или Историческая картина достопамятных событий в России за сто лет
Сочинение Николая Полевого
Часть первая
Сентября 5-го 1845, в день столетнего юбилея, совершившегося со дня рождения князя Голенищева-Кутузова-Смоленского. Сочинение Николая Полевого. Часть первая. Санкт-Петербург. Издание П. И. Мартынова. 1845. В тип. Департамента внешней торговли. В 8-ю д. л. IV и 405 стр.
Во всякой литературе должно отличать две стороны -- ученую и художественную и беллетрическую. К первой принадлежат произведения глубокой эрудиции, строгого искусства, в обоих случаях -- плоды труда обдуманного, зрелого. Ни ученый, ни художник ничего не производят без призвания, без любви, без страсти, ничего не производят по случаю, кстати (a propos), на заказ, к сроку. И потом оба они творят не для минуты, не для мгновенного удовольствия толпы, и если не каждому из них суждено творить для веков, то каждый из них, трудясь, думает не о настоящем только времени, но и о будущем, желая успеха при жизни, желает, чтоб и после смерти труд его не терял своего интереса. Но ученые и художники, особенно великие -- аристократы человечества: они трудятся не для всех, а только для избранпых. Это особенно относится к обществу, в котором просвещение и образование не ровно разлиты по всем его классам, но одним доступны больше, другим меньше, а третьим и вовсе недоступны. Однако ж благодеяния литературы, этого могущественного средства к образованию масс, должны простираться на всех. Не всякий может и должен быть ученым, но всякий должен иметь общие познания; не всякому доступно высокое искусство, но для всякого должно существовать наслаждение прекрасным. Для этого наука и искусство должны быть сведены с их высокого, недоступного для толпы пьедестала и, через это, приближены к понятию масс. Эта, в одно и то же время, и мелкая и великая роль принадлежит беллетристике. И наука и искусство имеют свою беллетристику и своих беллетристов. Что такое беллетрист? Слово "беллетрист" происходит от belles-lettres, то есть изящная словесность; следовательно, в первоначальном своем значении слово беллетрист есть то же, что литератор, занимающийся изящною словесностью, -- то же, что стихотворец, нувеллист, романист. Но как в последнее время изящество изложения сделалось необходимым условием даже сочинений, не принадлежащих к области искусства, а потребность в образовании для масс сделала популярность изложения необходимым условием науки, то вследствие этого литература приняла новый характер: с одной стороны, она перестала быть исключительным достоянием немногих избранных, а с другой, угождая вкусу и потребности всех и каждого, она перешла, так сказать, в руки деятелей более скоро и много, нежели прочно пишущих, более многочисленных, нежели замечательных по силе таланта: эти-то люди и должны называться беллетристами. Беллетрист относится к ученому и художнику, как переводчик к автору, которого он переводит: владея своим собственным талантом, он все-таки живет чужим умом, чужим гением. Наука и искусство никогда не бывают ремеслом; беллетристика тоже не ремесло -- она выше ремесла, но ниже искусства: она середина между ними. Беллетристика к поэзии относится, как дилетантизм к художественной деятельности; к науке -- как образование к просвещению. Чтоб быть беллетристом, надо иметь призвание, страсть, талант, особенно талант, но не гений. Можно сказать, что всякий поэт, всякий ученый, у которого есть талант, но нет гения, -- беллетрист. Поэтому главное, существенное различие между произведениями ученого и художника и между произведениями беллетриста состоит в том, что первые пишут для веков, а последний -- для минуты. Есть ученые сочинения, давно потерявшие цену вследствие дальнейшего развития и больших успехов науки; но, перестав быть авторитетом, они все-таки не забыты, не потеряны из вида, но гордо и непоколебимо стоят, как вехи, указывающие путь, по которому шла наука, расстояния, которых она достигла. Не существующие для толпы и дилетантов, эти старые труды гениев науки всегда живы для новых ученых, знающих историю своей науки. Что касается до произведений искусства, их достоинство утверждается только временем, и, подобно вину, они от него приобретают свой букет. Для произведений же беллетристики время есть беспощадный Сатурн, пожирающий чад своих: время производит их тысячами, -- время и пожирает их тысячами. Беллетрист торопится рвать лавры, пока они растут для него; ему нужно утомлять внимание публики, и он изумляет ее своею деятельностью, как бы зная, что, забыв его на минуту, она совсем его забудет. Беллетрист пишет легко и скоро; он на все способен, талант его гибок, его деятельность можно подстрекать и, так сказать, покупать. Ему может сказать и журналист и книгопродавец: "напишите мне то или это, в таком-то роде, в таком-то объеме и к такому-то времени", и он возьмется и напишет. Известно, что "Вечный жид" написан Эженом Сю по заказу журнала "Constitutionnel", и Тьер, мнений которого этот журнал есть орган, сказал Эжену Сю, какие вопросы должно поднять в этом романе -- напасть на иезуитов, напомнить о поэзии наполеоновского солдата и т.д.: вот беллетрист! Жорж Занд тоже печатает свои романы в фельетонах журналов и берет за них деньги, но пишет не по заказу н не торгуется за роман, который еще не написан или только пишется: вот художник! "Вечный жид" наделал шума в тысячу раз больше, нежели, например, "Теверино"; "Вечный жид" нравится толпе, -- "Теверино" восхищает немногих; но зато первый уже умер в самой Франции, едва успев дойти до конца, а торжество второго еще впереди, и все больше и больше...
