Прошло восемь месяцев с тех пор, как я оставил Землю.
Звезда Кэц готовилась к празднику. Здесь каждый год с большой торжественностью празднуется день основания Звезды. Старожилы рассказывали мне, что к этому дню на Звезду Кэц слетаются все небесные колонисты, где бы они ни были. Делают доклады, выслушивают отчёты о годовой работе, сообщают о своих достижениях, делятся опытом, строят планы на будущее. В этом году готовился особенно торжественный праздник. Я ожидал его с большим нетерпением: я знал, что увижу, наконец, не только Тоню, но и неуловимого чернобородого.
На Звезде уже начались подготовительные работы. Из оранжереи приносили вьющиеся растения, цветы и декорировали главный зал. Художники рисовали плакаты, портреты, диаграммы, музыканты разучивали новые песни и кантаты, артисты репетировали пьесу, руководители научной работы составляли доклады.
Весело было летать по «вечерам» вдоль озеленённого «тоннеля», украшенного разноцветными лампами. Всюду была предпраздничная суета, слышались пение, музыка, молодые голоса. Каждый день появлялись новые лица. Преобладала молодёжь. Знакомые встречали друг друга шумными приветствиями и оживлённо делились впечатлениями.
— Ты откуда?
— С пояса астероидов.
— На кольце Сатурна был?
— Как же!
— Расскажи! Расскажи! — слышались голоса.
Вокруг рассказчика немедленно образовывалась плотная группа, вернее рой: тяжесть была ничтожна, и многие слушатели летали над головой рассказчика.
— Кольцо Сатурна, как вы знаете, представляет собой мириады летящих в одном направлении осколков. Это, вероятно, остатки разорвавшейся на части планетки — спутника Сатурна. Есть совсем небольшие камешки, есть огромные глыбы и целые горы.
— А можно ходить по кольцу, перескакивая с камня на камень? — спросил кто-то.
— Конечно, можно, — смеясь ответил рассказчик, и нельзя было понять, говорит ли он правду, или шутит. — Я так и делал. Некоторые осколки действительно летят так близко, что можно перешагнуть с одного на другой. Но, вообще говоря, расстояния между ними не так уж малы. Однако при помощи наших портативных ракет мы легко перелетали с осколка на осколок. Вот где богатство, товарищи! Некоторые куски состояли из сплошного золота, некоторые — из серебра, но большинство было из железняка.
— И ты, конечно, привёз золото?
— Образцы привезли. Кольца Сатурна хватит нам на сотни лет. Мы будем извлекать камень за камнем из этого чудесного ожерелья. Сначала мелкие камни, а затем возьмёмся и за большие.
— И Сатурн лишится своего прекрасного украшения. Это всё-таки жалко, — сказал кто-то.
— Да, признаюсь, зрелище эффектное. Подлетая к кольцу в одной плоскости с ним, видишь только его ребро — тонкую светящуюся линию, которая прорезает также светящуюся планету. Если смотришь сверху, видишь сияющее кольцо необычайной красоты. Сбоку — золотую дугу, опоясывающую полнеба, то правильную, то вытянутую эллипсисом или даже параболой. Прибавьте к этому десять лун-спутников, и вы представите себе, какое поразительное зрелище ожидает путешественника.
— А на Сатурн не спускались?
— Нет, это мы тебе оставили, — сказал рассказчик. Все рассмеялись. — Вот на Фебе были, на Япете были. Маленькие луны, лишённые атмосферы, и больше ничего. Но вид неба отовсюду изумительный.
— Словом, мы изучили стратосферу, как атмосферу собственной комнаты. Для нас больше нет тайн… — послышался голос аэролога, пролетавшего мимо рука об руку с моим знакомым Соколовским.
Я помахал рукой геологу и вдруг увидел Тюрина. Он осторожно ступал по полу рядом с директором Пархоменко и что-то говорил о движении. Уж не собирается ли он сделать доклад о своей философии движения?..
Пархоменко подошёл к Зориной. Не первый раз я встречаю директора вместе с этой девушкой. Хорошо, что Крамер не видит. Он, бедняга, всё ещё сидит в изоляторе. Тюрин, с классической рассеянностью учёного, даже не заметил, что потерял своего спутника, и медленно пошёл дальше разглагольствуя:
— Движение — благо, неподвижность — зло. Движение — добро, неподвижность…
Звуки оркестра заглушили речь проповедника новой философии.
