ОЧЕРКЪ.
(A Sketch).
Честный, честный Яго!
.....Коль-ты и вправду чортъ
Убить тебя мнѣ, вѣрю, не удастся.
Шекспиръ.
Родясь на чердакѣ, на кухнѣ взрощена
И къ барынѣ взята -- служить при туалетѣ,
При помощи услугъ, державшихся въ секретѣ,
Оплаченныхъ цѣной невѣдомой -- она
Къ господскому столу допущена оттуда,
Къ соблазну прочихъ слугъ ей подающихъ блюдо.
Храня спокойный видъ, беретъ она приборъ,
Что ею же самой былъ чищенъ до сихъ поръ.
Остеръ языкъ ея, и лжи -- запасъ богатый;
Повѣренная всѣхъ и общій соглядатай --
Какіе жъ на себя взяла она труды?
Единственной малютки воспитанье!
И такъ старалась ей привить она познанья,
Что выучить самой ей удалось склады.
Какъ въ грамотѣ великъ успѣхъ ея нежданный --
Наглядно доказалъ намъ пасквиль безъимянный.
Урокъ пойти бы могъ питомицѣ во вредъ,
Но сердцу юному былъ свѣтлый умъ -- охрана;
Онъ не поддавшійся вліянію обмана,
Стремился истинѣ скрываемой во слѣдъ.
Умъ юный одержалъ побѣду надъ соблазномъ,
Онъ не былъ низостью донынѣ ослѣпленъ,
Опутанъ льстивостью и ложью зараженъ,
Потворствомъ -- опьяненъ, смущенъ -- примѣромъ грязнымъ.
Богата знаніемъ, презрѣнія къ тому
Не вѣдала она, кто ниже по уму.
Она и въ счастіи была самой собою,
Талантомъ не кичась и не гордясь красою;
И зависть не могла въ ней сердце возмутить,
И гордость -- превознесть, и страсть -- поработить,
A чистота -- внушить суровость ей,-- донынѣ.
Но непорочностью подобная святынѣ,
Прощенья одного не вѣдаетъ она,
Виною, чуждой ей, въ душѣ возмущена;
Ей кажется, что всѣ должны быть съ нею схожи,
Врагъ зла, она добру не будетъ другомъ тоже:
Тамъ, гдѣ раскаянье -- прощается вина.
-----
Но ненавистнымъ мнѣ займемся вновь предметомъ,
Достойнымъ образомъ въ поэмѣ мной воспѣтомъ.
Она царицею явилась въ томъ кругу,
Гдѣ видѣть до сихъ поръ привыкли въ ней слугу.
Мать -- ради дочери трепещетъ передъ нею,
Дочь -- изъ за матери предъ ней склоняетъ шею.
И если ранними привычками -- (звено,
Что съ высшимъ низшее связуетъ противъ воли) --
Ей величайшее могущество дано:
Для проявленья смертоносной воли,
Когда она въ дома вползаетъ, какъ змѣя,
И тиною болотъ отмѣченъ слѣдъ ея;
Вкругъ сердца чистаго обвившись, какъ ехидна,
Когда она въ него вливаетъ ядъ постыдно --
Дивиться-ль, что она -- исчадье тьмы и зла --
Родъ Пандемоніума всюду создала;
Куда вползла она -- все гибнетъ безъ возврата,
Гдѣ есть домашній адъ, она -- его Геката.
Ея намеки вскользь -- искусные мазки,
Всегда сгущаютъ тѣнь скандала мастерски.
Смѣсь истины и лжи, улыбокъ и глумленья,
Въ сплетеньѣ хитрости -- чистосердечья нить,
Подъ видомъ простоты и рѣзкости -- умѣнье
Злой умыселъ души ожесточенной скрыть.
Безчувственна сама, она глумится злобно
Въ душѣ своей надъ всѣмъ, что чувствовать способно.
Непроницаемы черты и лживъ языкъ
(Горгона маскою гнушалась бы подобной),
Изъ камня -- взоръ ея, и какъ пергаментъ -- ликъ.
Сквозь жилы на лицѣ кровь желтая подъ кожей
На грязь застывшую становится похожей.
Сѣть жилокъ на лицѣ -- подобье паука,
И цвѣта ящерицъ зеленаго -- щека.
Чтобъ духъ и плоть ея изобразить -- мнѣ надо
Цвѣтъ соотвѣтственный заимствовать y гада.
Взгляните на лицо. Какъ въ зеркалѣ, до дна
Въ немъ тайна всей души ея отражена.
Взгляните на портретъ. Вполнѣ правдивы краски,
И можно было бы сгустить ихъ безъ опаски.
Она поденщикомъ природы создана,
Когда дарованъ былъ часъ отдыха природѣ,
И какъ созвѣздье Пса на нашемъ небосводѣ --
Смерть, увяданіе -- несетъ съ собой она.
-----
Ни слезъ, ни мысли нѣтъ въ тебѣ -- за исключеньемъ
Лишь наслажденія свершеннымъ преступленьемъ.
Но близокъ день: сильнѣй чѣмъ наносить властна --
Ты испытать сама страданіе должна
Всѣмъ гнуснымъ существомъ своимъ себялюбивымъ.
И глухи будутъ всѣ къ отчаяннымъ призывамъ.
Проклятье счастія разбитаго, какъ гнетъ,
Съ двойною силою пусть на тебя падетъ.
Какъ людямъ, такъ себѣ -- пусть въ нравственной проказѣ --
Ты опротивѣешь, подобная заразѣ.
Да будетъ мысль твоя -- къ тебѣ обращена,
Враждою черною къ тебѣ самой полна,
Чтобъ сердце жесткое расплавившись истлѣло
И съ оболочкою душа слилась всецѣло.
Не знай въ могилѣ сна, какъ онъ бѣжалъ отъ глазъ
На постланномъ тобой тернистомъ вдовьемъ ложѣ.
Когда о милости взывать ты станешь тоже --
О жертвахъ съ ужасомъ ты вспомни въ этотъ часъ!
Умри,-- но и гнія, пропитанъ ядомъ сильнымъ,
Твой прахъ смерть принесетъ самимъ червямъ могильнымъ.
