красоты,
Будь каждый бардъ царемъ,-- рой цѣлый
Антоніевъ плѣнила бъ ты!
Но все жъ, клянусь красой глазъ милыхъ,
Твоихъ кудрей, о мой кумиръ, --
Міръ за тебя я дать не въ силахъ,
Тебя жъ -- не отдалъ бы за міръ!
Написано 14 ноября 1809.
Стихотвореніе, написанное послѣ того, какъ авторъ переплылъ изъ Сестоса въ Абидосъ
Чрезъ Геллеспонтъ, потокъ огромный
(Всѣмъ дѣвамъ дорогъ тотъ разсказъ)
Во мглѣ декабрьской ночи темной
Леандръ отважно плылъ не разъ.
Онъ все забылъ,-- въ мечтахъ лишь Геро;
Холодный валъ, въ ночной тиши,
Вокругъ плескалъ... Клянусь Венерой,
Мнѣ жаль влюбленныхъ отъ души!
Я, жалкій выродокъ, въ дни мая
Рискнулъ на пробу слабыхъ силъ --
И, мокрый, члены разминая,
Ужъ мню, что подвигъ совершилъ.
Коль вѣрить миѳу, точно были,
Богъ знаетъ, что въ душѣ тая,
Онъ къ милой плылъ; мы оба плыли,
Онъ для любви,--для славы я.
Но боги портятъ смертнымъ славу:
Обоимъ вреденъ былъ порывъ;
Онъ трудъ утратилъ, я -- забаву,
Онъ утонулъ, а я -- чуть живъ.
КОММЕНТАРИИ
3 мая 1810 г., въ то время, когда фрегатъ Сальсетта, подъ командою капитана Базсерста, стоялъ въ Дарданеллахъ, одинъ изъ офицеровъ этого фрегата -- лейтенантъ Экенхедъ и авторъ этого стихотворенія переплыли съ европейскаго берега на азіатскій или, точнѣе,-- изъ Абидоса въ Сестосъ. Все разстояніе отъ того мѣста, гдѣ мы бросились въ воду, до мѣста, гдѣ мы вышли нa другой берегъ, включая и простраяство, на которое мы были отнесены теченіемъ, опредѣлялось офицерами фрегата болѣе, нежели въ четыре англійскія мили, хотя дѣйствительная ширина пролива составляетъ всего одну милю. Теченіе такъ быстро, что ни одна лодка не въ состояніи переплыть проливъ по прямому направленію. Объ этомъ можно, до нѣкоторой степени, судить по тому обстоятельству, что все разстояніе было пройдено однимъ изъ пловцовъ въ часъ пять минутъ, а другимъ -- въ часъ десять минутъ. Вода была очень холодна, вслѣдствіе таянія горныхъ снѣговъ. Мы хотѣли плыть недѣли за три передъ тѣмъ, въ апрѣлѣ; но такъ какъ мы въ тотъ самый день уже проѣхали верхомъ изъ Троады и такъ какъ вода была совсѣмъ ледяная, то намъ пришлось отложить свою попытку до того времени, когда фрегатъ сталъ на якоръ ниже фортовъ. Мы переплыли проливъ, войдя въ воду значительно выше европейскаго форта, и вышли на другой берегъ ниже азіатскаго. Шевалье говоритъ, что одинъ молодой еврей переплылъ это разстояніе ради своей возлюбленной, а по словамъ Оливье, это было сдѣлано однимъ неаполитанцемъ; но нашъ консулъ ничего не зналъ объ этомъ и старался отговорить насъ отъ этой попытки. Намъ было извѣстно, что нѣсколько человѣкъ изъ экппажа Сальсетты переплывали еще болѣе значительныя разстоянія; меня удивляло только, что, въ виду сомнѣній въ правдивости разсказа о Леандрѣ, ни одинъ путешественникъ не попробовалъ провѣрить его на практикѣ. (Прим. Байрона) {Ср. Прим. къ Чайльдъ-Гарольду. п. IV, строфа CLXXXIV.}.
6 мая 1810 г. Байронъ написалъ въ дневникѣ Гобгоуза слѣдующія строки: "Все разстояніе, пройденное мною и Экенхедомъ, было больше четырехъ миль; теченіе было очень сильно и холодно; нѣсколько крупныхъ рыбъ встрѣчено было нами на половинѣ пути; мы не устали, но немного озябли; я исполнилъ это безъ особеннаго затрудненія".
Стихи въ книгѣ путешественниковъ въ Орхоменѣ
Въ этой книгѣ одинъ путешественникънаписалъ:
Въ страну искусства Альбіонъ прекрасный
Любовно сына шлетъ съ улыбкой ясной;
Прекрасна цѣль, и, ею вдохновленъ,
Свое въ Аѳинахъ имя пишетъ онъ.
Подъ этими стихами лордъ Байронъ приписалъ:
Нашъ скромный бардъ, подобно бардамъ многимъ,
Безвѣстный, пишетъ имя съ ритмомъ строгимъ;
Но я скажу, безъ слишкомъ рѣзкихъ словъ,
Что имя лучше всѣхъ его стиховъ.
КОММЕНТАРИИ
"Въ Орхоменѣ, гдѣ находился храмъ Грацій, мнѣ хотѣлось воскликнуть: куда же убѣжали Граціи? Я совсѣмъ и не ожидалъ встрѣтить ихъ тамъ. Но вотъ явилась одна изъ нихъ съ позолоченными чашками и кофе, а другая -- съ книгой. Книга эта -- реестръ именъ... Въ томъ числѣ находится и имя лорда Байрона подъ четверостишіемъ, которое я вамъ пришлю", и пр. (Вильямъ, Путешествіе по Италіи, Греціи и пр.).
Прощанье съ Мальтой
Прощай, веселье въ Лавалеттѣ!
Прощай, сирокко, солнце, потъ!
Дворецъ, гдѣ рѣдко былъ я въ свѣтѣ,
Дома, куда опасенъ входъ,
Ступеньки улицъ, безъ изъятья
Всѣмъ, кто тамъ былъ, предметъ проклятья,
Купцы -- банкроты каждый день,
Шумливой черни брань и лѣнь,
Безъ писемъ почта, и болваны,
Съ другихъ болвановъ обезьяны,
И ты, проклятый карантинъ,
Мнѣ съ лихорадкой давшій сплинъ!
Прощай, театръ, предметъ зѣвоты,
Его сіятельства балы
И Петръ, достойный похвалы,
Хоть, несмотря на всѣ заботы,
Онъ, какъ ни бился, не достигъ,
Чтобъ нашъ полковникъ вальсъ постигъ;
Красивыхъ женщинъ вереница,
Мундиры красные и лица
Еще краснѣй, и спесь манеръ
Всей той толпы "en militaire"!
Уйду я, всѣхъ васъ покидая, --
Когда, зачѣмъ,-- не знаю самъ, --
Къ далекимъ сѣрымъ небесамъ,
Гдѣ виснетъ копоть городская,
Гдѣ такъ же скверенъ жизни складъ,
Немножко на иной лишь ладъ.
Прощайте жъ,-- нѣтъ, лишь до свиданья,--
Вы, флота вѣрные сыны,
Чьихъ славныхъ подвиговъ преданья
Гремятъ по обѣ стороны
Адріатическаго моря,
Предъ кѣмъ склонялись, тщетно споря,
Сломить не въ силахъ вашъ оплотъ,
То вражій вождь, то вражій флотъ;
Улыбки ночью, днемъ обѣды --
Повсюду вамъ сулятъ побѣды,
Какъ на войнѣ, въ дѣлахъ любви;
Слова нескромныя мои
Простите жъ мнѣ; примите съ жаромъ
Стихи мои: даю ихъ даромъ!
