Новая система управления на Ливане. -- Падение Шихабов. -- Два кайма-кама. -- Их обоюдные притязания. -- Вопрос о смешанных округах. -- Религиозное направление политического процесса Ливана. -- Прибытие капудан-паши с флотом. -- Заблуждение общественного мнения и его влияние на дела Ливана. -- Народный заговор. -- Разбои и убийства. -- Поезд Эсад-паши в горы. -- Его смена. -- Отплытие капудан-паши и вторая междоусобная война на Ливане. -- Расположения турецких властей и войска. -- Бедствия антиливанских христиан. -- Последствия прозелитических происков в Хасбее. -- Притязания католических держав. -- Ссылка старого эмира и отступничество его детей и внуков. -- Новые смуты в маронитах по поводу избрания патриарха. -- Али-паша дамасский и его индейки. -- Злодейства Абу Гоша в Иудее. -- Дела бедуинов.
Едва усмирился бунт ливанский, поспели из Константинополя новые распоряжения Порты о внутреннем управлении этих гор 219. Настояния великих держав и неудачи последней попытки заставили Порту отказаться от любимой ее мысли -- [назначения] паши ливанского. Она вверяла управление гор местным элементам. Приписывая в то же время все неустройства и мятежи взаимным враждам друзов и маронитов, Порта постановила, чтобы управление горских племен было вверено двум каймакамам из туземцев, наместникам сайдского паши; друзу -- над друзами, христианину -- над маронитами. Семейство Шихабов было навсегда исключено от управления. Европейские кабинеты единодушно одобрили устройство это, равно и приговор, произнесенный Портой над отпавшим владетельным домом. Нота французского посольства торжественно сознавала тогда "les droits Imprescriptibles de la Porte" 220 в отношении этой меры. Увидим впоследствии, были ли согласны действия французского посольства с принятым таким образом обязательством. Эсад-лаше повелевалось приступить тотчас к избранию каймакамов. Каймакамом над христианами был назначен эмир Хай-дар, глава семейства Абу Лама, родственного Шихабам, обращенного в христианство вместе с Шихабами и занимавшего после них первое место в христианской олигархии Ливана. Избрание каймакама над друзами представляло более затруднений. Все шайхи были в опале; одни содержались под арестом, другие участвовали в недавнем бунте. Из этих двух категорий паша предпочел заключенных бунтовщикам. Его выбор, по совещании с кандидатами, пал на эмира Ахмеда Арслана, которого родной брат Эмин еще недавно воевал против Омар-паши. Можно было надеяться, что друзы с восторгом примут решение, лестное для их народности, над которой тяготело доселе ненавистное иго Шихабов и гроза турецкая. Напротив того, они по феодальному устройству их общества, по взаимному соперничеству лиц и семейств, по разделению массы народа на две партии -- езбекиев и джумблатов -- предпочитали владычество внешнее, при котором каждая партия сохраняла свои права и свое влияние, власти лица, избранного из их среды и которое могло присовокупить к внешней подпоре со стороны османских властей собственное влияние и тем самым могло, по примеру Шихабов, стремиться к попранию аристократии своего племени.
Вспомним, что и по пресечении древнего владетельного дома Маанов в конце XVII в. шейхи предпочли призвать к себе князя из соседнего Антиливана, чем делать выбор из своей среды. Но теперь свежее впечатление народного бедствия, тюрьма, в которой уже восемь месяцев они томились, опала, висевшая над бежавшими родственниками, -- все это заставило их покориться беспрекословно воле правительства и принужденно принять даруемую льготу. Зато в обеспечение своих феодальных притязаний они еще в стенах тюрьмы заключали с новым каймакамом тайные условия, в силу которых он обязывался узаконить только личиной своей власти пред глазами правительства все внутреннее самоуправство шейхов и предоставлял им не только присвоенные ему законные права, но сверх того и часть своего жалованья. Заметим, что древние права владетельных князей ливанских уничтожены при этом, а каймакамам, поставленным в категорию правительственных властей, определено жалованье.
Маронитскому каймакаму предстояло также бороться с происками партии Шихабов, которая, несмотря на произнесенный Портой приговор и на признание этого приговора самой Францией, на которую возлагала она все свои надежды, еще долго не переставала тревожить край, раздувать народные страсти, противопоставлять свойственные азиатам лукавства всякому успеху правительственной власти в горах, чтобы только длить анархию, возбуждать вопль народа, утомлять и Порту, и католические державы жалобами и убедить всех в том, что без Шихабов гражданское устройство Ливана несбыточно.
