Часть первая

I. "Морской дьявол"

Стояла томительно-душная январская ночь^[2]. Иссиня-темное небо было покрыто звездами. Они вздрагивали, как светящиеся капли росы, готовые сорваться с высоты небесного купола и упасть на свое отражение в черном зеркале океана. Тишина ночи не нарушалась ни всплеском волны, ни скрипом снастей. Казалось, океан спал глубоким сном без сновидений…

На палубе шхуны лежали полуголые ловцы жемчуга. Истомленные тяжелой работой и южным аргентинским солнцем, они не спали так крепко, как океан: ворочались, тяжело вздыхали, вскрикивали в тяжелой дремоте. Быть может, они видели во сне акул, нередко преследующих ловцов жемчуга. В эти жаркие, безветренные дни люди настолько переутомлялись, что даже не в силах были, по окончании лова, поднять на палубу лодки. Впрочем, в этом и не было большой необходимости: ничто не предвещало перемены погоды. И лодки оставлялись на ночь на воде, привязанные к якорной цепи. В эту ночь на вахте стоял индеец Бальтазар. У него, как у многих индейцев, было два имени: для сношения с иностранцами он был «Бальтазар». Настоящее его имя знали только друзья и родные.

Бальтазар был ближайшим помощником капитана, испанца Педро Зурита — владельца шхуны «Медуза».

В прошлом Бальтазар был известным ловцом жемчуга; он мог пробыть под водою девяносто и даже сто секунд — вдвое больше обычного времени. Его левая нога была изуродована зубами акулы, а бок изодран якорной цепью. Состарившись, он оставил опасный и тяжелый промысел искателя жемчуга. Он имел в Буэнос-Айресе небольшую лавку и торговал жемчугом, кораллами и раковинами. Но на берегу он скучал и потому нередко отправлялся на жемчужный лов. Промышленники ценили его. Никто лучше Бальтазара не знал Ла-Платского залива, прибрежных берегов и тех мест, где водятся жемчужные раковины.

Он учил молодых ловцов всем секретам промысла: как задерживать дыхание, как отражать нападения акул, а под хорошую руку — и тому, как припрятать от хозяина редкую жемчужину.

Главное же — он умел по одному взгляду безошибочно оценивать жемчужины и быстро отбирать в пользу хозяина наилучшие.

И промышленники охотно брали его с собой, как помощника и советчика.

Бальтазар сидел на бочонке и медленно курил толстую сигару. Свет от фонаря, прикрепленного к мачте, падал на его лицо. Оно было продолговатое, не скуластое, с правильным носом и большими, красивыми глазами — лицо аракуанца^[3]. Веки Бальтазара тяжело опускались и медленно поднимались. Он дремал. Но если спали его глаза, то не спали уши. Наследие предков — его уши были чутким сторожем, который предупреждал Бальтазара об опасности даже во время сна. Но теперь его ухо улавливало только вздохи и бормотание спящих. С берега тянуло запахом гниющих раковин, — их оставляли гнить, чтобы легче выбирать жемчужины. Этот запах непривычному человеку показался бы отвратительным. Но Бальтазар не без удовольствия вдыхал его расширенными ноздрями. Для него этот запах был связан со всеми впечатлениями привольной жизни морского бродяги — искателя жемчуга, волнующими опасностями и красотой океана.

Веки Бальтазара тяжело поднялись, закрылись и уже не открывались. Пепел с сигары упал, скоро выпала из ослабевших пальцев и сигара. Голова склонилась на грудь. Бальтазар уснул.

Вдруг его уши зашевелились, как у собаки. Этим движением они как будто старались разбудить его. Бальтазар еще сидел неподвижно, но его сознание уже было пробуждено каким-то звуком, доносившимся далеко с моря. Звук повторился ближе. Веки Бальтазара открылись. Казалось, кто-то трубил в рог, а потом, как будто, бодрый, молодой человеческий голос призывно крикнул на октаву вверх:

— А-à!

Музыкальный звук трубы не походил на резкое звучание пароходной сирены, а веселый возглас совсем не напоминал призывного крика утопающего. Это было что-то новое, неведомое и потому жуткое. Бальтазар поднялся и потер свою голую спину. Ему показалось, будто сразу посвежело.

Индеец подошел к борту и зорко оглядел гладь океана. Она была по-прежнему недвижна и пустынна. Ни судового фонаря, ни плеска весел или рук пловца.

Тишина.

Бальтазар толкнул ногой лежавшего на полу индейца и, когда тот поднялся, тихо сказал:

— Кричит. Это, наверно, он…

— Я не слышу, — так же тихо ответил индеец гуарона^[4], привстав на коленях и прислушиваясь.

И вдруг тишина вновь была разорвана звуком трубы и криком:

— А-à!

Гуарона, услышав этот звук, пригнулся, как под ударом бича.

— Да, это, наверно, он, — сказал гуарона, лязгая от страха зубами.

Проснулись и другие ловцы. Они сползлись к освещенному фонарем месту на палубе, как бы укрываясь в лучах света от страшного наваждения ночи, и сидели, прижавшись друг к другу, как испуганные дети, напряженно прислушиваясь. Звук трубы и голос послышались еще раз вдалеке и замолкли…

— Это он…

— Морской дьявол! — шептали рыбаки.

— Мы не можем оставаться здесь больше!

— Это страшнее акулы!

— Позвать сюда хозяина!

— Дон-Педро, сюда!

Послышалось шлепанье босых ног. На палубу вышел хозяин, Педро Зурита. Он был без рубашки, в одних холщевых штанах; на широком кожаном поясе висела кобура револьвера. Зурита подошел к группе людей. Фонарь осветил его заспанное, бронзовое от загара лицо, густые, вьющиеся волосы, падавшие прядями на лоб, черные брови, приподнятые кверху усы и небольшую бородку с проседью.

— Что случилось?

Его грубоватый, спокойный голос и уверенные движения успокоили индейцев.

Они вдруг заговорили все сразу.

Бальтазар поднял руку, делая знак, чтобы они замолчали, и сказал.

— Мы слышали голос его… морского дьявола.

— Померещилось! — ответил Педро сонно, опустив голову на грудь.

— Нет, не померещилось, мы все слышали «а-à!» и звук трубы, — вновь закричали ловцы.

Бальтазар заставил их замолчать тем же движением руки и продолжал:

— Я сам слышал «а-à!». Пароход так не кричит и человек так не кричит. Только он так кричит… Надо уйти в другое место. Подальше отсюда, и еще дальше. Аракуана и гуарона не будут ловить здесь. Никто не будет. Акулу можно убить и пила-рыбу можно убить, а «морского дьявола» нож не берет. Он схватит человека и утащит на дно.

— Бабьи сказки, — так же вяло ответил Педро Зурита.

Ему не хотелось перегружать с берега на шхуну еще не перегнившие, зловонные раковины и переходить на другое место. Однако ему не удалось уговорить индейцев. Они волновались, кричали, размахивали руками и утверждали, что завтра же съедут на берег и пешком отправятся в Буэнос-Айрес, если «Медуза» не снимется с якоря.

— Каррамба!^[5] — закричал Зурита. — Трусы! Чтобы вас акула разорвала на тысячу частей, грязные аракуанские и гуаронские собаки! Вам не жемчуг ловить, а лягушек в болоте. Чорт^[6] бы побрал этого морского дьявола вместе с вами!.. Мы поднимем якорь на рассвете. — И, продолжая ворчать, капитан ушел к себе в каюту.

Ему уже не хотелось спать. Он зажег лампу, закурил сигару и начал ходить из угла в угол по небольшой каюте. Он думал о том непонятном существе, которое с некоторых пор появилось в здешних водах, наводя панику на рыбаков и прибрежных жителей.

Что это за загадочное существо, о котором опасливо, шопотом говорили моряки в темные ночи, как бы опасаясь, что он подслушает их? Об этом призрачном чудовище, которого никто не видал, но которое неоднократно напоминало о себе, уже слагались легенды.

Ловцы жемчуга были убеждены, что неведомое чудовище — морской дьявол, властелин подводного царства, охраняющий сокровища моря от хищников-людей.

Забитые вечной нуждой угнетаемые испанцами — собственниками земли, индейцы верили, что «он» — морской бог, выходящий из глубин океана, чтобы восстановить на земле поруганную справедливость.

Наконец, католические священники уверяли суеверных испанцев, что это — морской дьявол, который обнаглел и начал «пошаливать» потому, что люди забывают святую католическую церковь…

Все эти слухи, передаваемые из уст в уста, достигли Буэнос-Айреса. «Морской дьявол» кормил несколько недель хроникеров и фельетонистов бульварных газет, поставлявших сенсационные сведения о похождениях «дьявола». Ему приписывалось потопление шхуны и рыбачьих судов, погибших при неизвестных обстоятельствах, порчу рыбачьих сетей и многое другое. Но за неизвестным существом числились и добродетельные поступки: «дьявол» бросал в лодки рыбаков крупную рыбу, однажды даже спас утопающего.

И удивительнее всего было то, что, несмотря на всю эту многообразную деятельность «дьявола», никто не видел и никто не мог описать его внешнего вида, — если не считать нескольких явно вымышленных описаний, сделанных «очевидцами», которые награждали «дьявола» рогатой козлиной головой, львиными лапами и рыбьим хвостом, или изображали его в виде гигантской рогатой жабы с человеческими ногами.

Правительственные чиновники Буэнос-Айреса относились вначале к этим рассказам и газетным заметкам довольно равнодушно, считая их за досужие вымыслы.

Но волнение — главным образом, среди рыбаков — все усиливалось. Многие рыбаки не решались выходить в море. Лов рыбы сократился — это угрожало уже снабжению города. И власти принуждены были обратить внимание на «морского дьявола». Несколько паровых катеров и моторных лодок полицейской береговой стражи были разосланы по побережью с приказом «задержать неизвестную личность, вносящую смуту и сеющую панику среди прибрежного населения».

Начальник морской полиции был уверен, что «морской дьявол» — если только все эти происшествия не выдуманы — дело рук какого-нибудь досужего мистификатора.

Полиция рыскала по Ла-Платскому заливу и побережью две недели, задержала несколько индейцев, как «злостных распространителей ложных слухов, сеющих тревогу», но «дьявол» был неуловим.

Начальник полиции опубликовал официальное сообщение о том, что никакого «дьявола» не существует, что все это основано на выдумках невежественных людей, которые уже задержаны и понесут должное наказание, и убеждал рыбаков не доверять «бабьим слухам» и взяться за лов рыбы.

На время это помогло. Однако шутки «дьявола» не прекращались.

Однажды ночью рыбаки, находившиеся довольно далеко от берега, были разбужены блеянием козленка, который неизвестно откуда оказался на их баркасе. У других рыбаков оказались изрезанными вытащенные сети.

«Слово за учеными», — писали журналисты, обрадованные тем, что «дьявол» вновь овладел общественным вниманием.

Ученые не заставили себя долго ждать.

Большинство ученых категорически отрицали всякую возможность появления в океане какого-либо неизвестного науке морского чудовища, притом могущего совершать поступки, на которые способен только человек. «Если бы вопрос касался малоисследованных глубин океана, такую возможность еще можно было бы допустить, исключая, конечно, вероятность высокой «разумности» этого неизвестного существа», — писали ученые. И они присоединялись к мнению начальника морской полиции о том, что все это — проделки какого-нибудь мистификатора.

Были, однако, и такие «ученые», которые не отрицали возможности существования неведомого чудовища.

Они ссылались на труды германского натуралиста средних веков Конрада Геснера^[7], который дал описание морской девы, морского дьявола, морского монаха и морского епископа.

«В конце-концов многое из того, о чем писали древние и средневековые ученые, оправдалось, несмотря на то, что новая наука отрицала правдивость и научность этих «старых» учений. Божеское творчество неистощимо, и нам, ученым, скромность и осторожность в заключениях приличествует больше, чем кому-либо другому», — писали старики.

Дух иезуитской коллегии, в бывшем здании которой помещается университет Буэнос-Айреса, еще владел умами многих профессоров!

В конце концов, чтобы разрешить спор, было решено отправить научную экспедицию.

Членам экспедиции не посчастливилось встретиться с «дьяволом», но они собрали значительный материал о действиях «неизвестного лица» (старые ученые настаивали на том, чтобы слово «лица» было заменено словом «существа»).

В своем докладе, опубликованном в газетах, члены экспедиции писали:

1. «Нами лично в нескольких местах на песчаных отмелях были замечены следы узких ступней человеческих ног. Следы выходили со стороны моря и вели обратно к морю. Однако, такие следы, могли быть оставлены человеком, подъехавшим к берегу на лодке.

2. Осмотренные нами сети имеют разрезы, которые могли быть произведены острым режущим орудием. Возможно, что сети зацепились за острые подводные скалы или железные обломки затонувших судов и порвались.

3. По рассказам очевидцев, дельфин, выброшенный бурей на берег, на значительное расстояние от воды, был кем-то ночью стащен в воду, при чем на песке обнаружены следы ног и как бы длинных когтей. По всей вероятности, дельфин был стащен в море каким-либо сердобольным рыбаком, как это нередко бывает при тех «дружеских» отношениях, которые издавна существуют между рыбаками и дельфинами. Известно, что дельфины помогают рыбакам, например, при ловле головлей, загоняя рыбу к отмели. Рыбаки же часто выручают из беды дельфина. Следы «когтей» могли быть произведены пальцами человека. Воображение придало следам вид «когтевых» борозд на песке.

4. Козленок мог быть подвезен на лодке и подброшен каким-нибудь шутником…».

Происхождение других следов «дьявола» объяснялось такими же простыми и естественными причинами.

Ученые приходили к выводу, что никакое морское чудовище — если бы оно и существовало — не могло совершить этих действий.

Вопрос о «дьяволе», однако, не был разрешен до конца. Среди самих ученых были такие, которые не находили эти объяснения вполне удовлетворительными. Само существование мистификатора, который в продолжение месяцев проделывал вещи, требовавшие значительной затраты времени и сил, казалось сомнительным. Главный же вопрос (обойденный учеными в их докладе!) заключался в том, что «дьявол», как было установлено, совершал свои проделки на протяжении короткого времени в различных, довольно отдаленных местах. Или «дьявол» обладал способностью к необычайной для человека быстроте плавания, или он обладал какими-нибудь механическими средствами передвижения, или же, наконец, «дьявол» был не один, а их было несколько. Но тогда все эти «шутки» приобретают еще более непонятный и даже угрожающий характер…

Педро Зурита перебирал в памяти всю эту загадочную историю, не переставая шагать по каюте.

Он не заметил, как наступил рассвет. В окно иллюминатора проник розовый луч. Педро загасил лампу и начал умываться.

Обливая себе голову теплой, не успевшей за ночь остыть, водой, он услышал на палубе крики испуга и удивления. Зурита, не кончив умываться, быстро поднялся на палубу. Голые ловцы, имевшие только холщевую перевязку на бедрах, стояли у борта, размахивали руками и беспорядочно кричали. Педро посмотрел вниз и увидал, что лодки, оставленные на ночь на воде, отвязаны. Легким утренним бризом их относило в открытое море.

Зурита выбранился и приказал ловцам плыть за лодками. Но никто из ловцов не решался сойти с палубы. Зурита повторил приказ.

— Сам лезь в лапы дьяволу! — послышался голос ловца.

Зурита взялся за кобуру револьвера. Толпа ловцов отошла и сгрудилась у мачты. Глаза ловцов враждебно смотрели на Зурита. Столкновение казалось неминуемым.

Бальтазар разрешил это напряженное ожидание.

— О! Я пошел, — сказал он, — акула меня ела, не доела, старыми костями и дьявол подавится! — и, сложив руки над головой, он бросился с борта в воду и поплыл к ближайшей лодке.

Это разрядило атмосферу. Ловцы подошли к борту и со страхом наблюдали за Бальтазаром. Несмотря на старость и больную ногу, он был еще отличным пловцом. В несколько Взмахов индеец доплыл до лодки, выловил плававшее весло и влез в нее.

— Веревка отрезана ножом, — крикнул он. — Чисто отрезана. Нож был острый, как бритва!..

Видя, что с Бальтазаром ничего страшного не произошло, несколько рыбаков последовали его примеру. Скоро лодки были собраны, раковины перевезены на борт, и якорь поднят…

II. Верхом на дельфине

Солнце только что взошло, но уже палило немилосердно. Как будто открылась круглая дверца гигантской плавильной печи, выбрасывавшей волны горячего воздуха. Серебристо-голубое небо было безоблачно, океан недвижим. Шхуна «Медуза» стояла в двадцати пяти милях к югу от Буэнос-Айреса. По совету Бальтазара, якорь был брошен в небольшой бухте, у скалистого берега, поднимавшегося двумя уступами на значительную высоту.

Лодки рассеялись по заливу. На каждой лодке, по обычаю, было два ловца: один нырял, другой вытаскивал ныряльщика. Потом они менялись ролями.

Одна лодка подошла довольно близко к берегу. Ныряльщик стал ногами на большой камень, — «грузило», — привязанный к концу веревки, и быстро опустился на дно.

Вода была необычайно теплая и такая прозрачная, что казалась куском голубого неба, упавшим на землю. Каждый камень на дне был отчетливо виден с лодки. Ближе к берегу со дна поднимались розоватые кораллы — неподвижно застывшие кусты подводных садов. Мелкие нарядные рыбки, отливавшие золотом и серебром, хлопотливо шныряли между этими кустами.

Ныряльщик опустился на дно и начал быстро набирать раковины, складывая их в кожаный мешочек. Его товарищ по работе, индеец гуарона держал в руках конец веревки и, перегнувшись через борт лодки, смотрел в воду.

Вдруг он увидел, что ныряльщик вскочил на ноги со всей быстротой, которая была возможна в воде, взмахнул руками, ухватился за веревку и так сильно дернул ее, что едва не стянул гуарона в воду. Лодка качнулась. Гуарона торопливо поднял товарища и помог ему взобраться на лодку. Широко открыв рот, ныряльщик усиленно дышал. Глаза его были расширены, и в них отражался ужас. Лицо из темно-бронзового сделалось серым, — так он побледнел.

— Акула?

Но ныряльщик ничего не мог ответить. Он лязгал зубами, как будто вышел из ледяной ванны, и почти без чувств упал на дно лодки.

Что могло его так напугать на дне моря? Гуарона нагнулся и начал всматриваться в воду. Да, там творилось что-то неладное. Маленькие рыбки, как птицы, завидевшие коршуна, спешили укрыться в густых зарослях кораллов.

И вдруг гуарона увидел, что из-за выступавшей углом подводной скалы показалось нечто, похожее на багровый дым. Дым медленно расползался во все стороны, окрашивая воду в розовый цвет. В самом густом месте дыма показался темный предмет, напоминавший тело акулы, медленно повернулся и исчез за выступом скалы. Багровый подводный «дым» мог быть только кровью, разлитой на дне океана. Что произошло там? Гуарона, ища ответа, посмотрел на своего товарища, но тот недвижимо лежал на спине, ловя воздух широко открытым ртом и уставясь бессмысленными глазами в небо. Индеец взялся за весла и поспешил отвезти своего безгласного товарища на борт «Медузы».

Когда ныряльщик пришел, наконец, в себя, он рассказал, что произошло с ним под водой.

Собирая жемчужные раковины, он увидал, что из-за скалы к нему приближается огромная акула. Прежде чем он успел подняться на колени и ухватиться за нож, между ним и акулой неожиданно появилось неведомое чудовище. Оно было похоже на человека, но на лице чудовища были огромные выпуклые глаза, его руки оканчивались лягушечьими лапами, с длинными пальцами, а тело отливало серебром рыбьей чешуи.

— А ноги? — спросил один из ловцов.

— Ноги? — пытался вспомнить ныряльщик, — ног у чудовища совсем не было. Вместо ног был хвост с двумя змеями на конце!

— И что же сделало чудовище?

— Оно бросилось к акуле, махнуло чем-то блестящим и распороло акуле брюхо…

— Кого же больше ты испугался? Акулы или чудовища? — забрасывали ныряльщика вопросами.

— Чудовища, — без колебания ответил тот. — Чудовища, хотя оно и спасло мне жизнь. Это был он…

— Морской дьявол? — спросил испанец.

— Морской бог, который приходит на помощь бедным, — поправил индеец.

Весть о появлении «морского дьявола» быстро разнеслась по лодкам, плававшим в заливе. Ловцы поспешили к шхуне и подняли лодки на борт.

Все обступили ныряльщика, спасенного «морским дьяволом», и заставляли его без конца повторять рассказ. И он повторял, внося все новые и новые подробности. Он вспомнил, что из ноздрей чудовища вылетало красное пламя, а зубы были острые и длинные, в палец величиной.

Педро Зурита, обнаженный по пояс, в коротких белых штанах, туфлях па босу ногу и в высокой, широкополой соломенной шляпе на голове, шаркая туфлями, ходил по горячей палубе, прислушиваясь к разговорам.

Чем больше увлекался рассказчик, снабжая чудовище все новыми устрашающими чертами, тем более убеждался дон Педро, что все это выдумано ловцом, испуганным приближением акулы.

«Впрочем, может быть, и не все выдумано. Акуле кто-то вспорол брюхо. Об этом говорит порозовевшая вода залива. Индеец врет; но во всем этом есть какая-то доля правды. Загадочная история, чорт возьми!».

Размышления Зурита были прерваны мелодичным звуком рога, вдруг раздавшимся из-за скалы.

Все разговоры смолкли, лица побледнели. Разноплеменные и разноязычные ловцы с суеверным ужасом смотрели на скалу, откуда донесся звук трубы.

Недалеко от скалы, на поверхности океана, резвилось стадо дельфинов. Один дельфин отделился от стада, громко фыркнул, как бы отвечая на призывный сигнал трубы, быстро поплыл к скале и скрылся за ее утесом. Прошло еще несколько мгновений напряженного ожидания, и вдруг ловцы увидали картину, которая заставила их окаменеть от удивления.

Из-за скалы показался дельфин. На его спине сидело верхом, как на лошади, странное существо, довольно близко напоминавшее описание ловца: чудовище обладало телом человека — красивым, молодым и гибким. Но на лице, действительно, были огромные, как часы-луковица, глаза, сверкавшие в лучах солнца подобно фонарям автомобиля, кожа отливала нежным голубым серебром, а кисти рук были похожи на лягушечьи, — темно-зеленые, с длинными пальцами и перепонками между ними, Ноги — нормально развиты. Ступни ног были в воде. Оканчивались ли они хвостами, или были обычного человеческого вида, осталось неизвестным.

Необычайное существо держало в руке длинную витую раковину. Оно еще раз протрубило в эту раковину, засмеялось веселым человеческим смехом и вдруг крикнуло на чистом испанской языке:

— Скорей, Лидинг^[8], вперед!

Похлопав лягушечьей рукой по темной, лоснящейся спине дельфина, оно пришпорило его бока ногами. И дельфин, как хорошо выезженная лошадь, прибавил скорость.

Это было слишком! Невольный крик восклицания вырвался из груди ловцов. Наездник-чудовище обернулся и, увидав людей, с быстротой ящерицы соскользнул с дельфина, прикрывшись его телом. Из-за спины дельфина показалась зеленая рука, ударившая животное по спине. Послушный этому движению, дельфин погрузился в океан вместе с чудовищем.

Странная пара сделала полукруг под водой и скрылась за подводной скалой.

Весь этот необычайный выезд занял не более минуты, но его было достаточно, чтобы довести людей до границы безумия.

Ловцы кричали, бегали по палубе, хватались за голову. Суеверные индейцы упали на колени и заклинали «бога моря» пощадить их. Молодой мексиканец от испуга влез на мачту и безумно кричал, негры скатились в трюм и забились в угол, сверкая белками.

О лове нечего было и думать. Педро и Бальтазар с трудом водворили порядок. «Медуза» снялась с якоря и, гонимая ужасом, направилась на север…

III. Мечты Педро Зурита

Капитан «Медузы» удалился к себе в каюту, чтобы привести мысли в порядок и обдумать происшествие.

— От этого с ума сойти можно, — проговорил Зурита, выливая себе на голову кувшин теплой воды. — Морское чудовище, которое говорит на чистейшем кастильском наречии!.. Это чудовище, по-видимому, чувствует себя одинаково хорошо в океане и над водой. И оно умеет говорить по-испански, — значит, с ним можно объясняться. Что, если бы?.. — у Зурита даже дух захватило. — Что если бы поймать чудовище, приучить и заставить ловить жемчуг! Одна эта жаба, способная жить в воде, может заменить целую артель ловцов. И потом какая выгода! Каждому ловцу жемчуга, как-никак, приходится давать четверть улова. А жаба ничего не стоила бы. Ведь этак, чорт возьми, можно нажить в самый короткий срок сотни тысяч, миллионы золотых пезо^[9]!

Зурита дал волю своим мечтам. До сих пор он надеялся разбогатеть, найдя жемчужные раковины в таких местах, где они еще не добывались никем. Ехать в Калифорнийский залив или к островам Фомы и Маргерита, у берегов Венецуелы, где добывается лучший американский жемчуг, Зурита не мог. Для этого нужно было иметь не такую «старую галошу», как его шхуна. Необходима также большая партия ловцов, — словом, нужно поставить дело на широкую ногу. Для этого у Зурита не было средств. И он принужден был «болтаться» у берегов Аргентины. Но теперь… теперь он мог бы обогатиться в один год, если бы только удалось поймать «морского дьявола».

Он станет богатейшим человеком Аргентины, быть может даже двух Америк. Деньги проложат ему дорогу к власти. Имя дон Педро Зурита будет у всех на устах. Но надо вести очень осторожную игру, и, прежде всего, сохранить тайну.

Зурита поднялся на палубу, собрал весь экипаж, вплоть до кока, и сказал:

— Вы знаете, какая участь постигла тех, которые распространяли слухи о «морском дьяволе»? Их арестовала морская полиция, и они сидят в тюрьме. Я должен предупредить вас, что то же будет с каждым из вас, если бы хоть одним словом обмолвитесь о том, что видали «морского дьявола». Вас сгноят в тюрьме. Понимаете? Поэтому, если дорожите собою, — никому ни слова о «дьяволе».

«Да, к счастью, им и не поверят, все это слишком фантастично», — подумал Зурита и, позвав к себе в каюту Бальтазара, его одного посвятил в свой план.

Бальтазар внимательно выслушал капитана и, помолчав, ответил:

— Да. Это хорошо. «Морской дьявол» сто́ит больше сотни ловцов. Хорошо иметь у себя на службе дьявола. Но как поймать его?

— Сетью, — ответил Зурита.

— Он разрежет сеть, как распорол брюхо акулы.

— Мы можем заказать металлическую сеть.

— А кто будет его ловить? У наших ныряльщиков при одном слове «дьявол» подгибаются колени. Озолотите ловцов, — они не согласятся.

— А ты, Бальтазар?

Индеец пожал плечами.

— Мне еще никогда не приходилось охотиться на морских дьяволов. Подстеречь и убить его — просто. Но, ведь, вам надо захватить его живьем.

— Но ты не боишься его, Бальтазар? Что ты думаешь о «морском дьяволе»?

— А что я могу думать об акуле, которая ходит по лесу и смеется? Что я могу думать о летающем над морем ягуаре? Неведомый зверь страшней. Но я не откажусь от охоты.

— Я щедро вознагражу тебя. — Зурита пожал руку Бальтазару и продолжал развивать перед ним свой план:

— Чем меньше будет участников в этом деле, тем лучше. Ты переговори со своими аракуанцами. Они храбры и сметливы. Выбери человек пять, не больше. Если не согласятся наши, найди со стороны. «Дьявол» держится у берегов. Прежде всего, надо выследить, где его логово. Тогда нам легко будет захватить его в сети.

Зурита и Бальтазар быстро принялись за осуществление плана. В Буэнос-Айресе, по указанию Зурита, изготовили из железного каркаса и проволок вершу, похожую на бочку огромных размеров с открытым верхним днищем. Внутри этой верши Зурита укрепил еще несколько пеньковых сетей, чтобы «дьявол» запутался в них, как муха в паутине. Ловцы были рассчитаны. Из экипажа «Медузы» Бальтазару удалось уговорить только двух индейцев из племени аракуана принять участие в охоте на «дьявола». Еще троих он навербовал в Буэнос-Айресе.

Выслеживание «дьявола» Зурита решил начать в том заливе, где впервые увидал его. Чтобы не возбудить подозрения «дьявола», шхуна бросила якорь в нескольких километрах от небольшого залива. Зурита и его спутники от времени до времени занимались рыбной ловлей, — как будто это и было целью их плаванья. В то же время трое из них, по очереди, прячась за камнями на берегу, зорко следили за тем, что делается в водах залива.

Была вторая неделя на исходе, а «дьявол» не подавал о себе вести.

Бальтазар завязал знакомство с прибрежными жителями, фермерами-индейцами, продавал им подешовке рыбу и, беседуя с ними о разных вещах, незаметно переводил разговор на «морского дьявола». Из этих разговоров старый индеец узнал, что место для выслеживания было выбрано правильно: многие индейцы, живущие вблизи залива, слышали звуки рога и видали следы ног на песке. По их уверениям, пятка «дьявола» была человеческая, но пальцы значительно удлинены. Иногда на песке индейцы замечали углубления от спины, — «дьявол» лежал на берегу.

«Дьявол» не причинял вреда прибрежным жителям, и они перестали обращать внимание на оставляемые им следы. Но видеть его никому не удавалось.

В начале третьей недели «дьявол», наконец, напомнил о себе.

После дневного лова Бальтазар оставил лодку, полную рыбой, у берега. Рано утром за рыбой должны были притти покупатели. Бальтазар пошел на ферму навестить знакомого индейца, а когда вернулся на берег, лодка была пуста. Бальтазар сразу решил, что это дело лап «дьявола».

— Неужели он сожрал столько рыбы? — удивился Бальтазар.

В ту же ночь один из дежурных индейцев слыхал звук трубы южнее залива. Еще через два дня, рано утром, молодой аракуанец сообщил Зурита, что ему, наконец, удалось выследить «дьявола». Он приплыл на дельфине. На этот раз «дьявол» не сидел верхом, а плыл рядом с дельфином, ухватившись рукой за «упряжь» — широкий, кожаный ошейник. В заливе «дьявол» снял с дельфина ошейник, похлопал животное и скрылся в глубине залива, у подошвы отвесной скалы.

Дельфин выплыл на поверхность и ушел в море.

Зурита, выслушав аракуанца, сказал:

— Сегодня днем «дьявол» едва ли выплывет из своего убежища. Надо воспользоваться случаем и осмотреть дно залива. Кто возьмется за это?

Желающих опуститься на дно моря, рискуя встретиться лицом к лицу с неведомым чудовищем, не находилось.

Перед испытующим взглядом Педро все глаза опускались.

Неожиданно Бальтазар выступил вперед.

— Я опущусь на дно, — сказал он. — «Дьявол» не страшней акулы.

Все ловцы отправились к скале, у подножья которой скрылся «дьявол». Бальтазар привязал на высоте своей груди веревку, чтобы можно было быстро вытащить его, если бы он оказался раненым, взял в руки нож, зажал меж ног камень и опустился на дно без водолазного костюма.

Аракуанцы с нетерпением ожидали его возвращения, вглядываясь в пятно, мелькавшее в голубоватой мгле затененного скалами залива. Прошло сорок, пятьдесят секунд, минута, — Бальтазар не возвращался. Наконец, он дернул веревку и был поднят на поверхность. Отдышавшись, Бальтазар сказал:

— Узкий проход ведет в подземную пещеру. Там темно, как в брюхе акулы. «Морской дьявол» мог скрыться только в эту пещеру. Вокруг нее — гладкая стена.

— Отлично, — воскликнул Зурита. — Там темно, — тем лучше. Мы расставим наши сети, и рыбка попадется.

Вскоре после захода солнца проволочная верша была опущена на крепких веревках в воду и подведена открытым краем ко входу в пещеру. Концы веревок закрепили на берегу. К веревкам Бальтазар привязал колокольчики, которые должны были зазвонить при малейшем прикосновении к верше.

Зурита, Бальтазар и пять аракуанцев уселись на скале в молчаливом ожидании.

Темнота быстро сгущалась. Серп месяца пролил на гладь океана трепет своих лучей. Было тихо. Всех охватило необычайное волнение. Быть может, сейчас они увидят сказочное существо, наводившее ужас на рыбаков и искателей жемчуга.

Медленно текли ночные часы. Нервное напряжение падало. Людей охватывала дремота.

Вдруг колокольчики зазвенели. Люди вскочили, как под ударом электрического тока, бросились к веревкам и начали поднимать вершу. Она была тяжела. Веревки вздрагивали. Кто-то трепыхался в сети.

Вот верша показалась на поверхности океана, а в ней, при бледном свете месяца, билось тело получеловека-полуживотного, сверкавшее большими глазами и серебром чешуи. «Дьявол» делал невероятное усилие, чтобы освободить руку, запутавшуюся во внутреннюю пеньковую сеть. Это удалось ему. Он вынул нож, висевший у бедра на тонком ремешке, и торопливо стал резать сеть. Освободившись от веревочных пут, «дьявол» вонзил нож в проволоку.

— Не берет ножичек? — торжествующе сказал Бальтазар, увлеченный охотой.

Но, к его удивлению, нож одолел проволочную преграду. Ловкими движениями «дьявол» расширял дыру, в то время, как ловцы спешили скорее поднять вершу на скалу.

— Сильнее! Скорее же! — кричал Бальтазар.

Но в тот самый момент, когда, казалось, добыча была уже в их руках, «дьявол» провалился в прорезанную дыру, упал в воду, подняв каскад сверкавших брызг, и исчез в глубине.

Ловцы в отчаяньи опустили вершу.

— Хороший нож! Проволоку режет! — с восхищением сказал Бальтазар. — Подводные кузнецы лучше наших. Как бритва режет!

Дон Педро, опустив голову, смотрел на воду с таким видом, как будто там потонуло все его богатство.

Потом резким движением Зурита поднял голову, дернул ус и топнул ногою.

— Так нет же, нет! — крикнул он. — Скорее ты подохнешь в своей подводной пещере, чем я отступлюсь! Я не пожалею денег, я выпишу водолазов, я весь залив покрою сетями и капканами, а ты не уйдешь от моих рук!

Зурита был смел, настойчив и упрям.

Недаром в жилах Зурита текла кровь испанских завоевателей!

IV. Доктор Сальватор

Зурита приводил в исполнение свою угрозу. Он возвел на дне залива проволочные заграждения, протянул во всех направлениях сети, наставил капканы. Но жертвами всех этих ухищрений были только рыбы, попадавшие в сети и капканы. «Морской дьявол» как будто провалился сквозь землю. Он больше не показывался и ничем не напоминал о себе. Напрасно прирученный дельфин каждый день появлялся в заливе, нырял и фыркал, как бы приглашая своего необычайного друга совершить прогулку. Двуногий друг не показывался, и дельфин, сердито фыркнув в последний раз, уплывал в открытое море.

Погода испортилась. Восточный ветер раскачал гладь океана; воды залива были мутны от песка, поднявшегося со дна океана. Пенистые гребни волн скрывали то, что делалось под водой.

Зурита часами простаивал на берегу, глядя на гряды волн. Огромные, пенящиеся, они шли, одна задругой, до предельной черты и обрушивались шумным водопадом, выдавливая из-под себя нижние слои воды, которая катилась дальше по сырому песку с змеиным шипеньем, ворочая гальки и раковины и подкатываясь к самым ногам Зурита.

И подобно этим волнам, чередой приходили в голову Зурита все новые и новые планы овладеть «дьяволом» и разбивались, дойдя до какой-то предельной черты.

— Нет, это никуда не годится, — говорил Зурита. — К чорту сети! «Дьявол» живет на дне меря. «Дьят бол» не желает выходить из своего убежища. Значит, чтобы овладеть им, нужно пойти к нему, — опуститься на дно. — И, обратившись к Бальтазару, мастерившему новый, сложный капкан, Зурита сказал:

— Отправляйся немедленно в Буэнос-Айрес и привези оттуда два водолазных костюма с резервуарами кислорода. Они дороже, но безопасней. Кишку «дьявол» может перерезать. Притом нам, возможно, придется совершить небольшое подводное путешествие. Да не забудь захватить электрические фонари.

— Вы собираетесь в гости к «дьяволу»? — спросил Бальтазар.

— С тобой, конечно, старина…

Бальтазар кивнул головой и отправился в путь.

Он привез водолазные костюмы, фонари и пару длинных, замысловато-искривленных ножей, сделанных из бронзы, крепкой, как сталь.

— Теперь уже не умеют делать таких, — сказал он, указывая на ножи. — Это древние ножи аракуанцев. Вот такими штуками мои прадеды вспарывали когда-то животы белым дьяволам, вашим прадедушкам, — не в обиду вам будь сказано.

Зурита не понравилась эта историческая справка, но качество ножей он одобрил.

— Ты очень предусмотрителен, Бальтазар…

На другой день, на заре, несмотря на довольно сильную волну, Зурита и Бальтазар надели водолазные костюмы и опустились на дно моря.

Не без труда распутали они стоявшие у входа в подводную пещеру сети и влезли в узкий проход. Их окружала полная темнота. Став на ноги и вынув ножи, водолазы засветили фонари. Испуганные светом, мелкие рыбы метнулись в сторону, а потом приплыли к фонарю, суетясь в его голубоватом луче, как рой насекомых.

