Первые признаки болѣзни.-- Потеря малютки сына.-- Поѣздка въ Біарицъ.-- Пребываніе въ Парижѣ.-- Поѣздка на Принцевы острова.-- Ухудшеніе болѣзни.-- Пребываніе на югѣ Франціи.-- Смерть.
Такимъ образомъ, когда Боткинъ находился въ апогеѣ своей дѣятельности, когда умственная и нравственная его энергія сохранялись на степени молодыхъ силъ, я Россія могла ожидать отъ него еще много неоцѣнимыхъ ученыхъ, преподавательскихъ и общественныхъ услугъ, физическое его здоровье стало замѣтно разсуживаться и внушать опасенія его семьѣ и друзьямъ. Какъ ни былъ крѣпокъ его организмъ отъ рожденія, однако, вслѣдствіе какихъ-то причинъ и, вѣроятнѣе всего, постоянной, чрезмѣрной мозговой работы, мало подвижнаго и черезчуръ сидячаго образа жизни, а также пренебреженной діететики въ годы первой молодости, образцовымъ его признать было нельзя, такъ какъ онъ подвергался нерѣдкимъ заболѣваніямъ. Раньше было говорено о желчной коликѣ, которая со времени пребыванія въ Берлинѣ преслѣдовала его всю жизнь, то въ формѣ острыхъ болевыхъ припадковъ съ болѣе или менѣе продолжительными перерывами, то въ формѣ тяжелаго желудочнаго пищеваренія; это обстоятельство, подъ страхомъ повторенія жестокихъ болей, заставляло его быть осмотрительнѣе и строже соблюдать нужныя гигіеническія правила; такъ, въ употребленіи пищи и вина онъ не выходилъ изъ рамокъ умѣренности; наклонности же къ общему ожирѣнію, какъ послѣдствію сидячей жизни, старался противодѣйствовать во время лѣтняго отдыха большими прогулками пѣшкомъ или верхомъ, а зимой давно поставилъ себѣ за правило отпускать съ послѣдней консультаціи экипажъ и возвращаться домой къ обѣду пѣшкомъ -- и его каждый день можно было встрѣтить въ седьмомъ часу вечера, быстро идущимъ по улицѣ своей раскачивающейся походкой, съ заложенными за спину руками съ тростью, всегда съ задумчиво опущенной головой и разсѣянно отвѣчающимъ на поклоны многочисленныхъ знакомыхъ. Этими мѣрами и частыми поѣздками въ Карлсбадъ и на морскія купанья его здоровье поддерживалось весьма удовлетворительно -- и только исторія съ Ветлянской чумой впервые вывела его нервную систему изъ того замѣчательнаго равновѣсія, въ какомъ она всегда находилась и къ которому съ тѣхъ поръ болѣе не возвращалась, и весьма возможно, что д-ръ Н. И. Соколовъ правъ, относя къ этому времени начало сердечнаго разстройства Боткина.
Въ 1882 г., въ разгаръ зимнихъ занятій, впервые сдѣлался у него сильный припадокъ грудной жабы въ формѣ мучительнаго стѣсненія въ груди и удушья, продолжавшихся трое сутокъ, которыя онъ провелъ неподвижно въ креслѣ. Случись такой припадокъ съ кѣмъ нибудь изъ его паціентовъ, Боткинъ придалъ бы ему навѣрное очень важное значеніе, посовѣтовалъ бы прекратить чрезмѣрныя занятія, поѣхать въ теплый климатъ и т. п.; мы уже не говоримъ о томъ, что врачамъ самимъ обыкновенно свойственно, по роду ихъ знаній и занятій, преувеличивать значеніе собственныхъ болѣзненныхъ припадковъ и обращать на нихъ не въ мѣру должное вниманіе. Но Боткинъ, чуждый всякаго субъективизма и поглощенный заботами о здоровьѣ другихъ, отнесся и тутъ совсѣмъ своеобразно къ болѣзненной перемѣнѣ въ своемъ организмѣ и этимъ какъ бы оправдалъ на себѣ то опредѣленіе геніальности, какое далъ ей Шопенгауеръ, а именно, что это есть способность, при служеніи идеѣ своими познаніями, совершенно упускать изъ виду собственный интересъ и собственныя цѣли. Какъ только ему стало легче и явилась возможность двигаться, онъ тотчасъ поѣхалъ въ клинику, съ визитами по больнымъ, приписавъ собственный припадокъ временному