Мы цѣпь влачить осуждены до гроба.
Насъ смерть одна избавитъ отъ оковъ.
Въ насъ все задавлено: любовь, и стыдъ, и злоба --
Покорность рабская намъ въѣлась въ плоть и кровь.
Мы не рабы! Но насъ судьба сковала.
Насъ съ первыхъ дней впрягаетъ жизнь въ ярмо.
Нашъ первый крикъ -- лишь долгихъ мукъ начало.
На насъ -- проклятія клеймо.
Насъ мать клянетъ еще въ своей утробѣ.
Клянетъ отецъ, тираня мать за насъ,
Клянетъ сосѣдъ невольный по трущобѣ,
За то, что мы сомкнуть не дали глазъ.
Нашъ дѣтскій плачъ не привлечетъ заботы:
Глухая брань звучитъ ему въ отвѣтъ.
Жестокій бичъ мучительной работы
Гоняетъ мать отъ насъ чуть свѣтъ.
Въ грязи, во тьмѣ, съ тоской въ угасшемъ взорѣ
Растемъ мы какъ трава на пыльной мостовой
И няньчитъ насъ одно недремлющее горе,
И пѣсни намъ поетъ склонясь надъ головой.
Такъ выростаемъ мы. Изъ душнаго подвала
На вольный Божій свѣтъ мы выйдемъ наконецъ:
Не даромъ мать въ трудѣ всѣ силы надорвала
И въ тридцать лѣтъ ужъ былъ сѣдымъ отецъ.
И умерли они во мракѣ подземелья.
А мы смѣняя ихъ беремъ ихъ крестъ земной
И тянемъ лямку ихъ, не вѣдая веселья,
Не зная свѣтлыхъ дней до старости больной.
И смутно, сумрачно въ душѣ порабощенной
Рождается на мигъ жестокая вражда...
И грознымъ кажется нашъ голосъ возмущенный...
И -- счастьемъ будущимъ смиряютъ насъ тогда!
Въ насъ гаснетъ властная и праведная злоба...
Покорность рабская намъ въѣлась въ плоть и кровь.
Мы не рабы, но цѣпь влачимъ до гроба.
Насъ только смерть избавитъ отъ оковъ.