Для мистриссъ Фрэзеръ наступилъ
Теперь чередъ. Ты ждешь, читатель,
Моихъ похвалъ ей? Полно, кстати ль?
Когда бы я тщеславно мнилъ,
Что стоитъ капельки чернилъ
Моя хвала,-- безъ затрудненья,
Конечно, я бъ для восхваленья
Стишокъ -- другой ей посвятилъ;
Но здѣсь, могу сказать по чести,
Моей совсѣмъ не нужно лести:
Найдется ей, увѣренъ я,
Хвала получше, чѣмъ моя.
По свѣтски опытна, но вѣчно
Жива, проста, чистосердечна, --
Жить будетъ весело она
И музы лесть ей не нужна.
Ну, Мальта, тѣсная теплица,
Гдѣ стая воиновъ толпится!
Хоть я тебя не оскорблю
И прямо къ чорту не пошлю,--
Но все жъ, взглянувъ въ окно свободно,
Спрошу: на что же ты пригодна?
Затѣмъ опять въ свою тюрьму,
Отдавъ тебѣ вниманья лепту,
Вернусь я къ чтенью иль письму,
Свое лѣкарство вновь приму
(Въ часъ по двѣ ложки, по рецепту)
И предпочту колпакъ ночной
Бобровой шапкѣ, жребій свой
Благословивъ: весьма доволенъ,
Что лихорадкою я боленъ!
КОММЕНТАРИИ
Напечатано въ 6-мъ изд. стихотвореній, съ помѣтою: "26 мая 1811".
"Ступеньки улицъ"...
Главныя улицы города Ла-Валетты идутъ лѣстницами.
"Его сіятельства балы"...
Генералъ-майоръ Гильдебрандтъ Оксъ былъ преемникомъ сэра Ричарда Гудвина Китса въ должности "коммисіонера его величества по Мальтійскимъ дѣламъ". Во время его управленія островомъ тамъ свирѣпствовала чума.
Всей той толпы "en militaire".
Однажды Байронъ чуть не дрался на дуэли -- съ однимъ изъ офицеровъ штаба генерала Окса на Мальтѣ. (Гобгоузъ).
"Вы флота вѣрные сыны".
13 марта 1811 г. капитанъ Хостъ разбилъ соединенную франко-русскую эскадру у острова Лиссы, около далматинскаго берега. Французскій командорскій корабль La Favorite былъ сожженъ, и самъ командоръ Дюбурдье убитъ. Четыре побѣдоносные фрегата прибыли на Мальту 31 марта, и гарнизонъ Ла-Валетты выбѣжалъ безъ оружія ихъ привѣтствовать. Въ этомъ дѣлѣ принималъ участіе также и фрегатъ Volage, на которомъ Байронъ возвратился въ Англію (Кольриджь).
Для мистриссъ Фрезеръ наступитъ
Теперь чередъ...
Миссизъ Сюзанна Фрэзеръ издала въ 1809 г. книжку: "Камилла де Флоріанъ (дѣйствіе происходитъ въ Ла-Валеттѣ) и другія стихотворенія. Сочиненіе жены офицера" Байронъ былъ пораженъ ея поклоненіемъ Оссіану и съ интересомъ читалъ ея переложенія изъ Макферсона, а также хвалилъ и нѣкоторые другіе ея стихи.
Принесъ я цѣпь
(Съ турецкаго).
Принесъ я цѣпь -- уборъ красивый--
И лютню сладостную въ даръ;
Я вѣренъ былъ душой правдивой
И незаслуженъ былъ ударъ.
Въ подаркахъ этихъ чары были,
Чтобъ знать вдали, вѣрна-ль ты мнѣ;
Свой долгъ тѣ чары не забыли,
Но ты -- забыла свой вполнѣ.
Держались крѣпко цѣпи звенья,
Пока не трогалъ ихъ чужой,
И лютня пѣла -- до мгновенья,
Какъ взялъ ее соперникъ мой.
Въ чьихъ пальцахъ лютня онѣмѣла
И цѣпь распалася въ куски,--
Пусть снова цѣпь спаяетъ смѣло,
Натянетъ струны на колки.
Но все прошло! He тѣ ужъ всѣ вы,
Измѣна все разбила въ прахъ!
Прощай-же, сердце лживой дѣвы,
Нѣмая лютня, цѣпь въ кускахъ!..
Напечатано въ первый разъ при второмъ изданіи Корсара (1814).
Стихи, написанные на свободномъ листкѣ альбома "Радостей памяти"
Далекъ ли ты иль близокъ къ намъ, --
Всегда, мой другъ, твой даръ чудесенъ!
Такъ скажутъ всѣ, кто, какъ я самъ,
Пилъ медъ бесѣдъ твоихъ иль пѣсенъ.
Когда жъ придетъ ужасный срокъ,
Чья близость -- вѣчная обида
Друзьямъ,-- и "память" слезъ потокъ
Прольетъ надъ гибелью друида, --
О, какъ признательно тогда
Она тебѣ спасибо скажетъ
За этотъ даръ, и навсегда
Свое съ твоимъ безсмертье свяжетъ!
КОММЕНТАРИИ
Помѣта: "19 апрѣля 1812". Напечатано въ собраніи стихотвореній 1816 г., подъ заглавіемъ: "Сэмьюэлю Роджерсу".
"Роджерсъ молчаливъ -- и, можно сказать, суровъ. Когда онъ говоритъ, онъ говоритъ хорошо и обо всемъ изящномъ онъ говоритъ съ тою же красотою, какою отличаются его стихи. Когда вы входите къ нему въ домъ,-- въ его гостиную, въ его библіотеку -- вы говорите сами себѣ, что это -- жилище незауряднаго человѣка. Всякій уголокъ, -- диванъ, столъ, книга, брошенная на каминѣ, -- все свидѣтельствуетъ объ изяществѣ владѣльца". ( Дневникъ Байрона, 1812).
Адресъ, читанный на открытіи Дрюри-Лэнскаго театра, въ субботу 10 октября 1812 года
Въ ночь скорбную узнали мы со страхомъ,
Что Драмы храмъ пожаромъ истребленъ;
Въ единый часъ онъ пепломъ сталъ и прахомъ,
Палъ храмъ Шекспира, свергнутъ Аполлонъ.
Вы, кто стоялъ предъ грозною картиной,
Которая своею красотой
Какъ будто издѣвалась надъ руиной,--
Вы видѣли сквозь красный дымъ густой,
Какъ высилась горящая громада
Межъ пламени, весь мракъ съ небесъ гоня,
Какъ дивный столпъ Израилева стада;
Вы видѣли, какъ этотъ столпъ огня
Игралъ своимъ кровавымъ отраженьемъ
Въ волнахъ дрожащихъ Темзы, а вокругъ
Толпились въ страхѣ тысячи, съ волненьемъ
Дрожа за кровъ свой, если пламя вдругъ
Взвивалось вверхъ и небеса пылали
Отъ этихъ молній, какъ отъ грозовыхъ,
Пока пожаръ свирѣпый не затихъ,
Пока зола и пепелъ не застлали
To мѣсто, гдѣ храмъ Музъ былъ, и одна
Лишь отъ него осталася стѣна!
Скажите же объ этомъ храмѣ новомъ,
Смѣнившемъ тотъ великолѣпный храмъ,
Красою бывшій нашимъ островамъ:
Найдетъ ли вновь Шекспиръ подъ этимъ кровомъ
Весь свой почетъ, какъ прежде много разъ,
Достойный вмѣстѣ и его, и васъ?
