Бранная красавица

Она чиста, она светла

И убрана сребром и златом,

Герою воину мила

И с ним дружна, как с милым братом.

Свои стальные красоты

Одеждой тесной чинно кроя,

Во время мира и покоя

Она стыдится наготы;

Но вспыхнет брань, настанет дело,

И вмиг блеснет, обнажена,

И миру выкажет она

Красиво выгнутое тело,

Объята воина рукой,

Тогда, открыта, без наряда,

Она сверкает остротой

Огнеубийственного взгляда,

И в глубь сердец находит путь, –

И хоть лобзает без сознанья,

Но далеко проходят в грудь

Ее жестокие лобзанья,

И часто, в жаркие места

Всекаясь с дикою любовью,

Ее железные уста

Дымятся жертвенною кровью. –

Когда нага – она грозит,

Она свистит, она разит;

Но гром военный утихает,

И утомленная рука

Ее покровом облекает,

И вновь она, тиха, кротка,

Близ друга, сбоку, отдыхает.

Сослуживцу

Буря брани прекратилась,

Кончен лютый пир войны,

И спокойно опустилась

Сабля верная в ножны.

К сердцу счастие привьется

Слаще стройного напева,

Ярче солнечных лучей,

В легкой резвости своей

Иногда она играла

Где рука ее бралась,

Сабля лавром обвилась.

Ты повергнешь к ножке милой

Этот мужественный меч

И, богат сердечной силой,

Поведешь такую речь:

«Вот, – ты скажешь ненаглядной, –

Вот, желанная моя,

Царской милостью наградной –

Посмотри – увенчан я.

К твоему лишь правосудно

Обращаюсь я теперь:

За отчизну бился грудью

Я недаром – нет потерь.

Но за то, что стойко, честно

Бой я выдержал в груди,

Жду еще награды лестной:

Ангел жизни! Награди!»

Жалоба дня

Чудной таинства приманкой

Увлечен, я как стрела

Гнался, гнался за смуглянкой:

«Стой!» – кричу я… Нет! ушла.

Грусть-тоска меня погубит,

Доля злая мне дана, –

Белокурого не любит

Чернокудрая она.

Золотой век

Где радость сверкала, куда ни взгляни –

На землю взирая с лазурного свода,

Светила небес заменяли судей,

Законы писала одна лишь природа

И острым мечом не играла вражда

Любовь не таилась в ущельях сердец.

Озеро

Средь вскормленных снегом дубрав и пустынь

Я некогда видел волшебную синь,

На ложе песчаном покоясь,

Она то дрожала, тиха и светла,

То дико мутилась, росла и рвала

Унизанный камнями пояс.

Я отроком часто на бреге стоял

Без мысли, но с чувством на волны взирая,

К ногам моим ластились волны.

Неверной стихии живая краса,

Летя расцветали челнов паруса.

Как перси красавицы, полны.

Облака

Там – в краях недостижимых

Для мечтателя очей

Сколько форм неуловимых!

Сколько дымчатых кудрей!

То прозрачны, то угрюмы,

Как сомнительные думы,

То с готовою слезой.

То с небесною грозой,

Эти груды, эти глыбы

Через горний мчатся свод.

Мнится, там простер изгибы

Дев туманных хоровод.

Там, в степи небес обширной,

Виден армии эфирной

Боевой, громадный ход:

Растянулась эта сила –

И заря из-под руки

Словно кровью обкатила

Эти грозные полки;

Войско реже, – там под тучей,

Как огни стрельбы летучей,

Солнца брызнули лучи –

И легли кругом в обломках,

В раззолоченных каемках,

Шлемы, латы и мечи.

Вот, отделясь от области волнистой

Тех облаков, идет из них одно

Могучее, – и с высоты оно

Царем глядит, – в опушке золотистой

Сияет верх; увенчано чело,

А мрак в груди, а в сердце – тяжело,

И капли слез с той вышины престольной

В обитель слез – на мир упали дольный,

А белый пар, как чистый фимиам,

Клубится ввысь, истаивая там.

Напоминание

Помнишь ли?

Нина! Помнишь ли мгновенья,

Как поклонник верный твой,

Полный страстного волненья,

Всюду мчался за тобой?

В светозарной, шумной зале,

Помнишь, милая, на бале –

В этом общем кипятке, –

Как вносили в вихрь круженья

Стан твой полный обольщенья,

На пылающей руке, –

Как рука моя лениво

Отделялась от огней

Бесконечно прихотливой

Дивной талии твоей, –

И в роскошном утомленье

Ты садилась в отдаленье,

Словно Нину ураган

Бросил вдаль своим порывом

И возвысил ей приливом

Юных персей океан,

И на этом океане

В пене млечной белизны

Через дымку, как в тумане,

Колыхались две волны, –

И, следя их колыханье

И ловя твое дыханье,

Головой к тебе склонясь,

То угрюм, то бурно весел,

Я стоял у этих кресел,

Где, легко облокотись,

Ты покоилась так нежно,

Отмахнув кудрей извив

И мизинца сгиб небрежно

К алым губкам приложив,

И с дрожащей, страстной речью

К твоему клонясь заплечью, –

Между слов, – прошу! молю! –

Весь проникнут обаяньем,

Перерывистым дыханьем

Я вышептывал: люблю;

Ты внимала мне приветно,

А шалун главы твоей –

Резвый локон – незаметно

По щеке скользил моей.

