Бригада молодых изобретателей Экспериментальной мастерской готовила стране большой сюрприз: сконструировала и построила первый советский — и первый в мире — стратоплан 3–1. Директор завода Барташевич, инженер-конструктор Зубов и опытный летчик Шахов любовались своим детищем.
Крылатая рыба идеально обтекаемой формы имела винтомоторную и реактивную тягу. 3–1 мог летать в тропосфере — как аэроплан, а в стратосфере — по принципу ракеты. «Мог не летать», но еще не летал. Первый пробный полет должен был совершить Шахов. Решили, что полетит он один. Хорошо механизированное управление вполне допускало это, тем более что полет Свердловск — Хабаровск, по расчетам строителей, должен продолжаться максимум пять часов. Небывалая скорость!
Герметически закрывающаяся кабина 3–1 отапливалась и освещалась электричеством и была снабжена кислородом и горючим на сутки — максимальная вместимость баков и баллонов. Больше и не нужно было, так как за сутки стратоплан мог бы облететь вокруг земного шара.
В стратоплане были установлены аппараты для определения скорости, высоты, направления полета по «слепому методу». Все до мелочей рассчитано, испытано, выверено в лабораториях. Всякая случайность исключалась.
Старт произошел второго ноября, в шесть часов утра без всякого торжества. Не было ни газетных репортеров, ни блеска юпитеров, ни суетливых кинооператоров, ни оркестра, ни речей. Все напоминало будничный облет нового аппарата. Присутствовала только бригада, создавшая 3–1.
Летчик Шахов в кожаном костюме и шлеме, высокий, здоровый, подошел к кабине. На бритом лице спокойная улыбка. Крепко пожал руки товарищам, быстро взобрался по лесенке и захлопнул за собой дверь. Через минуту заревели моторы, метнулись и превратились в трепещущие прозрачные круги пять пропеллеров. 3–1 легко отделился от площадки аэродрома и начал круто забирать высоту. Рокот моторов затихал в звездных просторах неба.
— Долетит! — уверенно сказал Зубов, когда стратоплан скрылся.
— Долетит! — как эхо отозвался Барташевич. А через десять минут они уже разговаривали с Шаховым по радио, как будто и не расставались с ним.
— Алло, Шахов! Летишь?
— Лечу! Все отлично. Аппараты действуют безукоризненно.
— Ну-ну, Шахов, делай шах королю, — острил Барташевич. Полет продолжался. Шахов периодически сообщал:
«Высота двенадцать километров. Перехожу на дюзы». «Высота двадцать пять. Скорость — тысяча километров в час». «Миновал Омск… Красноярск… Высота тридцать километров». «Пролетел над Витимом». И вдруг радиопередачи прекратились.
Потекли минуты напряженного ожидания. Зубов начал нервно вызывать Шахова. Ответа не последовало. Тревога росла. Лица Зубова и Барташевича словно постарели в несколько минут. Они избегали смотреть друг на друга, чтобы на лице другого не прочесть своих собственных черных мыслей.
Время шло. Зубов нетерпеливо поглядел на часы.
— Он уже должен опуститься в Хабаровске… Посидели еще несколько минут в гнетущем молчании. Позади послышался тяжелый вздох. То незаметно вошел старый мастер Бондаренко.
— Так вызывайте же Хабаровск, — сказал он раздраженно, словно простуженным голосом. Его сумрачное лицо передергивала нервная судорога.
Зубов хотел и боялся вызвать Хабаровск. Наконец вызвал.
«Не прилетел. Ждем с минуты на минуту», — был ответ.
Старый мастер снова шумно вздохнул.
— Ждут!.. Авария, не иначе. Надо сообщить на Алдан, чтобы выслали самолеты на поиски…
Да, больше ничего не оставалось.
Настал день — тяжелый день… Зубов и Барташевич перед этим уже не спали несколько суток, готовя 3–1 к полету. И теперь они шатались от усталости, но о сне не могли и думать. Ждали вестей, каковы бы они ни были. Мучила неизвестность. Через несколько часов алданские товарищи сообщили, что в месте предполагаемого пролета обыскано все по радиусу в пятьсот километров, никаких следов не найдено, что многие жители слышали в это утро глухой, громоподобный гул, прокатившийся с запада на восток.
По запросу Зубова с Камчатки сообщили, что у них слышался вечером, около шести часов, «гул и гром», и так же от запада на восток.
Зубов и Барташевич с недоумением посмотрели друг на друга.
— Это он! Значит, Шахов не погиб! — вздохнув с облегчением, сказал Зубов.
— И пролетел дальше, — задумчиво прибавил Барташевич. — Но почему? Что с ним произошло?
— Быть может, порча аппаратов… Не мог остановить работу дюз.
— Невероятно! — возразил Барташевич. — Все испытано, проверено. И потом, не могли же сразу испортиться и реактивные двигатели, и винтовая группа, и радио. — Барташевич помолчал и сказал сквозь зубы:
— А может быть…
Зубов посмотрел на хмурое и вдруг ставшее злым лицо Барташевича и понял его мысль, его подозрение: измена Родине…
— Не может этого быть! — горячо воскликнул Зубов. Барташевич резко стукнул кулаком по столу.
— Но тогда что же, что?
Зубов только вздохнул.
Прибежал рыжий радист, с красными от усталости глазами.
— Морская радиостанция Гонолулу, — задыхаясь, возбужденно заговорил он, — принимала сигналы бедствия в продолжение трех или четырех часов с Берингова моря…
— А почему же ты не слыхал? — набросился на радиста Барташевич.
— Я принимал Алдан, Хабаровск, Сахалин…
— Это Шахов! — воскликнул Зубов. — Конечно, у него какая-то авария… А ты говорил! — прибавил Зубов, с упреком посмотрев на Барташевича.
— Я ничего не говорил, — смущенно ответил тот. — Я только подумал. А мысли всякие — и непрошеные в голову лезут.
«Лучше смерть с честью, чем бесчестье измены!» — подумал Зубов и сказал:
— Сигналов больше не было. Значит, Шахов погиб в Беринговом море у берегов Северной Америки или на самом континенте.
Зубов и Барташевич опустили головы. После острых волнений наступила реакция. Зубов едва сидел на стуле. Барташевич оперся руками на стол, положил русую голову и сонно сказал:
— Надо послать радио на Аляску. В Америку… США… Кто-то хлопнул его по плечу:
— Уснул, что ли? Читай! — Бондаренко положил на стол вечерний выпуск «Уральского рабочего».
Барташевич вздохнул, словно пробуждаясь от глубокого сна, подняв голову, потер глаза, начал читать и вдруг взволнованно и громко заговорил:
— Он жив! Он еще жив! Летит! Конечно, это снова он, Шахов! — и протянул Зубову газету, в которой была напечатана телеграмма ТАСС из Нью-Йорка о «таинственном болиде».
Нервное напряжение прорвалось у Барташевича смехом:
— Шах королю! Задали мы им загадку… Да себе тоже, — прибавил он задумчиво и сильно тряхнул головой, выбрасывая снова лезшие непрошеные мысли. — Уж не задумал ли Шахов самовольно совершить кругосветный полет?
— Шахов достаточно дисциплинирован, чтобы не делать таких мальчишеских выходок, — снова возразил Зубов. — И, потом, зачем в таком случае ему было посылать сигналы бедствия?
— А почему он замолчал?
Зубов и Барташевич снова посмотрели друг на друга. Если бы оба не были так утомлены и озабочены, они рассмеялись бы — до того комично-обалделыми были их лица.