Зурита отогнал их рукой: сверкая чешуей, они мешали видеть. Пещера была довольно значительных размеров, не менее четырех метров высоты и пяти-шести метров ширины. Путники осмотрели углы. Пещера была пуста и необитаема, если не считать большого количества мелкой рыбы, которая, очевидно, укрывалась здесь от морского волнения и хищников.

Осторожно ступая, Зурита и Бальтазар продвинулись вперед. Пещера постепенно суживалась. Вдруг Зурита в изумлении остановился. Толстая железная решетка преграждала путь.

Зурита не поверил своим глазам. Он схватил рукой за железные прутья и начал дергать их, пытаясь сломать железную преграду. Но решетка не поддавалась. Осветив ее фонарем, Бальтазар убедился, что решетка прочно вделана в обтесанные каменные стены пещеры и имеет петли и внутренний запор.

Они стояли перед новой загадкой.

«Морской дьявол» должен быть не только разумным, но и исключительно одаренным существом. Он сумел приручить дельфина, ему известна обработка металлов. Наконец, он мог создать на дне моря крепкие железные преграды, охраняющие его жилище. Но ведь это невероятно! Не мог же он ковать железо под водой! Значит, или он живет не в воде, или, по крайней мере, надолго выходит из воды на землю.

У Зурита стучало в висках, как будто в его водолазном колпаке не хватало кислорода, хотя они пробыли в воде всего несколько минут, и резервуары были полны.

Зурита подал знак Бальтазару, и они вышли из подводной пещеры, — больше здесь делать было нечего, — и поднялись на поверхность.

Аракуанцы, с нетерпением ожидавшие их, очень обрадовались, увидав смелых водолазов невредимыми.

Сняв колпак и отдышавшись, Зурита спросил:

— Что ты на это скажешь, Бальтазар?

Аракуанец развел руками.

— Я думаю, что нам долго придется сидеть на этой скале. «Дьявол», наверно, питается рыбой, а рыбы там хватит и «дьяволу», и его бабушке. Голодом нам его не выманить из пещеры. Разве взорвать решотку динамитом?..

— А не думаешь ли ты, Бальтазар, что пещера может иметь два выхода: один — в залив, а другой — на поверхность земли?

Бальтазар об этом не подумал.

— Так надо подумать. Как это мы раньше не догадались осмотреть окрестности, — сказал Зурита.

И поиски были направлены в другую сторону.

Изучая окрестности, Зурита обратил внимание на высокую стену из белого камня, опоясывающую огромный участок земли, не менее десяти гектаров. Зурита обошел стену. Она изгибалась в виде подковы, концы которой выходили к морю. На всем ее протяжении он нашел только одни ворота, сделанные из толстых листов железа. В воротах была маленькая железная дверь, с прикрытым изнутри «волчком».

«Настоящая тюрьма — или крепость, — подумал Зурита. — Странно. Фермеры не строят таких толстых и высоких стен. В стене ни просвета, ни щели, через которые можно было бы заглянуть внутрь».

Кругом — безлюдная, дикая местность; голые серые скалы, поросшие кое-где колючим кустарником и кактусами. Внизу — залив.

Зурита несколько дней бродил вокруг стены и следил за железными воротами. Но ворота не раскрывались, никто не входил и не выходил через железную калитку, ни одного звука не долетало из-за стены.

Вернувшись вечером на палубу «Медузы», Зурита спросил Бальтазара:

— Ты знаешь, кто живет в крепости над заливом?

— Знаю, я спрашивал уже об этом индейцев на фермах. Там живет Сальватор.

— Кто он, этот Сальватор?

— Бог, — ответил Бальтазар.

Зурита в изумлении высоко поднял свои черные, пушистые брови.

— Ты шутишь, Бальтазар?

Индеец едва заметно улыбнулся.

— Я говорю то, о чем слышал. Многие индейцы называют Сальватора божеством, спасителем.

— Отчего же он спасает их?

— От смерти. Они говорят, что Сальватор держит в своих руках жизнь и смерть. Он может делать чудеса. Хромым он дает новые ноги, — хорошие, быстрые ноги, слепым — глаза, зоркие, как у коршуна. Он даже воскрешает мертвых, и они открывают глаза и начинают есть, пить и радоваться солнцу…

— Каррамба! — проворчал Зурита, подбивая пальцами снизу вверх усы. — В заливе — «морской дьявол», над заливом — бог, чародей… Не думаешь ли ты, Бальтазар, что «дьявол» и «бог» могут находиться в дружбе?

Бальтазар тряхнул головой, как бы отгоняя назойливую муху.

— Я думаю, что нам надо поскорее убраться отсюда, пока наши мозги еще не свернулись, как скисшееся молоко, от всех этих чудес…

— Видел ли ты сам кого-нибудь из исцеленных Сальватором?

— Да, видал. Мне показывали человека, которому акула откусила ногу. Он побывал у Сальватора, и теперь этот человек бегает, как нанду^[10]. У него новая, живая нога. Я видел воскрешенного индейца. Когда его несли к Сальватору, этот индеец был холодный труп, с раскроенным черепом и мозгами наружу. Теперь он живой и веселый. Женился после смерти. Хорошую девушку взял… И еще я видел детей индейцев…

— Значит, Сальватор принимает у себя посторонних?

— Только индейцев. И они идут к нему из близких и далеких мест: с Огненной Земли и Амазонки, Параны и Ориноко.

Получив эти сведения от Бальтазара, Зурита решил съездить в Буэнос-Айрес. Там ему удалось узнать еще кое-какие подробности о Сальваторе. Зурита не ошибся, предположив, что Сальватор — доктор, который лечит индейцев и пользуется среди наиболее невежественных племен славой чудотворца. Зурита обратился, к знакомым врачам и узнал от них, что Сальватор не простой врач, но профессор, притом талантливейший и даже гениальный хирург, хотя человек с большими чудачествами, как многие выдающиеся люди.

Имя Сальватора широко известно в научных кругах Старого и Нового Света. В Америке он прославился своими чрезвычайно смелыми хирургическими операциями. Когда положение больных считалось безнадежным и профессора отказывались производить операцию, — вызывали Сальватора. Он никогда не отказывался. Его смелость и находчивость были беспредельны. За время империалистической войны он был на французском фронте, где занимался почти исключительно операциями по трепанации^[11] черепа. Не один десяток тысяч человек обязаны ему своим спасением.

После заключения мира он уехал к себе на родину, в Аргентину. Хотя корыстолюбцем он никогда не был, однако, своей практикой Сальватор нажил огромное состояние. Он купил большой участок земли недалеко от Буэнос-Айреса, обнес его огромной стеной, — одно из чудачеств профессора, — и поселился там, прекратив всякую практику и занимаясь исключительно научной деятельностью в своих прекрасно оборудованных лабораториях. Единственно, кого он лечил и принимал — это индейцев, которые называли его вторым богом, сошедшим на землю.

Все эти сведения дополняли и подтверждали то, что узнал Зурита от Бальтазара.

Зурита удалось узнать еще одну подробность, касающуюся жизни Сальватора. На том месте, где сейчас находятся обширные владения Сальватора, до войны стоял небольшой дом с садом, также обнесенный каменной стеной. Во время отсутствия Сальватора, уезжавшего на войну, дом этот сторожили негр и несколько огромных собак. Ни один человек не пропускался этими неподкупными стражами во двор.

В настоящее время Сальватор окружил себя еще большей таинственностью. Он не принимает к себе даже бывших товарищей по университету.

Собрав все эти сведения, Зурита решил:

— Если Сальватор — врач, он не имеет права отказаться принять больного. Почему бы мне и не «заболеть»? Я проникну к Сальватору под видом больного, а там — там мы посмотрим!

Он отправился к железным воротам, охранявшим владения Сальватора и начал стучать. Стучал долго и упорно, но ему никто не открывал. Взбешенный Зурита взял большой камень и начал бить им в ворота, подняв шум, который мог бы разбудить мертвых.

Где-то далеко за стеной залаяли собаки, послышались мягкие шаги, и волчок в двери приокрылся.

— Что надо? — спросил кто-то на ломаном испанском языке.

— Больной, отоприте скорей! — ответил Зурита.

— Больные так не стучат, — спокойно ответил тот же голос и в волчке показался чей-то глаз. — Доктор не принимает.

— Он не имеет права отказать в помощи больному! — горячился Зурита.

Волчок закрылся, шаги удалились. Только собаки продолжали неистово лаять. Зурита, истощив весь запас ругательств, вернулся на шхуну и заперся в своей каюте.

Жаловаться на Сальватора в Буэнос-Айрес? Но это не приблизит к цели. Зурита трясло от гнева. Его черным усам грозила серьезная опасность, так как в волнении он немилосердно дергал их, и они опустились вниз, как стрелка барометра, показывающая низкое давление.

Понемногу он успокоился и начал обдумывать, что ему предпринять дальше. По мере того, как он думал, его коричневые от загара пальцы взбивали растрепанные усы все выше. Барометр поднимался!

Наконец, он вышел на палубу и неожиданно для всех отдал приказ сниматься с якоря.

«Медуза» отправилась в Буэнос-Айрес.

— Наконец-то! — сказал Бальтазар. — Пусть чорт поберет всех богов и дьяволов морских, земных и небесных!

V. Подаренная жизнь

По пыльной дороге, вдоль тучных полей пшеницы, кукурузы и овса шел старый, изможденный индеец. Одежда его была изорвана. На руках он нес больного ребенка, прикрывая его от жгучих лучей солнца стареньким одеялом. Глаза ребенка были полузакрыты. На горле виднелась огромная опухоль. От времени до времени, когда старик оступался, ребенок хрипло стонал и приоткрывал веки, опушенные длинными, черными ресницами. Старик останавливался и заботливо дул в лицо ребенка, чтобы освежить его.

— Только бы донести живым! — прошептал старик, ускоряя шаги.

Подойдя к железным воротам, индеец переложил ребенка на левую руку и ударил в железную калитку четыре раза.

Волчок в калитке приоткрылся, чей-то глаз мелькнул в отверстии, заскрипели засовы, и калитка открылась.

Индеец робко переступил порог. Перед ним стоял одетый в белый халат старый негр с белыми курчавыми волосами.

— К доктору… Ребенок больной, — сказал индеец.

Негр молча кивнул головой, запер дверь и махнул рукой.

Когда дошла очередь, негр в белом халате подошел к индейцу с ребенком и жестом пригласил его следовать за собой.

Индеец осмотрелся. Они находились на небольшом дворе, устланном широкими каменными плитами. Этот двор был обнесен с одной стороны высокой, наружной стеною, а с другой — стеною пониже, отгораживавшей двор от внутренней части усадьбы. Ни травы, ни кустика зелени, — настоящий тюремный двор. В углу двора, у ворот второй стены, стоял белый дом, с большими, широкими окнами. Возле дома на земле расположились несколько индейцев — мужчин и женщин. Некоторые из них были с детьми. Все они пришли сюда за исцелением.

Индеец вошел в большую комнату, с полом из каменных плит. Посреди комнаты стоял узкий, длинный стол, покрытый белой простыней. Открылась вторая дверь, застекленная матовыми стеклами, и в комнату вошел доктор Сальватор, в белом халате, — высокий, широкоплечий, смуглый. За исключением черных бровей и ресниц, на голове Сальватора не было ни одного волоска. Он брил не только усы и бороду, но и волосы на голове. И брил, по-видимому, постоянно, так как кожа на голове была покрыта таким же загаром, как и лицо. Довольно большой нос с горбинкой, несколько выдающийся, острый подбородок и плотно сжатые губы придавали лицу жесткое и даже хищное выражение. Карие глаза смотрели холодно и с каким-то жадным любопытством. Индейцу стало, не по себе под этим взглядом, который, казалось, пронизывал человека насквозь, прощупывал каждый мускул, каждый орган, врезался, как скальпель, анатомировал.

Индеец низко наклонился и протянул ребенка. Сальватор быстрыми, уверенными и в то же время осторожными движениями взял больную девочку из рук индейца, развернул тряпки, в которые был завернут ребенок, бросил их на руки индейца, положил девочку на стол и наклонился над нею. Он стал в профиль к индейцу. И индейцу вдруг показалось, что это не доктор, а кондор наклонился над горлицей… Еще минута, и кондор вонзит когти и острый клюв в маленькое тело…

Сальватор начал прощупывать пальцами опухоль на горле ребенка. Эти пальцы также поразили индейца. Они были длинные, но опухшие и красные от постоянного обмывания спиртом. Главное же — пальцы были необычайно подвижны. Казалось, они могли сгибаться в суставах не только вниз, но и вбок и даже вверх. Как будто руки Сальватора оканчивались двумя клубками красных змей, находившихся в постоянном движении. Далеко не робкий индеец напрягал все усилия, чтобы не поддаться чувству страха, который внушал этот необычайный человек.

— Прекрасно… Великолепно… — говорил Сальватор, как будто любуясь опухолью и перебирая ее пальцами, как опытный музыкант струны инструмента. Окончив осмотр, Сальватор повернул лицо к индейцу и сказал:

— Сейчас новолуние. Приходи через месяц, в новолуние, и ты получишь свою девочку здоровой. — И, ухватив ребенка, как коршун, он унес ее за стеклянную дверь, где помещались ванная и операционная.

А негр уже вводил в комнату новую пациентку — старую индеянку с больной ногой.

Индеец низко поклонился стеклянной двери, закрывшейся за Сальватором, и вышел со смешанным чувством ужаса и преклонения перед доктором…

Ровно через двадцать восемь дней открылась та же стеклянная дверь, и навстречу индейцу выбежала девочка. Он схватил ее на руки, расцеловал, осмотрел горло. От опухоли не осталось следа. Только небольшой, едва заметный красноватый шрам напоминал об операции. Следом за девочкой вышел Сальватор. На этот раз лицо его не показалось индейцу хищным. Доктор даже улыбнулся и, потрепав курчавую головку девочки, сказал:

— Ну, получай твою девчонку. Ты во-время принес ее. Еще бы несколько часов, и даже я не в силах был бы вернуть ей жизнь.

Лицо старого индейца покрылось морщинами, губы задергались, из глаз полились слезы. Прижимая ребенка к груди, индеец вдруг упал на колени перед Сальватором и прерывающимся от слез голосом сказал:

— Вы спасли жизнь моей внучке, а в ней и моя жизнь. Что может предложить вам в награду бедный индеец, кроме своей жизни?

Сальватор поднял брови.

— На что мне твоя жизнь?

— Я знаю, я стар, но я еще силен, — ответил индеец, не поднимаясь с пола. — Я отнесу внучку к матери — моей дочери — и вернусь к вам. Я хочу отдать вам весь остаток дней моих за то добро, которое вы мне сделали. Я буду служить вам, как преданная собака. Прошу вас, не откажите мне в этой милости.

Сальватор задумался. Он очень неохотно и осторожно брал новых людей. Хотя работа нашлась бы. Да и немало работы, — Джим не справляется в саду. Доктор предпочел бы негра, но и этот индеец кажется человеком подходящим.

— Ты даришь мне жизнь и просишь, как о милости, принять твой подарок. Хорошо. Будь по-твоему. Когда ты можешь притти?

— Еще не окончится первая четверть луны, как я буду здесь, — сказал индеец, целуя край халата Сальватора.

— Как твое имя?

— Мое?.. Кристо, — Христофор.

— Ну, иди, Кристо. Я буду ждать тебя.

VI. Сад чудес

Когда Кристо явился через неделю, доктор Сальватор положил ему на плечо руку, сосредоточенно посмотрел в глаза и сказал:

— Слушай внимательно, Кристо. Я беру тебя на службу. Ты будешь получать готовый стол и хорошее жалованье…

Кристо замахал руками.

— Мне ничего не надо, сеньор, только бы служить у вас.

Но Сальватор крепко сжал ему плечо, близко придвинул свое лицо к лицу индейца и продолжал:

— Молчи и слушай. Ты будешь обеспечен всем. Но я ставлю одно непременное условие. Ты должен молчать о всем, что увидишь здесь.

— О, синьор! Скорее я отрежу свой язык и брошу его собакам, чем скажу хоть одно слово.

— Смотри же, чтобы с тобой не случилось такого несчастья, — загадочно сказал Сальватор. И, вызвав негра в белом халате, доктор сказал:

— Проводи его в сад и сдай на руки Джиму.

Негр молча поклонился, вывел индейца из белого дома, в котором доктор обычно принимал больных, провел через знакомый уже Кристо двор и постучал в железную калитку второй стены.

Из-за стены послышался лай собак, калитка скрипнула и медленно открылась; негр втолкнул Кристо за калитку, что-то гортанно крикнул другому негру, стоявшему за калиткой и ушел.

Кристо в испуге прижался к стене: с лаем, похожим на рев, к нему бежали огромные собаки красновато-желтого цвета, с темными пятнами. Если бы Кристо встретился с ними в пампасах, он ни на одну минуту не сомневался бы, что это ягуары. Но бежавшие к нему звери со шкурою ягуара лаяли по-собачьи. Однако, Кристо не было времени заниматься определением видов. Он бросился к соседнему дереву и начал взбираться по сукам с быстротой и ловкостью, которых нельзя было от него ожидать. В то же время негр зашипел на собак, как рассерженная кобра. Этот звук произвел на собак магическое действие. Они перестали лаять, легли на землю и положили головы на вытянутые лапы, искоса поглядывая на негра.

Негр опять зашипел, — на этот раз обращаясь к Кристо, сидевшему на дереве, и замахал руками, приглашая индейца слезать.

— Что ты шипишь, как змея? — сказал Кристо, не оставляя своего убежища. — Язык проглотил?

Негр сердито замычал и вновь замахал руками.

«Немой» — с удивлением подумал Кристо. И ему вспомнился разговор с Сальватором. Когда Кристо сказал, что готов отрезать себе язык, Сальватор ответил: «Смотри, чтобы с тобой не случилось такого несчастья». Что он хотел этим сказать? Неужели Сальватор вырезает языки у слуг, которые выдают его тайны? Быть может, и у этого негра вырезан язык?.. Кристо неудержимо захотелось бежать отсюда как можно скорее. Он даже измерил глазом расстояние, отделявшее дерево, на котором он сидел, от стены. Нет, не перепрыгнуть… А негр подошел к дереву и, ухватив индейца за ногу, нетерпеливо дергал ее вниз.

Приходилось покориться участи. Кристо спрыгнул с дерева, собрал морщины с лица в самую любезную улыбку, которую только мог выжать на своем старом лице, протянул руку и дружески спросил:

— Джим?

Негр утвердительно кивнул головой.

— Кристо! — сказал индеец, стукнув себя по груди кулаком, и крепко пожал руку негра. «Уж если попал в ад, надо заручиться чортовой дружбой», — думал он и продолжал вслух:

— Ты немой?

Негр не ответил. Кристо высунул свой язык и чиркнул по нем пальцем.

— Языка нет?

Негр молчал попрежнему.

«Как бы заглянуть ему в рот?» — думалось Кристо. Но Джим, видимо, не намерен был вступать даже в мимический разговор. Он взял Кристо за руку, подвел к красно-рыжим зверям, что-то прошипел им. Звери поднялись, подошли к Кристо, обнюхали его и спокойно отошли. «Познакомились!» — у Кристо немного отлегло от сердца.

Махнув рукой, Джим повел Кристо осматривать сад.

После унылого двора, уложенного камнями, этот сад поражал своей роскошью. Он шел, постепенно понижаясь, на восток, по направлению к берегу меря. Прекрасно содержимые дорожки, посыпанные красноватыми измельченными раковинами, расходились в разные стороны. У дороги были посажены причудливые кактусы и голубо-зеленые сочные агавы, поднимавшие, подобно канделябрам, метелки с бесчисленным множеством желтовато-зеленых цветов; целые рощи персиковых и оливковых деревьев прикрывали своею тенью густую траву, в темной зелени которой пестрели яркие цветы. Как зеркала, сверкали среди зелени травы водоемы, выложенные по краям белыми камнями. Высокие фонтаны освежали воздух.

Сад был наполнен разноголосыми криками, пением и щебетанием птиц, ревом, писком и визгом животных.

Кристо переходил от удивления к ужасу. Никогда ему не приходилось видеть столь необычайных птиц и животных.

Вот, сверкая медно-зеленой чешуей, перебежала дорогу шестиногая ящерица. С дерева свисала змея с двумя головами. Кристо в испуге отпрыгнул в сторону от этого двухголового пресмыкающегося, зашипевшего на него двумя красными пастями. Негр ответил змее более громким шипением, и змея, помахав в воздухе головами, развернула кольца, сползла с дерева и скрылась в густые заросли тростника. Еще одна длинная змея уползла с дорожки при виде Кристо, цепляясь двумя лапками. За проволочной сеткой хрюкал поросенок. Он уставился на Кристо единственным, большим глазом, сидевшим посреди лба. Пара лам промчалась по поляне, помахивая лошадиными хвостами. Из травы, из зарослей кустарников, с ветвей деревьев глядели ка Кристо необычайные гады, звери и птицы, чудовищное соединение в одном теле разных видов животных. Собаки с кошачьими головами, гуси с петушиной головой, рогатые кабаны, страусы-панду с клювами орлов, бараны с телом пумы…

Кристо казалось, что он бредит, что его одолевают кошмары. Он протирал глаза, мочил голову холодной водой фонтанов, но кошмары не исчезали. В водоемах он видел змей с рыбьей головой и жабрами, рыб с лягушечьими лапами, огромных жаб с телом, длинным, как у ящерицы…

И Кристо вновь охватило желание бежать отсюда.

Как бы давая отдых его напряженным нервам, Джим вывел Кристо на широкую площадку, усыпанную золотистым песком. Посреди площадки, окруженная пальмами, стояла вилла из белого мрамора, выстроенная в мавританском стиле. Сквозь стволы пальм виднелись изящные арки. Медные фонтаны, в виде дельфинов, выбрасывали каскады воды в прозрачные водоемы, с резвящимися в них золотыми рыбками. Самый большой фонтан перед главным входом изображал прекрасного юношу, сидящего, подобно мифическому тритону^[12], на дельфине, с витым рогом у рта. Эта группа, созданная руками хорошего художника, поражала своей живостью, стремительностью застывших в меди движений юноши и дельфина.

За виллой находилось несколько каменных построек — дома для слуг и амбары, — а дальше шли густые заросли колючих кактусов, доходившие до белой стены.

«Опять стена!» — подумал Кристо.

Джим ввел индейца в небольшую, прохладную комнату, жестами объяснил, что эта комната предоставляется ему, и удалился, оставив Кристо в состоянии полного обалдения.

VII. За третьей стеной

С течением времени Кристо привыкал к тому необычайному миру, который окружал его. Все звери, птицы и гады, наполнявшие сад, были хорошо приручены. С некоторыми из них у Кристо завязалась даже дружба. Собаки со шкурой ягуара, так напугавшие его в первый день, ходили за ним по пятам, лизали ему руки, ласкались. Ламы брали у него хлеб из рук. Попугаи слетали на плечо.

За садом и зверями ухаживали двенадцать негров, таких же молчаливых или глухих, как и Джим. Кристо никогда не слыхал, чтобы они разговаривали даже друг с другом. Каждый молча делал свою работу. Джим был чем-то вроде управляющего. Он наблюдал за неграми и распределял их обязанности. А Кристо, к его собственному удивлению, был назначен помощником Джима. Работы у Кристо было не так уж много, кормили его хорошо. И он не мог жаловаться на свою жизнь. Одно его беспокоило — это зловещее молчание негров. Мысль, что Сальватор отрезал всем им языки, не оставляла Кристо. И когда Сальватор изредка вызывал Кристо к себе, у бедного индейца всякий раз холодело сердце: «язык резать»! — думал он.

Впрочем, Кристо вскоре несколько успокоился за целость своего языка. Старый Джим очень любил опьяняющий напиток — пулькэ, который он сам добывал из сахарного сока агавы^[13], подвергая его брожению. Однажды Джим, после хорошей порции пулькэ, уснул в тени оливковых деревьев. Он лежал на спине, раскрыв рот. Кристо воспользовался этим, осторожно раскрыв сучком рот спящего еще шире, и убедился, что язык старого негра находится на месте.

День Сальватора, как и всех, работавших у него, был строго распределен. От семи до девяти утра доктор принимал больных индейцев, с девяти до одиннадцати оперировал, а затем уходил к себе в виллу и занимался там в лаборатории. Кристо, приглашаемый иногда для уборки в доме, поражался роскошью и великолепием огромных мавританских зал, с фонтанами среди пола, устланного у стен дорогими коврами. Но еще больше удивили Кристо лаборатории. Скорее их можно было назвать музеем. Питаемые физиологическим раствором, там пульсировали сердца людей и животных. Отрезанные руки и ноги продолжали жизнь, искусственно поддерживаемую. Иногда эти живые отрезки тела заболевали, и Сальватор лечил их, восстанавливал угасавшую жизнь. Однажды Кристо был перепуган трупом мальчика-индейца. Это тело, лишенное сердца и сознания, продолжало жить. Мало того, — когда Сальватор пропускал сквозь труп электрический ток, — руки и ноги трупа судорожно подергивались.

На Кристо все эти шевелящиеся покойники нагоняли тоску. Он предпочитал находиться среди живых уродов в саду.

Несмотря на все большее доверие, которое Сальватор оказывал индейцу, для него было запретным то, что творилось за третьей стеной. А между тем, это очень интересовало его. Подходя в полдень, когда все отдыхали, к высокой стене, Кристо слышал доносившиеся из-за стены детские голоса. И что особенно удивляло его, он улавливал индейские слова. Иногда в детские голоса вмешивались чьи-то еще более тонкие, визжащие и как будто спорившие с детьми на каком-то непонятном наречии.

Наконец, случай помог Кристо проникнуть и за эту загадочную третью стену.

Однажды Сальватор встретил Кристо в саду, подошел к нему и, глядя пронизывающе прямо в глаза, сказал.

— Ты уже месяц работаешь у меня, Кристо, и я доволен тобой. В нижнем саду заболел один из моих служащих. Ты заменишь его. Ты увидишь новые вещи. Но помни наш уговор: крепко держи язык за зубами, чтобы не потерять его…

— Я уже почти разучился говорить среди ваших немых слуг, сеньор, — ответил Кристо.

— Тем лучше. Молчание — золото. Чем крепче ты будешь молчать, тем больше ты получишь золотых пезо. Я надеюсь через две недели поставить на ноги моего больного слугу. А потом… Кстати, ты хорошо знаешь Анды?^[14]

— Я родился в горах, сеньор.

— Тем лучше. Мне нужно будет пополнить мой зверинец новыми животными и птицами. Я возьму тебя с собой. А теперь иди. Джим проводит тебя в нижний сад.

Кристо уже привык к неожиданностям. Но то, что он увидел в нижнем саду, еще раз поразило его своей необычайностью.

На большом, освещенном солнцем лугу резвились обезьяны и голые дети. Все дети, как заметил Кристо, принадлежали к различным индейским племенам. Среди них были и совсем маленькие, не более трех лет, и двенадцати-тринадцатилетние подростки. Каждый из них обладал какой-нибудь странной особенностью. У одних имелись длинные обезьяньи хвосты. Хвостатые дети прекрасно владели этим придатком: они отгоняли хвостом мух, пускали его в ход, как плеть, во время драки закручивали хвост кольцом, убегая друг от друга.

У нескольких детей ноги и руки были как будто выворочены в суставах. Эти дети могли сгибать руки в локте в любом направлении и вертеть руку в локтевом суставе с тою же подвижностью, как и кистью руки. Иные могли заворачивать голову и ноги в обратную сторону и бежать с одинаковою скоростью как вперед, так и назад, не поворачивая туловища. Наконец, были дети с необычайно развитыми ногами. Они делали, без разбега, гигантские прыжки, не менее двух с половиной метров высоты и четырех метров длины. Все эти странные дети прятали свои незамысловатые игрушки — цветные камушки и раковины — в карманы, имевшиеся в их собственной коже на боку и груди. Кристо заметил, что у одного ребенка кожа левой ноги была значительно белее правой.

Не менее странными существами были и обезьяны. Если некоторые дети обладали хвостами, то многие обезьяны, наоборот, были лишены этого украшения. У большинства обезьян на теле совершенно не было шерсти. Их гладкие тела отличались только различной окраской кожи. И Кристо не мог определить, — были ли это действительно обезьяны, или люди.

Удивительнее же всего было то, что все эти обезьяны, — одни лучше, другие хуже, — умели говорить. Они-то и вступали с детьми в споры, бранясь визжащими тонкими голосами. Но, в общем, они мирно уживались с детьми и ссорились с ними не больше, чем дети между собой.

«Если негры молчат, как рыбы, то каждая обезьяна здесь говорит за троих» — размышлял индеец.

Кристо обошел весь сад. Он был меньше, чем верхний, и еще более спускался по направлению к заливу, упираясь в отвесную, как стена, скалу.

Море было недалеко за этой стеной: сюда долетали звуки морского прибоя.

Обследовав через несколько дней эту скалу, Кристо убедился в том, что она искусственная. Четвертая стена охраняла какую-то новую тайну Сальватора. В густых зарослях глициний Кристо обнаружил низкую железную дверь, выкрашенную под серый цвет скал, совершенно сливавшийся с ними.

Кристо прислушался. Но, кроме шума прибоя, он ничего не слышал. Что находится за этой скалой? Куда ведет эта узкая дверь? На берег моря?..

Крик детей прервал мысли Кристо.

Дети, крича, с веселым испугом, смотрели на небо. Кристо поднял голову и увидел небольшой красный детский шар, летевший через сад. Ветер относил шар в сторону моря.

Этот шар почему-то очень взволновал Кристо. Он начал беспокоиться. И как только выздоровевший слуга вернулся, Кристо отправился к Сальватору и сказал ему:

— Сеньор, мы скоро поедем на Анды, быть может надолго. Разрешите мне повидаться с внучкой…

Сальватор нахмурился. Он не любил, когда его служащие уходили со двора, и потому предпочитал иметь одиноких. Кристо молчаливо выжидал, с преданностью собаки глядя в глаза Сальватора.

А Сальватор, как бы гипнотизируя Кристо взглядом, в третий раз сказал ему:

— Помни наш уговор. Береги язык. Иди. Возвращайся не позже, как через три дня. Подожди!.. — Сальватор удалился в другую комнату и вынес оттуда увесистый замшевый мешочек, в котором позванивали золотые пезо.

— Вот твоей внучке. И тебе… за молчание.

VIII. Заговор в пампасах

— Если он не придет и сегодня, я принужден буду отказаться от твоей помощи, Бальтазар, и пригласить более ловких и надежных людей, — говорил Зурита, нетерпеливо подергивая усы.

На этот раз Зурита был одет в белый городской костюм и шляпу-панаму. Он находился с Бальтазаром в окрестностях Буэнос-Айреса, в том месте, где обработанные, культурные поля кончаются и переходят в дикорастущие травы пампасов.

Бальтазар в белой блузе и синих полосатых штанах сидел у дороги и с молчаливым смущением пощипывал выжженную солнцем траву. Он сам начинал раскаиваться в том, что послал своего брата Кристо шпионом к Сальватору.

Кристо был на десять лет старше Бальтазара. Несмотря на свои годы, Кристо обладал большой физической силой и ловкостью. Притом он был хитер, как пампасовая кошка. И все же это был ненадежный человек. Быть может, таким сделало его соприкосновение с европейцами. В Кристо жил беспокойный дух его предков. Он не мог ужиться с той культурой, которую принесли с собой жители Старого Света. Он пробовал заниматься сельским хозяйством, это показалось ему скучным. Одно время держал кабачок в порту, но пристрастившись к вину, скоро разорился. Последние годы Кристо занимался самыми различными и темными профессиями, пуская в ход свою необычайную хитрость, а подчас и вероломство. Такой человек был подходящим для роли шпиона, но положиться вполне на него нельзя было. Если ему было выгодно, он мог предать интересы родного брата. Бальтазар знал это и потому волновался не меньше Зурита.

— Ты уверен, что Кристо видел пущенный тобою воздушный шар?

Бальтазар неопределенно пожал плечами. Ему хотелось скорее бросить всю эту затею, пойти домой, промочить горло холодной водой с вином и залечь пораньше спать.

Последние лучи заходящего солнца осветили клубы пыли, поднявшиеся из-за бугра. В то же время послышался резкий, протяжный свист.

Бальтазар встрепенулся.

— Это он!

— Наконец-то!

Кристо бодрой походкой приближался к ним. Он уже не был похож на изможденного старца. Еще раз лихо свистнув, Кристо подошел и поздоровался с Бальтазаром и Зурита.

— Ну что, познакомился ты с «морским дьяволом»? — спросил его Зурита.

— Еще нет, но он там. Сальватор хранит «дьявола» за пятью дверями. Большое дело сделано: я служу у Сальватора. Он верит мне. С больной «внучка» очень хорошо у меня вышло, и Кристо засмеялся, сощурив свои хитрые глаза.

— Где ты добыл свою «внучку»? — улыбаясь спросил Зурита.

— Денег не найдешь, а девчонок найдешь всегда, — ответил Кристо. — Мать ребенка не пожалела, что дала мне свою дочь на «излечение». Я получил от нее пять бумажных пезо, а девчонка — здорова.

О том, что он получил увесистый мешочек золотых пезо от Сальватора, Кристо умолчал.

— Чудеса у Сальватора. Настоящий зверинец. — И Кристо, покрутив головой, начал рассказывать о саде чудес…

— Все это очень интересно. — сказал Зурита, закуривая сигару, — но ты не видал самого главного: «дьявола». Что ты думаешь предпринять дальше, Кристо?

— Дальше? Небольшая прогулка в Анды. — И Кристо сообщил о плане Сальватора отправиться на охоту за зверями.

— Отлично! — воскликнул Зурита. — Усадьба Сальватора стоит одиноко. В его отсутствие мы нападем на усадьбу и похитим «морского дьявола».

Кристо отрицательно покачал головой.

— Ягуары оторвут вам голову, и вам нечем будет искать «дьявола». И с головой не найдете, если я не нашел.

Зурита затянулся сигарой, щурясь от дыма.

— Тогда вот что. Мы устроим засаду, когда Сальватор отправится на охоту, захватим его в плен и потребуем выкуп — «морского дьявола».

Кристо ловким движением вынул из бокового кармана Зурита торчавшую сигару.

— Грасиас, сеньора.^[15] Засада — это лучше. Но Сальватор обманет. Обещает выкуп и не даст. Эти черти-испанцы… — Кристо закашлялся.

— Но что же ты предлагаешь? — уже с раздражением спросил Зурита.

— Терпение, дон Педро. Сальватор верит мне, но только до четвертой стены. А за эту стену еще не пускает. Надо, чтобы доктор поверил мне, как себе самому.

— Ну?

— Вот. На Сальватора нападут бандиты, — и Кристо ткнул пальцем в грудь Зурита, — а я, — он ударил по своей груди, — честный аракуанец, спасу ему жизнь. Тогда для меня все двери будут открыты. Для Кристо не останется тайн в доме Сальватора! — «И кошелек мой пополнится золотыми пезо», — подумал индеец про себя.

— Что же, это неплохо.

И они условились, по какой дороге Кристо поведет Сальватора.

— Накануне того дня, когда мы выедем, я брошу через забор красный камень. Будьте готовы.

Несмотря на то, что план нападения был обдуман очень тщательно, одно непредвиденное обстоятельство едва не испортило дела.

Зурита, Бальтазар и десять головорезов, навербованных в порту, одетые в костюмы гаучо^[16] и хорошо вооруженные, верхом на лошадях, поджидали свою жертву в пампасах, на глухом участке дороги, вдали от жилья.

Стояла темная ночь. Всадники напрягали свой слух, ожидая услышать топот лошадиных копыт.

Но Кристо не знал, что Сальватор отправляется на охоту не так, как это делалось несколько десятков лет назад.

«Бандиты» неожиданно услышали быстро приближающийся шум мотора. Из-за пригорка ослепительно сверкнули огни фонарей. Огромный, черный автомобиль промчался мимо всадников прежде, чем они успели сообразить.

Зурита отчаянно бранился. Бальтазара это рассмешило.

— Не огорчайтесь, дон Педро, — сказал индеец. — Днем жарко, — они едут ночью. У Сальватора два солнца на машине. А днем будут отдыхать. Мы еще можем нагнать их.

И пришпорив лошадь, Бальтазар поскакал следом за автомобилем. За ним двинулись другие.

Часа через два всадники неожиданно заметили вдали костер.

— Это они. Стойте. Я проберусь ползком и узнаю, что там делается. Ждите меня.

И соскочив с лошади, Бальтазар пополз, как уж.

Через час он вернулся.

— Машина не везет. Что-то испортилось. Они будут ночевать. Кристо стоит на часах. Можно напасть.

Все остальное было разыграно, как по нотам. Сальватор, Кристо и три негра были скручены по ногам и рукам дикими «гаучо».

Один из наемных бандитов, игравший роль главаря шайки (сам Зурита предпочитал держаться в тени), потребовал от Сальватора невероятную сумму выкупа, равную чуть не годовому бюджету Аргентины.

— Я уплачу, освободите меня, — неожиданно ответил Сальватор.

— Это за тебя. Но столько же ты должен уплатить за твоих спутников, — сказал находчивый бандит.

Сальватор подумал.

— Сразу такой суммы я не могу дать.

— Тогда смерть ему! — закричали бандиты,

— Если не согласишься на наше требование, на рассвете ты будешь расстрелян, — сказал бандит.

Сальватор пожал плечами и ответил.

