Дни идутъ за днями незамѣтно; впечатлѣній нѣтъ никакихъ; разсудокъ притупляется, засыпаетъ, даже времена года исчезаютъ. Вылощенный, какъ физіономія чиновника, выбритый, подчищенный дворъ всегда сухъ, чистъ и неизмѣненъ; развѣ снѣгъ выпадетъ -- знаешь, что зима -- вотъ и все; лѣто и осень незамѣтны: ни травинки, ни деревца, а высокія стѣны не позволяютъ взору окинуть внѣшній, застѣнный міръ. Зимою и лѣтомъ, осенью и весною -- тѣ же звонки, тѣ же прогулки, тѣ же разговоры; впрочемъ, зимою арестанты ходятъ сгорбившись, въ большинствѣ случаевъ, босые, кутаясь въ дырявые, холодные халаты, и скоро возвращаются въ камеры.
Черезъ каждыя двѣ недѣли, суббота представляла небольшое разнообразіе: топили баню.
Банmщикъ -- довольно почтенное лицо въ тюрьмѣ. Онъ обыкновенно назначался смотрителемъ по рекомендаціи Авакума. Сначала баньщикомъ былъ М--акъ, но потомъ онъ былъ подвергнутъ остракизму за многія незаконныя дѣянія: 1) за грубое обращеніе со "старшими", 2) за то, что наровилъ мыться совмѣстно съ "бабами", что ему очень часто и удавалось и, 3) довольно часто угощалъ угаромъ смотрителя и начальство. Вообще, М--акъ довольно небрежно относился къ своимъ обязанностямъ, оставляя много воды для Домки, въ ущербъ семейству "старшаго", который не забывалъ приводить въ тюремную баню всѣхъ своихъ птенцовъ. Послѣ М--ака былъ назначенъ не далекій, но хитрый молодой старовѣръ, Я -- ко; онъ, какъ и М--акъ, нанималъ за незначительную плату арестантовъ, которые таскали въ баню воду, дрова; самъ же Я -- ко только "приготовлялъ" баню, т. е. въ извѣстное время стушивалъ огонь, разводилъ нары и, нужно сказать, былъ мастеръ своего дѣла. За баню съ арестантовъ Я -- ко бралъ по 1 к. съ души, кромѣ смотрителя, политическихъ и стороннихъ посѣтителей, которые платили по 20--30 к., а иногда и больше.
Хотя главный его заработокъ былъ отъ обыкновенныхъ арестантовъ, его товарищей, но Я -- ко къ нимъ относился небрежно, давалъ мало воды (не болѣе 1/2 ведра на человѣка) и гналъ изъ бани, ожидая пришествія начальства, когда арестанты еще не успѣвали обмыться. Мы уже не говоримъ о евреяхъ, которыхъ Я -- ко ненавидѣлъ принципіально, какъ "нехристей", и только несомнѣнный доходъ и начальство заставляли его пускать въ баню "жидовъ", которыхъ онъ турилъ немедленно послѣ разоблаченія.
Народу въ баню набивалось, какъ сельдей въ боченкѣ (сначала русскаго, а потомъ евреевъ); эта толпа, забравшись во всѣ углы небольшой бани, стоя, лежа, сидя, прѣла, потѣла и парилась однимъ-двумя вѣниками, которые съ жадностью выхватывались другъ у друга; потомъ, вспрыснувши себя водою, иного выраженія подобрать невозможно, голыя арестантскія тѣла, красныя, какъ раки, путешествовали по двору прямо въ камеры, такъ какъ передбанника не было, а одѣваться въ банѣ было невозможно.
Лѣтомъ promenade этотъ совершался медленно, "съ прохлажденіемъ" и даже нѣкоторыми, громогласно выражаемыми замѣчаніями относительно изъяновъ и качествъ тѣлесныхъ; зимою -- голыя тѣла скакали въ припрыжку, высоко поднимая пятки, благодаря непріятному соприкосновенію распаренной кожи съ холоднымъ снѣгомъ.
Послѣ мужчинъ въ баню шли "бабы", доставлявшія не мало наслажденій баньщику. Баня, кажется, и была причиною внезапныхъ беременностей, за которыми тщательно слѣдило начальство, такъ какъ смотритель за недосмотръ, кромѣ штрафа, могъ лишиться еще должности.