Для той, съ кѣмъ я любя связалъ свою судьбу,
Съ кѣмъ разлучить меня пыталась ты изъ мщенья,
Пусть имя жалкое твое, для поношенья
Навѣкъ пригвождено къ позорному столбу,--
Стоитъ превыше всѣхъ предателей-собратій,
Теперь и въ будущемъ -- предметъ людскихъ проклятій.
Два стихотворенія: "Прости" и "Очеркъ", изъ которыхъ первое написано 17, а второе -- 29 марта 1816 г. (а напечатаны оба въ одинъ и тотъ же день -- 4 апрѣля), относятся къ разводу Байрона и обозначаютъ собою критическую эпоху въ его жизни и репутаціи. Раздѣляющій ихъ промежутокъ въ 12 дней объясняетъ рѣзкую разницу въ ихъ тонѣ и настроеніи: въ теченіе этого короткаго времени обнаружились такія обстоятельства, подъ вліяніемъ которыхъ патетическое, хотя и не лишенное критики, примиреніе поэта съ своей судьбою смѣнилось крайнимъ раздраженіемъ, злобной ненавистью и жаждой мести. Современные поэту критики единодушно и строго осуждали его за "Очеркъ". Мнѣнія ихъ о первомъ стихотвореніи были далеко не одинаковы. Муръ сознается, что сначала, и даже нѣсколько лѣтъ спустя послѣ развода, онъ скорѣе склоненъ былъ осуждать "Прости", какъ произведеніе "актерское", какъ "показное изліяніе чувствъ", но что впослѣдствіи, читая въ дневникѣ Байрона подробный разсказъ обо всѣхъ обстоятельствахъ развода, онъ почувствовалъ всю правдивость "прилива нѣжныхъ воспоминаній, подъ вліяніемъ которыхъ поэтъ, сидя ночью въ своемъ одинокомъ кабинетѣ, написалъ эти строфы, орошая бумагу слезами".
Написавъ это стихотвореніе, Байронъ, однако, не сохранилъ его про себя: онъ показалъ его Муррею и разослалъ оттиски "посвященнымъ" лицамъ. "Я только что получилъ", писалъ ему Муррей, -- "прилагаемое письмо отъ г-жи Маріи Грэмъ, которой я послалъ ваши стихи. Это письмо показываетъ, что о насъ думаютъ въ самыхъ отдаленныхъ уголкахъ, и даетъ мнѣ право повторить, что я васъ никогда не забуду. Да благословитъ васъ Богъ, лордъ. Прости!".
Оба стихотворенія были напечатаны первоначально не для публики, но скоро стали общимъ достояніемъ вслѣдствіе самовольныхъ перепечатокъ, и затѣмъ явились: "Прости" -- въ собраніи стихотвореній 1816 г., а "Очеркъ" въ III-мъ томѣ "Сочиненій". 1819 г. Байронъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ цѣлью показать "посвященнымъ:" -- какъ друзьямъ, такъ и врагамъ, что онъ не покорился молча своей участи: но онъ вовсе не желалъ вводить въ свою интимную жизнь перваго встрѣчнаго читателя, и если это случилось, то только вслѣдствіе "усердія не по разуму" со стороны кого-нибудь изъ друзей или по злобѣ какого нибудь недоброжелателя. Оба стихотворенія явились впервые въ свѣтъ въ торійской газетѣ "Champion", издателемъ которой былъ Джонъ Скоттъ, человѣкъ талантливый, но "моралистъ по профессіи". Случилось это 14 апрѣля 1816 г. Слѣдуетъ замѣтить, что Ода съ французскаго была напечатана въ "Morning Chronicle" 15 марта, а 7 апрѣля въ газетѣ "Examiner" появились блестящіе, но недостаточно патріотическіе стихи о звѣздѣ почетнаго Легіона. Сопоставляя эти даты, Скоттъ прибавилъ, что "для надлежащей оцѣнки подобныхъ политическихъ произведеній необходимо имѣть въ виду соотвѣтствующую имъ практику въ отношеніи нравственности" и семейной жизни. Вообще, въ "музыкѣ человѣческой жизни" существуютъ извѣстныя пропорціи. Многіе факты этой грустной исторіи намъ не безызвѣстны; но имъ не мѣсто въ газетѣ. Къ счастью, они стали довольно извѣстны всѣмъ, по крайней мѣрѣ, -- въ Лондонѣ, а иначе они и совсѣмъ не дошли бы до насъ, но раскрывать ихъ значило бы -- оказать неуваженіе къ извѣстнымъ огорченіямъ и страданіямъ... Что же удивительнаго въ томъ, что лавреатъ бывшаго императора, ненавистникъ Бурбоновъ, панегиристъ "звѣзды храбрыхъ" и "радуги свободы", оправдываетъ свою политическую ересь личною развращенностью, нечеловѣческими пороками, нечеловѣческими жалобами, нечеловѣческою бранью%".
Уордсвортъ, которому Скоттъ прислалъ этотъ No своей газеты, съ негодованіемъ "отдѣлалъ" журналиста: "О лордѣ Б. я скажу только одно слово: этотъ человѣкъ -- съумасшедшій. Стихотворенія, относящіяся къ его личнымъ дѣламъ, вызываютъ съ моей стороны не столько негодованіе, сколько жалость. Второе стихотвореніе -- прямо изъ Бедлама. Вы сами, повидимому, до нѣкоторой стороны обольщаетесь достоинствами поэзіи лорда Б. и разбираете жалкіе стихи "Прости" черезчуръ уже почтительно. По содержанію они непріятны, а по исполненію никуда не годятся. "Пускай я очерненъ виною" и пр.-- можно ли написать болѣе жалкій куплетъ?. Хорошо, одинъ только стихъ: "Мое безумство можно ль знать?" Ваша критика сама себя опровергаетъ, и достойна вниманія только потому, что въ ней выразилось отношеніе человѣка здравомыслящаго и почтеннаго къ представителю "оппозпціи", который оступился, упалъ и попалъ подъ удары".