Под такими-то знамениями открылась система 1842 г., основанная на теории о том, что для прекращения кровавых споров между друзами и маронитами надлежало прежде всего раздвоить внутреннее их управление. Но при этом было упущено из виду одно важное обстоятельство: по всем южным округам Ливана, подчиненным шейхам-друзам, народонаселение состоит пополам из друзов и христиан, последние даже в большинстве. В этих самых округах свирепствовала преимущественно народная вражда между двух племен, здесь был театр недавних междоусобий, и самое междоусобие 1841 г. было последствием попытки христианского народонаселения к свержению ига шейхов. В силу новой системы маронитский каймакам простирал свои притязания на все округа ливанские, ибо повсюду были христиане, а каймакаму-друзу предоставлял он управление одного племени друзов. Христианское народонаселение южных округов, которым со времени проявления этого вопроса присвоено название смешанных (districts mlxtes), показывая свои раны, вопияло противу шейхов и умоляло об уничтожении всех феодальных прав. После введенных Портой во всей империи ограничений права эти состояли теперь в исполнительной и полицейской власти. Шейхи основывали свои притязания на данном Портой в 1840 г. обещании, что древние их права будут уважены, равно как и местные льготы. Что же касается притязания маронитского каймакама, друз возражал весьма основательно, что два управления в одном округе, в одном селении совершенно несбыточны; а потому, предоставляя маронитскому каймакаму друзов, поселенных в Метене, наследственном уделе эмиров Абу Лама, требовал беспрекословного управления южных округов.
Все эти противоположные притязания и нерешенные вопросы составили новый и самый запутанный народный процесс, в котором, к большому прискорбию Порты, кабинеты великих держав продолжали принимать участие более или менее деятельное, более или менее основанное на частном воззрении каждого из них, более или менее обидное для турецкого самолюбия. Это благоприятствовало неутомимым проискам Шихабов и на Ливане, и в Константинополе, и в Европе. Их агенты именем католического народонаселения Ливана попеременно искали сочувствия и подпоры в Риме, в Вене, в Париже, наполняли ультракатолические журналы трогательными вымыслами о терпимых ими будто бы за веру гонениях, прикрывали маской религии свои политические затеи и всеми силами старались придать ливанским спорам самый теплый религиозный колорит.
1843 и 1844 гг. проведены в бесплодных попытках к устройству ливанского управления. Неудобства двойственной системы возникали на каждом шагу, а географическое разграничение округов между двумя каймакамами было осуждено самой основной мыслью системы. Были впрочем предписаны Портой, с одобрения посольств, иные частные меры для отстранения главнейших препятствий. Христианам смешанных округов предоставлено право иметь своих представителей (векиль), избранных из своей среды, независимых от иноверных шейхов округа (мукатаджи) и облеченных блюстительной властью. В случае притеснения народа от шейха, векили могли обращаться к христианскому каймакаму и искать его заступничества или ходатайства у паши. Город Дейр эль-Камар, бывший дотоле в уделе шейхов Абу Накидов и служивший театром их неистовств в 1841 г., был выключен от их удела и получил права муниципальные, а для обеспечения его жителей от новых напастей турецкий гарнизон продолжал занимать соседний замок Бейт эд-Дин. Наконец, после судебного разбора денежных притязаний христиан за грабительство 1841 г., было обещано им 13 тыс. мешков возмездия. Друзы не были в состоянии уплатить эту сумму, а потому Порта обязывалась выдать из казны 10 тыс. мешков (около 285 тыс. руб. серебром) и только 3 тыс. взыскать с грабителей.
Порта, не получая никаких податей с Ливана, расходуя огромные суммы на содержание войск в горах, на отправление комиссаров, на подарки горцам и пр., терпеливо приплачивала даже за разбои своих подданных, чтобы только окончить как-нибудь это докучное ливанское дело. Халиль-паша, бывший сераскиром в начале царствования Абдул Меджида и переименованный потом в капудан-пашу, был послан с флотом в Бейрут в лето 1844 г., чтобы своим появлением ускорить решение дела.
Но народные страсти уже кипели с новой силой 2 21. Христианские племена Ливана видели в долготерпении Порты одну лишь робость и слабость. Едва зажили раны первой междоусобной войны, они хотели вновь испытать счастье и решить свой народный процесс с друзами судом оружия. Всю зиму 1844 -- 1845 гг., они провели в приготовлениях к войне. Приписывая испытанные ими в 1841 г. бедствия своему внутреннему неустройству, христиане стали образовывать народное ополчение с десятниками, сотниками и пр. Но ни один шейх или эмир не решался принять начальство над этими ополчением. С одной стороны, народ не питал никакого доверия к своей аристократии, а с другой -- маронитская аристократия, которая ближе и вернее понимала дело, чем европейское общественное мнение, обманутое религиозным колоритом ливанского дела, ясно видела анархическое направление своих единоверцев и хорошо постигала, что по ниспровержении власти шейхов-друзов тот же поток опрокинул бы неминуемо и всю маронитскую аристократию. Народ, предоставленный сам себе, дал командирам, назначенным из его среды, прихотливое прозвание "шейхов молодежи" (шейх эш-шебаб).
