Если действие гласности благоприятно во многих отношениях для самих правителей, так как она служит гарантией от несправедливости общества и вознаграждает правительство за его труды, чем же объяснить то враждебное отношение к гласности, которое так часто с их стороны проявляется? Неужели нужно искать причину этого в пороках правителей, в желании править без ответственности, действовать без надзора, обманывать народ и порабощать его, пользуясь его же невежеством? Может быть, такие мотивы и не чужды некоторым из них, но только одна сатира может приписывать их всем. Скорее надо искать причину враждебного отношения к гласности в добросовестных ошибках, основанных на тех возражениях, которым мы постараемся дать ниже надлежащую оценку.
Первое возражение: "Публика не является компетентным судьей действий политического собрания ввиду непонимания этого дела и пристрастного отношения к нему большинства". Если я соглашусь признать, что в массе публики нет ни одного человека из ста, способного иметь правильное суждение по вопросам, разбираемым в политическом собрании, меня, конечно, не обвинят в том, что я лишаю силы подобное возражение, а между тем даже при таком предположении оно мне представляется бессильным аргументом против гласности.
Это возражение имело бы некоторый смысл, если бы мы, отнимая у народного суда возможность судить правильно, тем самым отняли бы у него всякое желание судить; но публика судит и будет судить всегда. Если бы она воздерживалась от суда, боясь судить неправильно, то не только нельзя было бы упрекнуть ее в недоразвитости, а наоборот, пришлось бы восторгаться ее мудростью. Народ, который сумел бы воздержаться от осуждения, состоял бы из философов, а не из обыкновенных людей.
Могут сказать, что опубликование документов увеличит процент плохих судей.
Я отвечу на это, что по данному вопросу можно разделять общество на три группы. Первая, наиболее многочисленная, состоит из людей, мало занимающихся политикой и не имеющих времени для чтения и рассуждений. В состав второй группы входят люди, имеющие известного рода суждения, но суждения заимствованные и принятые на веру; они не дают себе труда или же неспособны составить собственного мнения.
Третья группа состоит из людей, судящих самостоятельно, на основании более или менее точных данных. Которой же из этих трех групп гласность может вредить? Не первой, потому что, как следует предположить, для нее гласность не играет никакой роли. Не последней: она судила раньше, судит и теперь, но прежде она судила плохо вследствие отсутствия точных данных; она будет несомненно лучше, когда истинные документы ей станут доступны. Что же касается второй группы, то ее суждения, как мы уже говорили, заимствованы; они - отзвук мнений третьей группы; следовательно, эта последняя, более знакомая с делом и судящая правильно, будет снабжать более здравыми мнениями тех, кто их ждет от нее в готовом виде. Значит, от исправления одних исправятся и другие; очищая источник, тем самым очищают и каналы.
Таким образом, чтобы решить, может ли гласность вредить или же приносить пользу, надо принимать в соображение только ту группу, которая судит, так как она создает господствующие мнения. Если ее суждения неверны, то это происходит вследствие незнакомства с фактами - значит она не имеет нужных данных для составления правильного мнения. Следовательно, логика сторонников тайны сводится к следующему положению: "Вы неспособны судить, потому что находитесь в неведении, и вы останетесь в неведении, потому что неспособны судить".
Второе возражение: "Гласность может подвергнуть члена собрания народной ненависти за поступки, достойные иного отношения".
Это возражение сводится к первому, так как указывает на неспособность народа отличать своих друзей от врагов. Если бы какой-либо из членов политического собрания побоялся пренебречь минутной несправедливостью, он доказал бы этим отсутствие мужества, а именно качества, наиболее необходимого в его положении.
Ошибке свойственно непродолжительное существование, тогда как истина вечна. Надо только сделать ее известной, чему и способствует режим гласности. Как только несправедливость будет осознана, ненависть заменится уважением, и тот, кто за счет однодневного кредита предпочел положиться на будущее, вознаградится с избытком.
В смысле доброй славы гласность приносит членам собрания гораздо больше пользы, чем может причинить вреда. Она их спасает от злостных обвинений и клеветы, так как не дает возможности ни приписывать им лицемерных действий, ни скрывать сделанного ими добра. Если их намерения истолкованы ошибочно, то публичное объяснение заставит замолкнуть фальшивые слухи и не даст повода к тайным нападкам.
Третье возражение: "Желание популярности может побудить членов собрания к предложению опасных мероприятий, ибо культивируемое в собраниях красноречие скорей обаятельно, чем разумно: это есть красноречие народного трибуна, а не законодателя". Такое возражение сводится опять-таки к первому, т.е. к указанию на неспособность народа судить о своих действительных интересах и отличать друзей от льстецов.
В представительном государстве, где народ обыкновенно не участвует в вотировании политических мероприятий, эта опасность не страшна. Речи ораторов, которые делаются известными народу по газетам, не имеют того влияния, как страстные воззвания мятежного демагога. Они достигают до него уже в охлажденном состоянии и к тому же сопровождаются возражениями, которые в предполагаемом случае имеют все преимущество истины перед ложью. Гласность прений погубила больше демагогов, чем создала их, стоит только боготворимому народом человеку войти в состав парламента, он перестает быть опасным. Среди равных ему или даже более талантливых людей, там, где его мнения оспариваются, а его преувеличения не властны скрыть истину, высокомерие терпит поражение, желание временной популярности становится смешным, и льстец кончает тем, что внушает народу отвращение.
Четвертое возражение: "В монархическом государстве гласность собраний, подвергая членов злопамятству главы государства, может вредить свободе прений".
Это возражение, более веское, чем предыдущие, отпадает при ближайшем его рассмотрении и даже превращается в аргумент в пользу гласности. Если есть опасность для такого собрания со стороны монарха, то защитить его может только общественное мнение.
В этом отношении секретность совещаний - предосторожность, не достигающая своей цели, так как все действия собрания всегда будут известны главе государства и в данном случае останутся неведомы именно тем, кто мог бы составить защиту. Значит, если бы политическое собрание предпочло действовать тайно, ссылаясь на необходимость скрывать свои действия от монарха, то это было бы только предлогом и, наоборот, даже скорее доказывало бы желание подчиниться его влиянию, не подвергаясь осуждению общества. Устраняя народ, от чьего же наблюдения скрываются, как не от народного? Разве у монарха мало агентов и шпионов? Не есть ли он одновременно невидимое и присутствующее лицо среди этого самого собрания?
Можно ли, наконец, привести то возражение против режима гласности, что это система недоверия? Ведь всякое хорошее политическое установление и должно на него опираться. Кому же и можно не доверять, как не тем, кому вы даете громадную власть с большим искушением злоупотреблять ею. Но смотрите на предмет их занятий - это не их собственные дела, но дела других, лично для них безразличные, очень трудные и сложные, это дела, которые требуют самого трудолюбивого старания, по простой бесконечности можно пренебречь ими.
Взгляните на их личные интересы, и вы увидите, что они часто противоположны интересам народным; к тому же, имея все средства служить для себя за счет народа, они редко могут быть пойманы на злоупотреблении.
Какой же интерес можно поставить в противовес всему сказанному? Только - общественное мнение, боязнь его суда, желание славы, одним словом, все, что достигается гласностью. Ее благотворное влияние простирается на законодательство, администрацию и суд. Без гласности нет никакого постоянного блага - под покровительством гласности, напротив, нет продолжительного зла.