Of heaven's protection, vho can be so conffident
to utter this:
To morrow I will pass in bless...
Pope
Кто можетъ сказать сегодня, что онъ и завтра будетъ счастливъ!
Попе.
Пронскій вскорѣ увѣрился, что не было уже никакой возможности помочь Аглаеву. Слѣдствіе производилось весьма недолго: преступленіе было явно; никакихъ продолжительныхъ справокъ дѣлать было не нужно; смертоубійцы находились на лицо, и тотчасъ на мѣстѣ убійства схвачены. Змѣйкинъ не имѣлъ никакой возможности запираться: онъ самъ во время драки былъ избитъ и израненъ; ему хотѣлось взять все на себя, и избавить Аглаева; но свидѣтели изобличили его, да и самъ Аглаевъ во всемъ признался, и обѣлилъ себя рѣшительно: Пронскій не имѣлъ никакой надежды спасти его, и съ стѣсненнымъ сердцемъ отправился къ нему въ тюрьму.
Онъ нашелъ Змѣйкина съ подвязаннымъ еще отъ побоевъ лицомь, сидящаго подлѣ стола, съ трубкою. Передъ нимъ стояли стаканъ и бутылка вина; въ глазахъ его замѣтно было какое-то отвратительное равнодушіе. Напротивъ того, Аглаева нашелъ онъ лежащимъ въ койкѣ, въ мрачной и глубокой задумчивости. Поблекшіе глаза, блѣдность лица, худоба -- все показывало, что онъ былъ снѣдаемъ внутреннимъ раскаяніемъ и горестію.
"Великодушный, добрый, почтенный человѣкъ! вы не погнушались провѣдать злодѣя и смертоубійцу!" -- сказалъ Аглаевъ, вскочивъ съ своей койки. И, заливаясь горькими слезами, схватилъ онъ руки Пронскаго, прижимая ихъ къ своему сердцу. "Я извергъ, отвергнутый природою! нѣтъ того ужаснаго наказанія, котораго не былъ-бы я достоинъ -- нѣтъ выраженій для изъясненія злодѣйства моего! Я вовлекъ въ погибель столько невинныхъ, я...." Но онъ не могъ продолжать далѣе; сильныя рыданія захватывали дыханіе его. Слезы градомъ текли изъ глазъ Пронскаго; онъ держалъ Аглаева за руку, и не въ силахъ былъ ничего говорить. -- "Скажите," продолжалъ Аглаевъ, отдыхая нѣсколько отъ рыданій, "что моя жена? Ея уже нѣтъ болѣе на свѣтѣ? Она вѣрно не перенесла моего злодѣйства?" -- нѣтъ, она еще жива; но не скрою отъ васъ, что она въ ужасномъ положеніи.-- "Кто желаетъ ей добра, тотъ долженъ молить Бога, чтобы Онъ скорѣе прекратилъ ея страданія смертію. Какое существованіе можетъ предстоять ей! Жена смертоубійцы, мать дѣтей отца-преступника -- это неизгладимое пятно для моего семейства, это вѣчное мученіе, котораго ничѣмъ облегчить не возможно! И я, извергъ, я, злодѣй, повергнулъ ихъ въ такое бѣдственное положеніе!"... Рыданія Аглаева снова возобновились, до такой степени, что съ нимъ сдѣлались судороги. Пронскій испугался, и просилъ караульнаго офицера послать поскорѣе за лекаремъ; но Аглаевъ по немногу успокоился; его положили на койку, и Пронскій сѣлъ подлѣ него.
Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрѣлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. "Я догадываюсь," сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ -- горесть и душевное волненіе истощили его силы -- "что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидѣлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послѣднее еще ужаснѣе для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мнѣ представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся грѣшнику. Наказаніе мое началось уже въ здѣшнемъ мірѣ. Весь адъ въ моей душѣ, и мученія мои неизъяснимы; но, за всѣмъ тѣмъ, я боюсь умереть.... Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вѣчномъ мученіи на томъ свѣтѣ удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здѣшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!" Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блѣдному лицу его.
"Не унывайте, любезный Петръ Ѳедоровичъ" -- отвѣчалъ Пронскій.-- "Надѣйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпѣніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства."-- Такъ! На васъ, великодушнѣйшій человѣкъ, и на вашу Софью Васильевну -- этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду -- сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цѣловать ее.-- Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мѣсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодѣянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодѣйствъ, то это обыкновенная участь всѣхъ людей; но судьба сиротъ, дѣтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. "Вотъ это дѣти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. "Смотрите, какія y нихъ звѣрскія лица! Они вѣрно пойдутъ по отцѣ!... Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провидѣнію; убѣдите ихъ, чтобы они простили меня -- продолжалъ Аглаевъ -- и рыданія его опять начались жестоко.-- Умоляйте ихъ, почтенный, добродѣтельнѣйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьбѣ несчастныхъ дѣтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей; но несчастная жена моя, но невинныя мои дѣти.... Я покрылъ вѣчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ..." Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ болѣе говорить ничего.