Хотя многія арестантки сидѣли совмѣстно съ дѣтьми, но это были дѣти, появившіяся на свѣтъ Божій еще до тюремнаго заключенія. Несчастныя созданія эти подвергались всѣмъ неудобствамъ тюремнаго заключенія, перенося тяжесть спертаго воздуха, непитательность отвратительной арестантской пищи, угаръ, холодъ, простуду и т. д.
Къ чести арестантовъ, арестантокъ и даже часовыхъ, нужно сказать, что всѣ, безъ исключенія, относились къ дѣтямъ съ замѣчательною заботливостью, гуманностью и человѣчностью; часовые улыбались, глядя на маленькія существа, ползавшія и бѣгавшія по двору; а арестанты постоянно угощали дѣтвору тюремными лакомствами и носили на рукахъ; не было настолько грубаго, черстваго человѣка, у котораго не появилась бы озаряющая лицо улыбка, какая-то задушевная, таящаяся въ глубинѣ души нѣжность, при видѣ невиннаго созданія, съ довѣріемъ простирающаго къ нему рученки.
И какъ же оживляли дѣти тюрьму!
Словно откуда-то изъ невѣдомыхъ мѣстъ врывалась съ ними жизнь. Сколько затаенныхъ вздоховъ, сколько радостныхъ картинъ проносилось у всякаго, кто давно-давно не видѣлъ своихъ дѣтей, своихъ маленькихъ братьевъ, сестеръ...
Послѣ бани или до бани, какъ придется, арестантамъ самимъ господиномъ смотрителемъ выдавалось чистое бѣлье, состоящее изъ рубашки, штановъ и онучъ изъ грубаго холста. Бѣлье обыкновенно бывало всегда старое и рваное, несмотря на постоянную поставку новаго однимъ жидомъ-монополистомъ, который вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, поставлялъ и значительный % выгоды и тюремному начальству. За послѣднее время въ N--скомъ замкѣ выдумали, чтобы арестанты сами шили бѣлье, такъ какъ въ мастерахъ различнаго сорта недостатка не было. Вещь хорошая, но, къ несчастью, большинство заработанной платы не доходило до рукъ арестантовъ, уже не говоря о гнилыхъ матеріалахъ. Сапоги, напримѣръ, поставлялись такіе, что, при самой аккуратной носкѣ, не было физической возможности носить ихъ болѣе мѣсяца, а, между тѣмъ, въ годъ полагалось на арестанта всего двѣ пары, и заключенные дохаживали сроки босикомъ, несмотря на времена года и погоду, уже не говоря о томъ, что арестанты спали на голыхъ нарахъ безъ всякихъ постилокъ, и только въ наше время губернаторъ какъ-то предписалъ выдать заключеннымъ мѣшки для сѣнниковъ, что и было исполнено, но безъ особенной охоты, тюремнымъ начальствомъ.
Суббота вообще былъ наиболѣе интересный день недѣли. Смотритель, обыкновенно, въ этотъ день отправлялся съ "рапортомъ" къ губернатору -- это дѣлалось еженедѣльно -- почему, впредь до его возвращенія, все откладывалось до очень поздняго часа.
Сначала Z--ій, а потомъ -- въ, замѣнившій перваго и игравшій роль какого-то Зевеса, появлялись раннимъ утромъ въ субботу во дворѣ, разодѣтые въ пухъ и прахъ: новый мундиръ, гусарская сабля на мишурной серебряной лентѣ -- чѣмъ очень гордились эти мелкіе полицейскіе чины -- блестящее кепи съ бѣлой каемкой и бѣлыя, усердно хранимыя перчатки, составляли костюмъ смотрителей; они въ эти дни особенно громко постукивали шпорами, закладывали руки за спину и гордо осматривали свое владѣніе съ точки зрѣнія чистоты и внѣшней опрятности, на которую преимущественно налегали всѣ посѣщавшіе чины административной и хозяйственной іерархіи.
Субботній день очень часто былъ днемъ посѣщенія высшихъ міра сего, наводившихъ панику на всю обитель.
Авакумъ, также разодѣтый, смиренно шествовалъ позади параднаго смотрителя съ опущенною, непокрытою главою, проницательнымъ взоромъ окидывая всѣ мѣста, откуда возможны были непріятныя выходки со стороны заключенныхъ, сидѣвшихъ, впрочемъ, въ это время на запорѣ.
При входѣ въ ворота смотрителя, неопытные солдаты отдавали ему честь, которая смотрителю не полагается, на что начальство не обращало якобы никакого вниманія или небрежнымъ маханіемъ руки давало знать, что... "не нужно"! Иногда, въ эти торжественныя минуты, откуда ни брались, вдругъ возгласы:
-- Ваше благородіе!
