Ночь. Трескучій морозъ. Разыгралась пурга.
Подъ стѣнами тюрьмы и мечетъ и реветъ.
Будетъ сильный заносъ, одолѣютъ снѣга!
Невеселая ночь въ наступающій годъ.
Пріунылъ часовой на докучномъ посту,
Далеко-далеко его мысли летятъ:
За Уралъ снѣговой, за тайгу, въ темноту,
Въ деревеньку, къ рядамъ непривѣтливыхъ хатъ.
Тамъ въ избушкѣ одной возлѣ люльки жена
При огнѣ ночника за работой сидитъ;
Новогоднюю ночь коротаетъ одна
И поетъ, и груститъ, и въ окошко глядитъ.
Пріунылъ часовой. И не слышно шаговъ,
Не бренчитъ на ходу удалое ружье.
Прислонился къ стѣнѣ молчаливъ и суровъ,
Вспоминаетъ, груститъ про былое житье.
Рядомъ въ толстой стѣнѣ невысокая дверь.
Тамъ сидитъ арестантъ за рѣшоткой двойной,
Подъ желѣзнымъ замкомъ, какъ затравленный звѣрь.
Въ эту ночь все уснуть онъ не могъ за стѣной.
Все ходилъ да ходилъ по каморкѣ своей
Словно гнала его и толкала тоска,
Отъ стѣны до стѣны, отъ окна до дверей,
И въ оконце дверей окликалъ земляка.
"Ты не спи, часовой! Скоро смѣна придетъ!"
"Гдѣ ужъ баринъ уснуть!" часовой отвѣчалъ.
"Что? Не весело, братъ, и тебѣ въ новый годъ?"
"Гдѣ ужъ веселу быть!" И опять замолчалъ.
Постоялъ часовой -- и стучится въ засовъ:
"Съ Новымъ Годомъ, землякъ! Эхъ, винца бы теперь!"
"Скоро смѣна придетъ, ужъ двѣнадцать часовъ"
"Съ новымъ годомъ!" въ отвѣтъ донеслось черезъ дверь.
И въ оконце рука протянулась къ нему:
Арестантъ подавалъ ему руку, какъ братъ...
Крѣпко руку пожалъ земляку своему
И смутился до слезъ просіявшій солдатъ.
Вотъ и смѣна идетъ. Обновился конвой...
Прогремѣли ключи, затихаютъ шаги.
Снова узникъ одинъ. Ужь не тотъ часовой,
И слышнѣе теперь завыванья пурги.
Кто-то мечется тамъ по пустынѣ въ ночи,
Лишь мелькаютъ, крутясь, сотни, тысячи лапъ,
Къ свѣту тянутся всѣ, къ огонечку свѣчи
И грозятъ разметать одинокій этапъ.
Подымаясь, встаютъ подъ окошки тюрьмы;
Завывая, бѣгутъ въ дикомъ ужасѣ прочь;
Бѣлой ратью опять наступаютъ изъ тьмы
На безмолвный острогъ, на угрюмую ночь.