Да, будетъ такъ! Въ томъ имени есть чары,
Чья власть сильнѣй, чѣмъ время и пожары!
Онѣ велятъ, чтобъ сцена ожила:
Да будетъ Драма, гдѣ она была!
И зданье это, пышно и громадно,
Здѣсь вознеслось. Скажите жъ: какъ отрадно!
О, пусть храмъ новый славою своей
Напомнитъ намъ всю славу прежнихъ дней!
Пусть будемъ мы гордиться именами
Еще славнѣй, чѣмъ были въ прежнемъ храмѣ!
Здѣсь наша Сиддонсъ дивною игрой
Сердца людей, волнуя, потрясала;
Здѣсь Гаррикъ, Дрюри нашего герой,
Пожалъ, какъ Росцій, при восторгахъ зала,
Послѣдніе изъ лавровъ: здѣсь онъ васъ
Благодарилъ въ слезахъ въ послѣдній разъ.
Но дайте же вѣнцы и новымъ силамъ,
He отдавайте ихъ однѣмъ могиламъ,
Гдѣ лишь безплодно вянутъ ихъ цвѣты!
Ихъ требуетъ, какъ требовалъ и прежде,
Нашъ Дрюри: дайте жъ вновь расцвѣсть надеждѣ,
Ожить служенью Музъ и красоты!
Вѣнецъ Менандру новому вручите,
He мертвецовъ однихъ лишь праздно чтите!
Прекрасенъ былъ дней славныхъ ореолъ,
Оставившій намъ гордыя преданья,
Когда еще нашъ Гаррикъ не ушелъ
И Бринсли намъ дарилъ свои созданья!
Мы, новые, гордимся славой ихъ, --
Тѣ такъ же предковъ славили своихъ;
И, если Память вызвала предъ нами,
Какъ Банко, тѣни царственныя въ рядъ,
И въ зеркало мы смотримъ, съ именами
Безсмертными, какія въ немъ царятъ, --
Помедлите жъ съ упрекомъ младшимъ братьямъ,
Подумайте, какъ трудно подражать имъ!
Друзья театра! Вы, предъ кѣмъ должны
Испрашивать похвалъ иль снисхожденья
И пьесы, и актеры! Одобренья
Иль казни властью вы облечены,
Лишь вы одни! И если путь ко славѣ
Порой сводился къ суетной забавѣ
И намъ краснѣть случалось отъ стыда
За то, что вы терпѣли иногда,
И если сцена, падая, не смѣла
Дурному вкусу положить предѣла, --
To пожелаемъ, чтобъ такой упрекъ
Никто отнынѣ бросить намъ не могъ
He безъ причинъ пятнавшій нашу славу,
Чтобъ тотъ укоръ теперь умолкъ по праву!
О, если рокъ вамъ судъ надъ Драмой далъ, --
He нужно намъ обманчивыхъ похвалъ,
И пусть актеръ вновь гордымъ быть съумѣетъ
И разумъ снова сценой завладѣетъ!
Прологъ оконченъ; Драма свой почетъ --
Обычая такъ повелѣла сила --
Отъ своего герольда получила;
Теперь онъ вамъ привѣтъ отъ сердца шлетъ;
Хотѣлось бы поэту, чтобъ и вами
Онъ принятъ былъ съ открытыми сердцами.
Вотъ занавѣсъ взвивается за мной;
Достоинъ будь же, Дрюри нашъ родной,
И прежнихъ дней, и своего народа!
Британцы -- наши судьи, вождь -- Природа;
Себя мы льстимъ надеждой угодить,
А вамъ желаемъ долго здѣсь судить.
КОММЕНТАРИИ
"...Затѣмъ выступилъ г. Эллистонъ и прочелъ слѣдующій адресъ, удостоенный преміи. Мы не можемъ назвать его исполненія удачнымъ: адресъ былъ прочитанъ и не изящно, и не вѣрно. О достоинствахъ самого этого произведенія предоставляемъ судить читателямъ. Мы не думаемъ, что оно признано было наилучшимъ изъ всѣхъ стихотворныхъ сочиненій, которыя разсматривались въ комитетѣ; но, вѣроятно, по своему содержанію и благодаря намекамъ на Гаррика, на г-жу Сиддонсъ и на Шеридана, оно было сочтено наиболѣе подходящимъ для даннаго случая, несмотря на то, что оно отчасти не музыкально и вообще нѣсколько вяло". "Morning Chronicle", 12 октября 1812).
Адресъ со скобками, доктора Плагіатора
Наполовину выкраденъ, съ соотвѣтствующими указаніями: предназначается для прочтенія, невнятнымъ голосомъ, мистеромъ -- -- при открытіи слѣдующаго новаго театра. Украденныя мѣста отмѣчены ковычками.
"Когда намъ цѣль энергію внушитъ",--
To Богъ вѣсть кто Богъ знаетъ что строчитъ.
"Предъ вами скромный монологъ въ стихахъ",--
Освистанный на сценѣ здѣсь "на дняхъ".
He сэръ ли Фрэтфуль "сонный" тотъ куплетъ
Писалъ, и сыну далъ читать свой "бредъ"?
"Но этому вашъ не дивился бъ умъ", --
Знай вы, какой нашъ авторъ поднялъ шумъ.
"Вы подавить улыбку бъ не могли", --
Когда бъ стихи нелѣпые прочли.
"Огонь! Пожаръ! Огонь!" He слишкомъ новъ
Тотъ стихъ: Лукрецій авторъ этихъ словъ.
"Ужасныя метафоры, чья цѣль --
Раскрыть намъ раны",-- точно фонтанель.
"Проснулась снова скорбь -- и -- прочь отъ ней!"
(Что жъ изъ того! He знаю, хоть убей).
"Но зри: надежда машетъ вновь крыломъ"
И мистеръ Г. читаетъ намъ о томъ,
О чемъ намъ докторъ Бесби сладко пѣлъ.
"Но, допустивъ сравненье малыхъ дѣлъ
Съ великими" (извѣстно это намъ,
Какъ переводъ грамматики для дамъ), --
Вотъ въ драмѣ "духъ побѣдный на яву
Тріумфъ свой правитъ" и -- увы -- Москву,
Какъ бочку "дегтя", сожигаетъ онъ.
"Въ Испаніи явилъ намъ Веллингтонъ
Тотъ духъ", и этимъ онъ доставилъ намъ
Для Дрюри-Лэна много мелодрамъ.
"Второй Мальбругъ Блэнгейма воскресилъ",--
А я и Джорджъ не пожалѣемъ силъ,
Чтобъ это въ драму превратить для васъ.
"Всегда цвѣли на островѣ у насъ
Искусства и науки". Чуръ меня:
Открытье это первый сдѣлалъ я!
"Британская поэзія! Твой духъ
Такъ вдохновилъ меня"... Одно изъ двухъ:
Иль я дуракъ, иль слава страшно лжетъ
"Тебя весь хоръ родныхъ искусствъ зоветъ",--
"Улыбки", "лиры", "кисти", то и се,
Ну, словомъ, что придумать можно,-- все;
И если такъ мы Грацій призовемъ,
To граціи немного будетъ въ томъ.
"Вы, три сестры, исполненныя чаръ,
У Купидона тотъ похитивъ даръ".
(Что я хочу сказать, легко пойметъ,
Конечно, всякій, кто не идіотъ), --
"Вашъ стройный хоръ" -- заботъ моихъ предметъ,
Чтобъ произвесть "божественный секстетъ", --
"Поэзія", тѣхъ нѣжныхъ нимфъ семью
Прославивъ, въ "высшихъ" ложахъ "роль свою
Играетъ": какъ воздушный нѣкій шаръ,
Туда вознесъ ихъ пѣсенъ Бесби жаръ.