Центром военных приготовлений был Дейр эль-Камар. Христиане этого города, обязанного прежним своим благосостоянием и промышленным развитием эмиру Беширу, тем усерднее приступали к делу, что новые политические тревоги казались им залогом возвращения Шихабов. В Дейр эль-Камаре заседал тайный комитет с инквизиционными правами над всеми обществами народного заговора, простиравшего свои ветви по южным округам. Он произносил смертные приговоры и содержал на жаловании присяжных исполнителей, вроде сбиров Венецианской республики.
Шейхи-друзы, со своей стороны, видя приготовления христиан, сходились на тайное совещание в Мухтару у Джумблатов и обязывались между собой забыть на время свои семейные вражды и действовать заодно при первом восстании христиан 222.
В наступавшем кризисе шаткое, недостроенное здание ливанского управления могло обрушиться над головами каймакамов. Между тем сами они, вместо того чтобы соединить свои усилия для обуздания народного потока, давали горским племенам зрелище постоянного соперничества и мелочного их честолюбия и друг на друга клеветали у пашей. Пашам было повелено от Порты остерегаться всякой крутой меры, а потому в ожидании окончательных распоряжений своего правительства, не видя возможности миролюбивой сделки между племенами, они истощали свои усилия, чтобы только продлить по возможности наружное спокойствие, под которым горел вулкан. Флот отплыл к зиме, а капудан-паша остался в Бейруте в качестве полномочного комиссара. Впрочем он не имел никаких полномочий. Данное ему поручение служило благовидным предлогом всемогущему в это время сераскиру Риза-паше, чтобы держать вдалеке от столицы вельможу, которого влияние и родство с султаном расстраивали его планы.
В первые месяцы 1845 г. разбои, убийства и злодеяния всякого рода размножились по южным округам Ливана. Обе партии, готовые к войне, обвиняли в том одна другую и попеременно являлись с жалобами к пашам. Друзы старались привлечь к себе турок воззваниями о своей покорности и преданности и тем обеспечить себе их содействие, но они не соглашались на те уступки, которые предписывала им Порта для удовлетворения притязаний христиан. Христиане хотели только усыпить внимание правительства, выставляя себя жертвами самоуправства и корысти шейхов.
Случилось, что в феврале были розданы христианам новые милостыни (около 30 тыс. руб. серебром), собранные в Австрии в пользу жертв междоусобий 1841 г. Раздача производилась чрез маронитское .духовенство, и вся сумма послужила к закупке оружия и снарядов. Комитет дейрэлькамарский, с одной стороны, сочинял слезные просьбы к пашам и к агентам великих держав от имени христиан, угрожаемых злым умыслом друзов, а с другой -- подстрекал к взрыву новых междоусобий в оправдание своих жалоб. Умы были до того разъярены, что семидесятилетний маронитский священник был задушен на большой дороге своими родными за то, что он в противность приказу, данному комитетом о прекращении всякой связи с друзами, навестил одного шейха, некогда его благодетельствовавшего. Всего более потворствовала видам заговорщиков безнаказанность всех преступлений, власть каймакамов была совершенно бессильна, а правительство не решалось употребить строгие меры.
По представлению консулов великих держав, Эсад-паша в продолжение февраля посетил сам Дейр эль-Камар, чтобы лично исследовать расположение умов на Ливане и предупредить взрыв. Везде встречали его со знаками покорности и нелицемерного уважения. Народ среди всех своих треволнений умел ценить личные качества, ум, строгий нрав, беспристрастное и бескорыстное правосудие Эсада, благороднейшего, едва ли не последнего типа турецкого вельможи старого времени. Все христианское народонаселение Дейр эль-Камара вышло к нему навстречу в полном вооружении, а при въезде его в город женщины и дети на террасах домов пели песни в его честь, сыпали цветы по пути его и опрыскивали его розовой водой. Старшины положили к его ногам свое оружие, объясняя, что они дерзнули идти к нему навстречу вооруженными, во знамение постоянной тревоги, в которой проводили они жизнь в горах, под страхом злого умысла друзов.