"Самъ-же ты во всемъ виноватъ" -- сказалъ равнодушно Змѣйкинъ, допивая стаканъ вина;--"я хотѣлъ взять все на себя. Свидѣтели не могли представить ясныхъ доказательствъ къ изобличенію твоему, и ты могъ-бы оправдаться. Со временемъ, все было-бы забыто: посидѣлъ-бы ты, можетъ быть, нѣсколько времени въ смирительномъ домѣ за пьянство и буянство. Такъ вотъ нѣтъ! Какъ дуракъ, все выболталъ, во всемъ признался -- теперь самъ на себя пѣняй!"
Но Аглаевъ ничего уже не могъ ни слышать, ни отвѣчать ему. Судороги возобновились, и за ними послѣдовалъ жестокій обморокъ. Лекарь, за которымъ давно посылалъ Пронскій, пришелъ въ это время. Онъ развязалъ Аглаеву галстухъ, теръ ему виски, давалъ нюхать спиртъ, и кое-какъ привелъ его въ чувства. Но Аглаевъ былъ въ такой слабости, что ни рукой, ни ногой не могъ пошевелиться. Съ большимъ усиліемъ, самымъ тихимъ голосомъ, могъ онъ только попросить Пронскаго, чтобы сдѣлать ему величайшее благодѣяніе, исходатайствовавъ y Начальства позволеніе -- перемѣстить его куда нибудь отъ Змѣйкина. "Одинъ видъ этого изверга, виновника всѣхъ бѣдствій моего семейства, раздираетъ мою душу и приводитъ меня въ отчаяніе!" говорилъ Аглаевъ.
Лекарь совѣтовалъ ему успокоиться, a Пронскаго просилъ оставить его, чтобы не произвесть опять новаго душевнаго волненія, которое, въ несчастномъ положеніи Аглаева, могло быть для него пагубно. Лекарь сказалъ Пронскому, что судороги уже нѣсколько разъ съ нимъ были, и часъ отъ часу усиливаются, что долго выдержать такой болѣзни ему невозможно, и, навѣрное, онъ скоро умретъ. "Я думаю, не лучше-ли, не легче-ли для него будетъ, если мученія его разомъ прекратятся. Что за жизнь!" отвѣчалъ Пронскій, утирая свои слезы. Онъ оставилъ Аглаева, и спѣшилъ выйдти; но проходя черезъ тюремный дворъ, Пронскій встрѣтился съ человѣкомъ, лицо котораго, хотя и было въ изнеможеніи отъ горести, a казалось знакомымъ. Пронскій остановился съ ужасомъ. "Неужели, " думалъ онъ, "это Инфортунатовъ, бывшій мой начальникъ, который записалъ меня въ службу, былъ покровителемъ моей молодости, и потомъ истиннымъ моимъ другомъ?" Пронскій долго не могъ опомниться. "Неужели это вы, Данило Николаевичъ?" -- вскричалъ онъ наконецъ.-- Точно я -- отвѣчалъ несчастный.-- А это ты, Николай Дмитріевичъ? Мы такъ давно не видались -- Я было совсѣмъ не узналъ тебя. -- "Какимъ образомъ могли вы попасть сюда?" -- Я тамъ, гдѣ мнѣ должно быть -- продолжалъ Инфортунатовъ -- въ тюрьмѣ, какъ преступникъ и смертоубіица! -- "Какъ? Возможно-ли?.... Что съ вами случилось? Неужели вы имѣли несчастіе на дуэли убить вашего соперника?... Находясь въ службѣ, въ самую несчастную эпоху, когда бретёрство достигало до высшей степени, вы были примирителемъ многихъ дуэлистовъ, возставали такъ часто и такъ краснорѣчиво противъ этого пагубнаго предразсудка, оставшагося отъ временъ варварства. И подъ старость лѣтъ, бывши уже въ отставкѣ, неужели совершили вы преступленіе и убили на поединкѣ соперника вашего? Должно, чтобы необыкновенное что нибудь, и ужасное, рѣшило васъ на дуэль?" -- Нѣтъ, любезный другъ! я убилъ человѣка не на поединкѣ, a просто приставивъ ему къ груди, умышленно и прямо, пистолетъ. -- "Что все это значитъ? Это какая-то ужасная загадка! Не во снѣ-ли я вижу?" отвѣчалъ Пронскій, протирая себѣ глаза, всматриваясь въ лицо Инфортунатова, и стараясь замѣтить -- не сошелъ-ли онъ съ ума. -- Это значитъ, любезный мой, что самый тихій, самый миролюбивый человѣкъ отвѣчать за себя не можетъ; что всякій изъ насъ близокъ къ погибели, и что иногда встрѣчаются на поприщѣ жизни такія непредвидѣнныя, такія ужасныя несчастія, которыхъ никакая человѣческая премудрость отвратить не можетъ! -- продолжалъ Инфортунатовъ, и слезы градомъ полились изъ глазъ его.-- Все это совершилось со мною; въ нѣсколько минутъ лишился я жены, дочери, и сдѣлался смертоубійцею, т. е. бывши самымъ счастливымъ человѣкомъ, въ одно мгновеніе, повергнутъ въ бездну погибели!
