Открытие военных действий пред Бейрутом. -- Вступление Ибрахима в горы.-- Союзный лагерь в Джуние. -- Коммодор Непир. -- Народное чувство на Ливане. -- Успехи союзников. -- Занятие сирийского берега. -- Дело бекфейское. -- Отступление Ибрахима. -- Вооружение горцев. -- Падение эмира Бешира. -- Ошибки союзников. -- Взятие Акки. -- Последовательное восстание сирийских племен. -- Безначалие в Палестине. -- Сосредоточение египетской армии в Дамаске. -- Ее бедствия. -- Выступление Ибрахима из Дамаска.
Ввечеру 28 августа флаги, pазвевавшиеся над консульствами России, Австрии, Англии и Пруссии в Бейруте, были опущены. На другое утро до рассвета десантные войска сели на гребные суда, пароходы прибуксировали их сперва к мысу по южной стороне города. Как только египетские войска бросились к этому пункту, корабли открыли по ним [огонь] сво[их] батареей], а пароходы с десантом быстро понеслись на север, в бухту Джунию, у подошв Ливана, в 20 верстах от Бейрута, где была предусмотрена коммодором отличная позиция для высадки. Между тем часть кораблей вступила под паруса и заняла якорные места вдоль дороги, ведущей из Бейрута в Джунию, чтобы препятствовать движению войск к этому пункту. В один час приплыл туда десант, высадился с артиллерией под прикрытием пароходов и подоспевших вскоре затем кораблей, опрокинул стоявший тут пикет албанцев под начальством эмира Масуда, сына ливанского князя, и стал укрепляться на мысе, огибающем бухту, прежде чем Сулейман-паша, который, наблюдал из Бейрута за ходом десанта, мог распознать движения неприятеля.
Во всяком случае не прежде, как на другой день, когда уже шанцы и батареи были уготовлены в союзном лагере, египетские войска могли бы идти к этому пункту не по взморью, под огнем кораблей, а по трудным внутренним ущельям Ливана. Но Сулейман-паше было повелею от Ибрахима отстоять до последней крайности Бейрут. Взятие этого города произвело бы в горах впечатление слишком предосудительное для египтян. Ибрахим, принявший уже главное начальство, устраивал еще запасные магазины в Баальбеке, затем перешел он с одной дивизией в город Захлу, у восточной подошвы Ливана, и оттуда медленно вступал сам в ущелья. Командуя 75-тысячной армией в Сирии, но принужденный раздроблять свои силы, занимать все пункты, где с часу на час мог вспыхнуть бунт, он шел будто ощупью в этот трудный поход и не успел своевременно явиться в Джунию, атаковать и опрокинуть в море горсть союзного войска, прежде чем укрепилось бы оно, прежде чем дух мятежа обуял бы горы. Нет сомнения в том, что, если бы он в течение первой недели повел лично быструю и сильную атаку, союзное войско было бы опрокинуто в море и успех Ибрахима продлил бы борьбу, которая по указанным уже нами обстоятельствам всего более зависела от впечатлений народных. Вместо того Ибрахим медлил, дал время союзникам укрепить свой лагерь, дал время туркам оправиться от морской болезни и стать твердой ногой на сирийской лочве, которая семь лет сряду казалась им заколдованной под влиянием страшного Ибрахима.
Меж тем обезоруженные горцы ближних деревень, которые в первые дни, страха египетского ради, не смели обращать взоров на союзный лагерь, стали осведомляться, что там было 20 тыс. ружей для раздачи сирийским жителям под знаменами законного их государя. Непростительная, непостижимая, можно сказать, медленность Ибрахима пособила успеху союзников превыше всякого чаяния. Горсть союзного войска, вверясь сочувствию народному, смело вступала в ущелья. К ночи после десанта две роты бросились в местечко Зук, у подошвы той самой торы, где стоял египетский батальон с 600 албанцами, а на другой день аванпосты под начальством храброго Омар-бея углубились до Антуры, на расстояние 5 верст от лагеря, заняли крепкое здание католического монастыря и поставили батарею на возвышение, куда примыкали три ущелья, по которым египтяне могли атаковать прибережье.
При первом движении египтян против десантного войска две их роты положили оружие или передались туркам. Но и самое турецкое войско так мало еще доверяло самому себе в ту пору, что посреди атаки капрал с 12 рядовыми покусился передаться неприятелю. С обеих сторон кампания открывалась выражением тех же чувств, которые от конийского дела и до Незиба не переставали волновать племена Сирии и Малой Азии. Близость флота и сочувствие края внушали в этот раз более решимости турецким офицерам, тогда как египтяне, не имея другой опоры, кроме собственного войска, тщательно избегали всего, что могло бы раздражить солдата. Посреди самого дела турецкие переметчики были расстреляны по приказанию Омар-бея, и вскоре затем успех первой встречи с неприятелем приободрил войско и внушил солдату привязанность и доверие к своим знаменам. Между тем горцы, спасавшиеся на острове Кипр от гнева эмира после весеннего бунта и возвратившиеся теперь с турецким десантом, бросились в северные ущелья, в Кесруан, возмутили селения и приступили к позиции Бзумар, занятой египтянами. Когда за ними был послан на рекогносцировку турецкий офицер с пикетом низамов, его приближение внушило такую смелость горцам, что, не дождавшись приказа, они атаковали египтян, вытеснили их и привели в лагерь 600 пленных.
