Майноты. -- Их прежние подвиги и быть. -- Их образ войны и поведение на войне. -- Процессия. -- Дела Петробея. -- Кусок хлеба. -- Мятежи.
Несколько раз уже было упомянуто о беспокойствах Майны; под сим именем разумею здесь не всю юго-восточную четверть Пелопонеза, составляющую древнюю Лакедемонию, но только племена, населяющие горние ущелья вдоль Лакедемонского и Мессинского заливов, до мысов Малея и Тенара (Матапана). Теперь сфера деятельности сих племен распространилась; долженствуя вскоре перенестись среди оной, я почитаю нужным краткое изложение некоторых обстоятельств, незначащих может быть вначале, но имевших столь роковое влияние на судьбу Греции.
Майноты, увлеченные общим стремлением Греции, были в необходимости покориться президенту при его прибытии. Может быть, насытясь зверскими подвигами в продолжительную эпоху войны, начали они действительно помышлять обе успокоении, как порою грезится[118] мирная жизнь усталому разбойнику. Может быть, опасались они, что окружающие их племена, соединясь узами мудрого правительства, при малейшем со стороны их покушении на нарушение восставляемого порядка, потребуют отчета за все прежнее. Но более всего подействовало на них то, что президент успел привязать к себе их владетельного князя Петра Мавромихали, которого влияние на полудиких майнотов было всесильное.
Не признавав никогда над собою власти венециан, майноты сделались еще дерзостнее, когда по долгой борьбе полуостров покорился туркам. Все усилия пашей морейских и султанского флота для их обуздания были безуспешны. Они управлялись патриархально (если можно употребить сие слово говоря о подобном племени) несколькими владетельными князьками, или беями. Давно уже семейство Мавромихали пользовалось общим уважением между ними; его бесчисленные отрасли составляли значительную часть народонаселения ему подвластного; оно приняло деятельное участие в революции 1770 года, и отличилось геройскими подвигами, предводительствуя буйными ополчениями[119] майнотов, которых склонность к грабежу облагородилась тогда, превратившись в народную войну против иноверцев. По успокоении Мореи, то есть, по истреблении большей половины народонаселения, Майна отчаянно защищалась против мстительного войска султанова, и теперь гордо показывает в своих ущельях кучи неприятельских костей, напоминающие оставы бургиньонов в Швейцарии. Наконец успокоилась она, признав над собою власть султана, но совершенно сохранив свою независимость. Последний ее Князь Петробей получил инвеституру от Порты, и с того времени его подданные довольствовались мелкими грабежами, легкими налетами от времени до времени на Мистру и Каламату, а более всего занимали их береговые пиратства.
Вначале революции 1821 года майноты были обрадованы перспективою новых беспорядков; им предстояло поприще лучшее и выгоднейшее: какая бы судьба ни постигла Грецию, неприступные ущелья могли их закрыть, а набранная добыча доставляла им надолго средства пропитания. Их князь был всегда членом или правительства или Народного Совета. Всегда[120] соединенный с Колокотрони и с князем Ипсиланти, он имел много случаев оказать отечеству благородные услуги, и на поле битвы, где от 2 до 6,000 майнотов летели по одному его слову, и в советах, где всегда показывал редкое бескорыстие. Иногда святость предпринимаемого подвига облагораживает и возвышает самую обыкновенную душу. Но его майноты любили более отличаться после битвы, когда дело шло о добыче, нежели против неприятельского штыка или батареи; потому что их храбрость неразрывно связана с местоположениями их родины, с камнем, из-за которого они так верно прицеливаются. Они добродушно издевались над образовавшимися тогда регулярными полками, с любопытством смотрели на их маневры, как на детские забавы, и верить не хотели, что солдат, послушный барабану, должен хладнокровно приступать к неприятельской пушке, которая так убедительно, так красноречиво советует ему удалиться. Разгульной для них эпохою было взятие Триполицы. В войске носился слух, что всем городе хранятся несметные сокровища (*** ***) и потому все так усердно бросились на осаду.[121]
Были ли эти сокровища воображаемы, или хитрый Колокотрони успел захватить все -- но бедным майнотам досталось мало драгоценностей по взятии Триполицы. Они довольствовались и тем, чтобы унести в свои горы все без разбору, что можно было взять; не оставили ни одного замка из дверей, ни одной задвижки из оконниц, ломали дома, чтобы достать гвозди и петли; срывали с турецких домов золоченные потолки, и не имея вьючного скота, ибо турки употребили все в пищу во время осады, таскали на расстоянии трехдневного пути все это на плечах в свои горы. Многие из них успевали возвратиться, и совершали второе шествие под ношею даже целых дверей, карнизов или диванов.