"Сіяйте въ фарсахъ, въ пьесахъ въ блескѣ силъ!"
(За этотъ стихъ Джорджъ праздникъ получилъ)
"Нашъ новый Дрюри выше воспарилъ";
Такъ режиссеръ сказалъ,-- я повторилъ.
"Вы скажете, что это хвастовство";
He о поэмѣ ль рѣчь, что у него
Пропала? "Правда, правда: вамъ дано
Умѣрить гордость авторскую!" Но --
Въ газетахъ напечатанъ тотъ памфлетъ,
Который осмѣяли вы. "Поэтъ
Отъ васъ однихъ лишь можетъ ждать наградъ", --
Цѣною въ двадцать гиней, говорятъ.
"Награда ваша дорога вдвойнѣ", --
Хотѣлъ бы я, ее чтобъ дали мнѣ!
"Двойное чувство отъ двойныхъ причинъ":
Успѣха жаждемъ оба,-- я и сынъ.
"И если лучъ вашъ лаской намъ блеснетъ", --
Увидимъ мы, великъ ли нашъ доходъ.
КОММЕНТАРИИ
Напечатано въ "Morning Chronicle" 23 октября 1812 г.
Заимствованія сдѣланы изѣ "монолога", представленнаго въ комитетѣ Дрюриленскаго театра д-ромъ Бёсби и напечатано въ "Morning Chronicle" 17 октября 1812 г. Монологъ не былъ принятъ комитетомъ; тогда молодой сынъ Бёсби самовольно вышелъ на сцену Дрюриленскаго театра и сталъ читать монологь, но былъ удаленъ со сцены и арестованъ. Въ слѣдующій вечеръ самъ д-ръ Бёсби обратился къ публикѣ съ рѣчью изъ ложи и просилъ выслушать его сына; это было позволено, но, по слабости голоса молодого человѣка. его чтенія нельзя было разслышать. На это и намекаетъ Байронъ, говоря о чтеніи "невнятнымъ голосомъ". Д-ръ Бёсби перевелъ поэму Лукреція "О природѣ вещей". Переводъ этотъ былъ изданъ въ 1813 г. Въ числъ подписчиковъ на эту книгу находился и Байронъ, названный въ предисловіи "однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ поэтовъ нашего вѣка".
Стихи, найденные въ бесѣдкѣ, въ Хэльсъ-Оуэнѣ
Изображенный Драйденомъ дуракъ
Все время лишь свисталъ, за неимѣньемъ
Серьезныхъ мыслей. Если это такъ,--
Вины его полнѣйшимъ извиненьемъ
Была его невинность. Въ наши дни,
Когда бъ иные молодцы имѣли
Кимоновы таланты и умѣли
Досугъ свой тратить, какъ Кимонъ,-- они
Оставили бъ нелѣпыя затѣи,
He портили бъ прекрасныя аллеи
И пошлостью позорною своей
Краснѣть не заставляли бы гостей.
Судьба глупцовъ новѣйшихъ незавидна:
Гдѣ ни пройдутъ они,-- вездѣ постыдно
Оставятъ вздоръ и гадость за собои.
Такъ отъ рептилій гадкихъ, мерзкихъ взору,
Когда ползутъ по бѣлому забору,
Слѣдъ остается грязной полосой.
Напечатаны только въ 1832 г. Деревня Хельсъ-Оуэнъ находится въ Шропширѣ; неподалеку отъ нея -- Лисаусъ, бывшій жилищемъ поэта Шенстона.
Чтобъ помнилъ, помнилъ я тебя
Чтобъ помнилъ, помнилъ я тебя!
Пусть стыдъ и совѣсть до кончины,
Какъ сна ужаснаго картины,
Тебя преслѣдуютъ, губя!
Чтобъ помнилъ я тебя? О, да!
Тебя и мужъ твой помнитъ, вѣрно;
Предъ нимъ была ты лицемѣрна,
А мнѣ -- злой духъ была всегда!
Вызвано мимолетною связью Байрона, во время его пребывавія въ Лондонѣ, съ лэди Каролиной Ламмъ. Послѣ разрыва, лэди явилась однажды на квартиру поэта. Его не было дома. Лэди нашла на столѣ книгу и на первой ея страницѣ написала: "Помни меня!" Байронъ, по возвращевіи, тотчасъ же приписалъ подъ этой угрозой два куплета, впервые напечатанные въ книгѣ Медвина: "Conversations of Lord Byron", 1824.
Къ времени
О время! Вольный твой полетъ
Влачитъ иль мчитъ за часомъ часъ, --
Весна ль летитъ, зима ль ползетъ, --
Влечетъ иль гонитъ къ смерти насъ.
Привѣтъ тебѣ! Свои дары
Съ рожденья ты вручило мнѣ;
Нести ихъ легче съ той поры,
Какъ ихъ несу наединѣ.
Я бъ не хотѣлъ, чтобъ скорбь мою
Сердца друзей дѣлить могли;
Я радъ, что всѣ, кого люблю,
Покой иль небо обрѣли.
Имъ миръ иль радость; а меня
Терзать ты не имѣешь силъ;
Тебѣ лишь годы долженъ я
И долгъ страданьемъ заплатилъ.
И въ скорби слѣдъ утѣхи скрытъ:
Съ ней власть твоя слабѣй была;
Страданій трудъ часы намъ длитъ,
Но не считаетъ ихъ числа.
Въ минуты счастья я вздыхалъ,
Боясь, что вновь продлишь мой срокъ;
Твой мракъ мнѣ радость застилалъ,
Но горя тьму сгустить не могъ.
Какъ твой ни мраченъ небосклонъ,
Моей души онъ не мрачнѣй;
Одной звѣздой украшенъ онъ:
Что не дано намъ вѣчныхъ дней.
Исчезни этотъ лучъ,-- и ты --
Пустая вещь, дней скучный счетъ,
Смѣсь пустяковъ и суеты,
Всѣмъ бремя, всѣмъ примѣръ заботъ.
Одно лишь вѣрно: твой полетъ,
Твой тихій ходъ -- имѣетъ срокъ;
Всѣхъ вихрь умчитъ, кто въ путь бредетъ,
И будетъ вѣчный сонъ глубокъ.
И вотъ съ улыбкой мыслю я,
Какъ будетъ гнѣвъ безсиленъ твой,
Когда вся злость и месть твоя
Постигнетъ камень лишь нѣмой.
Напечатано при седьмомъ изданіи Чайльдъ-Гарольда, 1814.
He лжива ты, но невѣрна
He лжива ты, но невѣрна
Тому, кого сама избрала;
Но тѣмъ то мука и страшна
И тѣмъ больнѣй печали жало;
Любовный пылъ въ тебѣ великъ,
Но ты разлюбишь въ тотъ же мигъ.
Обманщикъ гадокъ, ложь презрѣнна,
Обиденъ намъ обмана ядъ;
Но та, чье сердце откровенно,
Чьей страсти пылъ правдивъ и святъ,
Когда она измѣнитъ явно, --
Поймешь, что понялъ я недавно.
Кто жилъ и былъ хоть разъ влюбленъ, --
Отъ сладкихъ словъ къ печальной яви
Переходилъ и, отрезвленъ,
Свою мечту бранить былъ вправѣ:
Прогрезивъ счастья краткій срокъ,
Затѣмъ вдвойнѣ онъ одинокъ.
Что жъ долженъ чувствовать, кто вѣрно
И непритворно былъ любимъ,
Хоть коротка и эфемерна,
Любовь, какъ сонъ, прошла предъ нимъ?
