Взгляд на турецкие завоевания. -- Их прочность соразмерна их труду. -- Историческая задача о Сирии. -- Древние ее судьбы -- политические и духовные. -- Иудейство, христианство и мухаммеданство. -- Упадок Сирии. -- Попытка англичанина Чеснея к восстановлению древних торговых путей.
Решения великих держав исполнились; тревога, объявшая Восток и Европу при трех последовательных бедствиях, настигших Османскую империю в промежуток двух недель в июне 1839 г.-- смерти султана, потере войска, измене флота, -- тревога эта благополучно миновала, и потомок Селима Грозного (Яуз-султан-Селим) вступил в законные свои права.
Внутренние элементы края, тщательному исследованию которых мы преимущественно посвятили этот исторический труд, достаточно поясняют быстрый и легкий успех всякого завоевания в Сирии. Таков искони политический характер этого края. Упорная борьба тиросидонян против Александра и борьба евреев против Рима -- это частные эпизоды, равно как и борьба гостей-сельджуков противу крестоносцев. Но нет в истории примера, чтобы Сирия помыслила о своей независимости даже в эпоху своего могущества, когда ее народонаселение было вдесятеро многочисленнее нынешнего, когда гражданственность в ней процветала. После победы, одержанной Птолемеем над Антиохом у южных пределов Сирии, пред городом Рафией, племена сирийские одно за другим спешили покориться египетскому царю. "Таков людской обычай, -- говорит Полибий, -- но ни одна страна по природным своим наклонностям и по быстроте своих впечатлений не отдается победителю с такой охотой, как Сирия" 192.
То же явление повторилось при нашествии османов в 151[6] г., при нашествии египтян в 1832 г. и в описываемую нами эпоху. Обвинить ли в том племена сирийские или правительства, которым последовательно обречены племена эти? Два коренных элемента -- анархический навык и феодальное раздробление -- под безнравственным трехвековым владычеством султанов без сомнения упрочились, но они проявляются с первых годов завоевания турецкого. Еще при Селиме I могли бунтоваться назначенные им в Сирию паши, и с той поры уже Сирия служила постоянным бременем для Османской империи.
Подобно всем своим предшественникам и последователям в великом подвиге основания империи, объемлющей лучшую часть всемирного наследия римлян, Селим заботился лишь о материальном блеске завоеваний, о непомерном размахе османовой сабли и мало помышлял о гражданском подвиге, которым должно упрочиться дело сабли.
Если станем внимательно следить все эти кровью и огнем исписанные скрижали османские от родоначальника Османа до Абдул Меджида, то убедимся в том, что всякое из завоеваний, которыми ознаменованы блистательные дни османской истории, упрочилось впоследствии соразмерно с трудом первоначального приобретения. Внутренние малоазийские области и Румелия, где каждый шаг был куплен победой, служат и поныне горнилом османских сил. Если в два первых года греческой войны горсть эллинов изгнала осман из Пелопоннеса и Северной Греции и овладела неприступными твердынями этого края, вспомним, что турки также и свою очередь за век с лишком пред тем в две кампании сметали оттуда венециан. Между тем как острова Архипелага, эти цветы, собранные некогда османским флотом в его прогулках по морю, бесспорно отпадали один за другим от Махмудова венца, Кандия, упитанная янычарской кровью, устояла противу геройских усилий христианского ее народонаселения и упорных экспедиций эллинов. Замечание наше еще более подтвердится, если вникнем в степень влияния султанской власти в каждой из областей от Аравии и Бахрейна до Дунайских княжеств. Не жребий войны, не случайности правительственных попыток решают судьбы народов и царств, но политические законы, действующие на мир с неизменным, непреоборимым влиянием законов физических. Если Турция еще в XVI в., в блистательный период своего могущества и гражданственности, когда племя Османа порождало ряд гениальных султанов и государственных людей, не успела упрочить за собой Сирию и извлечь из нее какую-либо пользу, ужели сумеет она теперь искупить гражданским трудом трехвековую неурядицу своего сирийского управления, когда и Турция одряхлела, и область, присужденная ей волей великих держав, одичала и обеднела?