— Такой суммы у меня нет в наличности.

Спокойствие этого необычайного человека поразило даже видавшего виды бандита.

Бросив связанных позади автомобиля, бандиты принялись шарить и нашли запасы спирта для коллекций. Спирт этот был моментально распит, и пьяные бандиты свалились на землю. Это тоже входило в игру.

Незадолго до рассвета кто-то осторожно подполз к Сальватору.

— Это я, — тихо сказал Кристо. — Я развязал свои ремни. Я подкрался к бандиту с ружьем и убил его. Остальные пьяны. — И Кристо, разрезав ножом ремни, которыми был связан Сальватор, освободил его, а затем и негров.

Все быстро уселись в автомобиль, негр-шофер пустил мотор, машина рванулась и помчалась по дороге.

Сзади послышались крики и беспорядочная стрельба.

Сальватор крепко пожал руку Кристо.

IX. Человек-амфибия

Вернувшись из неудачной поездки, Кристо с нетерпением ожидал, когда доктор подойдет к нему и скажет:

«Кристо, ты спас мне жизнь. Теперь для тебя нет тайн в моих владениях. Идем, я покажу тебе «морского дьявола».

Но Сальватор не спешил оказать Кристо доверие. Он щедро наградил Кристо за спасение и как будто забыл о нем, углубившись в научные работы.

Кристо терпеливо ожидал, не переставая заниматься обследованием четвертой стены и замаскированной двери. Она долго не давалась ему. Но Кристо был настойчив и в конце концов открыл секрет. Однажды, ощупывая эту дверь, он нажал небольшую выпуклость. Дверь подалась и открылась. Она оказалась тяжелой, толстой, как дверь несгораемого шкапа. Кристо быстро проскользнул за дверь, которая автоматически захлопнулась за ним. Это несколько озадачило его. Он осмотрел дверь, нажимал на выступы, но дверь не открывалась.

— Каррамба! — выбранился по-испански Кристо, — сам себя запер в ловушку!

Но делать было нечего. Оставалось воспользоваться случаем и осмотреть этот последний участок владений Сальватора.

Кристо находился в саду с необычайно густой растительностью. Сад был расположен в небольшой котловине, со всех сторон окруженной довольно высокой стеной из искусственно сложенных скал. Эта последняя стена стояла, очевидно, на самом берегу залива, так как здесь были слышны не только прибой волн, но и шуршание галек.

В саду были посажены деревья и кустарники, которые обыкновенно растут на влажной почве. Среди больших тенистых деревьев, хорошо защищавших от лучей солнца, струилось множество ручьев. Десятки фонтанов разбрасывали брызги воды, увлажняя воздух. Здесь было сыро и влажно, как на низменных берегах Миссисипи^[17]. Посреди сада стоял небольшой белый каменный дом с плоской крышей, стены которого были сплошь покрыты плющем. На окнах спущены зеленые жалюзи. Дом казался необитаемым.

Кристо дошел до конца сада. У стены, отделявшей усадьбу от залива, находился огромный, глубокий квадратный бассейн, густо обсаженный деревьями, занимавший площадь не менее пятисот квадратных метров.

При приближении Кристо какое-то существо испуганно выбежало из зарослей и бросилось в бассейн, подняв тучи брызг.

У Кристо от волнения перехватило дыхание.

Индеец подошел к водоему, заглянул в прозрачную воду и вскрикнул от изумления.

На дне бассейна, на белых каменных плитах сидела большая обезьяна, с испугом и любопытством глядевшая из-под воды на Кристо выпученными глазами.

Удивительнее всего было то, что обезьяна, видимо, дышала под водой, так как бока ее то опускались, то поднимались, как у опоенной лошади.

Несмотря на все изумление, Кристо невольно рассмеялся.

Так вот он — «морской дьявол», наводивший ужас на рыбаков!

Земноводная обезьяна! Каких только чудес нет на свете!..

Кристо был доволен, что ему, наконец, удалось достигнуть цели, но вместе с тем и разочарован. Обезьяна совсем не напоминала то чудовище, о котором рассказывали «очевидцы». Чего не сделают страх и воображение!

Однако надо было подумать о возвращении. Кристо вернулся назад, к двери, влез на высокое дерево у забора и, рискуя сломать себе ногу, спрыгнул с высокой стены.

Он еще не успел притти в себя от сотрясения, как услышал голос Сальватора.

— Кристо! Где же ты?

Кристо схватил лежавшие на дорожке грабли и начал сгребать сухие листья.

— Я здесь, доктор.

— Идем, Кристо, — сказал Сальватор, подходя к замаскированной железной двери в скале. — Смотри, эта дверь открывается вот так, — и Сальватор нажал уже известную Кристо выпуклость на шероховатой поверхности двери.

«Доктор опоздал, я уже видел «дьявола», — подумал Кристо.

Сальватор и Кристо вошли в сад. Минуя домик, увитый плющем, Сальватор направился к бассейну. Обезьяна еще сидела в воде, пуская пузыри.

Кристо нашел нужным удивленно вскрикнуть, — как будто он видел ее впервые. Но вслед за этим, ему пришлось вскрикнуть уже самым естественным образом.

Сальватор не обратил на обезьяну никакого внимания. Он только махнул на нее рукой, как будто она мешала ему. Обезьяна тотчас же всплыла на поверхность, выбралась из бассейна, отряхнулась, как собака, и влезла на дерево. Сальватор наклонился, ощупал траву и сильно нажал одно место. На полу по краям бассейна открылись люки, в которые стала уходить вода. Через несколько минут бассейн был пуст. Люки захлопнулись. В то же время откуда-то сбоку выдвинулась железная лесенка, ведущая на дно бассейна.

— Идем, Кристо.

Они спустились в бассейн. Сальватор ступил на одну плиту, и тотчас открылся новый люк, посреди бассейна, в квадратный метр шириною. Железные ступени шли куда-то под землю.

Кристо последовал за Сальватором в это подземелье.

Они шли подземным туннелем довольно долго. Сверху, через люк, проникал только рассеянный свет. Наконец, исчез и он. Наступил полный мрак. Шаги глухо отдавались под каменным сводом.

— Не оступись, Кристо, сейчас мы выйдем на площадку.

Сальватор остановился, пошарил по стене рукой. Щелкнул включатель, и яркий свет разлился вокруг. Они стояли в сталактитовой пещере, перед бронзовой дверью со львиными мордами, держащими кольца в зубах. Сальватор дернул за одно кольцо. Тяжелая дверь плавно открылась и путники вошли в темный зал. Новый треск включателя. Матовый шар осветил мягким светом обширную пещеру, одна стена которой была стеклянная. Сальватор переключил свет, и Кристо был изумлен открывшимся зрелищем. В то время, как пещера погрузилась в мрак, сильнейшие прожекторы осветили пространство за стеклянной стеной.

Это был огромный аквариум, вернее, стеклянный дом на дне моря. С грунта поднимались водоросли и кусты кораллов, среди которых резвились рыбы.

И вдруг Кристо увидел выходящее из подводных зарослей человекоподобное существо с большими выпуклыми глазами и лягушечьими лапами.

Тело неизвестного существа сверкало синевато-серебристой чешуей.

Быстрыми и ловкими движениями он плыл к стеклянной стене, кивнул Сальватору головой, красивым движением тела изменил направление и вплыл в стеклянную камеру, захлопнув за собой дверь. Вода из этой камеры быстро вылилась. Неизвестный открыл вторую дверь — в стеклянной стене, и вошел в грот.

— Сними очки и перчатки, — сказал Сальватор.

Неизвестный быстро снял, и Кристо увидел перед собою стройного молодого человека необычайной красоты. Это неожиданное превращение морского чудовища в образец классической красоты почти испугало Кристо. Он невольно отступил на шаг, и с недоумением смотрел то на Сальватора, то на юношу.

— Познакомьтесь: Ихтиандр^[18], человек-рыба, или вернее, амфибия, он же «морской дьявол», — отрекомендовал юношу Сальватор. Юноша, приветливо улыбаясь, протянул руку индейцу и сказал по-испански:

— Буэнос диас, сеньор.^[19]

Кристо молча пожал протянутую руку. От изумления индеец не мог выговорить ни слова.

Часть вторая

I. Певец моря

Сальватор изменил свой план. Он решил ехать в экспедицию без Кристо, поручив ему заботы об Ихтиандре. Это было как нельзя более на руку индейцу. В отсутствии Сальватора он мог свободнее сноситься с Бальтазаром, который был уже уведомлен о том, что «морской дьявол» найден. Оставалось обдумать план похищения Ихтиандра.

Кристо поселился в белом домике, увитом плющем, и часто видался с Ихтиандром. Юноша несколько дней дичился индейца, но скоро между ними установилась дружба. Ихтиандр, лишенный общества людей, все более привязывался к старому аракуанцу, который рассказывал юноше о чудесах «земной» жизни, а Ихтиандр посвящал Кристо в тайны своего подводного существования. Оба были захвачены интересом новизны. К удивлению Кристо, Ихтиандр знал о «земной» жизни гораздо больше, чем можно было предполагать, хотя круг этих знаний был ограничен. Ихтиандр довольно хорошо знал географию, ему известны были океаны моря, главнейшие реки. Имел он некоторое познание даже в астрономии, физике, ботанике, зоологии. Но все, что касалось мира людей, он знал хуже: кое-что знал о расах, населяющих землю, об истории имел смутное представление, о политических же и экономических отношениях людей Ихтиандр знал не больше пятилетнего ребенка. Зато ни один профессор не мог поспорить с ним познаниями о жизни моря.

Днем, когда наступала жара, Ихтиандр опускался в подземный грот и уплывал куда-то. В белый, увитый плющем домик он являлся, когда спадала жара, и оставался там до утра. Но иногда, в дожди и бури, он проводил в домике весь день.

Домик был небольшой, всего четыре комнаты. В одной комнате, смежной с кухней, помещался Кристо. Рядом с этой комнатой была столовая, дальше помещалась довольно большая библиотека, — Ихтиандр знал испанский и английский языки, Наконец, последнюю, довольно большую комнату занимала спальня Ихтиандра. Посреди спальни находился довольно большой бассейн. У стены стояла кровать. Иногда Ихтиандр спал на кровати, но чаще предпочитал водяное ложе бассейна. Однако, Сальватор, уезжая, дал Кристо приказ следить за тем, чтобы Ихтиандр, по крайней мере три ночи в неделю, спал на обычной кровати. И, наблюдая за этим, Кристо являлся по вечерам к Ихтиандру и ворчал, как старая нянька, если юноша не соглашался спать на кровати.

— Но мне гораздо приятнее и удобнее спать в воде, — слабо протестовал Ихтиандр.

Доктор приказал, чтобы ты спал на кровати, надо слушаться отца.

Ихтиандр называл Сальватора «отцом», хотя Кристо сомневался в этом родстве. Правда, кожа Ихтиандра на лице и руках была довольно светлая, но, быть может, она посветлела от продолжительного пребывания под водой. Черты же лица юноши обнаруживали в нем индейское происхождение, — из племени аракуана, одного из самых красивых индейских племен, к которому принадлежал и сам Кристо. Юноша обладал правильным овалом лица, ровным носом, довольно тонкими красивыми губами и прекрасными, лучистыми глазами.

Кристо очень хотелось посмотреть цвет кожи Ихтиандра на теле, плотно прикрытом чешуеобразным костюмом, сделанным из неизвестного материала.

— Почему ты не снимешь на ночь свою «рубашку»? — обращался он к юноше,

— Зачем? Моя «чешуя» не мешает мне, — отвечал юноша. — Она не задерживает дыхания кожи, и, вместе с тем, прекрасно защищает: ни зубы акулы, ни острый нож не прорежут этой брони, — отвечал Ихтиандр, укладываясь в постель.

Кристо подсаживался к нему.

— А очки и перчатки ты зачем надеваешь? — спросил он, рассматривая диковинные перчатки, лежавшие около кровати.

Они были сделаны из зеленоватой резины, пальцы удлинены суставчатыми тростинками, вделанными в резину, и снабжены перепонками. Для ног эти пальцы были удлиннены еще больше.

— Перчатки помогают мне быстрее плавать. А очки предохраняют глаза, когда бури поднимают со дна залива песок. Я не всегда надеваю их. — И, улыбнувшись, Ихтиандр продолжал:

— Когда я был маленький, отец разрешал мне иногда играть с детьми, которые живут в смежном саду. Я очень удивился, что они плавают в бассейне без перчаток. «Разве можно плавать без перчаток?» — спросил я их. А они не могли понять, о каких перчатках говорю я, так как при них я не плавал. Теперь я часто плаваю без перчаток и очков — так свободней. Но без очков под водой видишь гораздо хуже: все делается туманней, теряет очертания…

— Ты и сейчас выплываешь в залив? — поинтересовался Кристо.

— Разумеется. Только выплываю боковым, подводным каналом. Какие то злые люди едва не поймали меня в сеть, и я теперь очень осторожен.

— Значит, есть и другом подводный канал, который ведет в залив?

— Даже несколько. Как жаль, что ты не можешь плавать со мною под водой. Я бы показал тебе изумительные вещи. Почему не все люди могут жить под водой? Мы покатались бы: с тобой на моей морской лошади.

— На морской лошади? Что это такое?

— Дельфин. Я приручил его. Бедный Лидинг! — я так зову его: Лидинг. Буря однажды выбросила его на берег и он сильно разбил плавник. Он задыхался. Я понимаю его…

— Почему понимаешь? Ведь ты же не задыхаешься на воздухе?

— Нет, задыхаюсь, если нахожусь на воздухе больше двух суток… И у меня тогда начинают ужасно болеть бока. Это так неприятно…

— А в воде?

— В воде я могу пробыть хоть неделю, но отец не позволяет быть под водой так долго… Так о дельфине. Я стащил его в воду. Это была трудная работа. Хорошо еще, что тогда он был меньше. Теперь он вырос большой. Дельфины на суше гораздо тяжелее, чем в воде. Вообще у вас тут все тяжелее. Даже собственное тело. В воде легче живется… Ну вот, стащил я дельфина, а плавать он не может, значит не может и питаться. И я кормил его рыбой, долго, месяц. За это время он не только привык, но привязался ко мне. Мы сделались с ним неразлучными друзьями. Другие дельфины также знают меня. И, если бы ты знал, как это весело — резвиться на поверхности моря с дельфинами! Вот это жизнь! Волны, брызги, солнце, ветер, шум, плеск, ныряние… А опустишься на дно, — тоже хорошо. Как будто, плаваешь в густом, голубом воздухе. Тихо. Не ощущаешь своего тела. Оно становится свободным, легким, покорным каждому твоему движению… У меня много друзей в море. Я кормлю маленьких рыбок, — как вы птиц, — они всюду следуют за мной стайками.

— А враги?

— Есть и враги. Акулы, осьминоги. Но я не боюсь их. У меня есть нож.

— А если они подкрадутся незаметно.

— Как же они могут подкрасться незаметно? — удивился Ихтиандр, — Ведь я же издали слышу их.

На этот раз удивился Кристо:

— Слышишь под водой! Даже когда они подплывают тихо?

— Ну, да. Что же тут непонятного! Слышу и ушами, и всем телом. Когда они плывут, вода дрожит, колеблется… Эти колебания, как звуковые волны, идут впереди их. Я чувствую малейшее изменение в движении воды и оглядываюсь.

— Даже когда спишь?

— Разумеется.

— Но рыбы?..

— Рыбы гибнут не от внезапного нападения, а потому, что не могут защищаться от более сильного врага. А я — я сильнее их всех. Я властвую в океане. И морские хищники знают это. Они больше не осмеливаются приплывать ко мне, кроме какого-нибудь пришельца. Да, ни один человек на земле не имеет такой силы и власти, какою обладаю я в океане!

— Хорошо иметь у себя на службе такого «морского царя», — подумал Кристо. — Зурита прав, из-за этого следует поработать.

— А красота подводного мира! — не переставал восхищаться Ихтиандр своими подводными владениями. — Разве здесь, на земле найдешь столько красоты? Все деревья в саду одинаково зеленые…

— Но цветы, птицы?..

— Но кораллы, подводные растения, раковины, рыбки! А закаты и восходы солнца! Ты никогда не видал, что делается под водой, когда солнце опустится за горизонт океана и просвечивает толщу воды? Как загораются яркими красками морские анемоны, красные, пурпуровые, оранжевые и желтые кораллы, морские собачки, бабочки, уточки, блюдечки, гребешки, драконы, — весь животный и растительный мир, яркий, пестрый, неисчислимо богатый… Этого нельзя объяснить. Потом встречаешь ночь, лежа на изумрудной траве. Над головой, в зеркале поверхности океана, видишь звезды, а вокруг тебя загораются звезды моря, — светящиеся кораллы, змеевидные тела ската, лилии, морские звезды… Нет, никогда я не променяю моря на вашу душную, пыльную землю…

— Почему нашу землю? Разве ты сам не сын земли? — спросил- Кри-сто. — Кто был твоей матерью?

По лицу Ихтиандра прошла тень:

— Я не знаю… Отец говорит, что моя мать умерла, когда я родился.

— Но она была, конечно, женщина, человек, а не рыба.

— Может быть, — неуверенно сказал Ихтиандр.

Кристо рассмеялся.

— Теперь скажи мне, зачем ты шалил, обижал рыбаков, резал их сети и выбрасывал рыбу из лодок?

— Потому, что они ловили рыбы больше, чем могли съесть.

— Но они ловили рыбу на продажу…

Ихтиандр не понял.

— Чтобы и другие люди могли есть, — пояснил индеец.

— Людей так много? — удивился Ихтиандр. — И разве им не хватает земных животных? Зачем они являются в океан?

— Это сразу тебе не объяснишь — и, зевнув, Кристо сказал: — пора спать. Смотри же, не залезай в свою ванну, отец будет гневаться, — и Кристо ушел.

А придя рано утром, он уже не застал Ихтиандра. Каменный пол был мокрый.

— Опять в ванне спал! ворчливо сказал индеец. — И, наверно, уплыл в море!

К завтраку Ихтиандр явился с большим опозданием. Он был чем то видимо расстроен. Поковыряв вилкой кусок бифштекса, он капризно, как ребенок, сказал:

— Опять жареное мясо…

— Опять, — строго ответил Кристо. — Так доктор приказал. А ты опять сырой рыбой позавтракал в море? Так ты совсем от жареной пищи отвыкнешь. И в ванне спал. Еще лужи на полу не высохли. И к завтраку опоздал. Приедет доктор, пожалуюсь ему на тебя…

— Не говори, Кристо. Я не хочу огорчать его…

Ихтиандр опустил голову и задумался. Потом он вдруг поднял на индейца свои большие, лучистые, — на этот раз печальные — глаза и с детской искренностью проговорил:

— Кристо, я видел девушку. Прекрасную девушку. Я никогда ничего не видал прекраснее даже на дне океана…

«Каспита!^[20] Влюбился мальчик! Года подходящие, — лет двадцать ему будет», — подумал Кристо и сказал:

— Вот видишь, а ты землю нашу бранил. В русалку подводную не влюбился!

— Что значит «влюбился»?

— Сам поймешь. Где ты видел ее?

— Я плыл на дельфине вдоль берега и недалеко от Буэнос-Айреса увидал ее сидящей на берегу. У нее были глаза синие, как океан, а волосы золотые, как солнце. — И чуть не плача, он добавил — Но она увидала меня, испугалась и убежала. Зачем я одел очки и перчатки? Вероятно, они испугали ее…

«Теперь наряжаться еще будет», — подумал Кристо и спросил:

— И что же ты делал дальше?

— Я поджидал ее, но она не вернулась. Кристо, неужели она больше никогда не придет на берег?

И юноша вновь опустил голову.

«Пожалуй, это и к лучшему» — думал Кристо. До сих пор, как он ни расхваливал чудеса города, ему никак не удавалось уговорить Ихтиандра посетить Буэнос-Айрес, где Зурита легко мог захватить юношу.

— Девушка может и не притти на берег, но я помогу тебе найти ее. Ты наденешь городской костюм и пойдешь со мною в город.

— И я увижу ее? — горячо воскликнул Ихтиандр,

— Там много девушек. Может быть, увидишь и ту, которая сидела на берегу.

— Идем сейчас!

— Теперь уже поздно. До города не так-то легко добраться пешком.

— Я поплыву на дельфине, а ты… пойдешь по берегу.

— Старик не угонится за такой рыбой, как ты, — ответил Кристо. — Без меня же ты пропадешь. Мы отправимся завтра на заре. Ты выплывешь в залив, а я буду поджидать тебя с костюмом на берегу. Переоденешься, и пойдем. Костюм еще достать надо.

«3а ночь я успею свидеться с братом и предупредить Зурита», — подумал Кристо.

— Завтра я буду ждать тебя на берегу, — повторил он…

II. Кровь

Ихтиандр выплыл из залива и вышел на берег. Кристо уже ждал его с белым городским костюмом на руках. Ихтиандр посмотрел на костюм с таким видом, как будто ему принесли змеиную кожу и, со вздохом, начал одеваться. Видно было, что Ихтиандр не привык ходить в костюме. Кристо пришлось заняться его туалетом и даже повязать галстук. Осмотрев юношу, индеец остался доволен.

— Хорошо сидит. Идем.

Индеец хотел поразить воображение Ихтиандра и повел его по главным улицам города, показал площадь Виктории, с кафедральным собором и ратушей в мавританском стиле, площадь Фуэрто и площадь Двадцать Пятого Мая,^[21] с обелиском свободы, окруженным прекрасными деревьями, президентский дворец.

Однако, Кристо ошибся в своих предположениях. Грохочущее движение большого города, пыль, духота, калейдоскопическая смена впечатлений совершенно ошеломили Ихтиандра. Он был чрезвычайно рассеян, и если и останавливал свое внимание, то только на лицах молодых проходящих женщин. Иногда он хватал Кристо за руку и, задыхаясь, шептал:

— Она!.. — но тотчас рука юноши вдруг повисала, как плеть.

— Нет, это другая…

«Совсем потерял голову мучачо, (мальчик)», — думал Кристо.

Настал полдень. Жара сделалась невыносимой. Кристо предложил зайти в небольшой ресторан, помещавшийся в подвале, позавтракать. Здесь было прохладно, но шумно и душно. Грязные, плохо одетые люди курили зловонные сигары, от дыма которых у Ихтиандра захватывало дыхание, и невыносимо громко говорили, потрясая измятыми газетами и выкрикивая непонятные слова: «стачка», «правительство», «забастовка». Ихтиандр выпил очень много холодной воды, не притронулся к завтраку и печально сказал:

— Легче найти знакомую рыбку среди тысячи рыб океана, чем человека в этом людском водовороте. Ваши города отвратительны. Здесь душно и невыносимо пахнет. У меня начинает колоть в боках. Я хочу домой, Кристо.

— Ну, что же, идем, — согласился Кристо. — Зайдем к одному моему приятелю, отдохнем и отправимся.

— Я не хочу заходить к людям.

— Это по пути.

И расплатившись, Кристо вышел с Ихтиандром на улицу. Их снова охватил палящий зной. Опустив голову, со страдальческим лицом, тяжело дыша, плелся Ихтиандр следом за Кристо, мимо белых домов с плоскими крышами, мимо садов, засаженных кактусами, оливковыми и персиковыми деревьями. Индеец вел его к своему брату, Бальтазару, жившему на набережной, там где оканчивается идущая вдоль берега моря, усаженная деревьями Аломеда и начинается Байо, — когда-то любимое место прогулок горожан, а теперь — дамба гавани.

При виде моря, у Ихтиандра расширились ноздри. Он жадно вдыхал увлаженный прибоем воздух. Ему хотелось сорвать с себя стеснявшие одежды и броситься в море.

— Сейчас придем, — сказал Кристо, опасливо поглядывая на своего спутника.

Однако, их неожиданно задержал большой отряд конной полиции, запрудивший улицу. Время для первого знакомства Ихтиандра с городом было самое неподходящее. Буэнос-Айрес переживал стачку рабочих, поддерживаемых фермерами. Полицейские лошади напирали на стачечников, пытавшихся прорваться к центру города, из толпы слышались угрожающие крики, в полицейских летели камни…

Ихтиандр остановился, ничего не понимая.

— Что они делают? Почему у этих людей за спиною палки? — спросил он Кристо, указывая на ружья.

Прежде, чем Кристо успел ответить, полицейские быстро сняли «палки» и, повинуясь чьему-то приказу, дали залп по толпе…

Оглушенный выстрелами, побледневший Ихтиандр припал на одно колено, но тотчас выпрямился, и глядел с изумлением и ужасом на то, как несколько рабочих, взмахнув руками, упали на мостовую, окрасившуюся кровью… На земле кровь не была похожа на багровое, расходящееся облако, как в воде. Пролитая на пыльные каменные плиты, смешанная с грязью, она пятнала землю страшными темно-бурыми лужами…

Кристо усиленно дернул юношу за рукав и повлек в боковую улицу.

— Идем скорей, пока нас не подстрелили, — и он начал ворчать, проклиная полицейских, президента и всех испанцев.

Наконец, они выбрались на Байо. Кристо втолкнул Ихтиандра в полутемную лавчонку, пол которой был на несколько ступеней ниже улицы.

Когда глаза Ихтиандра, после яркого света, привыкли несколько к темноте, он с изумлением огляделся. Лавка напоминала собою уголок морского дна. Полки и даже часть пола были завалены раковинами — витыми, створчатыми, — всевозможных форм и оттенков. С потолка спускались нити кораллов, чучела морских рыб, засушенные крабы, диковинные морские обитатели. На прилавке, под стеклом, предохранявшим от сырости, лежали жемчужины, в ящиках, рассортированные по весу и формам. В одном ящике были отобраны жемчужины, особенно ценимые за свой нежный розоватый цвет — называемые ловцами «кожа ангела».

Ихтиандр несколько успокоился в этой мирной обстановке, среди знакомых вещей.

— Отдохни, здесь прохладно и тихо, — сказал Кристо, силой усаживая юношу на старый плетеный стул.

— Бальтазар! Гуттиэрэ! — крикнул индеец.

— Это ты, Кристо? — послышался заглушенный голос из другой комнаты. — Иди сюда.

Кристо принужден был нагнуться, чтобы войти в низкую и узкую дверь, ведущую в другую комнату.

Здесь была «лаборатория» Бальтазара, где он, при помощи слабого раствора кислот, восстанавливал утраченный от сырости или пота цвет жемчужин.

Кристо плотно прикрыл за собой дверь. Слабый свет падал из небольшого окна у потолка, освещая пузырьки и стеклянные ванночки на старом, почерневшем от кислот столе.

— Сумасшедшая девчонка! — взволнованно бранил Бальтазар свою дочь, перебирая на руке жемчужины, — пошла смотреть демонстрацию рабочих. «Меня не тронут», говорит… Пуля не разбирает!

— А Зурита вернулся? нетерпеливо спросил Кристо.

— Нет. Пропал куда-то, проклятый испанец. Вчера мы с ним немного повздорили.

— Все из-за Гуттиэрэ?

— Из-за нее. Зурита опять говорил с ней. А она ему одно: — «Не хочу и не хочу». Что с ней поделаешь? Капризы. Много о себе думает. Не понимает, что всякая индийская девушка, будь она красива, как месяц, за счастье сочла бы выйти замуж за такого человека, хоть он и испанец. Собственную шхуну имеет… артель ловцов, — ворчал Бальтазар, купая жемчужины в растворе. — Наверно, опять вином огонь в сердце заливает…

— Кто?

— Зурита, конечно, какой ты бестолковый! Не такой он человек, чтобы отступиться…

— Что же теперь делать?

— А ты привел?

— Сидит…

Бальтазар мотнул головой и, подойдя к двери, с любопытством заглянул в замочную скважину.

— Не вижу, — тихо сказал он.

— На стуле сидит, у прилавка.

— Не вижу! О! Датам Гуттиэрэ!

Бальтазар быстро открыл дверь и вошел в лавку с Кристо.

Ихтиандра не было. В темном углу стояла девушка — приемная дочь Бальтазара, Гуттиэрэ.

Ее редкая красота была известна далеко за пределами Аломеда и Байо. Она, очевидно, имела смешанную кровь. Ее кожа была почти белая, с нежно-золотистым оттенком, густые, вьющиеся волосы выглядели немного темнее цвета спелой ржи, а большие глаза обладали способностью изменяться, — они были голубыми, но иногда темнели и казались синими. Тонкие черты лица, строгий профиль и красивая, гибкая фигура привлекали к ней не только молодежь окрестных улиц, но и художников, которые неоднократно добивались того, чтобы она позировала им.

Однако, девушка была застенчива и своенравна в одно и то же время. Самое употребительное слово, которое она говорила певучим но твердым голосом, было:

— Но! (нет!)

Дон Педро Зурита, имея дело с Бальтазаром, не мог не обратить внимания на его красавицу дочь. И старик Бальтазар не прочь был породниться с владельцем шхуны и войти с ним в компанию.

Но на все предложения Зурита девушка неизменно отвечала:

— Нет!

Когда отец и Кристо вошли в комнату, девушка стояла с опущенной головой. Лиио ее было взволнованно, а глаза казались совсем темными.

— Здравствуй, Гуттиэрэ, — сказал Кристо.

— Когда ты вернулась? — спросил Бальтазар.

Девушка подняла на них глаза, но, казалось, не видела их.

— Где молодой человек, который сидел здесь в лавке? Ты видела его?

— Как это ужасно… — сказала девушка, сдвигая брови.

— Что ужасно?

— Кровь… — ответила девушка.

— Не надо было ходить, — раздраженно сказал Бальтазар. — Где молодой человек, спрашиваю я тебя?

Девушка улыбнулась, и эта улыбка вдруг сразу осветила ее лицо, согнав, как облако, мрачное выражение.

— Я не прячу молодых людей, — ответила она и улыбнулась еще шире, показав два ряда ослепительно белых зубов. — Когда я вошла, он посмотрел на меня так странно, поднялся, потом вдруг схватился за грудь и убежал. Ему, вероятно, стало дурно.

— Трудно быть нянькой морского ребенка! — проворчал Кристо.

III. Двойная жизнь

Ихтиандр, задыхаясь, бежал по дороге вдоль берега моря. Он вырвался из города, как из страшного ада. На дороге было много людей — рабочих и фермеров, шедших в город на демонстрацию. Они поднимали ногами пыль, от которой Ихтиандр задыхался, и очень шумели. Кто-то крикнул Ихтиандру вслед:

— Ишь, улепетывает!

— Испугался!

— Держи штаны, а то свалятся!

Ихтиандр круто свернул с дороги к самому берегу моря. Он укрылся между прибрежными камнями, огляделся, быстро разделся, спрятал в камнях костюм, побежал к воде и, вдыхая соленый воздух широко раскрытым ртом, бросился, наконец, в воду. Вода освежила его.

Глубже, дальше, скорей!.. Несмотря на усталость, никогда еще он не плыл с такой стремительностью, рыбы в испуге шарахались от него. Только отплыв несколько миль от города, Ихтиандр поднялся ближе к поверхности и поплыл вблизи берега. Здесь он уже чувствовал себя дома. Каждый подводный камень, каждая выемка в морском дне были ему знакомы. Вот здесь, распластавшись на песчаном дне, живут домоседы-камбалы, дальше растут красные коралловые кусты, укрывающие в своих ветвях мелких, суетливых красноперых рыбок. В этой затонувшей рыбачьей лодке устроились на жительство два семейства спрутов, — у них недавно вывелись детеныши. Под серыми камнями водятся крабы; Ихтиандр в детстве любил часами наблюдать за их жизнью. Он знал их маленькие радости удачной охоты и их горести: потерю клешни или нападение осьминога. А у прибрежных скал было множество устричных раковин. Все знакомые места мелькали перед ним; механически отмечались в мозгу, не принося успокоения взволнованным чувствам.

Наконец, уже недалеко от залива, Ихтиандр поднял голову над поверхностью воды. Он увидал стаю дельфинов, резвившихся среди волн, и громко, протяжно крикнул. Большой дельфин весело фыркнул в ответ и быстро поплыл к своему другу, ныряя и вновь показывая над гребнями волн свою черную, лоснящуюся спину.

— Скорей, скорей! — кричал Ихтиандр, плывя навстречу. Он ухватил дельфина за плавник и, задыхаясь, начал говорить, как будто дельфин мог понять его.

— Это ужасно, Лидинг! Я не думал, что жизнь так ужасна… Плывем скорее, дальше, вперед. Не жалей плавников, Лидинг!

И повинуясь руке юноши, дельфин быстро поплыл в открытое море, навстречу ветру и волнам. Вздымая пену, он резал волны грудью и мчался, как взбесившаяся лошадь, а Ихтиандру эта скорость все еще казалась недостаточной. Он нетерпеливо шлепал животное по бокам и кричал:

— Да ну же, Лидинг! Скорей, скорей!..

Юноша совершенно загнал дельфина, бока которого начали подниматься, как у опоенной лошади. Не будь воздух таким горячим, от животного, вероятно, валил бы пар.

Но и эта бешеная езда по волнам не внесла успокоения в мятущуюся душу юноши. Он оставил своего добродушного друга в полном недоумении, соскользнув вдруг с его спины и опустившись в море. Дельфин подождал, фыркнул, нырнул, выплыл, еще раз недовольно фыркнул и, круто повернув хвостом свое большое, но послушное тело, направился к берегу, поворачиваясь от времени до времени назад. Но юноша не показывался на поверхности, и Лидинг присоединился к стаду, радостно встреченный молодыми дельфинами.

А Ихтиандр опускался все глубже в сумеречные низины океана. Ему хотелось быть одному, притти в себя от новых впечатлений, которые сразу разбили его прежний светлый, безмятежный мир. В его жизнь вошло что-то новое, страшное — и прекрасное и неотвратимое. Он заплыл далеко, был безоружен, но не думал об опасности. Он думал о том, что ему надо что-то решить, понять, как-то по-новому определить свое отношение к миру и людям. Как призрачные тени рыб, скользивших в этой глубине, в нем смутно шевелилась мысль о том, что он — не такой, как все, — чуждый и морю и земле. И, вместе с тем, эта ужасная, душная земля приобрела для него новую, притягательную силу…

Он погружался все медленнее. Вода становилась плотнее, она уже давила на его тело, как будто он плавал в густом киселе. Сжималась грудная клетка, становилось труднее дышать. Однако, несколькими движениями рук, он заставил свое тело погрузиться еще ниже. Здесь стояли густые зелено-серые сумерки. Морских обитателей было меньше. Многие из них были неизвестны Ихтиандру, — он еще никогда не опускался так глубоко. Эти странные существа, как неоформившиеся мысли, — грубые наброски, из которых природа выбирала более совершенные формы, — медленно скользили во мгле, — как будто и они искали ответа, выхода из этой тьмы тысячелетий… И, впервые в жизни, Ихтиандру сделалось жутко от этого вечно молчащего, сумеречного мира. Он быстро поднялся на поверхность и поплыл к берегу.

Солнце заходило, пронизывая воды красными лучами. В воде эти лучи, смешиваясь с синевой вод, давали необычайный эффект, переливаясь нежными лилово-розовыми и зеленовато-голубыми тонами. Подводный мир развернул всю роскошь и яркость своей окраски, всю красоту форм, как бы желая вернуть Ихтиандру утраченное душевное равновесие, победить его своим чарующим обаянием.

Маленькие золотые рыбки, украшенные яркими пятнами чистейшей киновари и лазури, трепетали нежными плавниками и хвостиками, как бабочки. Крупные рыбы, как стальные кинжалы, резали воду быстрыми взмахами, сверкая на поворотах серебром. А внизу расстилались подводные сады из водорослей и кораллов — оранжевых, синих, желтых, красных, поднимавших вверх, как руки, свои недвижимые ветви.

Но Ихтиандр только грустно улыбнулся, глядя на этот знакомый подводный ландшафт, и перевернулся на спину.

Ихтиандр был без очков, и потому он снизу видел поверхность моря так, как она представляется рыбам: из-под воды поверхность представлялась ему не плоской, а в виде конуса, — как будто он находился на дне огромной воронки. Края этого конуса, благодаря разложению лучей, были окружены красной, желтой, зеленой, синей и фиолетовой каемками. За пределами этого конуса расстилалась блестящая поверхность воды, в которой, как в зеркале, отражались подводные предметы: скалы, водоросли и рыбы. Юноша отворачивался от красот моря, но они вновь призывно смотрели на него, — точно он повернул ручку калейдоскопа и увидел новую, необычайную по яркости красок картину. Она была знакома ему, и все же он залюбовался феерической роскошью красок, неведомыми на земле эффектами. Он подплыл к поверхности ближе, желая рассмотреть свое изображение, однако, оно показалось ему туманным, размытым. Впрочем, он видел свое изображение и в обыкновенном зеркале. Теперь он вызвал в памяти это отражение и бессознательно сравнивал себя с юношами города. Да, он красивее их. Эта мысль доставила ему удовольствие.

Ихтиандр перевернулся на грудь, поплыл к берегу и уселся между скалами, невдалеке от отмели. Какие-то рыбаки слезли с лодки в воду и тянули ее на берег. Один из них погрузил в воду ноги по колено. Ихтиандр видел над водой безногого рыбака, а в воде — только его ноги, с их обратным отражением. Другой рыбак опустился в воду по плечи. И в воде показалось странное, безголовое, но четвероногое существо, — как будто двум одинаковым людям отрубили головы и поставили плечи одного человека вверх на плечи другого. Когда люди подходили к берегу, Ихтиандр видел их, как видят рыбы; изображение было искривлено, как будто люди отражались в зеркальном шаре. Но он видел их с ног до головы прежде, чем они подходили вплотную к берегу. Это и давало ему возможность незаметно уплывать от берега при их приближении.

