А. И. Ксюнину.
... Я ѣхалъ на лодкѣ, нагруженной трупами, по совершенно алой отъ крови рѣкѣ, сочинялъ какіе-то длинные, очень складные стихи и пѣлъ.
Вдругъ подводный камень перевернулъ лодку, и я вмѣстѣ съ трупами пошелъ ко дну и... проснулся въ большой комнатѣ, залитой солнечнымъ свѣтомъ.
Гдѣ я? Что это за необыкновенное помѣщеніе, похожее на тѣ залы въ петроградскихъ кухмистерскихъ, гдѣ справляются купеческія свадьбы и даются ремесленные балы?
Стѣны въ зеркалахъ, потолокъ расписной, мебель золоченая. Въ углу -- благотворительная шарманка съ пляшущими куколками. И самъ я на какомъ-то подобіи катафалка, подъ грязнымъ плюшевымъ балдахиномъ съ овальнымъ зеркаломъ наверху, въ которое могу любоваться своей измятой, небритой физіономіей.
...Гдѣ я? Вспоминаю, что и раньше, разбуженный яркимъ солнцемъ, я просыпался чуть ли не каждую четверть часа, жмурился, укрывался одѣяломъ и снова засыпалъ. И еще что-то такое смущало меня при этихъ частыхъ пробужденіяхъ: какое-то маленькое любопытное существо, заглядывавшее въ дверь и отраженное въ одномъ изъ зеркалъ: лохматая головка и черные жуки-глаза, наблюдавшіе за мною и подстерегавшіе каждое мое движеніе.
Вотъ и сейчасъ, высунувъ носъ изъ-подъ одѣяла и не подавая виду, что замѣтилъ ея присутствіе, я вижу маленькую дѣвочку, которая сосетъ палецъ и исподлобья глядитъ на меня. Я кашлянулъ. Дѣвочка исчезла, какъ мышенокъ.
Гдѣ однако?
Мои вѣрный дорожный другъ, истерзанный, избитый, чумазый чемоданъ, какъ будто докладываетъ мнѣ:
-- Вчера мы пріѣхали въ этотъ скверный городишко, находящійся въ районѣ военныхъ дѣйствій, отшлепали пѣшкомъ версты двѣ по невозможной дорогѣ отъ станціи до заставы, намыкались по всѣмъ гостиницамъ, переполненнимъ военными и подрядчиками, пока наконецъ какая-то рыжая борода не указала намъ на "Версаль".
Ахъ, такъя въ "Версалѣ"?! Превосходно. Всѣ мои дѣла сдѣланы, и я могу покинуть гостеприимный кровъ этого отеля, гдѣ вмѣсто номера мнѣ отвели парадную залу, принимавшую недавно самого губернатора! Очень туманно рисуется мнѣ вчерашній вечеръ, такой холодный и ненастный. Помню только мое первое знакомство съ хозяйкой, необыкновенно толстой, суетливой и грязной. Она встрѣтила меня съ какимъ-то веселымъ недоумѣніемъ, освѣдомилась о моемъ здоровьи, сожалѣла, что не можетъ угостить меня ничѣмъ, кромѣ чая, и не спросила даже паспорта.
-- Очень хорошо, очень хорошо... Господинъ усталъ и онъ у насъ ночуетъ... Очень хорошо... Эльвира, покажи господину губернаторскій номеръ... Это, знаете, такой необыкновенный эффектъ!
Черномазая и сухая Эльвира увлекла меня въ комнату, гдѣ я спалъ и гдѣ проснулся. Вспоминаю и эту безмолвную и тоже улыбающуюся женщину, которая долго топталась около моей кровати, пока я не догадался, что ей надо заплатить за ночлегъ. Но, къ удивленію моему, Эльвира не взяла денегъ, почему-то фыркнула и ушла. Я же, не раздѣваясь, повалился на губернаторское ложе и захрапѣлъ. Какъ сквозь сонъ помню мотивъ какого-то кэкъ-уока, пиликанье скрипокъ и глухое бурчаніе контрабаса, подавленный смѣхъ, взвизгиваніе и пьяные мужскіе голоса... Гдѣ-то, не то наверху, не то рядомъ, шелъ самый безшабашный кутежъ. Но мнѣ все было безразлично. Единое солнце могло растолкать меня -- и въ этомъ-то утреннемъ сіяніи явилась мнѣ дѣвочка, похожая на муху, которая наблюдаетъ за вами съ кисеи оконной занавѣски. Въ дверь постучали.