"Ахъ, Боже мой! Но какимъ образомъ могло все это съ вами случиться? Вы всегда, и всѣмъ, были извѣстны терпѣніемъ, и кроткимъ, спокойнымъ характеромъ своимъ. Не изъ любопытства, но именно по душевному участію, всегдашней привязанности и благодарности моей къ вамъ, желалъ бы я знать, что такое случилось съ вами? Можетъ быть, я чѣмъ нибудь, и какъ нибудь, могу быть вамъ полезнымъ," сказалъ Пронскій.
Благодарю тебя за участіе, любезный, добрый Николай Дмитріевичъ -- отвѣчалъ Инфортунатовъ, пожимая его руку. -- Но помочь мнѣ ничѣмъ нельзя. Мѣра несчастій моихъ уже совершилась, дѣло мое рѣшительно окончено, и на дняхъ должна быть прислана сентенція. Но я готовъ разсказать тебѣ мою исторію. Случившееся со мною служитъ разительнымъ доказательствомъ, что бываютъ такія внезапныя, нравственныя несчастія, которыя, по всей справедливости, уподобить можно физическимъ бѣдствіямъ, какъ-то: землетрясенію, бурѣ, наводненію, пожару, кораблекрушенію, т. е. человѣкъ самый невинный можетъ вдругъ лишиться всего, что есть y него драгоцѣннаго въ мірѣ. -- Пронскій съ нетерпѣніемъ желалъ знать приключеніе своего друга.
"Пойдемъ въ мою комнату " сказалъ Инфортунатовъ. "Недавно проѣзжалъ здѣсь благонамѣренный и почтенный Государственный Чиновникъ. Во время путешествія своего, онъ вездѣ осматривалъ тюрьмы, и, бывъ вѣроятно извѣщенъ о моихъ несчастіяхъ, вступилъ со мною въ разговоръ. Онъ не могъ удержать слезъ состраданія своего, и спросилъ y меня тихимъ голосомъ, пожимая мою руку: не можетъ-ли онъ мнѣ быть чѣмъ нибудь полезнымъ? Я отвѣчалъ, что онъ сдѣлаетъ величайшее благодѣяніе, ежели прикажетъ дать мнѣ особую комнату, гдѣ могъ-бы я свободно предаваться моей горести и, сверхъ того, если позволитъ привезть изъ деревни моей нѣсколько, назначенныхъ мною, духовныхъ и философическихъ книгъ. Онъ обратился къ здѣшнему Начальнику, и приказалъ ему тотчасъ исполнить мое желаніе. Съ тѣхъ поръ я чувствую величайшее услажденіе въ моей горести. Одинъ, на свободѣ, могу я предаваться чтенію и размышленію; слѣдствіемъ чего бываетъ молитва къ Богу. Такъ, любезный другъ; я на опытѣ, надъ собою испыталъ, что Религія есть единственное и одно благонадежное утѣшеніе въ бѣдствіяхъ нашихъ! Всѣ мірскіе философы говорятъ уму; одно Священное Писаніе дѣйствуетъ прямо на душу, распространяетъ какую-то неизъяснимую, небесную -- такъ сказать -- теплоту въ человѣкѣ, вселяетъ въ него мужество, покорность и довѣренность къ благости Божіей. Судьбы Провидѣнія неисповѣдимы. Я покоряюсь его святой волѣ, и лобзаю руку, меня карающую!"
Слезы умиленія текли изъ глазъ Инфортунатова. Онъ и Проискій вошли въ его комнату. Постеля, одинъ стулъ, столъ, на которомъ стояло Распятіе, лежалъ Новый Завѣтъ, и еще нѣсколько другихъ духовныхъ книгъ, составляли все украшеніе комнаты. На стѣнѣ, передъ образомъ Спасителя, въ терновомъ вѣнцѣ, теплилась лампада. Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, отеръ слезы, и началъ свое повѣствованіе.
