Въ тотъ-же день послѣ полудня Юдиѳь, между прочимъ, спросила меня, былъ-ли я еще разъ въ той подземной комнатѣ, гдѣ нашли меня.
-- Пока еще нѣтъ,-- отвѣтилъ я.-- Откровенно сказать, я опасался, что это помѣщеніе можетъ пробудить во мнѣ воспоминанія и потрясти мое душевное равновѣсіе.
-- Это правда,-- сказала она.-- Вы хорошо сдѣлали, что не пошли туда. Какъ это мнѣ не пришло въ голову...
-- Напротивъ,-- возразилъ я;-- я радъ, что вы заговорили объ этомъ. Опасность, если она и была, продолжалась только день или два. Прежде всего я вамъ сказалъ, что чувствую себя освоившимся съ этимъ новымъ свѣтомъ и я охотно пошелъ бы туда, если бы вы провели меня.
Юдиѳь сперва не соглашалась, но видя, что я рѣшился серьезно, выразила готовность сопровождать меня.
Куча земли, выброшенная изъ вырытой ямы, виднѣлась между деревьями. Сдѣлавъ всего нѣсколько шаговъ, мы дошли до нея. Все оставалось въ томъ же видѣ, какъ въ то время, когда работа была прервана открытіемъ жильца этихъ покоевъ. Только дверь была отворена и плита вынутая съ крыши, положена на свое мѣсто. Сойдя внизъ, мы вошли въ дверь и очутились въ тусклоосвѣщенной комнатѣ.
Все было такъ, какъ я видѣлъ въ послѣдній разъ, въ тотъ вечеръ, сто тринадцать лѣтъ тому назадъ, когда я уснулъ крѣпкимъ сномъ. Нѣкоторое время я стоялъ молча, осматриваясь кругомъ. Я видѣлъ, что моя спутница украдкой посмотрѣла на меня съ выраженіемъ боязни и сострадательнаго любопытства. Я протянулъ ей руку, а она подала мнѣ свою. Ея нѣжные пальцы отвѣчали мнѣ успокаивающимъ пожатіемъ руки. Наконецъ она прошептала:
-- Не лучше-ли намъ уйти отсюда? Вы, вѣдь, не можете слишкомъ много полагаться на себя. Какъ странно все это должно быть для васъ!
-- Напротивъ,-- возразилъ я,-- мнѣ это не кажется страннымъ и вотъ это-то и страннѣе всего въ моемъ положеніи.
-- Дѣйствительно, все кажется страннымъ,-- повторила она.
-- Нисколько,-- сказать я.-- Тѣ душевныя движенія, которыхъ вы, очевидно, ожидали отъ меня и которыя мнѣ также казались неизбѣжными при этомъ посѣщеніи, просто отсутствуютъ. Я воспринимаю въ себѣ впечатлѣнія, вызываемыя окружающими меня здѣсь предметами, но безъ всякаго волненія. Я дивлюсь этому самъ больше вашего. Съ того ужаснаго утра, когда вы пришли мнѣ на помощь, я старался не думать о моей прежней жизни и избѣгалъ явиться сюда изъ боязни волненія. По отношенію ко всѣмъ подобнымъ впечатлѣніямъ я нахожусь въ положеніи человѣка, который не прикасается къ поврежденному члену своего тѣла изъ боязни причинитъ себѣ этимъ сильную боль и который, попробовавъ двигать имъ, замѣчаетъ, что онъ парализованъ и лишился чувствительности.
-- Вы хотите этимъ сказать, что васъ покинула память?..
-- Нисколько. Я помню все изъ моей прежней жизни, но непріятное ощущеніе совершенно пропало. Все такъ ясно предстаетъ передо мною, какъ будто прошелъ всею день съ тѣхъ поръ; но чувства, возбуждаемыя этими воспоминаніями, такъ поблекли, точно столѣтіе, дѣйствительно протекшее съ тѣхъ поръ, прошло и въ моемъ сознаніи. Быть можетъ, для этого существуетъ простое объясненіе. Перемѣны въ окружающемъ производятъ такое дѣйствіе, какъ и теченіе долгаго времени. То и другое показываетъ намъ прошедшее въ дали. Когда я только что проснулся отъ своего летаргическаго сна, моя прежняя жизнь казалась мнѣ вчерашнимъ днемъ, но теперь, когда я ознакомился со всѣмъ новымъ, меня окружающимъ, и освоился съ изумительными перемѣнами, преобразовавшими міръ, мнѣ уже не трудно, а скорѣе легко представитъ себѣ, что я проспалъ столѣтіе. Можете ли вы себѣ представить, чтобы кто-нибудь прожилъ сто лѣтъ въ четыре дня? А вотъ мнѣ на самомъ дѣлѣ представляется, что со мной именно это случилось, отъ чего моя прежняя жизнь мнѣ кажется такой отдаленной, смутной. Допускаете ли вы, что это возможно?