-- Войдите!
Вошла хозяика. Ея дородная фигура подплыла ко мнѣ, неся блѣдно-лиловое наштукатуренное лицо въ чудесной искусственной шевелюрѣ, съ обаятельной улыбкой, обнаружившей нѣсколько золотыхъ зубовъ, съ тройнымъ подбородкомъ, подъ которымъ качался маленькій золотой медальонъ. Свободный турецкій халатъ съ широкими рукавами давалъ возможность оцѣнить ея формы и соблазнить какого-нибудь проѣзжаго мелкопомѣстнаго шляхтича могучими объятіями.
-- И мусье все спалъ? -- заворковала она.-- И я не велѣла будить мусье, пока онъ самъ не проснется.. Что хочетъ мусье: чаю или кофе?
Я попросилъ кофе. Неизвѣстно, почему такое скромное желаніе вызвало въ хозяйкѣ приливъ неудержимой веселости.
-- Ахъ, мусье... ахъ... ахъ! -- погрозила она и выплыла изъ комнаты съ достоинствомъ матроны.
Пока я приводилъ въ порядокъ свой туалетъ, черномазая Эльвира принесла мнѣ кофе, хлѣбъ и масло. Она тоже очень привѣтливо поздоровалась со мной, посмотрѣла на кровать, покачала головой и спросила:
--И таки вамъ больше ничего не угодно?
-- Ничего.
Эльвира повела плечомъ, насмѣшливо хмыкнула и ушла, кинувъ мнѣ черезъ плечо:
-- Я сейчасъ пришлю Зосю; она почиститъ платье и сапоги.
-- Вотъ и прекрасно,-- согласился я, обыскивая нѣдра чемодана, гдѣ былъ спрятанъ одеколонъ.
-- Тра-ли-ли, тра-ли-ли! -- неожиданно раздалось позади меня.
Я чуть не упалъ.
Зося, маленькая, остроносая блондинка въ короткой нижней юбкѣ и дешевенькомъ шелковомъ матинэ, съ распущенными волосами, въ красныхъ ночныхъ туфляхъ на босыхъ ногахъ, вся -- олицетвореніе профессіональной безвкусицы и вчерашняго угара, сдѣлала мнѣ реверансъ и развела руками, въ которыхъ у нея было по щеткѣ.
-- Може, панъ позволи? -- предложила она по-польски.
Толстая хозяйка, сухопарая Эльвира, теперь эта развеселая Зося... Ахъ, такъ вотъ куда я попалъ! Вотъ что такое былъ мой "Версаль"!..
Я поблагодарилъ дѣвушку и отказался отъ ея услугъ.
-- Быть можетъ, пану угодно парикмахера?-- вытанцовывала та передо мной.-- Я могу побрить пана.
Но я и отъ этого отказался.
Ей ничего не оставалось, какъ уйти, но она еще медлила и съ любопытствомъ разглядывала содержимое моего чемоданчика.
-- Ахъ, какой прекрасный вещь!.. воскликнула она при видѣ моего прибора для бритья:-- настоящій патентъ! А это духи? Можно?
И, не дожидаясь позволенія, опрокинула на себя чуть не весь одеколонъ.
-- Скажите, пожалуйста,-- спросилъ я, намылывая щеку:-- что это за дѣвочка у васъ?
-- Дѣвочка? Какая дѣвочка? -- насторожилась Зося:-- ахъ, вотъ такая маленькая? Такъ развѣ это дѣвочка? Совсѣмъ малютка. Племянница нашей мадамъ... Карамелька...
-- Какъ?
-- Карамелька... Такъ мы ее называемъ... Она очень любитъ карамельки "Масадуанъ"...
-- Позовите ее!
-- Зачѣмъ? Мадамъ не любитъ, когда Карамелька ходитъ сюда.
-- Ну, я васъ прошу.
Зося, какъ и Эльвира, повела плечами, хихикнула и, потерявъ съ одной ноги туфлю, заскакала, стараясъ попасть въ нее прыжкомъ, потомъ расхохоталась и убѣжала.