Вид этих странных туловищ с четырьмя руками без головы и голов без туловищ на этот раз показался Ихтиандру неприятным. И он притаился в своем убежище. Люди!.. Они делают так много шума, курят ужасные сигары и убивают друг друга…

Солнце скрылось за горизонтом, но Ихтиандр еще видел его некоторое время, как огромный, багрово-лиловый шар, просвечивавший сквозь толщу воды и все более тускневший.

Ночь. Звезды… Море зажглось фосфорическим светом. Ихтиандр опустился на дно и, подложив руки под голову, улегся на мягкий песок среди кустов светящихся кораллов. Их мягкий, мерцающий голубоватый свет внес, наконец, в сердце Ихтиандра успокоение. Юноша смежил глаза, и к нему наклонила лицо девушка с «кожею ангела», как у розоватых жемчужин, голубыми глазами и золотистыми волосами.

— Земля прекрасна!.. — прошептал он во сне.

* * *

Кристо не на шутку беспокоился: Ихтиандр не показывался трое суток. Явился он истомленный, побледневший, но довольный.

— Где ты был? — строго сказал индеец, обрадованный появлением Ихтиандра.

— На дне, — кратко ответил Ихтиандр.

Наскоро позавтракав, он надел очки и перчатки и пошел к двери.

— Ты за этим только и приходил? — спросил Кристо, указывая на очки. — Почему ты не хочешь сказать, что с тобою?

В характере Ихтиандра появилась новая черта: он стал более скрытным.

— Не спрашивай, Кристо, я сам не знаю, что со мной. — И юноша быстро вышел из комнаты.

IV. Жемчужное ожерелье

Ихтиандр, встретив голубоглазую девушку в лавке продавца жемчуга Бальтазара, был так потрясен этой неожиданностью, что выбежал из лавки и бросился в море. И теперь его мучило желание поскорее познакомиться с девушкой, но он не знал, как это сделать. Проще всего было призвать на помощь Кристо и пойти с ним вместе. Но что-то мешало юноше сделать это. Теперь, когда он встретился с девушкой лицом к лицу, ему не хотелось, чтобы другой человек был свидетелем их встречи. И Ихтиандр решил положиться на случай: ежедневно приплывал он к тому месту, где впервые встретил девушку с голубыми глазами и просиживал с утра до вечера, скрываясь за прибрежными камнями, в надежде увидеть ее. Приплывая к месту, он снимал очки и перчатки и переодевался в припрятанный белый костюм, чтобы предстать перед девушкой в «человеческом» виде, если к тому представится возможность. Нередко он проводил на берегу круглые сутки, ночью погружался в море, утолял голод рыбами и устрицами, и засыпал тревожным сном, а рано утром, еще до восхода солнца, был уже на своем сторожевом посту.

Однажды вечером он решился пойти к лавке продавца жемчуга. Двери были открыты, но у прилавка сидел старый индеец, — девушки не было. Разочарованный Ихтиандр вернулся на берег, и вдруг почувствовал, как у него холодеют руки и сердце. На скалистом берегу он увидел девушку в белом, легком костюме и соломенной шляпе, из-под широких полей которой выбивались золотые пряди волос. Она!.. Ихтиандр остановился, не решаясь подойти. Девушка кого-то ожидала. Она нервно подергивала пальцем жемчужное ожерелье на открытой шее и нетерпеливо ходила, поглядывая от времени до времени на дорогу. Ихтиандра, прислонившегося к выступу скалы, она не замечала.

Вдруг лицо ее оживилось. Девушка замахала кому-то рукой. Ихтиандр оглянулся и увидел человека, который быстро шел по дороге. Он был широкоплеч, очень высок, молод. Незнакомец имел совершенно светлые волосы, а глаза — серые. Ихтиандр еще никогда не видел таких светлых волос и глаз. Великан подошел к девушке и, протягивая ей широкую руку, ласково сказал:

— Здравствуй, Гуттиэрэ.

— Здравствуй, Ольсен, — ответила она.

Незнакомец взял узкую, маленькую, золотистую руку и крепко пожал.

Ихтиандра вдруг охватило неведомое чувство, — очень сильное и неприятное. Ему вдруг захотелось броситься на этого неизвестного, белокурого великана и задушить его.

Принесла! — сказал с удовлетворением великан, глядя на жемчужное ожерелье.

Гуттиэрэ утвердительно кивнула головой.

— Отец знает? — спросил Ольсен.

— Нет, — ответила девушка. — Это мой собственный жемчуг, и я могу распоряжаться им, как хочу.

Гуттиэрэ и Ольсен прошли к самому краю скалистого берега и начали о чем-то тихо разговаривать. Освещенные заходящим солнцем их фигуры резко выделялись на фоне неба. Не прекращая говорить, Гуттиэрэ закинула руки за шею, расстегнула жемчужное ожерелье, взяла за конец нитки, подняла руку вверх, и, как бы прощаясь с ожерельем, сказала:

— Смотри, как красиво горят жемчужины на закате. Как капли крови! — и вздохнув, она взмахнула ожерельем… — Возьми, Ольсен.

Ольсен уже протянул руку, но вдруг ожерелье выскользнуло из руки Гуттиэрэ и упало в море. Одновременно раздался ее крик:

— Ах, что я наделала?!

Ольсен и Гуттиэрэ стояли совершенно подавленные, устремив взоры на воду, поглотившую драгоценное ожерелье.

— Может быть его можно достать? — сказал Ольсен, со скрытым раздражением на неловкость девушки.

Гуттиэрэ отрицательно покачала головой.

— Здесь очень глубоко, — и повернув к Ольсену свое лицо, Гуттиэрэ, с огорчением, сказала:

— Какое несчастье, Ольсен!

Ихтиандр видел ее опечаленное лицо, скорбно сдвинутые брови и большие, бесконечно грустные глаза… И он сразу забыл о том, что девушка хотела подарить жемчуг беловолосому великану, который возбудил в его душе внезапную ненависть. Ихтиандр не мог больше оставаться только зрителем и вдруг вышел из-за скалы и решительно подошел к Гуттиэрэ.

Ольсен нахмурился, насторожился и сжал свои огромные кулаки, а Гуттиэрэ с любопытством и удивлением посмотрела на Ихтиандра, — она узнала в нем того юношу, который так неожиданно бежал из лавки при ее появлении.

— Вы уронили в море жемчужное ожерелье? — сказал Ихтиандр, — если хотите, я достану его.

— Даже мой отец, — лучший ловец жемчуга, — не мог бы достать его на этом месте, — сказала девушка.

— Все же я попытаюсь, — скромно ответил Ихтиандр, — и к удивлению Гуттиэрэ и ее спутника, юноша, даже не раздеваясь, бросился в море с высокого берега и скрылся в волнах.

Ольсен не знал, что подумать.

— Что это, сумасшедший? Откуда он взялся?

Прошла минута, истекала вторая, а юноша не возвращался.

— Погиб, — тревожно сказала Гуттиэрэ, глядя на волны.

Ихтиандр не желал открывать перед девушкой того, что он может жить под водой. Увлекшись поисками, он только не рассчитал времени, когда подняться, и пробыл под водой несколько больше, чем это возможно для ловцов. Вынырнув на поверхность, юноша крикнул, улыбаясь:

— Немножко терпения. На дне много обломков скал — трудно искать. Но я найду! — И он вновь нырнул.

Гуттиэрэ, которая сама не раз присутствовала при ловле жемчуга, была удивлена тем, что юноша, пробыв под водой почти две минуты, дышал ровно и нисколько не казался утомленным.

Через две минуты голова Ихтиандра вновь показалась на поверхности. Лицо его сияло радостью. Он поднял над водою руку и показал ожерелье.

— Зацепилось за выступ скалы, — кричал он совершенно ровным голосом, не задыхаясь, — как будто вышел из другой комнаты. — Если бы жемчуг упал в расщелину, пришлось бы повозиться дольше.

Он быстро вскарабкался по скалам, подошел к Гуттиэрэ и подал ей ожерелье. С его одежды стекала вода ручьями, но он не обращал на это внимания.

— Возьмите.

— Благодарю вас, — сказала Гуттиэрэ, с новым любопытством глядя в лучистые глаза юноши.

Наступила короткая пауза. Все трое не знали, что делать дальше, Гуттиэрэ не решалась передать ожерелье Ольсену при Ихтиандсе.

— Вы, кажется, хотели передать жемчуг ему? — сказал Ихтиандр, указывая на Ольсена.

Белое лицо Ольсена покрылось румянцем, а смущенная Гуттиэрэ сказала:

— Да, да! — и протянула жемчуг Ольсену, который молча взял, поклонился Гуттиэрэ и спрятал ожерелье в карман.

Ихтиандр торжествовал. С его стороны это была маленькая месть великану, получившему в подарок утерянный жемчуг через руки Гуттиэрэ, но от него — Ихтиандра.

И поклонившись девушке, Ихтиандр быстро зашагал по дороге.

Однако, приятное чувство удачи не долго владело Ихтиандром. Рой новых мыслей и вопросов теснился в его голове. Он чувствовал, что между ним и Гуттиэрэ возникло новое препятствие. Кто этот белокурый великан? Почему Гуттиэрэ дарит ему ожерелье, снимая со своей шеи? О чем говорили они на утесе? Что связывает их?..

В эту ночь дельфину опять была гонка. Ихтиандр носился на нем по волнам, пугая в темноте ночи рыбаков протяжными криками глубокой тоски.

Весь следующий день Ихтиандр провел под водой, в очках, но без перчаток, ползая по песчаному дну в поисках жемчужных раковин. Вечером навестил Кристо, который встретил его ворчливыми упреками, а на утро, уже одетый, юноша находился у скалы, где встречались Гуттиэрэ и Ольсен. Вечером, на закате, — как и в тот раз, первою пришла Гуттиэрэ.

Ихтиандр вышел из-за скалы и приблизился к девушке. Увидав его, Гуттиэрэ кивнула ему головой, как знакомому, и, улыбаясь, спросила:

— Вы следите за мной?

— Да, — просто ответил Ихтиандр, — с тех пор, как увидел вас в первый раз… — И, смутившись, юноша продолжал: — Вы подарили свое ожерелье тому… Ольсену. Но вы любовались жемчугом перед тем, иак отдать его. Вы любите жемчуг?

— Да.

— Тогда возьмите вот это… от меня! — и он протянул руку с лежавшей на ладони жемчужиной.

Гуттиэрэ вскрикнула от удивления. Часто заменяя в лавке отца, она хорошо знала цену жемчуга. Жумчужина, лежавшая на ладони Ихтиандра, превосходила все, что она видела и знала о жемчуге по рассказам отца. Безукоризненной сферической формы, чистейшего белого цвета огромная жемчужина должна была весить не менее двухсот каратов и могла стоить не менее миллиона золотых пезо. Гуттиэрэ долго не отрывала изумленного и восхищенного взгляда от необычайной жемчужины, потом с неменьшим изумлением посмотрела на красивого юношу, стоявшего перед нею. Сильный, гибкий, здоровый, но несколько застенчивый и одетый в довольно измятый белый костюм, он не походил на юношей из «золотой молодежи»^[22] Буэнос-Айреса и, вместе с тем, он мог подносить королевский подарок девушке, которую он почти не знал!

— Возьмите же! — уже настойчиво и в то же время просительно повторил Ихтиандр.

Но Гуттиэрэ отрицательно покачала головой.

— Нет. Я не могу взять от вас такого ценного подарка.

— Ну, прошу вас.

— Нет.

Брови Ихтиандра нахмурились, ноздри нервно затрепетали. Он почувствовал себя оскорбленным… И с неожиданной горечью, он проговорил:

— Если не хотите брать для себя, то возьмите для того… для Ольсена. Он не отказывается.

Гуттиэрэ вдруг выпрямилась. Глаза ее потемнели.

— Он берет не для себя, — ответила она почти гневно. — Вы ничего-не знаете!

— Значит, нет?

— Нет.

В следующее мгновение произошло нечто, заставившее Гуттиэрэ вскрикнуть. Ихтиандр крепко сжал руку, в которой находилась жемчужина, и бросил ее далеко в море. Затем, молча кивнув девушке, он удалился.

Этот поступок ошеломил ее так, что она несколько мгновений стояла без движения. Бросить в море миллионное состояние, как простой камешек! В ней заговорило женское любопытство и раскаяние. Зачем она огорчила этого странного юношу с лучистыми глазами?

— Постойте, куда же вы?

Но Ихтиандр, подавленный и убитый, продолжал итти, низко опустив голову. Гуттиэрэ догнала его, взяла за руку и заглянула в лицо. По щекам юноши текли обильные, крупные слезы, — он еще никогда не плакал, и теперь недоумевал, почему предметы потеряли резкость, все контуры сливались, как под водой, когда он плыл без очков.

— Простите, я огорчила вас, — сказала девушка, взяв его за обе руки.

И когда он поднял голову, его глаза встретились с ее глазами.

V. Накануне событий

Для Ихтиандра началась новая жизнь. Каждый вечер приплывал он к берегу, недалеко от города, брал припрятанный среди камней костюм, одевался и являлся на скалу, куда приходила и Гуттиэрэ. Они совершали большие прогулки вдоль берега, оживленно беседуя. Гуттиэрэ была очень заинтересована своим новым другом.

Он был неглуп, не лишен остроумия, знал многое, о чем не знала Гуттиэрэ, и в то же время проявлял полное незнание простейших вещей, известных любому городскому мальчику. Чем объяснить это? Ихтиандр неохотно говорил о себе. Что-то мешало ему рассказать правду. Все, что удалось узнать девушке, это то, что Ихтиандр — сын доктора, повидимому очень состоятельного человека, который воспитал сына вдали от города и людей и дал ему очень своеобразное и ограниченное образование. И Гуттиэрэ приходилось пополнять знания юноши. Он забрасывал ее вопросами: почему одни люди одеваются хорошо, а другие плохо, одни живут в роскошных домах, похожих на дворцы, а другие в лачугах. Что такое деньги, откуда их получают…

Гуттиэрэ объясняла ему все это, открывая новый мир, — мир человеческой борьбы. Он знал уже, чем вызывалась эта смертельная борьба плохо одетых людей с богатыми, и в его детски-простой несложной натуре загоралась ненависть к угнетателям.

Иногда они засиживались на берегу довольно поздно. У ног шумел прибой. Мерцали звезды. Разговор умолкал. Ихтиандр брал руку Гуттиэрэ и был счастлив.

— Пора идти, — говорила девушка.

Ихтиандр неохотно поднимался, провожал ее до предместья, потом быстро возвращался, сбрасывал одежду и уплывал к себе. Утром, после завтрака, он брал с собою большой белый хлеб и отправлялся в залив. Усевшись на песчаном дне, он начинал кормить рыбок хлебом. Они приплывали к нему резвой толпой, окружали роем, скользили между рук и жадно хватали ротиками размокший хлеб, прямо с ладоней юноши. Иногда крупные рыбы, привлеченные скоплением мелкой, врывались в этот рой и гонялись за маленькими. Ихтиандр поднимался, отгонял хищников руками, в то время как маленькие рыбки скрывались за его спиной, как за надежной защитой.

К Ихтиандру вернулось душевное спокойствие. Его светлая радость омрачалась только мыслью о том, что Гуттиэрэ живет в городе, среди злых и жестоких людей. Если бы и она могла жить под водой, вдали от шума и людей… Какое это было бы счастье!.. Он открыл бы ей новый, неведомый мир, — собирал ей прекрасные цветы подводных полей, засыпал ее жемчугом…

Но для нее это невозможно. А он не может жить на земле. Он и так проводит на воздухе больше, чем позволяет его организм. И для Ихтиандра это не проходит даром: все чаще и сильнее начинали болеть его бока в то время, как он сидел с девушкой на берегу моря. Иногда эта боль становится нестерпимой, но он молча переносит страдания. Он предпочел бы скорее задохнуться, чем оставить ее прежде, чем уйдет она сама. И еще одно беспокоит Ихтиандра: бессознательная ревность, которую возбудил в нем белокурый великан. Ихтиандр каждый раз, спеша на свидание, решает, что сегодня он непременно спросит Гуттиэрэ о своем сопернике, и каждый раз эта решимость тает, когда он заглянет в ее ласковые, синие глаза, и он удерживает готовый сорваться с уст вопрос, боясь оскорбить ее незаслуженным подозрением…

Как-то вечером девушка сказала Ихтиандру, что завтра она не придет.

— Почему? — спросил он, нахмурившись.

— Я занята.

— Чем?

— Нельзя быть таким любопытным, — ответила девушка и, ослепив его своей улыбкой, добавила.

— Не провожайте меня! — и ушла.

Все подозрения вновь вспыхнули в душе у Ихтиандра. Он погрузился в море и, мрачный, пролежал всю ночь на мшистых камнях, а на рассвете поплыл к себе. Поднявшись на поверхность невдалеке от залива, он увидал ужасную картину. Какие-то люди стреляли с лодок в дельфинов. Большой дельфин, раненый выстрелом, высоко подпрыгнул над водой, помотал головой и тяжело опустился.

— Лидинг! — с ужасом прошептал Ихтиандр.

Один из ловцов уже прыгнул с лодки в море и выжидал, когда раненое животное всплывет на поверхность. Но дельфин вынырнул почти в ста метрах от ловца и, тяжело отдышавшись, опустился вновь под воду. Ловец быстро плыл к дельфину. Ихтиандр поспешил на помощь к другу. Вот дельфин еще раз вынырнул, и в этот самый момент ловец ухватил дельфина за плавник и потащил обессилевшее животное к лодке. Ихтиандр, плывя под водой, нагнал их и запустил свои крепкие зубы в икру ловца, Ловец подумал, что его ухватила акула и отчаянно задергал ногами. В то же время он опустил в воду руку, вооруженную ножом, и наудачу полоснул врага. Нож поранил Ихтиандру шею, не прикрытую чешуей. Ихтиандр выпустил ногу ловца, который быстро поплыл к лодке. Раненые дельфин и Ихтиандр направились к заливу. Юноша приказал дельфину следовать за собой и нырнул в подводную пещеру, залитую только до половины водой. Через расщелины сюда проникал воздух. Здесь дельфин мог отдышаться в безопасности. Ихтиандр осмотрел его рану. Она была неопасна. Пуля попала под кожу и застряла в жире. Ихтиандру удалось извлечь пулю пальцами. Дельфин терпеливо перенес эту операцию.

— Заживет, — сказал Ихтиандр, ласково хлопнув по спине животное.

Теперь надо было подумать и о себе. Ихтиандр быстро проплыл по подводным туннелям, поднялся на поверхность и вошел в белый домик.

Кристо ахнул, увидев своего питомца окровавленным.

— Что с тобой?

— Меня ранили охотники, когда я защищал дельфина, — сказал Ихтиандр.

Но Кристо не поверил ему. «Как бы его из-за девчонки совсем не убили в городе. Пора этим свиданиям положить конец».

— Опять в городе был без меня? — спросил он подозрительно, перевязывая рану.

Ихтиандр молчал.

— Открой свою чешую пониже, — сказал Кристо и приподнял у плеча чешуйчатую оболочку Ихтиандра.

На плече индеец заметил большое красноватое пятно. Вид этого пятна почему-то взволновал Кристо.

— Ударили веслом? — спросил он, ощупывая плечо.

Опухоли не было. Очевидно, это было родимое пятно.

— Нет, — ответил Ихтиандр.

Юноша пошел отдохнуть в свою комнату, а старый индеец, поставив локти на колени, подпер голову руками и о чем-то глубоко задумался. Он долго сидел в этой позе, потом вдруг тихо сказал:

— Родимое пятно… неужели это может быть? — поднялся и вышел из комнаты.

Он быстро направился к городу, запыхавшись, вошел в лавку Бальтазара и, подозрительно посмотрев на Гуттиэрэ, задумчиво сидевшую у прилавка, спросил:

— Отец дома?

— Там, — кратко ответила девушка, кивнув головой на дверь в другую комнату.

Кристо вошел в лабораторию и закрыл за собой дверь.

Он нашел брата за своими склянками, перемывающим жемчуг и таким же раздраженным, как и в первый раз.

— С ума сойдешь, — ворчал Бальтазар. — Зурита рычит, почему до сих пор ты не приводишь «морского дьявола», Гуттиэрэ целый день куда-то шляется, — долго ли девушке в большом городе сбиться с пути? О Зурита она слышать не хочет. Твердит, как ученый попугай: «нет, нет!» Зурита говорит: «Возьму, да увезу ее силой. Поцарапается как кошка, и обойдется». И от него это станет. Они считают, что с индейской девушкой все можно, и в ответе не будешь.

Кристо выслушал жалобы брата и потом сказал, называя его индейским именем.

— Слушай, Каранчо. Я не мог привести «морского дьявола» потому, что он, как и твоя Гуттиэрэ, часто уходит из дома. Вернется Сальватор, — ох, будет мне плохо, если только до этого времени мы не выкрадем Ихтиандра. Но только с этим надо подождать…

— Пока приедет Сальватор?

— Пока он не приехал. Дело может принять совсем другой оборот, Каранчо…^[23] — Кристо вздохнул, как бы не решаясь высказать свой план.

— Видишь ли… — начал он.

Но в этот самый момент в лавку кто-то вошел, и они услышали громкий голос Зурита.

— Опять он! опять, слышишь? — зашипел Бальтазар, бросая жемчуг в ванну.

А Зурита уже с треском раскрыл дверь и вошел в лабораторию. Усы его были закручены вверх, но взгляд — тяжелый и тусклый, как будто он не спал всю ночь.

— Оба братчика здесь. Вы долго меня за нос водить будете? — спросил он, переводя свои глаза с Бальтазара на Кристо.

Кристо поднялся и, любезно улыбаясь, сказал:

— Стараюсь, дон Педро. Что делать? Этот «морской дьявол» — не простая рыбешка. Никак его из своего омута не вытащишь. Раз было привел, — вас не было; посмотрел «дьявол» город, не понравилось ему, и теперь больше не хочет итти.

— Не хочет, не надо. Мне надоело ждать. На этой неделе я двух зверей сразу убью. Сальватор еще не приехал?

— Ждем.

— Значит, надо спешить. Ждите гостей. Я подобрал надежную компанию. Головорезы — первый сорт. Ты нам откроешь двери, Кристо, а в остальном я сам справлюсь. Когда все будет готово, я скажу Бальтазару. И чтоб у меня… понимаешь? Ну — то-то! — И обернувшись к Бальтазару, он сказал: — А с тобой я еще завтра переговорю. Но только помни, что это будет наш последний разговор.

Оба брата молча поклонились. Когда Зурита повернулся к ним спиной, любезные улыбки сошли с лиц индейцев. Бальтазар тихо выбранился, Кристо, шевеля губами и нахмурившись, что-то обдумывал.

Слышно было, как Зурита в лавке о чем-то тихо говорил с Гуттиэрэ.

— Нет! — твердо ответила она.

Бальтазар сокрушенно качнул головой.

— Кристо! — крикнул из лавки Зурита, — иди за мной, ты мне сегодня будешь нужен.

VI. Брак по расчету

Ихтиандр чувствовал себя очень плохо. Его лихорадило. Рана на шее болела. Вдобавок, он начал все больше задыхаться на воздухе. Несмотря на это недомогание, утром он отправлялся к скале в надежде увидеть Гуттиэрэ. Она пришла в полдень. Стоял палящий зной. Раскаленный воздух обжигал легкие Ихтиандра. От мелкой белой пыли перехватывало дыхание. Ему хотелось остаться на берегу моря. Но Гуттиэрэ сказала, что сегодня она не может быть с ним долго.

— Отец идет в город по делам, и я должна сидеть в лавке.

— Тогда я провожу вас, — сказал юноша, и они пошли по накаленной пыльной дороге по направлению к городу.

Навстречу им, низко опустив голову, шел Ольсен. Он был так озабочен, что не заметил Гуттиэрэ и прошел мимо. Но девушка окликнула Ольсена.

— Мне нужно сказать только два слова, — сказала Гуттиэрэ, обращаясь к Ихтиандру, и, повернув назад, нагнала Ольсена и начала о чем-то тихо и быстро говорить с ним, как будто упрашивая его.

Ихтиандр шел в нескольких шагах позади них.

— Хорошо, сегодня после полуночи, — услышал он голос Ольсена.

Великан пожал руку девушки, кивнул головой и быстро продолжал путь. Когда Гуттиэрэ подошла к Ихтиандру, у него горели щеки и уши. Ему хотелось, наконец, поговорить с Гуттиэрэ об Ольсене, но он не находил слов.

— Я не могу, — начал он, задыхаясь, — я должен узнать… Ольсен… вы скрываете от меня какую-то тайну. Он назначил вам свидание ночью. Вы любите его?

Гуттиэрэ взяла Ихтиандра за руку, ласково заглянула в глаза и, улыбаясь, спросила:

— Вы верите мне?

— Я верю… вы знаете, я люблю вас, — теперь Ихтиандр знал это слово, — но я… я так невыносимо страдаю…

Это была правда. Ихтиандр страдал от ревности, но в эту минуту страдал и физически. Он чувствовал в боках режущую боль, — как будто в его тело вонзили десяток ножей, — он все более задыхался. Румянец сошел с его щек, и теперь лицо его было бледно.

— Вы совсем больны, — с беспокойством сказала девушка. — Успокойтесь, прошу вас… Милый мой мальчик! — и она быстро прикоснулась своей щекой к его щеке. — Я не могла сказать вам всего потому, что это тайна, которая касается других. Но, чтобы успокоить вас, я скажу. Вам можно доверить. Слушайте.

Какой-то всадник промчался мимо них, но взглянув на Гуттиэрэ, круто остановил лошадь, повернул назад и подъехал к молодым людям. Ихтиандр увидал немолодого человека, с пушистыми, закрученными вверх усами и небольшой эспаньолкой^[24]. Всадник похлопал хлыстом по сапогу, подозрительно и враждебно осмотрел Ихтиандра и подал руку Гуттиэрэ. Поймав руку девушки, он неожиданно приподнял девушку к седлу, громко поцеловал руку и рассмеялся.

— Попалась! — и опустив руку нахмурившейся Гуттиэрэ, он продолжал насмешливо и в то же время раздраженно.

— Карамба! Где же это видано, чтобы невесты накануне свадьбы, разгуливали с молодыми людьми?

Глаза Гуттиэрэ гневно вспыхнули, но он не дал ей говорить.

— Отец давно ждет вас. Я буду в лавке через час.

Но Ихтиандр уже не слыхал последних слов. Он вдруг почувствовал, что в глазах его потемнело, какой-то ком подкатил к горлу, дыхание остановилось… Он не мог больше дышать на воздухе. С последним усилием боли, Ихтиандр сорвался с места, побежал к берегу и бросился в море с крутой скалы.

Гуттиэрэ вскрикнула, в отчаяньи схватилась за грудь и пошатнулась. Потом она обратилась к Педро Зурита — это был он:

— Скорее… спасите его!

Но Зурита не шевельнулся.

— Я не имею обыкновения мешать другим, — сказал он насмешливо.

Гуттиэрэ побежала к берегу с явным намерением броситься в воду. Но Зурита пришпорил лошадь, нагнал девушку, схватил за плечи, втащил на коня и поскакал на дорогу.

— Я не имею обыкновения мешать другим, если другие не мешают мне. Вот так-то лучше. Да, придите же в себя, Гуттиэрэ!

Но потрясенная Гуттиэрэ склонила голову и лежала без чувств. Только у лавки отца она пришла в себя.

— Кто был этот молодой человек? — спросил Педро.

Гуттиэрэ посмотрела на Зурита с нескрываемым гневом и ненавистью и сказала:

— Отпустите меня!

Зурита усмехнулся. «Детское увлечение, — подумал он. — Герой ее романа кончил жизнь самоубийством от безнадежной любви. Тем лучше: он не опасен». — И обратившись к лавке, Зурита крикнул:

— Отец! Бальтазар! Эй-эй!

Бальтазар выбежал.

— Получай твою драгоценную жемчужину. И благодари меня. Я спас твою дочь, она едва не бросилась в море вслед за молодым человеком приятной наружности. Каково? Я приеду через час. Помни наш разговор!

Бальтазар, униженно кланяясь, принял от Педро дочь.

Всадник кивнул головой, пришпорил коня и уехал.

Отец и дочь вошли в лавку.

Гуттиэрэ, без сил, опустилась на стул и закрыла лицо руками.

Бальтазар прикрыл выходную дверь и, расхаживая по лавке, начал взволнованно и горячо говорить. Но он напрасно тратил свое красноречие. С таким же успехом Бальтазар мог бы проповедывать засушенным крабам и морским ершам, лежавшим на полках.

Гуттиэрэ была погружена в свои мысли.

«Он бросился в воду! — думала девушка, вспоминая лицо Ихтиандра, искаженное страданием. — Несчастный! Ревность погубила его… Сначала Ольсен, потом эта нелепая встреча с Зурита… Но ведь я не могла сказать Ихтиандру про Ольсена… А Зурита? Как смел он назвать меня невестой?.. Теперь все погибло… Бедный, бедный мальчик…»

И Гуттиэрэ залилась слезами. Она любила Ихтиандра, — застенчивого, детски простого, так не похожего на самодовольных, гордых и заносчивых сыновей городской знати.

Любила впервые, — со всею свежестью и горячностью чувства. «Что же делать дальше? — думала она. — Последовать примеру Ихтиандра? Броситься в море? Покончить с собой»?

А Бальтазар все продолжал говорить:

— Ты понимаешь, Гуттиэрэ. Ведь это будет полное разорение. Все, что ты видишь в этой лавке, принадлежит Педро Зурита. Моего товара тут не наберется и десятой доли. Весь этот жемчуг мы получаем на комиссию от дон Педро. И он сказал мне, что если ты откажешь ему сегодня, — в последний раз, — он отберет весь товар и со мной больше не будет иметь дела. Ведь это разорение! Полное разорение!

Понемногу слова отца начали проникать в сознание Гуттиэрэ. И старый индеец очень обрадовался, когда дочь вышла, наконец, из своей задумчивости и задала ему практический вопрос:

— А на какую сумму здесь будет товару?.

— Тысяч на десять, а может, и на пятнадцать золотых пезо.

Гуттиэрэ опять задумалась. Она вспомнила об Ольсене. В ее голове созревал новый план. «Уж если жертвовать собой, то надо дорого продать себя» — подумала она, и вдруг, поднявшись, сказала:

— Я согласна.

— Ну, вот и отлично! — воскликнул обрадованный и удивленный Бальтазар, счастливо улыбаясь. — Я же знал, что ты у меня умница, хотя и своенравная, как…

— Но я ставлю одно условие.

— Какое? — насторожился Бальтазар.

— Об этом я скажу жениху.

Когда Зурита явился, Гуттиэрэ сказала ему, гордо подняв голову:

— Дон Педро Зурита! Я согласна быть вашей женой. Но ответьте мне, сможете ли вы содержать достойным образом красавицу-жену? Не делайте таких удивленных глаз. Если все знают, что я красива, почему бы мне самой не знать об этом и не ценить красоту? Я люблю драгоценности. Я люблю жемчуги и изумруды…

— Я озолочу вас, осыплю жемчугом и изумрудами, — сказал Зурита.

— Посмотрим. Но это не все. Я требую от вас приданого.

Эти слова заставили изумиться не только Зурита, но и Бальтазара. Он впервые сделал неожиданное и приятное для него открытие, что его дочь такая практичная.

— Все, что имеется в этой лавке, — продолжала она, обращаясь к Зурите, — вы дарите мне сейчас же, до брака. Половину я отдаю отцу, а половину беру себе.

Зурита не мог подавить невольного восклицания. Подарить до брака! Это было гораздо хуже, чем обещать золотые горы после женитьбы.

— Кроме того, — продолжала девушка, — вы наполните лавку новым товаром на прежних, комиссионных условиях и будете продолжать дело с отцом. Но вы, кажется, недовольны? Вы колеблетесь? Как же я могу поверить вам, если уже сейчас…

— Я не колеблюсь, — ответил Зурита, едва сдерживая раздражение. — Вы не поняли меня, во мне говорит не скупость, а удивление. Признаться, я не ожидал встретить такую… э-э… практичность в столь молодой и прекрасной особе…

— Время не ушло, можете отказаться от сделки, — ответила девушка, делая ударение на слове «сделка».

— Я согласен.

— Отлично. Сегодня вечером я очищу лавку от товара. Завтра утром вы наполните ее новым, и я — ваша.

Зурита вышел от невесты в полном смятении. Желание иметь Гуттиэрэ своей женой и жадность к деньгам вели в нем жестокую борьбу. Он призывал в свидетели пресвятую мадонну и тысячу чертей, что никогда не встречал подобной женщины. В конце концов, он успокоился на том, что отыграется на «морском дьяволе».

А Гуттиэрэ высыпала из ящиков в холщевые мешочки жемчуг, половину сложила в корзину и ночью, когда отец уснул, тихо вышла из лавки и отнесла свою половину «приданого» Ольсену.

VII. В подводном гроте

Ихтиандр, бросившись в море, забыл на время все свои земные горести. Как будто из невыносимо жаркой и душной комнаты он вдруг вышел на свежий воздух. Прохлада вод успокоила его нервы и освежила измученное тело. Колючие боли прекратились. Бока его расширились, — он дышал глубоко и ровно. Его организм требовал полного отдыха, и он инстинктивно отгонял от себя мысли о том, что́ произошло на земле. Ихтиандр как будто возмужал за это время. Научился лучше управлять своими мыслями и чувствами. Он уже не метался по морю, как раньше, с бурею в душе.

«Гуттиэрэ обманывает меня. Днем она видится со мной, а ночью встречается с Ольсеном, она уже его невеста, — об этом сказал черный всадник. Я знаю, что значит невеста!.. Нет, нет, не надо думать. Надо забыть… Море! Родное море!..»

Ихтиандр почувствовал потребность в работе, движении. Чем-бы ему заняться? Он любил в темные ночи бросаться с высокой скалы в море — так, чтобы сразу достать до глубокого дна. Стремительно пролетать воздушное пространство и пронизывать своим телом, как кинжалом, морскую глубь. Незабываемо прекрасная игра! Но сейчас был полдень, и на поверхности моря, видимой из-под воды, мелькали, как черные, наполовину погруженные в воду кокосовые орехи, днища рыбацких лодок.

«Вот что я сделаю: надо будет привести в порядок мой грот!» — подумал Ихтиандр.

В заливе находился грот в отвесной скале, с большой аркой, открывавшей прекрасный вид на подводную равнину, отлого спускавшуюся в глубины моря. Ихтиандр давно облюбовал этот грот. Но прежде, чем устроиться в нем, нужно было выселить давнишних обитателей грота, — многочисленные семейства спрутов.

Ихтиандр надел очки, вооружился длинным, несколько искривленным острым ножом и смело подплыл к гроту. Войти в грот было рискованно, и Ихтиандр решил вызвать врагов наружу. У потонувшей лодки он давно приметил длинную острогу. Он взял эту острогу и, стоя у входа в грот, начал водить ею. Осьминогие обитатели, недовольные вторжением неизвестного, зашевелились… По краям арки начали показываться длинные, извивающиеся щупальцы. Волнистыми, осторожными движениями они приближались к остроге. Ихтиандр отдергивал острогу, прежде чем хоботообразная нога спрута успевала захватить ее. После нескольких минут этой игры уже десятки щупальцев, как волосы Медузы-Горгоны,^[25] зашевелились у края арки. Наконец, один старый, огромный спрут, выведенный из терпения, решил расправиться с дерзким нарушителем их покоя. Спрут вылез из расщелины и, угрожающе шевеля щупальцами, направленными в сторону Ихтиандра, медленно выплыл из арки. Ихтиандр отплыл от арки грота, чтобы иметь свободным место для боя, бросил острогу и приготовил нож. Его приемы борьбы со спрутами были своеобразны. Он знал, что человеку, с двумя руками, трудно бороться с восемью ногами чудовища, — при том более длинными, чем руки. Прежде чем успеешь отрезать одну ногу спрута, семь других его ног захватят и скрутят человека по рукам и ногам. И юноша направил все свое внимание на борьбу не с ногами, а с телом спрута. Подпустив чудовище на такое расстояние, когда концы щупальцев почти достигали его протянутых вперед рук, Ихтиандр неожиданным рывком бросился вперед, в самый клубок извивавшихся щупальцев, к голове спрута. Этот необычайный прием, как всегда, застал спрута врасплох. Животному потребовалось не менее четырех секунд, чтобы подобрать концы щупальцев и обвить ими юношу. Но за это время Ихтиандр успел быстрым и безошибочным ударом рассечь тело спрута, отрезав нервы от их двигательных центров, и поразить сердце. И огромные щупальцы, уже обвившиеся вокруг тела юноши, вдруг безжизненно разжались и дрябло опустились вниз.

«Один готов!» — Ихтиандр снова принялся за острогу. На этот раз навстречу юноше выплыли сразу два спрута. Один из них плыл прямо на Ихтиандра, а другой обходным движением пытался напасть сзади. Положение становилось более опасным. Ихтиандр храбро набросился на спрута перед собою, но, прежде чем покончить с ним, спрут, находившийся позади, успел обвить его за шею. Юноша быстро перерезал ногу спрута, проткнув ее ножом у самой своей шеи. Затем он обернулся к спруту и отсек его ноги с такой быстротой, как будто он резал листья агавы. Тело спрута, лишенное ног, медленно колыхаясь, опустилось на дно.