Пред судом истории не станем слагать на турок всю ответственность постоянного обеднения края, упадка его торговли и промышленности в течение трех последних веков. Но нет сомнения, что турецкая правительственная система всего более содействовала политическому развращению края, приучила Сирию к постоянным внутренним обуреваниям и разрушила те элементы, которые таились в ней два тысячелетия, от финикиян до турок, и каждый раз после тягчайших испытаний проявлялись быстрым восстановлением внутреннего ее благоденствия в промежутки покоя и мира.
При Селевкидах достигла Сирия высочайшей степени своего развития. Она едва ли не самый блистательный из обломков эфемерной империи Александра. Борения с соседним Египтом и с северными племенами -- армянами и парфянами -- не переставали тревожить царство, потрясаемое в то же время внутренними враждами потомства Селевка Никатора. Затем, едва отдохнула она под римскими орлами, не прошло и полувека, Сирия является лучшей, богатейшей роскошнейшей провинцией Римской империи и оспаривает у самой Греции пальму эллинического образования, так счастливо привитого в ее почву сподвижниками Александра. При преемниках Константина Антиохия делается второй столицей Востока и школой христианской философии. Новые бедствия настигают ее при нашествиях персов, и вскоре затем делается она добычей полудиких арабов. Покрытая пеплом своих городов, в полвека оправляется она, наделяет арабов сокровищами греческого образования и удивляет мир преизбытком своего благосостояния, блеском халифата и возрожденной наукой. Даже в эпоху крестоносцев, после внутренних борений раздвоенного духовного и гражданского наследия Харуна эр-Рашида и после нашествий диких сельджуков, Сирия, уже лишенная светильника науки, столько раз в ней просиявшего от веков незапамятных, еще цветет торговлей и пышной своей промышленностью в краткие промежутки мира.
При всех обуреваниях последовавшего затем мрачного трехвекового периода торговля и промышленность не перестали процветать в сем краю, так щедро одаренном природой; доказательством тому служат богатства, почерпнутые в нем мореходными республиками Италии. Затем османское завоевание включает Сирию в состав империи, под эгидой которой эта страдальческая страна освобождалась от внешних напастей и внутренних борений.
Османское завоевание подобно римскому долженствовало даровать Сирии новую эру благосостояния и содействовать развитию жизненных ее сил при мощном правительственном деспотизме, способном укротить мелочной деспотизм эмиров и феодальные их распри. Но с того времени Сирия более и более увядает и бледнеет, ее промышленность и торговля приходят в совершенное изнеможение, и народонаселение постоянно истощается.
Как ни пагубно турецкое управление и по своим началам, и по своим последствиям, уже усмотренным нами в политических судьбах Сирии, однако мы должны с беспристрастием сознаться, что оно предпочтительнее всем тем правлениям, которые ему здесь предшествовали со времени цветущей эпохи халифата [...] В состав Османской империи вступила она именно в ту самую эпоху, когда гений западных мореходцев открывал торговле новые пути и отнимал у восточного берега Средиземного моря неоцененную монополию сношений между Западом и внутренними странами Востока, Индией и Персией. Не сабля Селима, но компас Васко да Гамы положил конец древнему благосостоянию Сирии. Предоставленная самой себе, лишенная тех богатств, которые извне втекали в ее жилы, она три века чахнет и дичает. В наши дни нанесен последний удар ее промышленности соперничеством Запада, вооруженного паровыми машинами противу рукоделия Востока, противу ткацких станков, завещанных Тиром и Сидоном далекому потомству, простых станков классической старины, к которым привязано оно, ибо целых три тысячелетия ими сбирало оно дань с Востока и с Запада.
Но если промышленность края осуждена скорой смерти, если его богатая почва иссохла под дуновением политических ураганов, которые уже столько веков сряду сгоняют народонаселение то в горы, то в пустыню, -- все эти бедствия могли бы вознаградиться с избытком преимуществами географического положения Сирии, лишь бы торговля и мореплавание возвратились вновь к древнему своему пути, чему и в наше время были попытки.