Помнишь, где-то раз, мечтами

Невоздержными влеком,

Я осмелился тайком

Между жадными перстами

Сжать твой пальчик с перстеньком

И почувствовал мгновенно,

Как руки твоей огонь

Вскользь, незримо, сокровенно

Весь упал мне на ладонь,

Словно сказано: страдалец!

Робко ловишь ты слегка

Мой один лишь бедный палец, –

На! вот вся моя рука!

Боже! Жизнь готов отдать я,

Только б был возобновлен

Этот миг рукопожатья, –

Сотни жизней стоит он.

Помнишь, Нина, в миг разлуки,

Наши, от людей вдали.

Словно сросшиеся руки

Разорваться не могли?

Помнишь, раз, в уединенье –

Незабвенное мгновенье! –

Я к ногам твоим упал,

И потом в своем пылу я

Что-то вроде поцелуя

С жарких уст твоих сорвал?

Помнишь, Нина… Нет? Забыла?

Для чего ж и говорить,

Коль нельзя того, что было,

Нам на деле повторить?

Нина, помнишь те мгновенья,

Или времени струи

Возрастили мох забвенья

На развалинах любви?

Буря и тишь

Над морем гроза – так и брызжет огонь!

И вал то приляжет и пену раскатит,

То вскинется, вспрянет, как бешеный конь,

И, кажется, гривой до неба дохватит; –

И вот опоясана молний мечом

Строптивая влага взлетела смерчом,

Но небо далеко – и столб тот сердитый

Упал с диким воплем громадой разбитой.

Кончен ропот непогоды,

Улеглись морские воды, –

Где и след минувших бурь?

Зыбь блестит и дышит ровно –

И глядится в ней любовно

Неба ясного лазурь.

Так смертный, познаньем земли недовольный,

Из темного мира, из сени юдольной

Стремится всей бурей ума своего

Допрашивать небо о тайнах его;

Но ум, изнурив свои бурные крылья,

Во прах ниспадает, – напрасны усилья!

Стихло гордых дум волненье,

Сердце в тихом умиленье

Избирает веры путь.

Смертный к небу взор возводит,

И оно к нему нисходит

В успокоенную грудь.

Радуга

За тучами солнце, не видно его,

Но там оно капли нашло дождевые,

В них блеск преломило луча своего.

И по небу ленты пошли огневые.

И ленты те стали цветистой дугой,

И эта дуга в своем ярком уборе,

К зениту подъемля изгиб свой крутой,

Концы погрузила в безбрежное море.

И радугой ясной мой взор уяснен,

И вид ее сердцу отраден и сладок:

Он мне обновляет минувшего сон –

Тот сон, опоясанный лентами радуг.

Мне памятны сумрак и тучи тех дней,

Но в тучах тех крылось блаженства светило,

Бывало, грустил я, но в грусти моей

Всё так многоцветно, так радужно было.

Как в каплях дождя, в сих слезах облаков,

Рисуется пламя лучистого Феба,

В слезах моей грусти сияла любовь

Цветными огнями сердечного неба.

N. N-ой

О, не играй

О! не играй веселых песен мне,

Мой бедный слух напрасно раздражая!

Мне блеск их чужд, мне живость их – чужая,

Не для меня пленительны оне.

Где прыгают, смеются, пляшут звуки –

Они скользят по сердцу моему,

Лишь мощный вопль аккордов, полных муки,

Вторгается в объятия к нему.

Так вот она, вот музыка родная!

Она, скорбя, рыдая и стеная,

Святым огнем всю душу мне прожгла,

И там – на дне, на язвах замерла.

Играй! Играй! Пусть эти тоны льются!

Пускай в груди на этот внятный зов

Все прошлые страданья отзовутся,

Протекшего все тени встрепенутся

И сонная пробудится любовь!

Божественно! – Дыханья нет… нет слова…

Божественно! – Лей эти звуки, лей!

Еще! еще! – О, дай ожить мне снова!

Дай умереть под музыкой твоей!

Понятны мне, понятны эти звуки:

Вот – вздох любви! вот – тяжкий стон разлуки!

Вот – тихая молитва… вот – слеза…

Вот – звонкое надежды лепетанье!

Вот – ревности глухое клокотанье!

Вот – дикого отчаянья гроза,

И бешеных проклятий скрежетанье,

И хохота безумного раскат,

И вот – сверкнул кинжал самоубийцы…

Чу! – Божий гром!.. Конец! – Трещат гробницы…

Земля дрожит… Архангелы трубят.

Остановись!.. Струнами золотыми

Понятно всё ты высказала мне,

И, звуками исполнен неземными,

Я весь горю в торжественном огне.

Я в них воскрес, их силой стал могуч я,

И, следуя внушенью твоему,

Когда-нибудь я лиру обойму

И брошу в мир их полные отзвучья!

К М<ейсне>ру

И сколько планов жизни мнимой

Чертила детская душа,

И там – в дали необозримой

Как жизнь, казалось, хороша!

Ударил час, – мы полетели

Вдоль разных жизненных дорог,

И скоро сердцем откипели,

И юный пыл наш изнемог.

