А душа -- какие она взрывает пласты переживаний? Душа -- динамит; глубоко, глубоко зарыта душа! Глубже всего она зарыта.
А душа -- всегда она радуется. Душа легка, душа -- светла. Душа -- эфир. Эфир сгущается. Песок, глина, гранит -- только сгущенный эфир.
Песок усталости, вязкая глина повседневной жизни, гранит отчаяния -- только кора, покрывающая вечно легкий эфир. И человек окаменевает в тисках гранитной скуки, в трясине вязкой жизни, весь осыпанный пылью ненужных слов, деяний ничтожных.
Но вот еще немного скуки, отчаяния, падающего камнем в динамит заснувшей души, и взрыв: взрыв света.
Разбиты гранитные скалы. За ними -- слепительный пролет. Но маска самодовольной тупости разбита на человеке. Он весь сияет, осиянный.
Есть люди. Есть слова людей. Есть слова, как заря. Есть слова, как прах придорожный.
Люди то умеют, то не умеют говорить. Как часто из-под пыльного смерча слов мерцают вам бирюзовые очи, -- то не очи: то голубые пролеты в небо. Уста говорят повседневные слова: раздается пошлость за пошлостью. Человек не имеет "слов к выраженью желаний". Но отчего улыбка цветет, как заря?
Есть люди с пролетом в душу. Как из-за грязного, убогого стекла глядится порфирородная заря-заряница: так из-под изношенной маски, которую повседневность вылепила на лицо, цветет на вас луч жизни живой.
Души людей, что пышные зори. Одна заря вся жемчужная; другая -- перламутр.
Вот -- точно тигриная шкура, воздушная, отливающая янтарем и золотом; вот -- просиявшее вино; вот -- бледная, бледная... чуть розовая.
Душа душе светит. Заря с зарей сходится. Люди встречаются друг с другом, точно гранитная глыба неуклюже сталкивается с гранитной глыбой. Но вот двое пережили один подъем, увидели одно горе, одною радостью улыбались -- посмотрите: плавится гранит, как легкий лед, как ярый воск. И души -- свечи тихим огнем простирают друг другу свои легкие крылья, словно крылья разметанных, перистых точек на рассветном небе весеннем, когда весь горизонт и смеется, и пышет, и плачет одной зарей, одной мольбой. Отношения между людьми -- это гирлянда цветистых зорь, где все оттенки цветов в сложных аккордах сплетаются в одну гармонию, в одно, пылающее пожаром, небо.
По небу пробегают грозы, синие клочки громыхающих туч. Ярость, страсть, негодование заволакивают пожар вселенской любви. Гуще, все гуще тучи, они сталкиваются, и вот серая пелена низко опущенных туч спустилась низко.
Посмотрите: точно гранитная крышка гроба навалилась на вас, -- но не верьте. Снимается серая пелена. Это не гранит, это -- туман.
Люди, нашедшие свою душу, разве не способны они озарить повседневность многоцветной радугой небесных мелодий?.. Разве не видят они, что то, что мы называем повседневными словами, -- только отблеск иного, живого. Люди, взорвавшие граниты своей тюрьмы, победили тюремные стены города. Город сверкает им зарей мирового пожара. В мелочах они отыскали несказанное.