Такимъ образомъ, Байронъ не только сдѣлался, какъ замѣтилъ Маколей, "искупительной жертвой", принесенной періодически пробуждающемуся среди англійской публики чувству благонравія, но, какъ это видно по характеру нападеній, его политическіе противники воспользовались этимъ случаемъ для того, чтобы наказать поэта за оскорбленіе, нанесенное имъ англійскому патріотизму.
Походъ противъ Байрона, начатый газетой "Champion", продолжался другими изданіями: всѣ газеты, одна за другой, перепечатывали оба стихотворенія,-- нѣкоторыя съ оговоркой, что эти стихи собственно не предназначались авторомъ для публики, но такъ какъ они уже явились въ печати, то позволительно ихъ еще разъ воспроизвести. "Courier" (18 апр. 1816) ограничился напечатаніемъ только одного "Прости", о которомъ отозвался въ очень сочувственныхъ выраженіяхъ и привелъ заявленіе "одной прекрасной корреспондентки" (г-жи Сталь?), что "если бы ея мужъ написалъ ей такое прощаніе, то она сейчасъ же побѣжала бы къ нему и бросилась бы въ его объятія" (je n'aurais pu m'у tenir un instant). "Times" посвятилъ обоимъ стихотвореніямъ цѣлую передовую статью, въ которой, выражая "крайнее изумленіе и сожалѣніе", что они написаны Байрономъ, доказывалъ, что поэтъ "унизилъ литературу и злоупотребилъ преимуществами своего общественнаго положенія, обративъ ихъ въ орудіе мести въ отношеніи къ существу низшему и притомъ -- женщинѣ". "Examiner" напечаталъ длинную статью въ защиту Байрона; къ нему примкнули нѣкоторые другіе органы виговъ; съ другой стороны, торійскій "Antigalican Monitor", также перепечатавшій оба стихотворенія Байрона, язвительно замѣтилъ, что "если все, сказанное поэтомъ, справедливо, то оказывается, что виги вовсе не такъ непорочны, какими они желали бы выставить себя передъ цѣлымъ свѣтомъ".
Такимъ образомъ, полемика, возбужденная стихотвореніями Байрона, получила чисто-партійный характеръ. Главнымъ виновникомъ этого литературнаго скандала былъ, конечно. Скоттъ, издатель "Champion". Байронъ отнесся къ нему безъ злобы и въ 1821 г., получивъ извѣстіе о томъ, что онъ убитъ на дуэли, писалъ Боульсу: "Бѣдняги Скотта ужъ нѣтъ больше. Онъ умеръ смертью храбраго, а въ жизни былъ всегда дѣльнымъ человѣкомъ". Байронъ принялъ также (анонимно) участіе въ подпискѣ, устроенной сэромъ Джемсомъ Мэкинтошемъ, Мурреемъ и др. въ пользу семьи Скотта, оставшейся безъ средствъ.
МОГИЛА ЧЕРЧИЛЛЯ.
(Подлинное происшествіе).
(Churchill's grave).
Передъ холмомъ того, кто метеоромъ
Блеснулъ въ быломъ, предъ скромною плитой
Я въ ужасѣ стоялъ съ печальнымъ взоромъ.
Увядшій дернъ и памятникъ простой.
Полуистерлось имя какъ безвѣстныхъ
Именъ черты на камнѣ плитъ окрестныхъ.
Я здѣшняго садовника спросилъ:
Зачѣмъ сквозь дебри полувѣковыя
Людскихъ смертей, здѣсь путникъ не впервые
Изъ памяти его извлечь спѣшилъ,
Все, что онъ зналъ объ этомъ насажденьѣ?
Отвѣтилъ онъ:-- Такого поклоненья
Причинъ не знаю, онъ положенъ былъ
Здѣсь до меня, не я могилу рылъ.--
--И это все! [1]-- Я думалъ,-- мы, срывая
Покровъ съ безсмертья, ждемъ, что заблеститъ
Въ дали временъ намъ слава вѣковая
Лишь для того, чтобъ вынесть этотъ стыдъ
Такъ скоро позабытъ!-- Межъ тѣмъ строитель
Всего, что попираемъ мы пятой [2]
(Міръ цѣлый сталъ надгробною плитой),
Припомнилъ все, что зналъ о персти той,
Чьей сложности дивился бы мыслитель,
Когда бъ вдали, въ единомъ бытіи
Всѣ жизни не сливались какъ ручьи.
Его воспоминанье отразило
Неясный отблескъ прежняго свѣтила
И молвилъ онъ:-- Я думаю, что тотъ,
Кто здѣсь лежитъ въ могилѣ -- незабытый --
При жизни былъ писатель знаменитый.
Изъ-за него всѣ дѣлаютъ обходъ,
Чтобъ принести ему дань уваженья,
A мнѣ, коль милость есть -- вознагражденье.
Довольный, я могильщику въ отвѣтъ
Далъ нѣсколько серебряныхъ монетъ,
Изъ глубины кармана извлеченныхъ,
Но не избавлю васъ -- непосвященныхъ
Отъ этихъ словъ:-- Я вижу, какъ смѣшны
Мои слова, что правдою полны.
Не я, но вы -- безумны. Въ размышленье
Глубокое всей погрузясь душой,
Я выслушалъ -- и взоръ смягчился мой --
Могильщика простое наставленье:
Безвѣстность въ немъ и славы торжество,
Блескъ имени -- съ ничтожествомъ его.
Написано въ Діодати и напечатано впервые вмѣстѣ съ "Шильонскимъ Узникомъ" въ 1816 г. На подлинной рукописи этому стихотворенію предпослана слѣдующая замѣтка Байрона:
"Стихотвореніе это (по крайней мѣрѣ, такъ я старался написать его) основано на фактѣ; эта подробность является попыткою серьезнаго подражанія стилю великаго поэта,-- какъ его достоинствамъ, такъ и недостаткамъ. Я говорю,-- стилю, потому что мысли считаю своими собственными. Если въ этомъ отношеніи здѣсь что-нибудь покажется смѣшнымъ, то пусть это припишутъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, настолько же, насколько и г. Вордсворту, y котораго немного найдется поклонниковъ болѣе меня искреннихъ. Я былъ ослѣпленъ тѣмъ, что я считаю достоинствами, a также и недостатками его стиля; a не слѣдуетъ упускать изъ виду, что въ подобныхъ случаяхъ какъ похвала, такъ и порицаніе всегда заключаютъ въ себѣ то, что называется комплиментомъ, хотя бы этотъ комплиментъ и былъ не намѣренный".