Однако ж было бы нелепым педантизмом смотреть на беллетристику и беллетристов с презрением: они необходимы и совершают великое дело. Без них умственные наслаждения и результаты этих наслаждений -- развитие ума, образование сердца не существовали бы для огромного числа людей, которые по своей натуре или по недостатку воспитания не могли бы черпать из истинного источника искусства. Есть люди, для которых "Вечный жид" -- колоссальное творение, идеал романа, и которых эстетические требования никогда не пойдут дальше этой сказки: пусть же они читают ее, ведь и им надобно же что-нибудь читать! Есть другие: они начнут "Вечным жидом", а кончат "Теверино", от которого уже никогда не воротятся ни к какому "Вечному жиду", за что все-таки спасибо "Вечному же жиду"... Беллетристика сама по себе не может составить богатства литературы; но, при сильном развитии науки и искусства в народе, она делает литературу богатою и блестящею. Доказательством тому служит французская литература, переводы с которой наводняют все другие европейские литературы.
Вот почему один из недостатков, один из очевидных признаков бедности русской литературы состоит в том, что у нас почти нет беллетристики и больше гениев, нежели талантов (что бы ни говорили и как бы ни издевались над этою мыслию невежды, умеющие придираться только к словам, но не понимающие мыслей!). Чтоб убедиться в этом, стоит только взглянуть на историю русской литературы. Почти до времен Екатерины Ломоносов один составлял всю русскую литературу. Потом явились Сумароков, Херасков, Петров, Державин, Богданович, Фонвизин, -- и все они равно слыли за великих писателей, за гениев, -- а между тем в их время нельзя насчитать и десятка второстепенных писателей, которые пользовались бы тогда какою-нибудь известностью. В карамзинскую эпоху явились уже и беллетристы, но в малом числе и мало писавшие; за Пушкиным их вышло уже и довольно; но это были беллетристы по таланту, а не по деятельности, и почти все они писали так мало, что их можно было счесть скорее за литературных наездников, нежели за деятельных и плодовитых беллетристов. Из них должно исключить двух: это -- гг. Полевого и Кукольника. Вот беллетристы в истинном значении слова! Г-н Кукольник пишет по крайней мере за десятерых самых деятельных русских литераторов вместе взятых; г. Полевой -- по крайней мере за сто... Так как предмет этой статьи -- г. Полевой, то и будем говорить только о нем. Многие дивятся, когда успевает он писать книгу за книгою, статью за статьею, роман за романом, повесть за повестью, драму за драмою: удивление не совсем основательное! Оно больше шло бы к Пушкину (если б Пушкин так много писал), нежели к г. Полевому. Г-н Полевой -- беллетрист: этим все сказано, в этом разгадка загадки. У него есть под рукою классичекие писатели, биографические, исторические и энциклопедические словари: материал готовый, источники неисчерпаемые, -- а он ведь не создает: он только пересказывает сказанное, переделывает сделанное, но пересказывает и переделывает так, как нужно для пользы и удовольствия той многочисленной братии, чающей движения воды, которая стоит в преддверии храма грамотности, еще не готовая войти в самый храм. И эта деятельность, столь пестрая, если не многосторонняя, столь беспокойная, если не энергическая и не могущественная, столь шумливая, если не громкая, столь плодущая, если не плодородная, -- эта деятельность есть дар природы, призвание, страсть, а не труженичество, не торгашество, как у некоторых писак, которые готовы перебить у другого всякое предприятие и вопиют о своих заслугах, своей благонамеренности и бескорыстии при всяком Чужом успехе, отнимающем у них сон и аппетит... Итак, несмотря на наше решительное несогласие со взглядами г. Полевого, высшими и низшими, на все предметы, подлежащие ведомству литературы, несмотря на его вылазки против наших мнений, мы все-таки скажем, что желаем русской литературе побольше таких беллетристов, как г. Полевой; но вместе с тем желаем, чтоб, для ее чести и пользы, они чаще сменялись новыми и тем избавляли бы русскую литературу от устарелых мнений, отсталых понятий и бессильных, возбуждающих болезненное сострадание попыток играть важную роль в чуждом им мире новых поколений...