Сочтетъ онъ горе бредомъ ложнымъ,
Твою жъ измѣну -- сномъ ничтожнымъ!
Напечатано при седьмомъ изданіи Чайльдъ-Гарольда, 1814. "Посылаю вамъ, для вашего новаго изданія, нѣсколько строфъ, которыя можно озаглавить: Пѣсня, или какъ-нибудь иначе", писалъ Байронъ Мёррею.
На вопросъ о началѣ любви
"Любви начало гдѣ?" Жестоко
Мнѣ задавать такой вопросъ!
Едва тебя завидитъ око, --
Оно любовью ужъ зажглось.
Но гдѣ конецъ любви таится?
Отвѣчу, глубь души раскрывъ:
Ей суждено страдать, томиться,
Но жить во мнѣ, пока я живъ.
Напечатано при седьмомъ изданіи Чайльдъ-Гарольда, 1814.
По поводу цитаты
"Я буду вѣкъ тебѣ вѣрна,
Хотя бъ навѣкъ разлучена".
Ты мнѣ вѣрна навѣкъ? Конечно!
Недѣлю,-- вѣрить я готовъ!
И мнѣ ль не знать, какъ любятъ вѣчно?
Я ждалъ фальшивыхъ этихъ словъ.
Съ тобой сошлись мы безъ порыва
И безъ разрыва разошлись;
Я видѣлъ, какъ была ты лжива, --
Но не тоскую,-- не хвались!
Одинъ ушелъ,-- другой на смѣну;
Кто жъ обвинитъ тебя? Никто!
И, пусть бранятъ твою измѣну, --
Свой вкусъ явила ты зато.
Я молодъ былъ, а онъ -- моложе;
Я былъ знакомъ, онъ -- новичекъ;
И, что всего въ любви дороже,
Онъ близокъ былъ, а я -- далекъ.
Ужели мало, въ самомъ дѣлѣ,
Семь дней въ тоскѣ пробыть одной?
Но вотъ, промчатся двѣ недѣли, --
Другой послѣдуетъ за мной"
И если такъ мѣняютъ дамы
Свою любовь въ недѣлѣ разъ, --
To подождемъ хоть годъ иль два мы, --
И полкъ составится изъ насъ.
Прощай, красавица! Безъ брани
Скажу приличное "прости";
He обманувшись, вѣкъ въ обманѣ
Тебѣ желаю я цвѣсти.
Лови жъ, любовь его лелѣя,
Минуты радостныхъ усладъ!
Пусть любитъ онъ тебя вѣрнѣе,
Чѣмъ ты меня,-- я буду радъ.
Напечатано съ рукописи въ изданіи Кольриджа 1900 г.
О, помни, другъ, того, кто страстью...
О, помни, другъ, того, кто страстью
Испытанъ тяжко, тщетно былъ,
И грозный часъ, подъ чьею властью
Никто не палъ, хоть и любилъ!
Все намъ блаженство такъ сулило:
Вздымалась грудь и взоръ твой млѣлъ;
Но ты страдала, ты молила, --
И свой порывъ я одолѣлъ.
Пусть вижу я, чего лишился.
Твою чтобъ совѣсть оградить,
Стыжусь тоски, съ какой рѣшился
Страданій годы отвратить;
Но помни это, если вторить
Начнутъ другъ другу клеветой
Мои враги, чтобъ опозорить
Того, кто сердцемъ былъ весь твой!
Пусть лгутъ! Твои узнали очи,
Какъ поборолъ я страсть свою;
Я и теперь -- одинъ, средь ночи --
Лишь чистый образъ твой люблю.
Увы! Сойдись мы въ тѣ мгновенья,
Какъ рокъ цѣпей не наложилъ, --
Любила бъ ты безъ преступленья,
А я бъ тебя достойнѣй былъ!
Живи же вновь вдали отъ свѣта,
Уединенье возлюбя,
И пусть, другъ милый, горе это
Послѣднимъ будетъ для тебя!
Съ разбитымъ сердцемъ въ свѣтѣ шумномъ
Сердца другихъ разбила бъ ты,
А наглецамъ его безумнымъ
Внушила бъ грѣшныя мечты.
Оставь же свѣтъ другимъ, кто слѣпо
Co скорбью смѣхъ смѣшать могли бъ, --
Такимъ, какъ я... Бѣги вертепа,
Гдѣ тотъ, кто чувствуетъ -- погибъ!
Мой другъ, дитя уединенья,
Чиста, нѣжна, свята, какъ храмъ, --
Здѣсь испытала ты волненья, --
Пойми жъ, дитя, что было бъ тамъ!
Прости слезу сердечной боли,--
Ее не даромъ вызвалъ я
Изъ милыхъ глазъ; но слезъ ты болѣ
He будешь лить изъ-за меня.
Хоть тяжело мнѣ знать, что вѣчно
Мы не увидимся съ тобой,--
Но заслужилъ я казнь, конечно;
Почти хвалю я жребій мой.
Люби тебя я съ меньшей силой, --
He приносилъ бы жертвъ я тѣхъ;
Я бъ легче снесъ разрывъ постылый,
Будь ты моя -- чрезъ тяжкій грѣхъ.
Напечатано при седьмомъ изданіи Чайльдъ-Гарольда, 1814. Можетъ быть, относится къ лэди Фрэнсизъ Веддерборнъ Уэбстеръ, какъ и сонеты къ Дженеврѣ.
Сонеты къ Дженеврѣ
I.
Лазурь твоихъ очей, кудрей волна,
Мечтательная блѣдность,-- знакъ томленья,--
И нѣжность, тихой грусти выраженья,--
Но безъ ея отчаянья,-- полна,--
Вся грустью такъ ты запечатлѣна,
Что, если бъ я не зналъ, какъ безъ сравненья
Безгрѣшна ты,-- я бъ могъ держаться мнѣнья,
Что тяжкой карѣ ты обречена.
Такимъ явился обликъ Магдалины,
Когда его кисть Гвидо создала;
Но сколь ты выше! Нѣтъ тебѣ причины
Къ раскаянью: ты ввѣкъ чужда была
Всего, что бъ могъ карать ударъ Судьбины,
Что бъ Добродѣтель осудить могла!
II.
Ты такъ блѣдна отъ думъ, не отъ печали;
Но блѣдность щекъ твоихъ мнѣ столь мила,
Что, если бъ вдругъ ихъ краска залила,--
Я бъ пожелалъ, что бъ розы бѣлы стали.
Въ очахъ твоихъ не хладный блескъ встрѣчали
Мои глаза: нѣтъ, ты смягчить смогла
Мой взоръ, въ немъ нѣжность матери зажгла
И радугой въ немъ слезы заблистали.
Сквозь темныя рѣсницы милыхъ глазъ
Намъ внизъ сіяетъ кротость сожалѣнья;
Такъ серафимъ съ небесъ, жалѣя насъ,
Глядитъ, хоть самъ не вѣдаетъ мученья;
Въ тебѣ съ величьемъ кротость такъ слилась,
Что полнъ любви я, полнъ благоговѣнья.
Оба сонета написаны 17 декабря 1813 г. и напечатаны при второмъ изданіи Корсара, 1814 г. Можетъ быть, относится къ лэди Фрэнсизъ Веддерборнъ Уэбстеръ.
МОНОДІЯ НА СМЕРТЬ Р. Б. ШЕРИДАНА,
читанная на сценѣ Дрюри-Лэнскаго театра.
Когда въ лучахъ заката, замирая
И уходя отъ насъ, въ ночную тѣнь
Склоняется сквозь слезы лѣтній день,--
Кто въ этотъ часъ, на тотъ закатъ взирая,
Не чувствовалъ, какъ, духъ его смиривъ,
Въ него нисходитъ нѣжности приливъ,
Какъ на цвѣтокъ -- роса, въ лучахъ играя?
