Пять минут спустя из поломанного бурей леса показался отряд, и среди приближавшихся людей я увидел отца. Мы бросились друг другу навстречу.
— Я так боялся за тебя, — сказал отец, — главным образом из-за бури, — я был уверен, что пираты оставят тебя живым как заложника.
— Меня нашел и спас Педро, — сказал я, но — сам он погиб.
И я рассказал о происшедшем.
На момент водворилось молчание. Затем я подвел весь отряд к пещере и показал им, какая смерть постигла Педро и Краммо.
Тем временем Патрик энергично принялся раскапывать землю вокруг засыпанного Краммо. По приказанию отца к нему присоединились другие, и все усердно разрывали груду обломков.
Тело Краммо было освобождено из-под камней. Затем матросы откопали также тело Педро, и похоронили его. На его могилу мы положили камень и сделали краткую надпись. Лицо мертвого Педро было так спокойно, как я никогда не видел его при жизни.
Мы поспешили на судно, и, подойдя к берегу, я увидел, что «Черная Смерть» прибита к нему бурей.
— Завтра мы осмотрим ее, — сказал отец — возьмем с нее все, что на ней есть ценного, и тогда она может кончать свое существование.
Утром мы подожгли судно, и когда «Мститель» уходил от Зеленого Острова в открытое море, «Черная Смерть» пылала, как огромный погребальный костер.
День-ото-дня мы приближались к Англии, и, наконец, настал тот счастливый час, когда «Мститель» подошел к Плимуту и мы с отцом направились по знакомой улице к нашему дому.
— Осторожней, Джордж! — сказал отец. — Как бы неожиданная радость не оказалась вредна для твоей матери.
Отец взялся за дверной молоток, тот самый молоток, на котором каждое пятнышко и царапина были известны мне, и ударил в дверь. В первый раз в жизни я увидел, что рука отца дрожала, — да и сам я дрожал.
За дверью раздались быстрые шаги, и мать вся в слезах бросилась нам на шею. Когда первая минута радости прошла, и мы могли более спокойно взглянуть друг на друга, я увидел, что волосы матери совсем побелели. Неудивительно — столько времени она ничего не знала о нас и не раз считала нас погибшими. Я подумал, что если бы она знала, что пришлось перенести нам с отцом за это время, страдания ее были бы еще сильнее.
Как весело мне было взбежать по знакомой лестнице наверх в мою спальню. Я помнил, что четвертая ступенька на ней скрипела, и нарочно наступил на нее; я не мог удержаться от громкого смеха, когда она, действительно, скрипнула.
В моей маленькой спальне все было попрежнему, и она блистала чистотой, как будто я только что ушел из нее. Я увидел свои книги, сложенные на столе, и сундучок в углу, где хранились мои платья. На стене попрежнему были развешены те деревянные сабли и щиты, которыми я двенадцатилетним мальчиком играл в сражения и в нападения пиратов.
Маленькое зеркало отразило мое лицо, изменившееся почти до неузнаваемости: я загорел, похудел и возмужал.
Подойдя к окну, я стал разглядывать знакомые белые дома с их красными крышами и высокими трубами, угол нашего садика и ту крышу, на которую мы так часто забирались с товарищами.
Умывшись и переодевшись в домашнее платье, я сбежал вниз. Стол уже был накрыт. Сколько времени я не сидел за нашим столом, сколько времени мы питались морскими сухарями и солониной. Я взглянул на большой кусок ростбифа, на дымящийся пуддинг, и, должно быть, лицо мое выразило такое удовольствие, что родители засмеялись, и отец сказал:
— Что, мальчик? Это повкуснее той козы, которую вы с Патом жарили в пещере?
Мне было странно, что пол под ногами не качается, вещи спокойно стоят на местах, ничто не привязано, и, главное, что впервые за столько месяцев я чувствовал себя в полной безопасности. Здесь не только никто не собирался ударить или убить меня, но, напротив, и мать и Пегги — служанка — ловили каждое мое движение, стараясь предупредить мое малейшее желание.
После обеда я вновь осмотрел все уголки в нашем доме. Часы с их глухим боем показались мне старым другом. Я спустился вниз, в кухню с ее каменным полом и очагом, полюбовался даже на блестящие ряды кастрюль.
Потом выбежал из дому и пробежался по дорожкам палисадника, усыпанным морским песком и раковинами. У самого угла дома росло старое дерево, на которое я любил лазить. Во время наших детских игр оно обыкновенно изображало мачту корабля.
Собака с лаем бросилась на меня, как на чужого, и только после долгих уговоров узнала меня.
Вечером пришли друзья отца. В гостиной перед зажженным камином задымились трубки, — мы с отцом начали рассказывать о пережитых нами приключениях.
Долго длился наш рассказ, и я закончил его описанием гибели Педро.