После подобных подвигов они заблагорассудили отказаться от имени майнотов, которое давно уже было пугалищем полуострова, и назвались спартанцами, в уверенности, что вышеописанная процессия от Триполицы до Матапана достойна потомков Ликурга. Или из всей истории древних спартанцев осталось между ними в предании только искусство их и[12 2] геройство в воровстве (Вспомним молодого спартанца, растерзанного украденной им лисицей)? При всем их суеверном благоговении к святыне храмов, были случаи, в которых майноты не могли устоять против искушения пред богатыми украшениями икон. Подобно сиракузскому тирану, который, сняв с Олимпийскаго Юпитера золотую мантию, заменилоную шерстяною, говоря, что при сей новой одежде Божеству летом будет легче, а зимою теплее -- майноты нередко брали из церквей драгоценности, уверяя, что это делали они единственно для того, чтобы предохранить святыню от святотатства иноверцев.
Приведенная в повиновение президентом Майна приняла губернаторов, установила таможни, полиции, и вошла в состав общего управления Греции. Петробей был сделан сенатором, пребывал при греческом правительстве, и долго был одним из ревностнейших его приверженцев. Но враги президента, зная влияние старого князя на умы майнотов, зная, какую пользу могли они извлечь для своих видов из новых беспокойств-- окружили[123] его, шептали ему, что он обижен, презрен президентом; что он гораздо выше его, как владетельный князь; что цель президента -- погубить весь роде его, или уничтожить его влияние; так, что слабый ум старого бея был наконец встревожен опасениями, и ему показалось, что действительно самолюбие его было обижено. К тому же его дети, его родственники, видя себя принужденными войти в класс обыкновенных граждан, видя, что правительство не было расположено основать для каждого из них по вкусу почетное место, беспокойно роптали кругом старика. Петробей перестал ходить и в Сенате, и к президенту; он жаловался, что его сделали членом сословия, в котором заседали и люди низкого происхождения, что губернаторы Майны без его соизволения наказывали виновных клиентов его и пр. Но главное было то, что правительство не было к нему довольно щедро, и не давало довольно денег, чтобы он мог на покое ест кусок хлеба с друзьями. На этот кусок хлеба он полагал себе по тысяче испанских талеров в месяц; т.е. 60,000 рублей в год; не менее сего требовал он от правительства,[124] которое не платило жалованья выше 4000 рублей в год.
В начале 1851 года в Майне открылись беспокойства; выгнали губернаторов, и Кацако, племянник Петробея, с другими его родственниками вооружили многочисленную шайку, и захватили все окружные таможни; в то же время Петробей бежал тайно из Навплии. Разные области адресами изъявили свое негодование на поступки сего семейства, и просили президента предупредить деятельными мерами опасности, которыми грозила Греции тревога горцев.
Беглый сенатор был схвачен пароходом Гермес 10-го февраля в Катакало (на берегу Лаконии) и посажен в крепость в Навплии. Сын его, Георгий, бывший членом правительствующей комиссии до прихода президента, давно уже был арестован в Аргосе за покушение на жизнь своего двоюродного брата, Пиерако Мавромихали, против которого он питал семейную злобу. Канарис арестовал также на своем корвете в Лимени двух братьев Петробея, старика Ивана, который красился титлом царя спартанского, и Константина,[125] служившего прежде в войске. Кацако укрылся от всех преследований.
Когда дела Пороса отвлекли от берегов Майны флотилию Правителя, посланные туда идриотами проповедники, а более всего значительные суммы, розданные горцам, и надежда добычи вооружили несколько тысяч их. Под предводительством Кацако, они спустились, окружили Каламату, разбили небольшой отряд греческих войск, и дочиста ограбили город. Близость родных гор позволила им перетащить туда почти целиком дома Каламаты.
К счастию, французское войско, занимавшее Мессению, услышав о сем, поспешило с артиллерией к ним. Спасти город было уже поздно; но, может быть, Майноты намеревались продолжать свое, истребительное шествие по богатым окрестностям. Они частью удалились в свои горы, частию занялись по пути грабежом городка Армиро, лежащего у подошвы Лакедемонских гор, и там соединились с флотилией, посланною, как мы сказали, из Идры для их поддержания.[126]