Чарльзъ Черчилль, въ свое время очень популярный, a нынѣ совершенно забытый поэтъ сатирикъ, род. въ февралѣ 1731, ум. въ Булони 4 ноября 1764 г. Его тѣло было перевезено въ Дувръ и погребено на кладбищѣ близъ разрушенной церкви Св. Мартина. На надгробной плитѣ находится надпись: "1764. Здѣсь покоятся останки знаменитаго Ч. Черчилля. Здѣсь, жизнью насладившись, Черчилль спитъ".
Байронъ былъ въ Дуврѣ 25 апрѣля 1816 г. "Могила Черчилля", говоритъ Вальтеръ Скотть, "должна была бы вызвать y поэта болѣе глубокое чувство, ибо, хотя оба они и не были похожи другъ на друга по своему характеру и дарованію, однако въ ихъ жизни было нѣчто общее. Сатира Черчилля изливалась болѣе широкимъ, хотя и не столь горькимъ потокомъ; съ другой стороны, по нѣжности чувства и силѣ воображенія его, конечно, нельзя сраввивать съ Байрономъ. Но оба поэта стояли выше мнѣній свѣтской толпы, и удѣломъ обоихъ была слава и популярность, которою они вовсе не дорожили. Въ сочиненіяхъ того и другого обнаруживается врожденное, хотя иногда и невѣрно направляемое, благородство ума и тотъ духъ гордой независимости, который верѣдко доводилъ ихъ до крайности. Оба они ненавидѣли лицемѣріе, нерѣдко переходя въ обнаруженіи этой ненависти за предѣлы благоразумія, и въ своихъ сатирическихъ выходкахъ часто допускали крайнюю вольность. Наконецъ, оба умерли въ цвѣтѣ лѣтъ и на чужой сторонѣ". Можетъ быть, и самъ Байровъ также находилъ извѣстное сходство между собою и этимъ поэтомъ, умершимъ за 150 лѣтъ передъ тѣмъ,-- и мысль объ этомъ сходствѣ отразилась въ его стихотвореніи, которое, несмотря на аффектацію стиля, проникнуто все-таки глубокимъ чувствомъ.
[1] И это--все!... - Ср. наст. изд. т. I, стр. 345 и 572, эпиграфъ изъ Ювенала къ "Одѣ Наполеону" и примѣчаніе къ нему переводчика Ювенала, Джиффорда.
[2] Строитель / Всего, что попираемъ мы пятой... - Т. е. могильщикъ.
ОТРЫВОКЪ.
(A Fragment).
Когда бъ вновь вынесла меня волна рѣки
Къ первоисточнику блаженства и тоски --
Я не поплылъ бы вновь межъ тѣми берегами,
Что пожелтѣвшими усѣяны цвѣтами,--
Пускай бы какъ теперь текла рѣка часовъ,
Сливаясь съ множествомъ безвѣстныхъ ручейковъ.
Но что такое Смерть? Покой сердецъ, гробница?
И цѣлое того, чего мы всѣ -- частица?
Вѣдь жизнь -- видѣніе. Лишь то изъ бытія
Мнѣ кажется живымъ -- что взоромъ вижу я,
И мертвыми считать отсутствующихъ можно.
Для сердца мысль о нихъ мучительно тревожна,
Воспоминанія въ часъ отдыха ночной
Окутываютъ насъ печали пеленой.
О, да, они мертвы и холодны; едва ли
Мы вновь увидимъ ихъ, какими раньше знали.
Они измѣнчивы, a если и хранитъ
Воспоминанье тотъ, кто нами не забытъ,
Мы все жъ разлучены -- лежитъ ли между нами
Земля, просторъ морской съ шумящими волнами
Иль земли и моря -- пока въ своихъ гробахъ
Въ одинъ безчувственный мы не сольемся прахъ.
И кто они -- жилищъ подземныхъ населенье?
Милльоны мертвецовъ, что стали жертвой тлѣнья?
Тысячелѣтій пыль, покрывшая собой
Все то, на что ступалъ иль ступитъ родъ людской?
Полна обитель ихъ молчаніемъ глубокимъ
И тамъ живутъ они по кельямъ одинокимъ?
Иль есть y нихъ языкъ, сознанье бытія
Ихъ бездыханнаго, что въ мрачномъ напряженьѣ
Безмолвью полночи подобно? О, земля!
Гдѣ -- опочившіе, и для чего -- рожденье?
Усопшіе -- твои наслѣдники, a мы --
Зыбь на поверхности. Среди могильной тьмы --
Ключъ отъ глубинъ твоихъ, и служитъ гробъ вступленьемъ,
Преддверьемъ въ твой чертогъ съ громаднымъ населеньемъ,
Войдя туда какъ духъ, я суть земныхъ веществъ
Тамъ въ превращеніяхъ постигъ бы несказанныхъ,
И видѣлъ чудеса, и -- нынѣ бездыханныхъ --
Открылъ бы тайну избранныхъ существъ.
Написано въ Діодати въ іюлѣ 1816 г., но напечатано только въ 1830 г. въ собраніи писемъ и записокъ Байрона. По настроенію близко подходитъ къ "Могилѣ Черчиллля" это -- все тотъ же вопросъ о значеніи смерти и безсмертія, къ которому не разъ обращался Байронъ и въ своихъ стихотвореніяхъ, и въ дружеской перепискѣ. Смерть похожа на изгнаніе: какъ Черчилль лежитъ въ своей забытой могилѣ въ Дуврѣ, однимъ изъ "милліоновъ, распавшихся въ прахъ", такъ и изгнанникъ мертвъ для тѣхъ людей, отъ которыхъ онъ удаленъ, и они, въ свою очередь, мертвы для него. Но что такое мертвые? Собраніе ничтожной персти или множество отдѣльныхъ атомовъ, не имѣющихъ между собою ничего общаго? Только смерть можетъ разгадать загадку смерти...
