Леопардовая шкура зари ранит сердце неслыханной близостью. Там -- вдали, вдали -- искони звучит людям тайна последняя, -- соединяющая тайна жизни и смерти.
И леопардовая заря встает и в устремлении духа к вечным тайнам религиозным, и в исполненной страсти музыке цыганских романсов. Голос древний поет нам о том же, все о том же. И если пошлость опошлила песни цыган огневые, виноваты ли мы, что любим их, не пошлостью, а зарей воскресающего бессмертия? Древний голос будто египетского бессмертия, разрывая серые тучи пошлости зарей леопардовой, сквозит в разрывах между словами. И здесь твой голос, Египет,
В напевах старческих твой юный дух живет.
Так в хоре молодом: Ах, слышишь, разумеешь! --
Цыганка старая одна еще поет.
Фет
И, слушая голос Египта сквозь ряд столетий, донесшихся к нам в песнях цыганских, мы говорим себе: "Да, да. Слышим и разумеем". Все мы безумно любим песни цыганские, как любил их тайновидец Пушкин.
Бархатная шкура зари разбросает по небу и золото, и багрец. И золотые зори самообожествления, и красные зори Голгофы одинаково содержатся в леопардовой заревой шкуре. И не сам ли Феникс воскресения пролетает в душе нашей, когда на осиянном горизонте протянется леопардовая шкура. Не глядя ли на нее, подслушал великий музыкант лейтмотив Парсифаля, а Ницше-то уж несомненно тогда именно и вздыхал о золотой капле счастья -- золотого вина.
Подслушать голос все тот же, нас с зарей так бархатно призывающий, не значит ли стать фениксом? Мы все немного фениксы на заре. И если хоть раз в жизни мы становимся фениксами, значит, тайна Феникса с нами. Она нас любит, как невеста жениха. Бархатно подкрадывается она, она целует нас -- милая, милая, милая сердцу фениксова тайна -- заря.
И деревья шумят на заре: "Возвращается... Объявись... Ты опять Феникс... Ты восстал из пепла... Брызнувшим крылом разбей воздушное зеркало небес"...
- Кто ты? Кто?
- Это -- я, я... Побудь со мной, побудь со мной. Без меня ты влачился в пустыне. Над тобой реяли Сфинксы, точно черные ласточки. Ах, ты в сердце своем замышлял казнь себе и детям. Я позвала тебя, Феникс. Я позвала тебя. И ты вернулся к любви своей... Пятьсот лет миновали... Я опять с тобой: багряницу огня я надену на тебя. Огонь изорвет твое тело, а прах я развею. Но ты вернешься ко мне в третий день".
Так шепчут деревья. Никого кругом. Потухает заря, и вдруг возвращается прошлое.
Вспоминаешь, что далекий зов себя самого проникает в сон, где сам себе снишься в беспечном бытие, в восклубившемся облаке риз, развеянном за плечами. Ты повертываешь лик свой от риз своих, и разверзается пасть мира, среди которой брошен в стремительном переменчивом полете.
И летишь крикливой красной ласточкой, режущей пустоту ночей полетом и песнью весенней.