И вот, мой друг, пожив немного,

Узнав людей, вкусив любовь,

Уже на мир мы смотрим строго,

Как пересозданные вновь,

Вздыхаем, шлем упреки людям

И говорим, что жизнь плоха,

Что вся она, когда рассудим,

Не стоит звучного стиха.

Что всё неправдой, злобой веет,

Что в общей стуже мерзнет кровь,

Что дружба нехотя немеет

Под гнетом рока, – а любовь?

В любви ль найдем еще отраду?

Увы! Напрасные мечты!

Любовь земная – капля яду

Люблю тебя

«Люблю тебя» – как слабо это слово!

Я, может быть, тебя им оскорблю.

Оно звучит так пошло, так неново,

Ничтожно так! Его я истреблю, –

А между тем не нахожу другого,

Чтоб выразить, что я тебя люблю,

Люблю не так, как те, что лишь полюбят –

Твердят «люблю» – и слово это губят.

Люблю тебя, – но я не говорю.

«Люблю тебя», лишь в мыслях это слово,

А сам без слов я на тебя смотрю,

И выпрыгнуть душа моя готова,

И всё молчу, и таю, и горю,

И хочется спросить мне: ты сурова

Ко мне за что? – Ты видишь: я, любя,

Не говорю, что я люблю тебя.

Люблю тебя. – Но, может быть, сердита

Ты на меня, затем что ты прочла

Ту мысль мою, где это слово скрыто?

Ее прочесть, конечно, ты могла

В глазах моих… Но вот – она забыта –

Та мысль моя, она уж отошла,

Отвергнута. Люблю тебя… Досада!

И думать так, и так смотреть не надо!

Люблю тебя. – Ты не смотри, молю,

Мне так в глаза, а то еще, пожалуй,

Опять прочтешь, что я тебя люблю,

Рассердишься. – Любовью небывалой

Проникнут, я все мысли удалю.

Люблю тебя – что в этой мысли вялой?

Люблю тебя, но втайне, про себя, –

Не думая, что я люблю тебя.

Могила

Вместо Порой ураганом взлетев на простор,

Все вихри пустынные скличу

И прахом засыплю грабителя взор,

У хищника вырву добычу.

И путь я свободный повсюду найду.

Сквозь стены, в чертог беспредельный

Я к злому сатрапу заразой войду

И язвою лягу смертельной.

Утихну, – и к ангелу-деве потом

Легко полечу, и над нею

В день знойный прохладным кружась ветерком,

Чело моей милой обвею.

И райским довольством и негой полна,

Сияя улыбкой умильной,

Узнает ли в этом привете она,

Что это привет замогильный?

Песнь соловья

Вот он свистнул… Снова свистнул!

Это он – знакомый всем!

Щелкнул, щелкнул, – дробью прыснул,

И пустился вслед за тем

В переливы, в перекаты,

В перерывы, в перехваты,

Бойко звонко голосист.

Что за трели! Что за грохот!

Вздохи, стоны, шепот, хохот –

И опять знакомый свист!

«О милая! Певец в воздушном круге

Поет любовь и к неге нас зовет. –

Так юноша шептал своей подруге. –

Прислушайся! Не правда ль? – Слышишь? – Вот

Он просвистал к своей, конечно, милой:

Как счастлив я! – Вот замирает он

От счастия! Вот с новой, свежей силой

Опять поет, блаженством упоен!»

И милая на юношу взглянула,

К его устам с улыбкою прильнула

И с трепетом, под краскою стыда,

Склонясь главой, ему шепнула: «Да», –

И локонов с чела ее скатился

Живой поток разливом темных струй,

И соловья под сладкой песнью длился

Томительный, протяжный поцелуй.

А там – сидел, оставлен и уныл,

Уединен, страдалец злополучный.

Песнь соловья он слушал и ловил

В той песни звук, с тоской его созвучный, –

И грустному казалось: соловей,

Покинутый подругою своей,

Измученный, поет свое страданье.

«Вот, – думал он, – несчастного рыданье!

Вот горького раскаяния стон,

Зачем любви он поддавался плену!

Вот злобный свист! – Обманщицы измену

В отчаянье освистывает он».

Пой, садов, лесов глашатай!

Из конца греми в конец!

Пой, единственный певец!

Песнью чудной и богатой

Ты счастливому звучишь

Так роскошно, пылко, страстно,

А с несчастным так согласно,

Гармонически грустишь.

Пой, греми, дитя свободы!

Этой песни внемлю я –

И душа на клик природы

Откликается моя.

В час безмолвия ночного

Слуху жадному звучи

И в глуши певца земного

Песням неба научи!

Сонеты

2

Взгляни на небеса! Там стройность вековая.

Как упоительна созвездий тишина!

Как вся семья миров гармонии полна

И как расчетиста их пляска круговая!

Но, между ними путь особый пролагая,

Комета яркая – системам не верна,

И, кажется, грозит другим мирам она,

Блистательным хвостом полнеба застилая.

Спокоен астроном, по небу гостья та –

Он видит – шествует дорогой соразмерной,

Но страшен новый блеск для черни суеверной.

Так мысль блестящая, высокая мечта –

Пугает чернь земли во тьме ее пещерной,

Но ясным разумом спокойно принята.

7

Слеза и улыбка

Когда укрытую, невидимую миром,

Красавицу томит заветная тоска, –

Слеза в ее глазах – алмаз в игре с сапфиром,

Росинка божия в лазури василька.