Сухопутные силы союзников состояли в турецкой бригаде (5400 человек), в 2 тыс. англичан с флота и в одной австрийской роте. Турецким войском командовал бригадный генерал Селим-паша. Вскоре прибыл из Константинополя новоназначенный от Порты паша аккский и сайдский Иззет Мехмет с титулом сераскира сирийского. Адмиралу Стопфорду была предоставлена власть главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами сирийской экспедиции. По случаю болезни командира десантного отряда сэра Чарла Смита в этот период кампании место его заступил коммодор Непир, который направлял всеми действиями союзников в лагере.
Живость характера, расторопность, неукротимый и веселый нрав этого хромого, тучного, малорослого моряка, который до рассвета с тростью в руках, с пистолетом, торчавшим из кармана, взбирался по скалам на расстояние четырех и пяти верст от лагеря для осмотра передовых пикетов, представляли разительный контраст с обычной величавой ленью турецких военачальников. Шутливо грубое его обхождение с турками было приноровлено к тому, чтобы внушить бодрость войску, не привыкшему к тяжелым работам поспешного лагерного укрепления на раскаленной сирийской почве, в пору тропической жары.
За исключением селений, занятых союзным войском, горы несколько дней сряду безмолвствовали и ждали. Изредка тайком пробирался поселянин в союзный лагерь и на вопрос, отчего народонаселение толпой не спускалось туда, с трепетом говорил о присутствии Ибрахима в горах, о произнесенной им угрозе сжечь те селения, которых жители заглянут в Джунию. В ненависти горцев к египетскому правлению, в их готовности восстать массой нельзя было усомниться; но их нерешимость и робость были достаточно оправдываемы слишком неудачными попытками коммодора пред Бейрутом до прибытия адмирала. Вместо того чтобы самим прийти в лагерь и составить народное ополчение под знаменами султана, горцы звали к себе союзное войско для изгнания египтян, расположенных в соседнем округе эль-Ката. Из лагеря стали подсылать оружие в ближайшие селения. Ибрахим сдержал грозное свое слово, обширное селение Бейт Шебаб было предано грабежу и пламени. Для внушения бодрости горцам было необходимо или распространить круг действия союзных сил, или разбить Ибрахима. Но Ибрахим пребывал в наблюдательном положении; пробраться в горы, им занятые, прежде чем восстали бы горцы, было безумно, а средства были слишком ограниченны, чтобы распространяться в виду египетской армии.
Зато море и пароходы доставляли союзникам неоцененные преимущества. Адмирал Стопфорд приноровил к местностям отличную систему последовательных атак, быстрых, неожиданных, и совершенно оправдал тем предчувствия Сулейман-паши, который был убежден в невозможности защиты просторного берега от атаки с моря на основании стратегического закона о невозможности даже при превосходстве сил препятствовать неприятелю переправиться через реку, когда он может по своему произволу выбрать место и улучить минуту для наступательного действия.
Старинные замки и плохие батареи Бейрута были разрушены, не сделав ни одного выстрела в ответ кораблям, но гарнизон оставался во внутренней части города под прочными сводами, а улицы были прорезаны баррикадами и подкопами. Без большой потери войска нельзя было овладеть городом. Корабли продолжали медленно его громить, а между тем наряжались экспедиции к другим береговым пунктам Сирии.
Замок римской постройки Джубейль (древний Библос) у подошв Ливана, в 50 верстах на север от Бейрута, не устоял против двухпудовых ядер парохода "Циклоп". Англичане с потерей 20 человек убитых и раненых опрокинули албанский гарнизон, который отстреливался из-за обрушенных стен, и сдали замок окрестным мутуалиям, искавшим только случая, чтобы отложиться от египтян. Другой прибережный городок Батрун (древний Вотрис) был взят восставшими горцами при пособии кораблей. В Тараблюсе египетский гарнизон устоял потому только, что расстояние крепости от берега затрудняло атаку с моря. Но гром пушек ободрял северные округа Ливана, которые все лето продолжали волноваться. В Сайду повел экспедицию сам коммодор. По открытии бреши с моря он взял город и цитадель приступом (14 сентября), несмотря на упорную защиту гарнизона. Молодой эрцгерцог Фридрих, служивший на австрийском флоте, сам повел колонну в брешь, припоминая своим товарищам, что его предки под знаменем креста сражались с неверными на берегах сирийских. Сур, древний Тир, царь морей, знаменитый упорством своей защиты против македонского героя, не устоял ни одного часа пред кораблями, и был занят английским поручиком... У подошвы Кармеля, на южном изгибе Аккского залива, в виду Акки, союзники водрузили султанское знамя в Хайфе. Таким образом, сирийский берег, за исключением немногих пунктов, признал власть султана, а внутренние племена стали спускаться к берегу, входили в сообщение с кораблями и охотно принимали от них оружие для распространения бунта.