Все это было заучено. Христиане старались теперь выказать себя усердными и верными рабами, чтобы склонить на свою сторону весы турецкого правосудия. Порта не сумела воспользоваться обстоятельствами столь благоприятными для утверждения своего законного влияния в горах. Поездка Эсад-паши в Дейр эль-Камар, его советы, обещанное им правосудное внимание к обоюдным жалобам христиан и друзов произвели спасительное впечатление. Но в это время Порта сменяла Эсад-пашу и предписывала ему ехать немедленно в Бурсу, место, назначенное для его ссылки.
Давно уже все политические и финансовые затруднения по Сайдскому пашалыку, самые даже дела ливанские становились со дня на день невыносимее для Эсада. Его преследовал министр финансов Муса Савфети-паша, который в это время разделял с Риза-пашой влияние по министерству 223. Надо думать, что гроза, накопившаяся в горах, должна была неминуемо разразиться и при Эсаде; но нет сомнения в том, что умный и правосудный паша, который при самом вступлении своем в должность успел вселить страх в горцев наказанием бунта, а затем внушил доверенность и успел сам изучить край и ознакомиться с делами и с лицами, нет сомнения в том, что он успел бы обуздать своевременно горцев после первой вспышки и тем предупредил бы бедствия второй междоусобной войны. Блистательная Порта все это упустила из виду и ради личных страстей, господствовавших в ее советах, осудила страдальческие племена Ливана новым и страшным испытаниям и потрясла собственное свое влияние в Сирии.
Отъезд Эсада и прибытие его преемника Веджиги, управлявшего дотоле Халебским пашалыком, послужили будто сигналами к открытию нойны. Меж тем капудан-паша, который давно уже унывал в Бейруте и не без причины подозревал, что ему готовили преемника в должности великого адмирала, успел исходатайствовать разрешение ехать обратно в столицу и садился на пароход в тот самый день, когда первые пожары ливанских селений загорались в виду Бейрута.
Никто не станет подозревать доброго и любезного Халиль-пашу в умышленном содействии к достижению такого результата. Чуждаясь, всяких происков, он умирал со скуки в Бейруте и не имел другого развлечения, другого занятия, можно сказать, как стрелять из винтовки, ни другого удовольствия, как разбивать кувшины на расстоянии 1200 шагов 224. Ответственность лежит на министерстве. Оно будто умышленно роняло величие правительства в народном мнении этим загадочным пребыванием великого адмирала в Бейруте и еще более загадочным его отъездом; оно навлекло на себя справедливый упрек подданных и общественного мнения Европы в тайном желании утомлять горские племена междоусобиями, подрывать турецкими кознями все местные элементы власти и влияния, пока удалось бы поставить в горах своего пашу, вопреки обязательствам, принятым пред христианскими державами.
Неприятельские действия открылись на реке Дамуре, по большой дороге из Бейрута в Сайду 225. Там случилась обычная ссора между погонщиками-друзами и маронитами. Отголосок перестрелки поднял на ноги все южные округа. В этот раз христиане были готовы к наступательным действиям. Жители Джеззина, богатого и живописного округа, населенного почти исключительно маронитами, ворвались в соседний округ Шуф, сожгли много селений, разбили и рассеяли друзов и уже приступали к Мухтарскому замку, где защищался ненавистный им шейх Саид Джумблат. В то же время христиане Метена, пограничного округа между друзами и маронитами, поднимались массами на поселенных между ними друзов, жгли, грабили и умерщвляли безо всякой пощады.
В один и тот же день все свирепства, все ужасы злейшей междоусобной войны объяли южные округа Ливана. В каждом селении дрались христиане с друзами, а победители жгли дома побежденных. Была пора урожая шелковичных червей. Шейхи-друзы, чтобы отвлечь своих вассалов от занятий по хозяйству и заставить их идти на защиту своего племени, стали сами сожигать и шелковичных червей, и коконы. С другой стороны, они взывали о защите у пашей и у войска турецкого, занимавшего Бейт эд-Дин.
Около недели продолжалось торжество христиан. По всему Метену, в Джеззине и в половине селений округа Шуфа не осталось ни одного друза; одни пали, другие спасались в соседние округа, их имущество было разграблено, дома сожжены. Затем одолели друзы, в свою очередь стали и они губить христиан, грабить и сожигать, так что в промежуток двух недель этой неистовой оргии в семидесяти живописных, цветущих, богатых селениях Ливана не осталось ни одного дома. Из Бейрута можно было следить глазом за ходом войны, днем -- по облакам дыма, клубившимся попеременно над вершинами гор, ночью -- по пламени, бежавшему из одного селения в другое по скату гор. И это было среди весеннего праздника полуденной природы! Жизненные соки растительного царства, разогретые майским солнцем, покрывали изумрудом плантаций и золотом зрелых жатв поля и пригорки, а в человеке свирепели страсти, и он метался хищным зверем среди благ, дарованных ему щедрой природой, и с зажженным факелом в руках, с бешенством в сердце жаждал только крови и истребления.