Новая книга г. Полевого -- "Столетие России" есть чисто беллетристическое произведение. Оно написано случайно и на случай, как признается сам автор. В один прекрасный день -- нет, в один прекрасный вечер... но пусть сам г. Полевой расскажет вам это событие:
Северная русская столица, освещенная светом невечереющего летнего вечера, кипела жизнью, когда задумчиво остановился я перед изваянием великого вожденачальника, архистратига дванадесятого года, князя Михаила Кутузова-Смоленского, и в душе моей мелькнула мысль: сто лет!
"Сто лет, -- думал я, смотря на изваяние русского воеводы, -- сто лет совершилось с того года, когда родился ты, муж великий! Сто лет, в которые совершил ты своп подвиги (?!), и уже тридцать два года, как почил ты среди потухших громов!"
Правду говорят иные, что поэзия -- враг логики: по словам т. Полевого -- "сто лет, в которые совершил ты свои подвиги" -- можно подумать, что Кутузов начал свои подвиги с первого же дня своего рождения, то есть с 5-го сентября 1745 года... Но это сказано так -- для красоты слога... Далее тем же слогом описывается, как г. Полевой стоял на коленях подле могилы великого полководца и, облокотясь на ее решетку, плакал, думал и мечтал...
Теперь посмотрите, что такое беллетрист. У ученого подобная книга была бы плодом долговременного замысла, труда строгого, дельного, серьезного, обдуманного. У г. Полевого это было делом минуты: летом он гулял, а осенью вышла книга. Не поди он гулять -- и не было бы книги. После этого удивляйтесь, что падение яблока с дерева было причиною великой теории Ньютона о тяготении земли!.. Потом: кому бы пришло в голову писать историю России по поводу столетия, совершившегося со дня рождения Кутузова? Кутузов -- спаситель России, муж доблестный и великий -- это аксиома; но все-таки важны и велики его подвиги, а совсем не день его рождения, который никак не мог быть эпохою в истории России. Но беллетристу нужен только повод, случай, придирка к составлению книги. Г-н Полевой придрался -- и довольно. Но ко дню рождения Кутузова он приделал род введения, в котором кратко обозрел историю России от пришествия в Русь норманнов до царствования императрицы Анны Иоанновны, которое у него уже не просто обозрено, а рассказано, и с которого до конца рассказ становится все подробнее и подробнее.
Разбирать книгу г. Полевого пет надобности: это чисто беллетристическое произведение, что-то похожее на компиляцию кстати или по случаю. Ни в фактах, ни в воззрениях нет ничего нового, ничего такого, что б не было много раз говорено г. Кай-Пановым и подобными ему беллетристами истории. Ученый (а не беллетрист) не стал бы писать такую книгу, если б видел, что он не умеет или не может сказать в ней ничего нового. Г-н Полевой не затруднился, а как будто бы даже обрадовался такому обстоятельству. И хорошо сделал! От него, как от беллетриста, никто и не будет требовать ничего особенного, а между тем найдется много людей, которые в его книге повторят, для памяти, читанное ими в других книгах, а некоторые через нее и в первый раз узнают то, чего прежде не знали... Итак, для публики новая книга, для журналов новая пожива, для литературы как будто новое движение: чего же более? Да здравствует беллетристика! А там, глядишь, выйдет и вторая часть "Столетия России". Что же будет в ней? -- Мечты. -- Как? что такое? -- Мечты! По крайней мере вот как выразился сам автор: "Несколько мыслей будущему -- мыслей, которые могут назвать мечтами ". Это, вероятно, невольная дань прошедшему со стороны автора. Некогда он издал свои повести и рассказы под названием: "Мечты и были"; это название (а особенно выраженная им мысль) так понравилось г. Полевому, что он решился возобновить его, -- и в первой части "Столетия России" предлагает публике были, а во второй представляет ей то, что можно назвать мечтами,..
Впервые опубликовано: "Отечественные записки", 1845, т. XLIII, No 11, отдел VI "Библиографическая хроника", с. 1 -- 5.