"Мы уже давно разстались съ тобою, любезный Николай Дмитріевичъ. Тебѣ неизвѣстны многія обстоятельства моей жизни, но ты вѣрно помнишь, что y насъ въ полку называли меня моралистомъ и философомъ патріархальныхъ временъ. Я всегда убѣждалъ молодыхъ товарищей моихъ не шутить честію женщинъ, не стараться совращать ихъ съ истиннаго пути обязанностей, поставляя на видъ, что единая минута можетъ разспространить вѣчное несчастіе, не только на жизнь одной женщины, введенной коварствомъ и хитростію въ мгновенное заблужденіе, но и на все семейство ея, и даже на нѣсколько поколѣній! Я всегда былъ увѣренъ, что всякому честному человѣку должно жениться, и что семейственная жизнь есть настоящее наше предназначеніе. Слава, почести, богатство, все это доставляетъ намъ временное наслажденіе; душа скоро утомляется ими; но супругъ, и отецъ семейства, исполняющій въ полной мѣрѣ свои обязанности, есть истинно благополучный человѣкъ. Руководствуясь этими правилами, долго искалъ я себѣ подругу; наконецъ, Богу угодно было наградить меня: я нашелъ истиннаго Ангела. Кротость, нѣжность, безкорыстіе, благородство, возвышенность души, разсудительность -- она обладала всѣми добродѣтелями, которыя служатъ залогомъ счастливой супружеской жизни. Найдя именно то, чего такъ долго искалъ, думалъ я, что благополучіе мое утверждено навсегда, на прочномъ основаніи, вышель въ отставку, и ограничилъ все честолюбіе мое тѣмъ, чтобъ быть, сколько возможно, счастливымъ въ маленькомъ кругу моего семейства. Мы страстно любили другъ друга, и Богъ благословилъ нашъ союзъ: три сына и одна дочь увеличили наше счастіе. Намъ открылось новое, неизвѣстное прежде наслажденіе -- чувство любви родительской. Но совершеннаго благополучія нѣтъ на землѣ: сыновья наши, одинъ за другимъ, въ самое короткое время, всѣ умерли. Смерть ихъ поразила насъ; здоровье жены моей совершенно чрезъ то разстроилось; но, какъ Христіанка, она постепенно успокоивалась. Мы обратили всю нѣжность свою на оставшуюся намъ дочь, которая, достигнувъ пятилѣтняго возраста, была чрезвычайно слаба здоровьемъ. Мы берегли ее, какъ единственное наше сокровище.
"Всякій годъ мы праздновали день ея рожденія. Добрые родные наши собирались къ намъ, иные даже довольно издалека. Какъ нарочно, наканунѣ дня ея рожденія, которому предназначено было сдѣлаться роковымъ днемъ нашей погибели, пріѣхали родные братья моей жены, также и мой родной братъ, съ семействомъ своимъ. Всѣ мы были дружны между собою. Я былъ такъ веселъ, такъ счастливъ, что не хотѣлъ-бы въ тотъ разъ помѣняться ни съ кѣмъ въ мірѣ на мое состояніе.
"Утверждаютъ, будто-бы есть какія-то предчувствія передъ несчастіемъ. Самъ я ничего необыкновеннаго въ себѣ не ощущалъ; напротивъ, на сердцѣ моемъ было легко и весело; но я замѣтилъ, что жена моя смотрѣла на меня съ какимъ-то умиленіемъ, какъ будто-бы прощалась на вѣкъ со мною. Глаза ея наполнены были слезами. Я приписывалъ это воспоминанію о сыновьяхъ, которыхъ лишились мы, утѣшалъ ее, говоря, что ей надобно беречь себя, и тѣмъ болѣе, что она была беременна -- цѣловалъ ея руки, старался разсѣять грусть ея. "Милый другъ мой!" сказалъ я ей -- "вспомни эпитафію, которую, по твоему одобренію, велѣлъ я вырѣзать на надгробномъ камнѣ нашихъ дѣтей:
О милыхъ существахъ, которыя сей свѣтъ
Собой для насъ животворили,
Не говори съ тоской: ихъ нѣтъ;
A съ благодарностію: были.
"Эти стихи Гёте, переведенныя Жуковскимъ, вылившіяся прямо изъ возвышенной, благородной души поэта, принесли мнѣ большую пользу: они подкрѣпили меня, и внушили мнѣ мысль, что точно съ благодарностью надобно относиться ко Всевышнему Творцу, если, хотя кратковременнымъ пребываніемъ своимъ въ мірѣ, милое существо украсило нашу жизнь. Богъ милостивъ! Вотъ теперь ты еще родишь мнѣ молодца!" -- Она съ нѣжностію посмотрѣла на меня, и пожала мнѣ руку. Замѣтно было, что она старалась преодолѣть себя. "Не знаю, отъ чего мнѣ грустно" -- сказала она; -- "досадую на самое себя, что видя кругомъ себя добрыхъ, любезныхъ мнѣ людей, я должна-бы радоваться, a вмѣсто того какая-то непонятная тоска напала на меня!" -- Это отъ того, милый другъ -- отвѣчалъ я -- что ты сегодня мало дѣлала движенія, a въ твоемъ положеніи это вредно. -- "Въ самомъ дѣлъ," сказала жена моего брата, "тебѣ надобно болѣе ходить; пойдемъ вмѣстѣ со мною." Онъ отправились, a мы вышли на балконъ. Вечеръ былъ прекрасный; мы курили трубки, шутили, смѣялись, и я не только не имѣлъ никакого мрачнаго предчувствія, a напротивъ былъ необыкновенно веселъ. Да! Счастіе осыпаетъ иногда цвѣтами обреченную жертву свою передъ самою погибелью. Къ ужину возвратились наши дамы. Мы съ женою сдѣлали всѣ распоряженія къ завтрашнему празднику. Послѣ обѣдни назначено было угощеніе дворовымъ людямъ и крестьянамъ. Нѣсколько сосѣдей хотѣли пріѣхать къ намъ обѣдать; потомъ долженъ былъ устроиться дѣтскій спектакль, составленный гувернанткою нашей дочери. Двѣ родственницы наши, воспитывавшіяся вмѣстѣ съ нею, и дочь одного нашего сосѣда, знали твердо свои роли. Наша малютка должна была также сказать нѣсколько словъ, выучила, и повторяла ихъ безпрестанно. Всѣ эти семейныя, мѣлочныя подробности для другихъ, конечно, не интересны; но ты, любезный Николай Дмитріевичъ, поймешь, какъ драгоцѣнны для меня воспоминанія объ этихъ мѣлочахъ" -- сказалъ Инфортунатовъ, и снова залился слезами. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ продолжалъ далѣе свое повѣствованіе.
