ПРЕДКИ КАЛИМЕРОСА. АЛЕКСАНДР ФИЛИППОВИЧ МАКЕДОНСКИЙ [Псевдоним А. Ф. Вельтмана.]. Москва. В типографии Н. Степанова. 1836. Две части: I - 272; II - 198. (8). С эпиграфом:
И снова в путь.
"Странник", ч. IV.
Кому не известен талант г. Вельтмана? Кто не странствовал с его "Странником" по всем странам мира, древнего и нового, словом, везде, куда только влекла его прихотливая и причудливая фантазия автора? Кто не жил с ним в баснословных временах нашей Руси, столь полной сказочными чудесами, столь богатой сильными, могучими богатырями, красными девицами, седыми кудесниками, всею нечистою силою, начиная от дедушки Кощея Бессмертного до лохматого домового и обольстительной русалки старого Днепра? Кто не помнит Ивы Олельковича, с его "нетути" и кривыми ногами, кто не помнит Мильцы и Младеня? А Святослав, вражий питомец, его пестун - и кто перечтет все эти фантастические полуобразы, эти пестрые картины русского сказочного мира?.. [Имеются в виду персонажи произведений Вельтмана "Странник" (чч. I-III. M., 1831-1832). "Кощей бессмертный, былина старого времени" (чч. I-III. M., 1833), "Святославич, вражий питомец. Диво времен красного Солнца Владимира" (чч. I-П. М., 1835).] Да, все это носит на себе печать истинного, неподдельного таланта, которого, правда, никогда не становится на что-нибудь целое, полное и стройное, но который тем не менее превосходен в своем неоконченном, отрывчатом, прыгучем, так сказать, характере. Сверх того, талант г. Вельтмана самобытен и оригинален в высочайшей степени; он никому не подражает, и ему никто не может подражать. Он создал себе какой-то особенный, ни для кого не доступный мир; его взгляд и его слог тоже принадлежат одному ему. Более всего нам нравится его взгляд на древнюю Русь: этот взгляд чисто сказочный и самый верный. Кто бы стал поэтизировать древнюю Русь в форме вальтерскоттовского романа, а не в форме полуфантастической, полушутливой сказки - у того вышел бы не роман, а какая-то пародия на роман, что-то бледное, безжизненное, насильственное и натянутое. За примерами ходить недалеко. В свое время мы поговорим об этом поподробнее. Да, мы твердо убеждены, что древняя Русь (то есть до времен усиления Москвы) годится только на сказки, оперы, фантазии и фантасмагории. Г-н Вельтман хорошо это понял, и потому его романы читаются с удовольствием. Они народны, в том смысле, что дружны с духом народных сказок, покрыты колоритом славянской древности, которая дышит в дошедших до нас памятниках. Он понял древнюю Русь своим поэтическим духом и, не давая нам видеть ее так, как она была, дает нам чуять ее в каком-то призраке, неуловимом, но характеристическом, неясном, но понятном. Одно это может служить неопровержимым доказательством неподдельности таланта г. Вельтмана. В романе или повести, где представляется жизнь действительная, талант иногда можно заменить знанием жизни и людей, верным списком с существующих характеров, хорошим слогом, умными заметками о жизни, воспоминаниями собственной жизни. Конечно, и такой роман все-таки не будет художественным созданием, но он может занять на некоторое время общее внимание, может прожить хотя короткое время. Но в созданиях фантастических, сказочных - без таланта плохо. Как ни натягивайтесь, а всё будете или смешны, или скучны. Чем вымысел нелепее, тем он неудачнее, если сделан, а не создан. Гримаса должна быть к лицу, если она мила; у фантазии есть свои гримасы.
Г-н Вельтман начал свое поприще плохими поэмами в стихах [Речь идет о произведениях: "Беглец, повесть в стихах" (М., 1831) и "Муромские леса, повесть в стихах" (М., 1831).], но известность приобрел своим "Странником", этою милою болтовнёю в стихах и прозе, о том и о сем, а чаще ни о чем. В "Страннике" выразился весь характер его таланта, причудливый, своенравный, который то взгрустнет, то рассмеется, у которого грусть похожа на смех, смех на грусть, который отличается удивительною способностию соединять между собою самые несоединимые идеи, сближать самые разнородные образы, от кофе переходить к индийской пагоде, от жида-фактора к Наполеону, от перочинного ножичка к Байрону, из настоящего перелетать в прошедшее и изо всего этого лепить какую-то мозаическую картину, в которой все соединяется очень естественно, ничто друг с другом не ссорится, словом, все принимает на себя какой-то общий характер. "Странник" - это калейдоскопическая игра ума, шалость таланта; это не художественное произведение, а дело и шутка пополам; вы и посмеетесь, и вздохнете, а иногда и освежитесь более или менее сильным впечатлением творчества. Как бы то ни было, по крайней мере вы не утомитесь, не соскучитесь от этой книги, прочтете ее от начала до конца, без всякого усилия: а это, согласитесь, большое достоинство. Много ли книг, которые можно читать - без скуки, добровольно?.. [Выражение из сказки И. Дмитриева "Воздушные башни" ("Для сказки и того довольно, // Что слушают ее без скуки, добровольно").]
