За деревней находилось большое огороженное место, куда загонялся на ночь скот. В нескольких десятках метров от ограды начинались джунгли. Тигры нередко делали набеги на деревню и убивали животных и людей. А так как туземцам строжайше запрещено иметь какое-либо оружие, то единственной защитой от страшных хищников был огонь. На поляне, между оградой и лесом перед наступлением темноты зажигался большой костер, пламя которого поддерживалось всю ночь. Этот костер являлся своего рода клубом для односельчан. После тяжелых дневных работ собирались они сюда отдохнуть, побеседовать, посоветоваться. Многие общественные дела разрешались тут же. Ближе к огню, полукругом, лицом к лесу (спиной к лесу сидеть боялись) важно восседали старики, за ними молодежь, и еще дальше, скрываясь в тени подростки и женщины.
Крихна не ошибся: когда стемнело, Ашока встал и поплелся к костру. За ним туда же пошел и Крихна. Старики-райоты беседовали вполголоса. Они жаловались на тяжелые времена и обсуждали события последнего дня: сколько кто взял взаймы у ростовщика, за какие проценты и под какой залог.
-- Ашока, -- сказал Бандусар рокочущим шопотом, -- напрасно ты отдал под залог слона, говорю тебе, напрасно. Так и считай: нет у тебя больше слона.
-- Один конец. Так по крайней мере слон поработает на меня еще полгода, а если бы я не занял у Назир-хана, моего Тинти завтра же продали бы с торгов... -- Помолчав немного, он добавил еще тише, словно боясь, как бы сама ночь не подслушала его: -- Работаешь, работаешь, а себе ничего не остается. Плати за аренду земли, плати земельный налог, плати Назир-хану проценты, плати и плати!
-- А ты не плати! -- вдруг довольно громко сказал Бандусар.
Все с недоумением посмотрели на него.
-- То-есть как это -- не плати? -- спросил Ашока. -- Разве ты не знаешь, что бывает с теми, которые не платят налога?
-- Знаю. Если Ашока уплатит налог, а Нанде откажется платить, то у Нанде отнимут имущество, а его самого посадят в тюрьму. Но если и ашока, и Нанде, и Бандусар -- все, все откажутся платить, то всех не засадишь в тюрьму, такой и тюрьмы нет. -- Понизив несколько голос, он продолжал: -- сам Мохандас Карамчанд говорил, что не надо платить налогов.
-- Кто такой -- Мохандас Карамчанд? -- послышался голос из темноты.
-- Махатма Ганди.
-- А-а! Ганди! Кто же не знает Ганди!..
-- Ганди не говорил, что не надо платить налогов, -- возразил Нанде. -- Он говорил, что Индию можно освободить не насилием, а верой, смирением, и силой духа.
-- Да можно ли ему верить?! Говорят, он подружился с этой хищной птицей -- вице-королем...
Поднялся спор. Люди шептались с возрастающей горячностью. Но вот седой старик в желтой, как цветок чампака, одежде, с четками на костлявой груди поднял руку, и все замолчали. Это был санниази -- святой жизни человек. Из его беззубого рта послышались шелестящие звуки.
-- Не надо злобы. Не надо насилия. Где насилие, там и кровь, она родит демонов мщения и новые ручьи крови. Призрачна наша жизнь, как звук гонга в ночи, как тень пальмы на прибрежном песке. Майя -- великая иллюзия -- царит в этом мире. Скрепите сердце ремнем терпения и готовьтесь к иной, высшей ступени бытия. Нирвана -- великое безмолвие -- награда совершенному...
Старик замолчал, словно набираясь сил. Тишина стояла чрезвычайная.
И вдруг из джунглей послышался шорох, несколько человек в испуге вскочили. Дежурные схватили головешки и начали размахивать ими, чтобы отпугнуть зверя.
На поляну вышел высокий человек в красной рубахе, с винтовкой за плечами. Он подошел к костру, громко поздоровался со всеми и уселся против полукруга стариков, спиной к лесу.
-- Продолжайте вашу беседу, -- сказал он.
-- Чандан! Чандан! -- послышались голоса.
Чандан был их односельчанин, уже несколько лет оставивший деревню и работавший на фабрике в Калькутте. Он уже давно не показывался в деревне. Его не сразу узнали -- так он возмужал
Разговор возобновился. Санниази вновь начал свою проповедь непротивления, смирения и долготерпения. Чандан слушал внимательно, а когда старик кончил, то заговорил сам громко и решительно. Отовсюду послышалось испуганное шиканье, но Чандан и не думал понижать голоса.
-- Запуганы? Пришиблены? -- спросил он с презрительным сожалением. И повернувшись к санниази, сказал: -- Старик! Ты сначала заговори ружья и пулеметы, чтобы они не стреляли и не проливали крови, а потом проповедуй смирение и непротивление. Легенда говорит, что Будда в одном из своих воплощений накормил собственным мясом голодного тигра. Так вот ты, старик, хочешь, чтобы мы последовали его примеру и дали себя сожрать тигру-англичанину. Не слушайте его, райоты! -- обратился он к толпе. Такие, как он и Ганди, играют на руку нашим врагам. Довольно мы терпели!
Долго говорил Чандан, и каждое его слово было как удар топора, врубающегося в глухие заросли. Он говорил о том, что силе надо противопоставить силу, он рассказал о повстанческих отрядах, которые разграбили арсенал в Читтагонке и вооружились. Он призывал их присоединиться к повстанцам.
Райоты дрожали и пугливо озирались во время его речи. Чандан заметил это, усмехнулся, поднялся.
-- Я сказал, где наш лагерь, и посмотрим, обойдетесь ли Вы без крови с Вашим непротивлением!..