Съ глубокимъ чувствомъ, чистымъ и святымъ,
Въ задумчивый часъ отдыха Природы,
Когда межъ тьмой и свѣтомъ золотымъ
Изъ мрака Время воздвигаетъ своды
Возвышеннаго моста,-- въ этотъ часъ,
Когда покой и миръ объемлютъ насъ,
Кто не знакомъ былъ съ думою безгласной,
Которую не выразить безъ слезъ,
Съ гармоніей святой, съ печалью ясной,
Съ сочувствіемъ души, высокихъ грезъ
Исполненной, къ отшедшему свѣтилу?
То не тоска болѣзненная,-- нѣтъ,--
Грусть нѣжная, душъ чистыхъ лучшій цвѣтъ,
Безъ горечи; лишь сладостную силу
Она имѣетъ; чуждъ ей всякій слѣдъ
Себялюбивыхъ чувствъ: она свободна
Отъ узъ мірскихъ, чиста и благородна,
Какъ капли слезъ, которыя пролить
Не стыдно намъ,-- не больно и таить.
Какъ эта нѣжность властвуетъ надъ нами,
Когда заходитъ солнце за холмами,
Такъ думъ полна душа и очи -- слезъ,
Когда мы видимъ огорченнымъ окомъ,
Какъ все, что смертно въ Геніи высокомъ,
Суровый рокъ безжалостно унесъ!
Могучій духъ нашъ міръ покинулъ; Сила
Великая изъ свѣта въ тьму вступила,--
Въ тьму безъ просвѣта! Славой онъ сіялъ,
Онъ славы всѣ лучи въ себѣ собралъ!
Блескъ остроумья, разума сіянье,
Огонь рѣчей, стиха очарованье,--
Исчезло все,-- все закатилось съ нимъ,
Съ навѣкъ зашедшимъ Солнцемъ золотымъ!
Остались, правда, убѣжавъ отъ тлѣнья,
Души безсмертной вѣчныя творенья,--
Зари его прекрасные труды,
Его полудня славные плоды,--
Осталась часть безсмертная титана,
Который смертью унесенъ такъ рано;
Но какъ мала та часть въ сравненьи съ нимъ,.
Чудеснымъ цѣлымъ: яркія частицы
Души, обнявшей все,-- то чаровницы
Ласкающей, то кличемъ боевымъ
Бодрящей насъ, то ласковой, то грозной!
Среди ль пировъ, въ бесѣдѣ ли серьезной,
Всегда онъ былъ властителемъ умовъ;
Хвалилъ его хоръ высшихъ голосовъ:
Его хвалить имъ было честью, славой!
Не онъ ли былъ заступникъ величавый
За женщину, когда до нашихъ странъ
Домчалъ свой вопль обиды Индостанъ?
Онъ, онъ потрясъ народы рѣчью жгучей,
Онъ былъ для нихъ карающимъ жезломъ
И Господа довѣреннымъ посломъ!
Смирясь предъ нимъ, какъ предъ грозящей тучей,
Хвалу ему воздалъ сенатъ могучій.
A здѣсь! О, здѣсь еще плѣняютъ насъ
Его души веселыя созданья;
Какъ прежде, юнъ и полнъ очарованья
Его живой сценическій разсказъ,
Гдѣ остроумье, радостно и дивно,
Безсмертное, струится непрерывно;
Какъ прежде, живъ портретовъ яркій рядъ,
Которые правдиво говорятъ
О тѣхъ, кто имъ служилъ оригиналомъ;
Все, что въ своей фантазіи живой
Онъ создавалъ, пріютъ нашло здѣсь свой,
Служившій славныхъ дѣлъ его началомъ;
Здѣсь и теперь блестятъ они вдвойнѣ,
Какъ въ яркомъ Прометеевомъ огнѣ,
Какъ слѣдъ былого, отблескъ величавый
Почившаго свѣтила -- солнца славы.
Но, можетъ быть, не мало есть людей,
Которымъ дивной Мудрости паденье
Доставить можетъ злое наслажденье,
Которымъ нѣтъ забавы веселѣй,
Какъ если умъ великій вдругъ сорвется
Съ возвышеннаго тона, для него
Природнаго, и скорбно ошибется?
О, пусть они сужденья своего
Удержатъ пылъ: быть можетъ, намъ придется
Увидѣть въ томъ, что въ ихъ глазахъ -- порокъ,
Одно лишь только горе! Тяжекъ рокъ
Для тѣхъ, чья жизнь вся на виду проходитъ,
За кѣмъ народъ глазами жадно водитъ,
Ища хвалы иль брани въ нихъ предметъ;
Ихъ имени -- во вѣкъ покоя нѣтъ:
Мученье Славы для глупцовъ отрадно!
Сокрытый врагъ, не зная сна, слѣдитъ
За жертвою внимательно и жадно,
Шпіонитъ онъ, и судитъ, и грозитъ;
Соперникъ, врагъ, завистникъ и губитель,
Озлобленный глупецъ и праздный зритель,--
Всѣ, кто чужому горю только радъ,
Его сразить, унизить норовятъ;
Приводятъ славы путь на край могилы,
Ошибки всѣ, что отъ избытка силы
Творитъ порою геній, стерегутъ,
Скрываютъ правду и безстыдно лгутъ,
Чтобъ, накопивъ несчастье и обиду,
Изъ клеветы воздвигнуть пирамиду!
Таковъ его удѣлъ; a если онъ
Притомъ еще болѣзнью удрученъ
Иль, нищету терпя и разоренье,
Забудетъ гордый духъ свое паренье
И принужденъ предъ Низостью дрожать,
Нападки грязной Злобы отражать,
Съ Позоромъ биться, a надежды ласку
Встрѣчать лишь, какъ обманчивую маску
Грядущихъ золъ,-- такъ диво ль, что бѣда
И сильнаго сражаетъ иногда?
Ta грудь, что всѣми чувствами богата,
Содержитъ сердце бурное въ себѣ:
Гроза и вихрь во всей ея судьбѣ,
Она борьбой и бурями чревата,
И если выше мѣръ напряжена,--
Отъ грозныхъ мукъ взрывается она.
Но прочь все это,-- еслибъ такъ и было,
Отъ насъ и нашей сцены! Въ этотъ часъ
Нашъ долгъ -- почтить почившее свѣтило,
Хоть не нужна хвала ему отъ насъ;
Воздать ему должны мы дань почтенья,
Дань слабую за годы наслажденья!
Ораторы блистательныхъ палатъ,
Скорбите: умеръ славный вашъ собратъ!
Великимъ Тремъ онъ равенъ былъ по силѣ:
Слова его -- безсмертья искры были!
Поэты драмы! Подвигомъ своимъ
Онъ вамъ примѣръ далъ: состязайтесь съ нимъ!
Вы, остроумцы, общества отрада --
Онъ былъ вашъ братъ: почтите прахъ его!
Угасла Сила высшаго разряда,
Разнообразьемъ дара своего
Великая; одно другого краше
Въ ней было: рѣчь, поэзія и умъ,
И рѣзвый смѣхъ, среди заботъ и думъ
Гармонію вносящій въ сердце наше!
Все это въ насъ живетъ и будетъ жить,
Пока мы будемъ гордо дорожить
Таланта гордой силою! Такого,
Какъ онъ, не скоро мы найдемъ другого
И возвращаться будемъ много разъ
Къ тому, что имъ оставлено для насъ,
Вздыхая и печалясь, что отъ вѣка
Лишь одного такого человѣка
Дала Природа, свой разбивъ чеканъ,
Когда былъ ею созданъ Шериданъ!