"На другой день, утромъ, напившись чаю, всѣ мы пошли одѣваться, чтобъ ѣхать къ обѣднѣ. Я велѣлъ запрягать экипажи. Жена моя, бывши всегда богомольна, не хотѣла пропустить начала обѣдни, т. е. часовъ, притомъ-же она хотѣла пройтиться, и отправилась, съ дочерью, пѣшкомъ. Но лишь только, проводивъ ее, успѣлъ я войдти къ себѣ въ кабинетъ, вдругъ слышу ужасный шумъ и крикъ -- подбѣгаю къ окну -- вижу, что крестьяне мои, и бабы, собравшіяся близь господскаго дома, чтобы идти къ обѣднѣ -- бѣгутъ съ воплями и стонами въ разныя стороны! Вижу также скачущихъ на лошадяхъ мужиковъ, съ дубинами, и среди ихъ одного, распоряжающаго этимъ нашествіемъ! Что можно мнѣ было подумать? Кажется, ничего другаго, что разбойники вторгнулись въ мое имѣніе. Мысль эта тѣмъ болѣе казалась вѣроятною, что въ нашей сторонѣ появилось тогда много бѣглыхъ, и недалеко отъ меня, въ лѣсу, ограбили они одного моего сосѣда. Сказывали даже, что они нападаютъ открыто на нѣкоторыя деревни. Послѣ этихъ слуховъ, всегда были y меня въ кабинетѣ, на стѣнѣ, два заряженныхъ пистолета, и сабля, чтобы въ случаѣ нападенія была какая нибудь защита. Я схватилъ пистолеты, каммердинеру моему приказалъ взять саблю, и выбѣжалъ на дворъ. Тутъ мнѣ попалась Форрейторская лошадь, которую вели запрягать. Я вскочилъ на нее, и поскакалъ. Между тѣмъ на шумъ выскочили дворовые мои люди, изъ своихъ избъ. И y меня была, точно такъ-же, какъ и y всѣхъ Русскихъ помѣщиковъ, большая дворня -- куча лакеевъ, кучеровъ, поваровъ, мастеровыхъ, всего человѣкъ болѣе пятидесяти. Всѣ они бросились, верхами и пѣшкомъ, съ ружьями, съ дубинами, кто съ чѣмъ попало: но я, не дожидаясь никого, устремился прямо на Атамана, какъ мнѣ казалось, этой разбойнической шайки, мужика, который распоряжалъ нашествіемъ. "Наглый мошенникъ! нападать среди дня!... Сей часъ сдавайся, или я тебя убью!" кричалъ я, подставивъ къ нему пистолетъ. Онъ быль мертвецки пьянъ; что-то такое началъ мнѣ говорить, и ударилъ меня, бывшею въ рукахъ его, нагайкою; я -- спустилъ курокъ, и онъ повалился съ лошади на землю.... Выстрѣлъ обратилъ вниманіе прочихъ разбойниковъ, которые преслѣдовали по полю моихъ крестьянъ, и били ихъ. Всѣ бросились было на меня, но увидѣвъ, что мои люди приближаются ко мнѣ на помощь, я поскакалъ къ нимъ, a разбойники, окруживъ Атамана своего, взяли его на руки, положили въ близъ стоявшую тѣлегу, запряженную тройкою, и поскакали въ лѣсъ. Между тѣмъ люди мои подоспѣли ко мнѣ, и просили позволенія преслѣдовать разбойниковъ въ лѣсу. Но я почиталъ уже довольно достаточнымъ и то, что отражено нашествіе. Соображая притомъ, что преслѣдовать и ловить въ лѣсу, гдѣ разбойники, вѣроятно, разсыпались, было-бы опасно, велѣлъ я людямъ воротиться, и хотѣлъ тотчасъ дать знать въ городъ о такомъ, необыкновенномъ y насъ въ Россіи, происшествіи, a самъ спѣшилъ скорѣе домой, чтобы успокоить жену и гостей моихъ.