Еще в век Соломона и Гомера безземельная республика Тиро-Сидонская делалась центром всемирной торговли, покрывала моря своими флотами, насаждала берега Средиземного моря цветущими колониями, куда изливала она преизбыток собственной жизни. Тир и Сидон превзошли Египет деятельностью своего гения и предшествовали Греции в успехах гражданственности. Не другому чему мы должны приписать это замечательное явление, а географическому положению Сирии. Занимая восточный берег Средиземного моря, этой жизненной утробы древнего мира, она была предназначена провидением на великий подвиг морального и материального влияния Востока, сего первенца человеческого рода, над младшими племенами, заблудившимися в первобытном состоянии на далекий Запад и предопределенными к наследию тройного луча религии, науки и гражданственности, взлелеянных первоначально Востоком.
Между тем как Центральная Азия чрез Кавказ и северные степи выбрасывала в Европу дикие колонии пелазгов, этрусков и скифов, гражданственность и религия проникали в нее южным путем чрез Сирию и Египет. Египет заблаговременно достигал развития самобытного при религиозном и политическом единстве. Долина Нильская делалась ложем уединенного, таинственного развития племен земледельческих, все жизненные силы этих племен целые тысячелетия расточались на внутреннее их бытие; их эмблемы изрыты в Карнаке и в Абу-Симбеле внутри земной утробы. Сирия, напротив того, по самому образованию своей почвы, своевольно прорезанной горами и обтянутой с трех сторон морем и пустыней, была, кажется, предоставлена всегдашнему движению племен, вольной их жизни, постоянному раздроблению их, а не слитию ни в гражданское, ни в религиозное единство. Здесь было искони как бы перепутье всех религий. Индийская теогония разоблачалась [лишалась] в Сирии своего мистического покрывала; символы Востока, учение халдеев и магов и темные предания первого возраста человеческого оживлялись дуновением западных зефиров, переплывали в Грецию, увлекаясь гением сей страны, и проявлялись в новой их родине то веселыми мифами, то поэтическими аллегориями, будто самородные творения племен эллинических.
Между тем как восточные мифы Вакха индийского, Геркулеса финикийского, Аполлона халдейского и Венеры ливанской сроднились на греческом Олимпе с греко-египетскими мифами, племя Израиля, сохранившее в своем кочевании от верховьев Евфрата до берегов нильских предания о едином истинном боге, спешило сбросить иго фараонов и вырваться от оседлой жизни Египта. Под своим боговдохновенным вождем, которого греки называли жрецом египетским 193, оно возвращалось в это время к кочевым своим нравам, скиталось сорок лет в Аравийской пустыне, и новое его поколение, очищенное от осквернений языческого Египта и внявшее слову древнего откровения, вступало торжественно со Скинией завета в Сирию, в свое обетованное наследие.
Десять веков продолжало оно здесь упорную религиозную борьбу с окружавшими его племенами, и ряд пророков предостерегал избранное племя Иеговы от заразы языческой среди тройственного влияния учений египетских, индийских и месопотамских, которые обступали Сирию и преображенные ею проникали в Западный мир с торговыми ее колониями. Прозелитизм был чужд преданиям израильского народа. Пребывая верным коренному закону соплеменных ему арабов о чистоте родословной, он чуждался всякого сообщества с побежденными и тщательно закрывал от них врата своего святилища. По этому обстоятельству, если, с одной стороны, Моисеев закон не распространился в Сирии даже в эпоху могущества еврейского народа подобно другим религиям, зато он сохранил свою чистоту, оставаясь недоступным всякому внешнему влиянию.
Но слово Моисеево было искони заронено в Египет; сквозь туманы нильские проникло оно в Грецию, озарило школы Пифагора и Платона и вдохнуло новую жизнь в философию, которую отцы церкви назвали впоследствии предчувствием христианства. Когда же времена преисполнились и сама Греция стала отражать на Восток свои философские учения, первоначально зажженные у таинственных светильников Востока, когда Платоновы теории стали отзываться в самой синагоге, обуреваемой сектами фарисеев и садукеев, и когда наступил предсказанный пророчествами час, то в Сирии, среди гор Иудейских, на скале Голгофе свершилось преобразование древнего мира.
В продолжение трех веков, до самого воцарения христианства в новой столице всемирной империи, Сирия является духовной столицей обновлявшегося мира, освящается кровью святых мучеников и оглашает таинственный Восток исполнением ветхозаветных пророчеств. Она населяет святыми пустынниками египетскую Фиваиду и красноречиво проповедует божественное слово в Греции, где сосредоточивались в эту эпоху умственные силы западного и северного миров. Вместо упорной религиозной борьбы Израилева народа против небольших племен Сирии весь древний мир благоговейно внемлет проповеди, текущей животворной струей по всем направлениям от берегов сирийских. Предания ветхозаветные и беспощадные казни целых племен заменены страдальческим терпением провозвестников Нового завета, которые не мечом проповедовали слово спасения, но смиренно предавали себя по примеру самого спасителя мечу своих гонителей.