С одной стороны бейтэддинский гарнизон, а с другой -- Веджиги-паша с войском и артиллерией выступали в горы между двух разъяренных племен, чтобы их разнять. Но турки шли ощупью по горам, опасаясь, чтобы оба племени вдруг не восстали противу них и чтобы междоусобие горцев не обратилось в общий бунт. Опасения эти были еще менее основательны теперь, чем в первую междоусобную войну, по мере сугубой злобы, которой в сей раз были одушевлены обе стороны одна против другой. Можно было опасаться, что если бы марониты восторжествовали, то анархические их стремления направились бы впоследствии противу правительства, подобно тому как друзы подняли оружие на пашу в 1842 г. вслед за своей победой над маронитами. По законам человеколюбия и здравой политики и по соображению всех внутренних и внешних обстоятельств туркам надлежало во всяком случае соблюсти строжайшее беспристрастие между двумя воюющими племенами. Достаточно было повелеть, чтобы все ватаги рассеялись по своим селениям под страхом наказания всякого горца, встреченного с оружием вне своего селения. Патрули регулярных войск могли бы обходить горы по всем направлениям и без труда рассеять обе партии. Но турки всего более опасались за свое войско. Опасения эти служили личиной коварного расчета. Они равно были озлоблены и на друзов, и на христиан ливанских. По их мнению, оба племени были недовольно истощены в залог своего повиновения.
Дивизионный генерал Дауд-паша объявил, что он не раздробит своих колонн по горам, где тропинки, и ущелья, и чувства жителей повсюду таили измену. Было положено в военном совете, чтобы каждая колонна была не менее полубатальона в комплекте и чтобы два лагеря с артиллерией оставались резервными центральными пунктами в Метене и в Бейт эд-Дине, куда могли опираться подвижные колонны. Эти стратегические предосторожности обнаружили горским племенам опасения турок и внушили им новую дерзость.
Вместо того чтобы соблюсти строгое беспристрастие, паши решились искать подпоры в одной из двух воюющих партий. Весы, очевидно, клонились опять на сторону друзов. Коренное олигархическое их устройство и даже народный их нрав представляли более надежные поруки, чем буйные страсти, господствовавшие в христианском лагере. Шейхи и эмиры были чужды этого народного стремления христиан, грозившего потопом всему феодальному дворянству и руководимого тайными происками маронитского духовенства и приверженцев отпадшего княжеского дома. Что же касается незрелой попытки шейх эш-шебабов, предводителей христианской молодежи, все это устройство рушилось при первой военной тревоге, Комитет дейрэлькамарский мог управлять происками, но не военными действиями. К тому же марониты под роковым влиянием безначалия не замедлили навлечь на себя гнев пашей. Между тем как сами они вопияли к туркам о защите, был ими захвачен провиант, отправленный под конвоем из Бейрута в лагерь Веджиги-паши, а в перестрелке с друзами в селении Курнайле убит ими вахмистр турецкого отряда, поспевшего туда, чтобы рассеять обе партии. Это преступление или, может быть, этот случай раздражил все войско турецкое противу христиан и обеспечил друзам сверх благосклонности паши, основанной на политическом расчете, сочувствие войска, основанное на религиозном негодовании против гяуров за измену войску, посланному с мирным словом.
Шейхи-друзы воспользовались ошибками своих соперников. Паша приглашал в лагерь всех шейхов и эмиров обоих враждебных племен. Марониты не являлись, одни -- по недоверию к туркам, другие -- по сочувствию собственного бессилия на массы своих единоверцев. Друзы, напротив того, предстали к паше и под благовидным предлогом содействия к прекращению междоусобий стали из турецкого лагеря направлять движения своего племени.
Обстоятельства эти поясняют странное явление этой эпохи -- роковой для христиан союз турецких властей и войск с друзами, которые еще недавно восставали общим бунтом в горах противу османской власти, тогда как христиане, оказавшие усердие к султану в 1840 г., ничем иным, можно сказать, не провинились пред правительством, как разве легковерными речами и легковерными надеждами на сочувствие Европы. Притом же основная мысль, которая одушевляла массы христианского народонаселения, мысль об уничтожении феодальных прав, вполне согласовалась с видами османского правительства. Что же касается происков о восстановлении падшего владетельного дома, то всякий беспристрастный наблюдатель мог убедиться в том, что для народной массы, чуждой пронырствам партий, имя Шихабов, этих бичей ливанской олигархии, служило более знаменем ее стремления, чем целью.