Когда ж ей весело – и за сердечным пиром

Улыбка по устам продернута слегка, –

Сдается: тронуты два розовых листка

Весенним воздухом, чуть дышащим зефиром.

Порою вместе – дождь – и ясны небеса.

Так на живом лице ее, моей голубки,

Порой встречаются улыбка и слеза.

Как тягостны тогда приличию уступки!

Лобзаньем хочется ей осушить глаза,

Лобзаньем хочется ей запечатать губки.

8

Жемчужина

Летучая ладья над влагою мятежной

Неслась, окрылена могуществом ветрил,

И вдаль я уплывал, оставив край прибрежный,

Где золото надежд заветных схоронил.

Измену испытав, с любовью безнадежной

Над пеной шумных волн я голову склонил,

И с горькой думою, глубокой, неизбежной

Кипучую слезу я в воду уронил.

Из сердца, полного тоскою безотрадной,

Та скрытая слеза невольно истекла,

И жаркая влилась в затворы влаги хладной –

И, раковиной там проглоченная жадной,

Быть может, светлый перл она произвела

К венцу для милого изменницы чела.

К черноокой

И какой-то силы скрытной

Ты, волшебница, полна,

Притягательно-магнитной

Сферой вся обведена;

Сын железа – северянин,

Этой силой отуманен,

На тебя наводит взор –

И пред этим обаяньем,

Ограждаясь расстояньем,

Еле держится в упор.

Лишь нарушься только мера,

Полшага ступи вперед, –

Обаятельная сфера

Так и тянет, так и жжет!

Нет, не верю, – ты не близко

Рождена – твои черты

Говорят: султанша ты,

Ты – Зюлейка, одалиска,

Верх восточной красоты!

Ватерлоо

Порою там, в плену, развенчанный философ

Пытался отмыкать мышления ключом

Тяжелые замки глубоких тех вопросов,

Которых не успел он разрешить мечом.

Судьбу свою обдумывая строго,

Порой он сам себя судил:

«Да, – я был деспот, сил я много

И много жизни раздавил;

Но я был ураган, – среди земных творений

Заразу видя, я был должен всё крушить,

Чтоб полный вредных испарений

Европы воздух освежить.

Гниенье тайных язв я видел в недрах наций, –

Их исцелить, глазам моим

Казалось, можно лишь одним

Путем кровавых операций –

И я над миром стал хирургом роковым, –

И пусть меня в сем деле судит

Потомство дальнее! Еще не близок срок,

Когда понятен людям будет

Мной людям заданный урок».

Окончен путь его. На нем лежат все виды

Природы разных стран с обновами границ,

Громады Альпов, Рейн, Каир и пирамиды,

Маренго, Иена, Аустерлиц,

Порабощенный Рим и пленная тиара,

Покорных королей склоненные главы,

Фридланд, Ваграм, Смоленск и в пламени пожара

Твердыня пышущей Москвы.

Окончен этот путь – чрез горы, через стены,

Через моря, пески и скатерти снегов,

От Корсики до острова Елены,

От берегов тревожных Сены

До Немана и Нила берегов,

От первославного Тулона

До рокового Ватерло,

От школьничьей скамьи до трона,

От трона до цепей, и от цепей до склона

К свободной вечности, – всё было и прошло

–

От одного из дивных в мире видов –

Гробницы гения средь моря на скале

До гроба в Доме инвалидов

На этой ветреной земле.

Услышанная молитва

И, с тьмой преград в докучной битве,

Мелькнула мне среди борьбы

И здесь, в услышанной молитве,

Насмешка новая судьбы.

Бездна

Те искры – ангельские чувства –

Дар слепо веровать, любить;

Тот мрак – дар женского искусства

Прельщать, и мучить, и губить.

Те перлы – верх земных сокровищ,

Способность всё, что в мире есть,

Святому долгу в жертву несть;

А пасти, зубы тех чудовищ –

Коварство, зависть, злость и месть.

Отрывки (Из книги любви)

3

Когда настанет оный миг.

Когда нарушу я молчанье

И пред тобою на признанье

Уполномочу мой язык,

И от тебя пред оком света

Я стану требовать ответа

На мой вопрос, и в слове «нет»

Явиться должен твой ответ –

Прошу тебя: без замедленья

Мои надежды разрушай,

И грудь мою без сожаленья

Прямым ударом отверженья

С возможной силой поражай!

Да разразится тяжким громом

Твой приговор! Несчастья весть –

Я в сердце, с бурями знакомом,

Найду способность перенесть,

И вновь над этим тщетной страстью

Измятым сердцем – голова

Спокойно вступит с гордой властью

В свои суровые права.

Но если… если жизни слово

Я должен выслушать тогда,

И будет мне в тот миг готово

В твоих устах не «нет», но «да» –

О, пощади больного друга!

Не вдруг открой блаженства дверь,

Но прежде жар его недуга

Отрадой легкою умерь!

Мне счастье страшно: в миг ответа

Не вдруг, не разом ты облей

Лучами радостного света

Туманный взгляд души моей,

Да от всегдашнего ненастья

Себя к живому блеску счастья

Я постепенно приучу!

С судьбой враждебной вечно споря,

Я умереть не мог от горя,

А от блаженства – не хочу.