Они любят город новой любовью, любовью победивших. Они могут бесцельно бродить среди туманных улиц и радоваться блеску. Каждая витрина, каждое окно магазина -- море света. Вот окно: подойдем. Здесь фиолетово-розовые шелка и лазурные бархаты. Вспомним душу, отошедшую в вечность. Это была простая, ласковая старушка. У нее в доме висели часы с кукушкой и она кормила вас мятными пряниками. Она говорила о давно прошедших годах, о невозвратной юности своей, а вы -- тогда маленькая девочка -- клали ей на колени свою белокурую головку. Старушка клонила к вам свой сквозной, как белое кружево, лик, и фиолетово-розовые ленты ее чепца щекотали вам неугасившиеся щеки. Фиолетово-розовый шелк и старушка: это соединение запечатлелось у вас на всю жизнь. Потом вы видели фиолетово-розовое небо: такое небо бывает в августе. Вы вспомнили умершую старушку. Кругом убирали рожь. Тяжелые, золотые снопы, сквозная старушка, вставшая прахом на пыльной дороге, зарницы и закаты. И вот все, все вспомнили вы, взглянув на окно магазина. Милый, фиолетово-розовый шелк по рублю за аршин. И рядом лазурный бархат. Такой бархат смотрел вам в глаза. Это были очи любимого жениха: две бархатных незабудки. Они говорили: "не забудь". И вы не забыли, спутница моих городских прогулок. Оттого-то вы так жадно остановились у окна. Прохожие видели только барышню, жадно глядящую на тряпки.
"Тряпки" -- ах, душа превращает их в былое.
Глаза оторвались от освещенного окна, чтобы впиться в другое: там рождественские игрушки, там блеск парчовых нитей, звезд и горы, горы там золотых и серебряных орехов. Из-под сквозной паутины света глядит серебряный Дедушка Мороз, Рупрехт, св. Николай -- кто хотите. И, спутница моя, -- слезы подступили к вашему лицу.
Но дальше, дальше: от окна к окну, от воспоминания к воспоминанию. Сколько дорогих надежд, невозвратных, сладостных мигов сияют в безделушках. И нет мелочей: везде звезды света. Вы переносите наш взгляд вдаль: сияющая огнями улица. У фонарей роятся снежинки. Под ногами хрустит белый бархат снегов. Каждая снежинка -- алмазная звезда. Миллионами алмазных звезд выстлан ваш путь, над головой тоже звезды. Какое сияющее великолепие в душе! Мы прошли всего одну улицу, но душа осветилась: душа, убранная елка, вся горящая в золотых фонарных огоньках, мерцающая серебряной путаницей ниток -- елка, которую несет сказочный старик, Рупрехт, чтобы кого-то порадовать. Но ведь и души прохожих, ведь и эти души (почем мы знаем?), -- не горят ли они счастьем, богатством накопленных встреч, улыбок, вздохов. Глаза прохожих сияют ответным светом, уста смеются.
И город превращается в сплошное обетование для победивших соблазн. Кто сказал себе: "душа -- заря, заря -- палевый шелк, палевый шелк стоит столько-то копеек аршин", тот превратил душу свою в желтую тряпку. Кто же сказал: "шелк напомнил мне шелк небесных зорь, а небесные зори -- символы прекрасных душ человеческих", тот в ничтожных эмблемах города провидел град новой жизни, весь сотканный из заревых вспышек души. Для того нет соблазна зрелищ: нет пестрой шумихи городских впечатлений: все это -- сладостные предвестия чего-то иного, живого.
Что-то иное, живое встает и над городом, и над деревней, бархатной лаской зари.
Это душа.
Есть люди с пролетом в душу. Вы встретите их и в городе, и в деревне. Часто они не умеют говорить, а если говорят -- говорят не о том. Но они умеют без улыбки улыбаться. Может ли легковесный столб праха занавесить ясную зарю? Может ли некрасивое лицо, неуклюжая фраза погасить сияние духа?
Все полно для них великолепия. Когда говорят, из уст их струятся цветы и выпархивают алмазные бабочки.
Есть красивые слова; слова пленяют, принесешь их к себе в дом, и они превратятся в ползающих мокриц.
Кто часто видел свою душу, тот и в уличной грязи сумеет рассмотреть отблески янтарей. А шелк сумеет превратить он в легкий пламень воспоминаний.
Для него улица соткана из перлов и света: это будущее улыбается в настоящем.
Все -- только мост к будущему. И будущее будет.
Город -- химера, город -- чудовище, пока не умеешь его попирать. Город -- мост к будущему. Он -- радуга, перекинутая от земли к небу, от того, что есть, к тому, что должно быть.
"Имеющие уши, да слышат".
1907