Уже неоднократно были даны повеления ливанскому князю именем султана отложиться от египтян и содействовать изгнанию их. Лаской, убеждениями и обещанием признания всех его прав и дарования горцам всяческих льгот приглашали его в лагерь, но еще верил он в звезду Ибрахима и в обещание французов, которых агенты объезжали горы, утверждая, будто Франция уже объявила войну и с часу на час поспеют ее флот, войско, миллионы на помощь Ибрахиму. В эту эпоху влияние эмира в горах было всесильно, оно опиралось на свежей памяти народных опал после весеннего бунта. Шейхи-друзы, при всей своей ненависти к египтянам, смиренно повиновались князю, а феодальное устройство их племени ручалось в покорности народной массы. Они вместе с сыновьями и внуками эмира повели свои ополчения к знаменам Ибрахима. Но христианские племена, озлобленные на египтян, несмотря на то что они были обязаны своим благоденствием египетскому правлению, а, может быть, именно потому, что этот период благоденствия споспешествовал преждевременному развитию в них недозрелой политической жизни, были объяты по всему пространству гор стремлением к бунту.
В этом тревожном расположении горцев союзники видели признаки народной любви к султану. Направление весеннего ливанского бунта, равно и последовавшие за водворением султанской власти междоусобия и смуты в горах достаточно обнаруживают в самой готовности христиан ливанских вооружиться за султана не преданность их султану, но преизбыток анархических начал и расслабление коренного феодально-теократического устройства гор под вековым влиянием Шихабов и пашей.
Французское правительство нарядило в ту пору к берегам Сирии генерала ордена лазаристов, чтобы влиянием духовенства действовать, на массы. После неудачи дипломатической своей кампании за египетского пашу Франция наряжала на Восток не войско, не флоты, не казну, как того ждали обманутые ее возгласами паша и эмир, но духовного генерала, обращая дарованное ей трактатами право покровительства католической церкви в орудие своей политики противу султана. Но эта духовно-политическая миссия другого результата не имела, как разве то, что она укрепила старого эмира в верности египетскому паше. Что же касается народных масс, то католическое духовенство было принуждено сознаться в своем бессилии противу народного чувства.
Самые родственники эмира являлись один за другим в союзный лагерь. Двоюродному его брату эмиру Беширу эль-Касему был дан султанский фирман на княжество 182 вместо разжалованного за измену эмира Бешира.
Элементы разрушения отовсюду накоплялись над египетской армией. С распространением бунта умножились и побеги: ежедневно являлись в союзный лагерь сотни беглых сирийских рекрутов, привязанных одним страхом к знаменам Ибрахима, и сотни турецких низамов десантной флотской бригады, задержанной Мухаммедом Али. Измена обнаружилась даже между высшими египетскими офицерами.
По сожжении и разграблении Бейт Шебаба Ибрахим-паша оставался в наблюдательном положении на высотах Бекфеи, в 10 верстах от союзного лагеря, чтобы страхом своего присутствия содержать в повиновении горы. Приближалась осенняя пора; он не думал уже о наступательных действиях, а только желал продлить борьбу несколько недель и ждал первой бури, которая разогнала бы флот от этих опасных берегов. Тогда он мог бы в свою очередь утомить союзное войско, беззащитное со стороны моря, и наказать бунт племен сирийских. И в самом деле, французское правительство требовало, чтобы он только 6 месяцев отстоял Сирию, а за последствия ручалось. Чтобы предупредить побеги, внушить своему войску любовь и доверенность к себе и рассеять уныние египетского солдата, привыкшего почитать своего полководца непобедимым, Ибрахим вслух издевался над стамбульскими войсками и заставлял старых своих сподвижников рассказывать эпизоды кампании 1832 г., когда три армии были последовательно им уничтожены. Сам он вел бивуачную жизнь, спал на войлоке, обедал с артелью и, чтобы поддерживать в самом себе это напряженное состояние притворного веселья, пил безмерно...