Радость и горе

О радость! Тебя захватив, как добычу,

Люблю я тобою делиться с людьми.

Тебя не скрывая, собратий я кличу:

Идите – и всяк свою долю возьми!

Ты соком из гроздий любви набежала, –

О братья! Вот нектар! Идите на пир!

Мне много, хоть капля мне в чашу упала, –

Хочу угостить я и каплей весь мир.

Идите сюда, мои юные други!

К совету, – вот радость! Куда ее деть?

Приди ко мне, старец, забудь про недуги!

Тряхни стариною! Давай молодеть!

Красавица дева, мой змей черноокой!

Приди, – тебе в очи я радость мою

В уста твои, в перси, глубоко, глубоко

Мятежным лобзаньем моим перелью!

Но ежели горе мне в душу запало –

Прочь, люди! Оно нераздельно мое.

Вам капли не дам я тогда из фиала,

В который несладкое влито питье.

Всё выпью один я, – и скрытое горе

Мне сердце уширит и грудь разведет,

И ляжет страданья в них целое море,

И скорби волна берегов не найдет.

Все скорби снесу я к пределу дороги,

Назначенной смертным, в молчанье святом.

Не собственность наша – нет, это – залоги!

Я знаю: их выкупит небо потом.

Холодное объяснение

Когда-то я любил тебя. Тех дней

Могу ль забыть я жаркую тревогу?

Тяжел, тяжел был бред души моей,

И этот бред окончен, слава богу.

Прошедших мук не проклинаю я

И ныне встреч с тобой не избегаю,

И кажется, что ныне близ тебя

Измученным я сердцем отдыхаю.

С покорностью смотрю в глаза судьбе,

Еще не стар, но не безумно молод,

И пред тобой я чувствую в себе

Один святой, благоговейный холод.

На сердце – снег, но то не снег долин,

Истоптанный средь мрака и тумана,

Нет – это снег заоблачных вершин,

Льдяной венец погасшего вулкана,

И весь тебе, как солнцу, он открыт;

Весь мир в тени, а он тебя встречает

И отблеском лучей твоих горит,

Но от огня лучей твоих не тает.

Реки

Так катятся жизни извивы и волны,

Необщая доля твореньям дана, –

Те – временной силы, те – немощи полны, –

Но дальше – связует их вечность одна.

И что ж? – Океан испаряет могучий

Ту влагу, что взял он от вьющихся рек,

И, свежим дождем опрокинув из тучи,

Проточный опять возвращает ей бег.

И суетной жизни земной волнотечность,

Ее очищая небесным путем,

Земле возвращает бездонная вечность

И жизненным паром и жизни дождем.

Мечтание

Заветным мечтаньям о деве пленительной

Я предан в полночной тиши.

Алина! Как мил мне твой голос томительный!

Как очи твои хороши!

Ты вдруг озарила мне душу унылую, –

Люблю, изнываю любя!

Тебя – ненаглядную, светлую, милую,

Тебя, моя радость, тебя!

Но слышу, – сон входит ко мне невидимкою

И веет воскрыльем одежд,

Уже он коснулся волшебною дымкою

Моих тяготеющих вежд.

«Склонись, – он мне шепчет, – ты видишь, – полночная

Давно расстилается тень,

Томлений пора миновалась урочная,

Давно закатился твой день!

Так вижу я: мгла над холмами зелеными,

Спят люди, темнеет эфир,

Но в мире живет под иными законами

Влюбленных мечтательный мир.

Свое у них солнце, – оно не скрывается,

Как жалкое солнце других,

Всегда его свет в их очах разливается,

А жар его – в сердце у них.

Оставь меня, сон! Золотого, желанного

Не дашь ты видения мне!

Я образа милой, красою венчанного,

Быть может, не встречу во сне.

А бодрому мне сей в тумане рисуется,

Мелькает, улыбкой блестит…

Божественный призрак. Душа им любуется

И робким желаньем горит.

Но если, но если, о, сон обольстительный!

Волшебным крылом осеня,

С прекрасною девой любви упоительной

Готов съединить ты меня, –

Приди, обними меня, ангел беспечности!

Мне бурную грудь спеленай

И с призраком милым в объятия вечности

Украдкой меня передай!

Москва

Близко… Сердце встрепенулось,

Ближе… ближе… Вот видна!

Вот раскрылась, развернулась,

Храмы блещут – вот она!

Так – она! – Давно ль из пепла?

А взгляните, какова!

Встала, выросла, окрепла,

И по-прежнему жива!

И кресты церквей далече,

В радость сердцу и очам,

Идут в золоте навстречу

Золотым небес лучам, –

И спокойный, величавый,

Бодрый сторож русской славы –

Кремль – и красен, и велик, –

И светла, златовенчанна

Колокольня Иоанна

Движет звучный свой язык;

Только с бурей поборолась –

Глядь! Опять в лучах горит

И во весь свой медный голос

С божьим небом говорит.

Город – досыта простору!

Город – есть на что взглянуть!

Город – под гору да в гору!

Так и эдак повернуть!

Он не в вытяжку, не стройно,

Но широко, но спокойно

На холмах по-барски лег,

Дал разгул своим палатам,

И рассыпался по скатам,

И раскинулся, как мог.