Я облетел весь главный коридор, заглянул в огромный зал, в столовую, на «стадион», в бассейн. Всюду порхающие, скачущие, лазящие люди. Всюду звонкие голоса и смех. Но среди них нет Тони… Мне стало тоскливо, и я отправился в зоолабораторию побеседовать со своим четвероногим другом…
Наконец настал день праздника. Для того чтобы многочисленные колонисты могли расположиться удобнее, силу тяжести на Звезде почти совершенно уничтожили. И собравшиеся разместились равномерно по всему пространству. Они облепили стены, наполняя зал, как мухи-дрозофилы стеклянную коробку.
В конце коридора была сооружена «эстрада». За нею помещался художественно исполненный светящийся транспарант. На нём была изображена наша Земля, над нею — Звезда Кэц, ещё выше — Луна. В большом овальном отверстии транспаранта виднелась платиновая статуя Константина Эдуардовича Циолковского. Он был изображён в своей любимой рабочей позе: положив дощечку с бумагой на колени. В правой руке его был карандаш. Великий изобретатель, указавший людям путь к звёздам, как будто прервал свою работу, прислушиваясь к тому, что будут говорить ораторы. Художник-скульптор передал с необыкновенной выразительностью напряжение лица глуховатого старца и радостную улыбку человека, «не прожившего даром» свою долгую жизнь. Это серебристо-матовая статуя, эффектно освещённая, оставляла незабываемое впечатление.
Стол президиума заменяло висящее в воздухе золотое кольцо. Оно напоминало «новоземие». Вокруг этого кольца, придерживаясь за него руками, расположились члены президиума. В центре появился директор Пархоменко. Зал приветствовал его возгласами и аплодисментами.
Я почувствовал, что кто-то прикоснулся к моей руке. Я обернулся — Тоня!
— Ты!.. — только и мог воскликнуть я. Так, неожиданно для себя, я стал называть Тоню на «ты».
Вопреки правилами Кэц, мы крепко пожали друг другу Руки.
— Работа задержала! — сказала Тоня. — Я сделала ещё одно открытие. Очень полезное здесь, но, к сожалению, очень мало применимое на Земле… Помнишь тот случай, когда маленький астероид едва не вызвал катастрофу, пронизав наше жилище? Это убедило меня в том, что как ни мало вероятны такие случаи с точки зрения вероятности, но они всё же случаются. И вот я изобрела…
— Значит, не открытие, а изобретение?
— Да, изобретение. Я изобрела аппарат, который реагирует на приближение даже малейших астероидов и автоматически заблаговременно отодвигает Звезду с их пути.
— Вроде радиоаппаратов, предупреждающих о появлении на пути корабля айсбергов?
— Да, с тою только разницей, что мой аппарат не только предупреждает, но и отодвигает наш «корабль» в сторону. Я после расскажу тебе подробнее… Пархоменко уже начинает свой доклад.
Всё стихло.
Директор поздравил собравшихся с «успешным окончанием звёздного года». Взрыв аплодисментов, и снова тишина.
Потом он, подводя итоги, говорил, что Звезда Кэц, детище Земли, «начинает возвращать долг своей матери». Он говорил, что у кэцовцев есть огромные достижения, что они своими трудами в области астрономии, аэрологии, геологии, физики, биологии обогатили всё человечество. Сколько сделано крупнейших научных открытий, сколько разрешено неразрешимых на Земле задач! Необычно ценные открытия сделал, например, Тюрин. Его «Строение Космоса» войдёт в историю науки как классический труд, создающий эпоху. Его имя становится в ряд имён таких титанов науки, как Ньютон и Галилей.
Высокую оценку получили и работы аэролога Кистенко, геолога Соколовского, «выдающегося изобретателя и экспериментатора товарища Герасимовой», упомянуты были мои скромные труды, как мне кажется, не в меру оценённые.
— Истинным героем — завоевателем небесных пространств проявил себя товарищ Евгеньев, — сказал Пархоменко и начал аплодировать кому-то позади себя.
Евгеньев! Чернобородый! Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть его, но герой скрывается. Он не вышел даже на аплодисменты.
— Он, товарищи, скромничает, — говорит Пархоменко. — Но мы заставим его сделать доклад о своих необычайных приключениях в поясе астероидов. Начальник экспедиции должен отчитаться перед нами.
Евгеньев, наконец, показался в кольце. Я сразу узнал его.
— А ты бы узнала? — спросил я Тоню.
Тоня улыбнулась.