Но уже союзники, ободренные успехом и чувствами народонаселения, вступали в горы и 28 сентября атаковали позицию Ибрахима. Их поддерживали многочисленные отряды вооруженных в лагере горцев, которые, хотя и не приняли деятельного участия в сражении, однако пособили союзникам тем, что они затрудняли движение египетской армии. Коммодор Непир с Селим-пашой лично повели атаку. Они расположили свое войско на высотах, противу самой позиции, занятой Ибрахимом, укрепились шанцами и поставили батарею горной артиллерии. Между тем другой отряд, под начальством полковника Омар-бея, и милиции горцев эмира Бешира эль-Касема по другому направлению вступали в ущелья, огибали позицию Ибрахима и готовились занять возвышения сего тылу. Незнание местностей не позволило турецким офицерам лучше сообразить свои движения в совокупности с горцами, иначе они могли здесь взять в плен самого Ибрахима.
Он не долго устоял; бывшая при нем милиция друзов разбежалась, его албанцы бесполезно занимали глубину ущелья, прорезавшего позиции обоих войск, а сам он с регулярным войском был подвержен всему огню турецкой артиллерии, тогда как самые местности не позволяли ему действовать артиллерией. Уныние овладело войском, обступленным отовсюду бунтом и ущельями непроходимыми, где с часу на час из-за кустарников, из-за скал могли возникнуть невидимые враги. Обходное движение турецкой колонны, которая уже начинала покаываться на высотах с его тылу, заставило Ибрахима поспешно отступить, пока еще не были заняты кругом ущелья. К закату солнца пасмурно сел он на коня, им самим вскормленного, послушного его голосу, свободно следовавшего за ним повсюду в его походах, будто собака. Один со своим конюхом-негром спустился Ибрахим по тропинкам едва проходимым в округ Метен, куда еще не успел проникнуть бунт. Проезжая чрез одно селение, он остановился у источника утолить свою жажду. "Что нового у вас?" -- спросил он у поселян. "Слышно, что Ибрахим-паша разбит и бежит", -- отвечал ему с злой улыбкой горец, вероятно, его узнавший. Ибрахим, который столько лет привык действовать на воображение арабов одним страхом, не изменил своему характеру; он приказал конюху отрубить голову дерзкого горца и между тем хладнокровно пил из кувшина, поданного ему жертвой его гнева.
Покинутое им войско вполовину рассеялось, вполовину положило оружие. В то же время Сулейман-паша выступал из Бейрута 183, не сдержавши своего слова взорвать город. Десант с английских кораблей успел отрезать фитили с уготовленных подкопов. Турецкое войско опустилось туда вслед за бекфейским делом. Занятие Бейрута, куда была переведена главная квартира союзников из Джунии, положило конец нерешимостям горцев и страху египетского имени. Уже около 20 тыс. ружей было роздано из союзного лагеря. Новый эмир ливанский формировал народное ополчение, чтобы защитить горы от обратного вторжения египтян и содействовать союзному войску в наступательных его действиях. Ибрахим занимал еще всю внутреннюю Сирию и, несмотря на бедствия, его настигшие, повелевал еще огромной армией. Но было необходимо воспользоваться впечатлением первого успеха и действовать быстро и наступательно. Приближалась осень, а в эту пору содействие флота становилось сомнительным в случае принятия Ибрахимом наступательных действий противу береговых пунктов, по которым раздроблялись уже силы союзников. Состояние Европы и волнение умов во Франции, где правительство едва могло удерживать порыв народный, предписывали союзникам ускорить во что бы то ни стало решение восточного дела.
Вооружение народа входило в план сирийской экспедиции, предпринятой столь слабыми средствами именно на том основательном расчете, что племена Сирии ждали только призыва к восстанию. Мера эта входила равномерно в планы султана Махмуда в несчастную кампанию 1839 г. Но в такой стране, какова Сирия, и в такую эпоху, когда так буйно восставал анархический элемент по мере падения обуздавшей его власти, когда племена одно за другим под благовидным предлогом верноподданнического энтузиазма за своего султана готовились праздновать неистовые сатурналии своего освобождения от власти, им ненавистной, -- была очевидна опасность призыва к бунту.
Феодальное устройство края доставляло союзникам верное средство для сбора народного ополчения на законном основании, согласно с духом и преданиями сирийских племен. Тем только были бы предупреждены последовавшие за изгнанием египтян кровопролития на Ливане и в Набулусе и общая неурядица при восстановлении турецких властей по всей Сирии. Вместо того чтобы вверить каждому шейху под его ответственность число оружия, соразмерное с числом людей, сколько он мог выставить в поход, раздавались ружья из лагеря без разбора, даже без описи всякому, кто ни являлся. В то же время корабли, которые крейсировали для сообщения с жителями, наряжали на берег во всех благоприятных пунктах молодых офицеров для сдачи ящиков с ружьями встречным поселянам. Если бы можно было приписать эту роковую ошибку одним турецким пашам, мы бы не удивлялись: паши, особенно в первые годы занятия Сирии, кроме глупостей, ничего не делали; но удивительно то, что сами англичане, которые должны были предвидеть естественные последствия столь необдуманного вооружения масс, всего более тому способствовали. Когда Ибрахиму донесли об этом, он не скрыл своей радости. "Я оказал султану великую услугу, -- заметил он, -- отобранием оружия у сирийских племен; теперь его же именем обрекают бессилию власть его в этой стране".