"Первый предметъ, поразившій меня при входѣ въ комнаты, былъ -- дочь моя, въ ужасныхъ судорогахъ! Гувернантка, няня, и нѣкоторые изъ родныхъ, хлопотали около нея. Я спросилъ торопливо: отъ чего сдѣлались съ нею судороги. "Отъ испуга," отвѣчали мнѣ. -- Да гдѣ жена? Сохрани Богъ, ежели она увидитъ дочь въ такомъ положеніи -- и, не дожидаясь отвѣта, пошелъ я далѣе. Въ гостиной вижу всѣхъ родныхъ моихъ въ большомъ смущеніи. "Гдѣ жена?" спросилъ я, испуганный ихъ видомъ. -- Она въ спальнѣ -- не очень здорова -- сказали мнѣ -- подожди, не ходи къ ней; она, кажется, уснула теперь.... Въ это время выбѣжала жена моего брата, блѣдная, съ разстроеннымъ лицомъ. Она сказала что-то мужу своему, и тотъ стремглавъ побѣжалъ изъ комнаты. "Что все это значитъ? Гдѣ жена моя?" вскричалъ я въ отчаяніи. -- Ничего; авось, дастъ Богъ пройдетъ: она чрезвычайно растревожилась; въ глазахъ ея было все это нашествіе -- отвѣчала жена моего брата. -- Крикъ, вопли, стоны крестьянъ, a болѣе всего поразила ее Лизанька, съ которою отъ испуга сдѣлались судороги; ихъ обѣихъ безъ чувства принесли въ комнаты. Теперь, слава Богу, она опомнилась. Только боимся мы, чтобы она не выкинула, и для того сказала я, чтобы, какъ можно поскорѣе, послали въ городъ за бабушкою и за лекаремъ. Но, мнѣ кажется, ты хорошо сдѣлаешь, ежели войдешь къ ней. Увидѣвъ тебя, она успокоится.
Я нашелъ ее лежащею въ постелѣ, и чрезвычайно слабою. Но при взглядъ на меня, она оживилась, румянецъ покрылъ ея щеки. -- "Это ты, мой другъ?" сказала она. "Слава Богу, что ты живъ!" Я бросился на колѣни передъ ея постелью, и обливалъ слезами руки ея.-- "Не безпокойся, мой другъ! Мнѣ, слава Богу, лучше -- продолжала она слабымъ голосомъ. -- "Что Лизанька? жива, или уже нѣтъ ея на свѣтѣ? Не скрывайте отъ меня, друзья мои: я Христіанка, и, съ Божіею помощію, перенесу и это горе; мнѣ уже не въ первый разъ хоронить дѣтей." -- Слезы потекли изъ ея глазъ. Мы призывали Бога во свидѣтели, что Лиза жива, и что ей лучше. -- "Вѣрю, вѣрю вамъ," сказала она. Между тѣмъ она чрезвычайно страдала, мученія усиливались. Потихоньку молилась она, и потомъ, когда чувствовала нѣкоторое облегченіе, просила меня беречься, не предаваться отчаянію, возложить всю надежду на милосердаго нашего Создателя -- Но муки ея дѣлались часъ отъ часу нестерпимѣе. "Другъ мой, другъ мой, друзья мои молитесь, молитесь за меня! О Боже! подкрѣпи меня! Но нѣтъ, нѣтъ! силы мои ослабѣли; я чувствую, что мнѣ недолго жить! Пошлите поскорѣе за Священникомъ." Всѣ рыдали, суетились, бѣгали, я былъ въ какомъ-то ужасномъ оцѣпенѣніи, ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ, и самъ себя не помнилъ. Двери были отворены, домъ наполнился дворовыми, женщинами и слугами; повсюду были слышны плачъ и рыданія. Всѣ любили ее -- да и можно-ли было не любить этого Ангела!" Инфортунатовъ не могъ далѣе продолжать: онъ задыхался отъ рыданія, чувствовалъ, что ему дѣлается дурно, и просилъ подать бутылку съ водою, которая стояла на окнѣ. Но и самому Пронскому нужно-было такое же пособіе. Онъ плакалъ до такой степени, что голова его кружилась, и онъ былъ также близокъ къ тому, чтобы упасть въ обморокъ. Вода освѣжила ихъ. "Несчастный, несчастный! лишиться однимъ разомъ всего, что было драгоцѣнно на свѣтѣ!" вскричалъ Пронскій, бросившись въ объятія Инфортунатова. Слезы ихъ смѣшались.
"Нѣтъ, мой другъ!" продолжалъ Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, "чувствую, что не въ силахъ разсказать тебѣ всѣхъ ужасныхъ подробностей, и нѣсколькими словами все окончу. Жена моя родила преждевременно мертваго младенца, и черезъ нѣсколько часовъ эта праведница окончила жизнь свою! Съ дочерью моею продолжались безпрерывныя судороги. Къ вечеру пріѣхалъ Земскій Судъ; домъ мой окружили понятыми, меня, какъ смертоубійцу, схватили, и повезли въ городъ. Но я ничего не помнилъ, и не понималъ, что со мною дѣлаютъ. Вотъ какъ окончился тотъ день, который мы предполагали провесть столь пріятно, въ кругу ближнихъ, родныхъ и друзей нашихъ!"