Знаменитый драматургъ, авторъ "Соперниковъ" и "Школы злословія", одинъ изъ руководителей Дрюри-Лэнскаго театра -- Ричардъ Бринсли Шериданъ род. въ Дублинѣ, 30 сент. 1751 г., учился въ Гарроуской коллегіи и завершилъ свое юридическое образованіе въ Лондонѣ. Въ 1780 г. онъ былъ избранъ въ парламентъ, примкнулъ къ оппозиціи, руководимой Фоксомъ, и въ министерствѣ послѣдняго занялъ должность товарища "секретаря казначейства", т. е. министра финансовъ. Въ министерства Питта Шериданъ, отличавшійся блестящимъ ораторскимъ талантомъ, былъ однимъ изъ главныхъ представителей оппозиціи.
Когда Муръ занялся составленіемъ біографіи Шеридана, Байронъ далъ ему нѣсколько совѣтовъ. "Не обращай вниманія", писалъ онъ 19 сент. 1818 г., "на сплетни раздосадованныхъ шарлатановъ -- виговъ. Вспомни, что Шериданъ былъ ирландецъ и славный малый, и что мы провели съ нимъ много пріятныхъ дней. Не забудь, что онъ былъ въ школѣ въ Гарроу, гдѣ, въ мое время, мы съ гордостью показывали на стѣнѣ его имя -- "Р. Б. Шериданъ 1768".
Повидимому, Байронъ еще не былъ знакомъ съ Шериданомъ, когда ваписалъ свой "Адресъ" на открытіе Дрюри-Лэнскаго театра, прочитанный 10 октября 1812 г. (см. наст. взд. т. I, стр. 202). Въ первый разъ они встрѣтились на обѣдѣ, который былъ данъ Роджерсомъ въ честь Байрона и Мура, около 1 іюня 1813 г. Затѣмъ, до самаго своего отъѣзда взъ Англія, Байронъ часто проводилъ время съ Шериданомъ, "сидя за виномъ до поздней ночи",-- конечно, не по-пріятельски (Шеридану было въ ту пору уже за шестьдесятъ лѣтъ), но все-таки въ интимной бесѣдѣ. Судя по тону цитированнаго выше пмсьма къ Муру и по многочисленнымъ замѣткамъ въ дневникѣ, писаннымъ какъ при жизни Шеридана, такъ и послѣ его смерти, Байронъ огорчался невозможностью высказать свое мнѣніе о Шериданѣ, котораго онъ очень любилъ и искренно сожалѣлъ, чувствуя, что не имѣетъ права смѣяться надъ его недостатками. Байронъ и физически, и душевно былъ человѣкъ совсѣмъ иного склада, чѣмъ Шериданъ.
Шериданъ умеръ 7 іюля 1816 г. Монодія написана была на виллѣ Діодати, 17 іюля, по просьбѣ Дугласа Киннарда. "Я сдѣлалъ, что могъ", говоритъ Байронъ въ письмѣ къ Муррею отъ 29 сент. 1816, "но тамъ, гдѣ я пишу не по собственному выбору, я ни за что не отвѣчаю". Одвако, впослѣдствіи онъ говорилъ лэди Блессингтонъ, что "его чувства никогда не были такъ возбуждены, какъ въ то время, когда онъ писалъ это стихотвореніе, въ которомъ всякое слово шло прямо изъ сердца".
Въ рукописи стихотвореніе озаглавлено: "Написанная по просьбѣ г. Дугласа Кинварда Монодія на Р. Б. Шеридана. Предназначена къ прочтенію въ Дрюри-Лэнскомъ театрѣ. Діодати на Женевскомъ озерѣ, 18 іюля 1816. Байронъ". Монодія дѣйствительно была прочитана со сцены г-жей Дэвисовъ, 7 сентября, a 9 сентября напечатана отдѣльнымъ изданіемъ, которое вскорѣ было повторено.
Со сцены того же театра была прочитана г-жей Іэтсъ, въ мартѣ 1779 г., монодія самого ІПеридана на смерть Гаррика. "Одиажды", говорятъ Байронъ, "я былъ свидѣтелемъ, какъ онъ нашелъ y себя эту монодію. Замѣтивъ посвященіе вдовствующой лэди Спенсеръ, онъ пришелъ въ ярость и сталъ увѣрять, что это подлогъ, что онъ никогда и ничего не думалъ посвящать этимъ проклятымъ ханжамъ, и т. д и т. д. Цѣлые полчаса онъ горячился по поводу этого посвященія или, вѣрнѣе, по поводу его предмета. Забавно было бы, если бы всѣ писатели были такь же искренни". ("Дневникъ" 1821 г.).
Стр. 36.
...когда до нашихъ странъ
Домчалъ свой вопль обиды Индостанъ.
Фоксъ, Боркъ и Питтъ отнеслись съ похвалами къ рѣчи Шеридана; но поводу обвиненій, предъявленныхъ въ палатѣ общинъ противъ Гастингса. Питтъ просилъ палату отсрочить засѣданіе, чтобы дать время обдумать вопросъ болѣе спокойно, чѣмъ это могло быть сдѣлано подъ непосредственнымъ впечатлѣніемъ рѣчи Шеридана. "Ранѣе моего отъѣзда изъ Англіи", говоритъ Гиббонъ, "я былъ очевидцемъ величественнаго зрѣлища -- процесса Гастингса въ Вестминстеръ-Голлѣ. Не мое дѣло оправдывать или обвинять губернатора Индіи; но краснорѣчіе г. Шеридана не могло не вызвать съ моей стороны одобренія; я не могъ безъ волненія слышать похвалъ, обращенныхъ имъ лично ко мнѣ въ присутствіи британской націи. Это торжество генія продолжалось четыре дня сряду". На вопросъ одного вига, по окончаніи рѣчи, какъ это Шеридану пришло въ голову назвать Гиббона luminous (свѣтлымъ), тотъ прошепталъ ему на ухо: "Я сказалъ -- poluminous" (многотомный).
Хвалу ему воздалъ сенатъ моіучій.
Первая рѣчь Шерндана по дѣлу Удскихъ принцессъ была произнесена 7 февраля 1787 г. Онъ говорилъ 4 часа 40 мннутъ и окончилъ рѣчь среди громкихь возгласовъ вохвалы и рукоплесканій, въ которыхъ лорды принимали участіе наравнѣ съ посторонней публикой. Дебаты по дѣлу Уоррена Гастингса происходили 3, 6, 10 и 13 іюня 1788 г.
"Я слышалъ Шеридана только одинъ разъ, и въ теченіе короткаго времени", говоритъ Байронъ въ своемъ дневникѣ 1821 г. "Я любилъ его голосъ, его манеру говорить, его остроуміе. Это былъ единственный ораторъ, котораго мнѣ хотѣлось бы слушать дольше".
Его души веселыя созданья.
"Соперники", "Хитрый поручикъ" и "Дуэнья" были представлены въ первый разъ на Ковентъ-Гарденскомъ театрѣ, 17 января, 2 мая и 21 ноября 1775 г.; "Поѣздка въ Скарборо" и "Школа Злословія" были играны на Дрюри-Лэнскомъ театрѣ, 24 февраля и 8 мая 1777 г.; "Критикъ" -- 29 октября 1779 г. и "Пизарро"--24 мая 1799 г.
Стр. 37.
...Быть можетъ, намъ придется
Увидѣть въ томъ, что въ ихь глазахъ -- порокь,
Одно имъ только горе!