Проехавши горы один со своим конюхом, среди двойной опасности скользких тропинок, висячих над пропастью, и народного возмущения, которое при его бегстве шло по его пятам и могло его опередить, Ибрахим спустился в Захлу, по ту сторону Ливана. Тут повелено было сосредоточиваться всем отрядам египетским, выступавшим из гор и из береговой линии, и вскоре составился в этом военном пункте, грозном для Ливана, 15-тысячный лагерь с 30 орудиями. Сильный гарнизон, занимавший дотоле Тараблюс, получил приказание очистить город и цитадель и ретироваться по ту сторону гор в Баальбек (6 октября). Из Латакии и Искендеруна гарнизоны были также отозваны или опрокинуты атакой с моря. Таким образом, предчувствия Сулейман-паши оправдывались; по берегу нигде не могли устоять египтяне при самом открытии кампании, за исключением одной Акки, которая готовилась на самую упорную защиту.
Уже в продолжение этих первых четырех недель в союзном лагере считалось до 10 тыс. пленных и дезертиров египетских: флотская полубригада, о которой мы уже упоминали, почти в комплекте поступила вновь под знамена своего государя. Сирийские рекруты, бывшие в египетской армии, бежали, как только представлялся тому случай. По распоряжению Порты, им было обещано из султанской казны недоплаченное жалованье, а должно заметить, что в этих критических обстоятельствах Мухаммед Али, предпринявший дело, не соразмерное со своими средствами, оставлял и армию свою, и гражданское управление по 10 и по 12 месяцев сряду без жалованья. Ибрахим видел себя осужденным среди самой войны оцеплять свои регулярные полки албанцами и бедуинами в предупреждение побегов. В это время силы его в Сирии были расположены следующим образом: 15-тысячный корпус стоял в Урфе, готовый исполнить угрозу Мухаммеда Али на Малую Азию; 7 тыс. занимали Таврийские округа и защищали ущелья Колек-Богаза против султанской армии, бывшего резерва фельдмаршала Хафиза. В Антакье, куда отступили береговые гарнизоны, считалось до 7 тыс. Гарнизоны Халеба, Хамы и Хомса простирались до 6 тыс. Около 3 тыс. занимали Дамаск, в Акке было 4 тыс. гарнизона и до 4 тыс. были расположены в Яффе, в Аскалоне, в Газе и в Иерусалиме.
Мы упоминали уже о лагерях в Захле и в Баальбвке, о военнопленных и о дезертирах. Принужденный раздробить свою огромную армию в предупреждение бунтов Ибрахим не отказывался еще от суетной угрозы похода в Малую Азию и не отзывал обратно передового корпуса, расположенного в Урфе. Это была важная стратегическая ошибка, ибо о походе в Малую Азию было безумно думать; с его тыла вся Сирия горела бунтом и войной, а впереди он неминуемо наткнулся бы на русский штык.
После бакфейского дела эмир Бешир понял, что все было потеряно для египтян. С семейством своим и с казной спустился он в Сайду, чтобы ходатайствовать о своем помиловании 184. Но уже было поздно; по распоряжению английского адмирала он был отвезен на Мальту, чтобы обеспечить новое управление Ливана от его происков и его влияния. Никто не усомнился в правосудии этой меры; эмир ливанский давно был изменником законному государю по союзу с бунтовавшим пашой; его возгласы, будто он был со своим семейством в руках Ибрахима, не заслуживали никакого внимания. Вернее то, что Ибрахим со своим войском в горах был во власти эмира. Но его низложение и изгнание были ли основаны на беспристрастном политическом расчете, на верном знании лиц, характеров, событий и влияний? Мы уже имели случай заметить взаимные отношения эмира и Мухаммеда Али. Между такими характерами сочувствие, преданность и благосклонность -- все подчинено личной выгоде. Стоило изучить обстоятельства последнего восстания горцев, чтобы оценить преданность эмира к паше. Если он усердно содействовал Ибрахиму противу турок, то потому только, что он почитал Ибрахима непобедимым, особенно когда увидел, какими слабыми средствами союзники готовились оспаривать у него Сирию. К тому же он верил в возгласы французов, его обступавших; быв свидетелем Бонапартовой кампании в Сирии, он ждал новой французской экспедиции. Но с той минуты, как он убедился в ошибке своих расчетов и покинул знамена Ибрахима, можно было положиться на его усердие к новой власти и обратить его полувековое влияние и опытность в пользу введения султанского правительства в Сирии. Тем необходимее было оказать всякое снисхождение к эмиру, что уже проявлялись признаки безначалия и что англичане были в это время убеждены в совершенной неспособности новых турецких властей, в их неопытности, в их жалостной безнравственности. Правда, власть эмира в горах, проистекавшая от старинного устройства империи, была уже не совместна с новыми правилами, коими руководствовалась Порта. Но зачем несвоевременно и насильственно разрушать здание, которое само собой клонилось к падению? Судя по обнаружившемуся на Ливане народному духу при упадке египетского владычества, нет сомнения в том, что не прошло бы года и все эти племена, которые впоследствии так горько жаловались на изгнание их старого эмира и так упорно требовали его возвращения, сами низложили бы его.
