Ночь была темная. Низкие облака закрывали небо. Под утро на фоне посеревшего неба обозначились бамбуковые заросли, а перед ними -- очертания бунгало.
Перед верандой на площадке расположились, как изваяния, полуголые индусы. Первым у ступенек сидел худой и высокий старик. Его одежда состояла из набедренника и небольшого тюрбана. Это был райот (крестьянин) -- арендатор Ашока. Он забрался сюда с вечера, чтобы занять первую очередь. Рядом с ним -- его сосед -- Нанде, еще молодой индус с черными лохматыми волосами и задумчивыми грустными глазами, а дальше -- Бандусар, рыжеватый, широкоплечий человек с вывороченными ноздрями широкого носа и раздвоенной губой.
В бунгало медленно и важно пробили часы. Пять... В тот же момент стеклянная дверь распахнулась, и на веранду вышли два полицейских-туземца, в френче, форменной фуражке, шароварах и туфлях на босу ногу. Полицейские стали по обе стороны двери, вытянув руки по швам. Джеймс любил торжественность!
Джеймс был сыном земиндара (туземного помещика) и занимал должность младшего коллектора, совмещающего в своем лице и сборщика податей, и судью, и начальника полиции, и другие обязанности. Женат он был на метиске -- дочери индуски и чиновника-англичанина. В сущности говоря, Джеймс не был даже Джеймсом, у него имелось туземное имя, но он поставил целью своей жизни походить во всем на англичанина и потому присвоил себе английскую фамилию.
Едва двери дома открылись, райоты поднялись и замерли в напряженном ожидании. Мистер Джеймс явился -- свежий, чисто выбритый. Своим темно-карим глазам он старался суровое неумолимое выражение. Одет он был в легкий фланелевый костюм. В руке держал дымящуюся сигару. На минуту он остановился в дверях, сощурил презрительно глаза, -- совсем как мистер Кент, старший коллектор -- и решительными шагами прошел к столу, стоявшему у барьера. Следом за Джеймсом просеменил черный, как жук, мальчик -- туземец. Он положил на стол две больших толстых книги.
Джеймс раскрыл толстую книгу, на которую индусы смотрели почти с суеверным ужасом.
-- Кто первый? -- спросил он.
Ашока подошел к барьеру веранды (всходить на веранду туземцам было строжайше запрещено) и назвал себя.
-- Ашока?.. Гм... Ашока... -- бормотал Джеймс, перелистывая книгу. -- Так... С тебя еще не получен налог за прошлый год.
-- Но в прошлом году был неурожай, -- ответил Ашока дрожащим от волнения голосом.
-- Поэтому тебе и дана была отсрочка. Срок прошел, и за тобой уже накопилась пеня.
-- Но ведь и в этом году тоже, можно сказать, неурожай.
-- Об этом годе будет особый разговор. Ты не уплатил налог и за этот и за прошлый год -- и сегодня же твое имущество будет описано.
-- Прошу вас, подождите, пока я сниму урожай, -- Ашока низко поклонился.
-- Следующий! -- резко крикнул Джеймс.
Ашока повел острыми плечами, как будто ему стало холодно.
-- Дома ни одного коури! Подождите хоть до завтра!
-- Завтра? Это последний срок.
Ашока низко поклонился, повернулся и, чтобы соблюсти приличие медленно пошел по дорожке. Но по мере того, как он удалялся от бунгало, шаги его ускорялись. Длинные ноги старика, почти не сгибавшиеся в коленях, двигались как ходули. Когда же он вышел на шоссе, то вдруг побежал так быстро, словно за ним гнались все дикие звери джунглей.
А перед верандой Джеймса стоял уже новый проситель. Джеймс очень быстро разбирал дела. Мольбы на него не действовали. Он давал отсрочку только на одни сутки, да и то лишь потому, что в этот день ему было лень заниматься описью имущества.
Все просители поступали также, как и Ашока: получив отсрочку на один день, отходили от веранды и бежали следом за стариком.
Через час площадка опустела.
В одиночестве проработав на веранде еще с полчаса, Джеймс отправился в деревню. Полицейский следовал за ним по пятам.
На полях шли работы. Завидев Джеймса, райоты поворачивались к нему лицом и низко кланялись. Они не принимались за работу, пока он не проходил мимо.
Но когда Джеймс пошел в деревню и твердым начальственным шагом направился вдоль жалких, слепленных из грязи и крытых соломой хижин, эти звуки начали замирать, как меркнут краски с наступлением темноты. Взрослые, завидев издали его фигуру, старались незаметно скрыться или, отвешивая поясные поклоны, сворачивали с пути.
Джеймс сметал всех со своего пути, как ветер сметает сухие листья. Знакомое сладостное чувство власти хмелило. Он казался себе иным, высшим существом. За ним стояла вся мощь Британской империи.