Много прожил он на свете,

Помнит предков времена,

И в живом его привете

Нараспашку Русь видна.

Русь… Блестящий в чинном строе

Ей Петрополь голова,

Ты ей – сердце ретивое,

Благодатная Москва!

Хладный, строгий, многодумный

Он, воспитанник Петра,

Полн заботою разумной

О стяжании добра.

Он – питомец полуночи –

К морю Финскому приник;

У него России очи,

Слух, и дума, и язык.

А она – Москва родная –

В грудь России залегла

И в себе родного края

Жилы жаркие сплела,

И богата русской кровью,

И кипучею любовью

К славе царской горяча,

Исполинов коронует,

И трезвонит, и ликует,

Бьет по всем струнам сплеча;

Но когда ей угрожает

Силы вражеской напор,

Для себя сама слагает

Славный жертвенный костер

И, врагов завидя знамя,

К древней близкое стене,

Повергается во пламя

И красуется в огне,

И как феникс, вылетая

Из трескучего огня,

Снова блещет, золотая,

С кликом: «Русь! целуй меня!»

Италия

Есть дивный край, – художник внемлет

Его призыв и рвется в путь.

Там небо с жадностью объемлет

Земли изнеженную грудь.

Могучих сил и блеска полны,

Нося по безднам корабли,

Кругом, дробясь, лобзают волны

Брега роскошной сей земли,

К ней скачут в бешеных порывах,

Она ж, в венце красот стыдливых,

Их ласки тихо приняла

И морю место в двух заливах

У жарких плеч своих дала.

С одной руки – громадой стройной

Подъемлясь, Генуя спокойно

Глядит на зеркальный раздол,

С другой – в водах своих сверкая,

Лежит Венеция златая

И машет веслами гондол.

Страна заветных идеалов!

Страна неслыханных забав!

Страна любви! Страна кинжалов!

Страна сонетов и октав!

Там страсть кипит, там дышит древность,

Блестят искусства образцы,

Там рыщет месть, скрежещет ревность,

И, взяв у неба сладкопевность,

Поют певицы и певцы.

Красавица в частях и в целом!

Страна, сиявшая векам!

С водами моря по бокам.

На солнопек простершись телом,

Челом припала загорелым

Она к альпийским ледникам.

И как красуются изгибы

Ее потоков и озер

И к небу вскинутые глыбы

И огневых, и снежных гор!

Красавица! – Вот волны Бренты:

У ней на персях дан им бег,

По этим персям вьются ленты

Игриво сыплющихся рек.

Волшебный стан! – Змееобразным

Он Тибра поясом обвит,

И вечный Рим замком алмазным

На этом поясе горит;

А здесь цветущий и прекрасный

В венце садов и гордых стен,

Неаполь – близ ее колен;

Здесь и Везувий сладострастный

То жар свой внутренний таит,

То рвется, пышет и бурлит.

А тут – у ног страны сей чудной

Раскинут остров изумрудный:

Обильных нив дарами полн,

Пред ней он блещет вечным храмом

С куримым Этной фимиамом

Над зыбью средиземных волн.

Чудесный край! Тобою дышит

Сын вдохновенного труда,

И сердце зов приветный слышит –

Небесный зов: туда! туда!

К женщине

И снова демон расторгает

В тебе их родственную связь

И прелесть чистую ввергает

В наш дольний прах, в земную грязь.

И там, где тщетные усилья Твоим лилейным раменам,

Скажу: лети туда! – И, мнится,

Их подаю… ты смотришь в даль

Пустых небес… твой взор слезится:

Тебе покинуть землю жаль, –

И смотришь ты, нельзя ль собою

Туда весь груз, каков он есть,

Тебе навязанный судьбою,

На нежных персях перенесть;

Ты пристрадалась к этой цепи,

И, укрепясь в быту земном,

Необозримые лишь степи

Ты видишь в небе голубом.

Там душ ристалище святое,

Сорвавших бренной жизни цепь.

Там блещет утра багряница.

Там свет полярный – исполин.

Там мчится солнца колесница;

Движеньем ока вдруг заставить,

Чтоб чувство выросло в груди, –

Счастливца гордого оставить,

С несчастным в каторгу идти, –

Порой смиреньем бесконечным

Смягчать звериные сердца

И превышать чутьем сердечным

Высокий разум мудреца, –

Одесса

В память доброго свиданья

Здесь, на юге золотом,

Не приветы, не желанья

Внесть хочу я в ваш альбом.

Об Одессе молвим слово,

Где так живо всё и ново,

Где на время свел нас бог, –

И да будет слово это

Вам от верного поэта

Чувств приязненных залог!

Быт Одессы мне неведом,

Я здесь вольный и чужой,

Жил матеовским обедом,

Морем, небом и гульбой;

И средь всякого крушенья

Эти легкие мгновенья

Я на памяти моей

Сохраню всегда и всюду

И не лихом помнить буду

Вас и светлый ваш лицей!

Киев

Божьей милостью обильный

Киев! Много тел святых

В глубине пещер твоих

Полны жизни безмогильной,

И является всесильный

В чудотворной силе их.

Процветай же, чужд гордыне,

Помня были и молясь!

Да, в века переносясь,

Не слабеет, как доныне,

Русской славы со святыней

Небом скованная связь!