Таким образом, в самый блистательный период сирийского похода, среди последовательных успехов оружия союзников были положены исполнителями Лондонского трактата роковые начала всех тех зол, которые разразились впоследствии над Сирией, подали повод к новым нареканиям Франции противу цели и средств трактата, оправдали ее довод о неспособности турок управлять Сирией и принудили союзные державы вступиться вновь в дела этого края.
Между тем из внутренних округов спешили в союзный лагерь шейхи с депутациями от народа для изъявления своей покорности султану и своей готовности принять его знамена. Оставалось довершить подвиг флота взятием Акки для разрушения последнего морального оплота египетской власти в Сирии.
21 октября после полудня весь союзный флот под начальством адмирала Стопфорда явился пред эту крепость. На нем было 3 тыс. турецкого десантного войска Селим-паши. Между тем 2-тысячный отряд под начальством Омар-бея, спустившись из Сайды и Сура, занимал горные проходы Белого мыса на север от Акки вместе с милицией окрестных мутуалиев. Англо-австрийский флот расположился на якоре при благоприятном ветре согнутой линией вдоль береговых батарей. За неделю пред тем английский пароход успел измерить глубину вод, так что корабли могли подойти на расстояние 80 сажен от крепости. Отряд турецких судов контр-адмирала Вокера стал в интервалах еще ближе к крепости, на ружейный выстрел, имея под килем не более фута воды. Египтяне не ждали столь смелой атаки. Все их пушки были наведены на несравненно дальнейшее расстояние. В суматохе, когда корабли открыли огонь, они не успели поправить свою ошибку.
Акка была вооружена 229 орудиями, из сего числа только 100 или 105 -- со стороны моря. Противу этих ста пушек, дурно наведенных, союзный флот сильный в 1000 орудий действовал одним из своих бортов, т. е. 500 пушками, в том числе иными 96-фунтового калибра. Пальба производилась с неимоверной быстротой и безостановочно, будто на учении, так что под конец не успевали обливать водой пушки, раскаленные от действия. В продолжение трех часов было брошено в город 50 тыс. ядер и бомб, между тем как девять десятых выстрелов с крепости пролетали высоко над палубами кораблей, почти не причиняя им вреда. Пальба слышалась в Бейруте на расстоянии 130 верст по прямой линии. Посреди действия пороховой магазин, слишком неосторожно прикрытый от бомб, был взорван. Зрелище было ужасное, минут десять город и берег, и флот были покрыты мраком, и пушки замолкли. Около тысячи человек гарнизона погибло от взрыва. Затем флот снова открыл огонь. Большая часть береговых батарей была уже разломана, и канониры приведены в робость. С захождением солнца крепость совершенно замолкла; корабли прекратили также свой огонь. В полночь причалила к ним шлюпка с известием, что комендант Махмуд-бей с 500 человек гарнизона и с казной выступили из города по направлению к Яффе. На утро союзники заняли Акку, где найдено огромное количество запасов всякого рода, снарядов, оружия и весь парк султанской артиллерии, взятой Ибрахимом в Незибе. Крепость, которая со времени основания своего Дахиром, шейхом галилейским, прославилась рядом осад, в этот раз устояла только три часа противу правильной атаки, как то должно было предвидеть. Потеря гарнизона простиралась до 1700 человек. На флоте убитых и раненых было менее 100, а корабли никакого значительного повреждения не претерпели. Но на другой день по занятии города, где еще под грудами развалин и трупов тлел незаметно пожар взорванного порохового магазина, огонь был сообщен другому подземному магазину, и последовал новый взрыв, от которого погибли более 150 человек союзного войска.
При этом несчастье получил легкую рану генерал Чарл Смит, который по взятии Бейрута командовал сухопутной экспедицией и во всю кампанию не делал ничего, кроме пустых проектов. Турецкий сераскир Иззет Мехмет был также ранен еще при вступлении султанских войск в Бейрут. В сражении он не участвовал; в знак торжества он сделал из пистолета выстрел в воздух, пистолет, по-видимому, осекся, но когда он положил его обратно в чушки, пуля переломала ему кость. С того времени Иззет Мехмет слег. Природная его злоба, обузданная дотоле из учтивости к союзникам, пересилила все приличия под влиянием физических страданий и внутренней досады за то, что во всю экспедицию он носил звание сераскира, а власти никакой не имел.