нервному разстройству сердца подъ вліяніемъ присутствія камешковъ въ желчномъ пузырѣ и думая легко поправить свое нездоровье на свободѣ во время лѣтняго отдыха. Какъ разъ съ этого года онъ сталъ уѣзжать на лѣто въ Финляндію на купленную имъ мызу въ 3--4 часахъ ѣзды отъ Петербурга -- и такое удаленіе его отъ столицы и отъ вольныхъ давало ему значительно больше досуга, который онъ сталъ употреблять на длинныя прогулки, разныя мускульныя работы, занимаясь, напримѣръ, и обыкновенно вмѣстѣ съ семьей, то уборкой сѣна, то поливкой обширнаго сада и т. п. Ему, какъ домовитому семьянину эта идилическая жизнь въ тѣсномъ кругу семьи, въ противоположность его городской суетѣ, теперь такъ пришлась по вкусу, что онъ прожилъ нѣсколько каникулъ подрядъ въ этомъ финляндскомъ имѣніи и за нравственнымъ удовлетвореніемъ такимъ отдыхомъ находилъ, что здоровье его значительно поправилось, хотя при* падки грудной жабы продолжали повторяться, но рѣдко и въ болѣе легкой степени.
Въ, одно изъ этихъ пребываній въ Финляндіи, именно въ началѣ іюля 1886 г., его посѣтила семейная бѣда: умеръ его 5-лѣтній сынъ, котораго онъ боготворилъ, и умеръ такъ быстро, что отецъ не былъ приготовленъ къ такой внезапной потерѣ, а потому горе его не имѣло границъ. Чтобы показать глубину родительской нѣжности къ умершему малюткѣ, приведемъ небольшой отрывокъ изъ письма Боткина, писаннаго вскорѣ послѣ постигшаго его несчастія. Разсказавъ о нѣкоторыхъ загадочныхъ мозговыхъ явленіяхъ, подмѣченныхъ еще за годъ до смерти не по лѣтамъ развитого ребенка, онъ продолжаетъ: "Мы съ женой чуяли бѣду; не высказывая другъ другу своихъ опасеній, мы только все болѣе и болѣе привязывались къ этому гостю между нами. Постоянное чувство страха за его жизнь было такъ сильно, что я не могъ встрѣтить ни одного гроба ребенка, чтобы не вспомнить о Лялѣ; въ прогулкахъ, при видѣ ямы или колодца, первою моею мыслью было, гдѣ Ляля, какъ бы онъ не попалъ въ колодецъ и т. п. Всю зиму онъ провелъ въ нашей спальнѣ, и при первомъ его движеніи ночью, то я, то мать были около него -- и сколько любви, сколько сердца давалъ онъ намъ за это вниманіе! сколько нѣжныхъ, милыхъ словъ умѣлъ онъ сказать мнѣ и мамѣ, сколько теплоты умѣлъ выразить въ теченіе своей короткой жизни! И отъ всего этого остались одни только воспоминанія!" -- Подъ вліяніемъ этого нравственнаго потрясенія, у Боткина тотчасъ же возобновились припадки сердечной жабы, сначала въ легкой степени, но вскорѣ разразились сильнѣйшимъ приступомъ, продолжавшимся пять дней, послѣ котораго онъ долго не могъ вернуться къ прежнимъ силамъ. Когда же, поправившись, онъ во второй половинѣ сентября переселился въ Петербургъ, знакомые, не видавшіе его съ весны, были поражены происшедшей въ немъ перемѣной; онъ сильно посѣдѣлъ и постарѣлъ, и душевное, глубоко затаенное горе, не смотря на самообладаніе и желаніе казаться покойнымъ, безпрестанно выдавало себя то дрогнувшимъ въ разговорѣ голосомъ, то временнымъ выраженіемъ тяжелой тоски на лицѣ; въ семьѣ также стали замѣчать нѣкоторую раздражительность, несвойственную его обыкновенно ровному, миролюбивому характеру.