"Кощей Бессмертный" есть лучшее произведение г. Вельтмана. Так как он следовал непосредственно за "Странником", то и подавал блестящие надежды на талант г. Вельтмана. В самом деле, ничего нет основательнее, как ожидать после хорошего произведения того или другого автора еще лучшее, после этого еще лучшее. Постепенная зрелость в последующих произведениях есть самый верный пробный камень силы таланта. Талант должен идти в гору, если он хочет творить не для современников, а для потомства; в противном случае он есть явление, может быть, прекрасное, но мимолетное, мгновенное, падучая звезда, воздушный метеор. Все последовавшие за "Кощеем" романы г. Вельтмана были ознаменованы талантом и достоинством, но все они были ниже лучшего его произведения "Кощея Бессмертного". В его "Мартыне Задеке" [Произведение А. Вельтмана называется: "MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека", кн. I-III. M., 1833.] заметен какой-то намек на мысль глубокую и прекрасную, но эта мысль выражена так загадочно, все создание, по обыкновению, изложено так отрывочно, что, право, все это начинало походить на злоупотребление таланта, на какой-то фокус-покус фантазии. Г-н Вельтман играет на свой талант, и публика не без основания боится, чтоб он не проигрался...
"Александр Филиппович Македонский" есть продолжение "Странника". Автор начинает так:
Хоть вы златницами меня обсыпьте и обвесьте,
Как идолу молитесь мне,
Но с тем, чтоб я сидел на месте
И видел божий мир лишь в книгах да во сне...
Не соглашусь!
Но если человек самой судьбою скован,
И счастье не везет... душа его на дне,
И он, как говорят по-польски, замурован,
Но видит божий мир и в книгах и во сне...
Что ж делать!
В самом деле, это не совсем приятно; но г. Вельтман этим нисколько не затруднился: он сел на гиппогрифа и поехал в древность; вправо от него носились мифы, как инфузории в капле воды; влево, по горам, тянулся Гуристан азов, финикиян, скифов, цельтов, киммериан, хазар, печенегов!..
Счастливый путь г. Вельтману. Мы не в силах следовать за ним в его продолжительном путешествии в такую даль; мы не можем и пересказать всех диковинок, каких он там насмотрелся. Пусть читатели сами все узнают из его книги.
Однако ж нам хотелось бы дать какое-нибудь понятие о его новом произведении: оно стоит, чтобы о нем поговорить побольше, но мы все-таки боимся, что не сумеем хорошенько сделать этого. Однако ж хоть как-нибудь...
Гиппогриф мой взвевал пыль преданий; не останавливаясь, проехал я Хиера-Залу Белистана; взглянул на бюст Александра Великого... Необыкновенное сходство с Наполеоном!
В Тире г. Вельтман увидел Пифию; она взглянула на него молча, сладостно - и скрылась за занавесом.
Читали ль вы ответ пророчицы в глазах?
Все нервы в вас, как струны, загрохочут,
Когда светильники любви не в небесах,
А на земле блаженство вам пророчут!
О звездный свет от голубых очей!
О кудри, свитые из утренних лучей!
И бурею любви колеблемое лоно,
И эти лебеди Меандра - рамена!..
Тс! Пифия нисходит уже с трона,
В объятья... да!.. в объятья сна!
Неправда ли, что Пифия прекрасна, что в нее можно влюбиться? Г-н Вельтман так и сделал - и сделал хорошо. Ему оставалось только похитить ее; но как похитить Пифию?.. Да, это хоть кого так поставило бы в тупик, но г. Вельтман недолго думал; он сказал самому себе:
Но я влюблен, влюблен я страстно;
А страсть есть то же, что и власть:
Ей все возможно, все подвластно,
Страсть может Пифию украсть.
Я так и сделал. Ошибаются историки, которые похищение юной Пифии приписывают фессалийцу Ификрату.