-- Что тебѣ?
-- Позвольте, ваше...
Но арестантъ обыкновенно не успѣвалъ оканчивать фразу:
-- Вотъ я тебѣ позволю! отвѣчалъ грозно смотритель, грозя пальцами, обтянутыми въ замшу.
Но были и такіе арестанты, преимущественно доносчики и работавшіе даромъ на начальство, а также личные друзья Авакума, съ которыми смотрителя, а особенно Z--ій, были ласковы и, не платя за трудъ, удостоивали отвѣтами и даже совѣтами.
Къ слову -- о смотрителяхъ.
Первый, Z--ій, былъ въ сущности добрый, незлобивый, хотя и вспыльчивый человѣкъ. Но онъ былъ жаденъ до нельзя къ деньгамъ и за всю службу не отдалъ никому ни копейки изъ заработанныхъ денегъ, уже не говоря о томъ, что и прежнія арестантскія деньги, отобранныя у нихъ въ конторѣ при поступленіи въ тюрьму, не получались арестантами ни въ тюрьмѣ, ни при выходѣ. Жадность его доходила до чудовищныхъ размѣровъ; она превратилась въ страсть и смотритель любилъ самыя деньги, хотя ихъ и ни на что не тратя. Жилъ онъ скверно: плохо ѣлъ, не пилъ, ни курилъ и не игралъ въ карты; страшный хвастунъ, онъ постоянно лгалъ о своихъ какихъ-то чинахъ и заслугахъ, хотя и былъ сначала писцомъ, потомъ смотрителемъ въ одномъ тюремномъ уѣздномъ замкѣ, гдѣ, усмиряя бунтъ, въ моментъ вспышки, велѣлъ, какъ онъ разсказывалъ, стрѣлять въ арестантовъ, результатомъ чего было: смерть одного, нѣсколько пораненій и, по его словамъ, повышеніе. Онъ постоянно хвасталъ этимъ поступкомъ, доказывая неограниченную власть смотрителя надъ арестантами. Потомъ, излюбленною его темою были скабрёзныя похожденія съ женскимъ поломъ, сальные анекдоты и проч. Но все-таки это была добрая душа, хотя арестанты и не долюбливали его; но имъ пришлось вспоминать о немъ, когда его смѣнилъ -- въ.
Послѣдній началъ систематичеекое извлеченіе всевозможныхъ выгодъ изъ подвѣдомственнаго ему замка: онъ пересталъ выдавать керосинъ, урѣзалъ продукты, уменьшилъ количество бань до одного раза въ мѣсяцъ, не отдавалъ денегъ и вошелъ въ полнѣйшее соглашеніе съ Авакумомъ, который при новомъ смотрителѣ началъ, на чемъ свѣтъ стоитъ, ругать стараго.
Новый смотритель пересталъ совершенно разговаривать съ арестантами и за каждый проступокъ, за всякое слово, оралъ громовымъ басомъ:
-- Въ карцеръ его, канналью!
Арестанты боялись взгляда его и мчались со всѣхъ ногъ при одномъ его появленіи.
Однажды полиціймейстеръ, почти ежедневно посѣщавшій тюрьму, явился внезапно въ неназначенный часъ; арестанты не были заперты и со всѣхъ сторонъ окружили начальника города, излагая свои просьбы. Смотритель скрежеталъ зубами, сжималъ кулаки, махалъ головою, кривилъ физіономію, но ничего не могъ подѣлать. Тактика запирать арестантовъ при посѣщеніи начальства, въ видахъ охраненія собственной персоны, была случайно нарушена, и хотя арестанты даже не жаловались на ихъ мучителя, а только спрашивали "по своимъ дѣламъ", но всѣ говорившіе съ полиціймейстеромъ были засажены въ карцеръ, а сторожа выруганы самыми послѣдними словами.
При этомъ же -- нѣ произошелъ и бунтъ.
Нужно замѣтить, что насколько Z--ій часто посѣщалъ тюрьму, настолько -- въ почти не бывалъ въ ней и только кой-когда "заглядывалъ", какъ говорится. Но за то самъ Юпитеръ не былъ такъ грозенъ, какъ этотъ тюремный божокъ; онъ металъ изъ глазъ молніи, абсолютно не обращая вниманія ни на чьи слова, и направо, и налѣво, рѣшительно за все, сыпалъ: "въ карцеръ его!"