«Три готовы», — продолжал счет Ихтиандр.

Однако, на время пришлось прекратить битву. Из грота выплывал целый отряд спрутов. Пролитая кровь замутила воду. В этой бурой мгле перевес мог быть на стороне спрутов, так как они ощупью могли обнаружить врага, Ихтиандр же не видал их. Он отплыл дальше, где вода была чистая, и здесь уложил еще одного спрута, выплывшего из кровавой мглы.

Битва, с перерывами, продолжалась несколько часов.

Когда, наконец, последний враг был убит и вода очистилась, дно было покрыто мертвыми телами и шевелившимися обрубленными щупальцами спрутов. Ихтиандр вошел в грот. Здесь еще оставалось несколько маленьких спрутов — в кулак величиной и со щупальцами не толще пальца. Они пытались укрыться от Ихтиандра в расщелинах, но он уничтожил их всех.

Когда грот был очищен от спрутов, Ихтиандру пришла мысль обставить свое подводное жилище мебелью. Он притащил из дома стол на железных ножках с мраморной доской и две китайские вазы. Стол поставил среди грота, на столе установил вазы, а в вазы, положив земли, посадил морские цветы. Земля, размываемая водой, некоторое время курилась над вазами, как дым, но, наконец, вода очистилась. Только цветы, колеблемые легким волнением, тихо раскачивались, как от дуновения ветра. У стены пещеры была выемка, как бы естественная, каменная скамья. Новый хозяин пещеры, с чувством самоудовлетворения, разлегся на скамье. Хотя она была каменная, но тело, поддерживаемое водой, почти не ощущало ее.

Странный вид представляла эта подводная комната с китайскими вазами на столе. Множество любопытных рыбок явились посмотреть на невиданное новоселье. Они шныряли между ножек стола, подплывали к букетам цветов в вазах, как будто нюхая их, шныряли возле руки, поддерживавшей голову Ихтиандра. Мраморный бычек^[26] заглянул в грот, испуганно махнул хвостом и уплыл. По белому песку вполз большой краб, махнул клешней, как бы приветствуя хозяина, и устроился под столом.

Ихтиандра забавляла эта затея. «Чем бы еще украсить мое жилище? — подумал он. — Я насажу у входа самые красивые подводные растения, усыплю пол жемчужинами, а у стен, по краям, уложу ковры из раковин… Что, если бы эту подводную комнату видела Гуттиэрэ?.. Обманщица Гуттиэрэ… А быть может, нет, не обманщица? Ведь она не успела сказать мне об Ольсене…» Ихтиандр нахмурился. Как только он кончил работать, пришли, как непрошенные гости, волнующие мысли. Лицо Ихтиандра сделалось печальным. Его вновь охватило чувство одиночества, отчужденности от людей. То, о чем он раньше думал изредка, полусознательно, теперь вдруг предстало перед ним неотступным вопросом. Почему он не такой, как все? Почему все люди не могут жить под водой, а он может? Только он один?

«Хотя бы скорее приехал отец, я спрошу его…»

Чувство одиночества все больше охватывало Ихтиандра. Ему хотелось показать хоть одному живому существу свое новое подводное жилище. «Лидинг! — вспомнил Ихтиандр о дельфине. — Только он один — мой подводный друг!»

Ихтиандр достал витую раковину, всплыл на поверхность и затрубил; скоро послышалось знакомое фырканье: дельфин всегда держался вблизи залива.

Когда дельфин приплыл, Ихтиандр ласково обнял его морду и сказал:

— Идем ко мне, Лидинг, я покажу тебе новую комнату. Ты никогда не видал стола и китайских ваз?

И, нырнув в воду, Ихтиандр приказал дельфину следовать за собой.

Однако, дельфин оказался очень беспокойным гостем. Его большое тело подняло такое волнение в гроте, что вазы зашатались на столе. Вдобавок он умудрился ткнуться мордой в стол и опрокинул его. Вазы упали и, будь это на земле, они разбились бы. Но здесь все обошлось благополучно, если не считать смертельного перепуга краба, который с необычайной быстротой, боком, побежал к скале…

«— Какой ты неловкий!» — мысленно обратился Ихтиандр к своему другу, отставляя стол в глубину грота и поднимая вазы.

И, обняв дельфина, Ихтиандр продолжал мысленно говорить с ним:

«— Оставайся здесь со мной, Лидинг…»

Но дельфин скоро начал трясти головой и выражать беспокойство. Он не мог долго оставаться под водой. Ему необходим был воздух. И, взмахнув плавниками, дельфин выплыл из грота и поднялся на поверхность.

«Даже Лидинг не может жить со мной под водой, — с грустью подумал Ихтиандр, оставшись один, — только рыбы, но ведь они глупые и пугливые».

И он опустился на свое каменное ложе. Солнце зашло. В гроте было темно. Легкое волнение воды приносилось снаружи и укачивало Ихтиандра, то поднимая, то опуская его тело над каменным ложем. Истомленный волнениями дня и работой, Ихтиандр начал дремать…

И вновь к нему наклонилось лицо девушки с голубыми глазами. Но теперь это лицо заслонялось то большим, белым лицом белокурого великана, то смуглым лицом, с черными, закрученными вверх усами всадника. Это смуглое лицо смеялось, скалило зубы и говорило:

«— Я тебе не позволю гулять с чужими невестами!»

И юноша ворочался во сне и взмахивал руками, вспугивая дремавших около него серебристых рыбок…

VIII. Враг или друг?

Ольсен сидел на большом баркасе и смотрел через борт в воду. Солнце только что поднялось из-за горизонта и косыми лучами пронизывало до самого дна прозрачную, как стекло, поверхность небольшой бухты. Несколько индейцев ползали по белому, гладкому песчаному дну, от времени до времени всплывали на поверхность, чтобы отдышаться, и вновь погружались в воду. Ольсен зорко наблюдал за ловцами. Несмотря на ранний час, было уже жарко.

«А почему бы и мне не освежиться, нырнуть раз-другой?» — подумал Ольсен. Он быстро разделся и бросился в воду. Хотя он никогда не был ныряльщиком, но с удовольствием убедился, что может пробыть под водой дольше привычных индейцев, благодаря большому объему его грудной клетки. Ольсен присоединился к искателям и очень увлекся этим новым для него делом.

Опустившись на дно в третий раз, он заметил, что два индейца, стоявшие на коленях на дне, неожиданно вскочили и всплыли на поверхность с такой быстротой, как будто их преследовала акула, или пила-рыба. Ольсен оглянулся назад и замер от удивления. К нему быстро подплывало странное существо, получеловек-полулягушка, с серебристой чешуей, огромными, выпученными глазами и лягушечьими лапами. Оно, по-лягушечьи, отбрасывало лапы и сильными толчками подвигалось вперед.

Прежде, чем Ольсен успел подняться с колен, чудовище было уже около него и ухватило его руку своей лягушечьей лапой. Несмотря на ужас, Ольсен заметил, что чудовище обладало красивым лицом юноши, которое портили только выпученные сверкавшие глаза. И это странное существо, как будто забыв о том, что оно под водою, начало горячо говорить. Ольсен не мог расслышать слов. Он видел только шевелившиеся губы и вылетавшие изо рта пузырьки воздуха, которые быстро поднимались вверх. Неведомо откуда появившееся чудовище крепко держало лапами руку Ольсена. Ольсен сильным движением ног отделился от дна и быстро поднялся на поверхность, работая свободной рукой. Чудовище потянулось следом, не отпуская жертвы. Всплыв на поверхность, Ольсен ухватился рукой за борт баркаса, перекинул ногу, взобрался на баркас и, тряхнув своей могучей рукой, отбросил от себя уцепившегося человека с лягушечьими лапами. Тело чудовища описало длинную дугу в воздухе и с шумом упало в воду. Сидевшие на баркасе индейцы прыгнули с баркаса в воду, как испуганные лягушки, и быстро поплыли к берегу. А чудовище вновь приближалось к баркасу — и вдруг заговорило на испанском языке:

— Послушайте, Ольсен, мне нужно поговорить с вами о Гуттиэрэ!

Это обращение изумило Ольсена не меньше, чем самая встреча с чудовищем под водой. Но Ольсен был человек храбрый и с крепкой головой. Если неведомый морской обитатель знает его и Гуттиэрэ, значит, это — человек, а не чудовище. Но что за странный маскарад!

— Я вас слушаю, — ответил Ольсен.

«Морской житель» взобрался на баркас, уселся на носу, подложив под себя ноги и скрестив на груди лапы.

«Очки!» подумал Ольсен, внимательно рассматривая сверкавшие, выпуклые глаза неизвестного.

— Мое имя Ихтиандр. Я тот, который достал вам ожерелье со дна моря.

— Но тогда у вас были человеческие глаза и руки.

Ихтиандр улыбнулся и потряс своими лягушечьими лапами.

— Снимаются, — коротко ответил он.

— Я так и думал.

Индейцы с любопытством наблюдали из-за прибрежных камней за этим странным разговором, хотя они и не слышали слов.

— Вы любите Гуттиэрэ? — спросил Ихтиандр после паузы.

— Да, я люблю Гуттиэрэ, — просто ответил Ольсен.

Заглушенный стон вырвался из груди Ихтиандра, и он невольно взялся за длинный нож, висевший у пояса. Но юноша сдержался и продолжал:

— И она вас любит?

— И она меня любит.

— Но, ведь, она любит меня!

Ольсен пожал плечами.

— Это ее дело.

— Как ее дело? Ведь она — ваша невеста?

Ольсен сделал удивленное лицо и с прежним спокойствием ответил:

— Нет, она не моя невеста.

— Вы лжете! — вспыхнул опять Ихтиандр. — Я сам слыхал, как черный человек на лошади говорил о том, что она невеста…

— Моя?

Ихтиандр смутился. Нет, черный человек не говорил, что Гуттиэрэ невеста Ольсена. Но не могла же она быть невестой черного. Она молода и красива, а тот — старый и некрасивый. Разве так бывает? Черный, вероятно, ее родственник… Ихтиандр решил повести свои расспросы другим путем:

— А что вы здесь делали? Искали жемчуг?

Ольсен нахмурился.

— Признаюсь, мне не нравится ваше следствие, — ответил он. — И если бы я не знал об Ихтиандре кое-что от Гуттиэрэ, я сбросил бы вас с баркаса, и этим наш разговор окончился бы. Не хватайтесь за ваш нож. Я могу разбить вам голову веслом прежде, чем вы подниметесь. Но я не нахожу нужным скрывать от вас, что я действительно искал здесь жемчуг.

— Большую жемчужину, которую я бросил в море? Гуттиэрэ говорила вам об этом?

Ольсен кивнул головой.

Ихтиандр торжествовал:

— Ну, вот видите. Я же говорил ей, что вы не откажетесь от этой жемчужины. Я предлагал ей взять жемчужину и передать вам. Она не согласилась, а теперь вы сами ищете ее.

— Да, потому, что теперь она принадлежит не вам, а морю. И если я найду ее, я никому не буду обязан.

— Вы так любите жемчуг?

— Я не женщина, чтобы любить безделушки, — ответил Ольсен.

— Но жемчуг можно, как это? — да… продать, — вспомнил Ихтиандр мало понятное ему слово, — и получить много денег.

Ольсен вновь утвердительно кивнул головой.

— Значит, вы любите деньги?

— Что́ вам, собственно, от меня нужно? — уже с раздражением спросил Ольсен.

— Мне нужно знать, почему Гуттиэрэ дарит вам жемчуг. Если это не любовь, то что же это?

Ольсен задумался.

— Боюсь, что вы не поймете, — сказал он после паузы. — Вы можете пройти со мною в город?

— Могу, если это необходимо.

— Но у вас такой… странный костюм.

— Я переоденусь. У меня меж камней спрятано платье.

Ольсен кивнул головой и взялся за весла. Индейцы, видя, что лодка приближается к берегу, выползли, как ящерицы, из-за камней и, поднявшись по крутому откосу, скрылись.

Ихтиандр ползком пробрался в скрытый грот и скоро явился оттуда без очков и перчаток, в белом костюме. Когда он показался на дороге, индейцы недоумевали. Откуда взялся этот молодой человек, и куда исчез «морской дьявол»?

— Провалился, как и следует дьяволу, — тихо сказал один индеец.

— Оборотень, — возразил другой.

Ольсен повел Ихтиандра в рабочие кварталы Буэнос-Айреса и показал ему картины ужасающей нужды и человеческого страдания. Ихтиандр был поражен. Юноша увидел, что мир еще ужаснее, чем он предполагал. Оборванные, истощенные дети рылись в пыли улицы и вступали в драку из-за найденной кости. Из окон домов выглядывали истощенные лица женщин.

— Неужели это нельзя изменить? — спросил Ихтиандр, потрясенный видом человеческого ада.

— Это можно и должно изменить, — ответил Ольсен. — Из-за того, чтобы изменить это, и идет борьба. И именно сейчас мы переживаем самый острый период борьбы. А для борьбы нужны деньги.

Ихтиандр начал догадываться:

— И Гуттиэрэ?..

— Гуттиэрэ с нами, Она помогает, чем может, этой борьбе. У нее золотое сердце, и за это я очень люблю ее. Но я не собирался жениться на ней, — с улыбкой сказал Ольсен. — Да если бы и собирался, теперь уж об этом поздно думать. Гуттиэрэ стала женой другого…

Ихтиандр побледнел и ухватился за руку Ольсена.

— Неужели того, черного?.. — задыхаясь спросил он.

Ольсен поспешил отвести юношу на берег моря…

— Да, черного. Она вышла замуж за испанца Педро Зурита.

— Но ведь она… мне кажется, что она любила меня, — сказал Ихтиандр, опускаясь, как подкошенный, на землю.

Ольсен сел возле юноши, сочувственно посмотрел на него и, не спеша закурив коротенькую трубку, сказал:

— Да, и мне кажется, что она любила вас. Но ведь вы на ее глазах бросились в море и утонули, — так, по крайней мере, она думала.

Ихтиандр с удивлением посмотрел на Ольсена. Юноша никогда не говорил Гуттиэрэ о том, что он может жить под водой. Но эта подводная жизнь была для него привычным и естественным явлением. И ему не приходило в голову, что его прыжок в море может быть истолкован девушкой, как самоубийство.

— Прошлою ночью Гуттиэрэ виделась со мной, — продолжал Ольсен, задумчиво пуская клубы дыма. — Ваше самоубийство очень огорчило ее. «Ревность сгубила Ихтиандра», — вот что сказала она.

— Но почему же она так скоро вышла замуж за другого?

— Дон Педро давно охотился за ней. Она хотела спасти отца от разорения. Очевидно, после вашей смерти, жизнь потеряла для нее цену и интерес. Да, она любила-таки вас, — прибавил Ольсен, поджигая этими словами сердце юноши.

— Я… не могу… Я должен видеть ее. Повидаться с нею хотя бы в последний раз, сказать, что я жив.

— Вы прекрасный пловец? — неожиданно спросил Ольсен.

— Я… я могу пробыть очень долго под водой, — сказал Ихтиандр. Что-то удерживало его открыть и Ольсену тайну его организма. Да он и сам не мог бы объяснить ее.

— Но где она теперь? — спросил он Ольсена.

— Далеко. Она сказала мне, что Педро повезет ее вверх по реке Парана. Невдалеке от города Парана у него имеется небольшая гасиэнда^[27] — «Долороза». Там живет его мать. Педро Зурита представит ей свою молодую жену, а потом приедет сюда ловить «морского дьявола». Кстати, может быть, вы и есть «морской дьявол»? — улыбаясь, спросил Ольсен.

— А зачем Зурита «морской дьявол», — спросил Ихтиандр.

— Педро хочет приспособить «дьявола» ловить жемчужины. Так что имейте в виду, если вы, действительно, «морской дьявол», берегитесь попасть в сети Педро Зурита.

— Я не дьявол, я — Ихтиандр, сын доктора Сальватора, — ответил юноша.

Ихтиандр не знал, что его проказы получили широкую огласку и что имя «морского дьявола» долго не сходило со страниц печати и уст тысяч людей.

— Я разыщу ее и увижусь с ней, — сказал Ихтиандр. — Парана? Я знаю эту реку.

Ихтиандр крепко пожал руку Ольсена:

— Простите меня. Я видел в вас врага, но неожиданно нашел друга. Прощайте. Я отправляюсь разыскивать Гуттиэрэ.

— Сейчас? — спросил, улыбаясь, Ольсен.

— Сию минуту, — ответил Ихтиандр уже на ходу.

Ольсен покачал головой и весь окутался клубами дыма…

IX. В поисках Гуттиэрэ

Сборы Ихтиандра были не долги. Он снял костюм и башмаки, привязал их к спине ремнем, на котором висел у него нож, надел очки и перчатки — и отправился в путь.

В заливе Рио де Ла-Плата^[28] стояло множество океанских пароходов и кораблей, шхун и баркасов. Небольшие паровые каботажные^[29] катера беспрерывно сновали по заливу. Из-под воды их днища напоминали водяных жуков, двигавшихся по поверхности в разных направлениях. Якорные цепи и канаты поднимались со дна, как тонкие стволы подводного леса. Дно залива было покрыто всякими отбросами, железным ломом, осклизлыми, прогнившими досками, битыми бутылками, банками от консервов. Тонкий слой нефти покрывал поверхность. Солнце еще не зашло, но здесь стояли зеленовато-серые сумерки. Река, протекавшая по низменной местности, поднимала со дна ил и уносила его далеко в море.

Ихтиандр мог бы заблудиться среди этого лабиринта судов, но компасом ему служило легкое течение впадавшей в залив реки.

«Удивительно, как много грязи!» — думал юноша, с брезгливостью рассматривая дно, напоминавшее свалку мусора. Он плыл посередине залива, ниже днищ стоявших на якоре кораблей. В загрязненных водах залива ему было трудно дышать, как в душной пыльной комнате.

В нескольких местах на дне ему встретились трупы утопленников и скелет какого-то животного. На шее трупа человека с расколотым черепом виднелась веревка, с привязанным к ней камнем. Здесь было погребено какое-то преступление. Ихтиандр спешил скорее выплыть из этих мрачных мест.

Но чем выше он поднимался по заливу, тем сильнее чувствовалось встречное течение. Плыть было трудно. В океане также были свои течения, но там они помогали ему: он хорошо знал их. Одни течения выносили его далеко в океан, другие — возвращали обратно. Он пользовался ими, как моряк попутным ветром. Здесь было только одно встречное течение. Ихтиандр был неустанным пловцом, но его раздражало, что он подвигался к своей цели так медленно.

Что-то вдруг пролетело мимо него, едва не задев. Это был брошенный с какого-то судна якорь.

«Однако, здесь плыть не безопасно, — подумал Ихтиандр. — Надо что-нибудь предпринять». — Юноша принял вертикальное положение и огляделся. Он увидел, что его нагоняет океанский пароход.^[30] Ихтиандр опустился еще ниже, и когда днище корабля, замедлившего ход на повороте, проходило над ним, ухватился своими лапами за выступавший киль. Полипы облепили железо шероховатой массой, за которую можно было довольно крепко держаться. Правда, лежать под водой в таком положении не очень удобно, но за то теперь он был под прикрытием, и быстро плыл, увлекаемый пароходом.

Залив окончился, и пароход поплыл по реке Парана. Открытые берега давали больший доступ свету. Несмотря на наступивший вечер, стало светлее. Ихтиандр дышал довольно свободно в пресной речной воде, но все же чувствовал себя хуже, чем в море, как житель долин, поднявшийся на высокие горы. Дыхание Ихтиандра участилось. Его руки онемели, но он не хотел расстаться с быстро идущим пароходом.

«Как жаль, что я не мог отправиться в это путешествие с Лидингом!» — вспомнил он о дельфине. Но Лидинга могли убить в реке. Притом, он не мог плыть под водой весь путь, а Ихтиандр опасался подниматься на поверхность реки, с ее большим движением.

Ихтиандр уставал все более. Вдобавок, он почувствовал сильный приступ голода, так как не ел весь день. Пришлось сделать остановку. Он разжал руки, опустился на дно и почувствовал, как его тело обдают, подобно порывам ветра, волны, поднятые винтом парохода.

Сумерки сгущались. Ихтиандр осмотрел песчаное дно. Но он не нашел ни распластанных камбал, ни устричных раковин. Пресноводные рыбы, шнырявшие мимо него, были неизвестных ему пород. Он не знал их повадок, и они казались ему более хитрыми, чем морские, так как их трудно было поймать. Только когда наступила ночь и рыбы уснули чутким сном, Ихтиандру удалось поймать довольно большую щуку. Мясо ее отдавало тиной, но проголодавшийся юноша с аппетитом съел ее, глотая целые куски с костями.

Теперь надо отдохнуть. В этой реке, по крайней мере, спать можно спокойно, не опасаясь ни акул, ни спрутов. Но нужно было позаботиться о том, чтобы течение не унесло вниз его спящего тела. Ихтиандр нашел на дне несколько камней, сдвинул их грядой и улегся, охватив один камень рукой.

Спал он, однако, не долго. Вскоре он почувствовал волнение воды. Приближался какой-то пароход, Ихтиандр открыл глаза и увидал сигнальные фонари. Судно шло снизу. Такого случая нельзя было пропустить. Юноша быстро поднялся и приготовился прицепиться к пароходу. Однако, это оказалась моторная лодка, дно которой было совершенно гладкое. Ихтиандр, делая напрасные попытки ухватиться за дно, едва не попал под винт.

Несколько пароходов прошли по течению, пока, наконец, Ихтиандру не удалось прицепиться к пассажирскому пароходу, шедшему вверх.

Когда Ихтиандр добрался до города Параны, первая часть его путешествия было окончена.

Но оставалась еще самая трудная — сухопутная.

Ранним утром Ихтиандр поплыл от шумной гавани города вверх по реке в безлюдную местность, осторожно огляделся и вылез на берег. Он снял очки и перчатки, закопал их в прибрежном песке, высушил на солнце башмаки и костюм и оделся. Измятый костюм придавал ему вид бродяги. Но он мало думал об этом.

Ихтиандр отправился вдоль берега, расспрашивая встречных рыбаков, не знают ли они, где находится гасиэнда «Долороза» дона Педро Зурита.

Рыбаки подозрительно осматривали его и отрицательно качали головой.

Проходил час за часом, жара все усиливалась, а поиски ни к чему не приводили. Чтобы освежиться, Ихтиандр принужден был несколько раз раздеваться и погружаться в воду.

Наконец, около четырех часов дня ему посчастливилось. Старый крестьянин, — по виду рабочий с фермы, — выслушав Ихтиандра, кивнул головой и сказал:

— Иди вот так, все по этой дороге, полями. Дойдешь до озера, перейдешь мост, взойдешь на небольшой пригорок, там тебе и будет усатая Долороза.

— Но, ведь, это гасиэнда?

— Ну, да, и хозяйку так зовут — Долороза. Полная такая, усатая старуха. Только, если думаешь наняться к ней на работу, не ходи. Живьем съест. Настоящая ведьма!

— А далеко?

Старик посмотрел на солнце.

— К вечеру дойдешь.

Кивнув головой старику, Ихтиандр быстро зашагал по дороге полями пшеницы и кукурузы. От быстрой ходьбы он начал уставать. Дорога тянулась бесконечной, белой лентой. Пшеничные поля сменялись выгонами с высокой, густой травой, на которых паслись многочисленные стада овец.

Ихтиандр изнемогал. Режущие боли в боках все усиливались. Жажда томила его. И кругом — ни капли воды.

«Хотя бы озеро скорее!» — шептал Ихтиандр пересохшими губами. Его щеки и глаза ввалились, он тяжело дышал.

Навстречу ему шел, заложив руки за спину, человек в белом кителе с блестящими пуговицами, в белой фуражке и с кобурой на поясе.

— Скажите, далеко до гасиэнды «Долороза»? — спросил Ихтиандр.

Толстенький человек подозрительно осмотрел Ихтиандра.

— А тебе что нужно? Откуда идешь?

— Из Буэнос-Айреса… — человек в кителе насторожился. — Мне нужно там… повидать кой-кого… — смущенно добавил Ихтиандр.

— Протяни руки, — сказал толстенький человек.

Этот приказ удивил Ихтиандра, но, не подозревая ничего плохого, он протянул руки. Толстяк вынул из кармана «браслеты» и быстро защелкнул на руках Ихтиандра ручные кандалы.

— Много вас таких шляется, — сказал он и, толкнув Ихтиандра в бок, крикнул: — Иди. Я провожу тебя к «Долорозе».

— Но зачем вы стеснили мои руки? — в полном недоумении спросил Ихтиандр, поднимая руки и разглядывая «браслеты».

— Не валяй дурака! — строго прикрикнул толстяк и еще раз толкнул юношу. — Ну, марш!

Ихтиандр, склонив голову, поплелся по дороге. Хорошо еще, что его не заставили итти назад. Он не мог понять, что с ним произошло. Юноша не знал, что целый район охвачен восстанием фермеров, что усиленные наряды полиции шныряли по всем дорогам, перехватывая агитаторов из Параны и Буэнос-Айреса, что сам Ихтиандр, в своем измятом костюме, имел вполне «подозрительный» вид. Его запутанный ответ о цели путешествия окончательно решил его судьбу. Ихтиандр был арестован полицейским, который вел его в ближайшее селение, чтобы по этапу отправить в центральную тюрьму Параны.

Ихтиандру было понятно только одно, что он лишен свободы и что в его путешествии наступила досадная задержка. Он решил вернуть себе свободу при первой возможности.

Толстый полицейский, довольный удачей, закурил длинную сигару и шел позади Ихтиандра, обдавая его клубами зловонного дыма, от которого Ихтиандр задыхался еще более.

— Нельзя ли не пускать в меня дым, мне тяжело дышать, — обернувшись, сказал он своему стражнику.

— Что-о? Просят не курить? Ха-ха-ха! — Полицейский засмеялся так, что все его лицо собралось в морщины и живот затрясся. — Подумаешь, какие нежности! — И, выпустив в лицо юноши дым, как из паровозной трубы, он крикнул: — Пшел!

Юноша повиновался.

Наконец, Ихтиандр увидал озеро с перекинутым через него узким мостом и невольно ускорил шаги.

— Не спеши к своей Долорозе, — прикрикнул толстяк.

Они взошли на мост. На середине моста Ихтиандр вдруг перепрыгнул через перила и бросился в воду.

Полицейский никак этого не ожидал от человека со скованными руками.

Но и Ихтиандр не ожидал от толстяка того, что тот сделал в следующее же мгновение. Полицейский бросился в воду вслед за Ихтиандром, опасаясь того, что «агитатор» может утонуть. Полицейскому было более выгодно доставить живой трофей. Притом, арестованный, утонувший с ручными кандалами, мог наделать хлопот. Полицейский так быстро последовал за Ихтиандром, что успел ухватить его за волосы и не отпускал, отчаянно ругаясь. Тогда Ихтиандр, рискуя лишиться волос, потянул полицейского на дно. Вскоре Ихтиандр почувствовал, что рука полицейского разжалась и отпустила волосы. Ихтиандр отплыл несколько метров и выглянул из воды, чтобы посмотреть, выплыл ли и полицейский. Тот уже барахтался на поверхности и, увидав голову Ихтиандра, закричал:

— Утонешь, подлец ты этакий, чтоб тебя крабы съели! Плыви ко мне!

«А ведь это мысль!» — подумал Ихтиандр и вдруг крикнул:

— Ах, спасайте! Тону!.. — и опустился на дно.

Из-под воды он наблюдал за полицейским, который нырял, в поисках утопающего. Наконец, видимо отчаявшись в успехе, полицейский выплыл на берег, встряхнулся и быстро пошел по дороге.

«Придут искать тело утопленника», — подумал Ихтиандр. Осторожно выглянув и убедившись, что на дороге никого нет, он быстро вылез из озера и бросился бежать по кукурузному полю.

X. Живой утопленник

Мать дона Педро Зурита, Долороза, была полная, сырая старуха, с крючковатым носом и выдающимся подбородком. У нее росли довольно густые усы, что придавало ее лицу странный и еще более непривлекательный вид. Это редкое для женщины украшение и закрепило за ней в округе кличку «усатая Долороза».

Когда сын явился к ней с молодой женой, старуха осмотрела Гуттиэре с такой бесцеремонной внимательностью, как будто сын привел на ее гасиэнду новую корову. Долороза прежде всего искала в снохе недостатков. Но со стороны внешности «приобретение» сына было безукоризненно. Больше того: красота Гуттиэрэ поразила старуху, хотя она ничем не выдала этого. Но такова уж была усатая Долороза: поразмыслив у себя на кухне, она и красоту Гуттиэрэ обернула в недостаток.

И, когда старуха осталась вдвоем с сыном, она, неодобрительно покачав головой, сказала дону Педро:

— Хороша. Даже слишком хороша. — И, вздохнув, прибавила: — Наживешь ты, сынок, хлопот с этакой красавицей. — Подумав еще, она продолжала: — И горда. А руки мягкие, нежные — белоручка будет.

— Обломаем, — ответил дон Педро и углубился в хозяйственные счета.

Долороза зевнула и, чтобы не мешать сыну, вышла в сад подышать вечерней прохладой. Как у истой испанки, в ее характере жестокость уживалась с сантиментальностью. Она любила помечтать при луне.

А в такой вечер не грешно было помечтать даже усатой Долорозе.

Цветущие мимозы наполняли сад нежным ароматом. Белые лилии сверкали в лунном свете, как будто они были сделаны из серебра. Едва слышно шептали листьями лавры и фикусы.

Долороза уселась на скамью среди мирт и предалась своим мечтам о том, как она прикупит соседний участок, разведет тонкорунных овец, выстроит новые сараи…

— А, что б вас! — сердито крикнула старуха, ударяя себя по щеке. — Эти москиты не дадут человеку и посидеть спокойно!

Незаметно облака затянули небо, и весь сад погрузился в полумрак. На горизонте резче выступила светло-голубая полоса — отражение огней города Параны. Эта полоса бледного света изменила направление мыслей старухи. Вспомнив о городе, она вспомнила и о тревожном времени, — о волнениях среди мелких фермеров-арендаторов, о рабочих, которые становятся все требовательнее, о городских агитаторах, призывающих батраков к неповиновению и забастовкам.

«Собственными руками задушила бы их!» — прошептала старуха, сильно ударяя себя по лбу.

И вдруг над низким каменным забором, на фоне голубоватого зарева огней Параны, она увидала человеческую голову. Кто-то поднял руки — руки, скованные кандалами! — и осторожно спрыгнул через стену в сад.

Старуха затряслась так, как будто ее сразу охватил сильнейший припадок тропической лихорадки. Она хотела крикнуть и не могла. Пыталась подняться и бежать домой, но ноги не повиновались ей. Широко открытыми глазами следила она из своего укромного уголка за «каторжником», — как решила она.

А человек в кандалах осторожно пробирался по кустам, подошел к дому и начал заглядывать в окна.

И вдруг, — или она ослышалась? — каторжник тихо сказал:

— Гуттиэрэ!

Час от часу не легче! Так вот она, красота-то! С каторжниками знакомство водит! Чего доброго, эта красавица убьет ее с сыном, ограбит гасиэнду и сбежит с кандальником!

У Долорозы будто плотина прорвалась. Ее душу затопили вдруг чувства глубокой ненависти к снохе и горького злорадства. Это придало ей сил. Старуха рванулась со скамьи и побежала в дом.

— Скорей! — задыхающимся шопотом сказала она сыну, — в сад забрался каторжник. Он звал Гуттиэрэ!

Горячая волна ударила в голову Педро. В нем проснулся ревнивый собственник гасиэнды и красавицы жены. Он выбежал с такой поспешностью, как будто дом был объят пламенем, схватил лопату, лежавшую на дорожке, и побежал вокруг дома.

У стены дома стоял юноша со скованными руками и смотрел в окно.

— У-у-у! — завыл Зурита. — Каррамбо! — и он опустил лопату на голову юноши.

Без единого звука, юноша, как подкошенный, упал на землю.

— Готов, — тихо произнес Зурита.

— Готов, — подтвердила следовавшая за ним Долороза таким тоном, как будто ее сын раздавил смертоносного скорпиона.

Зурита тяжело отдышался и вопросительно посмотрел на мать.

— Куда его?

— В пруд, — зашипела старуха. — Пруд глубокий.

— Всплывет?

— Камень привяжем. Я сейчас!

Долороза побежала домой и трясущимися руками начала искать большой мешок, в который можно было бы положить труп убитого. Но она вспомнила, что все мешки были отправлены с пшеницей на мельницу. Тогда она достала наволочку и длинную бечеву.

— Мешков нет, — сказала она сыну, стуча челюстями. — Вот, в наволочку положи камней и привяжи бечевкой к кандалам…

Зурита кивнул головой, взвалил труп на плечи и поволок в конец сада, к небольшому пруду.

— Кровью не запачкайся, кажется течет, — свистящим шопотом говорила Долороза, ковыляя за сыном с наволочкой и бечевой.

— Смоешь, — ответил Педро, свешивая, однако, голову юноши ниже, чтобы кровь стекала на землю.

У пруда Зурита быстро набил наволочку камнями, крепко привязал к рукам юноши и бросил тело в пруд.

— Готово! Теперь надо будет переодеться. — Педро посмотрел на небо. — Дождь собирается. Он смоет к утру следы крови на земле. — И Зурита отправился к дому.

— Вот она — красота-то! — причитала Долороза, идя за сыном.

Гуттиэрэ отвели комнату в мезонине. Она не могла уснуть в эту ночь. Было душно. Москиты одолевали ее, а мысли терзали еще злее, чем москиты.

Она не могла забыть о трагической смерти Ихтиандра. Мужа она не любила. Усатая свекровь вызывала в ней чувство отвращения. И с этими людьми ей предстояло жить…

В довершение всего, в эту ночь ей почудился голос Ихтиандра, зовущего ее по имени. Какой-то шум, чьи-то тревожные, приглушенные голоса доносились из сада. Нервы Гуттиэрэ были напряжены. Она решила, что ей так и не уснуть в эту ночь. И она вышла в сад, чтобы освежиться.

Солнце еще не всходило. Сад был погружен в серебристо-розовые сумерки утренней зари. Тучи угнало. На траве и деревьях сверкала обильная роса. В легком капоте, босиком Гуттиэрэ шла по траве — и вдруг остановилась и внимательно посмотрела на землю. На дорожке, против ее окна, песок был запятнан кровью. Тут же валялась окровавленная лопата.

Ночью здесь произошло какое-то преступление. Следы крови заворачивали за угол дома.

Гуттиэрэ пошла по этим следам, которые привели ее к пруду.

«Не в этом ли пруде скрыты последние следы преступления?» — подумала она, с жутким любопытством вглядываясь в зеленоватую поверхность.

Вдруг ее глаза расширились, и она почувствовала, как корни волос шевелятся у нее на голове, а спина леденеет, как будто кто пролил по ней струю холодной воды.

Из-под зеленоватой поверхности пруда на нее смотрело лицо Ихтиандра. Кожа на его виске была рассечена. На лице отражались страдание и в то же время радость.

Кошмар! Гуттиэрэ видит лицо утонувшего Ихтиандра… Неужели она сошла с ума?

Гуттиэрэ хотела бежать от этого ужасного видения, и в то же время не в силах была оторвать от него глаз.

А лицо Ихтиандра медленно поднималось… Вот оно показалось над поверхностью… Он протянул к ней скованные руки и, с улыбкой, искаженной страданием, сказал, впервые обращаясь к ней на ты:

— Гуттиэрэ! Дорогая моя! Наконец то…

Гуттиэрэ схватилась за голову и закричала, как безумная:

— Сгинь! Пропади, несчастный призрак! Ведь, я знаю, что ты мертв. Зачем ты мучаешь меня?..

— Нет, нет, Гуттиэрэ, я не мертв, — поспешно ответил «призрак» юноши. — Я не утонул. Прости мне… я скрыл от тебя… Я не знаю, зачем я это сделал… О, не уходи, выслушай меня! Я живой, вот, прикоснись к моим рукам…

И он протянул к ней мокрые, покрытые тиной, скованные руки. Но Гуттиэрэ продолжала с ужасом смотреть на него. Ее распущенные волосы покрыли плечи золотой волной.

— Ты боишься прикоснуться ко мне? Но ведь я живой! Я могу жить под водой. Я не такой, как все люди. Я не знаю, почему я один могу жить под водой. Быть может, это знает мой отец, Сальватор. Я не утонул тогда, бросившись в море. Я бросился потому, что мне тяжело было дышать воздухом, — так устроен мой организм…

Ихтиандр пошатнулся, тряхнул головой и вновь начал свою поспешную, бессвязную речь…

— Я искал тебя, Гуттиэрэ! Сегодня ночью черный человек, твой муж, ударил меня по голове, когда я хотел взглянуть на тебя в окно, и бросил меня в пруд. В воде я пришел в себя… Мне удалось снять мешок с камнями, но этого, — Ихтиандр указал на браслеты, — я не мог снять…

Гуттиэрэ начала верить, что перед нею не призрак, а живой человек.

— Но почему у вас скованы руки? — спросила она.