-- Къ лекціямъ онъ приступилъ со страхомъ, что у него не хватитъ силъ на дорогое ему дѣло, и первыя двѣ недѣли ему пришлось вести ихъ съ большими усиліями и напряженіемъ, впервые сидя, а не стоя, какъ бывало прежде; но мало по малу онъ втянулся и не только довелъ семестръ благополучно и не пропустилъ ни одной лекціи до конца, но не убавилъ при этомъ нисколько и своихъ другихъ внѣклиническихъ занятій. Какъ ни трудно было Боткину признать себя больнымъ, какъ ни старался онъ объяснить свои припадки присутствіемъ желчныхъ камней, все поджидая, что ущемившійся камень вотъ-вотъ проскочитъ и его прежнее, прекрасное самочувствіе снова сразу возстановится, однако въ 1887 г. онъ наконецъ рѣшился измѣнить своей семилѣтней безвыѣздной жизни въ Россіи и отправиться на морскія купанья въ Біаррицъ, хотя и тогда уже не было недостатка въ предупрежденіяхъ со стороны близкихъ врачей, что купанья эти едва ли ему могутъ принести пользу, что, напротивъ, съ ними надо быть осторожнымъ, особенно послѣ того, какъ не задолго до выѣзда изъ Россіи у него открылось легочное кровотеченіе, правда, небольшое. И дѣйствительно, первая же попытка выкупаться въ морѣ вызвала такое сильное удушье, что продолжать далѣе купанья было невозможно -- и онъ надумалъ замѣнить ихъ холодными душами, благопріятный эффектъ которыхъ на первое время ему показался чудотворнымъ. О его тогдашнемъ настроеніи лучше всего свидѣтельствуетъ слѣдующее мѣсто его письма изъ Біаррица отъ 20 октября 1887 г.: "Я еще ни отъ одного средства не видалъ на себѣ ни разу такого блистательнаго дѣйствія, какъ отъ душей; не могу передать того ощущенія счастья, когда я почувствовалъ себя освобождающимся отъ какихъ-то пудовъ, которые давили меня и душили немилосердно; теперь я хожу совершенно свободно и даже послѣ сытнаго обѣда могу подниматься въ гору; сонъ, кашель, аппетитъ -- все стало лучше. Я потому и не писалъ тебѣ такъ долго, что не могъ сообщить ничего утѣшительнаго. Проѣхать черезъ всю Европу съ надеждой найти облегченіе въ купаньяхъ -- и такъ оборваться сразу, чувствовать надъ собой постоянный гнетъ отъ невозможности двигаться свободно, чувствовать и осязать начинающееся разрушеніе своего тѣла -- все. это ложилось до такой степени тяжело на мое нравственное настроеніе, что дѣлиться этимъ съ друзьями не хотѣлось. Теперь я снова сталъ человѣкомъ, и мнѣ настолько лучше, что съ удовольствіемъ подумываю о будущей зимѣ въ Петербургѣ".
Таково уже было свойство этой рабочей натуры; чуть только перемежались его мучительные припадки и ему дышалось свободнѣе, мыслительныя его способности начинали работать усиленно, какъ бы стараясь вознаградить себя за упущенное время, въ головѣ зарождались новые вопросы и планы новыхъ работъ, которыхъ рѣшеніе ему хотѣлось двинуть немедленно, провѣрить и разработать въ клиникѣ -- и онъ страстно стремился поскорѣе домой къ своему дѣлу. Такъ и теперь; едва его самочувствіе стало лучше, онъ покинулъ Біаррицъ, около 15 ноября переѣхалъ въ Парижъ и безповоротно рѣшилъ вернуться въ Петербургъ, вопреки увѣщаніямъ и совѣтамъ друзей, видѣвшихъ, что облегченіе эти было временное, непрочное и скорѣе субъективное, такъ какъ дѣятельность сердца продолжала оставаться весьма неправильной, и припадки удушья на ходьбѣ возобновлялись безпрестанно. Но Боткинъ не хотѣлъ знать себя больнымъ, старался по возможности скрыть свои припадки отъ самыхъ близкихъ людей, чтобы избѣгнуть ихъ тревожныхъ совѣтовъ -- и силой своей огромной воли достигнулъ того, что не смотря на совсѣмъ пошатнувшееся здоровье, провелъ около 3 недѣль въ Парижѣ въ такой хлопотливой дѣятельности, которая могла бы измучить и свалить съ ногъ самаго здороваго человѣка. Съ ранняго утра онъ принимался за осмотръ многочисленныхъ парижскихъ больницъ, посѣщалъ лекціи и перезнакомился со всѣми клиницистами внутреннихъ болѣзней, со стороны которыхъ встрѣтилъ самый почетный пріемъ; такъ, между прочимъ, проф. Шарко объявилъ студентамъ на лекціи, на которую