Вообще, этотъ смотритель очень многимъ отличался отъ перваго даже въ обыденной жизни. Насколько первый былъ Плюшкинъ, настолько послѣдній отличался широкою натурою и на тюремные доходы игралъ въ карты, кутилъ и тратился на женскій полъ. Авакумъ пріобрѣлъ при немъ страшныя полномочія и возвысилъ своихъ друзей, такъ какъ самъ Юпитеръ считалъ слишкомъ низкимъ вникать въ тюремныя дѣла.
Арестантскій "староста", котораго избрали сами же арестанты и могли, по закону, смѣнить его во всякое время, началъ положительно обирать своихъ товарищей, не обращая вниманія на протесты. Поэтому, когда смотритель запретилъ избирать новаго старосту, поднялся бунтъ, представителями котораго явились Петровъ и Ивановъ.
Петровъ и Ивановъ сидѣли за очень ловкую кражу часовъ и драгоцѣнныхъ вещей на нѣсколько тысячъ у извѣстнаго и богатаго губернскаго часового мастера; оба они были люди нетолько граматные, но и начитанные, причемъ Петрова можно было назвать человѣкомъ даже "образованнымъ".
Агитацію Петровъ и Ивановъ повели чрезвычайно умно, наглядно, посредствомъ фактовъ, доказывая всю подлость "старосты" и его мошенническія продѣлки. Съ каждымъ днемъ они пріобрѣтали все большую и большую партію, [которая разбивалась на кружки и ораторствовала то громко, то потихоньку.
Небольшая партія "старосты" и Авакума искоса поглядывала на эти тайныя сообщества, и уже нѣсколько доносовъ было отправлено по адресу, по начальство молчало, "ожидая поступковъ".
Однажды утромъ, въ субботу, когда смотритель во всѣхъ регаліяхъ появился, передъ отправленіемъ къ губернатору, во дворъ тюрьмы, къ нему подошла небольшая группа арестантовъ, изъ которой выдѣлился Петровъ и началъ умно и дѣльно излагать смотрителю причину неудовольствія арестантовъ. Смотритель не хотѣлъ-было, по обыкновенію, слушать, но Петровъ заставилъ выслушать себя, и смотритель, несмотря на арестанта и заложивъ руки за спину, началъ выслушивать устный докладъ, повременимъ кивая головою.
Петровъ произнесъ прекрасную рѣчь, гдѣ изложилъ по пунктамъ требованія арестантовъ, логично доказалъ необходимость выполненія законныхъ просьбъ арестантовъ, указывая на законъ о смѣняемости "старостъ".
-- Докажите мнѣ это! наконецъ, ни къ селу, ни къ городу, рявкнулъ вдругъ смотритель и удалился, видя увеличеніе количества арестантовъ.
Поднялся глухой ропотъ; въ это время "староста" проходилъ мимо арестантовъ съ кадкою, въ которой была мука для затирки щей; Петровъ выхватилъ кадку и, въ присутствіи всѣхъ, показалъ протухлую муку пополамъ съ пескомъ и известкой. Позвали смотрителя и указали ему на это.
-- Хорошо, я разберу, сказалъ онъ и удалился.
Поднялся страшный шумъ и ругня. "Староста" и его партія молча удалились; забѣгали сторожа; часа черезъ два вызванъ былъ въ контору Петровъ и возвратился оттуда уже въ кандалахъ, потомъ тоже продѣлано было и съ Ивановымъ; ихъ обоихъ засадили въ секретныя камеры, такъ же, какъ и ихъ сторонниковъ, которыхъ, впрочемъ, не заковали въ кандалы.
Такой энергическій образъ дѣйствій испугалъ арестантовъ, и все моментально притихло; партія "старосты" подняла носъ.
Тутъ-то именно высказалась вся оборотная сторона нравственности арестантовъ; всѣ сочувствовавшіе Петрову и Иванову попрятались по камерамъ и даже, кромѣ незначительнаго числа лицъ, боялись подходить подъ окна камеръ, гдѣ сидѣли протестанты; Петровъ и Ивановъ упрекали ихъ въ трусости и продолжали все-таки вести изъ оконъ пропаганду.
