СПб. 1840, августа 23.
Я совершенно согласен с тобою, любезный Константин, что все заочные объяснения ужасно глупы, особенно письменные, -- итак, к черту их. В самом деле, пора нам перестать быть детьми и понимать взаимные наши отношения просто, не натягивая их ни на какие мерки.
Что тебе сказать мне о самом себе? И много хотелось бы, а не говорится ничего. Увидимся -- потолкуем. Худо, брат, худо: мне все кажется, что жизнь слишком ничтожна для того, чтобы стоило труда жить; а между тем и живешь, и страдаешь, и любишь, и стремишься, и желаешь. Станкевич умер, -- и что после него осталось? -- труп с червями. Одним словом, так или иначе, только результат все один и тот же:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, Такая пустая и глупая шутка.
Да и какая наша жизнь-то еще? В чем она, где она? Мы люди вне общества, потому что Россия не есть общество. У нас нет ни политической, ни религиозной, ни ученой, ни литературной жизни. Скука, апатия, томление в бесплодных порывах -- вот наша жизнь. Что за жизнь для человека вне общества? Мы ведь не монахи средних веков. Гадкое государство Китай, но еще гаже государство, в котором есть богатые элементы для жизни, но которое спеленано в тисках железных и представляет собою образ младенца в английской болезни. Гадко, гнусно, ужасно! Нет больше сил, нет терпенья!
Славный юноша твой брат -- я все больше и больше люблю его 3. В нем так много внутренней жизни, что даже жаль его, ибо па Руси пока еще только практически людям хорошо, особенно, если они при этом и мерзавцы.
Спасибо тебе за внимание к моему брату. Пожалуйста, не оставляй его.
Я слышал, что Сергей Тимофеевич скоро будет в Питере -- очень приятно будет мне увидеться с ним. Ольге Семеновне мое почтение.
Прощай. Твой В. Белинский.
Да, скажи, увидимся ли мы с тобою и когда именно?