самъ привезъ Боткина, объ его присутствіи въ такихъ у лестныхъ выраженіяхъ, что аудиторія огласилась сочувственными рукоплесканіями. Большинство профессоровъ устроивало въ честь его банкеты, отъ которыхъ невозможно было отказаться и рѣдкій день онъ могъ отдохнуть и спокойно пообѣдать въ кругу своей семьи и близкихъ. Чтобы дать приблизительное понятіе объ этихъ церемоніальныхъ банкетахъ, пользуемся коротенькимъ описаніемъ одного изъ нихъ, сдѣланнымъ Боткинымъ въ письмѣ изъ Парижа: "Обѣдъ у проф. Germain Sée, хотя и былъ порядочно скученъ, но тѣмъ не менѣе весьма интересенъ. За параднымъ столомъ сидѣло 24 человѣка приглашенныхъ, посрединѣ его стояла корзина цвѣтовъ, украшенная русскими и французскими флагами; меня посадили около хозяйки дома, хозяинъ сидѣлъ съ Жюль Ферри; врачей почти не было, а были два члена академіи наукъ, астрономъ я математикъ, редакторы газетъ Débats и Liberté, адмиралъ-генералъ, какой-то чиновникъ президента Греви; за обѣдомъ общаго разговора не было, а больше пробавлялись бесѣдами съ сосѣдями. Въ концѣ обѣда былъ сказанъ любезный тостъ за мое здоровье, къ счастію, безъ политическихъ намековъ -- и только послѣ стола ко мнѣ подошелъ Ж. Ферри съ политическимъ разговоромъ, въ которомъ онъ старался познакомить меня со своими взглядами на высшую политику. Разговора этого не передаю, ты самъ можешь его очень хорошо представить, зная Ферри лучше меня". Видя Боткина въ этой лихорадочной суетѣ парижскаго дня, подѣленнаго съ утра до вечера между внимательнымъ изученіемъ клиникъ и болѣе или менѣе утомительными обѣдами съ ихъ изысканными блюдами и тонкими винами, слушая, съ какимъ увлеченіемъ и живостью, по возвращеніи лишь поздно вечеромъ домой, передавалъ онъ въ подробности всѣ малѣйшія свои впечатлѣнія, никому бы въ голову не пришло, что это -- человѣкъ, на котораго неизлечимый недугъ наложилъ свою руку и обрекъ на неизбѣжную смерть.
И не только онъ прекрасно, по крайней мѣрѣ по субъективному ощущенію, вынесъ Парижъ, но вернувшись въ Петербургъ, провелъ всю зиму въ безпрерывныхъ занятіяхъ, ни на волосъ не уменьшивъ ихъ, хотя др-ъ Н. И. Соколовъ слѣдующей весной при изслѣдованіи нашелъ, что болѣзнь сдѣлала большой шагъ впередъ. Все лѣто 1888 г. прошло для него далеко менѣе удовлетворительно, чѣмъ зима; притомъ тяжко захворала одна изъ его дѣвочекъ, а мы уже знаемъ, какой онъ былъ нѣжный и страстный отецъ, и понятно, что продолжительная тревога за жизнь ребенка не могла не дѣйствовать неблагопріятно на больное сердце; да къ тому же эта болѣзнь заставляла постепенно откладывать предположенный выѣздъ за границу. Наконецъ, когда дѣвочка вышла изъ опасности, наступилъ сентябрь, ѣхать въ Біаррицъ было поздно -- и онъ надумалъ пуститься въ Константинополь, на Принцевы острова, покупаться въ Мраморномъ морѣ и, если ему t не станетъ лучше, проѣхать въ Египетъ. На на этотъ разъ купанье вышло гораздо удачнѣе, удушье сдѣлалось гораздо рѣже и стало менѣе мучительно, онъ почувствовалъ себя бодрѣе и получилъ возможность скоро двигаться, а это укрѣпило его въ убѣжденіи, что сердце его здорово и припадки удушья происходятъ только отъ ненормальной возбудимости сердечныхъ нервовъ. Съ улучшеніемъ къ нему тотчасъ вернулась вся его дѣятельная энергія, и онъ. воспользовавшись перерывомъ въ купаньяхъ вслѣдствіе дурной погоды, перебрался съ Принцевыхъ острововъ въ Константинополь на недѣлю и принялся за изученіе военно-медицинской школы и за осмотръ больницъ съ тѣмъ же вниманіемъ и съ тою же любознательностью, какъ, годомъ раньше, то было въ Парижѣ.