— Среди безбородых — да, но среди таких же бородатых, как он, едва ли. Я ведь его только мельком видела, когда он ехал на аэродром.
Евгеньев заговорил. При первых же его словах Тоня вдруг сильно побледнела.
— Что с тобой? — испуганно воскликнул я.
— Да ведь это же Палей! Его голос… Но как он изменился! Палей-Евгеньев… ничего не понимаю!
Я, вероятно, побледнел не меньше Тони: так взволновала меня эта новость.
— Как только он кончит речь, пойдём к нему! — сказала Тоня решительным тоном.
— Может быть, тебе удобнее одной? Вам много о чём надо поговорить.
— У нас нет тайн, — ответила Тоня. — Так лучше. Идём!
И как только овации умолкли и чернобородый отошёл от «стола». Тоня и я направились к нему.
Торжественная часть заседания оканчивалась. «Рой мух» пришёл в движение. Играл оркестр. Все пели хором «Звёздный гимн». Начинался карнавал цветов.
С трудом пробираясь через толпу, мы, наконец, приблизились к Палею. Увидев Тоню, он заулыбался и крикнул:
— Нина! Товарищ Артемьев! Здравствуйте!
— Идём куда-нибудь в тихий уголок. Мне нужно поговорить с тобой, — сказала Тоня Палею и схватила плававший в воздухе букет душистых фиалок.
— И мне тоже, — ответил Палей.
Мы отправились в отдалённый угол зала, но и там было слишком шумно. Тоня предложила перейти в библиотеку.
Палей-Евгеньев был в отличном настроении. Он предложил нам «усесться» на стулья, хотя они нисколько не поддерживали нас. Сам он с необычайной скоростью и ловкостью подставил под себя стул, витавший в воздухе, и, придерживая его ногами, «уселся». Мы последовали его примеру далеко не с такой ловкостью. Тоня оказалась повёрнутой на бок — Палей поставил её стул рядом с собою. Я висел вниз головой по отношению к ним, но не хотел менять своего положения, чтобы не вызвать смеха Палея неумелыми движениями.
— Так оригинальнее, — сказал я.
Некоторое время мы молчали. Несмотря на всю внешнюю весёлость. Палей волновался. Тоня тоже не скрывала волнения. Что же касается меня, то моё положение было совсем неловким. Право, я охотно улетел бы, как ни хотелось мне послушать, о чём они будут говорить. Я почувствовал себя ещё более неловко, когда Палей, кивнув на меня головой, спросил Тоню:
— Товарищ Артемьев твой жених?
Мне показалось, что я падаю. Но, к счастью, здесь люди не падают, если даже упадут в обморок. Что ответит Тоня? Я пристально посмотрел на неё.
— Да, — ответила она без колебания.
Я вздохнул свободнее и почувствовал себя твёрже на «воздушном» стуле.
— Так я не ошибся, — тихо сказал Палей, и в его голосе мне почудилась грусть.
Значит, и я не ошибся, предполагая, что у них было что-то, кроме научного интереса.
— Я очень виноват перед тобой, Нина… — произнёс Палей, помолчав.
Тоня утвердительно кивнула головой.
Палей взглянула на меня.
— Мы — товарищи, — сказал он, — а с товарищами можно говорить вполне откровенно. Я любил тебя, Нина… Ты это знала?
Тоня немного опустила голову.
— Нет.
— Верю. Я хорошо умел скрывать свои чувства. А ты как ко мне относилась?
— Для меня ты был другом и товарищем по работе.
Палей кивнул головой.
— И в этом я не ошибся. Ты увлекалась нашей работой. А я страдал, сильно страдал! Помнишь, с какой радостью принял я предложение ехать на Дальний Восток? Мне казалось, что когда меня не будет возле тебя…
— Я была очень огорчена, когда наша работа прервалась на самом интересном месте. Все записи ведь вёл ты. У тебя остались формулы. Без них я не могла двигаться дальше.
— И только из-за этих формул ты искала меня по земле и по небу?
— Да, — ответила Тоня.
На этот раз Палей искренне рассмеялся.
— Всё, что делается, делается к лучшему. Ты не раз упрекала меня, Нина, что я человек увлекающийся. Увы! Это мой недостаток, но и моё достоинство… Без этого увлечения я не совершил бы «двенадцати подвигов Геркулеса», о которых сегодня говорил Пархоменко. Кстати, нас всех представляют к награде. Это награда за мой увлекающийся характер… Так вот, — продолжал он. — Уехал я на Дальний Восток и там… влюбился в Соню и женился на ней и уже имею прекрасную дочурку. Жена и дочь на Земле, но скоро приедут сюда.