"Помилуйте! Да какой-ж е вы смертоубійца?" -- вскричалъ, съ негодованіемъ, Пронскій, вскочивъ со стула. "Вы защищали жизнь свою отъ разбойниковъ, которые, внезапно, среди бѣла дня, напали на ваше имѣніе!" -- нѣтъ, другъ мой, все въ послѣдствіи объяснилось: это были не разбойники. Все произошло отъ несчастнаго недоразумѣнія. На моемъ имѣніи почиталась рекрутская недоимка, которой впрочемъ вовсе не было въ существенности. Слѣдствія ошибки были пагубны для меня, и распространили вѣчное несчастіе на всю мою жизнь! Чиновникъ на котораго возложено было взыскивать эту недоимку, расположился поступить по обычаю хищныхъ Лезгинцевъ: захватить лучшихъ и богатыхъ моихъ крестьянъ, чтобы получить поболѣе денегъ за выкупъ и освобожденіе ихъ. Окружали его, и употреблены были въ нападеніе, крестьяне сосѣдственныхъ деревень. Всѣ они, начиная съ главнаго ихъ начальника, приготовляясь къ нашествію на мое имѣніе, были мертвецки пьяны. Выстрѣломъ изъ пистолета смертельно ранилъ я начальника ихъ. Словомъ: я и семейство мое сдѣлались жертвою недоразумѣнія, ошибки, пьянства, буйства и лихоимства. И вообрази, что главные виновники бѣдствій моихъ, люди, съ которыми я не имѣлъ никакого неудовольствія, ни личности, сами никакого повода, ни къ мести, ни къ преднамѣренному моему погубленію не имѣли! Еще повторяю: все случилось по ошибкѣ, какъ въ послѣдствіи времени открылось, и несчастіе мое именно можно уподобить какому нибудь физическому бѣдствію, котораго ни предвидѣть, ни отвратить никакая человѣческая премудрость не можетъ. Почему мы знаемъ, напримѣръ, что, можетъ быть, въ сію самую минуту сдѣлается землетрясеніе, и мы съ тобою провалимся сквозь землю? Признаюсь, мнѣ гораздо-бы легче было потерять семейство мое и самому погибнуть отъ такого физическаго бѣдствія, не тяготило-бы тогда души моей смертоубійство, хотя неумышленное, но -- все смертоубійство!... Впрочемъ, я не обвиняю въ этомъ тѣхъ, кто былъ причиною моихъ несчастій!"
"Помилуйте, Данило Николаевичъ!" вскричалъ Пронскій. "Какъ можно оправдывать изверговъ, которые, чрезъ невниманіе и ошибки свои, подвергаютъ совершенной погибели цѣлое семейство невиннаго человѣка! Кто они? Ихъ имена должны быть преданы общему посрамленію! Притомъ-же, почему приняты были противъ васъ такія насильственныя мѣры? Я увѣренъ, что никакимъ предосудительнымъ поступкомъ, или неповиновеніемъ, вы не подали повода поступать съ вами такимъ образомъ!" -- Никогда, рѣшительно никогда, и ни въ чемъ упрекнуть меня было нельзя! Я не только наравнѣ съ другими, но даже прежде многихъ, исполнялъ всѣ мои обязанности. Но еще повторяю: я не обвиняю ихъ; они невинны, и ты самъ согласишься, когда узнаешь ихъ имена, что они вѣрно не хотѣли мнѣ зла: это Репетиловь и Подляковъ.
"Какъ! Репетиловъ?" сказалъ съ уди-вленіемъ Пронскій. "Этотъ Marquits de Mascarille, этотъ Французскій виконтъ прошлаго столѣтія, какъ его называли y насъ! Помилуйте: онъ, кажется, неспособенъ сдѣлать зло, и имѣлъ всегда репутацію добраго человѣка! И этотъ добрый человѣкъ поступилъ съ вами такимъ образомъ!" A Подляковъ, неужели это Герасимъ Михеевичъ, съ которымъ я вмѣстѣ служилъ, вышедши изъ нашего полка? Его называли y насъ: mediocre et rampant, и я очень помню, что общій нашъ съ вами пріятель, Зарецкій, прекрасно переложилъ на Русскій языкъ это данное Подлякову названіе. Онъ увѣрялъ, что нѣтъ никакой нужды употреблять Французскіе эпитеты, когда есть равносильные тому Русскіе. Mediocre et rampant значитъ, говорилъ онъ, по Русски -- дворная собака шавка. Ничего не можетъ быть гаже и подлѣе, какъ она! Мы смѣялись, и съ тѣхъ поръ этотъ Герасимъ Михеевичъ Подляковъ назывался y насъ: дворняшка. Можно-ли было предвидѣть, что эта дворняшка погубитъ васъ! Впрочемъ, и то сказать: какъ остеречься отъ укушенія бѣшеной собаки?" прибавилъ Пронскій, съ глубокимъ вздохомъ. "Сдѣлайте одолженіе, продолжайте далѣе. Чѣмъ можно обвинить васъ? Вы защищали себя, и имѣніе свое, отъ разбойническаго нашествія." -- Я смертоубійца, конечно, неумышленный; но, разсуждая въ строгомъ смыслѣ, оправдывать себя мнѣ невозможно. Я поступилъ необдуманно; мнѣ не слѣдовало бросаться самому прежде всѣхъ: я долженъ былъ узнать причину всей тревоги; словомъ -- я кругомъ виноватъ, a не думалъ оправдываться. Въ сдѣланныхъ мнѣ допросахъ не только во всемъ я признался, но желалъ, чтобы меня подвергнули наказанію, положенному за убійство. Мысль, что я потерплю наказаніе въ здѣшнемъ мірѣ, для очищенія себя въ будущей жизни, подкрѣпляетъ меня. Что-же касается до виновниковъ моихъ бѣдствій, то аппеляція на нихъ поступила въ самую высшую инстанцію -- въ судилище Всемогущаго Бога! Кто, чѣмъ и какъ можетъ вознаградить меня за потерю жены, дѣтей и за совершенное уничтоженіе всего счастія моего въ здѣшней жизни? -- Онъ возвелъ глаза свои къ небу; тихія слезы умиленія потекли изъ нихъ.-- О Боже, милосердый Боже!-- сказалъ онъ -- покоряюсь святой Твоей волъ! Подай мнѣ силы перенесть безъ ропота, ниспосланное отъ Тебя, тягостное испытаніе!-- Пронскій схватилъ его руку, и со слезами увѣрялъ, что молитву о немъ присоединитъ къ ежедневнымъ молитвамъ своимъ.