— Я потом расскажу тебе обо всем… Бежим со мной, Гуттиэрэ. Мы укроемся у моего отца, там нас никто не найдет… И мы будем жить с тобою… Ну, возьми же мои руки, Гуттиэрэ… Меня, кажется, зовут «морским дьяволом», но ведь я человек, почему же ты боишься меня?..

Ихтиандр вышел из пруда, весь в тине. Вид его был ужасен. Он, в изнеможении опустился на траву и вновь протянул ей руки.

Гуттиэрэ наклонилась над ним и, наконец, заставила себя взять его руки.

— Бедный мой мальчик, — сказала она.

— Встреча любящих сердец! — вдруг послышался насмешливый голос.

Они оглянулись и увидали дон Педро, стоявшего в кустах со скрещенными на груди руками.

Зурита, так же, как и Гуттиэрэ, не спал в эту ночь… Услышав крик своей жены, он бросился в сад и был свидетелем всей сцены. Когда он узнал, что перед ним «морской дьявол», за которым он так долго и безуспешно охотился, его охватила такая радость, что он забыл даже о ревности. В первую минуту он хотел захватить юношу силою и отвезти его на «Медузу». Но потом он решил, что будет безопаснее и спокойнее употребить хитрость.

— Вам не удастся, дон Ихтиандр, увести Гуттиэрэ к доктору Сальватору, потому что Гуттиэрэ — моя жена. Едва ли и вам самому суждено вернуться к вашему отцу. Вас ждет полиция.

— Но я ни в чем не виновен! — воскликнул юноша.

— Без вины полиция не награждает людей такими прекрасными браслетами. И уж если вы попались в мои руки, гражданский долг повелевает мне предать вас в руки полиции.

— Неужели вы сделаете это? — с негодованием спросила мужа Гуттиэрэ.

— Я обязан это сделать, — ответил Педро, пожимая плечами.

— Хорош бы он был, — вдруг вмешалась в разговор появившаяся из кустов Долороза, — если бы отпустил на все четыре стороны каторжника. И с какой радости? За что? Не за то ли, что этот кандальник подглядывает под чужими окнами и собирается похищать чужих жен?

Гуттиэрэ подошла к мужу, взяла его за руки и, ласково заглянув в глаза, сказала:

— Отпустите его. Умоляю вас!.. Я ни в чем не виновата перед вами…

Долороза, испугавшись, как бы ее сын не уступил перед «хитростями» красавицы-жены, замахала руками и закричала:

— Не слушай ее, Педро! Покажи, что ты мужчина!

Но Педро сказал, галантно ведя руками:

— Перед просьбой женщины я бессилен. Я согласен.

— Тряпка ты после этого! Не успел жениться, попал под башмак! — ворчала старуха.

— Подожди, мать. Я согласен. Мы распилим ваши кандалы, молодой человек, переоденем вас в более приличный костюм и доставим на «Медузу». В Рио де Ла-Плата вы можете спрыгнуть с борта и… ныряйте на здоровье. Но я отпущу вас с одним условием: вы должны забыть о существовании Гуттиэрэ.

— Вы лучше, чем я думала о вас, — искренно сказала Гуттиэрэ.

Зурита самодовольно покрутил усы и отвесил жене низкий поклон, как настоящий гидальго^[31] …

XI. Родимое пятно

— Завтра приезжает Сальватор. Болезнь задержала меня, — проклятая лихорадка! — а нам с тобой надо много о чем поговорить, брат, — сказал Кристо, обращаясь к Бальтазару. Они сидели в лавке Бальтазара.

— Слушай, каранчо, слушай внимательно и не перебивай меня, чтобы я не забыл, о чем надо говорить.

Кристо помолчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжал:

— Мы много потрудились с тобой для дон Педро Зурита. Проклятый испанец! Он богаче нас с тобой, но хочет быть богаче самого себя. Он хочет завладеть «морским дьяволом»…

Бальтазар зашевелился.

— Молчи, брат, молчи, иначе я забуду, что хотел сказать… Зурита хочет, чтобы «морской дьявол» был у него рабом. А знаешь ты, что такое «морской дьявол»? Это клад. Это неистощимое богатство! «Морской дьявол» может собирать на дне морском жемчуг, — много, много жемчужин, прекрасных, как месяц на небе, и крупных, как бобы. И не одни жемчужины может добывать «дьявол» со дна моря. Разве мало лежит там потонувших кораблей с неисчислимыми сокровищами? Он может добывать их для нас! Я говорю: для нас, а не для испанца. Знаешь ли ты, брат, что Ихтиандр любит Гуттиэрэ?

Бальтазар опять зашевелился с явным намерением заговорить.

— Молчи и слушай. Я не могу говорить, когда меня перебивают! Да, Ихтиандр любит Гуттиэрэ. О, от моих глаз ничего не скроешь! Они умеют читать в сердце человека, как белые читают в своих книгах. Когда я прочитал это в сердце Ихтиандра, я сказал: хорошо! Пусть Ихтиандр еще сильнее полюбит Гуттиэрэ. Он будет лучшим мужем и зятем, чем грязный испанец. И Гуттиэрэ любит Ихтиандра. Это я тоже прочитал в ее сердце, хотя женское сердце читать труднее. Я следил за ними, но не мешал Ихтиандру. Пусть плавает на свои свидания.

Бальтазар тяжело вздохнул, но не перебивал рассказчика.

— И это еще не все, брат. Слушай дальше. Я хочу напомнить тебе то, что было много лет назад… Я сопровождал твою жену, — этому будет уж лет двадцать, — когда она возвращалась от родных. Помнишь, она ездила в горы хоронить свою мать? В дороге твоя жена умерла от родов. Умер и ребенок. Тогда я не сказал тебе всего. Зачем отравлять твое сердце подробностями? А дело было так. Жена твоя умерла в дороге, но ребенок был еще жив, хотя и очень слаб… Молчи! Случилось это в индейской деревне. Одна старуха сказала мне, что недалеко от них живет великий чудотворец, «бог»-Сальватор…

Бальтазар насторожился и стал с новым интересом слушать брата.

— …И она посоветовала мне отнести ребенка Сальватору, чтобы он спас его от смерти, — хотя бы его! Я послушал доброго совета и отнес ребенка Сальватору. «Спасите его», — сказал я. Сальватор взял твоего мальчика, покачал головой и сказал: «Трудно спасти его». И унес. Я ждал до вечера. Вечером вышел негр и сказал: «Ребенок умер». И я ушел…

Однако Кристо не совсем верно передал эту историю и кое о чем умолчал. В то время Сальватор не только лечил детей, приносимых родителями, но и брал «на воспитание», платя хорошие деньги тем, кто доставлял ему детей. И старуха уговорила Кристо отдать ребенка Сальватору. — «Мать умерла. Ну, что будет делать брат-вдовец с ребенком? А у Сальватора ребенку будет хорошо», — убеждала она Кристо. Однако Кристо не соглашался. Тогда она начала соблазнять его наградой, обильно угощая. И пьяный Кристо продал ребенка, которого старуха отнесла к Сальватору.

— Так вот, — продолжал Кристо, — Сальватор сказал через своего негра, что ребенок умер. У новорожденного ребенка, — твоего сына, — я приметил на шее родимое пятно. — Кристо вздохнул, помолчал и продолжал: —Не так давно Ихтиандра кто-то ранил в шею. Делая ему перевязку, я приоткрыл ворот его «чешуи», которая плотно облегает его тело, и увидал большое родимое пятно…

Бальтазар тяжело дышал. Он смотрел на Кристо широко раскрытыми глазами и, задыхаясь, спросил:

— Ты думаешь, что Ихтиандр… мой сын?

— Молчи, брат, молчи и слушай. Да, я это думаю. Я думаю, что Сальватор сказал неправду. Твой сын не умер, и Сальватор сделал из него «морского дьявола».

— О-о!.. — Бальтазар заскрежетал зубами. — Как он смел! Я убью Сальватора собственными руками! — вне себя закричал Бальтазар. — Задушу как змею!

— Тс-сс! Молчи! Ты — большая, хищная птица. Ты — каранчо. Но у Сальватора клюв и когти крепче, чем у тебя. И потом, может быть, я и ошибаюсь? Двадцать лет прошло. А разве родимое пятно на шее не может быть у другого человека? Ихтиандр — твой сын, а, может, и не сын. Тут надо быть осторожным, пускать в ход не когти, а змеиное жало. Ты пойдешь к Сальватору и скажешь, что Ихтиандр твой сын. Я буду твоим свидетелем. И ты потребуешь, чтобы он отдал тебе сына. А если не отдаст, — ты скажешь, что донесешь на него в суд за то, что он калечит детей. Этого он побоится. И ты, если понадобится, поедешь в суд. Если же в суде нам не удастся доказать, что Ихтиандр твой сын, он женится на Гуттиэрэ. Это можно, — ведь она приемная дочь. Ты тогда так тосковал о жене и сыне, что я разыскал тебе эту игрушку — сироту Гуттиэрэ.

Бальтазар порывисто встал со стула и заметался по лавке, задевая крабов и раковины, которые падали с полок.

— Сын мой! Сын мой! О, какое несчастье!.. Я предал своего сына…

Кристо был удивлен:

— Почему несчастье? И почему предал? Мы хотели поймать Ихтиандра и отдать Зурита, не зная, что он сын твой. Но ведь мы еще не предали? Ихтиандр уже несколько дней не показывается. Я думаю, он сторожит Гуттиэрэ у берега моря.

— Какое несчастье!.. — продолжал Бальтазар. Наконец, немного успокоившись, он обратился к Кристо и сказал:

— Я не перебивал и внимательно слушал тебя; послушай теперь и ты меня. Пока ты горел в огне лихорадки, здесь были большие дела. Гуттиэрэ вышла замуж за Педро Зурита…

Эта новость поразила Кристо.

— А Ихтиандр… бедный сын мой!.. — Бальтазар опустил голову и, всхлипывая, сказал:

— Ихтиандр — в руках Зурита…

Кристо был ошеломлен:

— Не может быть!

— Да, да. Ихтиандр на «Медузе». Сегодня утром Зурита приходил ко мне. Он очень смеялся надо мной и тобою, издевался и бранил нас «дохлыми дельфинами». Он говорил, что мы обманывали его. Он сам, без нас, поймал Ихтиандра. И теперь он нам ничего не уплатит. Но я и сам не возьму у него денег. Разве можно продать собственного сына?.. Сын мой, сын мой!..

Отчаяние Бальтазара не имело границ. Кристо неодобрительно смотрел на брата. Надо было решительно действовать, а Бальтазар находился в таком состоянии, что мог скорее повредить делу, чем оказать помощь. Сам Кристо не очень-то верил в родство Ихтиандра с Бальтазаром. Правда, Кристо видел на шее новорожденного родимое пятнышко. Но эту примету нельзя было считать неоспоримым доказательством. Когда Кристо увидел родимое пятно у Ихтиандра, у хитрого индейца явилась мысль использовать это сходство, чтобы поживиться. Но он не предполагал, что у Бальтазара так бурно проявятся отцовские чувства. Новости, сообщенные Бальтазаром, взволновали Кристо не тем, что Ихтиандр — его воображаемый племянник — оказался в плену у Зурита. Кристо не мог примириться с мыслью о потере Ихтиандра и обещанной от Зурита награды. Пока неутешный отец стонал и причитывал, Кристо обдумывал план действий. Наконец, он подошел к Бальтазару и, положив ему руку на плечо, сказал:

— Теперь не время для слез. Надо действовать. Сальватор приезжает завтра рано утром. Возьми свое сердце крепко в руки, брат, и ожидай меня на восходе солнца в конце мола. Надо спасти Ихтиандра, а сейчас спасти его может только Сальватор. И он спасет Ихтиандра, клянусь солнцем! Но еще раз говорю тебе: крепко сожми в руках свое сердце. И не говори Сальватору о том, что ты отец Ихтиандра. Куда направился Зурита?

— Он не сказал, но думаю, что на север. Зурита давно собирался к берегам Панамы.

Кристо кивнул головой.

— Помни же, завтра утром, перед восходом солнца, ты должен быть на берегу.

Распрощавшись с братом, Кристо поспешил к себе. Он всю ночь думал о предстоящей встрече с Сальватором. Надо было оправдать себя в глазах Сальватора.

Сальватор приехал на рассвете. Кристо, с лицом, выражавшим огорчение и преданность, сказал, поздоровавшись с доктором:

— У нас большое несчастье. Сколько раз я предупреждал Ихтиандра, чтобы он не плавал в заливе…

— Что с ним? — нетерпеливо спросил Сальватор.

— Его украли и увезли на шхуне. Я…

Пальцы Сальватора зашевелились, как щупальцы спрута, и крепко впились в плечо Кристо, а глаза пытливо смотрели в глаза индейца. Это продолжалось одно мгновенье, но Кристо невольно изменился в лице под острым, испытующим взглядом. Сальватор нахмурился, пробормотал какое-то проклятие и, разжав пальцы на плече Кристо, быстро проговорил:

— Ты об этом еще расскажешь мне…

— Джон! — Сальватор сказал негру несколько слов на непонятном Кристо языке и, вновь обратившись к индейцу, повелительно крикнул:

— Иди за мной!

Не отдыхая, даже не переодевшись с дороги, Сальватор вышел из дома и быстро пошел в сад. Кристо едва поспевал за ним, удивляясь решительности и быстроте действий этого человека. У третьей стены их нагнали два негра.

Кристо охватило волнение. Неужели Сальватор может читать мысль человека? Зачем эти негры?

Быть может, они сейчас схватят и отрежут ему язык?..

— Я сторожил Ихтиандра, как верный пес, — сказал Кристо, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы. Но Сальватор не слушал его. Доктор стоял уже около бассейна и нетерпеливо стучал ногой, пока вода вытекала сквозь открывшиеся в бассейне шлюзы.

— Иди за мной, — вторично сказал Сальватор, спускаясь по подземной лестнице. Кристо и два негра следовали за Сальватором. Несмотря на полный мрак, Сальватор быстро спускался по лестнице, прыгая через несколько ступеней, как человек, хорошо знакомый с этим подземным лабиринтом.

Спустившись на нижнюю площадку, Сальватор не повернул выключателя, как в первый раз, а, пошарив впотьмах рукой, открыл дверь в боковой стене и пошел по коридору. Здесь не было ступеней, и Сальватор шел еще быстрее, не зажигая огня. — «Вдруг я провалюсь в какую-нибудь ловушку и утону в колодце?» — думал Кристо, шаркая ногами по полу. Коридор забирал все вправо, потом резко повернул налево. Кристо почувствовал, что пол покато спускается вниз. Сильнее потянуло сыростью. Иногда Кристо казалось, что он слышит слабый плеск воды.

Наконец, подземное путешествие окончилось. Сальватор, ушедший вперед, остановился и включил свет. Кристо увидал, что он находится в большом, залитом водою, длинном гроте с овальным сводом. Этот свод, уходя вдаль, постепенно понижался к воде. У самого края каменного пола, на котором они стояли, Кристо увидел небольшую подводную лодку. Сальватор, Кристо и два негра вошли в лодку. Сальватор зажег внутри каюты свет, один негр захлопнул верхний люк, в то время как другой уже работал у мотора. Кристо почувствовал, что лодка дрогнула, медленно повернулась, опустилась вниз и так же медленно двинулась вперед. Прошло не более двух минут, и они всплыли на поверхность. Люк вновь был поднят. Сальватор и Кристо вышли на мостик. Кристо никогда не приходилось плавать на подводных лодках. Но эта лодка, скользившая теперь по поверхности океана, могла бы удивить и морского инженера. Она была необычайной конструкции и, очевидно, обладала мотором огромной мощности. Еще не пущенная на полный ход, лодка стремительно летела вперед.

— Куда отправились похитители Ихтиандра?

— Вдоль берега, на север, — ответил Кристо. — Я бы осмелился предложить вам захватить с собой моего брата. Я предупредил его, и он ожидает на берегу.

— Зачем?

— Ихтиандра украл ловец жемчуга — Зурита…

— Откуда ты знаешь это? — подозрительно спросил Сальватор.

— Я описал брату шхуну, и брат признал в ней «Медузу», принадлежащую Зурита. Зурита, наверно, украл Ихтиандра для ловли жемчуга. А мой брат, Бальтазар, знает места лова. Он будет полезен нам.

Сальватор подумал.

— Хорошо. Мы возьмем твоего брата.

Бальтазар ожидал на условленном месте. Лодка повернула к берегу. Бальтазар с берега, нахмурившись, смотрел на доктора, который отнял у него сына и изуродовал его. Однако индеец сдержался, вежливо поклонился и вплавь добрался до лодки.

— Полный ход! — отдал Сальватор приказ в слуховую трубку.

Лодку будто рванула неведомая сила. Ветер засвистал в ушах Кристо. Стальное чудовище резало воду с такой стремительностью, что по обеим сторонам лодки выросли две водяные стены, а позади лодки шла глубокая, пенящаяся борозда.

Сальватор стоял на капитанском мостике и зорко всматривался в глубь океана. В это время он был похож на хищную птицу, высматривавшую добычу.

XII. На цепи

Зурита распилил кандалы, связывавшие руки Ихтиандра, дал ему новый костюм и разрешил захватить с собой спрятанные в песке перчатки и очки. Но как только юноша взошел на палубу «Медузы», по приказу Зурита он был схвачен двумя индейцами и засажен в трюм. У Буэнос-Айреса Зурита сделал короткую остановку, чтобы запастись провиантом, повидался с Бальтазаром, похвалился своей удачей и поплыл дальше вдоль берега, по направлению к Рио-де-Жанейро. Он предполагал обогнуть весь восточный берег Южной Америки и начать поиски жемчуга в Карибском море.^[32]

Гуттиэрэ он поместил в капитанской каюте. Зурита уверил ее, что Ихтиандр был отпущен в заливе Рио-де-Лаплата. Однако эта ложь была скоро открыта. Вечером Гуттиэрэ услышала крики и стоны, раздававшиеся из трюма. Она узнала голос Ихтиандра. Зурита в это время был на верхней палубе. Гуттиэрэ пыталась выйти из каюты, но дверь оказалась на запоре. Гуттиэрэ начала стучать кулаками, но никто не отзывался. Наконец, обессиленная, она опустилась на стул и заплакала.

Зурита, услышдв крики, крепко выругался, спустился со своего капитанского мостика и сошел в трюм, сопровождаемый индейцем-матросом. В трюме было необычайно душно и темно.

— Чего ты вопишь? — строго спросил Зурита.

— Я… я задыхаюсь здесь, — услышал он голос Ихтиандра. — Я не могу жить без воды. А здесь такая духота. Отпустите меня в море… я не переживу ночи…

Зурита захлопнул двери трюма и вышел на палубу.

Смерть Ихтиандра совсем не была в его расчетах.

По приказу Зурита, в трюм была внесена бочка, в которую матросы натаскали воды.

— Вот тебе ванна, — сказал Зурита, обращаясь к Ихтиандру. — Плавай. А завтра утром я опущу тебя в море.

Ихтиандр поспешно погрузился в бочку. Стоявшие в дверях индейцы-матросы с недоумением смотрели на это купание. Они еще не знали, что узником «Медузы» был сам «морской дьявол».

— Отправляйтесь на палубу! — прикрикнул на них Зурита и захлопнул дверь трюма.

В бочке нельзя было не только плавать, но и выпрямиться во весь рост. Ихтиандру пришлось усесться, скорчившись, чтобы погрузить свое тело. В этой бочке раньше хранились запасы солонины. Вода быстро пропиталась запахом, и, хотя Ихтиандр не ощущал самого запаха, но он чувствовал себя немногим лучше, чем в испорченном воздухе трюма. Члены его тела скоро онемели от неудобного сидения. Чтобы распрямить их, он от времени до времени поднимался из бочки. Тогда душный, прокисший воздух трюма наполнял его легкие, и юноша снова погружался в мутную воду. Эта пытка длилась всю ночь.

А над морем в это время дул свежий юго-восточный ветер, унося шхуну все далее на север.

Зурита долго стоял на капитанском мостике и только под утро явился в каюту. Он предполагал, что жена его давно спит. Но она сидела на стуле, возле узенького столика, положив голову на руки. Гуттиэрэ уже не плакала. При его входе она поднялась, и Зурита при слабом свете догоравшей лампы, привешенной к потолку, увидал ее побледневшее, гневное лицо, с нахмуренными бровями и узко сжатыми губами.

— Вы обманули меня, — сказала она глухим голосом.

Под гневным взглядом жены Зурита чувствовал себя не очень хорошо и, чтобы прикрыть свое невольное смущение, он принял непринужденный вид, закрутил усы и шутливо ответил:

— Дон Ихтиандр предпочел остаться на «Медузе», очевидно, чтобы быть ближе к вам.

— Вы лжете! Вы мерзкий, гадкий человек! Я ненавижу вас! — и Гуттиэрэ вдруг выхватила из ножен большой кинжал, висевший на стене, и замахнулась на Зурита.

— Ого, какие страсти! — скорее пропел, чем проговорил Зурита; однако голос его заметно дрожал. Быстрым движением он схватил руку Гуттиэрэ и сжал ее так, что Гуттиэрэ выронила нож.

Зурита ногой вышвырнул нож из каюты сквозь раскрытую дверь, отпустил руку жены и сказал:

— Вот так-то лучше. Вы очень взволнованы. Выпейте стакан воды.

И он ушел из каюты, щелкнув ключом, и поднялся на палубу.

Восток уже розовел, а легкие облака, освещенные скрытым за горизонтом солнцем, казались пламенными языками. Все больше розовело и море в том месте, где должно было показаться солнце. Утренний ветер — соленый и свежий — надувал паруса. Над морем летали птицы, зорко высматривавшие рыб, резвившихся на поверхности. Наконец, как раскаленный медный диск, из-за горизонта показался край солнца, пролив багряно-золотую, все расширявшуюся дорогу через весь океан до самой шхуны.

Зурита в волнении ходил по палубе, заложив руки за спину.

— Ничего, обломаю как-нибудь, — сказал он, думая о Гуттиэрэ.

Обратившись к матросам, он громко отдал команду. На палубе поднялась суета. Паруса были убраны. «Медуза», покачиваясь на волнах, стояла на якоре.

— Принесите мне цепь и приведите сюда человека из трюма, — отдал новое приказание Зурита. Ему не терпелось. Он хотел испытать Ихтиандра как ловца жемчуга. «Кстати, дьявол освежится в море», — подумал он.

Вскоре, конвоируемый двумя индейцами, появился Ихтиандр. Он выглядел истомленным. При виде моря ноздри его расширились. Глаза пожирали водную поверхность. Зурита следил за каждым движением пленника.

И эта предосторожность была не лишняя. Ихтиандр осмотрелся по сторонам. Он стоял возле бизань-мачты. Всего несколько шагов отделяло его от борта. Вдруг юноша рванулся вперед, добежал до борта и уже пригнулся для прыжка, но в тот же самый момент тяжелый кулак Зурита опустился ему на голову. Юноша упал на палубу без сознания.

— Не надо спешить, — нравоучительно сказал Зурита, наклоняясь над ним.

Послышался лязг. Матрос подал Зурита длинную тонкую цепь, заканчивавшуюся железным обручем.

Зурита опоясал этим обручем лежавшего без сознания юношу, замкнул пояс на замок и сказал:

— Теперь лейте ему на голову воду.

После нескольких пролитых ведер юноша пришел в себя и с недоумением посмотрел на цепь, к которой был прикован.

— Это — чтобы ты не сбежал от меня, — пояснил Зурита. — Я опущу тебя в море. Ты будешь искать мне жемчужные раковины. Чем больше ты будешь находить их, тем больше будешь болтаться в море. Если же ты не станешь добывать мне жемчужных раковин, я запру тебя в трюме, и ты будешь сидеть в своей бочке. Понял? Согласен?

Ихтиандр кивнул головой.

Он готов был добыть для Зурита все сокровища моря, только бы скорей погрузиться в чистую, насыщенную кислородом морскую воду.

Зурита, Ихтиандр на цепи и матросы подошли к тому борту шхуны, на который не выходили иллюминаторы из каюты Гуттиэрэ. Зурита не хотел, чтобы она видела Ихтиандра прикованным к цепи.

Ихтиандра спустили на цепи, подавая ее все больше, по мере погружения юноши.

Наконец, он опять в море! Если бы можно было порвать эту цепь! Но она было сделана прочно. Ихтиандр покорился своей участи и начал собирать жемчужные раковины, складывая их в привязанный к боку мешок. Железный обруч давил грудь и затруднял дыхание. И все же юноша чувствовал себя почти счастливым после душного трюма и вонючей бочки.

Матросы с борта корабля с изумлением смотрели на невиданное чудо. Проходила минута за минутой, а человек, опущенный в воду, и не думал подниматься со дна.

Первое время на поверхности всплывали пузырьки воздуха, захваченного его легкими перед погружением. Но скоро перестали подниматься и пузырьки.

— Пусть меня съест акула, если в его груди осталась хоть частица воздуха, а между тем, он чувствует себя как рыба в воде, — с удивлением говорил старый, ловец, вглядываясь в воду. На морском дне ясно виден был юноша, ползавший на коленях.

— Может быть, это сам «морской дьявол»? — тихо проговорил матрос.

— Кто бы это ни был, капитан Зурита сделал хорошее приобретение, — отозвался штурман. — Этот один может заменить десяток ловцов.

Зурита прислушивался к разговорам и, обратившись к матросам, сказал:

— О том, что вы видите, — никому ни слова. Молчание — золото. И вы получите золото за молчание. Если лов будет удачен, я всем вам удвою жалование. Но если только вы проболтаетесь, — берегитесь! Я собственными руками убью ослушника!

Солнце стояло уже близко к полдню, когда Ихтиандр дернул цепь, чтобы его подняли. Его сумка была полна раковин. Нужно было опорожнить ее, чтобы продолжать лов.

Матросы быстро подняли на палубу необыкновенного ловца. Все горели желанием скорее посмотреть, каков был улов.

Обыкновенно жемчужные раковины оставляют на несколько дней, чтобы моллюски перегнили и легче было вынимать жемчужины. Но нетерпение матросов и самого Зурита было так велико, что они начали вскрывать раковины ножами и извлекать оттуда жемчужины, складывая их на палубе.

И когда все жемчужины были извлечены, матросы шумно заговорили и пришли в необычайное возбуждение. Может быть, Ихтиандру посчастливилось напасть на хорошее место. Но то, что он добыл за один улов, превзошло все ожидания. Среди жемчужин оказалось не менее двух десятков очень тяжеловесных, прекрасной формы и самых нежных цветов. Это было уже целое состояние. За одну большую жемчужину можно было купить новую, прекрасную шхуну! Зурита был на пути к богатству. Мечты его сбывались!

Но, посмотрев на загоревшийся в глазах матросов огонь жадности, Зурита нахмурился. Дрожащими пальцами пересыпал он жемчужины в свою соломенную шляпу и сказал:

— Пора завтракать. А ты, Ихтиандр, молодец. У меня есть одна свободная каюта, я помещу тебя туда. Там тебе не будет так душно. И я сделаю тебе большой цинковый бак. Но в этом баке, может быть, тебе не будет и надобности, так как ты каждый день будешь в море. Правда, на цепочке, но что же делать? Иначе ты убежишь.

Зурита был необычайно доволен. При всей своей скаредности, он распорядился выдать к завтраку матросам по чарке.

Ихтиандра отвели в трюм, — пока не будет приготовлена каюта, — а Зурита, не без волнения, открыл дверь капитанской каюты и, стоя в дверях, показал Гуттиэрэ шляпу, наполненную жемчугом.

— Я помню наш уговор, дорогая супруга моя, — начал он, улыбаясь, — красавица-жена любит жемчуг, любит подарки. А чтобы у красавицы-жены было много, много жемчуга, надо иметь хорошего ловца. Вот почему я пленил Ихтиандра. Посмотри, это — улов одного утра.

Гуттиэрэ мельком взглянула на жемчужины и с большим трудом подавила невольный возглас удивления. Однако Зурита заметил легкую игру ее лица и самодовольно рассмеялся.

— Каково? Ты будешь самой богатой женщиной Аргентины, а может быть и Америки, — Южной и Северной. Ты будешь утопать в роскоши. Я построю тебе дворец, которому позавидуют короли. В залог будущего прими от меня половину этого жемчуга.

— Ни одной из этих жемчужин, добытых преступлением, я не возьму от вас, — резко ответила Гуттиэрэ. — И, пожалуйста, оставьте меня в покое.

Зурита был смущен и раздосадован. Он не ожидал такого приема, Гуттиэрэ, которая проявила столь необычайное корыстолюбие до брака, теперь отказывается от целого богатства!

Зурита потоптался со шляпой в руках у порога и неопределенно протянул:

— Та-ак-с! — и вышел. Он сложил жемчуг в сундук в смежной каюте и вышел на палубу.

Даже это семейное огорчение не помрачило его радостного настрое ния.

«Обойдется как-нибудь!»

Он стал у капитанского мостика, закурил сигару и задумался о своем блестящем будущем. Всегда зоркий, как кондор, он не замечал того, что матросы, собравшись группами, тихо о чем-то совещаются.

В этот день на палубе «Медузы» не в одной голове мелькала мысль:

«Прикончить Зурита, захватить Ихтиандра и нажить миллионы…»

XIII. Неполная победа

Зурита стоял у борта против фок-мачты. По сигналу штурмана несколько матросов сразу набросились на Педро. Нападавшие не были вооружены, но за ними было численное превосходство. Однако одолеть Зурита оказалось не так-то легко. Неся на спине двух уцепившихся врагов, он вырвался из толпы и, отбежав несколько шагов, изо всей силы опрокинулся назад, на край борта, едва не переломив позвонки насевшим на него матросам.

Со стоном выпустили они жертву из рук и упали на палубу. Зурита выпрямился и начал отражать кулаками новых врагов, нападавших на него. Он никогда не расставался с кольтом, однако, нападение было так неожиданно, что Зурита не имел времени вытащить револьвер из кобуры. Он медленно отступал по направлению к фок-вантам^[33] и вдруг с ловкостью обезьяны начал подниматься по вантам. Матрос ухватил его за ногу, но Зурита ударил его свободной ногой по голове, и оглушенный ударом матрос рухнул на палубу. Зурита поднялся до марса^[34] и уселся, отчаянно ругаясь. Здесь он мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Зурита вынул револьвер и крикнул:

— Первому, кто осмелится подняться ко мне, я размозжу голову!

Матросы шумели внизу, обсуждая план дальнейших действий.

— В капитанской каюте есть ружья, — кричал штурман, стараясь перекричать других. — Идем туда, взломаем двери…

Часть матросов гурьбой направилась в люк.

«Пропал! — холодея, думал Зурита. — Подстрелят, как воробья на заборе…»

С тоскою оглядывал он море, ища какой-либо случайной помощи, и вдруг весь встрепенулся. К «Медузе», разрезая гладь океана, с необычайной быстротой приближалась небольшая подводная лодка.

«Только бы она не погрузилась в воду, — думал Зурита. — На мостике стоят люди… неужели они не заметят меня и пройдут мимо?»

И Зурита закричал изо всей силы, рискуя порвать голосовые связки:

— На помощь! Скорей! Убивают!..

На подводной лодке, очевидно, заметили его, так как лодка, не убавляя хода, продолжала плыть прямо на «Медузу».

А из люка шхуны уже показывались вооруженные матросы. Они рассыпались по палубе и в нерешительности остановились, увидав приближавшуюся к «Медузе» подводную лодку, которая, без сомнения, принадлежала к военному флоту и должна была быть вооруженной. Убивать Зурита на глазах этих непрошеных свидетелей было невозможно.

Зурита торжествовал. Но радость его была непродолжительна. Всмотревшись в людей, стоявших на мостике подводной лодки, он вдруг узнал Бальтазара и Кристо. Высокий человек, с хищным носом и глазами орла, стоявший с ними, громко крикнул:

— Дон Педро Зурита! Вы должны немедленно выдать похищенного вами Ихтиандра. Даю вам пять минут на выполнение моего требования. Если оно не будет выполнено, я пущу вашу шхуну ко дну!..

«Предатели! — подумал Зурита, с ненавистью глядя на Кристо и Бальтазара. — Но, в конце концов, лучше потерять Ихтиандра, чем собственную голову… А, может быть…» У Зурита уже созрел план действий.

— Я сейчас приведу его! — ответил Зурита, слезая по вантам.

Матросы так же оценили положение. Они быстро спускали шлюпки, бросались в воду и плыли к берегу. Боясь ответственности, каждый заботился о собственном спасении.

Зурита сбежал по трапу^[35] в каюту, с лихорадочной поспешностью вынул мешочек с жемчугом, положил его себе за пазуху, взял ремни и платок, открыл каюту, в которой помещалась Гуттиэрэ, схватил ее и вынес на палубу.

— Ихтиандр не совсем здоров. Вы найдете его в каюте, — сказал Зурита, не выпуская из рук Гуттиэрэ. Подбежав к борту, он посадил ее в шлюпку, спустил на воду и прыгнул сам.

Но Гуттиэрэ уже видела Бальтазара:

— Отец! Я не хочу оставаться с Зурита! Ихтиандр находится… — Но она не смогла договорить. Зурита завязал ей рот платком и, повалив на дно шлюпки, связал ремнем руки.

— Отпустите женщину! — крикнул Сальватор, видя это насилие.

Отмель не давала возможности гнаться за шлюпкой на подводной лодке.

— Эта женщина — моя жена, и никто не в праве требовать ее от меня! — ответил Зурита, усиленно работая веслами.

— Никто не в праве так обращаться с женщиной! — раздраженно крикнул Сальватор. — Остановитесь, или я буду стрелять!

Но Зурита продолжал грести. Сальватор выстрелил из револьвера. Пуля ударилась о борт шлюпки.

Зурита поднял Гуттиэрэ и, защищаясь ее телом, крикнул:

— Продолжайте!

Гуттиэрэ билась в его руках.

Сальватор опустил револьвер и проворчал:

— Исключительный мерзавец!

Бальтазар бросился с мостика подводной лодки и пытался вплавь догнать шлюпку. Но Зурита был уже у берега. Он приналег на весла, и скоро волна выбросила шлюпку на песчаный берег. Педро схватил Гуттиэрэ и исчез в густых зарослях кустарника…

Видя, что Зурита не догнать, Бальтазар поплыл к шхуне и взобрался по якорной цепи на палубу.

В волнении спустился он по трапу и начал искать Ихтиандра. Бальтазар обошел все судно, вплоть до трюма. Но шхуна была пуста.

Разочарованный, поднялся он на палубу и крикнул Сальватору:

— Ихтиандра нет на шхуне!

— Но он жив, и должен быть где-то здесь. Гуттиэрэ сказала: «Ихтиандр находится…» Если бы этот разбойник не заткнул ей рот, мы знали бы, где его искать, — сказал Кристо.

— Быть может, он уехал на шлюпке ловить жемчуг? — высказал предположение Сальватор.

Бальтазар пересчитал шлюпки, брошенные на берегу и оставшиеся на борту шхуны.

— Лодки все, — со вздохом сказал он.

Кристо осмотрел поверхность моря и увидал, что из воды торчат верхушки мачт.

— А не находится ли Ихтиандр в этом затонувшем корабле? Быть может, Зурита польстился на затонувшие сокровища и отправил туда Ихтиандра? — сказал он.

Бальтазар поднял цепь, лежавшую на палубе, с обручем на конце:

— Зурита опускал Ихтиандра в море на цепи. Это — несомненно. Без цепи Ихтиандр уплыл бы. Нет, он не может находиться в потонувшем корабле.

— Да, — задумчиво сказал Сальватор. — Мы победили Зурита, но наша победа неполная. Осмотрим берег, а потом вернемся сюда…

XIV. Нежданная свобода

Преследователи Зурита не знали о событиях, происшедших на «Медузе» в это утро.

Матросы всю ночь шептались по углам, и к утру ими было принято решение: при первом удобном случае напасть на Зурита, убить его и овладеть Ихтиандром и шхуной.

Рано утром Зурита стоял на капитанском мостике. Ветер утих, и «Медуза» медленно подвигалась вперед, делая не более трех узлов^[36] в час.

Зурита всматривался в какую-то точку на океане.

— Странно! — сказал они взглянул в бинокль. Сомнения не было. Со дна океана торчали мачты затонувшего корабля.

Вскоре Зурита заметил плававший на поверхности спасательный круг.

Зурита распорядился спустить шлюпку и выловить круг.

Когда круг был поднят, Зурита прочитал на нем: «Мафальду».

— «Мафальду» потонул! — удивился Зурита. Он знал этот большой американский почтово-пассажирский пароход. На таком пароходе должно быть немало ценностей. Что если бы Ихтиандр добыл с затонувшего парохода эти ценности? Но хватит ли длина цепи? Конечно, нет… Если же отпустить Ихтиандра без цепи, он не вернется… Зурита задумался. Жадность и опасения потерять Ихтиандра боролись в нем.

«Медуза» медленно приближалась к торчавшим из воды мачтам.

Матросы столпились у борта. Ветер утих совершенно, паруса повисли, «Медуза» остановилась.

— Я одно время служил на «Мафальду», — сказал один из матросов. — Большой пароход. Хороший. Целый город. А пассажиры все такие важные американцы…

— Полные чемоданы денег?

— Уж наверно!

Мысль Зурита усиленно работала:

«Такой прекрасный пароход, разумеется, скоро будет поднят. Надо спешить, пока не начались работы по подъему судна».