-- Да, я могу это представить себѣ,-- отвѣтила Юдиѳь задумчиво,-- и я думаю, мы всѣ должны быть благодарны, что это такъ и есть, ибо вы избавляетесь этимъ отъ многихъ страданій.
-- Представьте себѣ,-- сказалъ я, стараясь разъяснить странность моего душевнаго состоянія, столько же ей, сколько и себѣ,-- что кто-нибудь узналъ о постигшей его утратѣ много, много лѣтъ, пожалуй, по прошествіи полжизни послѣ горестнаго событія. Я думаю, что чувство имѣло бы сходство съ моимъ. Когда я вспоминаю о людяхъ, которые были близки мнѣ въ то время я о томъ горѣ, какое имъ пришлось испытать ради меня, то я испытываю скорѣе тихую грусть, чѣмъ сильную скорбь; я думаю объ этомъ, какъ о чемъ-то печальномъ, что теперь уже прошло давнымъ давно.
-- Вы еще вамъ ничего не разсказали о вашихъ близкихъ,-- сказала Юдиѳь.-- Многіе ли о васъ горевали?
-- Слава Богу, у меня было очень мало родственниковъ и никого ближе двоюродныхъ,-- отвѣтилъ я.-- Но была одна, которая для меня была дороже всякого родного по крови. Она носила ваше имя. Въ то время она должна была вскорѣ сдѣлаться моей женой. Боже мой!
-- Боже мой!-- повторила Юдиѳь.
-- Подумайте, какъ горевала она!
Глубокое чувство этой милой дѣвушки отозвалось въ моемъ оцѣпенѣвшемъ сердцѣ.
Мои глаза, такъ долго остававшіеся сухими и. казалось, недоступные слезамъ, сдѣлались влажными, а когда я овладѣлъ собой, то увидѣлъ, что и Юдиѳь дала волю своимъ слезамъ.
-- Да благословитъ васъ Богъ за ваше сострадательное сердце,-- сказалъ я.-- Не хотите-ли взглянуть на ея портретъ?
Маленькій медальонъ съ портретомъ Юдиѳи Бартлетъ, висѣвшій у меня на шеѣ, на золотой цѣпочкѣ, пролежалъ у меня на груди впродолженіе моего долгаго сна. Снявши его съ шеи, я раскрылъ его и подалъ моей спутницѣ. Она поспѣшно взяла его, долго смотрѣла на милое лицо и приложила его къ своимъ губамъ.
-- Я знаю, что она была и добра, и мила, и достойна вашихъ слезъ,-- сказала она;-- но помните, что горе, которое она испытывала, уже прошло много лѣтъ тому назадъ и сама она уже почти столѣтіе распрощалась съ этимъ міромъ.
Такъ это и было. Какъ бы сильно ни было ея горе, она перестала плакать уже почти сто лѣтъ тому назадъ; внезапное мое чувство прошло и слезы мои осушились. Я ее сильно любилъ въ моей прежней жизни, но вѣдь то было сто лѣтъ назадъ. Можетъ быть, иначе примутъ мое признаніе за доказательство недостаточности чувства, но я полагаю, что никто не можетъ судить меня, потому что никто ничего подобнаго не испытывалъ. Когда мы уже намѣревались выйти изъ этой комнаты, взглядъ мой остановился на несгораемомъ шкафѣ, стоявшемъ въ углу. Я обратилъ на него вниманіе моей спутницы, и сказалъ:
-- Эта комната была и моей спальней, и моей кладовой. Вотъ въ томъ шкафу хранятся нѣсколько тысячъ долларовъ золотомъ и много цѣнныхъ бумагъ. Если бы даже я и зналъ, когда я засыпалъ въ ту ночь, какъ долго продлится мой сонъ, я все-таки бы думалъ, что золото будетъ вѣрнымъ обезпеченіемъ нуждъ моихъ во всякой странѣ и во всякое время, какъ бы отдаленны ни были они. Мысль о томъ, что наступитъ когда-нибудь время, когда оно потеряетъ свою силу, я бы счелъ за самую дикую фантазію. И однакожь, я проснулся теперь и вотъ нахожусь среди народа, гдѣ и за цѣлый возъ золота не купишь ковриги хлѣба.
Конечно; мнѣ не удалось внушить Юдиѳи, что въ этомъ фактѣ есть нѣчто удивительное.
-- Почему это во всемъ мірѣ надо было покупать хлѣбъ за деньги?-- просто спросила она.