Путевые заметки и впечатления (В Крыму)

9

То – узкий ход, то – целый храм

И перлы, перлы по стенам.

Волшебный блеск! Вся глубина

Алмазами окроплена;

Коснитесь – влага! Капли слез,

Скажите, кто сюда занес?

Не слезы ль то жильцов земли

Сюда с лица ее втекли,

В сердцах глубоко рождены

И в глубину из глубины

Со всех сторон проведены?

12

Под исполинскими пятами

Раскинув армию холмов,

Повит широкими крылами

Орлов парящих, он с орлами

Прошиб затворы облаков,

Дружба

Новая дружба

Отвергнув страсть мою, ты мне сказала внятно,

Что дружбу мне даришь – благодарю стократно!

Отныне мы – друзья. Освобожден от мук,

Я руку жму твою: благодарю, мой друг!

Итак, теперь с тобой в беседе откровенной

Склониться я могу главою утомленной

На дружескую грудь… Но что я вижу? – Ты

Краснеешь; с робостью стыдливой красоты

Оправить на плечах спешишь свою косынку, –

Зачем же? – Я в тебе уже не властелинку,

Но друга признаю. Робеть тебе не след,

Таиться не к чему: для друга тайны нет.

В любви остерегись – для ней нужна ограда,

Не должно выходить там из-под строгих мер;

Но мы с тобой – второй неслыханный пример

Ореста верного и милого Пилада

–

Должны быть запросто; условий светских груз

Не должен бременить наш искренний союз, –

И, смело действуя и рассуждая здраво,

Должны любовникам мы предоставить право

Смущаться и краснеть, бледнеть и трепетать.

А мы… Да осенит нас дружбы благодать!

Нам дозволительны – огонь рукопожатий

И крепкий сплав сердец и дружеских объятий,

И как бы ни было, при солнце иль луне,

Беседы долгие, в тиши, наедине.

Лебедь

Ветерок едва колышет

Воду в сонных берегах.

В шепотливых камышах. Белоснежна и чиста: Что так важно, лебедь белый, Иль доставил пользу нам? Вечно вымыт добела,

Я плыву – и грязь земная

Не пятнает мне крыла.

Он не стоит сладких песен,

Злобный, жалкий человек.

Но – в миг смертный, в сладкой муке,

Вдохновенной песни звуки И блаженный мой наследник Туча дум найдет: могучий

То перо возьмет – пора!

И под мглою думной тучи

С лебединого пера!

От груди моей остылой,

И, когда любовь отгонит

Сон от девственных очей,

На него слезу уронит

Дева в сумраке ночей,

Кос виющихся змеями

Этот пух переплетет,

Обовьет его руками

И прильнет к нему устами

И к груди его прижмет,

И огнем ее дыханья

Этот пух начнет дышать

И на персей колыханья

Колыханьем отвечать.

Где нырял я, полн отваги, Но на месте, где плескаться Ночи мирная звезда

И тщетно все

Казалось мне: довольно я томился.

Довольно мне, сказал я, милых петь!

Мой день любви навеки закатился –

И бог с ним! Пусть! Чего о нем жалеть?

Пришла пора степенного раздумья,

Довольно мне струной любви бренчать

И титулом торжественным безумья

Ребяческую глупость величать!

Догадка

Быть может

Когда ты так мило лепечешь «люблю»,

Волшебное слово я жадно ловлю;

Оно мне так ново, так странно, так чудно!

Не верить – мне страшно, а верить – мне трудно.

Быть может, ты, сердца следя моего

Одни беспредметно-слепые стремленья

И сжалясь над долей его запустенья,

Подумала: «Дай, я наполню его!

Он мил быть не может, но тихо, бесстрастно

Я буду питать его чувства порыв;

Не боле, чем прежде, я буду несчастна,

А он… он, быть может, и будет счастлив!»

И с ангельской лаской, с небесным приветом

Ко мне обратила ты дружеский взор –

И в сердце моем, благодатно согретом,

Все радости жизни воскресли с тех пор.

О, ежели так – пред судьбой без упорства

Смиряя заносчивых дум мятежи,

Готов я признать добродетель притворства,

Заслугу неправды, достоинство лжи.

Чрез добрую цель оправдание средства,

Безгрешность коварства и благость кокетства.

Не зная, как сладить с судьбой и людьми,

Я жил безотрадно, а ты, из участья

Несчастному кинув даяние счастья,

С радушной улыбкой сказала: возьми?

О, ежели так – для меня ненавистен

Яд правды несносной и тягостных истин,

С которыми свет мне был мрачен и пуст,

Когда я, блаженства проникнутый, дрожью,

До глупости счастлив прелестною ложью

Твоих обаяньем помазанных уст.

Мелочи жизни

Вместо Мучительный, из терний соплетенный,

Под ним для язв целенья в мире нет,

Но всё ж венец! – А это сор презренный

Скудельных зол и черепичных бед.

За роем рой! Одни едва лишь сбиты –

Те сыплются, ты их глотаешь вновь,

А на душе осадок ядовитый

От них растет и входит в плоть и кровь.

Христианские мысли перед битвами (В дни св. Пасхи 1855 г.)

Да, кару высшую в войне сознали мы –

Потомки Каина. Ее несут народы

И терпят над собой, как терпят зло природы,

Как родовый недуг, как черный пир чумы,

Не знаем, что творим!.. Но благо провиденье!