Зурита приказал бросить якорь. Затем он сошел в каюту, что-то написал и с листком бумаги прошел в каюту Ихтиандра.

— Ты умеешь читать, Ихтиандр? Гуттиэрэ прислала тебе записку.

Ихтиандр взял записку и прочитал:

«Ихтиандр! выполни мою просьбу. Рядом с «Медузой» находится потонувший пароход. Опустись в море и принеси с этого корабля все, что найдешь ценного. Зурита отпустит тебя без цепи, но ты должен вернуться на «Медузу». Сделай это для меня, Ихтиандр, и ты скоро получишь свободу. Гуттиэрэ».

Ихтиандр никогда не получал писем от Гуттиэре и не знал ее почерка. Он очень обрадовался, получив это письмо, но тотчас задумался. Что, если это хитрость Зурита?

— Почему Гуттиэрэ сама не скажет мне этого? — спросил Ихтиандр, указывая на записку.

— Она не сбвсем здорова, — ответил Зурита, — но ты увидишь ее, как только вернешься.

«Зачем Гуттиэрэ ценности? — продолжал думать Ихтиандр. — Быть может, она хочет отдать их через Ольсена тем бедным людям? «У Гуттиэрэ золотое сердце», — вспомнил Ихтиандр слова Ольсена. — Да, это возможно. Гуттиэрэ хочет помочь голодным».

— Я согласен, — сказал Ихтиандр.

Зурита вздохнул с облегчением. «Этот мальчик не обманет», — подумал Педро.

— Тогда идем скорей!

Ихтиандр быстро поднялся на палубу и бросился в море.

Матросы сразу поняли, что Ихтиандр отправился за потонувшими сокровищами. Это еще больше разожгло их жажду. Они переглянулись, и каждый прочитал в глазах другого:

«Пора!»

…В то время как на поверхности моря люди боролись за обладание Ихтиандром, сам он исследовал затонувший корабль.

Через огромный люк верхней палубы юноша проплыл вниз, над трапом, который напоминал лестницу большого дома, и вплыл в обширный коридор. Здесь было почти темно. Только слабый свет проникал сквозь двери…

Ихтиандр вплыл в одну из раскрытых дверей. Большие круглые иллюминаторы освещали огромный салон, который мог вместить не одну сотню людей. Ихтиандр уселся на роскошную бронзовую люстру и посмотрел вокруг.

Странное зрелище было перед ним. В зеленом сумраке, как тени, мелькали рыбы, проникшие сюда через разбитые стекла иллюминаторов. Деревянные стулья и столы, не прикрепленные к полу, всплыли вверх и колыхались у потолка. На небольшой эстраде стоял рояль с открытой крышкой. Персидские ковры устилали пол. Лакированная обшивка стен из красного дерева покоробилась. У одной стены поднимались листья пальм. Они еще не перегнили и держались на стволах. Ихтиандр оставил люстру и поплыл к пальмам. Вдруг он с изумлением остановился. Навстречу ему плыл человек, повторяя его движения. «Зеркало!» — догадался Ихтиандр. Это огромное зеркало занимало всю стену, тускло отражая в воде внутренность салона.

Здесь нечего было искать сокровищ, и Ихтиандр выплыл в коридор, спустился одной палубой ниже и вплыл в такую же роскошную и огромную, как салон, каюту, где был, очевидно, ресторан. На столе еще стояла дорогая сервировка, часть посуды валялась на полу… Он посетил еще несколько кают, обставленных по последнему слову американского комфорта.

Ихтиандр осмотрел уже значительную часть корабля, но еще не встретил ни одного трупа. Только на третьей палубе, в одной из кают, он увидал распухнувшее тело мужчины в жилете, колыхавшееся под потолком. «Очевидно, пароход тонул медленно, и пассажиры были спасены на шлюпках», — подумал Ихтиандр.

Однако, когда он опустился еще ниже, — в каюты, где помещались пассажиры третьего класса, юноша увидел ужасную картину. Многие каюты были наполнены телами утопленников — мужчин, женщин и детей. Здесь были представители всех рас — белые, китайцы, негры, индейцы…

Команда парохода в первую очередь, очевидно, стремилась спасти «верхушку» — богатых пассажиров первого класса, бросив бедноту на произвол судьбы. В некоторые каюты нельзя было вплыть, так как в дверях валялись груды трупов. В панике люди давили друг друга, забивали выход своими телами, отрезая себе последний путь спасения…

Длинный коридор был наполнен колыхавшимися трупами. Иллюминаторы кое-где были открыты или разбиты, получился водяной «сквозняк», который и производил это движение. Трупы ритмически колыхались — одни на полу, другие под потолком. Процесс разложения уравновесил некоторые тела, и они стояли, — одни вверх, но большинство вниз головой, перевернутые вздувшимся животом, — кивали головами и медленно двигали руками, как бы призывая Ихтиандра оказать им последнюю услугу…

Ихтиандра охватило чувство брезгливости и ужаса. Он поспешил уплыть из этого подводного кладбища. Юношей вновь овладели сомнения…

Гуттиэрэ знала, куда посылают его. Неужели она могла потребовать от него, чтобы он выворачивал карманы утопленников и вскрывал чемоданы? — Нет, этого она не могла сделать! Ихтиандр опять попал в ловушку Зурита. «Я выплыву на поверхность, — решил Ихтиандр, — и потребую, чтобы Гуттиэрэ вышла на палубу и сама мне подтвердила просьбу».

Как рыба, скользил юноша по бесконечным переходам от палубы к палубе и быстро поднялся на поверхность.

— Зурита! — закричал он. — Гуттиэрэ!

Но ему никто не отвечал. Безмолвная «Медуза» покачивалась на волнах.

«Куда они все пропали? — подумал юноша. — Может быть, это тоже ловушка?»

Ихтиандр осторожно подплыл к шхуне и взобрался на палубу.

— Гуттиэрэ! — крикнул он еще раз.

— Мы здесь! — услышал он голос Зурита, раздавшийся с берега. Ихтиандр оглянулся и увидел Зурита, выглядывавшего из кустов на берегу.

— Гуттиэрэ заболела, и я должен отправить ее к врачу… Она хочет тебя видеть. Плыви сюда, Их-, тиандр, — продолжал Зурита.

«Гуттиэрэ больна! И я сейчас увижу ее!..» Ихтиандр бросился в воду и быстро поплыл к берегу.

Юноша уже вышел из воды, когда услышал заглушенный голос Гуттиэрэ:

— Зурита лжет! Спасайся, Ихтиандр!

Юноша быстро повернул назад и бросился в воду. Зурита зарычал, как зверь, упустивший добычу, но юноша уже нырнул и плыл под водой.

Только отплыв далеко от берега, он поднялся на поверхность и обернулся. Ему показалось, что в зелени кустов мелькнул белый платок. Быть может, Гуттиэрэ приветствовала его спасение. Увидится ли он когда-нибудь с нею?..

Ихтиандр быстро поплыл в открытое море.

Вдали он увидел небольшое судно, напоминавшее собою подводную лодку, когда она плывет над водой. Лодка, окруженная пеной, направилась к «Медузе», взрывая воду острым носом…

«Подальше от этих людей!» — подумал Ихтиандр, глубоко нырнул и поплыл под водою…

Часть третья

I. Подводный враг

Аргентина вступила в полосу волнений. Революционное движение, поднятое рабочими Буэнос-Айреса, было поддержано сельскохозяйственными рабочими и фермерами.

Несмотря на то, что сельскохозяйственные рабочие и мелкие фермеры-индейцы были плохо вооружены, правительственным войскам нелегко было справиться с ними, так как повстанцев связывали не только общие экономические интересы, но и общая вражда индейцев к их поработителям — испанцам.

В этой неравной борьбе индейские племена пускали в ход военные хитрости и первобытную технику своих краснокожих предков. Радиотелеграфу врагов индейцы противопоставили свой древний «телеграф без проводов»: довольно было высадиться карательному отряду на берегу реки Параны или Уругвая, как индейцы ближайшего селения начинали бить в особый барабан «там-там», сделанный из выдолбленного ствола огромного дерева. Условный сигнал передавался дальше таким же путем, и через несколько минут вся округа была готова ко встрече врага. При помощи этого первобытного «радиотелеграфа» индейцы могли передавать не только сигналы, но и вести довольно сложные переговоры.

Два индейца, встретившиеся на базаре в городе, со скучающим видом постукивали палочками по своим повозкам, а стоявшие вблизи полицейские долго не подозревали того, что это невинное занятие является условным языком.

Осведомленность индейцев о действиях полиции и войск удивляла даже опытных шпионов. Небольшие моторные суда, перевозившие вооруженные отряды полиции и войск, темною ночью подплывали к какой-нибудь ферме. Отправка карательной экспедиции была обставлена строжайшей тайной. Кроме начальника отряда, никто не знал даже места предстоящей высадки. Ни один человек не отходил от причаливших в ночной тишине лодок. И тем не менее, кто-то успевал сообщать ближайшему сторожевому посту индейцев о прибытии врага. И ночная тишина вдруг нарушалась тревожными ударами «там-тама»…

Чья-то неведомая рука затрудняла и передвижение карательных судов. Все чаще начинали повторяться случаи остановки судов в пути: в винт моторной лодки попадали обрывки каната, куски дерева, рыбачьи сети. Несколько винтов оказались даже сломанными застрявшими в них камнями, хотя морские лодки плыли по глубокому месту реки…

Чем чаще повторялись эти случаи, тем более становилось очевидным, что здесь имеют место не случайные аварии, а чей-то злой умысел. Но чей? Самый лучший пловец не в состоянии был незаметно подкрасться к проходящим моторным лодкам и на полном их ходу испортить винт. Кто же мог совершать эти необычайные по своей смелости и дерзости поступки?

Молва приписывала их «морскому дьяволу». Полиция долго не верила этим «басням», однако вскоре пришлось убедиться в том, что «дьявол», действительно, помогает индейцам…

Однажды на утренней заре матрос моторной лодки, заметив, что руль не работает, подошел к борту, заглянул в воду и увидел, что за руль держится человек с большими выпуклыми глазами. Рулевой схватил винтовку и выстрелил в неизвестного. Человек под водой отпустил руль и скрылся в глубине. Была поднята тревога. Целая флотилия лодок рассеялась по реке; неизвестный злоумышленник долго не показывался на поверхности. Всякий человек утонул бы за это время. Но злоумышленник, очевидно, не утонул, так как вскоре еще две лодки были выведены им из строя.

«Морской дьявол» вновь заставил заговорить о себе.

Правда, теперь уже никто, кроме самых невежественных индейцев, не думал о том, что «морской дьявол» — неведомое морское чудовище, а тем более, сверхъестественное существо. «Дьявол», принимавший участие в борьбе рабочих и фермеров с правительством и землевладельцами, мог быть только человеком, но все же человеком необычайным, который мог жить под водой.

Ученым была задана новая задача. Газеты пестрели статьями с заголовками: «Может ли жить человек под водой?», «Человек-амфибия», «Когда же мы узнаем тайну морского дьявола?..»

На этот раз мнения ученых были единогласны: человек, конечно, не может жить под водой, потому что не может в воде дышать. И если, тем не менее, неизвестный человек, которого так долго называли «морским дьяволом», способен продолжительное время пробыть под водой, то он, очевидно, снабжен каким-нибудь аппаратом со сгущенным воздухом. Это — водолаз без водолазного колпака.

«Но что, если таких «водолазов» окажется несколько? — задавали вопрос газеты. — Если эти «водолазы» начнут разрушительную революционную работу, они легко смогут взорвать и пустить ко дну не только полицейские лодки, но и весь военный флот. Необходимо этому положить конец, приняв решительные меры к поимке опасного подводного бандита».

И эти меры были приняты. За поимку «водолаза» была обещана большая награда. Десятки полицейских и рыбачьих судов бороздили Парану и Уругвай, имея на борту вооруженных ружьями, острогами и сетями соискателей приза.

Но враг как будто издевался над своими преследователями. Оставаясь неуловимым, он по-прежнему портил винты, спутывая якорные цепи, угонял лодки, оставленные без охраны, и доносил индейцам о прибытии карательных судов.

Эта игра продолжалась бы еще долго, если бы события не приняли для Ихтиандра и Сальватора неожиданного оборота…

II. "Проклятые испанцы"

Бальтазар, вернувшись из неудачного путешествия на подводной лодке, находился в самом мрачном настроении. Он не читал газет, не знал, что делается в городе, о чем говорят люди. Старый индеец весь ушел в свое горе. Ихтиандр не найден, Зурита куда-то пропал вместе с Гуттиэрэ.

Проклятые испанцы! — ворчал старик, сидя одиноко в своей лавке. — Они согнали нас с нашей земли и обратили в своих рабов. Они калечат наших детей и покупают наших дочерей… Они хотят истребить нас всех, до последнего…

— Здравствуй, брат!.. — услышал Бальтазар голос Кристо. — Новость! Большая новость: Ихтиандр нашелся!

— Что?!. — Бальтазар быстро поднялся и, задыхаясь, схватил Кристо за руку. — Говори скорее!

— Скажу, только ты не перебивай, а то я забуду, что надо сказать. Нашелся Ихтиандр. Я верно сказал: он был в потонувшем корабле. Мы отплыли дальше, а Ихтиандр выплыл и поплыл домой…

— Где же он? У Сальватора?

— Да, у Сальватора. Но только он мало бывает дома. Ихтиандр сказал мне по секрету, что он разыскал какого-то Ольсена, который «руководит восстанием», — так и сказал, — восстанием рабочих и бедных индейцев-фермеров, а Ихтиандр теперь помогает Ольсену. Каково? А? Говорят, об этом и в газетах пишут. Знаешь, брат, я, признаюсь, сомневался, что Ихтиандр твой сын. А теперь и сам верю. Ихтиандр наш. В нем наша кровь. Он с нами и за нас. Я очень полюбил его!..

На этот раз Кристо не лгал. Начав с предательства, он незаметно для себя привязался к Ихтиандру и полюбил его.

Из всего, что говорил Кристо, Бальтазар услышал и понял только одно: Ихтиандр найден. Старый индеец весь трясся от волнения:

— Я пойду к нему, к Сальватору, и потребую, чтобы он вернул мне моего сына…

Кристо с сомнением покачал головой:

— Не отдаст… Сальватор хочет запереть Ихтиандра, не пускать его плавать в море. Это уж я потихоньку отпускаю его…

— Отдаст! Если не отдаст, я убью Сальватора. Идем сейчас, же!

Кристо испуганно замахал руками:

— Подожди хоть до завтра. Я едва отпросился у Сальватора навестить свою «внучку». Сальватор стал такой подозрительный. Смотрит в глаза — как ножом режет. Прошу тебя, подожди до завтра.

— Хорошо. Я приду к Сальватору завтра. А сейчас я пойду туда, к заливу. Может быть, хоть издали увижу в море моего сына…

Всю ночь Бальтазар просидел на скале у залива, всматриваясь в волны. Море было бурное. Восточный ветер налетал шквалами, срывал пену с верхушек волн и разбрасывал ее по прибрежным утесам. Прибой грохотал камнями и шумел песком. Луна, ныряя в быстро несущихся по небу облаках, то освещала переливчатые изгибы волн, то скрывалась. Эта смена света и теней еще больше затрудняла возможность увидеть что-нибудь среди пенившегося океана.

…Рассвет застал Бальтазара сидящим в той же неподвижной позе на прибрежном утесе. Из темного океан сделался серым, но он был так же пустынен и безлюден…

Вдруг Бальтазар встрепенулся. Его зоркие глаза заметили какой-то темный, качавшийся на волнах предмет… Человек! Быть может, утопленник? Он лежит на спине, руки заложены за голову… Неужели он?

Бальтазар не ошибся. То был Ихтиандр. Этой ночью он наделал много неприятностей своим врагам и теперь, вернувшись в залив, решил отдохнуть, качаясь на волнах, как любил это делать в детстве.

Бальтазар поднялся и, прижав руки к груди, закричал:

— Ихтиандр! Сын мой!.. — и, протянув руки, старик бросился в бушующее море. При падении он глубоко нырнул. А когда выплыл, на поверхности уже никого не было. Отчаянно борясь с волнами, Бальтазар попытался нырнуть еще раз, но огромная волна подхватила его, перевернула, выбросила на берег и с глухим ворчаньем откатилась…

Весь мокрый, Бальтазар встал, посмотрел на волны и тяжело вздохнул:

— Неужели мне почудилось?..

Когда ветер и взошедшее солнце высушили одежду Бальтазара, он отправился к железным воротам, охранявшим владения Сальватора, и постучал.

— Кто там? — спросил негр, заглядывая через приоткрытый «волчок».

— К доктору я, по важному делу.

— Доктор никого не принимает, — ответил тот же голос, и окошечко закрылось.

Бальтазар начал стучать, браниться, но никто не открывал ему дверей. За стеной послышался только угрожающий лай собак.

— Проклятый испанец! — выбранился Бальтазар и отправился в город.

Грязный, оборванный «ходатай по делам» написал Бальтазару в пульперии^[37] прошение, которое Бальтазар отнес прокурору. В прошении содержалась жалоба на доктора Сальватора, незаконно присвоившего и изуродовавшего сына Бальтазара — Ихтиандра.

Выходя от прокурора, Бальтазар неожиданно встретился на большой белой лестнице с Зурита.

— Ты чего сюда ходишь? — спросил Зурита, окидывая индейца подозрительным взглядом, — уж не на меня ли жаловаться?

— На всех вас надо жаловаться, — ответил Бальтазар, имея в виду испанцев, — да некому. Где моя дочь?

— Карамбо! Как ты смеешь обращаться так к испанскому дворянину! — вспыхнул Зурита. — Если бы ты не был отцом моей жены, я избил бы тебя палкой…

И Зурита, грубо отстранив рукой Бальтазара, поднялся по лестнице и скрылся за большой дубовой дверью.

— Карамбо! — подражая Зурита, проворчал Бальтазар, и тихо, по-индейски, — потому что он находился в присутственном месте, — еще раз проклял испанцев…

III. Юридический казус

Кабинет буэнос-айресского прокурора посетил редкий гость — настоятель местного кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо.

Прокурор, толстый маленький живой человек, с заплывшими глазками, коротко остриженной головой и подкрашенными усами, поднялся со своего кресла, шаром подкатился к епископу и, приветствуя его в самых изысканных выражениях, бережно усадил дорогого гостя в тяжелое кожаное кресло против письменного стола.

Епископ по своей внешности представлял полную противоположность прокурору. Как будто «плоть» и «дух» одного существа разделились и смотрели теперь друг на друга.

Лицо прокурора было мясисто и красно, с толстыми, чувственными губами и широким, грушеобразным носом, пальцы рук напоминали толстые короткие сосиски, а пуговицы на круглом животе ежеминутно готовы были оторваться, не будучи в силах сдержать колыхавшуюся стихию жира.

Лицо епископа поражало своей худобой и бледностью. Сухой нос с горбинкой, острый подбородок и тонкие, почти синие губы придавали ему типичный облик иезуита. Обтянутые материей пуговицы на шелковой темно-красной рясе, облегавшей сухое тело, были не более, как обязательным украшением. Глаза епископа, никогда не смотревшие в глаза собеседника, но, тем не менее, зорко наблюдавшие за ним, таили в себе скрытый огонь. Епископ пользовался огромным влиянием, и эти тонкие, нервные, сухие пальцы умели ловко управлять нитями сложной политической игры. Выдвинув голову несколько вперед, епископ спросил тихим певучим голосом:

— Я хотел бы узнать, в каком положении находится дело профессора Сальватора?

— А, и вы, ваше высокопреосвященство, заинтересованы этим делом! — воскликнул прокурор, собирая складки своего дряблого лица в любезную улыбку. — Да, этот процесс представляет исключительный интерес. — Прокурор взял со стола толстую папку и, переворачивая листы «дела», продолжал: — По доносу гражданина Педро Зурита мы произвели обыск у профессора Сальватора. Заявление Зурита о том, что Сальватор производит необычайные операции и калечит детей, подтвердилось вполне. В «заколдованных» садах виллы Сальватора была настоящая фабрика уродов. Это что-то изумительное! Сальватор, например…

— О результатах обыска я знаю из газет, — мягко прервал его епископ. — Какие меры вы приняли в отношении Сальватора? Он арестован?

— Да, он арестован вместе с молодым человеком, называемым Ихтиандром, — он же «морской дьявол». Поимка «дьявола» для нас была совершенной неожиданностью. «Морской дьявол» — опасный преступник; «водолаз-революционер», который доставил правительству в последнее время столько хлопот, оказался одним из чудовищ зверинца Сальватора. В настоящее время эксперты — профессора университета занимаются изучением всех этих монстров^[38] … Мы не могли, конечно, весь зверинец этих живых вещественных доказательств перевезти в город. Их пришлось оставить под охраной в садах Сальватора. Но Ихтиандр привезен и содержится в тюрьме. Представьте себе, ему пришлось соорудить большой бак, так как он заявил, что не может жить без воды. И он, действительно, чувствовал себя очень плохо. Очевидно, в его организме Сальватор произвел какие-то необычайные изменения, которые и сделали из этого юноши человека-амфибию. Наши ученые разрешат этот вопрос.

Выждав паузу, епископ тем же тихим голосом сказал:

— Меня больше интересует судьба Сальватора. По какой статье он подлежит ответственности? И, — каково ваше мнение, — будет ли он осужден?

Прокурор развел руками:

— Дело Сальватора — редкий юридический казус. Признаюсь, я еще не квалифицировал преступление. Проще всего, конечно, было бы обвинить Сальватора в производстве незаконных операций и причинении увечий. Но дело в том, что Сальватор представил разрешения родителей на производство операций над их детьми. Что же касается увечий, то… гм… Как бы это сказать? Эти увечья, по мнению экспертов, представляют известную целесообразность… (епископ насторожился) …и дают оперированным даже некоторые преимущества. Все эти карманы, сделанные Сальватором в коже детей, необычайная подвижность их суставов… Если дикари сами протыкают дыры в ушных мочках, чтобы носить трубки, то почему бы им не обзавестись и карманами в боку для табачка? Ха-ха-ха! Я, конечно, не согласился бы иметь портфель на собственном теле и засовывать себе дела под кожу, но дикари…

Лицо епископа все более хмурилось:

— И вы полагаете, что во всем этом нет состава преступления?

Прокурор поднял брови:

— Есть, или будет, но какой? Чорт!.. гм… Простите, сорвалось… Мне было подано еще одно заявление от какого-то индейца Бальтазара. Он утверждает, что Ихтиандр — его сын. Доказательства слабоваты, но мы, пожалуй, сумеем использовать этого индейца как свидетеля обвинения, если эксперты установят, что Ихтиандр, действительно, его сын. Только один Бальтазар не давал разрешения на производство операции.

— Значит, в лучшем Случае Сальватор будет обвинен только в нарушении медицинского устава за производство операции над ребенком без разрешения родителя?

— И, может быть, за причинение увечья. Это уже посерьезнее… Но в этом деле есть еще одно осложняющее обстоятельство. Эксперты, — правда, это неокончательное их суждение, — полагают, что нормальному человеку не могла даже явиться мысль совершать такие необычайные операции. Сальватор может быть признан экспертами невменяемым как душевно больной, и тогда…

Епископ сидел молча, сжав свои тонкие губы и глядя на угол стола. Потом он сказал совсем тихо:

— Я не ожидал от вас этого…

— Чего? — спросил озадаченный прокурор.

— Даже вы, блюститель правосудия, как бы оправдываете действия Сальватора, находя его операции не лишенными целесообразности…

— Но что же здесь плохого? Сами родители-индейцы в восторге от своих «усовершенствованных» детей…

— …и затрудняетесь квалифицировать преступление. Суд церкви — небесный суд — смотрит на действия Сальватора иначе! Позвольте же притти вам на помощь и подать вам совет…

— Прошу вас, — смущенно произнес прокурор.

В прищуренных глазах епископа начали вспыхивать искорки возбуждения. Все более и более повышая голос, он заговорил как проповедник, как обличитель:

— Вы говорите, что операции Сальватора не лишены целесообразности, что оперируемые им дети даже получают некоторые преимущества по с сравнению с нормальными детьми. Что это значит? Что творец создал людей не вполне целесообразно? Что потребовались еще кое-какие доделки со стороны профессора Сальватора, чтобы придать человеческому телу вполне совершенный вид?

Прокурор сидел, откинувшись на спинку стула, с широко раскрытыми от удивления глазами. Пред лицом церкви он сам оказался в положении обвиняемого. Он никак не ожидал этого.

— Разве в наших священных книгах не сказано, — продолжал епископ, — что бог сотворил человека по образу и подобию своему? А Сальватор дерзает исказить этот образ и подобие, и вы, — даже вы! — находите это целесообразным.

Голос епископа уже звенел, как колокол, вылитый из бронзы.

— Не нашел ли бог свое творение прекрасным и совершенным? А Сальватор полагает, что суставам человеческого тела не хватает подвижности, что людей надо было сотворить с какими-то карманами, что люди должны быть земноводными существами, — и вы находите все это остроумным и целесообразным! Разве это не хула на бога? Не святотатство? Не кощунство? Или гражданские законы уже не карают у нас за религиозные преступления? Что будет, если вслед за вами все станут повторять; «Да, человек плохо сотворен богом. Надо отдать человека в переделку доктору Сальватору»? Разве это не чудовищный подрыв религии?..

Епископ продолжал низвергать молнии на прокурора, который сидел с посиневшим лицом, подавленный, втянув голову в плечи, как бы обороняясь от хлеставших его бичей.

Когда, наконец, епископ окончил, прокурор поднялся, подошел к епископу и сказал глухим голосом:

— Как христианин — грех мой я принесу в исповедальню, чтобы вы отпустили его. А как должностное лицо — я приношу вам благодарность за ту помощь, которую вы оказали мне. Теперь мне ясно, в чем преступление Сальватора. Сальватор будет обвинен и понесет наказание.

IV. Гениальный безумец

Доктора Сальватора не сломил судебный процесс. В тюрьме он был спокоен, как всегда, держался самоуверенно, со следователем и экспертами говорил с высокомерной снисходительностью, как взрослый с детьми.

Его деятельная натура не переносила бездействия. Он много писал, произвел несколько блестящих операций в тюремной больнице, приглашенный туда тюремным врачом. В числе его новых пациентов была жена тюремного смотрителя. Неправильные роды угрожали ей смертью. Сальватор спас жизнь матери и ребенку в тот самый момент, когда приглашенные для консультации врачи безнадежно опустили руки, заявив, что «здесь медицина бессильна».

Настал день суда.

Огромный судебный зал не мог вместить всех желающих. Люди толпились в коридорах, заполняли площадь перед зданием суда, заглядывали в открытые окна. Много любопытных забралось на деревья, росшие возле здания суда.

Сальватор спокойно и с таким достоинством занял свое место на скамье подсудимых, как будто он был не обвиняемый, а судья. От приглашения защитника он отказался.

Сотни жадных глаз смотрели на него и опускались в смущении, встречаясь с острым взглядом Сальватора.

Ихтиандр возбуждал не меньший интерес, но его не было в зале. Последние дни Ихтиандр чувствовал себя плохо и почти все время проводил в водяном баке, скрываясь от надоедливых любопытных глаз. В процессе Сальватора Ихтиандр был только свидетелем обвинения — скорее, одним из «вещественных доказательств».

Дело по обвинению самого Ихтиандра в «преступной деятельности, направленной к разрушению существующего строя», должно было слушаться отдельно, после процесса Сальватора.

На трех экспертов, профессоров местного университета, выпала большая роль. Их заключение было прослушано с огромным вниманием всего зала.

— По требованию суда, — начал уже немолодой профессор, главный эксперт верховного суда Шейн свою речь, — нами были осмотрены люди и животные, подвергавшиеся операциям, произведенным над ними профессором Сальватором в его вилле. Нами обследованы его музеи, лаборатории и операционные. Как хирург я должен сказать, что ничего подобного по совершенству оборудования и техники мне не приходилось видеть даже в лучших клиниках Старого и Нового света. Профессор Сальватор применял в своих операциях не только последние усовершенствования хирургической техники — электрические ножи, обеззараживающие ультрафиолетовые лучи и тому подобное, — но и такие инструменты и аппараты, которые еще не известны хирургам. Повидимому, они были изготовлены по его указаниям. В садах Сальватора нами было найдено сорок семь детей и подростков, в возрасте от нескольких месяцев до четырнадцати лет, принадлежавших к различным индейским племенам…

В зале кто-то громко вздохнул.

— В каком состоянии вы нашли детей? — спросил прокурор.

— Все дети здоровы и очень жизнерадостны. Они резвятся в саду и затевают игры, пуская в ход свои необычайные качества. Мы видели детей, которые могут, не поворачивая туловища, бегать взад и вперед с одинаковой быстротой, детей, которые обладают бицепсами^[39] Геркулеса. Эти ребята без устали лазят по деревьям и могут поднимать огромные тяжести. Такой ребенок смог бы удержать за рога разъяренного быка. У других детей развиты ножные мускулы. Эти дети могут делать огромные прыжки и состязаться в скорости бега с лучшими английскими лошадьми. Один такой скороход пробежал в нашем присутствии пятнадцать метров в секунду, — скорость, превышающая быстроту бега гончей собаки. Немудрено, что такие преимущества делают этих детей, — когда они возвращаются домой, — высшими существами в глазах окружающих. Я думаю, именно этими «чудесами» профессор Сальватор и завоевал огромную популярность среди индейских племен. К нему приводили детей из самых отдаленных местностей, — от Аляски до Огненной Земли, — яганы, апачи, таулипанги, санапаны, ботокуды, пано, аракуанцы…

Опять в зале послышался чей-то вздох.

— …Все эти племена были представлены у Сальватора. И, повидимому, Сальватор наделял ребенка каждого племени свойством, наиболее полезным в тех условиях, в которых тот жил. Дети степных индейцев получали быстроходные ноги, лесные жители наделялись цепкими руками и даже хвостом, соперничая в лазаньи по деревьям с обезьянами…

Прокурор уже давно вертелся на стуле. После того как епископ дал ему надлежащее направление мыслей, он уже не мог слушать спокойно о целесообразности операций Сальватора.

— Иначе сказать, — перебил он эксперта, — Сальватор превращал людей в животных, в обезьян?

Эксперт пожал плечами:

— Люди оставались людьми, но они приобретали качества новые, или, вернее, утраченные человеком в процессе эволюции.

— Например, хвост?

— Да, и хвост. Не так давно в научных журналах и газетах сообщалось о рождении хвостатого ребенка из племени самоа. Человек, весь обросший волосами, и сейчас показывается публике за плату. Все это — проявления атавизма^[40]. При операциях мне самому приходилось находить у человека довольно развитый мускул, который когда-то управлял движением хвоста.

— Вы хотите сказать, что человек происходит от обезьяны? — ядовито спросил прокурор.

Но председатель суда, седой старик с суровым лицом, опасаясь, что эксперт ответит утвердительно, поспешил вмешаться:

— Суду неинтересны личные взгляды эксперта на научные вопросы. Прошу продолжать. Что дал осмотр юноши Ихтиандра из племени аракуана?

— Ах!.. — в третий раз раздался в зале чей-то вздох.

— Его тело было покрыто искусственной чешуей, — продолжал эксперт, — из какого-то неизвестного, гибкого, но крайне прочного вещества. Анализ этого вещества еще не закончен. В воде Ихтиандр пользовался иногда очками с особыми стеклами из тяжелого флинтгласа^[41], показатель преломления которых равен почти двум. Это давало ему возможность хорошо видеть под водой. Когда мы сняли с Ихтиандра его чешую, то обнаружили под обеими лопатками круглые отверстия десяти сантиметров в диаметре, закрытые пятью тонкими полосками кожи, похожими на очень тонкие губы. Таковы бывают внешние признаки жабер акулы.

В зале послышался заглушенный шум удивления.

— Да, — продолжал эксперт, — это кажется невероятным, но Ихтиандр обладает легкими человека и в то же время жабрами акулы. Это и дает ему возможность жить на земле и под водой.

— Человек-амфибия? — иронически спросил прокурор.

— Да, в некотором роде человек-амфибия, если не считать известных специфических признаков настоящих амфибий; последние относятся к холоднокровным животным, у Ихтиандра же нормальная температура человеческого тела.

— Но каким же образом у Ихтиандра могли оказаться жабры акулы? — спросил председатель.

Эксперт широко развел руками и ответил:

— Это — загадка, которую должен нам разъяснить сам профессор Сальватор. Наше мнение было таково. По биогенетическому закону Геккеля^[42], каждое живое существо в своем развитии повторяет все те формы, которые прошел данный вид живых существ в течение вековой жизни его на земле. Можно с уверенностью сказать, что человек произошел от предков, в свое время дышавших жабрами…

Прокурор приподнялся на стуле, но председатель остановил его жестом.

— …На двадцатый день развития на шейке человеческого зародыша обозначаются четыре лежащих друг за другом жаберных складочки. Однако при последующем развитии жаберный аппарат преобразуется у человека: первая жаберная дуга — в слуховой проход со слуховыми косточками и в Евстахиеву трубу. Нижняя часть жаберной дуги развивается в нижнюю челюсть, вторая дуга — в отростки и тело подъязычной кости, третья дуга — в щитовидный хрящ гортани…

Эксперт сделал неопределенный жест.

— …Первое, что мы предположили, — это: не удалось ли профессору Сальватору задержать развитие Ихтиандра в его зародышевой стадии? Науке известны случаи, когда даже у совершенно взрослого человека находили на шее под углом челюсти незаросшее жаберное отверстие. Это так называемые шейные фистулы. Но с такими остатками жабер, конечно, нельзя жить под водой. При задержке развития зародыша должно было получиться одно из двух: или продолжали бы развиваться жабры, но за счет развития органа слуха и других анатомических изменений, которые превратили бы Ихтиандра в чудовище с недоразвитой головой полурыбы-получеловека, или же победило бы нормальное развитие человека, но за счет приостановления развития жабер. Однако Ихтиандр представляет из себя вполне нормально развитого человека, с хорошим слухом, вполне развитой нижней челюстью и нормальными легкими, и в то же время он обладает также вполне сформированными жабрами…

Прокурор опять приподнялся.

— …Это, повторяю, загадка, которую должен разрешить нам профессор Сальватор, так же как и другие загадки о собаках, похожих на ягуаров, о хвостатых людях, о странных животных и о земноводной обезьяне — этом двойнике Ихтиандра. Мы полагали, что необычайные виды животных могли быть произведены Сальватором путем скрещивания, — кроме человека-амфибии, конечно, так как рыба и человек находятся на слишком различных ступенях эволюции.

— Каково же ваше общее заключение? — спросил председатель эксперта.

Профессор Шейн, сам пользовавшийся большой известностью как ученый и хирург, откровенно ответил:

— Признаюсь, в этом деле я ничего не понимаю. Я могу лишь сказать, что то, что делал профессор Сальватор, под силу только гению. Сальватор, повидимому, решил, что в своем искусстве он дошел до такого совершенства, что в состоянии разбирать, складывать и приспособлять человеческое тело по своему желанию. И хотя он на деле блестяще осуществлял это, тем не менее, его смелость и широта замыслов граничат с… безумием…

Сальватор презрительно усмехнулся. Он не знал, что эксперты решили облегчить его участь и поднять вопрос о его невменяемости, чтобы иметь возможность заменить тюремный режим больничным.

— Я не утверждаю, что он безумец, — продолжал эксперт, заметив улыбку Сальватора, — но во всяком случае, по нашему мнению, обвиняемый должен быть помещен в санаторий для душевнобольных под длительное наблюдение врачей-психиатров.

— Вопрос о невменяемости подсудимого не поднимался судом. Суд обсудит это новое обстоятельство, — сказал председатель. — Профессор Сальватор, желаете ли вы дать разъяснения по некоторым вопросам экспертов и прокурора?

— Да, — ответил Сальватор. — Я дам объяснения. Но пусть это будет вместе с тем и моим последним словом.

V. Последнее слово подсудимого

Сальватор спокойно поднялся и окинул взглядом зал суда, как будто он искал кого-то.

Среди зрителей Сальватор заметил Бальтазара, Кристо и Зурита. В первом ряду в темно-красной рясе сидел епископ. Сальватор задержал на нем свой взгляд. На лице Сальватора появилась едва заметная улыбка, а красные и опухшие от частого обмывания спиртом пальцы зашевелились быстрее. Затем Сальватор вновь начал искать кого-то взглядом, внимательно осматривая весь зал.

— Я не нахожу в этом зале потерпевшего, — наконец, сказал Сальватор.

— Я потерпевший! — вдруг крикнул Бальтазар, привскакивая на стуле. Но Кристо дернул брата за полу и усадил на место.

— О каком потерпевшем вы говорите? — спросил председатель. — Если вы имеете в виду изуродованных вами людей, то суд не счел нужным вызывать их сюда, так как и эксперты и судьи выезжали на место и уже видели потерпевших.

— Я имею в виду господа бога, — спокойно и серьезно ответил Сальватор.

Председатель, услышав этот ответ, в недоумении откинулся на спинку кресла: «Неужели Сальватор сошел с ума? Или он решил симулировать сумасшествие, чтобы избегнуть тюрьмы?..»

— Что вы хотите этим сказать? — спросил председатель.

— Мне кажется, судьям это должно быть ясно, — ответил Сальватор. — Кто главный и единственный потерпевший в этом деле? — Очевидно, один господь бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, в его область вторгаюсь. Он был в восторге от своей творческой работы, и вдруг приходит какой-то докторишка и говорит: «Это плохо сделано. Это требует переделки». И человек начинает перекраивать «божье творение» по-своему…

— Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, — сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в самых святых своих чувствах. И он стукнул по столу томиком законов.