ПОСЛАНІЕ КЪ АВГУСТѢ.
(Epistle to Augusta).
I.
Сестра моя! Будь въ мірѣ ближе слово,
Священнѣй -- я тебя назвалъ бы имъ.
Съ тобой морями разлученъ сурово--
Пусть не оплаканъ буду, но любимъ.
Гдѣ бъ ни была--ты будешь мнѣ былого
Воспоминаньемъ вѣчно дорогимъ.
Еще двѣ цѣли мнѣ даны судьбою:
Міръ -- для скитаній, кровъ родной -- съ тобою.
II.
Что міръ! Съ тобой я гавань могъ обрѣсть.
Гдѣ уберегъ бы счастье отъ крушенья.
Ho y тебя другія узы есть,
Я не могу желать ихъ умаленья,
Обязанъ я мой странный жребій несть,
Возврата нѣтъ и нѣтъ мнѣ искупленья.
Какъ дѣдъ мой -- въ морѣ, такъ наоборотъ
На сушѣ я попалъ въ водоворотъ.
III.
Но если мнѣ среди стихій другихъ
Наслѣдье бурь досталось, и -- безпеченъ
Я встрѣтилъ рядъ утесовъ роковыхъ,
Что непредвидѣнъ былъ иль незамѣченъ--
Моя вина. Да, я чистосердеченъ:
Лже-истиной не скрою винъ моихъ,
Я самъ искалъ крушенья въ безднѣ моря--
Усердный кормчій собственнаго горя.
IV.
Моя -- вина, отвѣтственность -- на мнѣ.
Вся жизнь моя -- борьба со дня рожденья:
Онъ, давъ мнѣ жизнь, даръ омрачилъ вдвойнѣ,
Мнѣ волю давъ, что впала въ заблужденье.
Томясь борьбой, въ душевной глубинѣ
Я ждалъ отъ узъ земныхъ освобожденья;
Теперь бы я хотѣлъ еще пожить,
Чтобъ поглядѣть: что дальше можетъ быть?
V.
Я не одной монархіи надменной
Видалъ конецъ, a мнѣ -- немного лѣтъ.
Въ сравненьи съ тѣмъ -- подобны влагѣ пѣнной,
Оставшейся волнѣ морской во слѣдъ --
Года моихъ тревогъ. И неизмѣнной
Храню я стойкость подъ наплывомъ бѣдъ;
Хотя бы ради самаго страданья --
Мы не напрасно терпимъ испытанья.
VI.
Презрѣнье ль, вызовъ это, или вдругъ
Отчаяньемъ холоднымъ я охваченъ,
Какъ въ дни, когда -- мучительнѣй недугъ,--
Иль воздухъ здѣсь такъ мягокъ и прозраченъ,
Что облеченъ бронею легкой -- духъ
Становится не такъ тяжелъ и мраченъ?
Но странный миръ сталъ нынѣ мнѣ сродни,
Невѣдомый въ спокойнѣйшіе дни.
VII.
Почти такимъ, какъ въ дѣтскіе былъ годы,
Я становлюсь. Такими жъ предо мной
Являются цвѣты, деревья, воды,
Какъ и въ быломъ, пока духъ юный мой
Не предался наукѣ. Красотой
Мнѣ умиляетъ сердце видъ природы;
Порою вновь любить способенъ я,
Ни никого -- такъ сильно, какъ тебя.
VIII.
Картины Альпъ -- источникъ созерцанья,
И не простой восторгъ на краткій срокъ,
Но высшее въ насъ будятъ пониманье,
Тутъ не страдаютъ тѣ, кто одинокъ,
И многое полно очарованья,
Но болѣе всего меня привлекъ
Видъ озера; оно -- родного краше,
Но менѣе мнѣ дорого, чѣмъ наше.
IX.
О, если бъ ты со мною здѣсь была!
Безумецъ я! Словами сожалѣнья
Загублена невольно похвала,
Что воспѣвалъ я въ честь уединенья.
Но тайныхъ сожалѣній -- безъ числа
Въ душѣ моей и нѣтъ имъ выраженья!
Я чую философіи отливъ,
Слеза встаетъ, мнѣ очи затопивъ.
X.
Объ озерѣ y замка родового --
Напомнилъ я,-- онъ будетъ ли моимъ?
Прекрасенъ Леманъ, но любуясь имъ,
Не позабылъ я берега родного.
Въ пустырь я память обращу сурово
Скорѣе, чѣмъ тебя забуду съ нимъ,
Хотя все то, что я любилъ когда то --
Утрачено во многомъ безъ возврата.
XI.
Весь міръ -- передо мною, но въ мечтахъ
Я одного желаю: жить въ природѣ,
Купаться въ лѣтнихъ солнечныхъ лучахъ,
Сливаться съ синевою въ небосводѣ.
На ликъ ея безъ маски, на свободѣ --
Хочу взирать я съ радостью въ очахъ,
Пусть будетъ мнѣ она сестрой родною,
Покуда ты не будешь вновь со мною.
XII.
Всѣ чувства заглушу я, но не это.
Я на закатѣ вижу предъ собой
Все то, что мнѣ являлось въ часъ разсвѣта.
Зачѣмъ не шелъ я раннею тропой?
Когда бы раньше избѣгалъ я свѣта,
То лучше былъ бы, чище я душой.
Борьба страстей меня бъ не волновала
Я бъ не страдалъ, ты -- слезъ не проливала.
XIII.
Я не нуждался въ честолюбьи ложномъ,
Въ любви, a въ славѣ -- менѣе всего.
Они пришли безъ зова моего
И сдѣлали, что было имъ возможнымъ--
Мнѣ дали знаменитость. До того
Стремился къ цѣлямъ я не столь тревожнымъ,
Достойнѣйшимъ. Положенъ имъ предѣлъ,
Милльоновъ душъ я раздѣлилъ удѣлъ.
XIV.
Что бъ ни сулилъ мнѣ этотъ міръ -- тревога
О будущемъ чужда душѣ моей.
Я пережилъ мой срокъ на много дней,
Затѣмъ, что пережилъ я слишкомъ много.