Послѣдняя зима его, по возвращеніи домой, прошла со стороны внѣшней его дѣятельности вполнѣ безукоризненно, безъ малѣйшаго послабленія ея въ пользу болѣзни: кромѣ занятій по клиникѣ, по частной практикѣ, кромѣ наблюденія за барачной и другими городскими больницами, кромѣ новой научной работы въ богадѣльнѣ, упомянутой выше, Боткинъ былъ въ числѣ организаторовъ 3-го съѣзда врачей, являясь не только на дневныя, но и на вечернія его собранія. Клинику свою онъ велъ со всегдашнимъ своимъ рвеніемъ и увлеченіемъ. "Мой учебный сезонъ я провелъ хорошо и, окончивъ его, даже не чувствовалъ усталости; бывало, поѣдешь въ клинику, прочтешь лекцію и освѣжишься иногда на цѣлый день", говоритъ онъ въ письмѣ отъ 6 апрѣля 1889 г. изъ Петербурга. Страсть къ преподаванію до того подавляла въ немъ тѣлесную немощь, что онъ самъ какъ бы старался не замѣчать, какъ припадки стали захватывать его и во время лекцій, а между тѣмъ зоркій и заботливый глазъ его старшаго сына-доктора, дрожавшаго за жизнь отца и, въ званіи ассистента, постоянно присутствовавшаго на его лекціяхъ, неоднократно подмѣчалъ, какъ въ пылу увлеченія преподаваніемъ, у отца дѣлался припадокъ грудной жабы, какъ онъ блѣднѣлъ, голосъ становился глуше и прерывистѣе отъ спазматическаго дыханія, рука безпрестанно вытирала выступавшій на лбу крупными каплями потъ, но мощная сила воли быстро покоряла эту слабость сердца, и голосъ лектора снова, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ громко, твердо и увѣренно развивать свою мысль передъ слушателями, которые и не предполагали, какія мучительныя мгновенія только что пережилъ ихъ профессоръ. По окончаніи же учебнаго семестра, когда лекціи, этотъ главный возбудитель его нравственной энергіи, прекратили свое оживляющее вліяніе, и Боткинъ получилъ досугъ болѣе внимательно отнестись къ своей болѣзни, онъ не могъ не замѣтить ея ухудшенія и, все продолжая не допускать органическаго разстройства сердца, а доискиваться причинъ припадковъ внѣ его, приписалъ усиленіе грудной жабы,кромѣ отраженія со стороны желчнаго пузыря, еще отравленію никотиномъ и прекратилъ курить.