Невозможно пересказать всех приключений г. Вельтмапа. Он познакомился с Филиппом Аминтовичем, отцом Александра Филипповича Македонского; с его супругою Олимпиею, или Василисою (не помню ее отчества, а справиться не имею времени), с Аристотелем Никомаховичем, воспитателем Александра Македонского. Дочь Олимпии, Фессалину, взял на воспитание сам г. Вельтман. Он видел, как рос Александр, сопровождал его в походах, был с ним в Вавилоне и уже в этом городе, получив из дому нежную записочку в стихах, расстался с всемирным завоевателем и возвратился к нам, в Москву.
Похитив Пифию, г. Вельтман пустился в путь, но принужден был оставить ее у пелазгов, которые жили на перепутии двух дорог, из которых одна вела в Латыны, а другая в Словены. Перебравшись чрез Карпатский хребет, он очутился в садах Одубешти и пил там превосходное вино, которое подкрепило его силы после путешествия в областях Эреба; но, желая возвратиться на родину, он отправился на станцию, чтоб взять почтовых лошадей. "Ди Граве Кай", - вскричал он по-молдавански. "Пожалуйте подорожную", - отвечал ему "капитан-де-почт" по-русски. Нос, глаза, усы, одежда и трубка в зубах доказывали, что этот "капитан-де-почт" был или молдаван, или грек, или по крайней мере римлянин. Г-н Вельтман рассердился на него за требование подорожной, махнул рукою - и ск у фия полетела с головы "капитан-де-почт".
- Вот тебе и подорожная!
- Как вы смеете драться? - вскричал он, потеряв равновесие и папуши. - Я благородный, я Калимерос!
- Будь ты хоть Кали-еспера-сас, мне все равно.
- Нет, я не Кали-еспера-сас, а Калимерос! Вот извольте посмотреть сами.
И "капитан-де-почт" достал из кованного сундука почтовый лист бумаги, на котором было написано: "Get enfant est ne d'une des plus illustres tiges; qu'il soit nommee Alexandre Kalimeros" {"Этот ребенок принадлежит к одному из самых знаменитых родов - да зовется он Александром Калимеросом" (франц.). - Ред. }.
"Что это значит? - думал я, рассматривая черты "капитана-де-почт"; - как он похож на бюст Александра Великого, который я видел в сирийском храме, а бюст Александра Великого похож... о, это должно исследовать!"
- Не нужно лошадей! - вскричал я. - Я отправляюсь в глубокую древность исследовать, действительно ли ты Калимерос!
- Заплатите прежде за бесчестье! - вскричал "капитан-де-почт", догоняя меня... Но я уже был за тридевять земель в тридесятом царстве.
"И это потомок великого человека! - думал я, пробираясь в Македонию; - о, справедлива немецкая пословица, что счастье глюк, а несчастье упглюк!"
Итак - грек, "капитан-де-почт", носил фамилию Калимерос и был похож лицом на бюст Александра Великого, виденный г. Вельтманом в сирийском храме, - ergo {следовательно (лат.). - Ред. }, и Александр Великий должен был прозываться Калимеросом. Потом: известно, что Наполеон происходит от одной греческой фамилии, переселившейся в Италию по падении византийской империи, что эта фамилия носила имя Калимеросов и что греческое "Калимерос" было переведено на италиянский слово в слово чрез - "Buona-parte", что значит добрая участь; ergo, Наполеон есть потомок Александра Македонского. Какая чудная генеалогия! По крайней мере чудная в том отношении, что доставляет нам неожиданное удовольствие познакомиться с Наполеоном еще прежде знакомства с его пращуром Александром Филипповичем...
Сначала роман г. Вельтмана удивил нас немного; мы думали: как можно тратить свое время на такие, конечно, очень милые, но вместе с тем и бесплодные вещицы? Это тем страннее, что талант г. Вельтмана годился бы на что-нибудь подельнее и посущественнее... Что это такое? сказка не сказка, роман не роман, а если и роман, то совсем не исторический, а разве этимологический, потому что все действующие лица помешаны на этимологическом производстве слов; неужели г. Вельтмаи захотел быть изобретателем особенного рода романов - эт и мологических!..
Но после мы поняли все: это не роман, а тонкая, злая сатира на исторических мистиков и отчаянных этимологистов. Вот доказательство: г. Вельтман доказывает, разумеется, шутя, что Омир происходит от слова "по миру", потому что творец Илиады был слепой старик и ходил по миру!.. У греков г. Вельтман нашел и варенины, и кадки, и бочонки, и все, что вы можете найти в московском Охотном ряду... Очевидно, что это шутка!..
Но эта шутка написана мило, остро, увлекательно, очаровательно; читая ее, и не видишь, как перевертываются листы, и только с досадою замечаешь, что близок конец. Итак, читатель, который хочет только позабавиться и имеет для этого свободное время, может смело взяться за новый роман г. Вельтмана.