Мы такъ и оставили ихъ "въ секретныхъ"; имъ нѣсколько разъ предлагали и совѣтовали просить извиненія у начальства, по они не соглашались и продолжали громогласно ругать смотрителя, несмотря на всѣ неудобства секретнаго заключенія, несмотря на то, что имъ, послѣ безвыходнаго сидѣнія впродолженіи нѣсколькихъ дней, полагалось всего часа прогулки по двору съ конвоемъ. Только нѣсколько лицъ отнеслось къ нимъ симпатично и еще болѣе привязались къ нимъ; трусость же большинства арестантовъ дошла до паники, хотя не было предпринято, собственно говоря, ни одной рѣзкой расправы. Арестанты перестали даже обращаться къ заключеннымъ въ "секретныя" съ просьбами написать письмо, объяснить статью закона, прочитать "т а бельку" {У каждаго арестанта были "табельки " -- бумажки, на которыхъ излагался сюжетъ его дѣла, мотивы обвиненія и статьи, на основаніи которыхъ они осуждены: арестанты ничего не понимали.} и т. д. Нужно отдать честь женщинамъ: хотя онѣ и не принимали участія въ бунтѣ, но дѣлали все для Петрова и Иванова, когда ихъ засадили въ "одиночныя", и ничего не боялись, несмотря на могущую постигнуть ихъ кару.
Петровъ и Ивановъ постоянно требовали къ себѣ полиціймейстера, губернатора, но никто не появлялся, такъ какъ смотритель, конечно, не передавалъ ихъ требованій, такъ точно, какъ не было возможности арестанту добиться повидать слѣдователя или прокурора, который за девять мѣсяцевъ всего два раза посѣтилъ тюрьму, да и то "по дорогѣ".
На просьбы арестантовъ позвать кого-нибудь изъ лицъ надзора смотритель отвѣчалъ кратко: "Сиди!" или, не обращая вниманія, просто ничего не передавалъ. А прокурорчики, если и налетали въ тюрьму (такъ называемые товарищи прокуроровъ), то моментально улетучивались, не считая своею обязанностью "вникать "...
Черезъ нѣсколько дней послѣ "бунта" явился полиціймейстеръ, но, подготовленный наговорами смотрителя, тоже не обратилъ вниманія...
"Староста" остался тотъ же, но, впрочемъ, пища немного улучшилась.
-----
Чудная, весенняя ночь; весь воздухъ пропитанъ ароматами;, темное-темное небо усѣяно звѣздами; полночь; нѣмая тишина; происходитъ что-то особенное: поздно и тихо, но во всѣхъ зданіяхъ свѣтятся огни.
Чу! дрогнулъ воздухъ, и со всѣхъ сторонъ понеслись торжественные звуки колоколовъ; звуки эти, сначала выдѣляющіеся, постепенно какъ бы сливаются въ одно море гармоніи. Тюрьма ожила; послышался тихій говоръ, замѣтно движеніе.
Милліоны душъ не спятъ, милліоны семей въ эту минуту готовятся встрѣтить праздникъ. Хорошо, если семья вся на лицо, а если недостаетъ нѣсколькихъ членовъ? Гдѣ они? Но лучше не думать объ этомъ.
Вотъ раздался и тюремный колоколъ; онъ звучитъ какъ-то особенно пріятно среди темной ночи и блуждающихъ огоньковъ; стукнула задвижка воротъ, и солдаты, бряцая штыками, какъ тѣни, выстроились у стѣнъ тюрьмы.
-- Дальше ефтаго мѣста ристантовъ не допущать! разбиваетъ иллюзію "разводящій", отдавая приказаніе солдатамъ.
Блуждаютъ какія-то тѣни, слышны разговоры, но лицъ не видно, словно на сценѣ театра.
-- Сторожа! выпускай арестованныхъ! раздается веселый голосъ "старшаго", очень строго соблюдавшаго великій постъ и радующагося предстоящимъ розговинамъ.
Застучали во всѣхъ концахъ тюрьмы замк и, двери отворились, я начался выходъ тѣней съ огнями.
"Христосъ воскресе! смертію смерть поправъ и сущимъ во гробѣхъ животъ даровавъ".
Этотъ стихъ приходитъ на память; картина шествія напоминаетъ "сущихъ во гробѣхъ"...
Праздникъ Свѣтлаго Воскресенья -- спеціально тюремный праздникъ, праздникъ страждущихъ. По всѣмъ направленіямъ забѣгали огоньки; на площадкѣ и по дорожкамъ зажглись плошки, освѣщая свѣтлыми пятнами тюремныя стѣны; а вверху таинственная тьма, вся переполненная гармоніей звуковъ.