Благоприятствуемые турками друзы продолжали повсюду карать злополучных христиан. Сайда и Бейрут наполнились жертвами ливанских междоусобий. Маронитский патриарх умер со страха при известии о приближении ватаги друзов к Кесруану. Между тем в знак своего беспристрастия и в удовлетворение жалоб консульств великих держав паша повелевал в один и тот же день казнить в Бейруте друза, пойманного в зажигательстве христианских домов, а на горах в лагере -- христианина, обвиненного в упомянутом нами убийстве турецкого вахмистра. Виновника нельзя было отыскать в толпе сражающихся, но зрелище казни было необходимо для удовлетворения озлобленного войска. Казнили первого, кто попал.
Кровопролития ливанские отозвались и на Антиливане. Округа Рашеи и Хасбеи, населенные православными христианами и друзами, состоят и теперь, как в старину, под управлением младшей линии Шихабов, пребывающих в мусульманском законе. Эмир Саад эд-Дин в, Хасбее и эмир Эфенди в Рашее, лишенные феодальных своих прав под египетским владычеством, были с того времени облечены властью муселимов или окружных начальников, и в этом звании утверждены турками в награду их восстания противу египтян. В 1843 г. слабоумный Али-паша дамасский сменил хасбейского правителя и отдал округ на праве откупном какому-то курду. По поводу новой раскладки податей случилась распря между хасбейскими христианами. Шейхи-друзы из семейств Шамс и Кейс, которые здесь никогда не имели политического веса, как шейхи на Ливане, раздражали обе партии в надежде подобно шейхам ливанским подчинить своей власти цветущий христианский округ, обязанный своим благосостоянием отеческому правлению эмира Саад эд-Дина, но потрясенный переменой власти. Они призвали на помощь себе американских протестантских миссионеров, которых прозелитическая тактика в Сирии состоит преимущественно в том, чтобы порождать ссоры в общинах и в семействах, мутить воду и в ней рыбу ловить, по пословице.
Мы уже имели случай видеть участие, принятое миссионерами в волнении народных страстей на Ливане. Опираясь на влияние английского имени и на сочувствие английских агентов, суля своим последователям всякие блага, льготу от податей, денежные пособия, они успели привлечь к себе недовольных в числе 500 душ, открыли школы и стали проповедовать свое учение. В Турции духовное начальство подвластных племен участвует в делах по управлению. Ссора за раскладку податей весьма легко обратилась по проискам друзов и миссионеров в ссору с церковью. Произошли смятения; народные страсти, призвавшие раскол, злее разгорались под его влиянием. Миссионеры, которые уже двадцать пять лет подвизаются на всем Востоке и другого успеха не обретают, кроме раздоров в племенах и в семействах других христианских вероисповеданий, торжествовали мнимым обращением ста с лишком православных семейств. Правда, семейства эти перестали посещать свою церковь, но миссионерам предстояло еще обращение прозелитов строгим надзором, чтобы лампада не зажигалась пред домашними образами и чтобы не соблюдались посты; а прозелиты исполняли втайне от своих учителей все обряды отцовской веры. Престарелый антиохийский патриарх Мефодий успел ходатайством у правительства отменить те финансовые меры, которые породили распрю в его пастве, и возвратить правление любимому народом эмиру. Сам престарелый владыка среди зимы переехал чрез снежный хребет Антиливана и успел, наконец, примирить обе партии, над которыми начинало тяготеть корыстное влияние шейхов-друзов. Протестантские миссионеры, принужденные укрыться от негодования народа, покинули Хасбею. Отступление это необходимо для пояснения тех бедствий, которые постигли злополучную Хасбею по поводу ливанских междоусобий. Знакомый читателю шейх Насиф Абу Накид, палач дейрэлькамарских христиан, бежавший затем из-под ареста, был исключен, по настоянию консульств великих держав, от амнистии, дарованной Эсад-пашой друзам. С того времени он рыскал в Хауране и в кочевьях бедуинов. Как только открылись новые ливанские междоусобия, друзы антиливанские призвали к себе этого знаменитого злодея и обещали ему свое пособие на Ливане с тем, чтобы он им предварительно помог казнить хасбейских христиан и подчинить их власти шейхов. Свирепый Абу Накид набрал шайку более 3 тыс. друзов хауранских, курдов, бедуинов и всякого сброда. Он обнародовал султанский поддельный фирман, которым повелевалось всем правоверным восстать на побиение христиан. Предшествуемый ужасом своего имени, налетел он, как коршун, на Хасбею. Эмир Саад эд-Дин посоветовал христианам спасаться бегством. Они отступили со своими семействами по дороге в Дамаск, чтобы просить защиты у паши, но друзы хасбейские, присоединившись к ватаге Абу Накида, обступили христиан в одной из антиливанских долин, где были они расположены на ночлег, отрезали им дорогу в Дамаск и ударили на них. Отчаяние вселило храбрость в несчастных, они долго защищались, несколько сот пали, другие успели спастись в Захле. Неподалеку оттуда был расположен лагерь Веджиги-паши. Абу Накид со своей ватагой и с хасбейскими друзами, насытившись грабежом в покинутом христианами городе и в целом округе, осквернили церкви, закололи священников у алтарей, превзошли свирепствами ливанских своих единоверцев.