Запад и Север обливались уже лучами света иерусалимского и готовились духовным подвигом преобразования к своим грядущим великим судьбам, а Восток, обуреваемый мрачным предчувствием духовного своего упадка, наводнял Сирию последним потоком язычества. Хосров похищал заветный символ святыни иерусалимской, и Сирия делалась театром первой крестовой войны и торжеств царя Ираклия над неверными. Но уже в это время на горизонте Сирии среди жгучих песков Аравии являлся грозный метеор.
Учение, скованное гениальным проповедником Мекки из противоположных элементов древнего завета и учения Зороастрова, морали евангельской и чувственных наклонностей южного человека, бурно полилось в заветное перепутье всех религий. Оно избрало Сирию поприщем первых своих подвигов, а саблю -- символом и орудием своей проповеди, предоставя побежденным народам неизбежный выбор между обращением, смертью и рабством политическим, в котором жизнь иноверца выкупается ежегодной данью. Сирия, далекая область обветшалой империи, досталась беззащитной добычей арабским завоевателям и вскоре сделалась горнилом новой религиозной жизни Востока: и лагерем фанатических ополчений, которые потекли отселе до Индии,.до Центральной Азии и до Пиренеев.
Едва утихла в Сирии буря VII в., и уже элементы гражданственности, завещанные сей стране гением Греции, стали превозмогать дикие инстинкты ее завоевателей, Сирия являет миру единственное зрелище столь быстрого умственного развития. В VIII и в IX вв. халифат, едва воздвигнутый кочевыми племенами Аравии, становится центром умственного труда человеческого рода и великими открытиями в науках и искусствах, готовит элементы грядущего воспитания Запада, испытуемого в ту эпоху всеми недугами политического младенчества. Тремя веками сирийского халифата заключается духовный и гражданственный подвиг Сирии. Северные племена Азии с обращением своим в воинственный закон Мухаммедов обратились в завоевателей. Север Азии встрепенулся в IV в. хиджры, подобно тому как встрепенулся север Европы в IV в. воплощения, и дикие орды сельджуков нахлынули на Сирию. В эту эпоху общего треволнения европейские народы совершали свои крестовые походы, миллионами погибали в Азии, напояли поля сирийские преизбытком юной своей крови, а внутренние степи Востока высылали сюда миллионы своих монголов. Опустошенная Сирия оставалась затем жертвой, обреченной всем завоевателям до покорения ее Селимом.
С того времени Сирия, покрытая древней своей славой и смертельными ранами, сходит с политического поприща, влачит страдальческое существование, перемеженное кое-где бурными эпизодами внутренней жизни, этими политическими недоносками или предчувствиями, каковы Фахр эд-Дин и Дахир эль-Омар. В наше время под влиянием внешних деятелей становится она театром новых состязаний Востока и Запада. Среди блестящих утопий, порожденных по поводу сирийских событий, что же сулит этому краю будущее? На пространстве, где некогда теснились до 15 млн. жителей, вяло прозябают полтора миллиона, раздробленные преданиями, местностью и религией на множество мелких племен и обществ, исполненных взаимной ненависти и всегда готовых служить орудиями взаимного угнетения в руках наместников Порты. Промышленность лениво доживает предсмертный свой период, торговля ограничивается сбытом произведений европейской промышленности взамен немногих грубых продуктов богатейшей в мире почвы и дедовского серебра и золота, нажитого в эпоху мануфактурной деятельности. От мореплавания давно отвыкли потомки тирян и сидонян, а внутренние сообщения сопряжены с такой тратой времени и денег, с такими опасностями, что вряд ли может Сирия домогаться тех великих преимуществ, какие вновь сулит ей теперь географическое ее положение. В самом деле, европейская торговля, утомленная плаванием кругом мыса Доброй Надежды, обращается теперь к своему древнему классическому пути чрез восточный берег Средиземного моря. След этого пути пролегает поныне чрез чудные развалины Баальбека, Пальмиры, Босры, Джераша и Петры, некогда цветущих и великолепных городов, которых основание приписывают арабы царю Соломону и гениям, бывшим в его власти. Мы можем приписать их основание гению торговли, древнему Гермесу, которого крылатый жезл населял городами пустыню, будто постоялыми дворами, для караванов, тянувшихся под его знамением от берегов Средиземного моря до Евфрата и до Персидского залива.