Выбор обоих генералов, английского и турецкого, был самый неудачный во всех отношениях. Это наиболее обнаружилось, когда сухопутная экспедиция удалилась от флота и адмирал Стопфорд не мог непосредственно направлять ее действия. Она блуждала в хаосе, без общего плана, даже без воли и без мысли единой, а сила обстоятельств была так велика, накопившаяся в продолжение семи лет в Сирии гроза разразилась с таким остервенением над египетской армией, что оружие султана было увенчано полным, хотя и незаслуженным, успехом.
И в самом деле, едва была взята Акка, тотчас без всякой даже попытки со стороны союзников воинственные племена набулусских горцев, вся Галилея до Иордана, вся страна мутуалиев и Антиливан низвергли египетские власти и поспешили принести свою покорность турецким пашам. Везде восстали шейхи, которых унизило или изгнало египетское правление, и нашли массы народные готовыми на их призыв. Кроме оружия, розданного союзниками, досталось народу много ружей от бежавших или разбитых египетских отрядов, и всяк, у кого было укрыто оружие в пору египетских преследований, выгребал теперь свой клад. Шейх Сайд Абд эль-Аль занял именем султана Назарет, Тиверию, Сафед и с милицией туземцев расположился на Иордане у моста Иаковова (Джиср эль-Якуб) на самом пути сообщений Ибрахима с Египтом. Шейхи Токан, бежавшие от египтян, которые благоприятствовали их соперникам Абд эль-Хади, легко подняли Набулус, и вскоре затем сами Абд эль-Хади изменили Ибрахиму, чтобы не лишиться местного своего влияния и средств продолжать наследственную борьбу с Токанами. Шейх Абд эр-Рахман Амр, давно обреченный смерти Ибрахимом, взбунтовал горцев Иудеи и занял с ними Хеврон.
Таково было непосредственное влияние падения аккской твердыни. Ибрахим убедился в невозможности долее оспаривать Сирию и стал уже думать о спасении своей армии. Немедленно были даны повеления всем отрядам и гарнизонам египетским, расположенным в Северной Сирии, сосредоточиваться в Дамаске для обратного похода в Египет. Все эти отряды стремглав туда бросились, объятые паническим страхом, будто неприятель гнался за ними по пятам. Поспешно были истребляемы военные депо, были заклепаны или опрокинуты в пропасть крепостные орудия Колек-Богаза, и в быстрых переходах, чтобы предупредить побеги, офицеры своеручно рубили рядовых, кто от болезни или усталости отставал от колонн.
Бедуины, туркмены и курды, кочующие в этой стороне, поживились добычей египетской точно так, как за полтора года пред тем -- турецкой добыче после Незибского сражения. В это время шейхи северных отраслей Ливана просили у сераскира батальон регулярной пехоты и 6 орудий, чтобы со своей милицией проникнуть по долине, простирающейся от моря до Xoмca между Ливаном и горами Ансарийскими, отрезать дорогу в Дамаск отрядам, спускавшимся к Ибрахиму, и заставить их положить оружие. Правда, отряды эти представляли в совокупности около 25 тыс. человек; но судя по страху, ими овладевшему, предложение шейхов было небезосновательно. Оно не состоялось, по причине несогласий между генералом Смитом и Иззет Мехмет-пашой.
Между тем гарнизоны Яффы и Иерусалима, обступленные бунтом поселян и опасаясь босстания самих городов, cпасались в Газу, куда успел уже укрыться комендант Аrки Махмуд-бей. Бригадные генералы Ибрахим-бей и Исмаил-бей приняли начальство над этими остатками 9-тысячного корпуса, который при открытии войны занимал Палестину и которого теперь едва оставалась одна треть в Газе. Более 10 тыс. вооруженных поселян обступили этот город в надежде мщения и добычи. К счастью осажденных, с ними был отличный кавалерийский полк, так что они могли добывать запасы наездами на соседние деревни.
Яффа и Иерусалим едва не сделались добычей взволнованных поселян; вся Палестина была в совершенной анархии. Богатство монастырей Иерусалимских во всяком политическом кризисе возбуждает алчность жителей окрестных гор. В Турции, когда исполнительная власть пашей и муселимов рушится, власть судебная, проистекающая от духовной власти султана, неоспоримо заступает ее место. Мулла, главный судья иерусалимский, умными распоряжениями спас святой град от неминуемой опасности. Яффа, на которую хлынул поток поселян тотчас по отступлении гарнизона, была спасена влиянием нашего вице-консула, к которому единодушно обратились жители, мусульмане и христиане, в ожидании султанских властей и войска. Турецкая армия, усиленная в это время до 12 тыс. отрядами, последовательно прибывшими морем из Константинополя, едва успевала занимать важные военные пункты, которые сами собой сдавались ей. Между тем по всей Палестине целый месяц бесчинствовали феллахи и, ограбивши все, что было найдено по отступлении египетских войск, стали грабить и резать друг друга и рассчитываться старыми долгами мести и крови, отложенными в эпоху египетского правления.