Что же, после всех этих злодейств Абу Накид был ласково принят Веджиги-пашой, одет в почетный кафтан и, будто загладивши новыми своими преступлениями те преступления, за которые Эсад-паша два с половиной года не дозволял ему ступить ногой на Ливан, получил теперь всепрощение от преемника правосудного Эсада. Приписать ли это ослеплению паши или, может быть, дележу хасбейской добычи? Всем своим поведением в междоусобиях ливанских племен наместник Порты оправдал самые черные предположения народной молвы, а что еще хуже, -- внушил убеждение, что и Порта радовалась бедствиям горцев. Порта оправдывалась пред посольствами великих держав, слагая всю вину на происки Шихабов. Чтобы разрушить влияние старого эмира Бешира, который из столицы путал ливанские дела и наводил на правительство новые хлопоты, отправляли его в ссылку со всем семейством в Кастан-Болу, в Малую Азию. Тогда-то сыновья и внуки эмира, и прежде всех эмир Эмин (Эмин значит Верный), на которого преимущественно возлагали свои упования приверженцы Шихабова дома, один за другим отреклись от новой своей веры, в которой даже иные из них были рождены. Шихабы возвращались теперь к вере своих предков, чтобы тем угодить правительству, точно так как лет за тридцать пред тем принимали они в горах крещение, чтобы обрести в христианских племенах Ливана опору противу своих буйных вассалов. К чести старого эмира Бешира скажем, что он не осквернил своих седин отступничеством. Он доселе пребывает в христианском законе и смиренно живет в Бурсе, куда он был впоследствии переведен для перемены климата 226.
На Ливане между тем друзы продолжали губить христиан в глазах пашей и войска, а Веджиги делал в своем лагере артиллерийское учение, чтобы громом холостых зарядов разогнать их полчища. На горькие упреки и на настойчивые жалобы генеральных консулов он отвечал напыщенной исповедью о своем беспристрастии, о своем человеколюбии, о чистоте своих намерений. Он обвинял христианских старшин и самого каймакама в том, что они не соглашались явиться к нему в лагерь для переговоров с друзами, и потому предлагал консульствам великих держав быть посредниками и дать свое поручительство в безопасности и неприкосновенности старшин христиан и друзов для съезда их в Бейрут на заключение перемирия.
Таким образом открылись переговоры в Бейруте при поручительстве агентов великих держав в конце мая, и мало-помалу были уняты неистовства в горах. Но основной вопрос об управлении так называемых смешанных округов, два раза бывших театром междоусобий, не мог быть решен. По крайней мере все согласились остаться в покое и ждать новых распоряжений Порты.
Едва прекратились междоусобия друзов с маронитами в южных округах Ливана, произошли смятения в северных округах по поводу избрания нового патриарха маронитского. Смятения эти служили выражением внутренней борьбы между олигархическими притязаниями шейхов и новыми наклонностями в народе.
Аристократия домогалась в пользу кандидата своего племени сана маронитского патриарха, дабы затем все прибыльные должности по управлению церковным имуществом достались на долю духовным лицам из дворянского рода и послужили бы источником обогащения ленивых шейхов. Церковь маронитская богата, но масса духовенства пребывает в нищенстве и, обрабатывая собственными руками монастырские угодья, едва снискивает себе насущный хлеб 227. Злоупотребления эти всегда существовали, они сделались ощутительнее по мере политического влияния, приобретенного духовенством в последовательных переворотах горских племен. Все лето бушевали марониты, духовенство и миряне. Собор епископов выдерживал осады противу мирян и монахов, вооруженных дубинами, пока, наконец, олигархия успела провозгласить своего кандидата из рода шейхов Хазен при содействии французских агентов и римских булл. Не менее того нанесен этой борьбой сильный удар патриархально-аристократическим преданиям маронитов, подобно тому как междоусобия южных округов, несмотря на торжество шейхов-друзов в 1841 и 1845 гг., служат предзнаменованием неминуемого их падения.