В 20-х годах [XIX] века лейтенант английской службы Чесней 194 приступил к решению задачи о судоходстве Евфрата. Он построил на этой реке в Биреджике паром, поддерживаемый на воде вздутыми козьими мехами 195, поставил посредине палатку, а кругом тюки товаров, и с небольшим экипажем из наемных арабов пустился вниз по течению до Багдада. Во все это плавание ему предстояло бороться с препятствиями всякого рода: то садилось на отмели неуклюжее судно, то бедуины, рыскающие на берегах реки, стреляли по нему. Но Чесней достиг своей цели и представил английскому правительству о тех неоцененных выгодах, каких можно было надеяться от судоходства на Евфрате для сообщений с Индией.
В самом деле, не более 170 верст расстояния по прямой линии отделяют реку от Искендерунского залива, севернее Халеба, где местности легко позволяют устроить шоссе или даже железную дорогу. Затем, по мнению Чеснея, плоскодонные пароходы могли свободно плавать до Багдада и до Басры, откуда большие пароходы или парусные суда доставляли бы товары в несколько дней в Бомбей и в Калькутту. Проект этот казался предпочтительнее сообщения с Индией чрез Египет по той причине, что плавание в Красном море всегда сопряжено с опасностями, а половину года едва сильнейшие пароходы могут бороться в нем с порывами периодических ветров.
Но Чесней, упоенный успехом смелого своего предприятия, упустил из виду важнейшие из препятствий, какие надлежало победить на Евфрате. Во-первых, фарватер реки непостоянен, и ложе ее изменяется наносным грунтом, так что в каждый рейс надо идти вперед ощупью, с опасностью повсюду садиться на мель. Во-вторых, река даже в полноводье представляет весьма часто по фарватеру не более пяти футов, глубины, что слишком недостаточно для пароходов, назначенных к перевозу товаров, а в осенние месяцы становится вовсе несудоходной. В-третьих, ее протяжение удваивается по причине извилистого ее течения, а по всему этому пространству оба берега предоставлены кочевым племенам, и нет пристанищ, где бы основать складочные места для угля.
Препятствия эти были постигнуты Индийской компанией после сделанного ею в 1841 г. опыта двумя небольшими пароходами (в 5 или в 10 сил), которые поплыли вверх по реке от Басры до Биреджика, помогая друг другу, ибо им предстояло попеременно сниматься с мелей. Один из них даже погиб на возвратном плавании. После этого неудачного опыта компания отказалась от торгового пути в Индию чрез Сирию и деятельно приступила к устройству правильных сообщений чрез Египет. Таким образом, Сирия лишена и последней надежды новой промышленной эры. Может быть, даже не физические препятствия заставили компанию предпочесть Египет, может быть, политические бури, всегда висящие над горизонтом Сирии, показались опаснее для торговли, чем бури Красного моря. Уже англичане купили важный пункт на Аравийском полуострове -- мыс Аден, замыкающий Красное море насупротив африканского материка и служащий складочным местом для угля и окном к жителям полуострова для сбыта мануфактур.
Возникшие в Сирии под султанским правительством смятения лишили этот край лучшего дара египтян -- безопасности внутренних сообщений. Благодаря усилиям Ибрахима караваны могли чрез пустыню отправляться из Багдада в Дамаск с индийскими и персидскими товарами и возвращаться с вьюками английских мануфактур, сбываемых в Месопотамии, в Бахрейне и в Южной Персии. В 1845 г. бедуины напали на огромный караван из 3 тыс. верблюдов, следовавший из Дамаска в Багдад, награбили товаров на несколько миллионов, разорили дамасскую торговлю и заставили купцов ограничиться сообщениями с Багдадом чрез Халеб и Мосул путем втрое длиннейшим, но менее опасным, чем прямой путь из Дамаска чрез пустыню.