Сальватор пожал плечами:

— Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале мне было предъявлено обвинение только в том, что я, будто бы, производил незаконные операции и причинял увечья. Теперь мне предъявлено еще одно обвинение — в святотатстве. Откуда подул этот ветер? Не со стороны ли кафедрального собора? — и профессор Сальватор вновь посмотрел на епископа.

— Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют: на стороне обвинения — господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых, вместе со мной — гражданин Чарльз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу еще раз кое-кого, сидящего в этом зале, своими словами, но я продолжаю утверждать, что человеческий организм несовершенен и требует исправления. И я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель кафедрального собора, епископ Хуан де-Гарсилассо, подтвердит это!

Волна удивления всколыхнула зал.

— В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, — продолжал Сальватор, — мне пришлось внести маленькое исправление в организм уважаемого епископа — вырезать ему аппендикс — этот ненужный и вредный придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой пациент, помнится, тогда не возражал против того извращения «образа и подобия божия», которое я производил своим ножом, вырезая частицу епископского тела… Разве этого не было? — спросил Сальватор, в упор глядя на епископа.

Хуан де-Гарсилассо сидел неподвижно, как статуя. Только бледные щеки его чуть-чуть порозовели, да легкая дрожь пробегала по концам тонких пальцев.

— Я прошу вас не отвлекаться и говорить ближе к делу, — сурово сказал председатель.

— Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, — ответил Сальватор. — Не я, а суд поставил процесс на такие рельсы. Разве эксперту, приглашенному не мной, а самим судом, не пришлось говорить об эволюции человека и человеческого зародыша? Разве кое-кого здесь не испугала мысль, что все здесь присутствующие — вчерашние обезьяны, с недавно отсохнувшим хвостом, или рыбы, получившие возможность говорить и слушать только благодаря превращению жаберных дуг? — И, обращаясь к прокурору, который в нетерпении ерзал на стуле, Сальватор сказал: — Успокойтесь. Я не собираюсь здесь полемизировать или читать лекции по теории эволюции.

После небольшой паузы Сальватор продолжал:

— Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он не перестал быть животным… Мой ученый коллега напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить об эволюции зародыша. Я не прибегал ни к воздействию на развитие зародыша, ни к скрещиванию животных. Я — хирург. Моим единственным оружием был нож. Опыты пересадки кожи известны во всем научном мире. Я производил их только в более крупном масштабе. Кожу ягуара я пересаживал, кусок за куском, на тело собаки, и обратно. Я рассекал змей, ящериц, сшивал рассеченные части и получал новые экземпляры. Что же тут необычайного? То, что сделал я сегодня, завтра будут делать рядовые хирурги. Профессору Шейну должны быть известны последние операции немецкого хирурга Зауербруха. Ему удалось заменить больное бедро голенью. Мои операции над детьми индейцев более сложны технически — и только.

— Но Ихтиандр? — не удержался эксперт.

— Да, Ихтиандр — это моя гордость, одно из моих лучших достижений. При операции тела Ихтиандра трудность заключалась не в технике пересадки, а в том, чтобы перестроить функциональные действия организма. Шесть обезьян погибли на предварительных опытах, прежде чем я добился цели и мог приступить к оперированию ребенка, не опасаясь за его жизнь.

— В чем же заключалась эта операция? — спросил председатель.

— В том, что я сделал Ихтиандру, когда ему было всего три месяца, пересадку жабер молодой акулы. И ребенок получил возможность жить на земле и под водою.

Среди публики послышались возгласы удивления. Несколько корреспондентов газет, присутствовавших в зале, бросились к телефонам сообщить редакциям сенсационную новость.

— Впоследствии мне удалось достигнуть еще большего успеха. «Земноводная» обезьяна, которую вы видели, даже превосходит Ихтиандра в приспособленности организма к жизни в двух стихиях. Это моя последняя работа. Обезьяна может жить без вреда для здоровья неопределенно долгое время как на земле, так и под водой, тогда как организм Ихтиандра не имеет этой уравновешенности. Без воды Ихтиандр может прожить не более трех-четырех суток. Дальнейшее пребывание в воздухе для него вредно: легкие переутомляются, а жабры подсыхают, и Ихтиандр начинает испытывать колющие боли в боках.

Сальватор вздохнул.

— К сожалению, во время моего отсутствия Ихтиандр нарушал установленный мною режим. Юноша слишком долго оставался на воздухе, переутомил легкие, и у него развилась серьезная эмфизема^[43]. Равновесие в его организме нарушено. Водная стихия ему становится все более необходимой. Из человека-амфибии он превращается в человека-рыбу…

— Разрешите задать один вопрос подсудимому, — сказал прокурор, обращаясь к председателю. — Каким образом пришла Сальватору мысль создать человека-амфибию, и какие цели он преследовал?

— Мысль все та же — человек несовершенен. Получив в процессе эволюционного развития многие преимущества по сравнению со своими животными предками, человек многое и потерял из того, что имел на низших стадиях животного развития. В частности, для человека возможность жить в воде давала бы огромные преимущества. Целый ряд промыслов связан с морем: ловля губок, кораллов, жемчуга, водорослей, содержащих йод. Многие технические сооружения производятся под водой: прокладка подводных кабелей, установка плотин для гидростанций, мостов… Я уже не говорю о сокровищах, погребенных на дне моря. Если бы человек мог жить в воде, море перестало бы играть роль грозного бога, требующего человеческих жертв. Нам не пришлось бы больше оплакивать утопленников…

Целесообразность всего этого была столь очевидна, а, главное, сулила такие материальные выгоды, что председатель не удержался от вопроса:

— Но тогда, почему же вы не опубликовали результатов своих опытов?

— Я не спешил попасть на скамью подсудимых, — ответил Сальватор, улыбаясь. — И потом, я опасался, что мое изобретение в условиях нашего общественного строя принесет больше вреда, чем пользы. Вокруг Ихтиандра уже завязалась борьба. Кто донес на меня из мести? — Вот этот сеньор Зурита, укравший Ихтиандра. А у Зурита Ихтиандра отняло бы, чего доброго, правительство, чтобы приспособить его топить военные корабли врагов. Нет, я не мог Ихтиандра и «ихтиандров» сделать общим достоянием в стране, где борьба и алчность превращают высочайшие открытия во зло, увеличивая сумму человеческого страдания. Я думал об ином… Мир становится все более тесным. Земли не хватает. А океан беспределен, он занимает почти три четверти всей поверхности нашей планеты. Какой простор для колонизации! — Глаза Сальватора загорелись вдохновением. — Я думал о подводном человечестве, о будущих подводных городах, о высокой культуре, которую создаст человек-амфибия под водой. Я думал…

Сальватор тряхнул головой и, резко изменив тон, продолжал:

— Впрочем, я не буду говорить об этом. Иначе меня сочтут безумцем, — и Сальватор с улыбкой посмотрел на эксперта. — Нет, я отказываюсь от чести быть безумцем хотя бы и гениальным. Я не безумец, не маниак. Разве я не осуществил того, что хотел? Шестилапые ящерицы, земноводные обезьяны и Ихтиандр — это не кошмары, не бред безумца. Вы видели все это собственными глазами. Если вы находите мои действия преступными, судите меня по всей строгости закона. Я не прошу снисхождения…

VI. Яблоко раздора

Эксперты, производившие освидетельствование Ихтиандра, должны были обратить внимание не только на физические свойства юноши, но и на состояние его умственных способностей.

— Какой у нас год? Какой месяц? Число? День недели? — задавали эксперты Ихтиандру обычные в таких случаях вопросы.

И на все эти вопросы Ихтиандр отвечал:

— Не знаю.

Он затруднялся в ответах на самые обычные вопросы. Однако ненормальным его назвать было нельзя. Юноша был скорее недоразвит в некоторых отношениях благодаря своеобразным условиям своего существования и воспитания. Он остался как бы большим ребенком. И эксперты пришли заключению: «Ихтиандр недееспособен^[44].» Это освобождало его от судебной ответственности. И суд принужден был прекратить дело по обвинению Ихтиандра и назначить над ним опеку. Быть опекуном Ихтиандра выразили желание два человека — Зурита и Бальтазар.

Сальватор был прав, утверждая, что Зурита донес на него из мести. Но Зурита не только мстил Сальватору за потерю Ихтиандра, но преследовал еще иную цель: вновь овладеть Ихтиандром, получив над ним опеку. Зурита не пожалел десятка ценных жемчужин, чтобы подкупить членов опекунского совета. И он был близок к достижению своей цели.

Бальтазар требовал предоставления ему опекунских прав, ссылаясь на свое отцовство. Однако ему не везло. Эксперты заявили, что не могут установить тождества Ихтиандра с рожденным двадцать лет назад сыном Бальтазара на основании показания одного только свидетеля — Кристо; к тому же этот свидетель мог быть заинтересован в деле как брат Бальтазара и потому не внушал экспертам полного доверия.

Ихтиандр продолжал служить яблоком раздора.

Кристо, переселившийся к брату, начал беспокоиться за него. Бальтазар был близок к душевному заболеванию. То он сидел часами в глубокой задумчивости, забывая о сне и еде, то вдруг приходил в необычайное возбуждение, метался по лавке, кричал: «Сын мой, сын мой!» — и начинал бранить испанцев всеми ругательными словами, какие только находил в своем разноязычном лексиконе.

Однажды после такого припадка Бальтазар неожиданно объявил Кристо:

— Вот что, брат. Иду в тюрьму. Я дам сторожам мои лучшие жемчужины, лишь бы они позволили мне повидать Ихтиандра. Я поговорю с ним. Он сам признАет во мне отца. Не может быть, чтобы сын не признал отца! В нем должна заговорить моя кровь!..

Уговоры Кристо не помогли. Бальтазар был непоколебим в своем решении.

Бальтазар отправился в тюрьму. Он валялся в ногах сторожей, плакал, просил их, и усыпав жемчугом путь от ворот до внутреннего помещения тюрьмы, добрался, наконец, до камеры Ихтиандра.

В этой небольшой камере, скудно освещенной узким окном с решоткой, было душно и пахло, как в клетке нечистоплотно содержимого зверя: тюремные сторожа редко меняли воду в баке и не трудились убирать гнившую на полу рыбу, которую приносили для кормления необычайного узника.

Железный бак, похожий на саркофаг^[45], стоял у стены против окна.

Бальтазар, задыхаясь, подошел к баку и посмотрел на темную поверхность воды, скрывавшую под собой Ихтиандра.

— Ихтиандр! — тихо сказал Бальтазар. — Ихтиандр!.. — громче повторил он после паузы.

Поверхность воды подернулась рябью, но юноша не показался из воды.

Подождав еще немного, Бальтазар протянул трясущуюся руку и погрузил ее в теплую воду. Рука коснулась плеча юноши.

Из бака вдруг показалась мокрая голова Ихтиандра. Юноша приподнялся из воды до плеч и спросил:

— Кто это? Что вам нужно?

Бальтазар опустился на колени и, протягивая руки, быстро заговорил:

— Ихтиандр! К тебе пришел твой отец! Твой настоящий отец! Сальватор — не отец! Сальватор злой человек! Он изуродовал тебя… Ихтиандр! Ихтиандр! Ну, посмотри же на меня хорошенько! Неужели ты не узнаешь своего отца?

Вода медленно стекала с густых волос юноши на бледное лицо и капала с подбородка. В глазах его не отражалось ничего, кроме печали и удивления.

— Я не знаю вас, — ответил юноша.

— Ихтиандр! — закричал Бальтазар, — смотри на меня хорошенько! — и старый индеец вдруг схватил голову юноши, привлек к себе и начал покрывать поцелуями, проливая горячие слезы.

Ихтиандр, обороняясь от этой неожиданной ласки, заплескался в баке, проливая воду через край на каменный пол.

Внезапно чья-то рука схватила Бальтазара за шиворот, приподняла и отбросила в угол. Бальтазар грохнулся на пол, больно ударившись головой о каменную стену. В глазах индейца потемнело, и он на мгновение потерял сознание.

Открыв глаза, Бальтазар увидал, что над ним стоит Зурита. Крепко сжав кулак правой руки, Зурита держал в левой какую-то бумажку и торжественно помахивал ею:

— Видишь? Приказ о назначении меня опекуном Ихтиандра! Тебе придется поискать богатого сынка в другом месте. А этого юношу завтра утром я увезу к себе. Понял?

Бальтазар, лежа на полу, глухо и угрожающе заворчал, как зверь, смертельно раненый, но еще способный к последнему прыжку.

И этот последний прыжок старого аракуанца был неожиданен по силе и быстроте.

Как будто подброшенный пружиной, Бальтазар вдруг вскочил на ноги и с диким ревом обрушился на своего врага, сбив его с ног.

Индеец выхватил из рук Зурита бумажку, сунул себе в рот и продолжал наносить испанцу удары.

Завязалась ожесточенная борьба.

Тюремный сторож, стоявший у двери с ключами в руках, счел себя обязанным соблюдать строжайший нейтралитет, так как он получил хорошие взятки от обоих сражавшихся. Только когда Зурита, оказавшийся наверху, начал душить Бальтазара, сторож забеспокоился:

— Не задушите его до-смерти, дон Педро Зурита…

Однако рассвирепевший Зурита не обращал внимания на предостережения сторожа, и Бальтазару пришлось бы плохо, если бы в камере не появилось новое лицо.

— Прекрасно! Господин опекун тренируется в исполнении своих обязанностей! — послышался голос Сальватора. И, обратившись к сторожу, Сальватор строго сказал:

— Что же вы смотрите? Я донесу на вас начальнику тюрьмы!

Властный тон Сальватора и боязнь ответственности заставили сторожа выйти из нейтралитета. Сторож бросился разнимать дерущихся.

Шум привлек еще нескольких сторожей, и скоро Зурита и Бальтазар были разведены в разные стороны.

В этой темной и душной камере судьба свела еще раз трех людей, боровшихся за обладание Ихтиандром, и теперь они смотрели друг на друга, оценивая победы и поражения каждого.

Зурита мог считать себя победителем в борьбе. Но побежденный Сальватор был все же сильнее своих соперников. Даже здесь, в этой камере, в положении арестанта, Сальватор не переставал управлять событиями и людьми, — такова была сила этого человека.

— Уведите из камеры драчунов, — сказал Сальватор, обращаясь к сторожам, тоном не допускавшим возражения. — Мне надо остаться с Ихтиандром наедине.

И сторожа повиновались. Несмотря на протесты и брань, Зурита и Бальтазар были уведены. Дверь камеры захлопнулась.

Когда в коридоре замолкли удалявшиеся голоса, Сальватор подошел к бассейну и сказал Ихтиандру, выглядывавшему из воды:

— Встань, Ихтиандр. Выйди на середину камеры, мне нужно осмотреть тебя.

Юноша повиновался.

— Вот так, — продолжал Сальватор, — ближе к свету. Дыши. Глубже. Еще. Не дыши. Так…

Сальватор постукивал Ихтиандра по груди и выслушивал прерывистое свистящее дыхание юноши.

— Задыхаешься?

— Да, отец, — отвечал Ихтиандр.

— Сам виноват, — отвечал Сальватор. — Тебе нельзя было так много быть на воздухе.

Ихтиандр опустил голову и задумался. Потом он поднял голову и, посмотрев прямо в глаза Сальватора, спросил:

— Отец! Но почему нельзя? Почему всем можно, а мне нельзя?..

Выдержать этот взгляд Сальватору было гораздо труднее, чем держать ответ перед судьями. Но Сальватор выдержал:

— Потому что ты обладаешь тем, чем не обладает ни один человек, — способностью жить под водой.

Помолчав, Сальватор спросил:

— Если бы тебе, Ихтиандр, предложили на выбор — быть таким, как все, и жить на земле, или же жить только под водою, — что бы ты выбрал?

— Не знаю… — ответил юноша, подумав. Ему одинаково были дороги подводный мир с его пленительной красотой и земля, украшенная любовью к Гуттиэрэ. Но Гуттиэрэ потеряна для него…

— Теперь я предпочел бы океан, — сказал юноша.

— Ты еще раньше сделал этот выбор, Ихтиандр, — тем, что непослушанием нарушил равновесие своего организма. Теперь ты сможешь жить только под водой.

— Но не в этой ужасной, грязной воде, отец! Я умру здесь… Я хочу на простор океана…

Сальватор подавил вздох:

— Я сделаю все, чтобы скорее вырвать тебя из этой тюрьмы, Ихтиандр. Мужайся! — и, ободряюще похлопав юношу по плечу, Сальватор оставил Ихтиандра и прошел в свою камеру.

Усевшись на табуретке возле узкого стола, Сальватор глубоко задумался.

Как всякий хирург, он знал неудачи. Немало человеческих жизней погибло под его ножом от его ошибок, прежде чем он «набил руку» и достиг совершенства. Однако он никогда не задумывался над этими «жертвами». Погибли сотни, спасена жизнь тысячам. Эта арифметика вполне удовлетворяла его моральное чувство.

Но за судьбу Ихтиандра он считал себя ответственным. Это была большая ставка. Ихтиандр был его гордостью. Он любил юношу как высшее достижение своего искусства, как скульптор любит высеченную им статую. Но Сальватор полюбил Ихтиандра и простой человеческой любовью, как усыновленного сына. И теперь болезнь Ихтиандра и его дальнейшая судьба очень озабочивали Сальватора.

В дверь камеры тихонько постучались.

— Войдите, — сказал Сальватор.

— Я не побеспокою вас? — тихо спросил смотритель тюрьмы.

— Нисколько, — отвечал Сальватор, поднимаясь. — Как чувствуют себя ваша жена и ребенок?

— Благодарю вас, прекрасно… Я отправил их к теще, далеко отсюда, в Анды…

— Да, горный климат им будет полезен, — ответил Сальватор.

Смотритель потоптался на месте, посмотрел на дверь и так же тихо продолжал:

— Профессор! Я обязан вам спасением жены и ребенка… Я люблю их, как только может любить муж и отец…

— Не благодарите меня, — это мой долг.

— А мой долг — не остаться у вас в долгу, — ответил смотритель. — И не только это. Я человек малообразованный. Но я читаю газеты и знаю, что значит профессор Сальватор… Нельзя допустить, чтобы такого человека держали в тюрьме в компании бродяг и разбойников!..

Сальватор улыбнулся:

— Мои ученые друзья, кажется, добились того, что я буду помещен в санаторий как сумасшедший…

Смотритель в ужасе поднял руки:

— Тюремный санаторий — та же тюрьма, даже хуже: вместо разбойников вы будете окружены сумасшедшими! Сальватор среди сумасшедших! Нет, нет, этого не должно быть!

Понизив голос до шопота, смотритель продолжал:

— Я все обдумал. Я не спроста отправил семью. Я устрою вам побег. И скроюсь сам. Нужда загнала меня сюда, но мне тягостна эта работа. Меня не найдут, а вы… вы уедете из этой проклятой страны, где вершат дела попы и купцы…

Сальватор задумался, потом вдруг подошел к смотрителю и крепко пожал ему руку:

— Благодарю вас! Но для себя я не могу принять этой жертвы… Вас могут поймать и будут судить…

— Никакой жертвы!. Я все обдумал…

— Подождите. Я не могу принять для себя этой жертвы. Но если вы спасете Ихтиандра, вы сделаете для меня больше, чем если бы освободили меня. Я здоров, силен и везде найду друзей, которые помогут мне вырваться на свободу. А Ихтиандра необходимо освободить немедленно, пока он не попался в лапы этого хищника Зурита.

Смотритель принужден был согласиться. Когда он вышел, Сальватор улыбнулся и проговорил:

— Так лучше. Пусть же яблоко раздора не достанется никому!

Глава VII. В родной стихии

Ольсен только что вернулся с завода, на котором работал, и уселся обедать. Кто-то постучался в дверь.

— Кого там несет? — сердито крикнул Ольсен, вынимая из жестянки консервированное соленое мясо «саладерос», недовольный, что ему помешали.

Дверь отворилась, и в комнату вошла Гуттиэрэ.

— Гуттиэрэ! Вы! Откуда? — воскликнул удивленный и обрадованный Ольсен, поднимаясь со стула.

— Здравствуйте, Ольсен, — отвечала Гуттиэрэ. — Продолжайте ваш обед. — И, усевшись на стул против Ольсена, она заявила: — Я не могу больше жить с мужем и его усатой мамашей. Зурита невозможен! Он… он осмелился ударить меня! И я от него ушла. Совсем ушла, Ольсен!..

Эта новость заставила Ольсена прервать обед. Он откинулся на спинку стула и спросил:

— Вы вернулись к отцу?

— Отец ничего не знает. Зурита нашел бы меня у отца и вернул бы к себе как законную добычу. Я остановилась у подруги.

— И… и что же вы будете делать дальше?

— Я поступлю на завод. Я пришла просить вас, Ольсен, помочь мне найти работу на заводе… все равно какую.

Ольсен озабоченно качнул головой:

— Сейчас это очень трудно. Хотя я, конечно, попытаюсь. — И, подумав, Ольсен спросил: — А как муж отнесется к этому?

— Я не хочу знать больше никакого мужа!

— Но муж-то захочет узнать, где его жена, — улыбаясь сказал. Ольсен. — Не забывайте, что вы в Аргентине. Зурита разыщет вас, и тогда… вы сами знаете, что он не оставит вас в покое. На его стороне закон и общественное мнение.

Гуттиэрэ задумалась, потом решительно сказала:

— Ну, что же! В таком случае я уеду в Канаду, Аляску…

— …Гренландию, на Северный полюс? — И уже более серьезно Ольсен продолжал: — Мы обдумаем это. Здесь вам оставаться небезопасно. Я и сам давно собираюсь выбраться отсюда. Чорт меня дернул эмигрировать в «Америка Латина»^[46]!.. Здесь еще слишком силен поповский дух. Вы знаете, доктор Сальватор в тюрьме вместе с Ихтиандром!..

— Ихтиандр! Он нашелся? Почему он в тюрьме? Могу я его видеть? — забросала вопросами Гуттиэрэ Ольсена.

— Да, Ихтиандр в тюрьме. Представьте, его должны были судить за революционную деятельность! Освободившись из лап Зурита, Ихтиандр разыскал меня и предложил свои услуги. О, он много помог нам в нашей борьбе! Я как-нибудь расскажу вам подробно обо всем. Но теперь ему угрожает опасность вновь оказаться рабом Зурита.

— Какой ужас! И Ихтиандра нельзя спасти?

— Я все время пытался это сделать, но безуспешно. Однако нашим неожиданным союзником оказался сам смотритель тюрьмы. Сегодня ночью мы должны освободить Ихтиандра.

— Я хочу видеть его! — сказала Гуттиэрэ? — Можно мне пойти с вами?

Ольсен задумался.

— Я думаю, что нет, — ответил он. — И вам лучше не видать Ихтиандра.

— Но почему?

— Потому что Ихтиандр болен. Он болен как человек, но здоров как рыба…

— Я не понимаю вас.

— Ихтиандр больше не может дышать воздухом. Он обречен жить только в воде. Что же будет, если он вновь увидит вас? Для него это будет тяжелой драмой, да может быть, и для вас. Ихтиандр захочет видеться с вами, а воздух окончательно его убьет.

Гуттиэрэ опустила голову.

— Да, пожалуй, вы правы… — сказала она после большой паузы.

— Между ним и всеми остальными людьми легла непреодолимая преграда — океан. Ихтиандр — обреченный. Отныне вода становится его родной и единственной стихией.

— Но как же он там будет жить? Один — в безбрежном океане, человек — среди рыб и морских чудовищ?

— Представьте, он был счастлив в своем подводном мире, пока… земля чем-то не очаровала его…

Легкая краска залила щеки Гуттизрэ.

— Теперь, конечно, он не будет так безмятежно счастлив, как раньше… В подводных гротах ему, наверно, будут сниться сны… девушка с голубыми глазами.

— Перестаньте, Ольсен! — печально сказала Гуттиэрэ.

— Но время излечивает все. Острая боль притупится, и через год-два вся его «земная» жизнь; будет казаться ему сном. Быть может, он даже обретет свой утерянный покой. Так он и будет жить среди рыб и морских чудовищ. И если акула не съест его раньше времени, он доживет до старости, до седых волос… А смерть? — Смерть пока везде одинакова…

Сгущались сумерки, и в комнате было почти темно.

— Однако мне пора, — сказал Ольсен, поднимаясь.

Встала и Гуттиэрэ.

— Но могу я хоть издали повидать его? — спросила Гуттиэрэ.

— Конечно, если вы найдете силы не выдать своего присутствия.

— Да, я обещаю это…

Было уже совсем темно, когда Ольсен в костюме водовоза въехал во двор тюрьмы.

Сторож окликнул его:

— Куда едешь?

— Морскую воду «дьяволу» везу, — ответил Ольсен, как учил его тюремный смотритель.

Все сторожа знали, что в тюрьме находится необычайный арестант — «морской дьявол», который сидит в баке, наполненном морской водой, так как пресную «он» не переносит. Эту морскую воду время от времени меняли, привозя ее в большой бочке, срезанной наполовину и установленной на дрогах.

Ольсен подъехал к зданию тюрьмы, завернул за угол, где помещались кухни и находился второй вход в тюрьму — для служащих…

Смотритель уже все приготовил. Сторожа, стоявшие в коридоре и у выхода, были под разными предлогами отосланы. Ихтиандр, сопровождаемый смотрителем, беспрепятственно вышел из тюрьмы.

— Ну, прыгай скорее в бочку! — сказал смотритель.

Ихтиандр не заставил себя ждать.

— Трогай!

Ольсен ударил вожжами, выехал из двора тюрьмы и неспеша поехал по улицам, направляясь к молу.

Следом за ним невдалеке мелькала тень женщины…

Была уже темная ночь, когда Ольсен выехал из города. Дорога шла берегом меря. Ветер крепчал. Волны набегали на берег и с шумом разбивались о камни.

Ольсен осмотрелся. На дороге никого не было видно. Только вдали сверкали фонари быстро мчавшегося автомобиля.

«Пусть проедет».

Гудя и ослепляя светом, автомобиль промчался по направлению к городу и скрылся вдали.

«Пора!» — Ольсен обернулся и сделал Гуттиэре знак, чтобы она скрылась за камнями. Потом он постучал по бочке и крикнул:

— Приехали. Вылезай!

Из бочки показалась голова.

Ихтиандр оглянулся, быстро вылез и прыгнул на землю.

— Спасибо, Ольсен! — сказал юноша, крепко сжимая мокрой рукой руку великана.

Ихтиандр дышал часто, со свистом, как в припадке астмы.

— И тебе спасибо, Ихтиандр! Мои товарищи шлют тебе привет… Помни, Ихтиандр: будь осторожен! Не подплывай близко к берегу. Опасайся нехороших людей, чтобы опять не попасть в неволю!

— Да, да, — задыхаясь сказал Ихтиандр. — Я поплыву далеко, далеко, к тихим коралловым островам, куда не подплывает ни один корабль. Прощайте, Ольсен! — и юноша побежал к морю.

Уже у самых волн, погруженный наполовину, он вдруг обернулся и крикнул:

— Ольсен, Ольсен! Если вы увидите когда-нибудь Гуттиэрэ, передайте ей мой привет и скажите, что я… всегда… буду… помнить о ней!..

Юноша бросился в море и, собрав последние силы своих больных легких, крикнул:

— Прощай, Гуттиэрэ! — и погрузился в воду.

— Прощай, Ихтиандр!.. — тихо ответила Гуттиэрэ, стоявшая за камнями.

Ветер свистал, море кипело пеной, шипел песок, грохотали камни. И прибой, как удары большого барабана, давал ритм этой извечной песне океана…

Рука Ольсена сжала руку Гуттиэрэ.

— Идем, Гуттиэрэ! — с ласковой повелительностью сказал он.

Ольсен вывел Гуттиэрэ на дорогу. Перед ними, как зарево пожара, горели ка небе огни большого города.

— Идем, Гуттиэрэ! Нас ждет жизнь и… борьба!

Гуттиэрэ еще раз оглянулась на море, как бы посылая прощальный привет Ихтианару, и, опираясь на руку Ольсена, направилась к городу…

* * *

Годы уходят…

Сальватор отбыл срок наказания, вернулся к себе на виллу и вновь погрузился в научную работу, чтобы, быть может, еще раз удивить мир смелостью своей мысли и бросить дерзкий вызов человеческой тупости.

Кристо продолжает у него служить.

Зурита обзавелся новой шхуной и ловит жемчуг в Калифорнийском заливе. И хотя он не самый богатый человек в Америке, но все же не может пожаловаться на дела. Концы его усов, как стрелки барометра, показывают высокое давление.

Гуттиэрэ развелась с мужем и вышла замуж за Ольсена. Они переселились в Нью-Йорк и работают на консервном заводе.

Новые годы принесли с собой и новые события. «Морской дьявол» давно забыт.

Лишь иногда, в душные ночи, старые рыбаки, услыхав в ночной тиши далекий неведомый звук, говорили молодым:

— Вот так трубил в раковину «морской дьявол», — и начинали рассказывать о нем легенды.

* * *

…Только один человек в Буэнос-Айресе не забывал об Ихтиандре.

Все мальчишки города знали старого полупомешанного нищего-индейца.

— Вот идет отец «морского дьявола»! — кричали они, завидев старика.

Но индеец не обращал внимания на мальчишек.

Встречая испанца, старик каждый раз оборачивался, плевал вслед и ворчал проклятия.

Его помешательство было тихое, и полиция не трогала старика.

Только когда на море поднималась буря, старым индейцем овладевало необычайное беспокойство.

Он спешил на берег моря и, рискуя быть смытым водой, становился на прибрежные камни и кричал, кричал день и ночь, пока не утихнет буря:

— Ихтиандр! Ихтиандр! Сын мой!..

Но море хранило свою тайну…

Послесловие к роману "Человек-амфибия"

В основу романа «Человек-амфибия» автором положены действительные события, хотя и случившиеся разновременно.

Всеобщая забастовка рабочих Буэнос-Айреса и аграрное движение относятся к 1919–1921 гг. В Аргентине свыше двух третей сельских хозяев — арендаторы и издольщики, арендные же цены чрезвычайно высоки. Это общественно-экономическое положение и питает в Аргентине аграрное движение, подавляемое капиталистическим правительством с неменьшей жестокостью, чем оно подавлялось в царской России.

Профессор Сальватор — не вымышленное лицо, так же как не вымышлен и его процесс. Этот процесс действительно происходил в Буэнос-Айресе в 1926 году и произвел в свое время не меньшую сенсацию в Южной и Северной Америке, чем так называемый «обезьяний процесс» в Дейтоне (САСШ^[47] ). В последнем процессе, как известно, обвиняемый — учитель Скопе оказался на скамье подсудимых за преподавание в школе «крамольной» теории Дарвина. Сальватор же был приговорен верховным судом к долгосрочному тюремному заключению за святотатство, так как «не подобает человеку изменять то, что сотворено по образу и подобию божию». Таким образом, в основе обвинения Сальватора лежали те же религиозные мотивы, что и в «обезьяньем» процессе.

Разница между этими процессами только в том, что Скопе преподавал теорию эволюции, а Сальватор как бы осуществлял эту теорию на практике, искусственно преобразовывая человеческое тело.

Большинство описанных в романе операций действительно были произведены Сальватором. По его проекту, мышцы у сгиба руки переходили в особые ремешки, благодаря которым рука могла поворачиваться на 180°. На груди слева он проделывал полость для… бумаг, на правом бедре в коже прорезал карман и т. п., словом, он приспособлял организм (по его словам) «к требованиям современной цивилизации». Все эти опыты он проделывал над детьми индейцев, которые боготворили его.

По сообщениям газет, на суде Сальватор проявил необычайную ясность ума и вел свою защиту сам, научно обоснованно доказывая правильность своих опытов и их полную допустимость.

«В этом деле я ничего не понимаю», — подлинные слова главного эксперта верховного суда профессора Шейна…

Что же в этом романе от действительности и что от фантастики?

Как мы указали, действительностью являются и сам Сальватор, и производимые им операции, и его процесс, и общественный фон, на котором разыгрываются события.

«Сад чудес» должен был представлять в натуре нечто подлинно необычайное. Правда, в романе в саду Сальватора фигурируют не только «люди-уроды», но и животные и птицы. При всей фантастичности в описании обитателей сада, все же здесь больше «фантастики природы и искусства человека», чем оторванного от жизни фантазерства.

Ученые действительно производили многочисленные и удачные опыты рассечения и сшивания различных частей животных, создавая таким образом как бы новые, не встречающиеся в природе виды. Притом Сальватор, работая в области изменений в организме, производимых хирургическим путем, не мог не интересоваться всякими отступлениями от нормы, проявлениями атавизма у человека и животного и т. п. А в этом отношении сама жизнь могла ему доставить немало экземпляров таких необычайных существ.

Вот, например, изображение хвостатого ребенка из племени самоа (рис. 1), а также несколько образцов одноглазых уродцев — «циклопов» (рис. 2). Все они выглядят достаточно фантастично, и тем не менее, эта игра природы — факт, а не фантастика.

Хвостатые и поросшие волосами люди, искажающие «образ и подобие божие», являются неоспоримым доказательством кровного родства человека с его животными предками.

Один из уродцев — одноглазый поросенок с хоботком (рис. 3) — несколько напоминает, как «сон природы о прошлом», вымершее чудовище — трицератопса (см. изображение рогатого кабана на рисунке в № 3 журнала «Вокруг Света», также несколько напоминающее трицератопса).

Таким образом, в описании «сада чудес» фантастика проявилась скорее в количестве, чем в качестве изображаемых «монстров».

Элемент чистой фантастики, — считая фантастикой то, чего еще нет в настоящий момент, — введен автором лишь в отношении центральной фигуры романа — «человека-амфибии» Ихтиандра. Но и здесь фантастика не лишена известной научной основы или, по крайней мере, переплетена с этой основой. Ведь «человек-амфибия» — только соединение в одном существе двух отдаленных стадий эволюции. Недаром выведенный в романе эксперт, профессор Шейн, говорит на суде о родстве человека с рыбой.

Мы не будем повторять содержания этой речи, но дадим к ней лишь несколько иллюстраций.

На рисунке 4 показаны различные стадии развития человеческого зародыша. На известной ступени развития зародыш человека почти не отличается от зародыша животного! Так, жаберные дуги («человек-рыба») обнаруживаются у человека на двадцатый, день, затем зародыш приобретает сходство с зародышем птицы, потом — с зародышем четвероногого млекопитающего и лишь под конец — форму, свойственную только человеку.

Вот рисунок, изображающий человеческий зародыш в стадии, наиболее близкой к зародышу рыбы (рис. 5).

В дальнейшем жаберные дуги преобразовываются. Следующий рисунок показывает, во что они преобразовались у взрослого человека (рис. 6).

Однако как атавистический признак иногда следы жаберных щелей остаются даже у взрослого человека, как мы это видим на рисунке 7.

Таким образом, Шейн имел основания предполагать, что Ихтиандр — продукт задержки развития зародыша на стадии рыбы, хотя и сам Шейн указывает также на недостаточность, даже недопустимость такого объяснения: Ихтиандр был бы уродом, если бы его жабры не превратились в слуховой аппарат, подъязычную кость и пр.

Сальватор также отверг это объяснение. Он говорил, что сделал Ихтиандра земноводным существом хирургически, — вшив ему жабры акулы.

Живой Сальватор (не из романа) не производил такой операции.

Но возможно ли вообще проделать такой опыт?

На этот вопрос приходится ответить отрицательно, — по крайней мере, имея в виду современное состояние науки. Правда, успехи хирургии за последние годы так изумительны, что такая операция, как пересадка человеку жабер акулы, как будто не представляется технически невозможной. Однако трудность заключается не в самой технике пересадки, а в том, что в организм человека пришлось бы «включить» новый орган, соединив его нервную и кровеносную систему с общей системой и внеся этим существенные функциональные изменения.

Иной вопрос — может ли быть произведена такая операция не в наши дни, а хотя бы в отдаленном будущем? На этот вопрос можно сказать одно, что эта задача при современных головокружительных успехах хирургии кажется, во всяком случае, менее фантастично, чем показалась бы несколько десятков лет назад мысль о пересадке кожи, о живом пальце, отрезанном от руки и продолжающем самостоятельную жизнь, об оживленном сердце, вырезанном из груди человека, и т. п. И здесь, быть может, применимы слова профессора Сальратора о том, что совершенное им сегодня — завтра может оказаться доступным рядовому хирургу.

Эта вера в могущество человеческого знания разделяется многими учеными. Вот что-говорит, например, всемирно известный русский ученый доктор Сергей Воронов в своей последней книге «Завоевание жизни», вышедшей в Париже в 1928 г.:

«В конце прошлого века все еще властвовала догма^[48], гласившая, что только природа способна снабжать живое существо теми органами, которые ему предназначены. Дерзкая мысль, что человек имеет право принять участие в создании жизни, родилась лишь в XX веке, веке, столь богатом чудеснейшими открытиями…»

«Дерзкая мысль» человека, таким образом, все больше вторгается в права и круг деятельности не только «божества», но и самой природы. И кто знает, где предел этой «дерзости!»

Автор

Журнал "Вокруг Света", Москва: Земля и Фабрика. 1928 год, № 1—13.