"Богъ милостивъ!" прибавилъ Инфортунатовъ. "Можетъ быть, скоро прекратятся мои страданія, и соединюсь я съ тою, которая составляла все блаженство мое на землѣ. Довольно долго жилъ я, и былъ счастливъ. Обращаясь на прошедшую жизнь мою, чувствую, что никакія тягостныя для совѣсти моей воспоминанія не представляются мнѣ. Но всему есть конецъ; рано или поздно, всѣмъ намъ должно предстать предъ судомъ Всевышняго. Я сдѣлалъ преступленіе, хотя неумышленное, но сдѣлалъ его, и за то потерпѣлъ въ здѣшней жизни. Что касается до моей дочери -- слава Богу! я имѣю добрыхъ, милыхъ родныхъ и друзей, которые не оставятъ сироту. Жена брата моего взяла ее къ себѣ, вмѣсто родной дочери."
Пронскій просидѣлъ еще долго y Инфортунатова; но не для утѣшенія и подкрѣпленія его, a для собственнаго своего наученія, какъ долженъ истинный Христіанинъ переносить несчастія въ здѣшней жизни.
Въ послѣдствіе времени узналъ Пронскій; что тотъ-же, добродѣтельный, благонамѣренный Государственный Чиновникъ, который посѣтилъ Инфортунатова въ тюрьмѣ, сильно ходатайствовалъ за него, защищалъ его, представилъ дѣло въ настоящемъ видѣ, и достигъ до того, что Инфортунатовъ былъ освобожденъ отъ всякаго суда и наказанія, за неумышленное преступленіе, и только преданъ на нѣкоторое время церковному покаянію. Но Инфортунатовъ уже не возвратился въ свѣтъ. Онъ остался въ монастырѣ, постригся въ монахи, и вскорѣ послѣ того умеръ. Пріидите ко мнѣ вси труждающіися и обремененніи и Азь упокою вы -- были послѣднія слова этого примѣрно-несчастнаго человѣка.
A Репетиловъ? A Подляковъ? Они живутъ спокойно, весело, и благоденствуютъ -- по наружности; внутренность душъ ихъ никому не извѣстна. Qu'il est bon, qu'il est aimable, ce Mr. Rêpêtiloff (какъ добръ, какъ милъ, Репетиловъ)! восклицаютъ нѣкоторыя дамы, потому что онъ прекрасно любезничаетъ съ ними на Французскомъ языкѣ, говоритъ каламбуры, и всю Біевріану знаетъ наизусть. Подляковъ, отъ объядѣнія и пьянства, растолстѣлъ, какъ кормленный быкъ. Онъ часто даетъ прекрасные обѣды; всѣ къ нему ѣздятъ, пьютъ, ѣдятъ, веселятся y него, и, восхваляя добродѣтели хозяина, всѣ говорятъ: c'est un três-brave homme! Особенно-же, когда y него подаютъ отличный Сотернъ, лучшій Шато-Лафитъ Шампанское и Бургонское! Чтобы не мѣшать пищеваренію, Подляковъ постарался забыть, что погубилъ невинное семейство. Но -- есть Богъ, Правосудный Судія!... Мысль эта служитъ непреоборимымъ подкрѣпленіемъ невинно-страждущихъ въ здѣшней жизни.
Возвратимся къ семейству Холмскихъ. Въ эпизодѣ нашемъ мы хотѣли только доказать, какъ правъ былъ Попе, сказавъ, что никто не можетъ утверждать сегодня, что онъ и завтра будетъ благополученъ. Инфортунатовъ проснулся поутру спокоенъ, счастливъ, a къ вечеру -- лишился жены, дѣтей, и самъ былъ ужаснымъ преступникомъ!...