По мере того как египетские отряды ретировались из северных округов в Дамаск, турецкая 15-тысячная армия из Малой Азии чрез очищенные ущелья Тавра вступала в Сирию под предводительством Ахмеда Зекерия-паши, назначенного на смену Иззет Мехмету. Генерал Смит был также сменен за неспособность, а место его заступил генерал Митчел. Главное направление военных операций во всю кампанию было предоставлено англичанам, хотя по взятии обратно на флот десантного их войска не более 400 английских солдат участвовали в сухопутных экспедициях. Опыт прошедшего убедил Порту в том, что гораздо легче из старых милиций образовать батальоны, чем из пашей генералов, а было очевидно, что в такой кампании, которой целью было очистить от сильной неприятельской армии страну, прорезанную по всем направлениям горами и обтянутую с двух сторон пустыней и морем, успех более зависел от удачных маневров, чем от массы войска. Начальником штаба турецкой армии был назначен генерал Иохмус, гамбургский уроженец, служивший прежде в легионе волонтеров в Испании и принятый в турецкую службу с чином паши по ходатайству англичан. В половине ноября Ибрахим-паша отступил из Антиливанской долины в Дамаск и поспешил занять передовую позицию в Мезарибе на пути в Мекку. Он разбил скопище друзов и бедуинов хауранских, которые беспокоили его фланги, забрал у них провиант и верблюдов для похода и вел переговоры с бедуинами Великой пустыни для снабжения провиантом известных пунктов. Около месяца трудился он над реформированием своей армии, которая при всех претерпенных ею бедствиях простиралась еще до 60 тыс. солдат 185. Между тем как туредкие отряды, вступившие в Сирию вслед за новым сераскиром, и в особенности албанцы и башибузуки бесчинствовали на пути и грабили поселян, которые с восторгом встречали султанские знамена, Ибрахим, готовясь покинуть Сирию, усиливал дисциплину в своей армии и ласкал народ. Вместо того чтобы излить свой гнев на жителей дамасских, которых враждебные расположения были ему хорошо известны, он отечески предостерег их от всякой обиды со стороны солдат. Палаток не было, войска, которые не могли поместиться в казармах и в мечетях, поочередно стояли на бивуаках в окрестностях города, укрываясь кое-как под деревьями от проливных осенних дождей. В декабре наступил холод необычайный, пал снег, мерзло по ночам; солдаты, легко одетые, в плохой обуви, в изодранных плащах, изнемогали на бивуаках, но Ибрахим не решался поместить их по частным домам; военный постой слишком несовместен с восточными нравами; он велел им проводить ночи на крытых улицах дамасских базаров. Ко всем этим бедствиям присовокупилась измена; уже много офицеров, облагодетельствованных им и его отцом, передались туркам. В Дамаске он наказал измену. В пору вечерних его оргий несколько голов покатилось по его повелению на мраморном дворе занятого им дома. Сам Шериф-паша, бывший губернатором Сирии, возвеличенный и обогащенный Мухаммедом Али, был обличен в тайном сношении с турками. Ибрахим ограничился его арестованием.
После дневных забот Ибрахим проводил ночи в разврате и в буйстве, опьяненный вином и злобой. По распоряжениям Сулейман-паши зрелища эти тщательно укрывались от войска. Не один раз, когда под влиянием винных паров вспыхивала в сердце Ибрахима месть к сирийцам за их измену, он приказывал предать город грабежу, но Сулейман-паша укладывал его в постель и стерег по ночам из опасения, чтобы не повторились в его отсутствие те же приказания.
Армия была разделена на три колонны; первая выступила в начале декабря под начальством Сулейман-паши. Этот отряд служил собственно конвоем для солдатских жен и детей и для тяжелой артиллерии; войска считалось в нем не более 5 тыс. человек. Он направился прямо на юг, по пути в Мекку, до параллели Суэца, там поворотил на запад и достиг благополучно Египта, потерявши на пути только половину вьючного скота, часть артиллерии, несколько сот жен, детей и солдат, павших от усталости 186. Затем 17 декабря выступили другие две колонны -- под предводительством дивизионного генерала Ахмеда Менекли-паши и самого Ибрахима. На площади простился Ибрахим с жителями Дамаска, заказав им оставаться в покое, ждать новых властей, не бушевать и не обижать христиан. "Не то, -- прибавил он, садясь на коня и грозя им пальцем, -- ворочусь с половины дороги и рассчитаюсь с ослушниками".