-- Ну, хорошо! -- крикнула она уже за дверью.
Я наскоро докончилъ свой туалетъ и былъ готовъ къ отъѣзду, но Карамелька заинтересовала меня. Вотъ и она.
-- Здравствуй, дѣвочка!
Зося подталкивала ее сзади, глупо смѣясь и дѣлая видъ, что ей это трудно. Ребенокъ не шелъ или шелъ, но такими маленькими шажками, что никогда бы не дошелъ до меня. Я прибѣгъ къ вѣрному средству и, доставъ коробку съ леденцами отъ кашля, предложилъ:
-- Конфетку хочешь?
Жадность такъ и мелькнула по дѣвочкѣ, такъ и преобразила ее.
-- Хоцу! -- тихо сказала она и, быстро подойдя ко мнѣ, подставила не совсѣмъ опрятныя ладошки.
-- Тебя зовутъ Карамелька?
-- Карамелька! -- отвѣтила та, какъ игрушечная трещетка.
-- Ну, Карамелька,-- приказала Зося:-- поблагодари пана, спрячь бонбоны и таньчь...
Дѣвочка засунула еще нѣсколько конфетъ за щеку, дала Зосѣ утереть eй носъ, руки и безо всякой увертюры стала семенить ножками, будто бы танцуя.
-- Очень хорошо, очень! -- хвалилъ я.
Карамелька прекратила танецъ такъ же неожиданно, какъ и начала его.
-- Ну, а теперь спѣвай трохе! -- демонстрировала Зося таланты ребенка и, видимо, любовалась.
Карамелька неожиданно сдѣлала грустное лицо, склонила на бокъ головку и запѣла тоненькимъ-претоненькимъ голоскомъ:
Поѣхалъ панъ Людвигъ
На полеванье,
Заставилъ Марусю
Якъ малеванье...
Зося такъ и покатилась со смѣху, амаленькая пѣвица насупилась и продолжала, будто сквозь слезы:
Тромбачи тромбили,
Капелла грала,--
Панъ Людвигъ пшіѣхалъ.
А Маня спала.
Послѣ этого Карамелька, совсѣмъ сердитая, опрометью кинулась изъ комнаты и даже хлопнула дверью.
Зося неожиданно загрустила тоже, сдѣлала точь-въ-точь такое же лицо, какое я только что видѣлъ у Карамельки,-- будто передразнила ее,-- и послала ей вслѣдъ рядъ коротенькихъ стихающихъ вздоховъ:
-- Ахъ-ахъ-ахъ!
-- Что съ вами? -- удивился я.
-- Ничего... Мои думы... Ничего...
-- Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ?
Зося рѣзко отвернулась отъ меня и... заплакала.
-- Зося? Вы плачете? Почему?
Она плакала безудерино и какъ-то безнадежно повердывала головой.
-- Да что случилось?
-- Ахъ, Боже мой! -- всплеснула руками Зося и сѣла на кровать :-- неужели панъ таки не знаетъ, что это моя дочь? Ну, да, да... Карамелька моя дочь... Ну, и чтоже изъ этого?.. Ну мадамъ, и она у мадамъ... Полиція не позволяетъ намъ держать съ собой дѣтей, такъ вотъ... мадамъ добрая, она говоритъ: "Зоська, пусть Карамелька будетъ моей племянницей, живи съ ней". Съ мадамъ никто не смѣетъ спорить, даже полиція... Мадамъ богатая. У нея въ городѣ два дома... У нея красивый любовникъ... А я, несчастная!..
Она перестала плакать сразу,-- ну, совсѣмъ какъ Карамелька! -- схватила остатки одеколона и, уже не спрашивая меня послѣ такого признанія, вылила на голову остатки. Потомъ расхохоталась, перекувырнулась черезъ постель и, по любимой привычкѣ, балансируя туфлей, ускакала...
* * *
...Не знаю, что болѣе идетъ къ этимъ дряннымъ городишкамъ: непогода или солнце?.. Грязь маскируетъ и защищаетъ ихъ отъ всякихъ навѣтовъ... Солнце золотитъ и обманываетъ...
Мысль перескакиваетъ:
-- Солнце для Карамельки!