Но вотъ все и вездѣ стихло; умолкли звуки колоколовъ, умолкъ говоръ, незамѣтно движенія; во всѣхъ окнахъ огоньки, а церковь залита огнями... Христосъ воскресе!.. шумъ, движеніе, воскресеніе!
Жизнь началась: слышны поцѣлуи, веселыя поздравленія, все это среди ночи и очень фантастично. Нигдѣ эта заутреня не казалась намъ такъ фантастична, привлекательна, какъ въ тюрьмѣ. Да, это -- тюремный праздникъ!
Утромъ и арестанты, и сторожа въ праздничномъ видѣ; "дворянинъ" гдѣ-то досталъ черные брюки и обрѣтается въ полной черной парѣ. Подъ его руководствомъ пѣлъ хоръ, которымъ онъ управлялъ, положимъ, и всегда но воскресеньямъ, но въ обыкновенныя воскресенья трудно было заставить пѣть арестантовъ.
Вообще, религіозности у арестантовъ было очень мало; нѣкоторые изъ нихъ доходили въ своихъ воззрѣніяхъ до атеизма, иные съ цинизмомъ относились къ религіи, не говоря уже о священникѣ, несмотря на то, что послѣдній былъ человѣкъ порядочный. Единственное лицо, пользовавшееся уваженіемъ, былъ докторъ, дѣйствительно прекрасный человѣкъ.
Постоянно въ церковь ходили только женщины, наряжаясь, къ соблазну кавалеровъ, въ самыя лучшія одежды; арестанты же ходили въ храмъ только въ большіе праздники, какъ, напримѣръ, въ Рождество Христово, Свѣтлое Воскресеніе. Праздники для нихъ вообще составляли многое лишь въ физіологическомъ отношеніи, такъ какъ въ эти дни обыкновенно приносили подаянія, а, слѣдовательно, замѣчалось и улучшеніе пищи, несмотря на львиную долю, которую оставлялъ себѣ "староста", такъ какъ онъ одинъ имѣлъ право принимать подаяніе.
Подаяніе, по словамъ арестантовъ, за послѣднее время очень уменьшилось, за что они, особенно старожилы, сидѣвшіе цѣлые годы въ тюрьмахъ, очень ругаютъ общество.
-- А что? Какъ подаяніе?
-- Что подаяніе? По три фунта не выходитъ.
-- Безъ казеннаго сдохнешь.
-- Забыли, черти проклятые! небось, на свободѣ жрутъ!
-- У насъ въ Херсонѣ, бывало, на мѣсяцъ хватаетъ.
-- На мѣсяцъ!
-- Провались на этомъ мѣстѣ! три дня возили-возили.
-- А я, бывало, у архирея пасхи ѣсть не стану, а давай куличъ! Простого мяса -- не показывай. Возьмешь, обнаковенно, поросенка, да и то начинку выѣшь, а дальше и смотрѣть не хочешь, а потомъ -- индюка. Крыло угрызнешь, а больше опять-таки начинку.
-- Да что и говорить! Прежде, бывало, и сюда-то таскали много, а теперь не то.
Первые три дня Пасхи арестантовъ совсѣмъ не затворяли, а всѣ повѣрки производились на дворѣ. Только во время прогулки разодѣтыхъ "бабъ", арестантовъ на нѣкоторое время запирали въ камеры; вообще льготы въ эти три дня давались большія, хотя, собственно говоря, давали ихъ потому, что всѣ, начиная отъ начальства и кончая служителями, всѣ въ лоскъ были пьяны.
Появлялось начальство; арестанты строились въ ряды и на восклицаніе:
-- Христосъ воскресе!
Всѣ разомъ галдѣли:
-- Во истину, ваше высокоблагородіе, воскресе!
Эти взаимныя восклицанія повторялись троекратно, а въ первый день выпившее начальство даже лобызалось. Но, конечно, черезъ три дня начинались тѣже продѣлки, тѣже крики, карцеры и отвратительная пища.
Праздники Рождества Христова были менѣе веселы, особенно съ точки зрѣнія подаяній и улучшенія пищи, хотя арестанты находили развлеченіе, если не мѣшало начальство, которое считало своею обязанностью быть добрымъ исключительно въ праздники Воскресенья Христова, считая ихъ, по рангу, выше праздниковъ Рождества.
На рождественскіе праздники арестанты устраивали маскарады, выворачивая шубы, вырѣзывая маски; играли въ снѣжки и т. д.
"Отечественныя Записки", No 10, 1881