У меня ещё больше отлегло от сердца.
— Почему же ты стал Евгеньевым? Евгений Евгеньев? — спросила Тоня.
— Евгений Евгеньев — это случайность. Фамилия Сони — Евгеньева. А она у меня оригиналка. «Почему бы тебе не носить мою фамилию» — сказала она мне перед тем, как идти в загс. «Твоя так твоя», — согласился я. Палея мне было не жалко: он человек увлекающийся. Бросает работу на самом интересном месте… Быть может, Евгеньев будет лучшим работником.
— Но почему ты не переслал мне своих записок?
— Во-первых, я был так счастлив, что забыл обо всём на свете. Во-вторых, я чувствовал себя виноватым перед тобой. После своего неожиданного отъезда я два раза был в Ленинграде. И один раз видел тебя с товарищем Артемьевым. Я слышал, как ты назвала его по фамилии. Но я сразу понял ваши отношения. В то время я работал уже в системе Кэца, новая работа совершенно захватила меня. Я весь жил «небесными интересами». К нашей с тобой работе, признаться, потерял всякое влечение. Я помнил, что наши общие записки я должен вернуть тебе… И вот я встречаю товарища Артемьева. А надо сказать, что это случилось в очень горячее время. За час до отлёта на аэродром из Ленинграда мы вдруг получили телеграмму о том, что нам необходимо закупить некоторые физические приборы, только что выпущенные ленинградскими заводами. Мы с товарищем распределили покупки, условившись встретиться на углу улицы Третьего Июля и проспекта Двадцать пятого Октября. Поэтому-то я и уехал так быстро, что не успел сообщить своего адреса. Успел только крикнуть: «Памир, Кэц!» А приехал на Памир и завертелся. Потом улетел на Звезду Кэц, отсюда — в межпланетное путешествие… Вот и весь сказ. Виноват, кругом виноват!
— Но где же, наконец, эти записки? — воскликнула Тоня.
— Только не сбрось меня, пожалуйста, со стула, а не то упаду и разобьюсь на куски, — засмеялся Палей. — Увы, увы! Тебе совсем не надо было летать на небо, чтобы получить их. Они остались в Ленинграде, в доме почти рядом с твоим, у моей сестры.
— И ты не мог даже написать об этом! — с упрёком сказала Тоня.
— Повинную голову и меч не сечёт, — сказал Палей-Евгеньев, подставляя Тоне свою черноволосую голову.
Тоня запустила пальцы в его густую шевелюру и, улыбаясь, потрепала его. Оба они от этого движения закружились.
— Высечь тебя надо, негодника, а не к награде представлять!
— За что высечь, а за что и наградить, — шутливо возразил Палей.
Тоня вдруг обернулась ко мне и сказала:
— Ну, что же, летим на Землю, Лёня?
«Летим на Землю! Лёня!» Как обрадовали бы меня эти слова несколько месяцев тому назад! Теперь же обрадовало только слово «Лёня». Что же касается полёта на Землю, то…
— Об этом мы ещё поговорим. Нельзя же так скоро. И у тебя и у меня есть незаконченные работы, — ответил я.
— Как? — удивилась она. — Теперь ты не хочешь лететь со мной на Землю?
— Хочу, Тоня. Но я накануне величайшего открытия в биологии. И закончить эту работу можно только здесь. А дело прежде всего.
Тоня посмотрела на меня так, словно видела в первый раз.
— Ты, кажется, успешно дозрел на Кэце, — сказала она не то насмешливо, не то одобрительно. — Этой твёрдости характера я в тебе ещё не замечала. Что же, таким ты мне больше нравишься. Поступай, как хочешь. Но я здесь больше оставаться не могу. Свои работы я окончила даже с превышением плана, как говорится, а новые начинать не собираюсь. Мне необходимо окончить ту, которую я начала когда-то с Палеем.
— Да, Нина, — поддержал её Палей. — Впрочем, кажется, ты стала Тоней, как я Евгеньевым. Всё меняется! Ты должна окончить эту работу. Осталось немного. Нельзя такую проблему бросать на половине…
— А кто бросил? — спросила Тоня. — Ну, хватит счётов!.. Пойдём веселиться. Это моя последняя ночь на Звезде!