Недолго спустя по усмирении Ливана скончался Али-паша дамасский. Уверяют, что бедствия хасбейских христиан отравили последние его дни и ускорили его смерть. При всех своих пороках и при своей глупой лени Али-паша имел сердце доброе и человеколюбивое. Как бы то ни было, он до конца более заботился о своей кухне, чем о целом пашалыке, и охотнее рассуждал со своим поваром о приправах к соусам, чем со своими чиновниками об устройстве запущенных дел по управлению. Господствующие страсти наместника Порты в Дамаске были вино и индейки. Вину он посвящал свои ночи, к великому соблазну правоверных жителей святого града, Шам-эш-Шерифа, предместья и запаха Мухаммедова рая; а утро проводил среди своих трехсот отборных индеек, не доверяя никому, разве своему начальнику штаба, присмотра за этим любимым стадом. Меж тем хасбейские христиане скитались без хлеба и без крова, а в Хомсе, одном из городов Дамасского пашалыка, свирепый муселим терзал на распятии христианина, окружного казначея, ограбленного нерегулярным войском паши, и допрашивал архиерея, какие еще другие истязания терпел мессия от иудеев. Так-то соблюдались наместниками султана в областях торжественные обязательства Гюльханейского манифеста пред подвластными племенами и пред Европой.
За исключением Халебского пашалыка, где в это время стоял Аравийский военный корпус, вся остальная Сирия томилась в анархическом омуте под влиянием ливанской бури. Племена мутуалиев в Баальбекской долине раздирались семейной враждой древнего владетельного их дома эмиров Харфуш. Их повиновение пашам ограничивалось платежом подати, а платеж был только тем обеспечен, что эмиры, разделенные на две враждебные партии, поочередно являлись в Дамаск искать друг против друга покровительства у паши. Другие племена мутуалиев, населяющие живописные долины и покатости последних отраслей [отрогов] Ливана между Сайдой и Суром, заразились духом своих ливанских соседей и составили между собой конфедерацию, с условием платить пашам положенную подать, но не допускать никакого вмешательства во внутренние свои дела. Никогда их шейхи, потомки знаменитого Насифа Нассара, о котором мы упоминали в эпоху Джаззарову, не являлись в города; никогда не принимали они внутрь своего округа ни чиновников Порты, ни турецкого войска. Многочисленные шайки разбойников обегали Галилею. Изуверство мусульман заставляло все христианское народонаселение Назарета бежать в Акку. Мехмет-паша Кюпрузли, комендант крепости, воспитанный в Париже, до того уронил правительственную власть, что собственные его наездники, вместо того чтобы укрощать разбои в подведомственном округе, отказались от службы, стали грабить селения, а когда паша успел захватить и посадить в тюрьму некоторых из них, остальные среди дня бросились в крепость и их выручили.
В Самарии (в горах Набулусских) междоусобная война Абд эль-Хади и Токанов продолжалась с 1841 г. и становилась с каждым годом злее и кровопролитнее. В Иудейских горах классическая вражда древних партий кейси и иемени имела своих представителей в шейхах Самхан и Абу Гош. Шейх Мустафа Абу Гош, знакомый всем нашим [российским] поклонникам страж ущелий, ведущих в Иерусалим, бунтовался и умерщвлял двух муселимов, назначенных от иерусалимского паши. В Великой пустыне была засуха; несметные рои бедуинов прилетели искать пастбищ у южных пределов Палестины и там дрались между собой и прерывали сухопутные сообщения Сирии с Египтом, пока, наконец, Мухаммед Али египетский принял меры для их удаления. С восточной стороны Сирии по всему пространству Великой пустыни от Хомса до Галилеи прикочевали на рубеж населенных округов другие племена бедуинов, вытесненные засухой от берегов Евфрата и от Аравийских степей. За два года перед тем турецкий паша, который вел караван в Мекку, поправши законы гостеприимства, вероломно умертвил в своем лагере шейха одного кочевья. С того времени вся пустыня кипела негодованием на турок и грозила пресечь сообщения между Дамаском и Меккой. Затем турки успели посеять раздоры между кочевыми племенами и выставить молодого и предприимчивого шейха Мухаммеда Духхи и конфедерацию многих племен, признавших его своим главой, против другого шейха, стошестнадцатилетнего Насифа Шилаан, который до того времени был облечен правом конвоя над караваном Мекки. Враждебные племена расположились в числе, может быть, полумиллиона душ по соседству Дамаска и там воевали между собой, грабили селения, и питались сами и их стада недозрелыми жатвами.
Таково было состояние Сирии под турецкими пашами после пятилетнего бесспорного владычества. Повсюду отзывалось пагубное влияние ливанских смут и бессильных или коварных попыток Порты к устройству правления горских племен.