Выѣхалъ онъ въ это лѣто нѣсколько раньше за границу и отправился сначала въ городокъ Тунъ въ Швейцаріи; здѣсь онъ хотѣлъ было въ видѣ леченія попробовать методическое восхожденіе по горамъ, но такъ какъ наступалъ уже конецъ августа, а съ нимъ установилась свѣжая и сырая погода въ Берискомъ кантонѣ, то онъ на первыхъ порахъ почувствовалъ себя такъ нехорошо, что оставилъ этотъ планъ, и тутъ не рѣдко стали на него находить минуты сомнѣнія въ полномъ своемъ выздоровленіи. Особенно тяжела была для него мысль, что ему придется отказаться отъ клиническаго преподаванія; однако и съ ней онъ сталъ примиряться и убаюкивать себя надеждой, что взамѣнъ клиники онъ откроетъ курсы для врачей въ одной изъ городскихъ больницъ. Невыразимо тяжело и больно было видѣть, какъ этотъ мощный и по наружному виду здоровый человѣкъ, въ полномъ обладаніи своихъ необыкновенныхъ умственныхъ способностей, съ его неутомимой жаждой дѣятельности, постоянно погруженный въ обдумываніе разныхъ плановъ для будущихъ работъ, имѣвшихъ въ виду всегда или научныя, или общественныя и никогда не личныя цѣли, вдругъ вынужденъ былъ вспомнить о своемъ недугѣ и сознавать, что недугъ этотъ сковалъ его, какъ цѣпи, и обрекаетъ на неподвижность и на бездѣйствіе. Всѣ помыслы -его устремлены на то, какъ бы поскорѣе вернуться въ Петербургъ къ любимымъ занятіямъ, и въ то же время онъ съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе убѣждается, что при такомъ состояніи ему вернуться немыслимо, что предварительно надо нѣсколько поправиться -- и вотъ онъ лихорадочно начинаетъ метаться по Европѣ, стараясь отыскать такое климатическое мѣсто и такія условія, которыя дали бы поскорѣе эту возможность возврата домой, избавивъ хоть немного отъ угнетающаго его удушья. Черезъ Парижъ, гдѣ онъ находилъ еще въ себѣ достаточно силъ, чтобы бѣгло осмотрѣть всемірную выставку и прійти въ восхищеніе отъ грандіознаго изящества Эйфелевой башни и зданія машинъ, онъ ѣдетъ въ Аркатонъ и, по мѣрѣ того, какъ ему становится все хуже и хуже, перемѣняетъ его на Біаррицъ, потомъ -- на Ниццу и наконецъ, послѣ 10 дневнаго пребыванія въ послѣдней, переѣзжаетъ въ Ментону. Между тѣмъ болѣзненные припадки продолжали быстро усиливаться и стали одолѣвать его до того, что въ Ниццѣ, напримѣръ, онъ всѣ ночи проводилъ въ креслѣ, ее будучи въ состояніи заснуть въ кровати.
По переѣздѣ въ Ментону, Боткинъ подвергнулъ себя молочному леченію, и, подъ вліяніемъ его, ему сдѣлалось замѣтно лучше: онъ снова сталъ спать въ кровати, могъ гулять по набережной моря и доходить до публичнаго сада, гдѣ, усѣвшись на скамейку, слушалъ музыку и наблюдалъ гуляющую публику. До 18 ноября онъ продолжалъ принимать у себя осаждавшихъ его больныхъ, но съ этого дня замѣтилъ, что осмотры эти сильно утомляютъ его, и прекратилъ ихъ. Молочное леченіе черезъ 10 дней такъ ему опротивѣло, что онъ не хотѣлъ его продолжать и хотя не отрицалъ полученнаго отъ него облегченія, но относился къ нему съ недовѣріемъ, боясь вызвать настойчивымъ употребленіемъ молока припадки желчной колики. Онъ такъ упорно стоялъ на своемъ взглядѣ на собственную болѣзнь, что никакими увѣщаніями нельзя было уговорить его испытать леченіе, натравленное непосредственно на укрѣпленіе сердечной дѣятельности: всѣ такія уговариванія его только раздражали, и врачамъ, наблюдавшимъ за нимъ и ясно видѣвшимъ, что болѣзнь зашла такъ далеко, когда на сердечную терапію расчитывать было поздно, ничего не оставалось, какъ предоставить ему самому распоряжаться своимъ леченіемъ. Однажды, подъ вліяніемъ этихъ увѣщаній, ему захотѣлось самому выслушать свое сердце; пришлось ему дать стетоскопъ, изобрѣтенный для самовыслушиванія, и онъ, прислушавшись недолго, но съ большимъ вниманіемъ, отдалъ поспѣшно инструментъ обратно со словами: "да, шумокъ довольно рѣзкій!" и съ тѣхъ поръ больше не повторялъ такого самоизслѣдованія. Несомнѣнно, что по временамъ онъ самъ сознавалъ возможность самостоятельной болѣзни сердца, но гналъ эту мысль поскорѣе прочь, какъ неразрывно связанную если не со смертью, то съ такимъ положеніемъ инвалида, съ какимъ онъ не могъ примириться ни въ силу дѣятельнаго состоянія своего мозга" ни въ силу своей страстной привычки къ труду, ибо подобное положеніе было для него хуже смерти. Настаивая на леченіи желчныхъ камней, онъ однажды прямо выразился: "Вѣдь это моя единственная зацѣпка; если у меня самостоятельная болѣзнь сердца, то вѣдь я пропалъ; если же оно функціональное, отраженное отъ желчнаго пузыря, то я могу еще выкарабкаться".