Я не дремалъ; въ теченье жизни всей
Лишь бодрствовалъ я неусыпно строго,
Вмѣстила бы столѣтье жизнь моя,
A четверти его не видѣлъ я.
XV.
Что бъ ни принесъ остатокъ дней съ собою --
Благодарю за многое въ быломъ,
Въ итогѣ общемъ грозныхъ бурь съ борьбою --
И счастья лучъ дарилъ меня тепломъ,
И въ настоящемъ очерствѣть душою
Я не хочу. Смотрю на все кругомъ
Съ познаньемъ, и въ глубокомъ умиленьѣ
Я воздаю природѣ поклоненье.
XVI.
Сестра моя, какъ въ сердцѣ ты моемъ --
Такъ и въ твоемъ увѣренъ я глубоко.
И ты, и я узъ нашихъ не порвемъ.
И вмѣстѣ-ль мы, разлучены-ль жестоко,
Будь это первымъ иль послѣднимъ днемъ
И смертный часъ нашъ близко иль далеко --
Мы связаны, и всѣхъ другихъ прочнѣй
До самой смерти -- узы первыхъ дней.
Написано одновременно со " Стансами" и послано Муррею для напечатанія неиначе, какъ съ согласія г-жи Ли. Она не согласплась и " Посланіе" явилось въ печати только въ 1830 г., въ собраніи писемъ и дневниковъ Байрона. "Моя сестра рѣшила, что эти стихи не слѣдуетъ печатать", писалъ Байронъ Муррею 5 окт. 1816: "ея желаніе должно быть исполнено. Но такъ какъ y меня не осталось копіи, пожалуйста, сохраните мою рукопись: вѣдь я никогда не могу припомнить ни одной строчки изъ того, что было мною написано. Господи помилуй! Если я стану продолжать такъ писать, то къ тридцати годамъ размѣняю на мелочь все свое дарованіе; но въ настоящее время поэзія служитъ мнѣ дѣйствительнымъ утѣшеніемъ"...
Стр. 31.
Какъ дѣдъ мой -- въ морѣ, такъ, наоборотъ,
На сушѣ я попалъ вь водоворотъ.
"Адмиралъ Байронъ былъ замѣчателенъ тѣмъ, что всѣ его плававія постоянно сопровождались бурями. Моряки въ шутку прозвали его: Джекъ Скверная Погода.
Но, хоть въ буряхъ онъ скитался,
Все-жь корабль его держался.
Онъ вернулся домой цѣлымъ и невредимымъ послѣ крушенія "Заклада"" (путешествіе Ансона) и нѣсколько лѣтъ спустя обошелъ кругомъ свѣта, командуя подобной же экспедиціей" (Муръ).
Адмиралъ Джонъ Байронъ (1723--1786), младшій братъ Вильяма,пятаго лорда Байрона, напечатадъ въ 1768 г. разсказъ о крушеніи "Заклада", a въ 1767 г.-- Путешествіе вокругъ свѣта на "Дельфинѣ".
Стр. 32.
Но болѣе всего меня привлекъ
Видъ озера: оно -- родного краше,
Но менѣе мнѣ дорого, чѣмъ наше.
Ньюстэдское озеро, описанное Байрономъ въ 57-й строфѣ XIII-й пѣсни " Донъ-Жуана".
НА БОЛѢЗНЬ ЛЭДИ БАЙРОНЪ.
(Lines on hearing that lady Byron was ill).
Скорбѣла ты -- и не былъ я съ тобою,
Болѣла ты -- и былъ я вдалекѣ;
Я мнилъ, что мѣсто боли и тоскѣ --
Лишь тамъ, куда заброшенъ я судьбою.
Ужель сбылось пророчество? Того,
Кто мечъ извлекъ -- онъ ранитъ самого.
Межъ тѣмъ, какъ сердце стынетъ -- бездыханно,
Отчаянье все грабитъ невозбранно.
Мы смерть зовемъ не въ бурю, въ грозный часъ,
Но посреди затишья рокового,
Когда всего лишились дорогого
И теплится остатокъ жизни въ насъ.
Теперь отомщены мои обиды;
Въ какой ни укорятъ меня винѣ --
Творцомъ не ты дана мнѣ въ Немезиды:
Орудье кары слишкомъ близко мнѣ.
Кто милосердъ -- тѣхъ небо не осудитъ,
Всѣмъ воздано по ихъ заслугамъ будетъ.
Ты изгнана въ ночи изъ царства сна,
Пускай тебѣ все льстило безъ изъятья --
Неисцѣлимой мукой ты больна,
Ты изголовьемъ избрала проклятья.
Ты сѣяла -- и долженъ былъ страдать я,
И жатву гнѣва ты пожать должна.
Я не имѣлъ враговъ, тебѣ подобныхъ,
Я защититься могъ отъ остальныхъ,
Имъ отомстить, друзьями сдѣлать ихъ,
Но ты была въ своихъ нападкахъ злобныхъ
И слабостью твоей ограждена,
И нѣжностью моей, что не должна
Была бъ иныхъ щадить -- тебѣ въ угоду;
И въ правоту твою повѣрилъ свѣтъ,
Что зналъ грѣхи моихъ минувшихъ лѣтъ,
Когда во зло я обращалъ свободу.
На основаньѣ этомъ возведенъ
Мнѣ памятникъ тобой -- грѣхомъ скрѣпленъ.
Какъ Клитемнестра, мужа палачемъ
Духовно ты была, клеветъ мечемъ
Надежду, честь, покой,-- ты все убила,
Что вновь расцвѣсть могло бъ для бытія,
Когдабъ ихъ безвозвратно не сгубила
Измѣна хладнокровная твоя.
Ты добродѣтель сдѣлала порокомъ:
За месть -- теперь, за будущій барышъ
Продавъ ее, въ спокойствіи жестокомъ
Ея цѣною ты меня казнишь.
Съ тѣхъ поръ, какъ ты пошла кривой дорогой
Съ правдивостью ты разлучилась строгой,
Присущею тебѣ, и глубины
Не сознавая собственной вины --
Съ двусмысленностью утвержденій дикихъ
И думъ, достойныхъ Янусовъ двуликихъ,
Съ обманами поступковъ и рѣчей,
Со взоромъ знаменательнымъ очей,
Что осторожность выставивъ предлогомъ,
Безмолвно лгутъ изъ выгоды во многомъ --
Со всѣмъ мирится нравственность твоя.