"Однажды", говоритъ Байровъ въ дневникѣ 1321 г.,--"я видѣлъ, какъ Шераданъ, послѣ великолѣпнаго обѣда, заплакалъ. Я имѣлъ честь сидѣть рядоиъ съ нимъ. Поводомъ къ его слезамъ послужило чье-то замѣчавіе о той рѣшительности, съ которою виги охраняютъ свои принципы и отказываются отъ государственной службы. Шериданъ обернулся: "Сэръ,-- для лорда Б. или графа Д. или маркиза В., съ тысячами фунтовъ годового дохода, частью происходящаго, частью унаслѣдованнаго отъ синекуръ или отъ полученій изъ казенныхъ средствъ, легко хвастаться своимъ патріотизмомъ и держаться въ сторонѣ отъ искушенія; но они не знаютъ, отъ какого сильнаго искушенія воздерживаются тѣ, кто гордъ не меньше ихъ и притомъ обладаетъ по крайней мѣрѣ одинаковыми съ ними способностями и столь же развитыми страстями, но въ теченіе всей своей жизни не вѣдаетъ того, что значитъ имѣть хотя бы одинъ собственный шиллингъ!" Сказавъ это, Шериданъ заплакалъ. Мнѣ не разъ приходилось слышать, какъ онъ говорилъ, что y него никогда не было собственнаго шиллинга. Правда, онъ обладалъ умѣньемъ извлекать значительныя количества шиллинговъ изъ другихъ людей. Въ 1815 г. я встрѣтился съ нимъ y адвоката. Они скоро распрощались, и Шериданъ ушелъ. Прежде, чѣмъ объяснять адвокату свое дѣло, я не могъ удержаться, чтобы не освѣдомиться о дѣлѣ Шеридана. "О,-- сказалъ адвокатъ,-- дѣло самое обыкновенное: просьба объ отсрочкѣ взысканія".-- Какъ же вы намѣрены поступить? спросилъ я.-- "Да никакъ, отвѣчалъ онъ: развѣ можно что-нибудь взыскать съ нашего стараго Шерри?" Тутъ онъ засмѣялся и сталъ говорить о блестящихъ способностяхъ Шеридана и объ его умѣньѣ вести разговоръ. Таковъ былъ Шериданъ: онъ могъ смягчить сердце даже безстрастнаго адвоката! Ничего подобнаго не бывало со временъ Орфея".
Стр. 37.
...нищету терпя и разоренье,
Забудетъ гордый духь свое паренье.
Это не выдумка. Всего за нѣсколько дней до своей смерти Шериданъ писалъ Роджерсу: "Я совсѣмъ разоренъ и сердце мое разбито. Они хотятъ снять съ оконъ занавѣски, ворваться въ комнату моей жены и заарестовать меня. Сумма въ 150 фунтовъ устранила бы всѣ затрудненія. Ради Бога, повидайтесь со мною". Муръ тотчасъ же отнесъ ему требуемую сумму. Это было писано 15 мая, а 14 іюля останки Шеридана были торжественно погребены въ Вестминстерскомъ аббатствѣ, причемъ гробъ его несли: герцогъ Бедфордъ, графъ Лодердэль, графъ Мульгрэвъ, лордъ-епископъ лондонскій, лордъ Голландъ и графъ Спенсеръ... По этому поводу Муръ, въ своемъ стихотвореніи на смерть Шеридана, говоритъ: "Какъ торжественно выступали они въ похоронной процессіи человѣка, отъ котораго отвернулись во время его болѣзни и нужды! Еще вчера судебные пристава готовы были стащить съ него послѣднее одѣяло, а сегодня вельможи несутъ на рукахъ его гробъ!.. Такова была участь этого высокоодареннаго человѣка, бывшаго гордостью дворца, общества и парламента -- оратора, драматурга, поэта, съ одинаковымъ талантомъ владѣвшаго всѣми видами поэзіи!"...
Стр. 38.
Великимъ Тремъ онъ равенъ былъ по силѣ.
"Фоксъ, Питтъ, Боркъ". (Прим. Байрона).
"Когда у Фокса спросили, какую рѣчь онъ считаетъ лучшею изъ всѣхъ, когда-либо имъ слышанныхъ, онъ отвѣчалъ: "Рѣчь Шеридана по дѣлу Уоррена Гастингса въ палатѣ общинъ". Фоксъ совѣтовалъ Шеридану повторить ту же самую рѣчь и въ Вестминстеръ-Голлѣ, такъ какъ ничего лучшаго, по его мнѣнію, уже нельзя было сказать. Но Шериданъ произнесъ новую рѣчь, отличавшуюся отъ прежней, и, по мнѣнію лучшихъ цѣнителей, эта вторая рѣчь была гораздо хуже первой, несмотря на похвалы Борка, восклицавшаго во время ея произнесенія: "Вотъ это -- настоящій ораторскій стиль. это -- нѣчто среднее между поэзіей и прозой, и лучше той и другой!" (Дневникъ Байрона 1821 г.)
Стр. 38.
Вы, остроумцы, общества отрада,--
Онъ былъ вашъ братъ, почтите прахъ его!
"Я часто встрѣчалъ Шеридана въ обществѣ. Онъ былъ великолѣпенъ. Я видѣлъ, какъ онъ срѣзалъ Уитбреда, поставилъ втупикъ г-жу Сталь, уничтожилъ Кольмана и съ неменьшимъ успѣхомъ отдѣлывалъ многихъ другихъ людей, очень способныхъ и имѣвшихъ прекрасную репутацію Я встрѣчалъ его во всякихъ мѣстахъ и во всякой компаніи -- въ Уайтголлѣ съ Мельбурнами, у маркиза Тэвистока, въ аукціонной залѣ Робинса, y сэра Гемфри Дэви, у Самуила-Роджерса, словомъ -- въ самомъ разнообразномъ обществѣ, и всегда находилъ его пріятнымъ и веселымъ" (Дневникь Байрона 1821 г.).
Угасла сила высшаго разряда!
"Лордъ Голландъ передалъ мнѣ любопытный актъ относительно сентиментальности Шеридана. Однажды, въ обществѣ, мы высказывали различныя сужденія о Шериданѣ и о другихъ выдающихся людяхъ. Мое мнѣніе было таково: "все, что сдѣлано Шеридавомъ, въ своемъ родѣ превосходно. Онъ написалъ самую лучшую нашу комедію ("Школа злословія"), самую лучшую драму, самый лучшій фарсъ ("Критикъ": для фарса эта пьеса даже слишкомъ хороша) и самый лучшій адресъ (монологъ на смерть Гаррика), а въ довершеніе всего -- произнесъ самую лучшую рѣчь, какая когда-либо произносилась въ нашей странѣ". На другой день кто-то передалъ эти слова Шеридану,-- и онъ залился слезами! Бѣдный Бринсли! Если это были слезы радости, то я болѣе доволенъ тѣмъ, что сказалъ эти немногія, но вполнѣ искреннія слова, чѣмъ если бы написалъ Иліаду или сочинилъ его собственную знаменитую филиппику. Даже его знаменитая комедія не доставила мнѣ такого удовольствія, какъ извѣстіе о томъ, что онъ выказалъ такую благодарность за мою похвалу!" (Дневникъ Байрона, 17 декабря 1813 г.)
Лишь одного такого человѣка
Дала Природа, свой разбивъ чеканъ,
Когда былъ ею созданъ Шериданъ.
Эта метафора заимствована изъ "Неистоваго Орланда" Аріосто п. X, строфа 84, гдѣ говорится о Цорбино, сынѣ Шотландскаго короля:
Non è va si bello ia tante altre persone:
Natura il fece e poi ruppe la tsampa.