По прекращеніи молочной діэты, удушья, особенно по ночамъ, снова стали такъ мучительны, что 27 ноября Боткинъ сдѣлалъ первое подкожное впрыскиваніе морфія, произведшее на него самое пріятное впечатлѣніе долгимъ перерывомъ удушья и такимъ освѣжающимъ сномъ, что, проснувшись на завтра, онъ чувствовалъ себя необыкновенно бодрымъ, не хотѣлъ вѣрить серьезной своей болѣзни и снова заговорилъ объ академіи и о лекціяхъ; но въ тотъ же день, за общимъ семейнымъ обѣдомъ, во время кашля у него открылось довольно обильное кровохарканье, какъ слѣдствіе свѣжей закупорки легочныхъ сосудовъ по причинѣ ослабленія сердечной дѣятельности. Съ этого времени Боткинъ слегъ окончательно въ постель и только первые дни выходилъ на полчаса въ гостиную, покуда дѣлалась уборка спальни, а впослѣдствіи перебирался на короткое время въ кресло въ той же комнатѣ и полулежалъ, обложившись подушками. Начиная предвидѣть возможность смерти, онъ вызвалъ изъ Петербурга брата-художника, всѣхъ взрослыхъ сыновей и замужнюю дочь съ зятемъ докторомъ Бородулинымъ и былъ чрезвычайно обрадованъ свиданіемъ съ дорогими ему существами; надежда однако же не покидала больного, и, въ виду настойчиваго его желанія, былъ приглашенъ изъ Бирмингэма извѣстный англійскій хирургъ Лаусонъ Тать (Lawson Tait) прославившійся спеціально цѣлой серіей блестящихъ и удачныхъ удаленій желчныхъ камней оперативнымъ путемъ. Лаусонъ Тэтъ пріѣхалъ въ Ментону 15 декабря и, изслѣдуя, довольно ясно прощупалъ камень, ущемленный въ одномъ изъ желчныхъ протоковъ, но произвести операцію рѣшительно отказался по причинѣ большой вялости сердечной мышцы. Для Боткина отказъ этотъ былъ равнозначущъ смертельному приговору, хотя не вызвалъ въ немъ никакихъ проявленій отчаянія или угнетенія; съ этого дня онъ какъ бы махнулъ рукой, на все и съ замѣчательнымъ спокойствіемъ отдался роковому теченію болѣзни, былъ по прежнему нѣженъ и кротокъ со всѣми окружающими и, въ минуты свободныя отъ страданій, находилъ еще истинное наслажденіе лежать у открытаго окна, любоваться южнымъ безоблачнымъ небомъ и чудными красками Средиземнаго моря. Теперь окружающимъ уже не составляло никакого труда уговорить его посовѣтоваться съ знаменитымъ германскимъ профессоромъ Куссмаулемъ, который немедленно по приглашеніи пріѣхалъ изъ Гейдельберга 19 декабря; но ухудшеніе шло такъ быстро, что даже задержать смертельный исходъ не представляло никакой возможности, и онъ наступилъ 24 декабря 1889 г. въ 12 1/2 часовъ дня, послѣ безпокойной ночи, сопровождавшейся бредомъ, попытками соскакивать съ постели и т. п. Съ 7 часовъ утра началась агонія -- и смерть унесла съ земли своего непримиримаго врага, вся жизнь котораго, ясакъ мы видимъ изъ этого краткаго и далеко не полнаго описанія ея, была исключительно посвящена борьбѣ съ болѣзнями человѣчества и унесла въ такомъ періодѣ этой жизни и въ такомъ полномъ развитіи его умственныхъ и нравственныхъ силъ и дарованій, что онъ могъ бы еще много лѣтъ служить живымъ образцомъ русскаго генія и плодотворно работать на благо родины, наукъ и больныхъ.