Любымъ путемъ ты къ цѣли шла желанной,
И вотъ къ концу приводитъ путь избранный.
Какъ ты -- со мной, не поступилъ бы я!
"Это стихотвореніе, начальныя строки котораго приведены въ "Замѣткахъ" Мура (1830), было написано вслѣдъ за перерывомъ переговоровъ между супругами, послѣ вмѣшательства г-жи Сталь, которая уговорила Байрона написать въ Англію, къ одному изъ его друзей, что онъ все еще не прочъ примириться съ лэди Байронъ. Стихотвореніе не назначалось для печати" (Джонъ Райтъ).
Стихотвореніе написано въ сентябрѣ 1816 г.,-- уже въ иномъ душевномъ настроеніи, чѣмъ "Сонъ", написанный въ іюлѣ, гдѣ Байронъ еще очень мягко относился къ своей женѣ, чье лицо плѣняло красотой". Это мягкое отношеніе теперь уступаетъ мѣсто взрыву оскорбленнаго чувства. Слухи о клеветническихъ обвиненіяхъ (см. наст. изд. т. I, стр. 506) привели Байрова въ ярость и вызвали y него желчныя проклятія " Заклинанія", напечатаннаго сначала вмѣстѣ съ "Шильонскимъ Узникомъ", а впослѣдствіи включеннаго въ составъ " Манфреда ". Вслѣдъ за " 3аклинаніемъ" поэтъ написалъ и эти стихи, ближайшимъ поводомъ къ сочинееію которыхъ послужила газетная замѣтка о болѣзни лэди Байронъ.
Стр. 34.
Какъ Клитемнестра, мужа палачемъ
Духовно ты была...
"Мнѣ кажется", говорвтъ Байронъ въ письмѣ къ Муру изъ Вевеціи огь 10 марта 1817 г., "что мнѣ уже никогда не удастся очиститься въ мнѣніи публики, особенно съ тѣхъ поръ, какъ моя нравственная Клитемнестра разбила мою репутацію!і...
Какъ ты со мной не поступилъ бы я.
"Байронъ имѣлъ право сказатъ это о себѣ хотя бы и потому, что не нвъ первый сдѣлалъ свои семейвые раздоры предметомъ общаго обсужденія. Напротивъ, онъ убѣдился, что раньше, чѣмъ какіе-либо факты изъ его домашней жизни получили извѣстность, его повсюду уже ославили негодяемъ за то, что онъ разъѣхался съ женой. Онъ былъ чрезвычайно впечатлителенъ; онъ былъ пораженъ одновременно тысячью стрѣлъ, пущенныхъ съ такимъ коварствомъ и искусною злобою, что изъ всѣхъ, на него нападавшихъ, ни одинъ не зналъ дѣйствительной подкладки всей этой исторіи. Былъ ли онъ, однако, правъ, печатая свои саркастическія тирады? Ковечно, нѣтъ: было бы гораздо лучше, благороднѣе и благоразумнѣе, если бы онъ отнесся къ нападкамъ подобныхъ враговъ съ полнымъ презрѣніемъ и не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Но если этотъ горячій, молодой, гордый аристократъ, въ порывѣ оскорбленнаго чувства, надъ которымъ онъ былъ не властенъ, не избралъ наиболѣе достойнаго и благоразумнаго изъ всѣхъ возможныхъ способовъ дѣйствія, то имѣемъ ли мы,-- имѣетъ ли общество право произносить надъ нимъ обвинительный приговоръ? Разъѣ вамъ извѣство все, что онъ выстрадалъ? Развѣ ваше воображеніе въ состояніи представвть себѣ во всей полнотѣ, какъ страдалъ онъ отъ окружавшихъ его условій? Если бы мы сами оказались среди подобныхъ условій,-- развѣ мы могли бы нечувствительно относиться ко всѣмъ ударамъ и спокойно держать оружіе въ рукѣ, дрожащей отъ негодованія за оскорбленную честь и чувство? Подумайте только, чего вы требуете, настаивая на томъ, что поэтъ съ темпераментомъ Байрона долженъ былъ въ своихъ произведеніяхъ воздерживатъся отъ выраженія всякихъ личныхъ чувствъ по поводу фактовъ, непосредственно касавшихся его личной жизни! Мы привыкли повторять на всѣ лады, что главная и великая заслуга его поэзіи заключается именно въ той искренности, съ какою въ ней выражаются его собственныя чувства. Мы всячески поощряемъ его анатомировать собственвое сердце ради нашего удовольствія; мы стараемся какъ можно сильнѣе подѣйствовать на этого молодого и одареннаго пылкимъ воображеніемъ человѣка, чтобы побудитъ его погружаться въ самыя сокровенныя глубины самопозванія, мучить свой мозгъ постояннымъ самоанализомъ, находить гордость и удовольствіе въ томъ, что для другихъ людей является пыткой,-- мы сами толкаемъ его на путь этихъ опасныхъ экспериментовъ, пока они не захватываютъ его и не приводятъ на край безумія; мы внушаемъ ему, что онъ долженъ видѣть въ этомъ опасномъ занятіи главную цѣль своего существованія, главную пищу своего самолюбія, сущность своей поэтической славы... и въ ту минуту, когда онъ, поддаваясь нашему же постоянному поощренію и нашимъ постояннымъ увѣреніямъ, дѣлаетъ одинъ только шагъ за предѣлы одобряемаго вами пути,-- мы всѣ съ желчной досадой обращаемся противъ него и начинаемъ упрекать его въ томъ, что онъ поступаетъ недостойно, передавая ва судъ публики тѣ чувства, какія вызваны были y него разводомъ съ женой. Вотъ поведеніе, достойное доброй и великодушной публики! По нашему мнѣнію, Байровъ, въ тѣхъ условіяхъ, въ какія онъ былъ поставленъ, съ одной стороны поддаваясь окружавшимъ его искушеніямъ, съ другой -- постоянно терзаемый и оскорбляемый, вполнѣ естественно долженъ былъ написать то, что написалъ. Его такъ же мало можно винить въ этомъ поступкѣ, какъ и всякаго другого человѣка, который, находясь въ подобныхъ же обстоятельствахъ, излилъ бы свою душу въ интимной бесѣдѣ съ другомъ y камина. Общество само развило въ немъ привычку обращаться къ публикѣ,-- и само же приняло его призванія съ чувствомъ досады и неудовольствія!" (Локкартъ).