Мы в зле от вящих зол приемлем исцеленье.

Коснея в тишине, наш тучный эгоизм

Благоутробствуя, не мыслит протрезвиться.

Нам нужно потрясать больной наш организм,

Чтоб язвам внутренним не дать укорениться,

Нам нужно молнии, чтоб прояснить глаза,

Чтоб образумить нас, нам надобна гроза.

Чтоб хоть росток зерна, что мир зовет любовью,

Нам вызвать, мы должны обрызгать почву кровью;

Пусть девятнадцатый наш не гордится век!

Он темен, человек и в нем лжечеловек!

И если варварством не дышат в цирках игры

И смертные на бой с зверьми не сведены,

Зато весь мир наш цирк, в котором львы и тигры

Христолюбивыми людьми заменены.

Страданья крестные Распятого мы множим,

И распинаем вновь его мы каждый час:

Всё губим мы себя и всё сгубить не можем,

Он гибнуть не дает и всё спасает нас.

Несколько слов о Крылове (При воздвигнутом ему памятнике)

А тут толкованье начнется

Фигур и значения их,

И басни стишок подвернется,

А если зартачится стих

И в горле засядет занозой, –

Чтоб в грязь не ударить лицом,

Махнет толкователь и прозой.

Да с рифмой, да с красным словцом.

К России

Того, сего или иного ради

Всё поднялось враждебно против нас.

Там продувной племянник лезет в дяди

И, всякими неправдами крепясь,

Весь мир мутит, пытаясь нас ослабить.

Там Англия (всегда не прочь пограбить,

Где случай есть), прижав как раз к нему

Свой рыбий хвост, как жадная акула,

На нас свой зев кровавый растянула.

Да наша кость для ней жестка в Крыму.

Бивак

С дорогой пыль с дали слегалась… На поле хлынул ратный строй,

И скоро поле взволновалось

Забот воинских кутерьмой, –

И односуточные домы,

Сплетясь из ветвей и соломы,

Воздвиглись. Западает день,

Уж поле хладом облилося,

Скрипит забор, трещит плетень,

Падут, – и пламя завилося,

И, сыпля искры к небесам,

Восходит, блещет и дымится;

Кругом него толпа теснится,

Возобновляя фимиам.

Народ, разгульный словно море,

Кипит на полевом просторе;

Всё дышит жизнью боевой,

Блестит воинственной красой.

Вдали отсталые телеги

Несут дары походной неги,

Развьючен утомленный конь,

Вздымает медленно копыто,

Храпит и в землю бьет сердито

И дико смотрит на огонь.

Подъемля длань с походной флягой,

Солдат, свершив тяжелый путь,

Отрадно освежает грудь

Душеспасительною влагой.

Ложится Вакхова роса

На завитках его уса –

Он бодр и весел становится;

Слова проблещут остротой,

И он на грудь земли сырой

ложится.

Иной перед огнем стоит.

Колебля взмокшие одежды,

И дым, взвиваяся, коптит

Полусомкнувшиеся вежды.

Другие вдаль гурьбой летят

И, область торга осаждая,

Ее торжественно громят,

Монетой звонкою стреляя.

А там пестреющим венком

Питомцы брани молодые

Сидят и вольным языком

Решают споры вековые,

И шумно чайник круговой

Перед огнем опустошают,

Из трубок вьется дым седой,

И шутки беглые сверкают.

А там усталый часовой

В цепи, перекликаясь, бродит

И взором бдительным обводит

Кипящий табор кочевой.

Всё звуков и движенья полно

И дикой, бурной суеты;

Луна лишь тихо и безмолвно

Глядит с небесной высоты

На бедный мир – юдоль тревоги,

Плывя под сводом голубым,

Где мирны ангелов чертоги

И вечный трон неколебим.

Елка (24 декабря 1857)

Вот игрушки вам! – А тут,

Отойдя в сторонку,

Жду я, что-то мне дадут, –

Старому ребенку?

Нет! Играть я не горазд.

Годы улетели.

Пусть же кто-нибудь подаст

Мне хоть ветку ели.

Буду я ее беречь, –

Страждущий проказник, –

До моих последних свеч,

На последний праздник.

К возрожденью я иду,

Уж настал сочельник.

Скоро на моем ходу

Нужен будет ельник.

Привет старому 1858-му г<оду>

Проникнуты тайной немою,

Вокруг него тени стоят,

И свет окружается тьмою,

И «тьма же его не объят».

Недоумение

Не умею я быть целым Плоть понежишь – дух обидишь. В небе звезд блестящих много, –

Чудный блеск! Смотри, любуйся!

Но наука, глядя строго,

Говорит: «Разочаруйся!

Искры те, что так лучисты, –

Те ж миры, в них те ж соблазны,

Как отсюда смотришь, – чисты!

А вблизи, пожалуй, грязны.

Может быть, и там есть в пятнах

Тьма явлений неутешных,

И загадок непонятных,

И созданий многогрешных».

Ум мой – трепетный искатель –

Отдан весь недоуменью…

Научи меня, создатель,

Высшей мудрости – смиренью!

Достань!

И любви поддельной силой

Взгляд ее меня пронзал.

«Друг, меня ты понял, милый?»

– «Понял!» – глухо он сказал.