Мы находимъ слишкомъ спеціальнымъ вдаваться здѣсь въ подробный результатъ вскрытія тѣла умершаго; желающіе ознакомиться подробнѣе вайдутъ полный отчетъ о немъ въ статьѣ Н. И. Соколова "Исторія болѣзни С. П. Боткина", помѣщенной въ NoNo 1-мъ и 2-мъ "Больничной газеты Боткина" за 1891 годъ; скажемъ только коротко, что при вскрытіи вайдено, какъ это и было распознано при жизни, весьма значительное жировое перерожденіе сердечной мышцы, развившееся вслѣдствіе давнихъ известковыхъ отложеній въ вѣнечный артеріи и весьма съуживавшихъ ихъ просвѣтъ, отчего приносимой по нимъ крови поступало недостаточно для нормальнаго питанія сердца; ткань печени почти не представляла болѣзненныхъ измѣненій, въ желчномъ пузырѣ найдено множество свободно лежавшихъ въ немъ мелкихъ желчныхъ камней, такъ что присутствіе ихъ не имѣло существеннаго первенствующаго значенія въ конечныхъ фазисахъ болѣзни, убившей Боткина, и удаленіе ихъ оперативнымъ путемъ не могло ни продлить его жизнь, ни, тѣмъ болѣе, излечить его. Что Боткинъ дѣлалъ неправильное представленіе о собственной болѣзни, конечно, не можетъ говорить противъ его достоинства какъ превосходнаго и безукоризненнаго діагноста, а истекаетъ изъ тѣхъ свойствъ человѣческой натуры, по которымъ никто не можетъ быть судьей въ своемъ собственномъ дѣлѣ и въ силу которыхъ ни одинъ врачъ при серьезномъ заболѣваніи никогда не можетъ лечить самого себя. Остается отвѣтить еще на одинъ возможный представиться вопросъ: могла ли бы жизнь Боткина быть спасена, если бы онъ подвергъ себя своевременно цѣлесообразному леченію? Но это вопросъ праздный, потому что отвѣтъ на него не можетъ быть данъ точный, а только болѣе или менѣе гадательный, такъ какъ въ предсказаніи и въ леченіи больныхъ абсолютныхъ истинъ нѣтъ. Возможно, что если бы при первыхъ проявленіяхъ сердечнаго разстройства, т. е. примѣрно въ 1882 г., Боткинъ подчинился бы тому режиму, какой онъ непремѣнно предписалъ бы всякому больному, обратившемуся къ нему за помощью при подобныхъ болѣзненныхъ припадкахъ, его жизнь могла быть продлена; но это такой режимъ, котораго, ни по характеру всей предшествовавшей дѣятельности, ни по своей натурѣ и особенно по дѣятельному состоянію своего мозга, Боткинъ рѣшительно не въ состояніи былъ бы вынести; для этого прежде всего потребовалась бы полная перемѣна образа жизни, уклоненіе отъ всякихъ волнующихъ занятій, обреченіе себя на бездѣйствіе -- и Боткинъ былъ бы не Боткинъ, если бы онъ согласился на такія требованія {Добавимъ къ приведенному очерку, что стараніемъ Н. А. Бѣлоголоваго воздвигнутъ Боткину достойный его памятникъ, въ 1860 г., по случаю десятилѣтія профессорской дѣятельности Боткина, было рѣшено среди его почитателей собрать, путемъ ежегодныхъ взносовъ, капиталъ на открытіе школы его имени. Хлопоты по этому дѣлу взялъ на себя Бѣлоголовый. Сначала дѣло шло довольно успѣшно, но впослѣдствіи участники стали вносить неаккуратно свои доли. Но благодаря терпѣнію и настойчивости Бѣлоголоваго, ему удалось до отъѣзда заграницу собрать капиталъ около 20.000 руб.-- Послѣ смерти Боткина капиталъ былъ нѣсколько пополненъ и внесенъ въ с.-петербургскую Городскую Думу, которая соорудила на эти деньги образцовое зданіе для городского училища.}.