Стансы къ По.
1.
Рѣка, y древнихъ стѣнъ струишься ты,
Гдѣ та живетъ, что такъ любима мною;
Въ часы прогулокъ образъ мой мечты
Рисуютъ ли предъ ней на мигъ порою?
2.
Будь сердце здѣсь мое отражено --
Открыло бъ ей волны твоей теченье
Все, что тебѣ повѣдалъ я давно --
Безумное, какъ бурныхъ водъ стремленье.
3.
Какъ? Отраженье сердца? Твой потокъ --
Неудержимъ, исполненъ дикой власти;
Тебѣ подобенъ, былъ и есть глубокъ
Порывъ моей неукротимой страсти.
4.
Смутило время страсть мою -- пока;
Изъ береговъ выходишь ты бурливо,
Но не навѣкъ, родная мнѣ рѣка;
У насъ обоихъ есть пора отлива.
5.
Пусть многое унесъ онъ -- въ свой чередъ
Стремимся оба мы стезей своею:
Безумно къ морю мчишься ты впередъ,
Я -- къ той одной, кого любить не смѣю.
6.
У стѣнъ ея родныхъ твоя волна
Прильнетъ къ ея ногамъ, во тьмѣ вздыхая,
И остановитъ взоръ на ней она,
Благоуханье вечера вдыхая.
7.
Взоръ остановитъ на тебѣ, какъ я!
Я мыслью этой полонъ безпредѣльно,
И съ той поры въ мечтахъ волна твоя
И вздохъ о ней -- слилися нераздѣльно.
8.
Въ струящейся передо мной волнѣ
Чудесно отразятся милой очи,
Но той волны благословенной мнѣ
Не увидать и въ сновидѣньяхъ ночи.
9.
Вспять не текутъ ни слезы, ни струи.
Вернется ль та, что видитъ бѣгъ потока?
Пришли мы съ ней на берега твои:
Она -- близъ устья, я же -- y истока.
10.
Насъ разлучаетъ ни земли просторъ,
Ни глубь волны морской, ни отдаленье,
Но лишь судебъ различныхъ приговоръ.
Различенъ край, гдѣ мы нашли рожденье.
11.
Пришелецъ полюбилъ дочь южныхъ странъ,
И кровь его пылаетъ жаромъ южнымъ,
Какъ будто бы холодный ураганъ
Его не обвѣвалъ дыханьемъ вьюжнымъ.
12.
Кровь южная во мнѣ! Будь я инымъ --
Я не бѣжалъ бы изъ родного края,
Не сталъ бы вновь, на муки не взирая,
Рабомъ любви, тѣмъ болѣе -- твоимъ!
13.
Къ чему борьба? Пусть гибну молодымъ,
Живу, какъ жилъ, люблю я -- какъ бывало!
Изъ праха я рожденъ и стану имъ,
Чтобъ сердца мнѣ ничто не взволновало!
Написано въ іюнѣ 1819 г. и напечатано y Медвина, въ книгѣ: "Бесѣды съ лордомъ Байрономъ", 1824 г. По свидѣтельству графини Гвиччіоли, написаны въ то время, когда поэтъ переплывалъ черезъ По, на пути изъ Венеціи въ Равенну, гдѣ тогда жила графиня.
ИЗЪ "ПѢСЕНЪ КЪ ТИРСѢ".
Л. Байрона.
Послѣдній вздохъ, исторгнутый утратой,
Любви моей -- послѣднее прости,--
И одинокъ, какимъ я былъ когда-то,
Пойду я вновь по трудному пути.
Пускай борьбы извѣдаю я сладость
И горечь всю я осушу до дна;
Когда навѣкъ исчезла въ жизни радость --
Печали тѣнь въ грядущемъ не страшна.
Вокругъ меня -- безумный чадъ похмелья,
Быть одному -- нѣтъ мужества и силъ,
Я буду тѣмъ, кто раздѣлялъ веселье
И кто ни съ кѣмъ печали не дѣлилъ.
Ты не такимъ меня когда-то знала
Въ дни свѣтлые блаженства моего,
Но съ той поры, когда тебя не стало,
Какъ ты мертва -- и все кругомъ мертво.
На легкій ладъ я тщетно лиру строю,
Улыбкою не скрыть незримыхъ слезъ,
Какъ насыпи могильной не прикрою
Я ворохомъ полуразцвѣтшихъ розъ.
На пиршествѣ, даря на мигъ забвенье,
Пускай кипитъ и пѣнится струя,
Я жадно пью изъ чаши наслажденья,
Но одинокъ, какъ прежде, сердцемъ я.
Любуяся просторомъ, озареннымъ
Сіяніемъ серебряныхъ лучей,
Ихъ отблескъ дивный вижу отраженнымъ
Я въ глубинѣ задумчивыхъ очей.
Я созерцалъ полночное свѣтило,
И блескъ его въ волнахъ Эгейскихъ гасъ;
Увы! оно лишь надъ твоей могилой,
Не для тебя мерцало въ этотъ часы *
Когда, безъ сна простертаго на ложѣ,
Томилъ меня мучительный недугъ --
Я говорилъ:-- какое счастье, Боже!
Что взоръ ея не видитъ этихъ мукъ!--
И какъ порой возвращена свобода
Безсильному и дряхлому рабу --
Такъ жизнь мою вернула мнѣ природа,
Межъ тѣмъ какъ ты покоишься въ гробу!
У времени нѣтъ надъ любовью власти,
Утратою душа просвѣтлена:
Что значитъ пылъ земной, ничтожной страсти
Тамъ, гдѣ любовь безсмертная властна!
О. Чюмина.
"Міръ Божій", No 4, 1897